Убийство великого артиста

Тихо мы с Машей жили, как голуби. Я после смены - в шашки во дворе, она дома — постирушка, готовка. А вечером в постель ляжем, по телику на зверей, птиц посмотрим, новости всякие. И чего — не жизнь разве? А только вот женщины, по природе своей, страшно завидущие существа. Им все больше и лучше хочется. Вот и моя, как — то сорвалась-завелась.
- Ты, — говорит,- Коля, все в шашечки свои лупишься!
- Да, ты чего, Маш – это даже очень хорошая игра, не опасная совсем, - успокаиваю ее.
Не унимается: - Мог бы и получше найти!
Я: — Отродясь ни во что больше не играл!
Она: — Это от неразвитости твоей. Посмотри вокруг, как люди живут! Юрка вон, шурин твой автолюбителем стал, на рынок жену возит. Нинкин мужик картинки рисует и в метро продает. А у Розалии Соломоновны Василий Иванович после работы в театре выступает в ролях разных. А ты — сидишь каждый вечер согнутым, смотреть тошно.
Я даже испугался: — Маш, ты не заболела случайно?
Ух, как она взвилась, как кричать давай чего-то, а потом — в слезы, поникла, жалко мне стало ее, а чем помочь – не пойму. Между тем она отошла немного и говорит жалобным голосом, прямо как ангел подбитый:
- Жизнь семейная, Коля, должна быть содержательной, с новыми впечатлениями – тогда и любовь получаться будет. А у нас…
Э, думаю, дело, видать, серьезно, надо что-то срочно искать для нашей жизни какие-то новые впечатления, а где их брать? Шашки забросил, даже есть стал меньше - стало мне завидно: да что я, хуже, что ли других? Да я вот…
Однако, как подступиться к поискам впечатлений, честно говоря, не знаю. Любителем машины стать – денег нема, картинки рисовать для метро — боюсь, поколотят. В театр, как Василий Иванович? На сцене дурачиться? Подошел к зеркалу, рожу скорчил, потом еще — вроде, получилось смешно.
Работает у нас Гошка - лет 25 ему, на чертенка похож, клином бороду отрастил, на затылке косичку сплел. Однажды начальник предложил остаться после смены поработать, так он как заблеял:
- Не имеете права нарушать условия трудового договора, каждый труженик имеет право на отдых, на творческую самореализацию…
И еще чего-то в стихах сказал. А бабы наши за него вступились.
- Гоша, — говорят, — он в народном театре при клубе выступает, его не надо отвлекать от искусства, лучше мы за него поработаем. Каково?! Я этого чертенка хорошо запомнил. И вот в обеденный перерыв подруливаю к парню.
- А что, — говорю, Гоша, не набираете ли вы мужиков в свой народный театр? Мог ли, к примеру, я кого-то представить на сцене?
Чертенок бороденку погладил, посмотрел на меня, как впервые увидел:
- Очень даже хорошо, Николай Степанович, что вы имеете такое желание. Нам как раз требуется герой вашего возраста комплекции в новой пьесе.
Вот как, сразу — и герой. Если так, то дело, думаю, склеится. И понравился мне сразу этот Гоша, вижу — деловой, оказывается, парень, соображулистый. Напираю дальше:
- Дак, когда начинать-то?
-А вы приходите завтра вечером, с главрежем познакомитесь, почитаете ему.
- Он что, неграмотный?
Гошка покраснел.
- Он дикцию Вашу проверит и сценические способности.
- Э, да мне по барабану, пускай, — говорю, проверяет, что хочет. В армии простукивали, ничего не нашли.
Вечером Машу поцеловал, говорю:
- Мне некогда, главреж в театре ждет.
Маша — цветет, видно, что довольна, что мужик ее тоже не лыком шит.
Притопал в клуб, там уже все в сборе. Накурили – хоть топор вешай. Бегают по сцене, кричат чего-то, руками машут. Одним словом, театр.
Тут и Гошка мой объявился, подплыл, за руку схватил и потащил в темень зала, где под малюсенькой лампой здоровенный мужчина в кожаной куртке пил чай и орал на сцену:
- Больше, больше, ребята, страсти! Так, стоп, повторим все сначала!
- Вот, Аркадий Борисович, — склонившись над квадратной плешью, шепчет Гошка, — это и есть наш Николай Степанович Бубенчиков — я вам о нем вчера говорил — тянется к драме, готов пробоваться.
Здоровяк стакан поставил на стол и уставился на Гошку. Честно скажу: был бы я малым ребенком – так на всю жизнь заикой остался бы — такой это был взгляд, он метал громы и молнии, и непонятно было, как еще вокруг все остается цело, а люди не разбежались в стороны.
-А-а … - рыкнул Аркадий Борисович, — вот оно что. Ну-ка, ну-ка, давай…, — и ощупал мышцы моих рук, надавил на живот, заставил раскрыть рот и показать зубы.
- Пойдет, фактура есть, — наконец, определил он, — поставьте, Георгий перед актером сверхзадачу. И Гошка потащил меня одеваться актером.
Как я делался актером, рассказывать долго. Да не важно теперь это – мы ж, о семейной жизни рассказ ведем, о любви этой, ради которой и волынка вся. Короче, понравилось мне на сцене. Все вежливые, о настроении спрашивают. И роль – тьфу, одна реплика: « — Я без ума от тебя!». Действие происходит в Калифорнии, в шикарном отеле. Богачка ложится с одним американским мужиком в постель и занимается там с ним любовью. Их, понятное дело, засекает муж – стрельба, вопли, труп, расследование. Так вот тем мужиком американским я и был. Всего спектакля я не уяснил, Аркадий Борисович каждый раз подбадривал:
- Николай, больше страсти! Больше! Жги!
Я рубаху долой, штаны долой, трусы долой — бух в постель - «Я без ума от тебя!». И так каждый вечер. Я постепенно здорово насобачился раздеваться, как в армии, в считанные секунды. Только моя богачка протянет: « — Рафаэль», - я бряк и уже на месте. На прогоне спектакля Аркадий Борисович, наконец, отметил:
- Да, темпераментно ведет свою роль Николай Степанович, молодец.
Перед восьмым марта Аркадий Борисович объявил:
- Все, братцы-кролики, в праздник – премьера! Удачи нам!
Дома я Маше сказал:
- Приглашаю, жена, на наш спектакль. Пьеса французская, действие развивается динамично. Я почти главную роль играю.
Она мне: — Ой, чего-то я боюсь, Коля…
А я: - Дурашка, это ж не зубной кабинет, чего бояться, там люди удовольствие и развитие получают.
Вечером народу понабилось в клуб – жарко стало. Главреж подошел ко мне, хлопнул по плечу:
- Ну, — говорит, — не подкачайте, Николай Степанович, ваша сцена – кульминационная.
- Готов, — отвечаю, на все сто восемьдесят процентов!
Подняли занавес, в зале стихли, ударили в гонг, начался первый акт. Гошка ходит, курит, переживает за всех. Слышу, богачка моя, — хорошая, впрочем, женщина, контролером работает в пятом цехе, — начинает стонать:
- Рафаэль, Рафаэль…
Ну, я прыг на сцену, рубашку долой…
И тут, братцы, я вдруг сильно оробел, прямо остекленел от страху. На репетиции – то привык без трусов сигать. Аркадий Борисович очень убедительно втолковывал ним о прямом действии, новом прочтении классики, авангарде, и еще много чего-то, а главное он сказал так: « — У вас, Николай, внешность фактурная, вылитый Аполлон — и все наши захлопали. Этим, наверное, и купили меня. Очень мне понравилось Аполлоном быть. Ну, да это там, а тут, как увидел Машу в первом ряду — враз весь талант мой испарился, ни ногой, ни рукой. Гошка шепчет из кулисы:
- Я без ума от тебя…
А я как в столбняке.
По залу шумок пошел. Зрители нервничать начинают от затянувшейся постельной сцены. Богачка моя, видя такое дело, подходит ко мне, и начинает тянуть, подталкивать к кровати.
Не знаю, сумел бы я дать сто восемьдесят процентов, как обещал, но в этот момент моя Маша как вскочит, как закричит:
- Ах ты, паскудник, вот чем тут занимаешься! Такое-то твое искусство наслаждений! Ну, тварь!
И на сцену прыг, и ко мне с кулаками, я от нее в зал. Публика довольна, развеселилась, наконец, хлопают.
Да, опозорился, считаю, здорово. Но разве я виноват? Маша потом поняла, простила. Говорит:
- Не для нас это, Коля; театр — дело мудреное, вон даже звезды у Малахова жалуются, что больших жертв искусство требует, семья часто страдает, любовь уходит. Ты, Коля, лучше, как прежде, в шашки лупись.
…Да, а спектакль тот большой успех имел, публика гуртом повалила, А потом артисты наши с ним в столицу на фестиваль поехали и там большой приз, и признание завоевали, стали профессиональным театром. А я вспомню, как дебютировал на сцене, и сомнение во мне шевельнется – а что если убил я в себе великого артиста?