Завтрак на песчаной отмели

Начальника провожали всей экспедицией. Начальник экспедиции Николай Петрович уезжал на Большую Землю. Ему предстоял долгий , многочасовой перелет, и хотя душа его уже пребывала в далеких от¬сюда родных местах, он, стоя на борту экспедиционного катера, был как обычно начальственно строг и важен. Тут же подле него на борту катера, притихнув от ощущения высокой значимости момента, стояли  все члены экспедиции: двое рыбоводов — Нина Тимофеевна, правая рука Николая Петровича, и Жора, работой и дисциплиной которого Ни¬колай Петрович был крайне недоволен, а также  двое подсобных рабочих — Серж и Гоша, по случаю нанятых из местной молодежи, бьющей баклуши в свои долгие бездеятельно-скучные летние каникулы. Не было здесь только капитана катера, тоже местного. Еще с вечера он был отпущен на берег самим Николаем Петровичем по одному весьма важному для него делу.
Николай Петрович был чисто выбрит и одет в белый хлопчатобумажный костюм, успевший за ночь отвисеться и поэтому производя¬щий впечатление выглаженного, а его до блеска отполированная лысина старательно прикрыта длинными прядями волос, перекинутыми на лоб почти от самой шеи. Правда, шальной ветер с большой бестактностью очень скоро сорвал с предназначенного ему места этот художественно уложенный начес и в виде длинной , тощей косицы отбросил на ворот хлопчатобумажного пиджака, но Николай Петрович не заметил этого и был по-прежнему строг и важен. Строгость была природным качест¬вом Николая Петровича, а важность проистекала от сознания постав¬ленной перед ним задачи: обследовать места нереста рыб не какой-нибудь там речушки, а самой матушки Оби. Это невольно поднимало и возвеличивало в собственных глазах.
До местного аэропорта Николая Петровича вызвались проводить экспедиционные рабочие Серж и Гоша. В отличие от Николая Петровича оба они были подчеркнуто неряшливо одеты: в выпущенных поверх шортов грязно-серых майках, в криво сидящих на их головах туристи-ческих кэпи с обломанными козырьками и в пляжных босоножках, чудом удерживающихся на их ногах, черных то ли от загара, то ли от въев¬шейся в кожу грязи. Каждый из них, выказывая  свою удаль,  сбежал на берег по деревянному, ходуном ходящему, пружинисто раскачивающемуся тра¬пу. У Сержа в руках был ободранный фибровый чемоданчик начальни¬ка, а Гоше досталась авоська с вяленой рыбой, которой Николай Пет¬рович собирался на Большой Земле попотчевать своих домочадцев.
Следом за Гошей и Сержем на берег сошел и сам Николай Петро¬вич, но, пройдя всего несколько шагов, остановился и, заслонившись одной рукой от яркого солнца, бьющего  в глаза, другой - произвел над своим сверкающим розовым затылком какое-то странное малопонятное движение. Но Нина Тимофеевна, следившая за ним с борта катера, по¬няла это именно так, как и следовало. Это был прощальный лаконич¬ный приказ: «Держитесь! На вас вся ответственность». Нина Тимо¬феевна невольно подтянулась, подобрала свой достаточно объемистый живот и с какой-то необъяснимо волнующей ее торжественностью да¬ла ответную отмашку.
Была Нина Тимофеевна уже далеко не молода, и будучи бессемейной, сонна со своим одиночеством, которое теперь, в преддверии старости, осо¬бенно пугало ее, боролась по-своему. Имея сухой, теплый, но лишен¬ный для нее всякой притягательности житейский угол, она, не глядя на свой солидный возраст, с отчаянной решимостью моталась по всем институтским командировкам. Была она смешно коротконога, ходила медленно утиной семенящей походочкой, но, как ни странно, могла на полном ходу катера, почти не держась, преодолеть расстояние от но¬са до кормы. Она постоянно возила с собой весь свой гардероб, в основном состоящий из цветастых выгоревших сарафанов, в которые об¬лачалась сразу же при малейшем намеке на потепление, и тогда ее пышные плечи и грудь с очень белой кожей, если солнце оказывалось горячим, покрывались рыжими веснушками.
     Жора, беззастенчиво и громко зевнув, тут же покинул палубу, а Нина Тимофеевна, сознавая всю важность момента, смотрела на берег до тех пор,  пока все трое, оставив позади себя четко обрисо¬ванную густой зеленью трав прибрежную полосу, не вышли на дорогу, взметнувшуюся за ними сухим пыльным облаком. Тогда Нина Тимофеевна поспешила в капитанскую каюту, чтобы, не те¬ряя ни минуты, вступить в новую должность. Прежде всего она обязана была еще раз удостовериться в полной сохранности карт. Карты лежали в железном , неподъемно-тяжелом сейфе, и хотя еще поутру в присутствии самого Николая Петровича она уже проделывала это, те¬перь  Нина Тимофеевна вновь достала карты и для верности пересчитала их. Она отыскала ту, на которой топографическими зна¬ками была нанесена береговая обстановка и участок реки, где сейчас и был пришвартован их катер.
Река занимала собой почти весь лист. Нежно голубели мелковод¬ные участки, а змеевидно извивающийся фарватер был обозначен гус¬тым синим цветом. Река на карте походила на лепесток огромного сине-голубого , фантастического цветка, трепетного и нежного. Но Ни¬на Тимофеевна не увидела этого. Она принялась деловито рассматри¬вать карту, и ее короткий пухлый палец то и дело задерживался на прозрачно-тонкой голубизне мелководий. Именно здесь располагались нерестилища рыб, требующие детального обследования. Конечно, у  нее не так уж много времени, но она постарается сделать всю работу до возвращения Николая Петровича. Она обещает это. Она докажет, что может работать и может руководить.
Внезапно над ее головой по железной обивке палубы оглушитель¬но громко простучали подошвы башмаков, потом те же самые башмаки отбили частую дробь на деревянном и все еще не убранном трапе. Катер сильно качнуло. Спохватившись, Нина Тимофеевна как могла быстро, цепляясь за железный поручень, поднялась на палубу. Так и есть! По-медвежьи переваливаясь на ходу, Жора уже бежал по берегу реки в направлении города. Нина Тимофеевна хотела было крикнуть ему вслед что-нибудь строгим начальственным голосом, но лишь взмах¬нула рукой, и этот исполненный растерянности жест был похож на тро-гательное, безнадежно-грустное прощальное приветсвие. Некоторое время ей казалось , что Жора вот-вот вернется. Она долго не уходила с палубы, напряженно вглядываясь в заречную даль, где вдруг начинал ей мерещиться неверный, как мираж, зубчатый профиль города, так неожиданно привороживший слабое Жорино сердце.
Жора плавал с ними первое лето. Это был непостижимо странный человек. Нигде подолгу не задерживаясь, он со своей убористо испи¬санной, яблоку негде упасть, трудовой книжкой исколесил чуть ли не всю страну. В экспедиции он сразу же пленил всех своим открытым добродушным лицом, обрамленным светлой, курчавящейся бородкой, кото¬рая,  однако , всегда была нечесана, неряшливо взлохмачена и непокорно вздымалась, точно утверждала свое право расти не иначе, как снизу вверх. Когда к Жоре пригляделись и всячески выразили ему свое обожание, оказалось, что он беспредельно ленив, любит поспать, попить водочки да потравить байки. И хотя все это стало явным очень и очень скоро, все же то неизъяснимое очарование, которое исходило от его огромной неповоротливой фигуры в сочетании с нежной голубизной по-детски ясных глаз, было куда сильнее.
Однажды, сидя на корме и почесывая свою бороденку, он вдруг ни с того ни с чего предложил обозвать их дотоле безымянный катер «Перестройкой». Несмотря на сопротивление — Николай Петрович возра¬жал  категорически, возмущалась Нина Тимофеевна, да и сам капитан запретил что-либо мазать на борту — Жора, изловчившись, все-таки сумел криво-косыми буквами на облезлом носу катера зафиксировать этот исторический термин, к тому времени уже основательно навязший в зубах, утра¬тивший свой истинный смысл и приобретший горькое ироническое звучание.
Простояв на борту «Перестройки» не менее получаса, Нина Тимо¬феевна, поднатужившись, убрала трап во избежание всяких нежела¬тельных нашествий и в удручении спустилась обратно в каюту. Ког¬да стемнело, ей стало страшно. Пугала не столько темнота и одино¬чество, сколько необъяснимость странных, никогда ею, казалось, ранее не слышанных звуков. В темноте без конца кто-то причитал, стонал или прерывисто , будто после долгого бега тяжело дышал. Она устала от слуховых галлюцинаций, и поэтому, когда на берегу закричали сразу в несколько голосов, она, чтобы не слышать их, в испуге зак¬рыла уши руками.
— Нина Тимофеевна! Тра-ап! Подать сюда трап! Елки-моталки!
Было прибавлено и еще несколько весьма выразительных слов, но Нина Тимофеевна, слава Богу, их  не расслышала,
— Нина Тимофеевна! Тра-ап!
Она,  наконец ,опомнилась, вскочила на ноги и, ударяясь и налетая на невесть откуда возникающие на ее пути предметы, быстрее, чем могла, взбежала на палубу. В ночной темноте, которая уже успела охватить Землю, она различила три знакомых мужских силуэта.
— Сейчас, сейчас... — повторяла она в каком-то радостном нервном возбуждении, сбрасывая трап на черный невидимый берег.
Все трое были вдрызг пьяны. Проходя мимо Нины Тимофеевны, каждый обдал ее таким источающим густой сивушный запах огненно-горячим дыханием, что она и сама вдруг почувствовала себя захмелевшей.
На катере было всего лишь два жилых помещения. Расположен¬ную на носу, тесную ,  как птичья клетка,  капитанскую каюту занимал сам Николай Петрович. Здесь находился его рабочий кабинет, одновременно служив¬ший ему  и спальней. В капитанской каюте говорили вполголоса, соблюдая уважительное отношение к начальству и требуе-мой  им от всех строжайшей дисциплине. Кубрик, расположенный на кор¬ме, был жизненным пристанищем для всех остальных членов экспедиции. Здесь спали, ели, работали и, если Нина Тимофеевна не успевала догля¬деть, курили и даже подпольно распивали какую-нибудь мутноватую водицу, именуемую в местных магазинах вином.
Прибывшие, спотыкаясь, пьяно хохоча и выкрикивая отдельные не¬цензурные словечки, неожиданно двинулись в сторону рабочего каби¬нета Николая Петровича. Нина Петровна не на шутку испугалась. Ей мыслилось самое страшное, — возможная пропажа секретных карт и до-кументов. Как амбразуру дота прикрыла она своим пышным телом вход в капитанскую каюту. Натолкнувшись на препятствие, все трое, продол¬жая пьяно хохотать и материться, повернули и двинулись в сторону кубрика.
Когда Нина Тимофеевна спустилась в кубрик, первое, что она уви¬дела, — наполовину опорожненную уже и удивительно знакомую бутылку зеленого стекла, стоящую посреди стола, за которым сидела подгуляв¬шая компания. У Нины Тимофеевны подкосились ноги. Это был запас технического спирта, бережно сохраняемый Николаем Петровичем в осо¬бом, никому неизвестном тайнике.
— Отставить! Ни с места! — тонким фальцетным голосом выкрикнула Нина Тимофеевна и бросилась к бутылке. Но было поздно. Упредив ее, Жора поднял бутылку над столом и, выписав ею в воздухе замысловатый вензель, тут же, очевидно для пущей безопасности, пристроил ее на полу, возле своего башмака. Спирт был уже разлит, и, боясь каких-либо эксцессов, все трое залпом осушили свои кружки. Словно бы и не замечая присутствия Нины Тимофеевны, они принялись поспешно закусы¬вать, поочередно вытаскивая из лежащей тут же на столе авоськи грязные, наполовину раздавленные помидоры. Внезапно Жора обернул¬ся и жестом хозяина пригласил и ее присоединиться к проис¬ходящему здесь пиршеству.
— А вы чего ждете, мадам? Давайте за компанию! Вам налить?
— Вы, вы, вы... — только смогла проговорить Нина Тимофеевна.
— Итак, вы согласны, мадам? Серж, Гоша, кубок для прекрасной дамы!
Он вытащил бутылку из-под стола и, отодвинув ее от Нины Тимофеевны на безопасное расстояние, наклонил над поданной ему кружкой.
Рванувшись вперед, Нина Тимофеевна через стол попыталась до¬тянуться до экспедиционного сокровища, так гнусно по-разбойничьи похищенного из тайника.
— Ну, нет, мадам, это вам не пройдет! Извините... — сказал Жора и, выдержав паузу, оглушительно громко икнул. —А впрочем, кто ты такая есть?  Тетка, обыкновенная, жалкая тетка, — продолжал он. — Запомни, ты здесь — никто! Здесь больше нет власти! Здесь безвластие и свобода! Гуляйте, хлопцы, на всю Ивановскую!
И словно отвечая на этот его призыв, Гоша с Сержем, оба вобужденно-красные, поднялись из-за стола и одновременно, будто движение это было заранее отрепетировано, ухарски перевернули туристические кэпи на своих головах козырьками назад. Возопив песню и покачи¬ваясь из стороны в сторону, они полезли по ступенькам вверх, пытаясь при этом поддерживать друг друга. Некоторое время Жора тупо смо¬трел им вслед, потом, вскинув свой мощный кулак, изо всех сил грох¬нул им по столу.
— О-орлы!
Нина Тимофеевна не знала что делать и куда бежать. От всего происходящего мысли путались в голове. Торопясь и никак не попадая ногой на очередную ступеньку, она , наконец, выбралась на па¬лубу. Белый лунный свет проистекал с неба  и ложился на воду дра¬гоценным серебряным покровом. И, словно бы приготовляясь  отойти ко сну, река, на время приостановив свое движение, сделалась вдруг тиха и покойна. Внезапно Нина Тимофеевна внизу, прямо под собой, на зате¬ненной бортом катера черной воде увидела две копошащиеся фигуры. Лодка была отвязана и уже готова к отплытию.
 — Мальчики! — в ужасе закричала Нина Тимофеевна. — Мальчики. Куда же вы? Вернитесь! Ночь!
На ее истерический крик рыданием отозвалась невидимая птица, и вслед за этим она услышала удаляющийся звук сумбурных весель¬ных ударов по воде.
В кубрике Нина Тимофеевна нашла Жору уже впавшим в глубокий сон. Он лежал на спине, закинув голову, и его вертикально торчащая бороденка казалась диковинным растением, произрастающим прямо из его широко раскрытого и оглушительно храпящего рта. По пьянке пе-репутав койки, он возлежал теперь на спальном месте Нины Тимофе¬евны, выложив свои грязные растерзанные башмаки на ее аккуратно свернутую в изголовье подушку. Но Нина Тимофеевна даже не замети¬ла этого. Ее била нервная дрожь. Нет, от них она ничего подобного не ожидала. От Жоры — да. От этого всего можно было ждать. Но от них? Никогда. Они всегда были мирные, сонно-ленивые и горазды на всякие умные разговоры. Иногда они и ее пытались вовлечь в свои вечерние философские беседы. И боясь этого, она чаще всего прики¬дывалась спящей. А другой раз и , действительно, засыпала убаюкан¬ная их мудреными и не всегда понятными рассуждениями. Но, нет! Это им даром не пройдет! Она им покажет, если... если они только вернутся, если они только останутся живы...»
Она почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она схватилась рукой за горло. Рука была ледяной.
Неожиданно храп, исходящий из раскрытого Жориного рта, после двух-трех громоподобных всплесков сник, а сам Жора задвигался, за¬сучил ногами, покрывая спальное ложе Нины Тимофеевны  грязью, обильно сыплющейся с его башмаков.. Наконец,  он сел на постели, сладко и звучно позевывая, долго тер рукой поросшую волосами шею, а затем, под¬нявшись, решительно направился к выходу. Затаившись, Нина Тимофе¬евна с опаской вслушивалась в каждый долетающий до нее звук. Вот Жорины башмаки громыхнули по железной обивке палубы, вот — и лицо ее по-девичьи стыдливо вспыхнуло — о поверхность воды ударилась звонкая напористая струя, а вот и все стихло. Значит, сейчас он хлебнет ночного воздуха, протрезвеет и вернется в кубрик досыпать.
Она ждала. Внезапно катер вздрогнул, как при сильном чихании, и после короткой паузы в машинном отделении четко и раздельно зас¬тучало его механическое сердце. Разбуженный от сна он в радост¬ной готовности к бегу уже вибрировал своим железным телом нерв¬но и возбужденно.
— Только не это! Только не это!
Нина Тимофеевна птицей взлетела на палубу и бросилась прямо к рубке. Жора уже стоял за штурвалом, готовый вести корабль в не¬ведомое ночное странствие. Она увидела его лицо, освещенное лунным светом. Оно было бессмысленно-пьяным. Ночной ветер растрепал жид¬кую поросль его бороды, пузырем надул расстегнутую рубашку и обна¬жил белую в лунном свете грудь. Что-то дикое , пиратское было сей¬час в его облике. Нина Тимофеевна вихрем ворвалась в рубку, но бы¬ло поздно. Катер с удальской лихостью уже набирал скорость.
— Не сметь! — закричала Нина Тимофеевна и своей слабой рукой на¬крыла вцепившуюся в штурвал Жорину руку.
Но тот отмахнулся от нее, как от назойливой надоедливой мошки. Его уже невозможно было остановить. Хмель свободы пьянил куда сильнее, чем хмель выпитого вина. Жора чувствовал себя героем, Стень¬кой Разиным, выводящим свой вольный корабль на разгул речной вол¬ны. Песня рванулась из его молодецкой груди и, нарушив устоявшую¬ся ночную тишину, содрогнула заречные просторы.
 — Вниз по Во-о-лге реке!
Заглушающий шум двигателя,  густой рык изливался из медной Жориной гортани, пугая птиц, рыб и случайны,  припозднившихся пут¬ников на берегу. Нине Тимофеевне начало казаться, что от оглуши¬тельно громкого Жориного пения у нее вот-вот лопнут барабанные перепонки. Внезапно невесть откуда и куда несущиеся по небесным просторам вечные странники-облака закрыли собой желтое пятно луны. Стало темно, хоть глаз коли.
 — И за борт ее бросает в набежавшую волну! — продолжал истошно орать Жора.
Надо было что-то делать, и Нина Тимофеевна в отчаянии замо¬лотила кулаками по вздувшемуся на Жориной спине, тугому, наполнен¬ному ветром , пузырю его рубашки,
 — Мерзавец! Что ты делаешь?! Подлец!
Катер качнуло, и, не устояв на ногах, Нина Тимофеевна будто живым естественным поясом обвила Жору за талию.
— Мерзавец! Негодяй! — кричала она, невольно прижимаясь к его спине.
Только теперь Жора уразумел наконец присутствие в капитанской рубке другого человека. Это, очевидно, вдохновило его. Он прек¬ратил петь и заорал:
— Перестройка вышла на свободу! Вперед! Мы еще покажем, что может русский человек! Ура-а! Только вперед! Перестройке — зеленую улицу!
Вволю накричавшись и почувствовав наконец, что его голосовые возможности иссякли, Жора замолк, но ключом бьющая в нем энергия искала выход, и тогда он, будто демонстрируя высший пилотаж, с пья¬ной решимостью принялся беспорядочно крутить штурвал, заставляя катер то и дело менять направление хода. Внезапно в машинном от-делении что-то несколько раз оглушительно громко чихнуло, мотор заглох, и катер перестала бить и сотрясать нервная дрожь. Наступила неправдоподобная , оглушительная тишина, нарушаемая лишь плеском не-видимых волн о борт катера. Совсем рядом по правую сторону от се¬бя Нина Тимофеевна в непроглядной ночной темноте вдруг увидела зловеще мигающий красный бакен и поняла, что их вынесло в фарватер реки.
Их неуправляемый, лишенный световых опознавательных знаков , игрушечный катерок мог каждую секунду быть раздавлен и смят любым встречным судном. Все смешалось в голове Нины Тимофеевны. Она закрыла глаза и больше не двигалась. Сколько прошло времени, она не знала, — час, миг или вся ночь. Одно счастливое видение посетило ее за это время. Она совершенно реально увидела в капитанской рубке фигуру Николая Петровича. Солнечный полдень. Подменив капитана, он стоит  за штурвалом  - высокий и прямой, а ветер играет летящей по воздуху косицей волос, сорванной с предательски обнажившейся лысины.
Катер несло неведомо куда, и он, будто поплавок, подхваченный течением, безвольно покачивался поверх глухой черной воды. Внезап¬но, словно на что-то наткнувшись, катер встал, как вкопанный, и их вместе с Жорой бросило на переднее стекло рубки. Затем они услы-шали, как под днищем катера заскрежетал песок.
Где они? Что случилось? Что произошло?
Нина Тимофеевна открыла глаза. Луна, доселе скрытая облака¬ми, разорвав черную завесу ночи, наконец , явила Земле свой сияющий , маслянисто-желтый лик. Безудержно и щедро, будто бы извиняясь за свое временное отсутствие, изливала она теперь на земные просторы свой призрачный легкий свет. И тогда глазам Нины Тимофеевны открылся низкий берег и огромная , белая в лунном свете речная от-мель. Не веря в спасение, она припала головой к стене рубки не в силах что-либо сказать и что-либо сделать.
Всю оставшуюся часть ночи Нина Тимофеевна при свете стеари¬нового огарка составляла докладную. Она писала обо всем подробно, констатируя факты и живописуя все в мрачных тонах. Жора спал здесь же, в кубрике, на своем исконном месте. Он лежал на боку. Предутрен¬ний холод уже дал себя знать, и он зябко подтянул ноги к животу. Выражение Жориного лица было невинным и безмятежным.
За работой Нина Тимофеевна и не заметила, как блеклый колеб¬лющийся свет стеаринового огарка сменился робким светом возгораю¬щегося утра. Набросив на плечи телогрейку, она поднялась на палубу. Малиновый шар солнца, оторвавшись от горизонта, стремительно наби¬рал высоту, и белый пар, как дыхание, вьющееся у губ, поднимался над розовой водой. Легкая воздушная завеса прикрыла быстрину Оби, и другой далекий берег реки теперь не был виден. Река не ка¬залась более опасной и грозной. Не верилось, что дикая разгульная сила может таиться  в этой ласковой, розовой, мирно дремлющей воде. Впервые за эту страшную ночь к Нине Тимофеевне пришло успокоение, и она с облегчением подумала, что Серж и Гоша должны быть живы,  неп-ременно живы. Будто надеясь увидеть их, она долго вглядывалась в висящую над водой и местами уже рвущуюся в клочья белую газовую завесу, потом, поднатужившись, сбросила трап с катера. Он воткнулся противоположным концом в сырой песок, и в углубление тут же набежала мутная пенистая вода. Придерживаясь за край трапа, Нина Тимо¬феевна осторожно спустилась вниз.
Она пошла по отмели, и за ней потянулась цепочка глубоких, моментально увлажнившихся следов. Множество сухих коряг, занесенных сюда давно отшумевшими половодьями, было беспорядочно разбросано вдоль золотисто-бронзовой песчаной отмели. Нина Тимофеевна села на одну из них, похожую на огромную, выбеленную и иссушенную временем, дочиста обглоданную кость. Отсюда их катер был виден, как на ладони. Он стоял на приколе, уткнувшись носом в сырой тя¬желый песок, и походил на обиженное, покинутое всеми , живое существо. Нина Тимофеевна тяжело вздохнула и задумалась. «Так вот как все обернулось! А ей-то казалось, что они здесь все вместе, коллектив, группа, семья! Одна видимость! Она здесь всего лишь чужая, никому не нужная, старая тетка!»
Неожиданно подул ветер и принес с собой гнилостный запах разложения. Запах был отвратителен. Нина Тимофеевна решительно поднялась и оглядела отмель. Освещенная уже высоко поднявшимся солнцем она блистала россыпью дочиста отмы¬того золотого песка. Нигде ничего не было видно. Помедлив, она опять уселась на корягу и, положив голову себе  на колени , стала думать о своей несчастной горькой неустро¬енной жизни.
Но вот под ногами проснувшегося Жоры громыхнула железная обивка палубы, а затем простонал, принимая на себя груз его тела, деревянный трап. Обида с новой силой поднялась в душе Нины Тимо¬феевны, и она дала себе обещание  больше никогда  не разговаривать с Жорой. « Кончено! Точка! Он для нее больше не су¬ществует!» Однако , невольно она продолжала вслушиваться. Вот Жора вновь прогремел башмаками по обивке палубы, вот сбежал по трапу на берег, потом послышался треск разгорающегося костра, и сладко потянуло дымом. Жора ки¬пятил чай.
Покойную сонно-ленивую тишину утра неожиданно нарушили да¬лекие еще удары весел о воду. Они становились все ближе и отчетливее. И вот уже песок заскрипел под днищем уткнувшейся в берег лодки.  Нина Тимофеевна услышала приглушенные и будто вино¬ватые голоса Гоши и Сержа. «Прибыли, голубчики. Здрасьте вам! — в сердцах подумала Нина Тимофеевна. — Ну, нет, хватит! Вот подам док¬ладную и уволюсь! Жизнь все равно идет к концу! Чего уж там!»
Она сидела на коряге, накрывшись старой ватной телогрейкой, во многих местах прожженной дождем огненных искр от тех многочис¬ленных костров, возле которых провела она добрую половину своей скитальческой жизни. Она сама себе напоминала сейчас ста¬рую больную птицу, которой никогда уже не суждено взлететь. Возле нее , совсем рядом что-то тяжело грохнулось оземь. Она вздрогнула и приподняла голову. Сначала увидела она  вдавленные в песок колени.  потом виновато опущенные руки — у Гоши и Сержа заскорузлые и чер¬ные, а у Жоры — дебелые, поросшие рыжими курчавящимися волосами. По-том она увидела их лица, затаенное лукавство легко читалось в них, но Нина Тимофеевна не увидела этого.
— Баба Нина! Прости нас дураков! Ради Бога! — за всех прохрипел Жора явно осевшим голосом и резким движением низко пригнул свою буйную голову, будто подставлял ее под секущий меч.
Простодушное сердце Нины Тимофеевны не выдержало этой сце¬ны, она всхлипнула и вытерла глаза рукавом телогрейки.
Ее усадили на тут же принесенный с катера высокий  табурет. Она сопротивлялась, отнекивалась, но ее усадили насильно, и теперь, возвышаясь над всеми, она чувствовала себя некоей царствен¬ной особой, величественной и важной. Порезали хлеб, расставили кружки поверх брезента, расстеленного на песке, и Жора, как признанный специалист, заварил в черном от копоти котелке свой знаменитый чай, больше похожий на чифир. Все были оживлены, будто в преддверии какого-то торжественного события. Но среди этой веселой суеты то один, то другой, отворачивая нос, брезгливо цедил: «Ну и вонь! Откуда такая?» Однако это никому не помешало начать завтрак и есть с удвоенным аппетитом.
Нина Тимофеевна поднесла было ко рту ломоть хлеба, предупреди¬тельно намазанный Жорой толстым в два пальца слоем повидла, но тут все вдруг повскакали со своих мест. По берегу, лихо заломив формен¬ную фуражку, шагал капитан. Из-под козырька мелким бесом вился ку¬черявый, удальски лихой чуб. Капитан был явно доволен своим уволь¬нением на берег, и это было написано на его курносом мальчишеском лице.
— Ну и местечко выбрали, нарочно не придумаешь, — сказал он, под¬ходя ближе. — Здесь рядом ,в двух шагах , лежит дохлая лошадь!
— Ну и что? — сказал Жора. — Велика беда! Мы еще и не такое видели! — он нагнулся и вдруг вытащил — Нина Тимофеевна даже не поняла, откуда — ту самую бутылку, в которой  отбывший на Большую Землю началь¬ник, строго блюдя тайну, сохранял экспедиционный запас спирта. Нина Тимофеевна обеими руками вцепилась в край табурета.
 — Э! — сказал Жора, глядя на подошедшего капитана. — Допить что ли?
Но тот, ухмыляясь, лишь постегивал себя прутиком по запыливше¬муся голенищу сапога.
— А! — сказал Жора, махнув рукой. — Была не была!
Нина Тимофеевна рывком подалась вперед и вдруг увидела на бу¬тылке косо наклеенную, желто-зеленую этикетку. Вчера в темноте она явно обозналась. Это была не та бутылка. Но Жора понял движение Нины Тимофеевны по-своему. Он раскрутил бутылку над головой и отшвырнул от себя с такой богатырской силой, что она, долетев почти до середины реки, тут же исчезла из глаз, подхваченная тугими, сплетающимися струями быстротока,
 — Однако воняет! — снова сказал капитан. — Фу-у!
— Друг, ты когда-нибудь бывал в кабачке под названием «Дохлая лошадь?» — спросил Жора.
— Не-е! — сказал капитан. — А что?
— Вот то-то и оно! Сразу видно!
Нина Тимофеевна, сидя на своем высоком табурете, раскрасневшая¬ся и довольная чуть было не начала совсем по ребячьи болтать не¬достающими до земли ногами, но, тут же спохватившись, с еще большим аппетитом принялась уминать свой бутерброд.
Опять потянуло гнилостным запахом разложения, но уже никто не обратил на это внимания.