Правда нашего детства. Главы 19-20

          Глава 19. ДЕДУШКИНЫ «ПОТАЧКИ» ДЛЯ ВНУКА. «БУЛГАХТЕРИЯ» ДЕДА.

          Прошу читателей извинить меня, но о моих взаимоотношениях с дедушкой, который был для меня личностью незаурядной, я  вспоминать могу не иначе, как только в превосходной степени. Такого понимания детской психологии я ни у кого не замечал на протяжении многих лет своего существования на этом свете. Некоторые дедушкины поблажки для внука могут показаться странными по теперешним понятиям, но они были настолько целенаправленными на моё совершенствование, что я до сих пор вспоминаю о них с огромной  благодарностью.

          Одна из таких «потачек», как он сам называл, заключалась в том, что дедушка разрешал мне курить. Причиной поблажки был один памятный случай, связанный с курением. Отец, как и дедушка, не выпускавший трубки изо рта, был заядлым курильщиком. Табак в послевоенные годы был дороже хлеба, за стакан табаку можно было купить целую буханку. Отцу покупать табак было не на что, а потому в одной из бомбовых воронок он разровнял землю и сделал грядки, получилась заглублённая плантация площадью около ста квадратных метров. На этой плантации отец посадил рассаду табака, выращенную в доме из семян. Ухаживать за плантацией было приказано опять же мне. Как только у табака между стеблем и листочками появлялись пасынки, как у помидор, мне надо было их оборвать все до одного, да дважды за сезон. Потом на верхушках появлялись цветы, их тоже надо было вовремя оборвать, после чего приходила пора табак срезать, потом расколоть стебель пополам или на четыре части и повесить на чердаке для сушки, для чего папа в соответствии с моим ростом на небольшой высоте натянул много-много проволок. Это была настоящая работа, которую я выполнял в течение всего лета под строгим контролем моего строгого отца. Ну и как было не попробовать самому, работая на табачной плантации, что же это за удовольствие такое – курить табак. Возьму несколько табачных листьев, положу на крышу сарайчика на солнышко, где днём он высыхал быстро, а вечерком сверну из листа сигару и с ней к ребятам – похвастать, какой я взрослый и как умею курить. И для них припасу, бывало,  табачку на пару закруток в кармане.  Кто-то из соседей это дело заметил и доложил отцу, дескать, сынок-то покуривает. Отец очень рассердился, подзывает меня:

          – А ну-ка, сынок, выкладывай, что у тебя в карманах. Выкладывай, выкладывай!
          – У меня там ничего нет, – говорю, а у самого рогатка в кармане, да щепоть табака. Холодок по спине пробежал, попался.
          – А я сейчас сам посмотрю, если соврал – отлуплю, – твёрдо заявил отец, вывернул оба моих кармана, вытряхнув из них и рогатку, и остатки махры. За враньё в семье было установлено самое строгое наказание, а потому отец тут же по-солдатски повоспитывал меня своим солдатским ремешком, правда, в меру. Потом взял большую сапожную иглу с толстенной льняной ниткой, крупными стежками через край зашил мне оба кармана в штанах и сказал вдобавок: «Будешь ходить неделю с зашитыми карманами, и попробуй мне распороть, отлуплю ещё раз».

          Обидно и стыдно было ходить с такими зашитыми белыми нитками карманами в чёрных портках, ребята спрашивают, смеются, дразнятся. Дедушка мне сочувствовал, утешал, объяснял, что обманывать папку нехорошо, а курить за углом – ещё хуже, хату ведь можешь спалить.

          – Вот что я тебе скажу, внук, ты возле дома не кури, там сено близко лежит, недолго и до греха. Ты ж не забыл ещё, как в землянке зимовали? Опять хочешь, чтоб мы все в ней мучились? Только ж землянку уже раскопали. Да и рано тебе табаком баловаться, ты должен здоровым вырасти, а не каким-нибудь чахоточным.

          – Дедушка, ребята дразнятся из-за карманов этих зашитых, скажи папке, чтоб распороть разрешил.
          – Ладно, поговорю. А ты обещаешь мне больше не курить?

          Я замялся, чтоб не соврать, ведь дедушку обмануть мне никак нельзя, наставника своего. Он ведь мне часто рублик даёт, когда мне хочется конфеток или сухариков купить в ларьке. А вдруг не сдержу слово, тогда вся наша дружба врозь. Дедушка оценил мою нерешительность по-своему:

          – Ладно, давай договоримся: по углам и с ребятами – не кури. А если уж сильно захочется подышать этим зельем, ты мне скажи, так и быть, я  сам дам тебе закурить, только курить будешь при мне и не в затяг.
          Через два дня дедушка разрешил мне распороть позорные швы на карманах штанов, видимо получив согласие на это отца.

          Не так уж часто я пользовался этой дедушкиной поблажкой, но случалось – пользовался,  бывало, и не раз. Принесу дедушке обед на перевоз, он после обеда обязательно набьет свою трубку и вдруг пахнёт от неё ароматным дымком, я и попрошу: 
          – Дедушка, дай и мне закурить.
          – Ох, не надо бы тебе начинать, внучок, ну, да уж ладно,  я ж  тебе обещал, только ж у меня бумажки-то нет. 
          – У меня есть газетка, дедушка, – хлопаю я себя по карману, достаю из него свёрнутый по размеру цигарки кусок газеты, отрываю листок и подставляю дедушке. Он достаёт из кисета маленькую щепотку табаку-самосада и тонкой ленточкой насыпает на мою лоточком свёрнутую газетку. Я, послюнявив край, слепляю самокрутку, а дедушка из своей уже раскуренной трубки даёт мне прикурить.
          – Смотри, в затяг не кури, лёгкие спортишь, –  дедушка предупреждал меня обязательно каждый раз, следя за моим дымопроизводством.

          И как-то постепенно при таком легальном употреблении курева интерес к нему пропадал сам собой, и даже наоборот, дым от табака начинал раздражать. Но вот в продаже стали появляться дешёвые папиросы «Спорт» и «Бокс». Почему у папирос были такие спортивные названия – трудно сказать. Только нам, пацанам, уж больно привлекательным и «вкусным» казался их ароматный дымок. В то время с куревом в городе было плохо, а в деревне Михейково, что в пяти километрах от Городка, появились эти самые дешёвые папиросы, их ещё гвоздиками называли. Отец даёт мне десять рублей денег и задание: «Сходишь в Михейково, купишь двадцать пачек «боксу», скажешь – для папки, да смотри – сразу же домой». Что для пацана пять километров, да ещё по шоссе больше полдороги? – Чепуха, налегке босиком помчался. А сам по пути прикидываю: пачка стоит 49 копеек, 20 пачек – девять восемьдесят, если добавлю 29 копеек – это же лишняя пачка для меня будет. А мелочь в кармане была – дедушка давал на конфеты. Прошу у продавщицы магазина продать мне для папки 21 пачку «бокса». Та посмотрела на меня внимательно и сказала:

          – Точно для папки? Сам, небось, покуриваешь? А? Ладно, дам я тебе  20 пачек для папки, больше не дам, не положено.

          Я почувствовал, что покраснел от ушей до пупка. Раскусила что ли мой замысел продавщица или правда ей запретили давать больше 20 пачек в руки, не знаю. Взял я эти 20 пачек, сложил в авоську, а запах от них так и раздражает меня, ну прямо сил никаких нет терпеть такое испытание. Отошёл я от магазина подальше, сел на травку, достал одну пачечку, осторожно-осторожно выковырял из неё тоненький гвоздик–папиросочку и аккуратно заправил на место язычок пачки. А в кармане всегда был предусмотрительно запасён  кусочек спичечного коробка и парочка спичек. И я впервые в жизни этот гвоздик выкурил с таким затягом, что голова моя пошла кругом, тошнота подступила, кажется, из самых глубоких складок желудка. Противная рвота выворачивала меня наизнанку, я не рад был белому свету. Свой курительный опыт я сохранил в тайне, и, как помнится, в то лето больше не курил.

          Но больше всего дедушка обращал моё внимание на те ремёсла, которыми владел сам: плёл корзины – внук, смотри, ловил живцов для жерлиц – внук, учись, ставил жерличку – попробуй сам, да поставь правильно. Даст кто-то из клиентов дедушке газету, он и просит меня:

          – Почитай-ка ты мне, внучок, что там пишут, что там затевают американцы с атомом ихным, я ведь плохо вижу мелкие буквы в газете, а у тебя глазки молоденькие, почитай.

          Я читаю, дедушка доволен, объясняет мне попутно непонятные слова.  Когда все заголовки и интересные места в газете прочитаны, он отправляет меня домой. А вечером, когда я приведу его домой после долгого четырнадцатичасового рабочего дня, загоню козочек в хлев, дедушка непременно попросит меня сосчитать все имеющиеся у него деньги. Бумажных денег обычно не было, только монеты, я считаю, он проверит, запишет в свою записную книжечку и переходит к другому уроку:

          – А давай-ка мы с тобой проверим теперь мою «булгахтерию», ти  сходится тут у меня приход с расходом. – Даёт дедушка мне свою записную книжку, где химическим карандашом сделаны клеточки, а в них за каждый день записано, сколько денег было утром, сколько вечером стало после рабочего дня, какой получился заработок за каждый день, сколько отдал Уле на хлеб, да Мине один рубль на конфеты, сколько осталось наличными. Настоящая «булгахтерия», и всё в ней всегда сходилось до копейки, недаром жила в моём дедушке  гордость за своё отличное церковно-приходское образование.

          Потом  попросит меня дедушка разделить дневной заработок на стоимость одного рейса через речку. Получив результат, он прищуривал глаз, прикидывал в уме и подтверждал:

          – Правильно, внучок, двадцать два человека всего сегодня я перевёз за весь день, базара не было, только рыбаки переезжали. А теперь умножь-ка мне это число на 35, что там получилось?
          – Семьсот семьдесят, дедушка.
          – Это копеек, а сколько ж это будет рублей?
          – Семь рублей семьдесят копеек, дедушка. Так я же это число делил на 35, дедушка.
          – Правильно, внук. Вот так проверять надо деление умножением, а умножение делением, тогда не ошибёшься.

          Таким способом я ещё до школы выучился бегло читать, считать, знал таблицу умножения вперёд и назад, и это всё дедушкина заслуга, учившего меня так, между делом, не навязчиво и с пользой. Потому-то и учёба в школе потом не представляла для меня никаких трудностей, и я получал только отличные оценки.



          Глава 20. «НЕПРИЯТНАЯ ШТУКА». В ГОСТЯХ У ВАЛЬКИ.

          Одна неприятная штука привязалась ко мне в эти годы – золотушные болячки по всему подбородку и белые круги по щекам, которые никак не проходили. Мама посылала меня к детскому доктору, одного посылала, потому что ей некогда было со мной по врачам таскаться. Я приходил  к врачу, она даже толком и не смотрела на меня, а выписывала какую-то мазь и говорила:

          – Пройдут твои болячки, витаминов тебе не хватает, ешь больше овощей и фруктов. Теперь у многих ребят такие болячки.

          Я шёл в  аптеку, мне готовили мазь, которой я мазал каждое утро свои больки, только толку было мало. Правда, если раньше болячки на подбородке страшно чесались, и я раздирал их иногда до крови, то теперь зуд был поменьше, они чуть подсыхали, я пытался их сковырнуть, а они возникали вновь и вновь. Весь первый класс я проходил с болячками, было стыдно носить их, они всё время напоминали о себе, иногда кровянили, я так хотел  их вылечить, что готов был на всё.

          Избавила меня от этой напасти тётя Паша, Лёшкина и Валькина мама. Она пригласила своего папу – дедушку Пахома как-то в конце лета к себе в гости, она жила тогда с семьёй в посёлке Гусино за Смоленском, почти на границе с Белоруссией. Дедушка собрался ехать, а я в слёзы – возьми меня, дедушка. Папа против – некому маме помогать, хозяйство не оставишь, я ведь был тоже звёнышком в его цепочке. Но мама так меня жалела, что мои слёзы перенести она не могла и сказала дедушке:

          – Да возьми уж ты его с собой, пап, он ведь так хорошо помогает нам всем всё время, пусть недельку отдохнёт, возьми, я тут как-нибудь сама справлюсь.
Я с такой мольбой, по всей видимости, смотрел на своего папу, за которым всегда оставалось решающее слово, что он долго не сопротивлялся и сказал:
          –  Действительно, Минька – хороший помощник, пусть едет. А на перевозе и пастухом я поработаю, пока в отпуске.

          Я был счастлив в этот и во все последующие дни, потому что впервые в жизни ехал с дедушкой на поезде, да к Лёшке с Валькой, которых я давно не видел, да и крёстная моя, тётя Маруся, обещала тоже приехать туда же. Впечатлений была масса. Мы ехали по разрушенной врагом родной Смоленщине. Я увидел своими глазами сожжённые дома с оставшимися страшными печными трубами, торчащими среди заросших бурьяном пепелищ, разрушенный Смоленск, где мы делали пересадку на другой пригородный поезд, я запомнил эти страшные картины на всю оставшуюся жизнь.

          Тётя Паша, Лёшка и Валька были несказанно рады нашему приезду. Это была первая послевоенная встреча дедушки со своими дочерями, с семьёй, с которой мы провели все страшные военные годы. Правда, дядя Филипп почему-то стал отдаляться от семьи, не изменил своей довоенной привычке, если это можно так назвать. Через некоторое время он совсем её бросил, чего Лёшка не мог ему простить до конца своих дней. Тётя Паша к этому времени Вальку немного подлечила, она хоть голову стала держать ровно, но заикалась она по-прежнему.
Тётя Паша сразу обратила внимание на мои золотушные болячки. Она внимательно их осмотрела и сказала:
          – Завтра мы с тобой будем их лечить, а то нехорошо – малец уж в женихах скоро будет ходить, а на подбородке больки. Нехорошо.

          Этому обещанию тёти Паши я обрадовался больше всего, так надоели мне мои болячки.  На следующее утро она пекла хлеб из теста, которое подходило в дёжке на тёплой печке. Из приготовленного теста тётя скатала три небольших шарика,  в освободившуюся дежу налила немного воды и обмыла ею эту посудину. Потом тётя поставила меня перед ярко горящим в русской печи огнём, от которого моим болячкам даже жарко стало, покатала по ним приготовленными тестовыми шариками и с какими-то словами бросила их в огонь печи, а водой из дёжки помыла мне лицо  вместе с болячками. Не помню, сколько раз она повторяла эту процедуру, какие слова при этом говорила, только к концу нашего пребывания в гостях мои болячки  стали сами по себе отваливаться, а я был в восторге от мастерства моей родной тётушки.

          Когда мы с дедушкой вернулись домой, я первым делом предстал перед родителями в «новом» виде. Мама обрадовалась моему избавлению не меньше меня:
          – Боже мой, неужели это мой сынок? А мы его ещё пускать к Паше не хотели с дедом. Какое ж ей спасибо надо передать за такое хорошее дело!
          – Я сказал ей спасибо, – заверил я родителей. – А Валька теперь в школу будет ходить, у неё голова теперь лучше стала на плечах держаться.
          – Ну, и слава Богу, –  сказал отец, –  Паша тоже хватила лиха с Валькой да с Володькой…
          Это чудесное исцеление я получил, когда уже окончил первый класс.