Неслучайные встречи под зонтиком на Валааме

Неслучайные встречи под зонтиком на Валааме

или
Записки кинорежиссера, который прикидывался ресторанным музыкантом

Часть вторая



***
В одном фильме я использовал похожее название. Сначала на экране появлялась надпись «случайные встречи», а потом возникала частица «не», и с блямкой серебряного колокольчика прилеплялась к слову «случайные». Получалось – «Неслучайные встречи».

Отправляемся «от стенки» в Петербурге вечером. Красивый белый теплоход «Александр Суворов».  Большой такой, больше «Авроры».

На нем я играю музыку всякую. В баре с туристами и барменом по имени Олег.
Днем пишу в компьютере что-то. Пишу, смотрю по сторонам, наслаждаюсь жизнью. Или, напротив, «грустю».
Каюта, кормят. Вкусно. Вечером работаю музыкантом. О моей настоящей профессии тут не знают, ну ресторанный тапер.
Чувствую себя Штирлицем:
– Штирлиц идет.
- А куда он идет?
- По коридору.
- По какому коридору?
- По нашему коридору…

Наутро приходим на остров Валаам, что на Ладожском озере. Святые места. Намоленные.  Монастырь. Удивительная природа. Ощущение от всего вместе какой-то первозданной чистоты. В прошлом году я несколько рейсов ходил на таких же условиях примерно по такому же маршруту – облазил здесь всё пешком собственными ногами.

Когда я проснулся, швартовы были уже все приняты, трапы поданы, в общем, наш «белый пароход» стоял на месте. «У стенки» острова Валаам. Привязанный  толстыми канатами к бетонному пирсу (канаты называются «концы» - откуда и выражение «удрал, и концы в воду»  - сбросить канаты с кнехтов в воду, освободить корабль).




***
В школьной «учебке», допризывником, когда поставили на учет в военкомате, в десятом чтоли классе, я был на Русском Острове возле Владивостока. Тихоокеанский Флот. Если назовешь табуретку табуреткой (а надо – «банка»), или трап – лестницей, или, не дай Бог, палубу – полом, то получаешь наказание в виде «бобов» по голове, ну щелбаны такие специфические, с оттягиванием пальца, или будешь «заплывать» по этой самой палубе в казарме (она тут называется кубрик), то есть мыть ее будешь.
За считанные дни или недели этой «учебки» наша «учеба» принесла знания очень многогранные. Часы – это котлы. Колокол  на носу (на баке) – рында. Веревка – это конец. Дневальный – стоит «на тумбочке». На кнехт садиться нельзя. И так далее.
Позже я узнал, что мы, пацаны, были в дисбате – дисциплинарном батальоне, куда отправляют вместо тюрьмы. Считалось, что дисбат страшнее тюрьмы, но он не портит паспорт, ты вроде как не сидел, а служил Родине. Кто уж нами командовал и кто нас туда отправил, сопляков  – не знаю. Моста, естественно, еще не было.
Сейчас там, на Русском острове, расцвет и рассвет науки и культуры.

***
На «Суворове» спать было уже не в кассу, и я пошел погулять по острову Валаам. Работа моя начинается в десять часов вечера.
Туристы ушли на экскурсию по острову. По Святым местам.
Пью пиво на берегу под зонтиком в тени классического векового дуба. Не пошел с туристами, поскольку бывал здесь много раз.
Столик – это не столик, а стол с большой буквы «Сэ», на железных гнутых ногах, со столешницей из темных досок. Под дубом этих столов штук пять. Тяжелые стулья на чугунных ногах привалены спинками  к столам, словно пришли на водопой. И пьют утреннюю росу со столиков, задрав задние ноги.
Я расставил стулья вокруг и раскрыл огромный зонт на железной палке, торчащей из середины стола. Получилось, что пока этот стол – единственный, где уже открыт зонтик и стоят стулья. Утро.
В общем, сижу-таки, пью пиво.
Подходит товарищ в фуражке яхтсмена, как у Никиты Михалкова (кокарда, впрочем, в виде зайца от журнала «Плейбой» или вроде того). С ним рядом длинноволосый  паренек лет семнадцати:
- Не возражаете, если мы присядем?
-  Какие проблемы, буду рад.
- Вы, наверное, местный? (вероятно, вопрос оттого, что я косматый, седые волосы до плеч, и в седой же бороде).
- Нет, я музыкант вот с этого крейсера.
- Вот это да! А мы музыканты вон с того крейсера.
Наш «Суворов» (136 метров!) загородил собой другие корабли, что пришвартовались к нему с противоположной стороны. С берега их не видно, еще три штуки.
Вокруг нас – зелень, над головой разлапистый дуб, поодаль киоски с сувенирами для иностранцев и с пивом для нас, простых. Булыжная дорожка ведет к причалу, весьма крутой спуск.
В фуражке – Роман Романыч (настоящее имя – Радий!). Он из Екатеринбурга (еще одно совпаденьице, я там провел полжизни!). Электроаккордеон со всеми пибамбасами.
С Романом – его сын по имени Эмиль. Эмиль в прическе юного Пола Маккартни – кларнет.
Потом подошел Егор – бармен с их парохода, разбирается в компьютерах.
Интересно. Отец – Радий, сын – Эмиль… Эмиль Радиевич… С его папой мы нашли общих знакомых в Екатеринбурге. Радий обещал передать привет знаменитому композитору Александру Пантыкину.

***
Когда-то Саша Пантыкин – тогда еще Саша – написал музыку к одному моему фильму.
Во время озвучания очередного кинофильма на Свердловской Киностудии мы делили всякий раз тонателье (или тонзал – как угодно – просмотровый зал еще можно говорить) – между озвучкой фильма и Сашей и музыкантами рок-группы.
Порой, ссорились, поскольку производственный отдел киностудии не слишком заботился о музыкантах, по сути посторонних для кино. Естественно, мы их всякий раз прогоняли, - тут важное дело, Кино!, киномеханики ждут, а вы тут со своими балалайками-гитарами. У нас помещение расписано Производственным Отделом!
Еще иногда записывался в нашем тонзале певец (шансона?) Александр Новиков или его протеже «Окончен школьный роман»… Наташа… Как же ее фамилия-то… Дада, Штурм! Псевдоним, естественно. Саша очень верил в нее, а потом что-то разладилось… Мы с ним были накоротке, но с той поры не виделись уже лет двадцать. Сейчас и не узнает, наверное…

Тонателье – это большой широкоформатный кинотеатр, как кинотеатр для зрителей в центре города, только в нем мест немного. Ряд кресел за спиной звукооператора (сейчас он называется звукорежиссер), сидящего за огромным пультом и местечко для шумового оформления: кусок асфальта с камушками для звука шагов, скрипучая дверь, ведущая в глухую стену – для скрипа. На полках – чашки, ключи в связках, графины, всякий как бы мусор – чтобы делать шумы. Для цоканья копыт лошадей были сделаны специальные деревянные полусферы-полуовалы, на манер кастаньет, полые. Треск костра передавали шелестом целлофана.
За спиной звукооператора – дикторская кабинка за стеклом для синхронной обчитки киножурналов, «под изображение».
В перерывах мы иногда встречались с рок-музыкантами в баре на выходе из корпуса, где были кофе и выпивка и всякая мелочь закусить. Бар назывался «У дяди Вани». Один из сотрудников звукомонтажного цеха, Иван, в период приватизации отцепил кусок пространства у киностудии (а может, арендовал), построил перегородки и назвал «У дяди Вани». Это самое начало девяностых.
У музыкантов было свое помещение для аппаратуры и репетиций, которое они тоже арендовали у киностудии. «У дяди Вани» мы с ними встречались,  раскланивались и приветикались. Особо не обнимались, хотя один из их звукорежиссеров был папа дочкиной одноклассницы. Мы с ним виделись в музыкальной школе частенько, забирая детей после уроков.
Я никак не мог запомнить имена музыкантов рок-группы, с которыми встречался в баре и которые нам все время мешали во время озвучания очередного шедевра.

Первый вариант музыки к фильму не понравился самому Саше, и он написал по-другому.
Лет через пять или шесть мне пересказывали этот мой фильм в купе какого-то поезда случайные попутчики. Разговор был о политике, о монархии, и аргументом мне приводилось: «А вот по телевизору показывали…» И шел рассказ о нашем фильме.
Попутчики говорили о музыке внутри фильма и о Николае Втором и о Комиссаре, который собирался спасти Императора…
Это был кинофильм, для кинотеатров, и поэтому по телевидению его показали лишь спустя несколько лет.
А мне первый вариант музыки к фильму нравился больше, но я был еще начинающий, и положился на вкус Саши.
Этот первый вариант я недавно нашел у себя на полках на рулоне (!) магнитной пленки. Припаял провода к старому магнитофону, включил – играет.
Музыка по-прежнему хороша. Студийная запись.
Я позвонил из Москвы Саше на Урал и спросил, не возражает ли он, чтобы я ее использовал в какой-нибудь новой работе.
Саша не возражал:
- Какие вопросы, Миш!
 
Саша, если читаешь – тебе привет от меня!

Вот призывал же Чехов своего полупьяного всегда брата «не кичиться рукопожатием пьяного Плевако», а я тут сразу стал вспоминать знакомства…

Рок-группа, с которой мы «приветикались» в баре или ссорились в просмотровом зале (и ребят которой я никак не мог запомнить по именам), называлась всего-ничего - «Чайф».

***
В общем, Радий с Эмилем и с моим приветом Уральским друзьям отправлялись в очередное плаванье раньше нас.
Когда уходил их теплоход, они играли на палубе. Я фотографировал их с соседнего «эсминца». Очень прилично играли, кстати. Кларнет в руках Эмиля Радьевича звучал вполне. Не визгливо как-нибудь.
В этих навигациях платят символически, и люди подвизаются на такую работу не ради этих копеек. А из-за нехитрой радости – идти на теплоходе, отстать и остыть от пыли города, автомобильных гудков, звонков, квитанций, вообще всего опостылевшего. Тут даже мобильная связь только так, местами. Телевизора нет. Интернета нет. Свобода!!!
Туристы выкладывают приличные деньги (15-20 тысяч рублей за одну путевку, иностранцы раз в десять больше), чтобы прокатиться сюда. А тут, наоборот, тебе платят. Ну мало, но – ТЕБЕ платят, а не ТЫ платишь.

***
Девушка с острова.

На острове кругом киоски. А-ля хохлома или т.п., - пестренькие от сувениров и золотистой копченой рыбы. Возле киосков площадка круглая, на нее приезжают машины такси, их на острове четыре штуки. Еще видел небольшой белый автобус для туристов заграничный.
Полукругом по периметру этой «парковки» и стоят «хохломские» киоски.
Утро. Некоторые уже открылись. Здесь, на Святой земле, очень важно продать много всяких матрешек, икон  и подобного.  Остров живет и дышит торговлей.

Вспомнилась продавщица киоска, в прошлом году разговорились как-то проникновенно. Она была славная какая-то, молоденькая. Без какого-то апломба, приветливая. Спросил, как ее зовут.
А как же ее звали-то?
Забыл…
Подошел к тому киоску.
Киоск закрыт современными жалюзи. Спрашиваю соседей – где, мол, продавщица?
- Да спит, наверное…

Как же ее зовут-то?
Ну все, это уже клиника, стареем, брат…

Днем снова ходил курил там, ну пустой пароход, решил побродить по берегу, стал чаек кормить, дышать умиротворенным воздухом этих мест, собственно, ради чего и поехал сюда…

В том киоске подняли жалюзи, и оказалась новая девица.
Тут все приветливы, какое-то засилье приветливости.
Что-то приличия ради надо было у нее купить. Я проголодался и купил рыбину и съел тут же под тем самым зонтиком, где с коллегами-музыкантами сидели. Хлеба не было, и я закусывал рыбу сухариками.

Вечером вернулись туристы.
Я снова вышел на берег – напоследок походить по земле, отправление через час.
До киосков крутой подъем в гору, другого направления для прогулки нет, только изломанное валунами побережье и узкий пляж чуть поодаль. Я поленился идти в гору и наполпути зашел в эдакий павильон-не-павильон на отступе крутой дорожки, но в общем что-то прозрачное. Кругом матрешки, пахнет рыбой, копченой. На стеллажах-прилавках стоят всякие чипсы, пиво, сувениры, иконы (освященные в монастыре!). Рыбу тоже продают, это гордость острова. Джентльменский набор, все че хочешь. В одном флаконе.
Я выбираю ченьть.
Уже вечер.
Две продавщицы.
Одна сидит неподвижно лицом к лицу с вентилятором, уткнувшись носом в его решетку – жара.
Другая, отвернувшись, говорит по телефону. 
Я раскрываю холодильник (они тут есть!) и достаю баночку пива, жара за тридцать. Несу к продавщице.
А она мне:
- Вы меня не узнали?
Я оторопел.
Та, про которую я спрашивал утром. У соседей-продавщиц. Я лихорадочно вспоминаю, как ее зовут..
Она, кстати, хорошенькая. И совсем юная. (Сказать по правде, надо говорить в данном случае: «НО совсем юная» – мне уже стали в метро место уступать, пэцэц подкрался незаметно).
Ну, для меня сегодня - все юные, что моложе сорока. И, таким образом, все хорошенькие.
Что-то она говорила мне - как тут, на острове, и что, и как живут. И съездить бы к папе в прибалтику, да сейчас невозможно…
И колечка нет на руке.
Мы обменялись электронной почтой. Так, не спрашивая, имя я получил на бумажке. Ирина. Ее зовут Ира.

Через три дня я снова буду на этом острове.

***

Вот интересно – с утра была нечаянная встреча с «коллегами» с соседнего парохода (кстати, они меня раскрутили – как моя фамилия, и немедленно нашли в интернете, при мне, в айфоне, в течение минуты: бармен-компьютерщик-Егор стал вслух читать биографию, ну барбосы).
А вечером этого же дня другая встреча.
С этой девушкой. Из киоска.
Которая почему-то о прежней встрече не забыла, хотя я просто покупал у нее сигареты в прошлом году…
И уже совсем почти ночью получились новые встречи.

***
Когда я играл на пианино в том рейсе, то все время, всякий раз, - поближе  - оказывалась белокурая девочка лет десяти. Смотрела на меня во все глаза. Голубые. Эта маленькая девочка, которая все на меня смотрела, сегодня задала вопрос (как выяснилось, она учится в четвертом классе):
- Я должна уйти, но можно спросить?
- Какие проблемы, конечно спрашивай.
- А как вы учите ноты?
Я сказал:
- Как тебя зовут?
- Даша.
- Даша. Я совсем не знаю нот.
Она сказала:
- Спасибо.
Я сказал:
- Даша, я пошутил. Но сейчас они – ноты – мне не нужны уже. В таких мелодиях.

Чуть позже, после «музыкального вечера»,  я рассказал ее родителям про свою неудачную шутку. Они посмеялись, но сказали, что Даша влюблена в музыку…
Дело в том, что я смотрю по сторонам, когда играю, то туда, то сюда. Или в окно чуть в стороне. Или перед собой. Или чуть через плечо – в сторону публики, но на клавиши смотрю редко, ну так, когда надо не промахнуться, ну где расстояния большие. А она так – встретится со мной взглядом и глядит, не отводя глаз.
Гипнотизерка такая маленькая… Голубоглазая…

***
Возле киоска с иконами на Валаамском причале лежит огромный пес. Кавказская овчарка, судя по всему, ну полукровка, смесь, но здоровенный как слон. От жары дышит часто и вообще ему все по барабану.
Его опасливо обходят.
Я присел на корточки его погладить, и он поднял морду. Очень красивый! Надбровья палевые вырисовывают «брови домиком» как у грустного клоуна в цирке. Рожа добродушная. Интересно вот – сколько длится война с владельцами боевых собак. Этот – сильнее четверых бультерьеров. И шлендрает себе без поводка и намордника. Скорее всего, в ситуациях со всякими питбулями виноваты хозяева. Вот этот пес, которого все обходили стороной возле церковной лавки, легко мог меня съесть. Там клыки как у саблезубого тигра. Но ему это было не нужно.
По счастью, я не боюсь собак. Это не хвастовство, это просто так есть. Ну, для равновесия могу добавить, что я боюсь высоты. Но собак вот не боюсь.
К сожалению, у меня не было для него угощенья. Да и вообще я бы его с собой увез, но не преодолеть запреты всякие – до Питера я его довезу, а дальше что?

Пол-одиннадцатого вечера.
Я уже играю вовсю на пианино, ну что-то там популярное.
Почему-то в баре (нормальный бар, где должны бы сидеть и девицы там всякие) – несколько пассажиров с детьми. Странный день какой-то… Дети конкретно шалят, кричат, а родители конкретно хотят выпить.
Один маленький мальчик в фирменных джинсах, годика два с половиной, раскричался и все не унимался. Постепенно приблизился ко мне, совсем рядом диванчик такой круглый. Родители смущены, пацан орет, я что-то играю, но смотрю на него через плечо. Наконец, встречаюсь с ним взглядом. Он на секунду замолкает, и я успеваю сказать:
- Хочешь, я сыграю специально для тебя?
Он еще не умеет толком говорить, малыш совсем, «ну я устал, ну у меня истерика, отстаньте все!», - но вдруг делает паузу, и я начинаю играть «спят усталые игрушки».
Его предки конкретно отпадают в беззвучной истерике: мальчишка слез с диванчика, стоит и слушает!
В общем, без малейшего писка его ведут спать.
«Под шумок» остальные родители – ставя в пример неуемного малыша – уводят своих детишек (простите 22.50 как минимум!) из бара.
Я играю еще про Умку вподхват. Взрослые, которые без детей - ржут. Это же бар, зачем с малышами-то было приходить?
Такие вот приключения

***
Мне кажется порой, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей…

На днях подошел молодой (ну лет тридцать допустим пять с чем-то) парень, говорит, не сыграете ли вы там что-то из репертуара Розенбаума?
Я говорю:
- Ну типа «Вальс Бостон»?
- Нет, не надо Бостон.  А из Бернеса?
- Что именно?
- Ну «Солдаты», например.
Некоторое время я не въезжаю, что он имеет в виду. Потом выяснилось, что это «Журавли».
Песня про журавлей была любимой песней моего покойного папы. Я ее на любом инструменте могу сыграть, хоть на фаготе или на арфе.
Естественно, я сыграл. Ну, похлопали, спасибо.
Уходя из бара, этот мальчик положил мне на пианино деньги.
Что-то было важное для этого парня…
Сегодня поздравляли по радио с тридцатилетием свадьбы немолодую чету, может, это он для них попросил сыграть?

***
В этом рейсе мне досталась каюта на главной палубе. Это только название такое красивое. На самом деле это нижняя палуба, где все камбузы, столовая экипажа, где и мы питаемся, и прочие служебные помещения. Впрочем, несколько туристических кают тут есть.
Выхожу на эту палубу, к фальшборту. Иду к корме (запрещено – рабочая палуба!), там всякие приспособления для швартовки, лебедки, брашпиль, катерок висит с надписью «служебный».
Иду туда. Покурить.
Мне говорят:
- Туда нельзя.
Я говорю:
- Я свой.
- Ладно, тогда можно.

Советский союз!!!

***
Сижу в каюте, вдруг снаружи с двух сторон окно начинают мыть или там около него. Матросы драят корабль. Вот на море всегда все ржавое и покоцанное, но это логично: морской катер при швартовке швыряет так, что мало не покажется. Главное, чтобы ход обеспечить. А тут – туристическое судно, флаг новенький на корме, палубы отдраены, все чистенько, ни пылинки, да и откуда здесь пыль.
Но морской флот – другой.
Там, конечно, подкрасят корабль, остановясь на рейде, пока ждут разрешения стать к причалу. Извечные русские понты -  «мы вот такие красивые». Но самое главное – это немножко восемь-девять баллов, которые бывают реальны. Я с рыбаками был в девяти баллах в Беринговом море, тут не очень важно, какого цвета у тебя фальшборт. Особенно это чувствуется на небольших судах – ну, на том самом рыболовецком сейнере, например. Судно-то океанское, без ограничений качки, а величиной как речной трамвайчик. Его швыряет так, что стакан, например, стоит на столе, а чай из него вылетает куда-то. Все столы сделаны с буртиками, чтобы с них не съезжало ничего на пол, трубки на телефонах пристегиваются блестящими металлическими защелками.
Большие суда типа плавбазы какой-нибудь почти не чувствуют качки. Такое судно медленно и долго поднимается на волне и так же долго опускается, но при этом ты понимаешь, что медленность эта – кажущаяся: пока оно долго движется вниз, ты замечаешь, что по сути падаешь, желудок взлетает к горлу, ну реально – невесомость.
Наш шикарный огромный «Александр Суворов» примерно втрое меньше по длине такого плавзавода или приличного морского танкера. Не говоря уж об авианосцах.

Не дай Бог назвать судном военный корабль! Моряки обидятся. «Судно – это в госпитале под кроватью, а у нас – корабль!».
Сегодня шкалу в баллах отменили – все в метрах. Не разбираюсь. Минула меня чаша сия – я не страдаю морской болезнью, спасибо Богу, это большая редкость, когда все бледные, всех рвет, а ты даже не понимаешь, отчего это.
На реке таких проблем нет.

Нагло спустился в пустое машинное отделение, долго ходил между головок цилиндров огромных двигателей. Никто не остановил, потому как никого нет.
 Потом нашел кого-то, после поговорил со старшим механиком. Сколько лошадей там в двигателе итд.
Пригласил слушать мою музаку. Отвечает:
- Нам нельзя.
- Отчего же?
- Не положено.

***
Наблюдение.
Качество твоего труда очень мало влияет на резонанс вокруг него. Ты можешь сделать весьма приличный фильм, и он окажется вне зоны видимости критики, и вообще на фиг никому не нужен. А можешь сделать полное барахло – и о нем будут говорить и говорить. В «маленьких» делах происходит то же самое. Вот я (давно) играю музыку, ну попсу ресторанную – немножко джаз, немножко советское ретро, классику рока, в общем, как правило публике нравится. Целуют и благодарят, но начальство в ресторане вдруг говорит «мы вам позвоним позже, пока не выходИте на работу». По иронии судьбы вскоре их громят (в мою смену, когда мне позвонили и сказали не выходить на работу!) – «рейдерский захват». Типа «маски-шоу», но с бейсбольными битами. Ну разберись тут!..
Или – пароход, на котором я ходил в прошлом году, сняли с навигации. Но прежде меня высадили в Ярославле, «вам ближе к дому», изначально мы держали курс на Пермь. Начальство сказало, что пассажиров мало, и бар с роялем закрывают. В общем, «человек предполагает, а Бог располагает».
У меня тут проблема с пальцем, и я конкретно ковыряю по клавишам, невозможно ничего толком сыграть – и именно в этот день публика как никогда рада и приветствует и благодарит. Парадокс. А в другой раз вроде и кураж есть и настроение – а все сидят и вникуда твои мелодии – как в вату.
Нынешнее начальство сказало, что все в порядке.
И это ничего не значит.

***
Позавчера одна дама с чемоданом останавливает меня возле моей каюты, уходя с теплохода. Благодарит за музыку. Аж у нее голос дрогнул.  «Михаил, спасибо вам!».
Вечер в баре идет под этикеткой «Музыкальный вечер с Михаилом», так придумало руководство круиза, у меня не спрашивали. Таким образом, весь пароход знает, как меня зовут – экипаж, круиз, ресторан, матросы, даже на камбузе знают, ну кино!
Я эту даму никогда не видел. Пухленькая такая.
Восхищенная Валаамом, она вся была светящаяся, и какой монастырь, и какие люди! Это Святая Земля!!!
Подарила мне свою книжку, она автор – как вы играете!!!
(Честно говоря, играю-то я никак, просто слух хороший, но это уже не ко мне).
Надписала книжку: «Михаилу с благодарностью за проведенное вместе время. Удачи! Света! Любви! Петербург – Валаам. Дата подпись».
Что можно подумать, прочитав такое посвящение? Еще можно было бы добавить «какая там прекрасная дубовая роща и шалаш среди деревьев, и как прекрасна прозрачная вода Ладожского озера, ласкающая обнаженное тело»…
А почему нет?
«Спасибо за проведенное вместе время»...  Кино!..

***
Отработал еще один вечер. Ковырял еле-еле – совсем скис мизинец левой руки. Что делать? Почти не чувствует  и, самое главное, не держат мышцы, он просто подгибается, как сосиска.  Вчера такое же случилось в середине вечера. Убежал, хлопнул водки, сколько смог проглотить, вернулся, минут через пять восстановился. Сегодня ничего не предпринимал, дохромал без баса до конца своего часа. Играл медленные мелодии, бас – ребром ладони, ****ец…


Анекдот есть:

- Тук-тук!
- Кто там?
- Это я, ****ец.
- Как это? Какой?
- Полный.
- А что такое?
- Да вот… Пришел…

Интересное кино. Я пошел вечером после выступления и выпил две рюмки водки за сумасшедшие деньги во втором баре, не там, где мое пианино.. (Ну деньги парнаса, честно заработанные, шальные, можно и не накапливать).
Палец заработал! Через минуту. Вот сейчас в данный момент проверяю на всяких поверхностях – крепкий убедительный, все вполне. И рука работает резво.
Это что же – без выпивки и за руль не садиться?

В штатном расписании я значусь как «классический пианист». На выходе из порта происходит всякий раз ритуал представления творческой команды туристам. Мы выходим и раскланиваемся. Поимённо. Меня так и представляют как «классика». А потом в баре я отмазываюсь, говорю:
- Господа-товарищи! Облом типа вам с классикой, не канает она нам под отдыхательный маршрут, я вам поиграю, но буду играть всякие разные мелодии, ну чтобы вам тут не было скучно. И т.д. Ну в общем, с Вагнером или Стравинским вам никак.
(Еще бы я бы умел бы Вагнера, цены бы мне не было!)

***
В следующем рейсе – снова Валаам.
Здесь был наш, советский, концлагерь. Спецконцлагерь.
На пляжных берегах торчат замшелые серые остатки деревянных пирсов. Для барж с заключенными.

Прибыли, пришвартовались.
Купил пирожок, у монахини, дорогой, послышалось «с вареньем», а оказалось с рыбой, ну в рифму, название рыбы забыл.  Пирожок был еще горячий и на удивление вкусный. Потом вспомнил: монашка сказала «пирожок с форелью», а мне послышалось «пирожок с вареньем». Можно купить и сигареты легально – сто рублей пачка, пять названий, все в одну цену, и выпивку.

Пришел к продавщице Ире, подарил ей яблоко. Сказал, что мне на верхней палубе разрешили сделать оранжерею, вот первые плоды.
Остряк.
Она угостила меня кофе.

***
Вечером девушка незнакомая подходит и просит сыграть что-то французское. Типа Жо Дассен или как там.. Она теряется, она переводчик.
Турист, который с ней, - говорит по-английски, но, по-моему, он американец. Сначала я подумал, не слыша текста, что он француз, потому что она попросила Дассена..
Я сыграл что-то из репертуара Дассена.
- Не то.
- Ну хорошо, Поль Мориа подойдет?
 – Нет, ну там другое
И всё говорит что ли «Далида» или вроде того. Никак девушка-переводчик не могла перевести, чего-то он хочет. Они подсели к инструменту. Бар опустел, но бармен Олег не торопился их выпроводить.
Методом проб и ошибок мы пришли к мелодии, которую он хотел услышать: «Замечательная французская песня» оказалась «Ехали на тройке с бубенцами» - он хлопал в ладоши и прыгал. У меня аж занемевший палец к жизни вернулся.
- Да-а-рожькой длин-ною да ношкой лунную»!!!
Я херачил октавами со всякими септимами увеличенными и децимами на четыре форте.  Ну и как на машине – педаль в пол!
Все были счастливы.

***

В Петербурге стоим, пришвартованные к другой такой же исполинской шаланде под названием «Михаил Шолохов».
Курю в неположенном месте, на рабочей палубе, через которую проложен трап для пассажиров. Я - ближе к корме.
Меня окликают.
Пришли папа с сыном – Радий и Эмиль, с которыми мы познакомились на Валааме. Аккордеон и кларнет. Отец и сын – «музыканты с соседнего крейсера». Стоят сегодня, "припаркованные" у причала рядом, ждут отправления.
Я показал им фотографии и видео, чего наснимал про них, они пришли в восторг.
Просто поболтали и разошлись.

***
Новый рейс.
Много китайцев.
Пришли в бар, пьют сок. Не улыбаются. Иногда слышны разговоры «по-ихнему».
«Музыкальный вечер» - не просто «как в вату», но – как в мешки с песком в хорошем ДОТе в отечественную войну. Мешки, обложенные подушками – никакая пуля не возьмет. Непроницаемые китайские лица – ни движения. Будто играл перед манекенами.
Подтянулись две-три компании наших, сели поодаль.
В общем, в зале стоит ровный «гур-гур», как говорят звукорежиссеры (заметил когда-то, что на «Ленфильме» это называется «бур-бур»).
Я еще поиграл.
Кончилось мое время, я поднялся со стула и закрыл крышку инструмента. Потянулся забрать кружку с чаем с верхней крышки. И вдруг вся, прежде почти молчаливая компания разразилась аплодисментами. Я даже растерялся, хотя хлопают всегда, каждый день, без выходных. А тут как-то неожиданно получилось…

***
Снова пришли на Валаам.
Остров, где был монастырь, и где в советских лагерях умирали от голода и тифа заключенные. Их сюда привозили на баржах. А монастырь и сейчас стоит.
Кто-то невидимый неведомый так составил расписание.
Пойду подарю апельсин из моей «остроумной» оранжереи очаровательной девушке Ирине, островитянке.
«Стройная креолка цвета шоколада помахала с берега рукой»…

А ведь слово «оранжерея» наверное происходит от слова «оранж» - апельсин!

***
Рулевой Луций Анней Сенека под псевдонимом Ваня.

Его зовут Ваня. Двадцать четыре года. Мальчишка.
У него вахта: он стоит у пассажирского трапа, пока туристы ходят то на остров, то обратно. Они гуляют, он глядит, чтобы никто не упал в воду или не принес бомбу.

Философ Ваня говорит о счастье.
- Это ведь так, временно. На минутку. Но за все надо платить. Например, выпил, вроде стал счастливый. А наутро – похмелье, заплати за свое вчерашнее счастье.
Сам он не пьет.  Или почти не пьет.
У него русское лицо, «шукшинский тип» - скуластое, простое. Окончил краткосрочные курсы речфлота, и сейчас в белой рубашке с погонами с несколькими узкими лычками – рулевой большого теплохода.
Говорит, что подружился с китаянкой. Она немного говорит по-русски, учится в России. Он не хочет ее обидеть поспешными приставаниями, но почему-то я понял, что она ему очень нравится.

В 1983-м году этот теплоход – не такой же, а именно этот! – вошел где-то возле Ульяновска под мост. Но вошел не в тот пролет моста, который нужно. Пролет был ниже, чем нужно этому теплоходу.
«Человеческий фактор».
Ошибка рулевого.
Мостом срезало полностью все верхние надстройки. Вместе с рулевым, частью команды и туристами. Жертвы, по правилам советской прессы, не указывались и не обозначались. В те времена у нас всё было - «тысячи тонн зерна в закрома Родины» и «все силы на борьбу». С кем и с чем мы боролись было не очень понятно и не очень интересно.
Но про «Александр Суворов» в основном не знали. А если знали, то из «Голоса Америки» или «Голоса Европы». А это все были «вражеские голоса», стало быть, врут. Всё про нас говорят всякое дерьмо. То у нас лягушек едят в зонах зэки, то у нас избивают на Лубянке. Всё одно – врут!
В начале девяностых я снял в одном фильме пямятник Дзержинскому на лубянке – мы ездили на машине вокруг, оператор снимал в окно. Съемка была в этаком ироничном контексте, речь в фильме шла о репрессиях.
А вскоре его подъемным краном убрали и утащили куда-то.

А теплоход отремонтировали, погибших похоронили.

Говорят, после серьезного крушения восстановленному судну принято давать новое имя. Не знаю достоверно, ведь закона такого нет.
Но знаю из детства. Я ходил ногами по тому пароходу – именно пароходу, с паровой машиной – он назывался «Советский Союз». Мы выходили, по-моему, на Петропавловск-Камчатский или на Южно-Сахалинск, маленький был, не помню. Папа брал меня с собой на киносъемки. Так вот, пароход «Советский Союз», океанский пассажирский лайнер высшего класса, прежде назывался «Hansa». То ли наши его подбили, то ли получили из Германии в счет репараций после войны. Не знаю. По-моему, все-таки, его в свое время долбанули торпедой, но он не утонул, а лег на небольшой глубине, а то бы испортился бы. Но врать не буду – сведения лишь из разговоров.
Он был шикарный, везде золоченые ручки дверей и золоченые перила на леерах и лестницах (трапах), лакированные деревянные стены (надо говорить «переборки»!), ступени трапов изогнуты полукругом, колонны какие-то, ну ни дать ни взять «Титаник» из американского фильма.
Его переделали, изменили длину корпуса (вырезали поврежденный отсек), еще что-то. В сегодняшних справочниках не найти.
Но. Был «Ганза» - а сделался «Советский Союз». Это ни в сказке сказать, ни пером описать. По другим сведениям, последнее название парохода было "Великая Германия". А Сделался - "Советский Союз".
Еще был похожий пароход «Русь» (а может, и сейчас есть). Он долго стоял у причальной стенки Владивостока возле Мальцевской переправы (а может, и сейчас стоит). Одна остановка на автобусе до причала, куда приходит морской трамвай.
«Русь» сделалась гостиницей. Точнее, жилым домом гостиничного типа для моряков. Это был настоящий дом – там оформляли постоянную прописку. Так и было написано в паспорте: «Владивосток, ул. Причал №61, п/х «Русь». И, боюсь, что получив настоящую квартиру, моряки разочаровывались. «Русь» была оборудована примерно так же, как «Советский Союз» - такое же всё в золоте и дубовых лакированных деревяшках.
Я прожил во Владивостоке больше тридцати лет, и – сколько себя помню – «Русь» стояла на своем месте, «на приколе» – всегда.
Пароход моего детства. Белые надстройки, прямоугольные окна кают первых классов, черные трубы – пароход, все-таки! И – черный корпус с круглыми иллюминаторами матросских кубриков.

Так вот, «Суворов», вопреки приметам и обычаям, переименовывать не стали.
У кого я ни спрашивал – никто не знает, почему. Он так и остался «Александр Суворов».
Наверное, просто потому что Суворов.

Ваня возле трапа встречает туристов, входящих на теплоход с острова. Капитан по громкой связи отдает команды, Ваня с матросами убирает трап и сдает вахту.
Мы отправляемся обратно в Петербург. Уже вечер. Утром должны прийти к родному причалу на Пролетарской стороне.

Рулевой-философ Ваня ночью, через четыре часа, снова заступает на вахту – по своей основной специальности. Он будет управлять нашим теплоходом.
Пока не кончится его вахта.

***