Гадина

     В произведениях, посвященных репрессиям сталинских времен, нередко упоминается страшная 58-я статья УК РСФСР, по которой приговаривали к длительным срокам заключения или даже к "высшей мере социальной защиты" - расстрелу. Но содержание этой статьи мало известно для массового читателя.

            "Глава 1.
  Преступления государственные.
1. Контрреволюционные преступления.

     58.1. Контрреволюционным признается
всякое действие, направленное к свержению,
подрыву или ослаблению власти рабоче-
крестьянских Советов и избранных ими на
основании Конституции Союза ССР и конституций
союзных республик, рабоче-крестьянских
правительств Союза ССР, союзных и автономных
республик или к подрыву или ослаблению
внешней безопасности Союза ССР и основных
хозяйственных, политических и национальных
завоеваний пролетарской революции.

     58.10. Пропаганда или агитация, содержащие
призыв к свержению, подрыву или ослаблению
Советской власти или к совершению отдельных
контрреволюционных преступлений (ст. 58.2 -
58.9 настоящего Кодекса), а равно распространение
или изготовление, или хранение литературы того же
содержания влекут за собой - лишение свободы
на срок не ниже шести месяцев.

     58.14. Контрреволюционный саботаж, т.е.
сознательное неисполнение кем-либо определенных
обязанностей или умышленно небрежное их
исполнение со специальной целью ослабления
власти правительства и деятельности
государственного аппарата влечет за собой -
лишение свободы на срок не ниже одного года,
с конфискацией всего или части имущества,
с повышением, при особо отягчающих
обстоятельствах, вплоть до высшей меры
социальной защиты - расстрела,
с конфискацией имущества.

                Уголовный Кодекс РСФСР
             (с изменениями от 1 июля 1938 г.)
                Особенная часть".



     После окончания седьмого класса Василиса Зимина поступила в ремесленное училище - необходимо было быстрее приобретать профессию и начать зарабатывать, чтобы поддержать больную мать, плохо себя чувствующую после ранения в те времена, когда она с продотрядом реквизировала излишки хлеба у кулаков и середняков. Мать с трудом передвигалась с палочкой, подволакивая раненую ногу.
     Революционную активность матери впитала в себя и дочь. Василиса предполагала, что ее отцом также, видимо, был преданный революции большевик. Так как иначе и быть не могло. Преданность идеям большевизма буквально  выплёскивалась из нее. Поэтому, едва ей исполнилось четырнадцать лет, она одной из первых вступила в ряды комсомола и проявляла необыкновенную активность в комсомольской работе.
     Уже в профессиональном училище ее быстро выбрали секретарем комсомольской организации, где она развернулась в полную силу своего таланта. И вскоре их организация стала одной из ведущих в районе - они постоянно занимали призовые места на смотрах художественной самодеятельности, выезжали в деревни с агитпрограммами, были наиболее активны при проведении субботников...
     На Василису обратили внимание и в партийной организации училища, особенно после того, как в стенгазете, посвященной очередной годовщине Октябрьской революции, она поместила сочиненное ею стихотворение:

                Сталин, солнце мое золотое!
                Если бы даже ждала меня смерть,
                я хочу лепестком на дороге,
                на дороге страны умереть*.
     * Е.Гинсбург. Крутой маршрут /Хроника времен культа личности/. Т. 1.

     Видимо, это явилось причиной того, что когда после окончания училища Василису направили работать формовщицей на большой оборонный машиностроительный завод, ее вызвали к парторгу цеха на беседу.
     Секретарь партийной организации цеха Николай Николаевич Сергунин, большевик со стажем, вступивший в партию в самом начале Гражданской войны, довольно ласково разговаривал с новой работницей, помянул славное прошлое ее матери, активную работу в комсомольской организации и пожелал ей всяческих успехов.
     Дома Василиса рассказала матери о разговоре с парторгом, особенно упирая на то, что партия помнит заслуги матери и благодарит ее за проявленные в период коллективизации преданность и самоотверженность.
     Мать расплылась в улыбке.
     - Да, это были трудные времена, - в который раз она начала пересказывать свое боевое прошлое. - Рабочие в городах голодали, а кулаки-мироеды припрятали зерно, не желая отдавать его.
     - Они что, не знали, что в городах голод? - спросила дочь только для того, чтобы поддержать разговор.
     - Враги, они и есть враги. Власть им наша не нравилась - как это делиться с бедняками, когда можно все захапать себе и жиреть на этом? И ведь как держались за свое богатство! Помню, в одном из рейдов мы вошли в деревню, нашли припрятанное кулаком зерно под кучей навоза в огороде, так он с топором пошел на командира отряда...
     - Убил? - ахнула Василиса.
     - Убил. Он и на меня было попер, но я из револьвера успокоила его. После революции прошло немного времени, так что далеко не всех врагов извели. Сидят они, затаились, ждут своего часа. Мне тогда в награду и выдали вот этот диван, на котором ты спишь.
     - А у кого он раньше был?
     - У какого-то купца, который успел сбежать за кордон.
     Мать встала со стула и, приблизившись к комоду, достала оттуда папку с газетными вырезками и, найдя нужную, подала ее дочери.
     - Что это? - спросила Василиса.
     - А ты прочти. Это Ленин напоминал нам о бдительности, о том, что еще не все враги уничтожены.
     Василиса начала читать пожелтевшую от времени газетную вырезку:

     "Задание секр. уполномоченным на янв. 1922 г.

     1. Следить за Администрацией фабрик и интеллигентными рабочими, точно определять их политические взгляды и обо всех их Антисоветских Агитациях и пропаганде доносить.

     2. Следить за всеми сборищами под видом карточной игры, пьянства (но фактически преследующих другие цели), по возможности проникать на них и доносить о целях и задачах их и имена и фамилии и точный адрес.

     3. Следить за интеллигенцией, работающей в сов. учреждениях, за их разговорами, улавливать их политическое настроение, узнавать о месте пребывания в свободное от занятий время и о всем подозрительном немедленно доносить.

     4. Проникать во все интимные кружки и семейные вечеринки господ интеллигентов, узнавать их настроение, знакомиться с организаторами их и целью вечеринок.

     5. Следить, нет ли какой-либо связи местной интеллигенции, уездной, центральной и заграницей и о всем замеченном точно и подробно доносить*".
     * "Голос России", 16 апреля 1922 г.

     - Все это злободневно и сегодня, - заметив, что дочь кончила читать, продолжила мать. - Вон сколько диверсий и открытого саботажа мы видим по сию пору! Поэтому нам нельзя терять бдительность.
     Через полгода активную комсомолку по представлению парторганизации фасонолитейного цеха выбрали секретарем комсомольской организации. Общительная и активная Василиса быстро завоевала авторитет у молодых рабочих и со всей страстью окунулась в организационную работу.
     В первую очередь она сформировала контрольную комиссию, следящую за тем, чтобы рабочие чистили свои рабочие места по окончании смены и передавали его сменщикам в надлежащем виде. Старые рабочие поворчали, но смирились - и протестовать было чревато, и, как показало время, самим было приятно начинать смену на очищенном от просыпавшейся формовочной смеси рабочем месте.
     А однажды, перед началом вечерней смены, Василису вызвали к парторгу. Там рядом с Николаем Николаевичем сидел какой-то мужчина лет на десять старше Василисы. Несмотря на относительно молодой возраст, в его виСках уже пробивалась седина. Внимательным и продолжительным взглядом он осмотрел девушку и, видимо, удовлетворенный осмотром, приятно улыбнулся.
     Николай Николаевич встал и голосом, словно бы извиняясь, сказал:
     - Василиса, вот товарищ хочет с тобой поговорить.
     И уже обращаясь к незнакомцу, добавил:
     - Я оставлю вас одних?
     - Да, спасибо, - ответил тот и пригласил Василису сесть за стол напротив него.
     Когда они остались одни, гость представился:
     - Меня зовут Владимир Константинович. Я сотрудник спецорганов.
     Василиса насторожилась, и гость заметил это.
     - Не волнуйтесь, Василиса Михайловна, у нас с вами разговор доверительный. Я знаю, что вы из благополучной семьи, дочь людей героических и заслуженных. Да и вы - достойная их дочь. Активистка, энергичная и сознательная комсомолка.
     Василиса сидела, не понимая, к чему весь этот разговор. С одной стороны, её первый раз назвали по имени-отчеству. С другой стороны, она узнала, что неизвестный ей папаша, о котором мать не рассказывала ничего, тоже, оказывается, был человеком героическим. Это интриговало. Она хотела было спросить, кто он, но сочла, что благоразумнее будет промолчать. Может быть, он сам расскажет.
     Но Владимир Константинович повел разговор о том, что в стране еще немало людей, желающих навредить советской власти. Они затаились, но иногда выказывают свою активность - совершают диверсии, вредят на производстве, призывают к свержению народного правительства. Он привел несколько таких случаев, правда, не относящихся к их области. А затем достал какой-то альбом с фотографиями и попросил Василису посмотреть, не встречала ли она случайно этих людей.
     - Эти люди скрываются от народного правосудия, - пояснил он.
     Девушке эти лица были не знакомы и она виновато покачала головой.
     - Ну, мы их все равно отыщем и они не уйдут от справедливого народного воздействия. Вы еще достаточно молодая и, возможно, не задумывались, как формируется крупная река. Маленькие ручейки, которые и курица вброд перейдет, сливаются вместе и поток становится все больше и больше, пока не превратится в мощную реку. Сдержать ее легче, если перекрыть эти ручейки-истоки. Вот так и в нашей работе - надо постоянно держать руку на пульсе общественного мнения, знать истоки слухов, негативных поступков, противозаконных деяний. В этом случае каждая, даже случайно, услышанная фраза имеет огромную роль и знание о ней может предотвратить большую беду. Поэтому нам крайне нужны сознательные люди, вроде вас, Василиса Михайловна, чтобы знать, что делается в вашем славном коллективе. Например, кто проявляет недовольство проводимой линией нашей партии...
     Собеседник выпил воды из стакана и продолжил:
     - Вы знаете, как раскрываются преступления? Вот, казалось, совершено преступление и вроде бы никаких следов. Но опытный следователь начинает сопоставлять не то что факты - фактики, и постепенно начинает складываться картина преступления. В результате злоумышленник изолирован от общества и уже не представляет для него, общества, угрозы. Вы меня понимаете?
     - Да, конечно, - кивнула головой Василиса. - Но я-то чем вам могу помочь?
     - Многим, Василиса Михайловна, многим. Вот если бы вы согласились сообщать нам о разных странных разговорах, высказываниях рабочих и инженеров в вашем цехе, мы могли бы с вашей помощью знать, насколько здоров ваш трудовой коллектив. А от этого очень многое зависит. Вы - вполне сформировавшийся и сознательный человек, так что от вашего согласия во многом зависит решение большой политической задачи, как бы высокопарно это не звучало.
     - Ну, я согласна, - ответила девушка, воодушевленная оказанным ей доверием органов.
     - Прекрасно! - с явным облегчением проговорил Владимир Константинович. - Нам ваше согласие нужно закрепить подписанием обязательства. Простите, это пустая формальность, ничего тут не поделаешь. Вы просто, среди прочего, обязуетесь никому не рассказывать о нашей с вами работе.
     - Даже маме? - растерянно спросила Василиса.
     Владимир Константинович улыбнулся:
     - Вашей маме можно, но больше ни одной душе. Договорились?
     - Договорились, - ответила Василиса, подписывая бумагу, практически не читая ее.
     - Ну, вот и хорошо, - заключил собеседник, убирая бумагу в папку. - А теперь можете возвращаться на свое рабочее место. И помните, мы с вами делаем одно большое дело, которое не любит огласки.
     - Я опоздала к началу смены, - начала было Василиса, но Владимир Константинович не дал ей договорить:
     - Вас проводит Николай Николаевич - парторгу с секретарем комсомольской организации есть о чем поговорить даже в ущерб вашей работы.
     Вызванный парторг повел девушку на ее рабочее место, на ходу и в присутствии ее коллег рассказывая Василисе о предстоящем собрании цеховой комсомольской организации...
     - Ты скоро у нас партейной станешь, - заметила ей соседка, старая работница, которую все звали просто Груней.
     Василиса, ничего не отвечая, уместила опоку на модельную плиту, насыпала в опоку формовочной смеси, взяла пневматическую трамбовку и начала уплотнять смесь вокруг модели.
     Немного погодя, оставив свою работу, к ней подошла тетка Груня.
     - Что с тобой, девонька? - озабоченно спросила она девушку.
     - Да ничего, - ответила та. - А что?
     - Ты тюкаешь в одно и то же место. Так форму и модель испортишь. Брак выйдет.
     - Да? - очнулась Василиса. - Просто задумалась.
     - В нашем деле отвлекаться нельзя. Гляди того или по ноге трамбовкой вдаришь, или еще чего хуже...
     Кивнув соседке в знак признательности, Василиса продолжила работу уже более осмотрительно.
     Дома Василиса все-таки не выдержала и рассказала матери о подписке, данной Владимиру Константиновичу. Та выслушала рассказ дочери спокойно.
     - Знаешь, мне приходилось встречаться со скрытыми врагами. Смотришь - с виду перед тобой ничем не примечательный человек, этакая безвинная овечка. А когда нажмешь на него покрепче, открывается такая картина, что диву даешься - за безобидной внешностью скрывался ярый враг советской власти.
     - И что вы с такими делали? - спросила Василиса.
     - А что с ними делать, если они не поддаются перевоспитанию...

     Жизнь текла свои чередом. Однажды после окончании смены в проходной завода она столкнулась с Сеней Чупровым, работающим разливщиком в том же цехе. Естественно, они виделись на работе, и на комсомольских собраниях, но на этот раз разговорились.
     - Домой? - спросил он.
     - Да, - ответила Василиса.
     - Где живешь-то?
     - На Абельмановке.
     - Да ты что? - удивился он. - И я там же. Как же мы раньше не встречались?
     - Не знаю, - ответила девушка.
     Так за разговором они дошли до дома Василисы. А на следующий день Сеня как бы случайно проходил мимо, Когда она выходила из дома, направляясь на работу.
     - Привет, - поздоровался он.
     - Привет, - удивленно ответила она. - Как ты здесь оказался?
     - Просто этой дорогой короче, - с улыбкой ответил парень.
     Василиса мысленно усмехнулась, но не стала уличать его во лжи.
     Так и вошло в обычай: после окончания работы он непременно оказывался одновременно с ней у проходной, а перед сменой также "случайно" проходил мимо ее дома. Василиса не противилась такой хитрости - идти вдвоем все же веселей, чем одной.
     Правда, иногда хитрила и Василиса. Под видом необходимости зайти в райком комсомола, она шла на встречу с Владимиром Константиновичем на нелегальную квартиру.
     Тот всегда приходил раньше ее и ждал за неказистым пустым письменным столом.
     После нескольких обыденных фраз о здоровье, самочувствии матери, начинались расспросы о ситуации в цехе, о том, что и от кого услышала Василиса.
     - Крановщик Леонид Стрёмов в обеденный перерыв сказал своим приятелям: "Вы внизу копаетесь, а я на вас из кабины крана, как из Кремля, смотрю и все замечаю". А слесарь Григорий Игошин ему ответил: "Хорошо, что у тебя таких прав нет, как у того, кто в Кремле сидит".
     Владимир Константинович одобрительно кивал головой, а в конце сообщения непременно просил представить все это в письменном виде. Это было не очень приятно Василисе, но ей объяснили, что сказанное может забыться, а на бумаге все сохранится в лучшем виде. И все же какой-то неприятный осадок в душе все-таки оставался.. А иногда в голове сам собой возникал вопрос: может быть она напрасно рассказывает все эти мелочи особисту и тем самым подводит своих же товарищей под монастырь? Но постоянные рассуждения Владимира Константиновича о затаившихся врагах и особенно рассказы матери о том, как сложно было выявлять противников советской власти, прятавшихся за спинами пролетариев, успокаивали ее.
     Встречи с Семеном стали все чаще, они уже не раз ходили вместе в кино и в парк, а однажды, с позволения матери, она пригласила Сеню к себе домой.
      Оказалось, что Зимины жили на 1-й Дубровской улице в разделенной на две довольно просторной комнате коммунальной квартиры. Соседи с любопытством и какой-то бесцеремонностью разглядывали ухажера Василисы. Заметив это, девушка быстро увела его в комнатку. Комнаты дочери и матери были обставлены довольно скромно, но Семен почему-то сразу обратил внимание на картину, висевшую над диваном. На ней были изображены Сталин и Ворошилов, шагающие по набережной Москвы-реки.
     "Как икона", - почему-то мелькнуло у него в голове, но он тут же отбросил эту крамольную мысль - в конце концов, у каждого свои закидоны и на них не стоит обращать внимания. Может быть, этот листок с рисунком, прикрепленный кнопками, просто скрывает какой-то дефект стены?
     Разговор за традиционным в таких случаях чаем шел неторопливо, в основном о Семёне. Дотошная мамаша Василисы узнала, что парень приехал из голодной деревни и сейчас живет в общежитии, что в деревне остались его родители и младшая сестра, что он в меру возможностей помогает им, высылая деньги.
     Уже прощаясь с Василисой в коридоре, он услышал из-за неплотно прикрытой двери соседа негромкий голос: "Еще одного коммуняку привели в свой змеиный гадюшник".
     Василиса побледнела и сжала губы. Но Семен сделал вид, что не расслышал этих слов и, попрощавшись, ушел. Девушка злым взглядом посмотрела в сторону соседской комнаты и, пробормотав: "Пьянь мерзкая", ушла к себе.
     - Ты чего? - взглянула на ее сердитое лицо мать.
     - Да эта пьянь напротив надоела уже!
     - Надо с ними что-то делать, - решительно проговорила мамаша. - Прошлый раз он на кухне на меня взъелся - устроили, дескать, новый порядок, теперь все стали стройными - животы к спине приросли. Сами жируете - кивнул на нашу кастрюлю со щами.
     - Кто бы жаловался! Сам пропивает все в своей комнате. Только и остались колченогий стол, пара стульев да лежанка... А работать не хочет - не буду, говорит, на вас, живодеров, спину гнуть.
     - Ты бы сообщила о нем Владимиру Константиновичу. Вот такие лодыри и пропойцы и мешают людям нормально жить. И я схожу куда следует...
     - Сообщу, - коротко ответила дочь.
     Через несколько дней за соседом пришли, а жилищный комитет выделил освободившуюся комнату Василисе и ее матери.   
     Вскоре состоялась комсомольская свадьба Василисы и Семена, происходившая в заводском клубе. Она больше напоминала комсомольское собрание: со сцены, украшенной портретом вождя, звучали многочисленные здравицы в честь молодых, особенно в честь секретаря цеховой комсомольской организации и одновременно члена бюро заводского комитета комсомола Зиминой, принявшей фамилию мужа Чупрова.
     Молодым торжественно вручали подарки: от имени партийной организации цеха им вручили собрание сочинений В.И.Ленина, начальник цеха от имени трудового коллектива подарил мебель - стол и два стула, заводской комитет комсомола - настольные часы с боем, некогда стоявшие в комитете, от заводоуправления молодые получили черную тарелку-радио и чайник.
     Молодожены заняли комнату, которая некогда принадлежала провокатору-соседу. Семен сделал в ней ремонт, покрасив стены, потолок и дощаный пол, после чего комната приобрела вполне жилой вид. Полуторную кровать с металлическими шариками на спинке приобрели на рынке, заплатив за нее относительно небольшие деньги.
     Семейная жизнь началась мирно и благополучно.
     В цеху тем временем стали шепотом поговаривать, что в коллективе появился какой-то активный осведомитель, из-за донесений которого были врестованы и приговорены к разным срокам заключения двое рабочих. Люди насторожились и с подозрением поглядывали друг на друга. Как-то непроизвольно рабочие и мастера стали значительно осторожнее в разговорах с Василисой, подразумевая, что именно она и является тем самым осведомителем, из-за которого время от времени пропадают сотрудники не только их, но и соседних цехов.
     Василиса, ставшая к тому времени бригадиром формовщиков, почувствовала это отчуждение, обиделась и усилила свою активность. Её помощниками стали молодые комсомольцы, с восхищением смотревшие на своего вожака.
     Слухи о том, что жена является осведомителем спецорганов, расстроили Семена. Теперь и он стал побаиваться ее, стараясь меньше разговаривать с ней. Он все чаще начал выпивать, из-за чего в семье все чаще возникали скандалы. Во время одного из них подвыпивший Семен в сердцах выкрикнул: "Гадюки вы с матерью! Сколько же вы добрых людей подвели под монастырь? Сколько детей оставили сиротами? Вот вы-то как раз и являетесь настоящими врагами власти".
     Оскорбленная Василиса при первой же встрече доложила об этом Владимиру Константиновичу.
     - Может быть, он по глупости это ляпнул? - спросил тот.
     - Какое там! Когда я хотела повесить на стену портрет Иосифа Виссарионовича, то он настоял на том, чтобы повесить копию картины "Мишки в сосновом лесу". Так, говорит, мы ближе к природе, а то при виде Сталина у него возникает ощущение, что тот за ним все время приглядывает.
     - Да, это уже серьезно, - после некоторого раздумья проговорил особист и попросил изложить на бумаге все, что она знает о муже.
     Василиса, не раздумывая, выполнила его просьбу. А через три дня, когда все спали, за Семеном пришли...
     Спустя три месяца Василиса родила мальчика. Его, не раздумывая, назвали Иосифом. А еще через полгода началась война...

     Семёна осудили по статье 58.10 на два года, определив местом его пребывания один из Пермских лагерей. Общительный по натуре, он довольно быстро сошелся с некоторыми осужденными по той же статье. Особенно приятельские отношения у него сложились с Савелием Меркульевым, так же, как и он, имеющем крестьянские корни.
     Уединившись во время перекура, они нередко вспоминали свою жизнь на воле и искали причину, приведшую к тому, что в застенках оказалось огромное количество простого народа, никоим боком не относящиеся к врагам существующей власти.
     Особенно тяжело переживал свою судьбу Семён, жалуясь на то, что никак не ожидал, что его предаст его собственная жена, а также оставался в забвении, кого она родит.
     - Ты на нее зла не держи, - обычно успокаивал его Савелий. - Она же, судя по твоим рассказам, испорчена воспитанием фанатичной матерью. Люди, подобные ей, психически больные, не способные анализировать ситуацию и пользоваться ей.
     - Что ты имеешь в виду? - спрашивал Семён.
     - А умные из революционеров не были безоглядными фанатиками, - отвечал товарищ. - Революционную обстановку они создали и использовали либо для карьерного роста, либо для личного обогащения. Впрочем, одно другому не мешает. У меня вон один знакомый в двадцатых годах работал в ЧеКе и занимался реквизированием имущества богатеев.
     - Ну и что, многие там работали, - сказал Семён.
     - Не знаю, как другие, но у этого, говорили, квартира была забита коврами, какими-то безделушками и, главное, книгами в кожаных переплетах.  А у самого образование - два класса церковно-приходской школы. Читал по слогам, а уж писал...
     - Слышал я о таких, - согласился Семён.
     - Так вот, революцией воспользовались кто как сумел. Одни, пользуясь случаем, брали при всяком удачном случае все, что плохо лежит, другие, кто поумней, лезли во власть и тоже грабили, но только награбленное прятали в швейцарских банках.
     - Откуда ты все это знаешь?
     - Посиди здесь с моё, не то услышишь. Тут ведь сидят не только такие лопухи, как мы с тобой, а люди, побывавшие там, - Савелий поднял палец вверх.
     - А ты не боишься такие разговоры разговаривать?
     - А ты что, вложить меня решил? Иди, докладывай, может быть, лишнюю пайку хлеба дадут. А мне уж все равно - нас раскулачили, а семью растащили по разным лагерям. Да я и не знаю, живы ли они. Отца и двух старших братьев расстреляли, а меня, тогда еще несовершеннолетнего, сюда бросили.
     - За что же их? - удивился Семён.
     - За то, что пахали, как волы, всю жизнь. "Мироеды, кулаки!" А какие мы мироеды? Отец, крепкий мужик, да трое таких же крепких сыновей, две снохи - вот и все работники. Я-то еще молодой был, всего тринадцать, но уже впрягался вместе со всеми. Две коровы было, две лошади, овец с десяток, поросята, птица... Дом выстроили - пятистенок о два этажа, всем места хватало.
     А вот пришла эта босяцкая революция, за нас и взялись. Как же - богатеи, ксплуататоры! Председателем колхоза назначили Гришку Терёхина - его в деревне за человека-то никто не считал, зато брехать был горазд! Семь вёрст до небес наговорит, а про что, не всякий поймет. Так он что, стервец, учудил? Порвал женину красную кофту, смастерил из нее флаг и повесил над своей развалюхой. А из
рукава соорудил повязку на шапку и ходил гоголем. Кого же, как ни его, председателем-то ставить? бедняк, голытьба, значит, сознательный!..
     - Что же дальше-то было? - заинтересовался Семён.
     - Что дальше, что дальше... Скотину у нас отобрали, зерно из амбара выгребли подчистую и увезли в город, из дома выгнали, оставив нам пустой и холодный амбар. А у одного из братьев жена на сносях, у другого - сын-сосунок. В нем мы и ютились некоторое время...
     Савелий замолчал, скрутил самокрутку, прикурил и стал нервно затягиваться. Успокоившись, он продолжил:
     - Отец не выдержал такого издевательства. С Первой мировой он привез с собой парабеллум в деревянной кобуре, который прятал даже от нас. Однажды он достал его, подошел к бывшему нашему дому, где Гришка устроил сельсовет. Глядит, а там у окна сидит "председатель" с собутыльниками, самогон дуют. Отец и разрядил в них всю обойму.
     Савелий снова замолчал, переживая давнюю историю. Выдержал паузу, Семён сочувственно сказал:
     - Обида в нем взыграла от такой несправедливости...
     - Конечно, обидно. Все собственным горбом наработано, а тут пришел какой-то раздолбай и подмял все под себя. И никакой управы на него... Понаехали чекисты, шмон, ор, нас всех арестовали... Потом отца и братьев расстреляли, а семью разодрали на части и выслали в разные места. Меня по малолетству не шлёпнули, сюда кинули... Вот и кукую здесь. Враг я, вишь, нынешней власти*...
     * Эта история подлинная. Мне ее рассказал сталевар электропечи ЭСПЦ-2 на Златоустовском металлургическом заводе, где мы, студенты Московского института стали и сплавов, проходили технологическую практику. Сталевар - это и был тот самый малец, которого выслали и долгие годы не позволяли покидать даже территорию Златоуста.               
 
     - Да-а..., - только и протянул Семён.
     А Савелий, помолчав, спросил:
     - Тебе твоя-то пишет?
     - Пошла она знаешь куда! - сплюнул Семён.
     - Вот так-то, брат, такие вот дела, - Савелий встал и добавил: - Ладно, пошли дальше вырубать народное достояние, а то вон уже вертухай в нашу сторону лыжи вострит...
     В один из дней около сорока заключенных, среди которых оказался и Семен, не отправили на работу, а задержали в лагере. Сгрудившись в углу барака, люди недоумевали, чем вызвана такая задержка. Потом их построили на плаце и к ним обратился начальник лагеря полковник Снегирёв:
     - Учитывая то, что вы осуждены за незначительные преступления и уже отбыли большую часть срока, советская власть дает вам возможность искупить свою вину в рядах Красной Армии на фронте. Я надеюсь, что среди вас не окажется отказников, не желающих защищать свою великую родину.
     Полковник строгим взглядом окинул строй. Заключенные молчали.
     - Я был уверен, что вы проявите гражданскую сознательность и пойдете добровольцами в ряды защитников отечества. Вопросы есть? - заключил он.
     - В штрафбат? - выкрикнул кто-то из строя.
     - Это решать не мне. Насколько я понимаю, прежде всего вас отправят в учебку, - уже мягче проговорил он. - Разойтись!
     Заключенные побрели по своим баракам, горячо обсуждая неожиданную новость. Кто-то радовался - хоть и армия, но все-таки не лагерный режим. Другие матерились: "Сами под пули башки свои не подставляют. А нас даже не спрашивают".
     О таких недовольных сразу же стало известно лагерному начальству. И их тут же доставили к особисту.
     - Не хотите защищать родину? - устало проговорил он, не поднимая глаз. - Боитесь, что убьют? Отказ воевать приравнивается к дезертирству. А в военное время разговор с дезертирами короткий...
     - Мы не отказываемся, - пробормотал кто-то из заключенных.
     - Так в чем дело? - поднял голову особист.
     - Неожиданно как-то, словно обухом по голове, - продолжил все тот же заключенный. - А чего, воевать, так воевать, хуже не станет...
     После некоторой паузы особист отпустил их, но "говоруна" на всякий случай оставили в лагере, отправив его на самую тяжелую работу - трелёвку леса.
     На следующий день отобранные заключенные уже сидели в кузовах полуторок. У заднего борта каждой из них сидели два солдата с винтовками: начальник лагеря не хотел рисковать, ему нужно было сдать людей по списочному составу
     Бывших заключенных разбросали по три-пять человек по разным отделениям и взводам. Семен попал в стрелковую роту во взвод, которых командовал лейтенант Никифоров, успевших захватить конец финской войны.
     День солдат был рассчитан едва ли не по минутам: утренняя пробежка сменялась изучением уставов, обучению приемам рукопашного боя, изучением оружия... За все время обучения, длившееся три недели, бойцов лишь дважды выводили на стрельбище, выдав каждому по три патрона. Лейтенант, глядя на результаты стрельбы, хмурился и ворчал: "С такой стрельбой как бы друг друга в суматохе не перестреляли".
     Наконец, в один из дней за завтраком им объявили, что занятий больше не будет, а после обеда придут машины отвозить их в сторону передовой.
     Действительно, к школе, служившей одновременно и казармой, подкатил целый автобатальон; легкая бронемашина БА-10 с пулеметом, с десяток полуторок и пара более тяжелых ЗиС-5. Быстро загрузившись, колонна двинулась на запад.
     Им повезло: немецкие самолеты не беспокоили, хотя несколько их эскадрилий видели, видимо, отбомбившихся и возвращающихся на свои аэродромы. Наших "соколов" не было видно.
     Проехав около сотни километров, колонна остановилась на опушке леса. Оказалось, что дальше бойцам и машинам не по пути: автомобили ушли по грунтовке в сторону воинских складов, а солдатам предстоял пеший марш на передовую.
     - Далеко идти-то? - спросил Семёна его сосед в строю, которого звали Антоном Стриговым.
     - Не терпится устроиться в окопе? - насмешливо заметил другой боец Сашка Никоненко. - Успеешь еще.
     Навстречу строю все чаще встречались отступающие мирные жители со своим немудрящим скарбом. Кто-то тащил вещи на себе, кто-то тянул тележку, загруженную каким-то барахлом, иногда попадались телеги, запряженные невзрачными лошаденками. Иногда женщины или подростки хворостинками подгоняли коров, овец и свиней.
     Этот встречный поток становился все гуще и гуще, впереди себя отступающие уже гнали стада домашних животных.
     К остановившимся на отдых бойцам подошел один из пожилых пастухов с берданкой, заброшенной за спину. Обратившись к старшине, которого бойцы звали просто Кузьмич, он попросил:
     - Табачком не угостите, служивые?
     - Чего же не угостить, - ответил старшина, передавая ему кисет с табаком. - Издалече бредете?
     - Из-под Сенно, - коротко ответил погонщик.
     - Где это? - удивленно спросил Семён.
     - Под Витебском. Неделю ковыляем, - он протянул кисет старшине, но тот отмахнулся:
     - Возьми себе.
     - Ну, спасибочки. Возьмите поросенка - один хрен не всех доведем. Да и куда вести, кому сдавать скотину, сам черт не знает...
     - Немцы-то далече? - поинтересовался Кузьмич.
     - А мы у них авангардом идем, - усмехнулся погонщик. - Думаю, недалече. Мы-то пёхом, а оне на колёсах, ноги берегут.
     Антон, прилегший возле придорожного дерева рядом с однополчанами, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
     - Господи, куда все бредут, сами не знают. Беда...
     - За Волгой земли на всех хватит, есть куда отступать, - вырвалось у Олексы Карпенко. - Плохо, что лучшие земли и обжитые места отдаем.
     - Вот ты появишься на передовой и тогда держись немец, - поддел его подсевший к ним старшина.
     В это время из головы колонны понеслась истеричный крик: "Воздух!"
     - В лес, рассредоточиться! - тут же вскочил Кузьмич. - Бегом, вашу мать...
     Отступающие мирные жители запаниковали. Кто-то из них бросился а поле подальше от дороги, кто-то сломя голову побежал вслед за бойцами под прикрытие леса, но скотина, особенно свиньи, не понимали, что от них хотят и кидались совсем не в ту сторону, куда их гнали.
     - Брось их на хрен, - заорал Кузьмич погонщику, которого только что угощал табачком. - Беги...
     Тот, услышав старшину, еще раз оглядел свое разбегающееся стадо, плюнул и, бросив хворостину, кинулся к лесу.
     Вот тогда-то бойцы и увидели низко летящие фашистские самолеты. Это было звено "Юнкерсов-87", летящих без сопровождения истребителей. Не убирающиеся и торчащие снизу шасси напоминали вытянутые лапы хищника, готовящегося схватить добычу.
     - Летают, как у себя дома, - зло проговорил лежащий под небольшой ёлкой Антон. - А наши-то самолеты где?
     - Им не сообщили, что фрицы на тебя налетели, - начал было Олекса, но в это время самолеты на выходе из пике стали сбрасывать бомбы на дорогу и опушку леса. Одновременно стрелки из задней части кабины самолетов лупили по людям и животным из пулемётов, не жалея патронов.
      После того, как самолеты удалились, Семён хотел было встать, но Кузьмич, лежавший рядом, прижал его ладонью к земле.
      - Не суетись, они могут развернуться и пойти на второй заход, - сказал он парню. - Вот таких бестолковых и убивают в первую очередь. Учись быть осмотрительным, в бою это ох, как пригодится...
      И действительно, прошло совсем немного времени, как из-за леса, включив жутко орущие сирены вынырнула та же тройка "Юнкерсов". На этот раз два из них сосредоточили огонь на опушке леса, а третий стал выборочно преследовать и расстреливать мечущихся на поле людей, стараясь не задеть скотину.
     На лес снова посыпались бомбы. Землю трясло так, что лежащих там бойцов едва не подбрасывало после разрывов. Они лежали, уткнувшись лицом в траву и прикрывая головы руками, словно это могло уберечь от свистящих над ними осколков.
     Неожиданно рядом с Ромкой Евстифеевым, лежащим чуть поодаль от старшины, что-то шлепнулось. Он сжался и даже, кажется перестал дышать, ожидая взрыва. Но прошло около двух минут, а взрыва так и не последовало. Тогда он медленно, не отрываясь от земли, повернулся, чтобы посмотреть, что там упало. И вдруг истерично, по-бабьи,  даже не закричал, а завизжал: на него широко открытыми глазами смотрела голова без туловища. Роман вскочил и бросился было в глубину леса, но кто-то из бойцов успел подставить ему ногу и, уже упавшего, прижал своим телом.
     Отбомбившись, самолеты улетели. Невдалеке кричали раненые. Поднявшись, старшина Кузьмич и солдаты его отделения, отряхиваясь, начали осматриваться. То, что они увидели, повергло их в ужас. Среди срезанных осколками и посеченными пулями завалами деревьев и сучьев валялись тела и части тел их недавних товарищей.
     Возле небольшой ёлочки, срезанной из пулемёта, лежал их командир лейтенант Ишуков. Его живот был распорот и на его месте вздымался и опускался кровавый клубок с обрывками гимнастерки. Но он был еще жив и, увидев Кузьмича, слабо зашевелил губами. Тот склонился к нему, пытаясь разобрать, что тот хотел сказать. Почти тут же старшина встал и снял пилотку.
     - Чего он сказал? - тихо спросил его Антон.
     - Велел командовать вместо него, - помолчав, сказал Кузьмич собравшимся возле него бойцам, хотя, ели честно признаться, он так и не разобрал, что прохрипел командир.
     Тут же лейтенанту и выкопали могилу и, укрыв его чьей-то шинелью, забросали землей. На простом кресте, сооруженном из двух сучьев березы, чернильным карандашом написали "Лейтенант Ишуков".
     Новый командир распорядился прежде всего перевязать раненых и вынести их к дороге. И уже там, несмотря на слабые протесты отступающих, повыкидывал все с двух уцелевших телег, погрузив на них раненых.
     Вскоре к ним подошел командир роты Вергун. Узнав о гибели лейтенанта и о том, что Кузьмич принял на себя командование взводом, он кивнул головой и распорядился: во-первых, выделить двух бойцов для сопровождения раненых и, во-вторых быстро похоронить убитых и, не мешкая, продолжать движение. На вопрос старшины, много ли погибло людей, капитан только махнул рукой и ушел к другим взводам.
     Одним из сопровождающих Кузьмич отправил Ромку Евстифеева, перепугавшегося во время налета - такой боец сплошная обуза в бою. Другие бойцы по его команде  выкопали общую могилу для погибших солдат и гражданских.
     Семен в паре с Антоном, взяв окровавленную палатку с одного их трупов, складывали в нее все, что осталось от бойцов их взвода. Поначалу они опасались брать в руки оторванные части тел. Заметив их нерешительность, Кузьмич прикрикнул на них:
     - Что вы до своих бывших товарищей дотронуться брезгуете? Прекратите изгаляться над ними, времени у нас нет, чтобы до вечера колупаться тут...
     - Сам бы попробовал, - проворчал Семён.
     - И попробую, - огрызнулся старшина и, взяв валявшуюся рядом оторванную по локоть руку, аккуратно положил ее на брезент. - Пошевеливайтесь. И с веток снимите все, что там висит.
     А с некоторых ветвей свисали кишки и какие-то склизлые органы, в развилках иногда застревали чьи-то оторванные ноги в солдатских ботинках, которые доставали палками и укладывали в пропитанную насквозь кровью плащ-палатку.
     После того, как братскую могилу закопали, взвод собрался на дороге с тем, чтобы продолжить движение к фронту. Бойцы шли молча, тяжело переживая случившееся и даже самые отчаянные, кажется, поняли, что такое настоящая война.
     Теперь обочь дороги и на ней все чаще стали встречаться разбитые наши танки, изуродованные орудия, разбитые автомашины - свидетели недавних налетов немецкой авиации.
     Ближе к вечеру от головы колонны донеслась команда остановиться. Тут же бойцы повалились на траву - ноги гудели от усталости, кто-то разулся, перевязывал потертости, кто-то просто заново заматывал портянки.
     В это время к бойцам подошел замполит. По его приказу Кузьмич собрал вокруг него весь взвод. Замполит начал политинформацию с чтением газеты двухдневной давности, в которой на конкретных примерах рассказывалось, как наши пехотинцы, танкисты, артиллеристы и летчики лихо расправляются с фашистами, чихвостя их и в хвост, и в гриву.
     Но к нему подошел ротный и что-то зашептал на ухо. Замполит, заканчивая политинформацию, произнес:
     - Нам надо равняться на тех, о ком я вам только что рассказал. Только самоотверженностью и упорством мы победим проклятых фашистов и уничтожим их. Родина и партия надеются на вас...
     После этого он быстро отошел к дороге, где его уже дожидалась полуторка, уходящая в тыл.
     - Где-то, может, и чихвостят немцев, а пока нам досталось по полной мере, - сказал кто-то из бойцов.
     - Хватит дела и нам, - остановил говорившего старшина. - А сейчас стройтесь. Выдвигаемся вперед и там становимся в оборону.
     Нестройной колонной солдаты зашагали, вздымая дорожную пыль. Их обогнала артиллерийская батарея - лошади волокли небольшие пушечки с зарядными ящиками. Сзади них нестройно шагали батарейцы.
     - Что за пукалки? - спросил Семён у Антона.
     - А хрен их знает, - ответил тот. - Я таких раньше не видел. Какая-никакая, а все же помощь будет.
     - Дай-то бог, - вздохнул Семён.
     В это время снова раздалась команда: "Воздух!"
     Бойцы вознамерились было рассредоточиться, но старшина громко и зло крикнул:
     - А ну, стоять!
     - Ты чего, Кузьмич? - удивленно спросил его стоявший рядом Василий.
     - Поглядите, идут высоко, значит, у них другая цель. Если нас и заметили, то навестят на обратном пути, - пояснил он.
    
     К полудню следующего дня их остановили метрах в ста  от речушки шириной метров в двадцать. Здесь, на слегка возвышающемся берегу, на опушке леса им приказали готовиться к обороне и рыть окопы.
     - Ребятки, не теряйте времени даром, ройте окопы полного профиля. Никогда не знаешь, когда они могут понадобиться, - совсем не по-уставному наставлял своих бойцов Кузьмич. - От этого зависит ваша жизнь.
     Бойцы, еще не нюхавшие пороха, но уже насмотревшиеся на ужасы войны, не роптали и молча принялись за работу. Издали был слышен слабый отзвук боя.
     Прямо перед ними через речку был переброшен деревянный мост, а справа от них оборудовавшие свои позиции артиллеристы уже устанавливали свои трехдюймовки и маскировали их.
     На следующий день, прямо с утра, они увидели наших солдат, среди которых мелькали местные жители, отступавшие вместе с войсками. Они брели тяжело и устало, направляясь к мосту. Затем показалась пушка на конной тяге. Съезжая с моста, пушка колесом провалилась в глубокую колею, откуда солдаты, помогая лошади, пытались вытащить ее. Но колесо застряло, видимо, основательно, и его никак не удавалось извлечь из рытвины.
     На мосту движение затормозилось, там сгрудились идущие следом, а почти у самого въезда на мост затормозила бронемашина БА-10.
     - Вагой, вагой надо, - закричал в сторону копошившихся у злосчастного орудия артиллеристам и посмотрел на старшину.
     - Делай свое дело, там и без тебя народу хватает, - остановил его Кузьмич.
     Со стороны только что обосновавшейся батареи к мосту направлялись артиллеристы, один из которых вел в поводу лошадь, а двое других тащили на плечах бревно.
     В этой суматохе никто не заметил, как со стороны солнца показалась шестерка пикирующих бомбардировщиков Ю-87.
     На мосту началась паника, сходы с моста были заблокированы: спереди торчало застрявшее орудие, солдаты пытались отвязать постромки лошади, сзади бронеавтомобиль, окруженный солдатами, также не мог сдать ни назад, ни вперед из-за опасения задавить своих же.
     Первая же очередь из головного Юнкерса буквально смела едва ли не половину из тех, кто был в толпе на мосту. Второй самолет ударил из пушки по бронеавтомобилю. Тот сразу же завалился набок и загорелся.
     Бойцы из окопов с ужасом наблюдали за происходящим, не зная, чем и как помочь. Кто-то из бойцов начал было стрелять по самолетам из винтовки, но старшина тут же осадил стрелка:
     - Прекрати сейчас же! Они бронированные, что ты сделаешь своей пукалкой?
     Солдаты матерились, яростно сжимая оружие, но помочь чем-либо не могли. Семён с товарищами с ужасом наблюдали, что вода в реке приобрела красноватый оттенок, по ней поплыли трупы, покачиваясь, когда снаряд попадал в воду и создавал волну.   
     Солдаты, шедшие к мосту с противоположной стороны, кинулись под прикрытие леса, но Юнкерсы погнались и за ними, беспрерывно поливая из пулеметов.
     Казалось, что этот ужас длился уже целую вечность. Но вот самолеты улетели и Кузьмич дал команду идти к мосту и подобрать раненых. Их было немного - большинство бедолаг были убиты или умирали на руках во время перевязки. Часть артиллеристов также покинула свои позиции и помогала взводу старшины.
     - Раненых надо бы в тыл, - обратился Кузьмич к младшему лейтенанту, командиру батареи.
     - Надо, - согласился тот. - Можете взять моих лошадей.
     - Разве вам они не нужны? - недоуменно спросил старшина.
     - Милый, неужели ты не понял, что нам отсюда хода нет, - махнул рукой артиллерист. - Немец прёт, а мы поставлены в качестве заслона. И едва ли останемся в живых. Какие тут к такой матери лошади? В крайнем случае, спишем их, а вот раненых постараемся вывезти.
     - Тоже верно, - вздохнул Кузьмич.
     Подойдя к бронеавтомобилю, командиры увидели, что у него пробита ходовая часть и двигатель. Естественно, он не подлежал ремонту. Но он перегородил часть въезда на мост и затруднял продвижение по нему. К счастью, вскоре из леса выполз танк Т-26, который и столкнул ненужный теперь бронеавтомобиль в реку.
     - Куда они? - спросил Кузьмич артиллериста, имея в виду отступающих.
     - Думаю, что во второй эшелон обороны, - ответил тот. - Пока мы тут будем кувыркаться с немцами, они придут в себя и подготовятся.
     - И то ладно, - кивнул головой старшина. - Все легче, когда знаешь, что у тебя за спиной кто-то есть.
     - Ладно, насмотрелись. Пойдем к своим, думаю, что ждать нам недолго.
     - Удачи тебе, командир, - попрощался с ним старшина.
     - И тебе тем же боком, - откликнулся тот.
     Поток отступающих постепенно иссякал. Кузьмич собрал возле себя бойцов своего взвода.
     - Ну, ребятушки, кажется недолго осталось ждать. Главное не робейте. Сробел или запаниковал - конец, пропадешь. И других погубишь. Упремся крепко и немец это почувствует, меньше настырничать станет. Духом его надо перебороть. Тогда и одолеем, даст бог. Башки зря не подставляйте, она у вас одна. Все, по местам!..
     Бой начался неожиданно, но только не для артиллеристов. Из леса вылетели два танка Т-3, позади которых двигалась приземистая самоходная установка
"Армштурм" с короткоствольной пушкой калибра 75 миллиметров.
     - Это что за дура? - спросил Семён, ни к кому конкретно не обращаясь.
     - Не знаю, но чувствую, что неприятностей от нее хватит по самую макушку, - ответил Василий, пристроившийся рядом. - Чего это наши пушкари молчат?
     Передний танк осторожно въехал на мост, тут-то по нему и по мосту артиллеристы жахнули из всех орудий сразу. Этим залпом танку снесло башню, он задымился. Под ним стали рушиться опоры моста и вместе с его обломками танк начал оседать, пока не погрузился в воду.
     - Вот молодцы, - восхищенно воскликнул Семён, но тут же осекся: батарея обнаружила себя и тут же по ней начали стрелять и второй танк, и самоходка. Над позицией артиллеристов вздыбились фонтаны разрывов, в воздух полетели комья земли, обломки деревьев, какие-то металлические части...
     - Вот и нет молодцов. Господи, еще минуту назад они прикрывали нас, а теперь..., - Антон снял пилотку.
     - Они сделали свое дело - танк и мост уничтожили, - тихо сказал старшина, также державший пилотку в руке. - Задержали переправу. Теперь наша очередь.
     - А что мы можем сделать с винтовками, автоматами и парой пулеметов? - спросил Василий.
     - Немцы начнут мост восстанавливать, мы должны им помешать, - ответил Кузьмич. - И не высовывайтесь, чтобы до времени нас не обнаружили.
     И здесь бойцы увидели, насколько умно выбрал позицию их старшина. Окопы располагались позади редкого кустарника, на бруствер были уложены пласты дерна, маскирующего свежевыбранную землю. Сюда же были воткнуты ветки, дополнительно маскирующие окопы.
     - Сядьте на дно окопов, башки не поднимайте. Наблюдателю не двигаться, движением себя не обнаруживать, - упредил старшина.
     Прошло с полчаса тишины. Двое немцев, видимо, сапёры, подошли к разрушенному мосту и стали его осматривать. Вскоре к ним присоединилось еще несколько человек, принявшихся чинить переправу.
     И вдруг со стороны бывшей артбатареи раздался одиночный пушечный выстрел, сбросив нескольких немцев в воду и нанеся дополнительные разрушения деревянной конструкции. Тут же танк и самоходка открыли огонь по тому месту, где находились артиллеристы. И вновь в воздух взлетели комья земли и какие-то обломки. Дав несколько залпов, немцы прекратили огонь. И снова к мосту потянулись сапёры...
     - Вот теперь наш черёд, - старшина приподнялся над бруствером. - Приготовиться. Огонь по моей команде. Целиться в тех, кто на мосту.
     Выждав момент, когда основная масса сапёров собралась в одном месте на верху моста, старшина скомандовал:
     - Огонь!
     Беспорядочный огонь из всех видов оружия смахнул немцев в воду. Только двое или трое из них смогли укрыться за опорами моста.
     - Отставить, - едва успел крикнуть старшина, как по засевшим в засаде бойцам ударили осколочные снаряды танка и самоходки.
     Фашисты, не ожидавшие такого отпора, разъярились не на шутку и, не жалея снарядов, принялись обрабатывать позиции наших бойцов. Солдаты попадали на дно окопов, но спрятаться от обстрела было крайне трудно. Взметались брустверы, порой снаряды попадали и в окопы, вздымая на воздух разбитое оружие и куски человеческих тел.
     Семён бросился на дно окопа, закрыл голову руками и твердил только одно: "Господи, спаси! Господи, спаси!" Сверху на него летели комья земли, какие-то сучки, постепенно укрывая парня слоем наноса.
     Обстрел неожиданно прекратился и тогда бойцы услышали звуки работающих моторов.
     Семён начал приподниматься, сбрасывая с себя мусор. Голова болела, в горле першило от пыли и резкого порохового запаха. Он закашлялся, глаза резало от попавшей в них пыли.
     То, что он увидел, привело его в растерянность. Показалось, что он остался один из всего взвода. Но вот поднялся еще один боец, еще один... Лица у всех были одинакового грязно-серого цвета от налипшей пыли и земли. В одном из поднявшихся бойцов он узнал старшину. Тот рукавом гимнастерки стирал с лица грязь и текущую из носа кровь. Откашлявшись, он обратился к оставшимся в живых:
     - Пройдите, узнайте, сколько нас осталось. Да оружие соберите...
     - Ты как, Кузьмич? - спросил его Василий.
     - Ничего, бывало и хуже. Не медлите, идите, - Кузьмич присел на корточки, обхватив голову руками.
     - Танк и самоходка ушли, - сообщил Семен, взглянув на противоположный берег реки.
     - Боезапас у них кончился, - прохрипел старшина. - Скоро явятся.
     Еще недавно обустроенная позиция была буквально перепахана взрывами - одна воронка находила на другую, кое-где не оставив и следа от окопа.
     Вскоре возле старшины собралось десятка два бойцов.
     - Что, это все? - поднял голову Кузьмич. - Раненых много ли?
     - Двенадцать, - ответил за всех Василий. - Некоторые уже не жильцы. Многих засыпало совсем...
     - Как с оружием? - продолжал допытываться старшина. - Всё ли собрали?
     - Вот все, что нашли. Остальное переломано, засыпано, - ответил ему Семён.
     - Небогато, - покачал головой Кузьмич.
     - Что делать будем, командир? - спросил Василий. - Сам-то ты как, не ранен?
     - Живой, - ответил он. - Подправьте окопы, рассредоточтесь по одному-двое. Так потерь будет меньше. Немцам мост нужен. Они скоро снова полезут...
     И снова был короткий бой. Немецкие сапёры под прикрытием огня вновь явившихся танка и самоходки начали восстанавливать мост, но на этот раз их прикрывали еще и автоматчики.
     Огонь с нашей стороны заметно ослабевал. Кузьмич прополз по окопам и тому, что от них осталось, собирая бойцов к дальнему краю линии окопов. В живых осталось одиннадцать человек и четверо раненых. Патронов практически не осталось, оба пулемета были разбиты.
     - Раненых перевязать, - распорядился старшина. - Положим их на шинели и быстро отходим в лес. Гляди того, немцы пошлют разведку и нас перережут, как курят. Поспешайте, ребятушки, как бы не запоздать нам...
     - А как же раненые в блиндаже? - спросил Семён.
     - Прямое попадание, от блиндажа ничего не осталось, - коротко и скорбно ответил Кузьмич...

     Им повезло - немцы не преследовали их, но при переходе через лес пришлось похоронить двух раненых.
     К своим они вышли уже в сумерках. Бойцы, которых они встретили при их отступлении, с сочувствием и участием смотрели на них.
     - А мы уж думали, что оттуда никто не выйдет, - сказал один из них. - А артиллеристы-то как?
     - Нет их больше, никого в живых не осталось, - ответил Семён.
     - Что с мостом? - спросил их подошедший командир роты.
     - Они разбили его, заодно и танк утопили.
     - Своими жизнями заплатили за это, - вздохнул один из бойцов.
     - Мы, сколько могли, не пускали саперов восстанавливать этот проклятый мост, - начал рассказывать Кузьмич. - Посекли нас изрядно - вон что осталось от взвода...
     - Дела, - протянул боец, стоявший рядом с командиром. - Закуришь?
     Он достал кисет и сложенную потрепанную газету. Оторвав от нее продолговатый лоскут, свернул "козью ножку", набил в нее табак и, придавливая торец пальцем, подал старшине:
     - Покури, полегчает...
     Антон непроизвольно обратил внимание на газету, напечатанную на незнакомом языке.
     - Дай гляну, - попросил он. - Никогда не видел чужих газет.
     Боец молча протянул ему газету. Антон развернул ее и вдруг, рассматривая фотографии, обратил внимание на одну из них.
     - А это что такое?
     - Где? - спросило сразу несколько человек, столпившиеся возле него. - Какие-то офицеры стоят, глядят, чего они натворили на чужой земле.
     - Это не просто офицеры, - ответил Антон. - Тут написано "Hitler" и тут же
"Brest". Стало быть, "Гитлер в Бресте".
     - Ты чё, немецкий знаешь? - покосился на него один из бойцов.
     - захватил в школе один год, когда начали изучать немецкий, а потом пришлось идти работать. Буквы помню, а вот понимать слова не научили.
     - Это который Гитлер-то? - спросил Семён.
     - А вот в центре, - ткнул пальцем Антон. - Вишь, все остальные генералы в почтении в сторонке стоят.      
     - Как волк, - заметил один из бойцов. - Приперся на чужую землю, вылупился...
     - Слушай, - обратился Василий к владельцу газеты. - Ты бы выбросил ее от греха подальше. Неровен час, особисты узнают. А их хлебом не корми...
     Бойцы, опасливо понурив головы, стали расходиться, а владелец газеты после недолгого раздумья скомкал бумагу и поджег ее.
     В этот же день после полудня перед позицией бойцов появились два немецких мотоциклиста с пулеметами на коляске. Покрутившись в отдалении, они внимательно рассматривали в бинокли расположение наших позиций, а потом отъехали к своим.
     А вскорости в атаку пошли немецкие танки, сзади которых, прикрываясь их броней, двигалась цепь солдат...
     Семёна в самом начале боя ранило по касательной в голову и в руку. Санитары отнесли его в медсанбат.
     Пропоротую осколком мякоть левой руки без анастезии обрабатывал доктор в каком-то мятом халате, одновременно как-то отстраненно разговаривающий с пациентом.
     - Ты потерпи, потерпи, а то знаешь, что бывает? Не обработаешь рану как следует, начнется гангрена.  Придется руку ампутировать. Тебе это надо? Небойсь, дома жена, дети ждут... Сам-то женат?
     - Не знаю, - через силу прохрипел Семён. У него ужасно болела голова, так что на руку он не обращал особого внимания.
     - Не знаю! - передразнил его доктор. - После войны все образуется, все семейные ссоры покажутся мелкими, ерундовыми... Главное, чтоб живым вернуться. А дети?
     - Не знаю, - снова через силу прохрипел Семен почти в беспамятстве. - Была беременна...
     - Значит, тебя дома сын или дочь ждут. Тебе надо сохранить себя в целости. У тебя осколок в череп вошел, в этих условиях я ничего не могу поделать - это уж в госпитале тебя долечат. Голова болит?
     - Болит, - сквозь зубы ответил раненый.
     - Контузия. Терпи, казак. После операции и прикажу тебе спиртику дать. Уснешь, как младенец...
     Рана на руке зажила довольно быстро, но вот осколок, застрявший в голове, доктор в полевых условиях не рискнул извлекать. Из-за этого проклятого осколка у Семёна порой так болела голова, что он едва не терял сознание.
     Его перевозили из города в город в разных городах, пока он не попал в Москву. Только здесь какой-то старый хирург решился на операцию и извлек проклятый осколок.
     В результате этого ранения Семёна комиссовали и в начале июня выписали из госпиталя долечиваться дома. Только вот дом-то был у него или нет?
     В небольшом скверике невдалеке от госпиталя он присел на скамейку, радуясь погожему летнему дню. Сидевшая рядом старушка с уважением посмотрела на висевшую на груди Семёна медаль "За Отвагу", полученную за бой у моста, и спросила:
     - С фронта, сынок?
     - Давно оттуда, - кивнул он. - Несколько месяцев валялся по госпиталям. Теперь вот свободен, а куда идти, не знаю.
     - Как это? - изумилась она.
     И неожиданно для себя Семён рассказал ей всю историю взаимоотношений с женой и о ребенке, который родился без него.
     - Дела, - вздохнула женщина. - Выходит, тебе и пойти некуда?
     Семён покачал головой в знак согласия.
     Подумав немного, старушка предложила:
     - Пойдешь жить ко мне?
     - Как это? - растерялся он. - Вы же меня совсем не знаете. Да и зачем вас стеснять?
     - Одна я, сынок, - всплакнула та. - Муж-то помер перед самой войной, а сын... Похоронку я на него получила зимой. Осталась, как перст, одна...
     - Удобно ли? - растерянно спросил Семён. - как-то неожиданно все...
     - Пойдем, милок. Оба мы в горе. Вдвоем-то, чай, легче перебиваться. Ты, я вижу, человек хороший и несчастный, как я, горемыка. Ну, куда ты сейчас пойдешь?
     - Не знаю...
     - Вот и ладно. Если все сладится, вместо сына мне будешь. И мне будет полегче, когда живой человек рядом будет. Пошли.
     Старушка жила в стареньком четырехэтажном доме на Рогожской заставе. Это была маленькая двухкомнатная квартира, довольно ухоженная внутри.
     - Это комната сына, - показала старушка. - Живи в ней, только не трогай ничего, пусть будет все, как при нем, живом...
     И она снова заплакала.
     Рогожская застава вплотную примыкала к заводу "Серп и молот", куда Семён и устроился на работу. Это было очень удобно - несколько минут, и ты на работе или дома. Да и старушка оказалась нетребовательной, не досаждала пустопорожними разговорами и взяла на себя заботу стирать, готовить и убираться. А Семён потихоньку сделал ремонт и даже заменил почти сгнившие рамы в окнах. Жизнь налаживалась...

     За годы жизни на квартире старушки, которую, как оказалось, звали Евлогией Никитичной - это имя ей дали при крещении, но она его не любила и просила называть себя просто Никитичной, Семён настолько привык к ней, что почитал почти за родственницу.
     Иногда, сидя за столом, Никитична спрашивала его, не думает ли он простить бывшую жену?
     - Как же можно прощать, если она упекла меня в тюрьму? - обычно отвечал он.
     - Может быть, она поняла свою ошибку и переменилась? Ить сколько лет пролетело, а время меняет людей. У вас все-таки совместный ребенок. А ты даже не знаешь, кто у тебя родился - сын или дочь. Нехорошо это...
     - Не могу, перебороть себя не могу.
     - А ты сходи, поспрашивай соседей, узнай, что да как. Где вы жили?
     - На Дубровке.
     - Так это ж совсем рядом. Сходил бы, а?
     - Не могу, видно, не переболело еще.
     - Ну, нет, так нет, - согласилась Никитична и несколько дней не приставала к нему.
     А в один из дней, когда у Семёна был выходной и они сидели за обеденным столом, она вдруг выложила:
     - Сын у тебя, Иосифом назвали. Видно, в честь Сталина.
     Семён замер и уставился на хозяйку.
     - Сходила я туда, у соседок выпытала. Да только новости-то у меня не радостные. О жене плохо отзываются, чураются ее, не общаются с нею никто в доме. А вот с сыном у нее постоянно нелады были, упустила она его. Рано начал пить, гулять, а потом и подворовывать. Сидит сейчас.
     - Где, не узнали?
     - Соседям-то все равно, главное, что его нет, никто не буянит в подъезде, не беспокоит.
     - Господи! - вырвалось у Семёна. - Как же узнать-то, где сидит?
     - Да сходи ты к бывшей - она наверняка знает. Что ты теряешь? Заодно и на нее поглядишь - бабе не сладко, видно, пришлось. Может, одумалась...
     Несколько дней Семён колебался, а в один из воскресных дней ноги сами понесли его на Дубровку. Уже подходя к знакомому дому, он увидел небольшую толпу, милицейскую машину и машину Скорой помощи.
     Подойдя ближе, он услышал разговор:
     - Как жила не по-людски, так и...
     - Сколько людей пересажала, гадина. Даже собственного мужа не пожалела.
     - Бог-то все видит...
     - Ишь, совесть все же замучила.
     Одна из женщин обернулась и, приглядевшись, неуверенно спросила:
     - Ты не Семён?
     Тот в знак согласия кивнул головой, а потом спросил бывшую соседку:
     - Что тут случилось?
     Помявшись немного, женщина ответила:
     - Твоя из окошка выбросилась. Насмерть убилась...
     Взоры всей толпы обернулись к нему, одетому в гимнастерку с медалью на груди.
     - Вы не знаете, где сын сидит? - смутившись от всеобщего внимания, спросил Семён.
     Бывшая соседка нахмурилась и как-то сердито ответила:
     - Поделом сидит. Спроси вон у участкового, - она показала на милиционера, уговаривающего людей разойтись.
     Через месяц блуждания по различным инстанциям и только учитывая его боевые заслуги и историю, происшедшую с ним, ему разрешили свидание с сыном, которого он не видел ни разу в жизни.
     В комнате свиданий он сидел, зажав руки между колен и соображал, как начать разговор с родным, но совершенно чужим человеком.
     Но вот дверь открылась и конвоир ввел парня среднего роста, которому на вид можно было дать лет двадцать. "Ему же всего семнадцать, - мелькнуло в голове у Семёна. - Как же он плохо выглядит..."
     Конвоир вышел, закрыв за собой дверь, а Иосиф продолжал стоять возле нее и неприязненно смотрел на отца. Встал и Семён.
     - Здравствуй, сынок, - как-то неуверенно проговорил он и протянул руку для приветствия.
     Иосиф сел за стол, не ответив на приветствие отца. Потом, глядя Семёну прямо в глаза, с кривой усмешкой сказал:
     - Объявился, наконец... Тебя хоть звать-то как, папаша?
     - Как меня зовут, ты прекрасно знаешь по отчеству, - подумав, ответил Семён. - А вот то, что я не объявлялся до сих пор, на то есть веские причины. Рассказывать долго, со временем, если захочешь, узнаешь. И о том, как я сидел вот так же, как ты, и о том, как валялся по госпиталям и чудом выжил. И сейчас на инвалидности.
     - Свой брат уголовник? - снова усмехнулся сын.
     - Да нет, я сидел по политической статье, - не обращая внимания на усмешку, ответил отец.
     - Мать посадила?
     Семен, не отвечая на вопрос, спросил:
     - Тебе сообщили, что с ней произошло?
     - А я и знать не хочу.
     - Нельзя же так, мать - она и есть мать, всегда ею будет, хотим мы этого или нет. Матерей не выбирают.
     - Ты мне скажи, папаша: на хрена ты на ней женился и меня заделал? Она же с молодости ссученной была и закладывала всех подряд. Даже тебя и то в казенный дом упекла.
     - Ну, во-первых, я не знал тогда всей её биографии, да в то время она ничего особенного не успела сделать. А потом... Полюбил я ее, а все влюбленные - слепцы.
     - Вот и втюхался.
     - Втюхался, - согласился отец. - Втюхался, но не потерял голову и не отчаялся.
     - Тебе легко говорить: ушел от нас и дело с концом. И забыл, как страшный сон. А мне каково было с ней вместе жить и каждый день видеть ее морду? Она же, как волчица, всех ненавидела. Чокнутая она. Она что, сдохла?
     - Сын, давай не будем больше о ней говорить плохого, тем более, что ее больше нет. Просто вычеркнем из жизни, как плохой сон. Жизнь-то продолжается и жить надо, только не в клетке, как ты сейчас. Кстати, и ей было нелегко - она не выдержала, выбросилась из окна*.
     - Собаке - собачья смерть.
     - Ладно, забудем об этом. Надо думать о том, что впереди. Сейчас главное - мы нашли друг друга. У меня есть сын, у тебя - отец. Если бы будем поддерживать друг друга, все у нас наладится. Ты же еще молодой... Женишься, заведешь семью, внучат мне подаришь. А я буду с ними няньчиться...
     - Красиво поешь! Только как жить, если все знают, чей я сын. Сам-то ты женат?
     - Когда было жениться? Сначала лагерь, потом война, ранение, госпитали...
     - Куда ранило?
     - В руку и в голову. Самое тяжелое - в голову. Спасибо одному старику-хирургу, вытащил меня с того света. А что касается того, как ты говоришь, чей ты сын? Ты - мой сын и все! О твоей матери знают только на Дубровке. Да и рассуди сам: дети за родителей не отвечают. А будешь только и думать об этом - сойдешь с ума.
     В это время открылась дверь и вошел конвойный.
     - Заканчивайте свидание, - категорическим тоном объявил он. - Отведенное вам время вышло.
     - Держись, сынок, - Семён обнял его. - Не все потеряно в нашей жизни. Ты еще молодой. Верь, все наладится. Ты теперь не один...
     Иосиф не ответил, а только молча обнял отца и, низко опустив голову, вышел...
     * Бывшая осведомительница, жившая на 1-й Дубровской улице, выбросилась из окна 4-го этажа в начале 1980-х годов.