Я выбираю смерть

        …Мне иногда кажется, что небо разговаривает со мной. Как ты считаешь, девочка, что сказала так, действительно несчастна, или ей это тоже только кажется?..

        Он неожиданно ощутил дикую жажду: язык в пасти склеился настолько, что челюсть будто парализовало.
        – Я, например, совершенно точно уверена, что разговариваю с небом. Вернее, я ему что-то говорю, а потом жду ответа. Бывает, сутками жду. Потом, когда мне надоедает ждать, я снова спрашиваю. И снова жду. И так без конца. Но знаешь, что?..
        Он беззвучно простонал, почувствовав на губах влагу. Утомительный монолог был прерван, и несколько минут он слышал лишь собственное чавканье, лакая воду. Видимо, из ее рук.
        – На этот раз небо мне ответило!.. Ты, вообще-то, слушаешь меня?..
        Вообще, да. Он ее слушал. Ему пришлось разлепить один глаз и зацепиться взглядом за что-нибудь на ее лице, дабы сосредоточиться. Чтобы она ему поверила.
        – Хорошо!.. Правда, я не совсем понимаю, что же мне хотело сказать небо, потому что, когда наступила его очередь говорить, оно послало мне тебя. Может, ты объяснишь мне?..
        Он сомкнул веко обратно в полном изнеможении.

        Сколько прошло времени, он не знал. Очнувшись, он, не вставая, повернул голову по направлению к свету: она была тут, сидела на голой земле метрах в двух от него и что-то тихонько напевала. Девчонка лет двенадцати. Маленькая, тощенькая. Замухрышка с острым вздернутым носом, с заправленными за уши волосами. Прямыми, жидкими. Он не мог оторвать от нее глаз.
        Откуда-то из бездонной тьмы его существования поднималась лавина боли. Он смотрел на девочку, не мигая, до тех пор, пока кровавая пелена не застлала от него и ее, и сияние, что от нее исходило – если, конечно, последнее не было галлюцинацией…
        Органы чувств постепенно отказывали ему: он уже оглох, периферийное зрение исчезло; пелена спала, но он видел лишь узкую полоску белого света – так называемый коридор, о котором рассказывают те, что пережили летаргическую смерть.

        Смерть. После первого же цикла он признал, что смерть – это благо. Бессмертное создание, каковым он являлся, не способно умереть. Раньше, до того, как все случилось, он не вдумывался в смысл этих слов. А ведь никто не обещал ему, что он будет ЖИТЬ вечно – и, лишенный права жить, он был обречен на вечное УМИРАНИЕ.
        Он метался по лабиринту собственной сущности, стены которого имели одну особенность – у них не было граней. Ни основания, чтобы сделать подкоп, ни верха, чтобы перелезть. И если вдруг он останавливался, достигнув критической точки инфернальной злобы, и кидался на сами стены, те смещались, оставляя все меньше и меньше шансов – не на выход, а на продолжение хоть какого-то движения.

        …Еще я разговариваю сама с собой – ну, когда тебя нет рядом. Пытаюсь понять, что мешает тебе побыть со мной немного дольше. Нет, ты не думай – мне вовсе не одиноко. У меня есть небо. Просто с ним ужасно скучно.

        Он молча ждал продолжения, однако девочка не спешила делиться с ним и дальше своими мыслями. Через какое-то время ее глубокое ровное дыхание легким ветерком нежно трогало подушечки его вытянутых передних лап – она заснула прямо возле него.

        САША…

        Судорога пробежала по телу зверя: в агонии горячий язык вывалился из пасти, только на этот раз, прежде, чем покинуть животное тело, он разглядел в конце тоннеля силуэт своей юной собеседницы – та в полной растерянности произнесла одними губами:
        – Саша?..

        Он медленно выдохнул. От чудовищного напряжения или от чего-то еще мозг больше не фильтровал поступающую от тела информацию – он чувствовал КАЖДЫЙ орган, КАЖДЫЙ позвонок, КАЖДУЮ клетку кожи – и все это ныло, жгло, кололо и зудело нещадно. За вязким туманом боли он далеко не сразу осознал, что его тело уже не тело зверя, а тело человека. Податливое, как мягкая глина на станке нечеловеческих пыток.      
        Очень скоро пожирающий внутренности огонь стал настолько нестерпимым, что он в корчах катался по земле, рыдая и вгрызаясь зубами в камни.
        Внезапно оглушающая тишина окутала его мозг.

        … – Я подумала, что ты умер.
        Он разодрал спекшиеся в крови губы, и на саму усмешку сил уже не хватило.
        – Ты меня слышишь?
        Шепотом:
        – Да.
        – Ты выкатился из своей пещеры и едва не утонул в озере. И, по-моему, в воде тебе лучше. Это так?
        – Так.
        – Как же это здорово, когда тебе отвечают…
        Слегка коснувшись его щеки кончиками пальцев, она удалилась.

        … – А почему ты назвал меня Сашей?
        Он вскинул на нее глаза, точно она его отвлекла, хотя на самом деле с момента последнего цикла наблюдать за ней он считал единственно важным своим занятием.
        – Ты похожа на нее. Сильно.
        Она резко поменяла позу – необычайной красоты цветок, что из былинок складывался перед ее задумчивым взором, вмиг мошкарой унесся к склоненным над озером ивам:
        – Так, может, я и есть Саша?
        Он с грустью улыбнулся:
        – Нет.
        – Тогда кто я?
        Она застыла возле поваленного дерева, где он сидел, возвышаясь над ним с суровой непреклонностью ребенка, требующего истины о себе.
        – Ты мне скажи.
        – Почему ты больше не уходишь?
        Ее недовольство его ответом во всей полноте вылилось в этой фразе. По-младенчески пухлые губки обиженно поджались, и тем не менее она зорко отслеживала его реакцию, чтобы на корню пресечь любую его попытку истолковать ее слова превратно.
        Сердце глухо забилось, но все же, продолжая глядеть на нее снизу-вверх, он предположил:
        – Наверное, ты сумела устранить помеху, что не давала мне быть с тобой.
        Неожиданно сникнув, девочка опустилась на бревно слева от него.
        – Ты ведь хочешь повидаться с ней, верно?
        Уставившись в землю, он перебирал в уме все варианты ответа, что были заготовлены у него для этой ее фразы. Наконец, обернувшись в ее сторону, он поинтересовался:
        – Я не смогу вернуться сюда? К тебе?
        Девочка лукаво прищурилась:
        – Ты мне скажи.
        Он провел языком по нижней губе, борясь с последними сомнениями:
        – Я выбираю смерть.
        – Что ж… – она вздохнула. – Небо как собеседник тем и хорошо, что никогда меня не покинет. Удачи тебе.

                ***
        Он нашел ее, Сашу. Довольно быстро нашел. На узком каменном надгробии золотыми буквами значилось, что Александра Асманова (Завьялова) скончалась 13 октября 20** года. Могила была совсем свежей.
        Он медленно опустил на землю тот чудный цветок, что передала ему девочка специально для Саши в качестве подарка.
        Он опоздал. Образовавшаяся брешь в душе, как и весь воздух на кладбище, заполнялась гнилой листвой и смертью.
        Он опоздал.
        Тут совсем рядом кто-то испуганно ойкнул, выведя его из оцепенения.
        Девочка-подросток в серой школьной форме опасливо прижалась к высокой ограде, не в силах ни уйти, ни выпустить из рук четное количество роз.
        Стащив ладонь с глаз, он тихо позвал:
        – Саша…
        – Я… – сглотнув, девочка оглянулась. – Я не Саша.
        Внезапно она догадалась:
        – Вы знали мою маму? А я Оля.
        Она решительно протянула ему худенькую руку, и он не посмел не пожать ее. Оля была вылитая мать. Только выше и смуглее. И не такая трусиха, судя по всему.
        Взяв букет из рук девочки, он возложил цветы к подножию памятника и осторожно предложил:
        – Позволишь мне проводить тебя до ворот? Тебя, вероятно, там кто-то ждет?
        Он, как никогда, жаждал услышать сейчас, что ошибся, однако Оля кивнула:
        – Отец. Пойдемте, я вас познакомлю.
        – Да. – Он замешкался, в волнении жадно подмечая одну за другой Олины черты, какими не обладала ее мать, – в волнении, потому что боялся испугать девочку своей странной назойливостью. – Пожалуй, идем.
        У знакомого до дрожи черного Bugatti Veyron стоял мужчина лет тридцати пяти. Не подав вида, что узнал его, хозяин дорогой иномарки усадил смущенную школьницу в машину и лишь после этого обратился к ее спутнику:
        – Мехиаэль…
        – Волин, мне жаль. Оля…
        Тот грубым жестом оборвал его:
        – Даже не думай, Мехиаэль. Увижу тебя снова около дочери, и она узнает, кто тот монстр, что довелось повстречать на своем пути ее матери.
        Автомобиль сорвался с места, обдав Мехиаэля горячим облаком выхлопов вперемешку с трухой из опавшей листвы.
        Дым рассеялся быстро.
        Зябко поежившись, Мехиаэль глубоко сунул руки в карманы длинного черного пальто.
        – Да, Волин, – он наслаждался звуком собственного голоса; кроме того, прохладный и влажный после дождя воздух весьма бодрил. – Ты прав. Девочка должна узнать правду.
        В его распоряжении лет пятьдесят-пятьдесят пять, не более. А задачи, которые он поставил перед собой, довольно сложны и трудно выполнимы.
        Вбирая легкими сумеречное дыхание осени, Мехиаэль бесшумной походкой двинулся прочь от кладбища.