АЗМ ЕСМЬ ТОТ, КТО Я ЕСМЬ Ч 2-я

                С.Д. Кабанов.

                «В этом мире каждый человек не только
                творец, сколько его предвестие. Люди
                несут в себе пророчество будущего».
                Р. ЭМЕРСОН.
«АЗМ ЕСМЬ ТОТ, КТО Я ЕСМЬ»
(Роман – приключений)
               
КНИГА  ПЕРВАЯ.
«СПИСКИ»  БЕДНОГО  МОНАХА  АВЕЛЯ»
               
 ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
«ПРЕЛЮДИЯ»
Разговор на кухне.
     - Послушай, друг! Я считаю тебя умным человеком,  поэтому прошу, объясни мне, что такое ДОБРО и что такое ЗЛО.
     - Ну, ты Володька даешь! Над этим вопросом ломают умы, черт знает сколько времени, лучшие и умнейшие представители рода человеческого, а ты задаешь его мне.
     - Да какое мне дело до этих «лучших и умнейших». Вот ты, мой друг! Я тебя уважаю! Я во многом беру с тебя пример и многому учусь у тебя. И мне совсем «по-фигу», что  кто-то там наломал своим умом. Мне, гораздо важнее услышать это от тебя.
     - Но я даже не знаю, как это все объяснить….
     - Но сам-то ты, для себя лично, как-то объяснил. К какому-то определенному выводу пришел. Вот и поделись с товарищем.
     - Вовка! А что это тебя в философию кинуло? За тобой раньше, кажется, такого не замечалось.
     - Да вот, Саша, кинуло. И еще как кинуло! Месяц тому назад я премию получил. Ты об этом знаешь. Ну, мы это…, обмыли её с ребятами на работе. Нормально. Скромно. Без обычных нюансов. Возвращаюсь домой. Настроение, можно сказать, всеобъемлющая и горячая любовь ко всему движущемуся, дышащему, смотрящему и пусть хоть чуть-чуть думающему. Встречаю возле дома двух «бомжиков». Наших. Доморощенных. В своё время их с квартирами кинули, но верность своему дому, двору они сохранили. Так в подвале нашего дома и прижились. Тихие, нормальные ребята. От полноты чувств и наверно из-за имеющихся уже в организме градусов, отвалил я им сотни две на пропитание. Доброе дело совершил?! Ну, наверно, доброе. Так, по крайней мере, тогда мне казалось. А через неделю узнаю. Эти мужики, недолго думая, моё «доброе дело» превратили в горячительные напитки, напились, стали ходить ночью по двору, орать песни. И одному вполне приличному человеку, пытавшемуся их урезонить, так проходя мимо, проломили голову. А у него трое детей, жена-инвалид, мать больная…. Вот я и думаю. Не будь моего «доброго дела», не было бы и этой трагедии. Так в чем же сам смысл ДОБРА? Почему оно имеет свойство превращаться во ЗЛО? И, вообще, есть ли ОНО на этом свете? И стоит ли его тогда делать?
     - Теперь понимаю, что ты хочешь от меня услышать. Но, Володя, то, что я тебе скажу, это моё мнение, и оно может быть ошибочным. Лично я думаю ДОБРО, настоящее ДОБРО, должно быть «конечным до бесконечности». То есть, поступок, предваряющий его, в обязательном порядке должен быть доведен до конечного результата. И этот «конечный результат»  в свою очередь должен порождать новое ДОБРО. Вот в чем главная суть и главная трудность ДОБРА. Не очень заумно я выражаюсь?
     - Вроде, понятно, пока. Это, как цепная реакция, что ли? Я имею в виду «конечный до бесконечности».
     - Что-то похожее. Но мы, же все люди, и люди разные. Творение ДОБРА накладывает большую ответственность, как на того кто творит, так и на того кто это ДОБРО получает. И не каждому эта ответственность по плечу. Одни воспринимают это, как должное. Другие, как попытку унизить их. Третьи, как сигнал – сделали сейчас, сделают и завтра. И лишь немногие это принимают, как дар, которым необходимо поделиться с другими. Из-за этого ДОБРО и сложно, и тяжко своей высокой ответственностью, своей «конечностью до бесконечности». ЗЛО проще и надежнее. Оно безответственно. Оно конкретно и настолько знакомо всем людям, что чаще всего мы даже не задумываемся, творя его, о тех последствиях, которые оно приносит всем нам. Это происходит, как защитная реакция на уровне инстинкта самосохранения, как желание отстоять свою независимость перед той ответственностью, которую налагает на нас осознание  Величия ДОБРА, что мы неожиданно получили.
     - Постой! Ты утверждаешь, что если мне сделали ДОБРО, то я должен сделать примерно тоже и другим?
     - Совершенно верно, Вовка. Иначе и быть не может. Иначе оно пропадет, исчезнет, прервется и потеряется его глубинный смысл творения. А на его место сразу придет ЗЛО. Как в твоём случае. Понимаешь, нет середины. Нет промежутка между этими понятиями. Есть только они, два антипода - плюс и минус, две чаши весов, определяющих значение человека.
     - По-твоему получается, если я правильно понял, что вот сейчас, вот в эту самую секунду, мы с тобой или творим ЗЛО, или творим ДОБРО. Так, что ли?
     - Да! Именно так.
     - Тогда, объясни, что же мы сейчас конкретно делаем?
     - Мы беседуем. Мирно беседуем. Ты получаешь какую-то информацию от меня. Значит учишься. А это хорошо. Значит это ДОБРО. Оно будет им оставаться даже тогда, когда ты будешь получать негативную информацию, но не принимать её на веру. Если наоборот, то – ЗЛО. Получение любого негатива и принятие его возбуждает человека, делает его агрессивным, а, следовательно, не способным контролировать свои эмоции. Это же не дает ему возможности трезво проанализировать сложившуюся ситуацию.
     - А то, что мы водку пьём? Это как?
     - Но мы, же мирно пьём, по-дружески, тихо и спокойно. В чем здесь ЗЛО?
     - А с твоей стороны?
     - Я выступаю как учитель. Пытаюсь отдать тебе свои знания. А это, конечно, ДОБРО. Я своеобразно воспитываю тебя. Ты меня слушаешь. Что-то принимаешь, что-то отвергаешь, но слушаешь. И это говорит, что мой труд не напрасен в настоящий момент. Но он будет окончательно завершен тогда, когда ты сделаешь выбор – принять мои умозаключения. Вот тогда я получу конечный результат.
     - А если я не приму твои умозаключения?
     - Но ведь ты от этого не станешь моим врагом. Вот в этом и отличие этих антиподов. ДОБРО не боится правды, ибо не делает своими врагами окружающих. Все это прекрасно понимают. А ЗЛО в тех, кто его не принимает, но знает о нем и видит в нем своего врага. ЗЛУ необходима скрытность, тайна, тьма при совершении своих замыслов. И оно боится разоблачения. А вот  ДОБРО – это, прежде всего, воспитание человека на свободе выбора, жертвенности, любви, доброты. Однажды Конфуция спросили: - «Правильно ли отвечать добром на зло?» - он ответил: - «Как можно отвечать добром? На любое зло отвечают справедливостью. На добро отвечают добром».
     - Я, Саш, не знаю, кто этот твой Конфуций, а вот моя бабушка меня в детстве учила: «Не делай людям добра, не получишь и зла».
     - И твоя бабушка совершенно права. Ибо чаще так и происходит. А почему? Я, кажется на это, уже ответил. Не всем по плечу такая ответственность. Всё  от людей зависит, прежде всего. Вот еще приведу пример. Помнишь, мы с тобой в детстве пробрались на закрытый сеанс польского фильма «Фараон» режиссера Ежи Кавалеровича. Это там, где можно было посмотреть на обнаженную Барбару Брыльску. Сейчас по телевизору можно и не такое увидеть. А в нашем детстве полуобнаженная женская грудь – уже была порнографией. А тут красавица Барбара, да еще и голая!
     - Да! Было дело. Мне потом отец, про это узнав, всыпал по первое число.
     -  Так вот, основные натурные съемки этого фильма проходили у нас, в пустыне Каракум. А там, в песках, обитали великолепные афганские дикие борзые собаки, самые быстроногие собаки в мире. Члены съемочной группы с восторгом наблюдали за этими прекрасными созданиями и, конечно, не удержались от соблазна вынести им из столовой кусок мяса. Скоро это вошло в привычку. Куски мяса щедро разбрасывались по пустыне, а борзые подходили все ближе и ближе. В конце концов, возникла настоящая дружба между людьми и собаками. Борзые дали себя приручить, ели с рук и перестали бегать по пустыне.    Но у всего есть свой конец. Люди закончили съёмки и уехали. Декорации остались, а возле них остались и борзые. Володя! Они все умерли в ожидании своих кормильцев. Когда местные жители через несколько недель приехали на место съемок, надеясь разжиться бесплатным деревом, то увидели среди  декораций трупы, трупы, трупы собак. Борзые умерли от голода, разучившись охотиться по воле людей и привыкнув к их ежедневным подачкам. Вот так безответственное ДОБРО породило самое настоящее ЗЛО. Поэтому один добрый жест, одно доброе желание это еще не само ДОБРО. Это преддверие его. И если оно не завершено, если остается лишь жестом, лишь желанием, то неизбежно оборачивается ЗЛОМ.
     - Так что ж, значит ДОБРО лучше и не творить?
     - Ты понимаешь, Володя, я уже говорил, в нашем мире есть две ипостаси, два образа бытия, ДОБРО и ЗЛО. Третьего, среднего, нет, к сожалению. Даже оказавшись на необитаемом острове, совершенно один, хочешь  этого или не хочешь, ты будешь вынужден на первых парах совершать ЗЛО. Что бы выжить, тебе надо питаться. И прежде чем научишься по-настоящему охотиться, твоей добычей станут самые беззащитные – яйца и птенцы птиц, детёныши зверей. А это разве не ЗЛО? Для хижины придется рубить или ломать деревья. А это разве не ЗЛО?
     - Ну, ты это загнул, дружок. Какое это ЗЛО? Вопрос идет о моём существовании, как вида, как человека разумного, как венца природы….
     - А кто тебе сказал, что ты венец природы и тебе дозволено, творит с ней, что захочешь? И почему ты только себя считаешь разумным в этом мире? Мне кажется позволять себе именно так думать и есть самое страшное ЗЛО на нашей планете.

«ПРОРОК»
Россия. Санкт-Петербург. Петропавловская крепость. Дом коменданта. 10  декабря 1796 года.
   
      - Обед вышел на славу Антипушка. Постаралась Полина сегодня,  не то, что третьего дня. И супец куриный наваристый, и стерлядка нежная под соусом, и капуста квашенная, хрустящая, под рюмочку другую водочки. Нет! Все прекрасно! Все замечательно!  И пироги получились на славу - пышные, мягкие, с брусникой, с грибами, с яблоками… - Андрей Гаврилович улыбаясь, как ребенок, причмокнул.
     В уголках губ появилась, вызванная столь чудными воспоминаниями, слюна. В ход пошел белый кружевной платочек. С правой стороны подхватить презренные капли успел, а вот с левого нет.
     - Ах ты пропасть! – в сердцах воскликнул он, увидев мерзкую желтоватую гадость на золотом шитье мундира, сконфузился по-стариковски, чуть ли не до слез, разведя обиженно руки в разные стороны.
     - Ваше сиятельство! Позвольте! – вывернулся из-за левого плеча верный Антип Лузга, бывший лихой гренадер, рубака и смельчак, задира и пьяница, а с 1757 года, с момента получения Андреем Гавриловичем Чернышёвым звания майора в Оренбургском гарнизоне, поступивший к нему в постоянное услужение по обоюдной договоренности.
     Лузга аккуратно взял из правой руки своего господина платок и смахнул им оказию с мундира.
     - Вот! И следа не осталось, ваше сиятельство. А платочек-то матушки нашей великой подарочек. Вон вензелёк Е с циферкой римской II по уголочку. Я его Фроське дам постирать. А вот вам новый платочек, без вензельков, повседневный.
     - Да, матушка наша превеликая… Я вчера у гроба её часа три простоял, поплакал, погоревал, помолился за упокой её души. Оба они там. Оба наши с тобой благодетели, Антипушка. И Петр Федорович кисеёю закутанный, да и что там от него осталось  после стольких лет.  Вот скажи, как на духу, ну зачем надо было гроб императорский открывать? Зачем показывать людям, во что мы превращаемся после смерти?
     - Не могу знать, ваше сиятельство, - тихо промолвил Лузга, открывая дверь кабинета коменданта Петропавловской крепости и заводя под ручку Чернышёва в его покой, тишину и тепло: - Вы же знаете, я в своё время всякого насмотрелся в Оренбургском гарнизоне. Одной ватаги Скурата Немовича на всю жизнь вспоминать хватит. Мы тогда всех его шесть десятков подельников в капусту изрубили, самого повесили, да так и оставили в поле гнить. А куда их было девать? Вы же сами знаете, как там дело с колодниками поставлено было. Так через месяц, в том краю побывав, кроме костей разбросанных ничего не нашли. Зверьё все за нас прибрало.
     - Да! Грехи наши тяжкие! Ты мне креслице как обычно к печке поставь. Столик, вон тот, с секретом поближе придвинь. Я тут подремлю и пображничаю немного. Петр Федорович в своё время приучил к рому, вот и помяну его, его же любимым зельем.
     Антип быстро выполнил просьбы хозяина, помог ему удобно расположиться в мягком глубоком кресле возле хорошо протопленной, покрытой голландскими изразцами печки, подставил под ноги скамеечку, под голову подушечку на спинке кресла закрепил, а под правую руку поставил столик с секретом. Секрет заключался в том, что если нажать в знаемом месте орнамент из виноградных лоз, что обрамлял столешницу, то она раздвигалась на две половины и из массивной тумбы при помощи мягкой пружины на поверхность стола поднимались спрятанные в тумбе бутылки с напитками, стаканчики и вазы с нехитрой закуской. На другое место нажать -  все убиралось опять в тумбу. Стол был снабжен колесиками и передвигался очень легко. Ограждение по краям подъемной полки, а также углубления в ней, для каждого предмета сервиза, не давали бутылкам опрокидываться, стаканом падать, вазонам рассыпать снедь.
     Лузга, закончив все приготовления, на цыпочках уже пошел к двери, когда Чернышёв,  блаженствуя в тепле с закрытыми глазами, произнес ему в спину.
     - На вахте скажи, что меня нет, и когда буду неизвестно. А вообще, Антипушка, нам с тобой на покой пора. Хватит с нас уже всех этих похождений. Покой, тепло и тишина нам нужны  более суеты мирской жизни. Тебе сколько лет?
     - В этот сочельник шестьдесят первый пойдет.
     - Ну вот! А мне уже семьдесят пять. Пора на покой. Пора!

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
       Чернышёв Андрей Гаврилович – в настоящий момент – генерал – аншеф, С. – Петербургский комендант.
     Родился в 1721 году. Происходит из крестьян графа Чернышёва. Не имея собственной фамилии, принял фамилию своего барина. В начале 1740 года стал рекрутом и прибыл в Петербург. За свой высокий рост, хорошее сложение, красивое лицо был принят ко дворцу, где стал камер-лакеем великого князя Петра Федоровича. Ко времени прибытия в Россию великой княгини Екатерины Алексеевны он уже состоял любимцем великого князя. Вот что писала Екатерина о нем в своём дневнике – «Был самым близким к нему человеком и исполнял самые интимные его поручения», «любимец жениха». Чернышев быстро подружился с камердинером великой княжны Тимофеем Евреиновым. «Эта дружба приносила мне много полезного. Я узнавала очень многое, что другими путями узнать было невозможно» - писала будущая императрица. Отношения Их Высочеств к Андрею Гавриловичу были настолько просты и хороши, что Екатерина называла его «сыном», а он её – «матушкой». Она старалась пользоваться только его услугами, любила с ним разговаривать и вообще настолько интересовалась им, что отвечала через Евреинова на его письма, когда он сидел под арестом.
     В двадцатых числах мая 1746 года во время придворного бала камергер граф Б.А.Девьер застал Екатерину разговаривающей через полуоткрытую дверь её спальни с Андреем Чернышёвым. Немедленно было об этом происшествии доложено Елизавете Петровне. На следующий день императрица дала указание начать строгое следствие. Чернышёва арестовали и  отправили в Рыбачью слободу близ С.- Петербурга. Там ему был учинен строгий допрос с пристрастием.
     Из мемуаров Екатерины – «В начале августа 1746  нам с мужем было приказано говеть, и Симон Тодорский, епископ псковский много допрашивал нас, каждого по одиночке, что происходило между нами и Андреем Чернышёвым, но так как у нас решительно ничего не происходило, то у него вырвался вопрос: - «Кто же наговорил императрице  совершенно другое?»
     Два года Андрей Гаврилович содержался под стражей в Рыбачьей слободе. В 1748 году по распоряжению тайной канцелярии он был отправлен на службу в Оренбургский гарнизон. В 1757 году был произведен в майоры армии. В 1762 году император Петр III возвратил его в С.- Петербург, произвел в генерал-адъютанты и назначил членом комиссии по расследованию жалобы из новой Сербии на генерал-поручика Хорвата.
     Во время государственного переворота 28-го июня 1762 года Чернышёв был на стороне Петра III. Но Екатерина став императрицей не изменила к нему теплого отношения. Чернышев был определен в полк с полковничьим жалованием, но, согласно прошению, был уволен в отставку с чином генерал-майора по бригадному окладу в 800 руб. в год.
     В 1773 году он заявил желание снова поступить на службу и был назначен обер-комендантом  С.- Петербургской крепости. В 1796 году произведен в генерал-аншефы.
     В январе 1797 года вышел в отставку с сохранением содержания и умер 16-го февраля того же года.

     Разморило Андрея Гавриловича после сытного обеда. Как только дверь за Антипом закрылась, закрылись и его глаза. Сладкая истома разлилась по всему телу, и он провалился в чудесное царство Морфея. Сколько спал, не упомнит. Но когда с шумом в кабинет вновь ворвался Лузгин, окна уже посерели. Приближался темный северный вечер.
     - Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! –  просительно громко произнес скороговоркой слуга: - Извольте вставать скорее!
     - Что?! Пожар?! – с трудом отрывая себя от сладкого сна, произнес Чернышев.
     - Хуже, ваше сиятельство! К вам лично сам генерал-прокурор князь Алексей Борисович Куракин. Один! Без сопровождения и без доклада!  С ним только один лишь капитан гусарский, из личной охраны их императорского величества. Весь из себя, при сабле и барсовом ментике. Но злой и строгий… ну, как Гераклиус, что пасть льву в Петергофе голыми руками раздирает, - говорил это Антип уже стоя возле рабочего стола хозяина.
Там он открыл шкаф с папками, достал небольшую стопку и положил на правый край девственно чистого стола, на левый еще одну стопку папок. Потом достал отдельно одну папочку. Она заняла место в центре. Её он открыл, развязав тесемки. Бросил рядом несколько чистых листов бумаги, воткнул в чернильницу перо. Быстро оглядел результат своего труда, удовлетворенно хмыкнул и уже летел через весь кабинет на помощь к своему хозяину.
     - Ну, во-первых, не Геракл, а Самсон! Это раз! А во-вторых, я же просил на вахте сказать, что меня нет, и не будет сегодня, - еще слабо соображая, произнес Чернышев.
     - Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! – подскочил к нему Лузга, помогая подняться с кресла; - На вахте так и сказали. А этот капитан, как рявкнет: -  «Куда генерал-аншеф отправился, и когда их светлость выехала из крепости?!» Ну, охранные растерялись, испугались: - «Не можем знать вашество! Не выезжал через ворота!» Вот и все. Хорошо я не далече был и все это видел и слышал, да и они карету за воротами оставили. Прогуляться решили. Тут я в запуск и побежал. Но они молодые, быстро ходят.
     Чернышев, наконец, понял серьезность положения. Он заспешил подняться, отряхнуться от сна и бодро пошел к столу.
     - Что это ты мне здесь наложил?
     - Не гневайтесь ваше сиятельство. Это как будь-то вы в работе все дни проводите. Потому и говорите, что б вас не беспокоили.
     - Что ж! Молодец! Держи рубчик серебряный, екатерининский. Освободишься, в кабачок заглянешь.
      Монета описала светлую блестящую дугу и уютно угнездилась в шершавой ладони слуги.
     - Премного благодарен, ваше сиятельство!
     - Свечи зажги, - приказал Андрей Гаврилович уже совсем другим, деловым голосом с барскими нотками, усаживаясь за стол и просматривая лежащую перед ним папку.
     Уже не было мягкого стареющего ветерана. За столом сидел подтянутый, пусть и старый, но воин, занимающийся решением текущих дел со всей серьезностью и преданностью порученному делу. Таким и увидел его князь Куракин, войдя в кабинет.
     - Ваша светлость! Какими судьбами? Прошу прощения, что не встретил. Дела заели совсем.
     - Добрый вечер Андрей Гаврилович. Да я и сам без предупреждения, как снег на голову к вам нагрянул. Так, что тоже прошу меня за это упущение простить. Вот видите, так спешил, что даже  не разделся.
     Алексей Борисович повел плечами, шуба соскользнула прямо в руки Антипа, что оказался с быстротой молнии за спиной князя.
     - Хорош, молодец! – весело воскликнул генерал-прокурор, оглянувшись назад: - Вот тебе еще моя шапка, а это  рубль за хваткость и… брысь отсюда!
     Дождавшись, когда слуга прошмыгнул за дверь, он сделал рукой знак гусарскому капитану. Тот, показывая, что понял генерал-прокурора, лихо щелкнул каблуками сапог, звякнули шпоры, резко кивнул головой и тоже покинул кабинет коменданта. На вопросительный взгляд  Андрея Гавриловича князь Куракин, подойдя к печке и грея на горячих изразцовых плитках замерзшие ладони, произнес:
     - Он постоит в коридоре, чтобы нашей беседе никто не помешал, и чтобы никто не проявил совершенно ненужного любопытства, ибо дело которым мы сейчас с вами дражайший Андрей Гаврилович займемся особо секретное, затрагивающее интересы самого государя императора и им нам перепорученое.
     - И что же это за дело такое? – Чернышёв, вышел из-за стола и сделал несколько шагов к князю.
     Надо сказать, что новоиспеченный генерал-аншеф, облачившись в расшитый золотом мундир, занимавший в настоящий момент очень высокий и престижный пост коменданта С.-Петербурга и Петропавловской крепости по личному Указу Екатерины II и подтвержденный в нём сменившим Екатерину Великую Павлом I, получивший от нового императора звание полного генерала, так и оставался выходцем из крестьян графа Чернышева, что в далеком 1740 году, присвоил себе его фамилию, отправившись покорять Северную Пальмиру. Что тут говорить! Её он покорил и с избытком вкусил кисло-сладкий вкус дворцовой жизни. Но, не имея надлежащего с детства воспитания, родового политеса, хватая его на лету в бурном движении выбранной им жизни, он так и не научился манере общения с представителями высшего света. Вот и сейчас! Андрей Гаврилович прекрасно знал, что нужно предложить князю сесть. Но куда его посадить? Возможно, угостить его запасами секретного столика. Но как это сделать, что сказать и не шокирует ли это князя? Находясь в таком невероятно плачевном состоянии духа комендант Санкт-Петербурга в конце концов махнул на все рукой и застыл столбом перед генерал-прокурором, всем своим видом говоря – «Эх-ма! Что будет, то и будет!»
     Князь Куракин, греясь у голландской печки, прекрасно понимал состояние генерал-аншефа. И это его забавляло. Добросовестный Макаров, узнав о намерении генерал-прокурора, а Алексей Борисович после случая с обнаружением тетрадок монаха Адама, почти полностью доверял ему и советовался с ним в своих предприятиях, принес из специального хранилища две папочки.   Он, ничего не объясняя словами, также как и с тетрадками монаха,  положил их перед князем и вернулся к своим делам. Глянул князь, а перед ним записи дознания из архива «Слово и дело» по «случаям» с Чернышёвым Андреем Гавриловичем, камер-лакеем великого князя Петра Федоровича. И чего в этой папочке только не было. Доносы, доносы, доносы, списки допросов, реляции, объяснения, пасквили разной пробы, уведомляющие власть разъяснительные записки  от слуг её верных. И что сразу бросилось в глаза – добрая половина этой мерзости была написана одним подчерком. А в уголке этих листиков стояла фиолетовая печатка «Аг.», что расшифровывалось, как «Агент» и чернилами был поставлен знак «Х» - римская десятка, косой крест или знак сатаны. Там же стояли и цифирки – 10 коп., 1 руб., 50 коп. На каждом донесении своя цифирка. По важности и плата соответствующая.
     Ужаснулся Алексей Борисович. Ужаснулся не только тем, что перед ним открылась темная пропасть реально существующей адской бездны человеческой низости, корысти и подлости, а и тем осознанием, что где-то на пыльных полках спецхрана лежит и его папочка, папочка, названная его именем, лежит и ждет своего часа. И посмотреть её ему нет никакой возможности, ибо пусть и ржавая, пусть и ленивая, пусть и корыстная бюрократическая машина государства с момента получения им должности генерал-прокурора мгновенно  перевела его папочку в раздел «Только для царствующих особ и по специальному запросу».
     Вторая папочка была на Антипа Лузгу. Была она тонка и новехонька. И было в ней всего-то три листика. Первый – краткое описание дела какого-то Скурата Немовича и его ватаги, разбойников с большой дороги. Второй - чистосердечное признание в совершении «праведного» убийства этого Скурата, через повешенье без суда и следствия в степях Оренбургских, писанное возможно Лузгой, а может и нет. Вместо подписи крест неровный стоял.  А третий – должностная записка кавалера Юргена фон Баха – младшего советника Оренбургского отделения тайной канцелярии его императорского величества «О привлечении в тайному согляду Антипа Лузгу с оплатой по мере важности донесений и присвоение соглядатаю «печати» - «Х».
     Это неожиданное открытие, настолько сильно поразило князя, настолько сильно взъярило его, что тонкая папочка полетела стрелой через весь кабинет, врезалась с треском в стену и, обиженно шурша, проскользила метра два по полу.
     Но, не смотря на такую серьезную подготовку к встрече с комендантом Санкт-Петербурга, князь Куракин тоже не знал, как начать разговор и тоже сомневался в правильности отрепетированных в мыслях фраз, что он был намерен произнести при встрече с ним. Но время уходило, и надо было что-то говорить.
     -А дело у нас с вами, уважаемый Андрей Гаврилович вот какое, - генерал-прокурор, оторвал ладони от печки, потер их друг о друга, вопросительно посмотрел на застывшего в четырех шагах Чернышёва и решительно захватил инициативу в свои руки: - Да, что мы стоим. Вы позволите мне присесть вот в это креслице, что у печки стоит. Мерзкая погода. Холодно, ветрено, снежно. Честно скажу, хоть и шуба очень теплая, и был я на морозе совсем ничего, а промерз, промерз сильно.
     - Конечно, конечно, ваша светлость, - очнулся от ступора генерал-аншеф, засуетился, развернул удобнее кресло, чуть не опрокинув столик с секретом, и жестом гостеприимного хозяина указал на него Куракину: - Милости прошу, ваша светлость, присаживайтесь.
     Алексей Борисович сел. Поелозил малость, пробуя мягкость сидения, откинулся на  изогнутую спинку и удовлетворенно хмыкнул.
     - А и в самом деле удобно. Удобно, мягко, покойно все членам.
     - Сейчас еще скамейку под ноги поставим, и совсем удобно будет, - продолжал суетиться  комендант.
     - Небось  англицкая  работа?- постучал по подлокотнику князь.
     - Да нет. Сам, то, план от аглицких мастеров срисован, но делал мой чухонец Семка. Как есть, все сам делал. И материал сам доставал у наших древоделов. И пилил, и полировал, и подушки набивал и крепил. Все сам. Золотые руки!
     - А мне, если заказ сделаю, сможет ваш Семка, такую прелесть смастерить, а Гаврилович?
     Плебейское обращение по отчеству по замыслу Куракина должно было растопить лед официоза предстоящей беседы. Смыть окончательно, не смотря на все регалии, звания и родовитость, ту неприступную стену, что воздвигало между людьми место их рождения – одни в красивых ярко освещенных палатах с высокими потолками, другие в поле на сенокосе или в полутемной избе при свете лучины. И хотя сам процесс появления на свет человека был совершенно одинаков. Но само место его свершения, сама обстановка созданная вокруг него, делала людей настолько разными, что в конце концов это приводило лишь к одному – они становились либо непримиримыми врагами, либо друзьями от случая к случаю, но никогда соратниками до последней березы. Были, конечно, в этом и исключения. Но опять же, исключения эти всегда базировались исключительно на ВЫГОДЕ их соблюдения. Хорошо если выгода была обоюдной. А если нет? Тогда жди предательства, жди удара в спину, жди встречной подлости, иногда настолько сокрытой и совершенной с такими невинными глазами, что и не заметишь, и не унюхаешь, кто это сделал. Хватишься, рубанешь в сердцах сабелькой и совершишь тяжкий грех невинно убиенного.
     Ему нужен был в настоящий момент Чернышёв, как друг и соратник, понимающий и поддерживающий его, доверяющий ему на слово и свято держащий смысл деяний их подальше от чужих ушей. Что будет дальше, не особо волновало князя. Время идет, люди умирают, унося в могилу свои тайны и важно лишь то, что вершится сейчас, в этот миг бытия.
     - Так, с великой радостью, ваша светлость. Вот только Семка от своих вернется, я его к вам и пошлю. Он у меня к чухонцам на поселение отпросился. Что-то там с верой их связанное отстоять ему требуется. Толи, как у нас говение, то ли еще какие ритуалы и требы  при их священниках выполнить надо.
     - Вот и договорились! Да, вы чего стоите-то, Андрей Гаврилович. Вы садитесь, садитесь. Вон стульчик берите и садитесь тоже к печке. В ногах, как у нас говорится правды нет.
     - Премного благодарны, ваша светлость!
     «Ишь, старый плут. Хоть и нацепил генерал-аншефские вензеля золотые, а место истинное своё знает. Не панибратствует, сукин сын, не смотря на мой посыл. Будем надеяться, что не подведет в нашем деле» - подумал, улыбаясь, Куракин, наблюдая, как Чернышёв семенит за стулом, приносит его к указанному место и усаживается на него, соблюдя некоторое расстояние от высокородного.
     - Вот и прекрасно устроились мы с вами, Андрей Гаврилович. А что это за тумба у вас такая? – Куракин показал на стол с секретом: - Все смотрю и никак не пойму, для чего сиё творение предназначено?
     - Так это, ваша светлость, стол. Да не простой, с секретом! – наконец  заулыбался комендант.
     Напряг, вызванный неожиданным появлением генерал-прокурора, явно прошел.
     - Его тоже Семка сотворил. По моим проектам, правда.
     - Да что вы говорите! С секретом и стол! Чудно! Ну и в чем же секрет?
     - Вы уж не обессудьте, ваша светлость, - застеснялся Чернышёв, поднимаясь со стула: - Мы, вы же знаете, люди простые, бесхитростные. Как  и все определенные слабости имеем, которых сами же и стесняемся. Да и не особо надо, чтобы наши слабости кто-то посторонний видел. Правда, же?
     - Просто не в цель, а в самый глаз говорите!
     - Вот и сделал я игрушку для себя и для друзей своих.
     «Дело сладится» – пронеслось в голове Куракина – «Раз начался разговор о заветном. Да в трезвом состоянии. Можно считать добился я своего. Этот, старый хрыч, хочет или не хочет, но будет на моей стороне. Только бы не переборщить».
     - Горю нетерпением увидеть, что это! – произнес князь.
     - Еще раз прошу у вас прощения, еже ли что-то не так, ваша светлость.
     Андрей Гаврилович встал со стула, подошел к тумбе и нажал возле одного из углов столешницы на листик виноградной лозы. Послышался тихий шелест подъемного механизма. Столешница разошлась  в разные стороны. Из глубин тумбы поднялась полка, на которой стояла пузатая бутылка рома, два оловянных стакана и корзинка с двумя яблоками, двумя кусочками сыра, двумя свежими огурчиками и небольшой связкой санкт-петербургских сушек, что славились и в то время по всей России.
     «Господи! Только пирогов с зайчатиной не хватает!» - подумал князь: - «Он что, знал о моём приходе? Невероятно! Но почему стол накрыт на двоих?» Словно услышав мысли генерал-прокурора, Чернышев сказал:
     - Я его всегда на двоих заряжаю. Что делать! Одиночеством господь меня за грехи наказывает. Нет никого рядом. Ни жены, ни друзей. Один Антипушка. Но со слугой бражничать…, нет, это не достойно как мне, так и ему. А так вот, словно и был со мной кто-то, кто-то меня послушал и в горечи моей утешил. Иллюзия…, но хорошая иллюзия.
     - Потешили вы меня, господин комендант, потешили! – генерал-прокурор совсем по-другому посмотрел на Андрея Гавриловича.
     «Вот ведь жизнь-стерва! Все его предают. Предают всю его жизнь. Все на него доносят. Все его бросают, топчут, забывают. Слуги, камергеры, лакеи, цари, царицы. Носится по жизни, как осенний листок по воле беспутного ветра. А ведь вот – дослужился до генерал-аншефа. А ему ли по плечу цена такая? Да и зачем она ему, если все осталось в прошлом. В прошлом! И единственная любовь там… А случится что, я тоже предам его и глазом не моргну. Вот оказия!» - так размышляя, князь, молча, наполнил два стаканчика янтарным ромом и подал один все еще стоящему перед секретным столиком Чернышёву.
     Выпили молча. Каждый думал о своём. Ром был голландским, выдержанным, крепким. Но в голову не ударял, а вот лицо румянил.
     - Вот что, Андрей Гаврилович, садитесь-ка вы поближе. Так и удобнее будет, да и говорить я буду в полтона, - Куракин взял в кулак сушку и с хрустом разломил её: - Вы что ж все еще любите её?
     Неожиданный вопрос князя застал коменданта врасплох. Он как-то съежился, дернулся, замигал глазами, ладони сжал в кулаки.
     «А кулак то у него, ого, молотобойный. Такой врежет, мало не покажется. Да только никогда и никому он не врезал. Да и надо ли было. Может поэтому и жив до сих пор».
     - Это вы о чем, ваша светлость? – хрипло произнес Чернышёв.
     - Так я о Екатерине Алексеевне говорю. А что? Это разве не правда? Меня на свете еще не было, когда вас  арестовали по доносу Девьера. Когда подрос и мог соображать, каких только легенд в дамских салонах не наслушался о ваших похождениях. И как вас пытали каленым железом в Рыбачьей слободе. И как вас бил палач «Костяная нога». И как на свидание с вами сама Екатерина Алексеевна приезжала. И как плакала на вашей груди. А уж письма, какие она вам писала, а вы ей… Поэма! Все это разве выдумки?
    - Каленое железо было. «Костяная нога» был. Письма были только первые полгода. А потом, как только следствие спустили на тормоза, так и письма прекратились.  А вот любви…  Да кто её знает. Это ж как кто думает об этом, как кто представляет. Да и святое таинство сиё есть, не каждому понять душу чужую.
    - А это правда, что «Костяная нога» одним ударом своей ноги мог поломать человеку ребра? С детства меня этот вопрос беспокоит.
    - Мог и ломал, ваша светлость.
    - И вам…?
    - И мне тоже. Чем я других хуже.
    - Так как же вы…?
    - Ан ничего. Отлежался. Дышать было больно поначалу. Всю грудь ломило. А потом, когда из каморы меня на поселение перевели и поместили к одной вдовой рыбачке под постоянным караулом, та меня и выходила по - настоящему. Грудь рушниками перетягивала. Рыбий жир внутрь, рыбий жир снаружи. И вот. Никаких последствий, никаких болезненных реакций…
     - А правда то, как вы «Костяной ноге» отомстили за истязания?
     Чернышёв засмеялся. Он тоже в своё время познакомился со всеми этими легендами о горячей любви между великой княжной и красавцем камер-лакеем её беспутного мужа великого князя Митрофана, что ходили по дамским салонам в «секретных» списках. «А ведь он мальчишка совсем. Так и верно 37 лет отроду. Пороха не нюхал, еще, дела большого не сотворил, видно и настоящей любви не попробовал. Той любви, что не только с ума сводит, но и по жизни ведет, как звезда ясная» - подумал в свою очередь Чернышёв.
     - Да, что уж скрывать все от вас, господин генерал-прокурор. Вы наверно все это в документах тайной канцелярии прочитали. Взял грех на душу. Когда меня освободили и направили в Оренбургский гарнизон, отпросил я неделю для решения своих дел в Рыбачьей слободе. Не было у меня ни плана, ни желания не только мстить «Костяной ноге», но даже и видеть его. Главное – хотел я, как положено, отблагодарить рыбачку за своё излечение. Но встретился с «Костяной ногой» на узкой дорожке. Не узнай он меня, так бы и разошлись мирно. Узнал. Зарычал как зверь. С ножом на меня кинулся. Пьяный был. Из кабака шел. Я руку его перехватил, да не в ту сторону удар направил. Он сам на свой нож и напоролся. Прямо в сердце. При мне же ничего не было, ни ножа, ни сабли, ни пистоля. Не положено пока было. Да и свидетели были, что подтвердили, что это он первым на меня кинулся. Ну и конечно помогло, что под приказом о моем освобождении стояла подпись самой Елизаветы Петровны. А просила об этом их императорское величество «матушка» моя – Екатерина Алексеевна. Но это все. Больше мы ни разу с ней не виделись, о встречах не помышляли. Она жила своей жизнью, я своей.
     - Эх, развеяли вы, Андрей Гаврилович, мои юношеские грезы, как ветер дым. А уж я в молодости представлял себе и поцелуи страстные, и вздохи при Луне, и тайные послания, и схватку на шпагах не на жизнь, а на смерть. Хорошие списки были. Прелесть, а не списки. А вот у нас с вами дело по другим спискам будет.
     И князь Куракин коротко рассказал генерал-аншефу историю обнаружения списков бедного монаха и их краткое содержание.
     - Вы прекрасно понимаете теперь, господин генерал-аншеф, что дело это совсем не простое. В настоящий момент возок с этим арестантом приближается к Санкт-Петербургу. Император желает лично поговорить с ним. Завтра встреча не получится. У его императорского величества с утра вахт-парад, потом Совет, потом обзор выполнения его распоряжений по приведению Санкт-Петербурга в порядок. Потом стояние у гроба отца в парадной форме, ну и еще тысяча и одно дело. Очень занят. А вот 12 декабря он до обеда свободен и будет намерен этого монаха принять. Так мы прямо к утру 12-го и будем готовиться. Монах этот по личному приказу Екатерины Алексеевны был заключен полковником Колюбякиным в камеру за нумером 22. Вы представляете, что это за камера?
     - Да, ваша светлость. Имею представление. Врагу не пожелаю там очутиться.
     - Васильев был заключен в марте месяце этого года. И того просидел 9 месяцев и 12 дней, в полном узилище.
     - Боже мой! Зачем же для 22-й полное узилище?! – в сердцах воскликнул Чернышёв: - Там и без него не сладко, а тут еще ручные и ножные кандалы.
     - Вот и Их императорское величество так же думает. Поэтому возможно и решил, сначала этого монаха через нашу с вами проверку пропустить. А вдруг он с ума сошел в этой душегубке? Вдруг заболел чем-то? Хотя в своей депеше на моё имя и по моему приказу, полковник Кулюбякин докладывает, что чувствует он себя хорошо, трезвый ум сохранил. Вот только спать в тишине не может. Мерещится ему в тишине всякое. Голоса какие-то слышаться. Прямо Жанна Д, Арк русская. Одним словом есть в нем что-то такое, что нам простым смертным непонятное. Вот это мы и должны выяснить.
     - Но, каким образом, - задал вопрос, немного ошеломленный комендант.
     - А мы сделаем так. Вот личный приказ Их императорского величества о том, что вы, генерал-аншеф Чернышёв Андрей Гаврилович, на три дня освобождаетесь от исполнения своих обязанностей коменданта Санкт-Петербурга и Петропавловской крепости. Ничего, пусть Бельмешев поработает немного. Он хоть и не прямой ваш помощник, но как добрый конь все время копытом бьёт и землю роет. Срок начинается с сегодняшнего дня. Теперь давайте решим, где  мы определим нашего сидельца на временное проживание?
     - Я так понял, что камеры Алексеевского равелина исключаются.
     - Как и другие камеры тоже. Нужна простая домашняя обстановка.
     - Тогда лучше не сыскать, как комната моего  чухонца Семки, что в отъезде. Она здесь, на втором этаже, рядом с комнатой Антипа. Комната чистая, скромная, теплая.  Ничего лишнего. Да и мне удобнее будет за ним приглядывать.
     - Так, хорошо. Когда буду уходить, вы мне её покажите. Хорошо?
     - Непременно, ваша светлость.
     - Мне будет недосуг. Их императорское величество повелел его постоянно завтра сопровождать везде. Так уж вы сами. И разместите, и помойте, и подстригите, и оденьте во все приличное. Он расстрижен. Поэтому все светское, крестьянское, но чистое и добротное. Деньги на это я вам выпишу. А самое главное! Вы, Андрей Гаврилович, я понял, человек открытый, добрый, душевный. Побеседуйте с ним, поговорите, займите беседой по ночам. А о результатах этих бесед в обязательном порядке мне письменный доклад с соблюдением всех необходимых для сохранения секрета условий. Думаю, вам будет интересно и не так тяжело все это провести. Как вы на это смотрите?
     - Что ж, ваша светлость!  Я готов!
     - Вот и прекрасно! Теперь самое главное. О нашем деле знают сейчас три человека. Император, я и вы. Больше не должен знать никто. Если кто из нас двоих проговорится, или просто намекнет четвертому в приватной беседе об этом. Я даже не знаю, что с этим человеком будет. Злейший враг государства Российского самое легкое наказание. Вы меня понимаете?
     - Понимаю и постараюсь не подвести, - просто сказал Чернышёв.
     - И последнее. Без слуги дня три справитесь? – смотря прямо в глаза коменданту, произнес Куракин.
     - Так, я еще не инвалид, кажется, да и Полина, повариха с девками есть. Если уж что, они помогут, - ответил Чернышёв.
     - Тогда я вашего слугу часа через два к себе вызову и подержу у себя в подвальчике до окончания нашего предприятия. Ничего, там тепло, мышей нет, лучше, чем в Зимнем дворце. И накормлю, и напою, и развлеку. Хорошо?
     - Воля ваша, ваша светлость. Но Антип верен мне до гроба.  Обязан, чуть ли не жизнью. Я его от колодок спас в своё время. Пожалел, слугой по обоюдному согласию сделал…
     - Ничего. Для него это даже и к лучшему. Меньше знаешь, крепче спишь, - твердо сказал генерал-прокурор, а сам подумал: «Правду говорят: «Не делай людям добра, не получишь и зла».
     - Но с ним там ничего такого, не будет? – спросил Андрей Гаврилович. 
     По тону его голоса было видно, что он искренне переживает за своего Антипа.
     - Ничегошеньки – ничего! - засмеялся Куракин, беря в руку бутылку рома: - Вы не волнуйтесь. Мы с вами люди государственные. Нам такие дела не впервой вершить. Да и по статусу положено. А его дело сторона. Так ведь? Так! Вот мы и сделаем эту сторону как можно яснее. Не был, не видел, в Тайной экспедиции по приказу генерал-прокурора сидел, за то, что яйцо утром не в крутую, а всмятку слопал. Давал объяснения по этому делу.
     - А вы веселый и легкий человек, ваша светлость, - приободрился генерал-аншеф.
     -  Так иначе нельзя, Андрей Гаврилович. Иначе тоска и полная безысходность будет. Все решили. Все определили. Все взвесили. Пора и на посошок! – князь быстро налил стаканчики.
     Они выпили. Комендант привел стол в обратное действие.
     - Капитан! Мы уходим! – крикнул в дверь князь.
     Дверь распахнулась. В комнату вошли гусарский капитан и Антип с княжеской шубой и шапкой. Куракин слегка брезгливо взял свою шапку, надел на голову, отказавшись от помощи слуги, сам набросил шубу на плечи. Он прекрасно сознавал, что без доносительства сам смысл существования тайной экспедиции пропадал, но что делать, если терпеть не можешь фискалов!
    - Итак, уважаемый Андрей Гаврилович, готовьтесь к нашему делу. А о прибытии вы будете заранее оповещены вот этим капитаном и никем другим. И спасибо за приятный вечер и за угощение. Ваш ром прекрасен! Да, а в остальном не переживайте, многие продают пироги с зайчатиной, но Александр Данилович как был один, так им и вошел в историю. Многие ищут любви сильных мира сего, но Григорий Александрович тоже один единственный. И, поверьте, других уже не будет.
   

     С этими словами, совершенно непонятными как гусару, так и слуге, князь вышел из кабинета и в сопровождении коменданта пошел осматривать комнату чухонца Семки.
**********
     Карета генерал-прокурора дернулась на очередной колдобине по дороге в тайную экспедицию.
     - Ефим! Полегче, полегче дорогой! – крикнул князь Куракин.
     - Ваше сиятельство! Можно вопрос задать? – произнес капитан гусар, сидящий напротив Алексея Борисовича.
      - Задавай капитан, задавай, - спокойно с легкой зевотой сказал генерал-прокурор.
     - К чему весь этот балаган? Не проще ли, взять этого сидельца, в пыточной спросить по настоящему, а там и в распыл отправить. Этим и концы в воду, и спокойствие приобретаются.
     - Молодой человек, запомните на всю жизнь. Первое  - знание никогда не бывает лишним. Второе – дающий знание стоит очень дорого, дороже любого бриллианта в  короне Российской империи. Третье – отвергающий приобретение знаний подобен  беспробудному пьянице. Сам себя гробит, окружающим житья не дает, да еще и мнит себя центром вселенной. И последнее, четвертое, - только знание дает силу и власть, только знание способно возвеличить человека. Здесь не важно, будет этот человек на троне, или ютиться в убогой каморке. Сам факт обладания знанием делает человека богаче любого принца и короля с мякиной в голове. Да и сама жизнь всем своим существованием говорит нам – лишь в знании успех любого дела, лишь в знании победа над любым врагом, лишь в знании благоденствие народа живущего под твоей рукой. Зная – побеждаешь. Советую вам взять эти слова для своего будущего девиза на рыцарском гербе.
     - Ну что вы, ваша светлость! Времена рыцарей давно прошли! – улыбнулся Кропивницкий, играя темляком своей сабли.
     - Ошибаетесь, молодой человек, они только начинаются.

Россия.  Санкт-Петербург. Тайная экспедиция. Кабинет генерал-прокурора. 11 декабря 1796 года. Вечер.
     - Гришка! Бисов сын! А ну, ко мне! Быстро! – раздался зычный голос князя Куракина, дверь с треском распахнулась, и в кабинет не вошел, а  ворвался генерал-прокурор в покрытой инеем шубе и со всеми признаками окончательного и полного замерзания.
     Коллежский советник Макаров, что став за эти несколько дней правой рукой генерал-прокурора по  его распоряжению перешел со своим столом в его кабинет и в его отсутствии выполнял по мере надобности его обязанности, быстро встал из-за стола и, поспешив к своему начальнику, стал ему помогать снимать шубу.
     - Черт возьми! Как я замерз, Алешка! Как я замерз! Не погода, а ад кромешный! С утра раннего на улице. А там снег, ветер. Ветер и снег. Ух!
     - Ваша светлость, пожалуйте к печке. Её сегодня хорошо протопили. Сразу легче станет.
     - Мне от другого легче станет, дорогой ты мой…
     - Я здеся, Ваш свет! – прервал князя слуга вбегая в кабинет.
     - Ты где охламом пропадаешь!? Ты почему господина своего не встречаешь, как положено!? Батогов захотел!? – взъярился Алексей Борисович.
     - Виноват, Ваш свет! По нужде на полминуты отлучился, а тут и вы пожаловали! – стал оправдываться Гриша, принимая от Макарова шубу и шапку князя. Но по внешнему виду шельмеца было всем ясно, что особо виноватым он себя совершенно не считает, а посыл о батогах, как и всех  других прелестях наказания, так посылом и останется. Не впервой!
     - Ох! Избаловал я тебя, Гришаня! Ох! Избаловал! И если ты сейчас не прогнешься, то точно батогов получишь! – генерал-прокурор прошел к печке и прижался к ней спиной: - Тезка, ты обедал?
     - Не успел, ваша светлость. Дел много накопилось, а за работой и не заметил, как вечер наступил. Да тут еще вам…
     - Потом! Потом! Потом! – устало  махнул рукой князь и  сердито посмотрел на слугу.
     - И так, сиятельный Гришка! Получай задание. Два стакана. Штоф водки. Два взвара медовых горячих. Два куска оленины  копченой. Да молодой! Ты слышишь! Не старой, что не прожевать, а молодой, что б таяла во рту. И куски в ладонь. Да не мою, а твою, бестолочь! Ну, там остальное, ты знаешь. Огурчики малосольные, капуста квашенная. Да и квасу, квасу обязательно. Кувшин! Да такого, чтоб дух захватывал. Понял?
     - Счас нести, Ваш свет? – просто и спокойно ответил Гриша, держа в руках барскую шубу, как самую дорогую ценность в его жизни и с любовью во взгляде наблюдая за яростью своего хозяина.
     - Что?! – не понял Куракин.
     - Я говорю, счас нести, али чуть позжее, как согреетесь, ваш свет!
     - И за что это я тебя так люблю, Гриша? – тихо произнес Алексей Борисович: - Давай сейчас, дорогой!
     Буквально через десять минут в уголке отдыха кабинета, был накрыт маленький столик, на котором кроме указанных князем деликатесов, красовались и буженина, и грибки, и яблоки моченые, и ватрушки еще горячие и многое другое. Куракин полулежал на диване, завернув ноги в теплый плед. Макаров сидел рядом на стуле. Слуга, проконтролировав начало пиршества и убедившись, что господам все пришлось по вкусу и больше ничего не надо, молча, сделал хозяину знак, что, мол, я, если что, буду за дверью, вышел. Как только дверь за ним закрылась, Макаров в полголоса сказал:
     - Ваша светлость, приходил до вас генерал-аншеф Чернышёв. Просил на словах передать, что у него все готово и все в порядке, а также пакет его печатью опечатанный. Я этот пакет в тайник положил.
     - А чего не на стол просто? – спросил  князь, отправляя в рот кусок буженины.
     - Так вид у генерал-аншефа был такой встревожено-взволнованный, что я сразу понял – тут какое-то секретное дело. А посетителей сегодня было предостаточно. Подумал не надо это послание афишировать. И от греха подальше его и спрятал.
     - Правильно сделали, господин коллежский советник. А теперь вычеркните и генерал-аншефа, и его послание из своей памяти раз и навсегда. Не было никакого генерал-аншефа сегодня, а значит и пакета, тоже никакого не было. Его кроме вас кто-то  видел.
     - Думаю, что нет. Он свой приход подгадал так, что в этот момент в кабинете был только я, и в коридоре тоже шагов слышно не было.
     - Будем считать, что так и было. Но если все же кто-то что-то видел и начнет спрашивать, то приходил комендант проведать, как идет дело его слуги Антипа, что вчера на дознание взяли. Да, как он там, в подвале?
     - Так все нормально. Вчера я прокатил его по придуманной вами сказке о измене государю императору его куратора Юргена фон Баха. Попугал немного. Даже словесно нелицеприятно обозвал два раза. Потом сменил гнев на милость. Дал бумагу, чернил и заставил писать объяснительную записку о их совместной деятельности. А далее намекнул, что пока идет следствие, сидеть ему у нас, что все еще может для него обернуться просто небольшим испугом и что теперь он обязан работать как агент только через меня.
     - Одним словом, ты Лешенька, его вербанул.
     - Ваша светлость, я что-то не так сделал?
     - Да нет! Все правильно. Как мы и договаривались. Чернышёв прикипел к нему. Как слуга он не плох. Я видел. Старик один - одинешинек. Пригляд за ним нужен. Так пусть все так и остается. Справочку по этому Юргену подготовил?
     - Да, на вашем столе в синей папке лежит.
     - Он все в том же звании и в Оренбурге находится?
     - Да.
     - А не послать ли нам его с выполнением государственного задания  подальше Оренбурга?  Конечно, повысив незначительно в звании.
     - У меня тоже такая мысль возникла, ваша светлость. Есть место на Камчатке и дело там…
     - Нет, нет! Это слишком уж! У него наверно и детишки есть, и жена больная. Нет. Давай его, в Томск определим и повысим сразу на два класса. Вот тебе будет и шуба жене, и вкусные пряники детишкам. Ты просмотри положение с советниками в этой губернии. Кого-то в центр переведи, а на его место нашего кандидата. Хорошо?
     - Как скажете, ваша светлость.
     - Ну, все! Согрелся. Теперь и по домам можно. Достань мне пакет. А то я еще не привык ко всем этим механизмам. Дома посмотрю. И скажи Гришке, что бы возок с медвежьей полостью подавал. Я завтра чуть свет у императора.
     Вот так и по сей день, часто решаются судьбы человеческие, причем в любом государстве и при любом строе. Что-то за тобой значится, к чему-то ты не положенному тебе знать только прикоснулся или со временем это твоё прикосновенное стало как заноза в заднице власть имущих или власть эту поддерживающих – тут и является основной принцип решения всех проблем: - «С глаз долой из сердца вон!». Орден? Да, пожалуйста! Звание? В обязательном порядке, чтоб не плакался в дороге и ничего не таил в душе. И покатил ты туда –«где Макар коров не пас».
     Князь Куракин скинул плед, встал с диванчика и передернул плечами. Бррр!!! Опять в этот холод выходить. В этом году зима разыгралась не на шутку.

«ВОИНЫ»
СССР. Район Сталинграда. Декабрь 1942 года.
    Зима разыгралась не на шутку. Первые дни декабря 1942 года майор Люфтваффе барон Хельмут фон Роттниц встретил в унылой, морозной и снежной русской степи. Полевой аэродром, куда ему было приказано перегнать эскадрилью, которой он командовал, располагался у небольшого населенного пункта со странным названием Морозовск и был очень похож на те аэродромы северной Африки, что несколько месяцев назад покинули «коршуны» Роттница. Только палящее африканское солнце здесь сменил жгучий мороз, всюду проникающий песок пустыни – белый снег. А песчаные бури, что неожиданно обрушивались на непривыкших к этому явлению природы европейцев, заменили, секущие кожу лица крупинками снега, зло, воющие метели. Все же остальное было, похоже, до мельчайших деталей. Безграничные ровные, как стол, пространства на все стороны света, минимум растительности и черная скука в дни нелетной погоды, а таких дней видимо впереди было вполне достаточно, чтобы сойти с ума в этом «белом безмолвии». На эту мысль наводило то, что вот уже второй день за окном офицерского барака бушевала самая настоящая  буря, которой, казалось, не будет конца.
     Барон выругался, глядя через оконное стекло на белый свистящий ад, что царил на улице, и, сев в кресло, налил себе французского коньяка в свой походный серебряный бокал с фамильным гербом на выпуклом боку. Душистая горячая струя обожгла небо и приятным теплом разлилась в желудке. Соблюдая раз и навсегда установленный им самим ритуал, Хельмут достал из деревянной, инструктированной затейливым орнаментом, шкатулки первую за день сигару, обрезал её кончик и закурил. Горьковато-сладкий аромат настоящей «вегуэрос» (высший сорт гаванских сигар) заполнил собой все пространство вокруг барона. Слегка закружилась голова от крепости табака. Дым призрачными бело-голубыми разводами медленно поплыл в воздухе. И словно под действием каких-то потусторонних, магических сил все то, что раздражало и нервировало Роттница совсем недавно: и эта белая кутерьма за окном, и это вынужденное бездействие, и эта варварская насквозь пронзенная морозным злобным ветром страна – все это куда-то отдалилось, скрылось за завесой сигарного дыма. А на их место пришло тепло, покой и уверенность в том, что все это скоро пройдет и в небесной вышине  вновь вспыхнет солнце. И тогда призывно заворчит мотор его верного боевого друга истребителя. В груди проснется непередаваемо сладкая жажда полета и это враждебное свинцовое небо безропотно и покорно примет в свои объятья  стосковавшихся по нему  «коршунов» майора, которые рассекут своими крыльями эту белёсую муть, а горячими струями свинца сметут на своём пути любого, кто посмеет преградить им дорогу.
     Хельмут улыбнулся. В свои сорок два года он становился сентиментальным. Это явно не красило представителя одной из древнейших  немецких фамилий, которая вела свою родословную со времен германского императора Фридриха I Барбароссы и славного Тевтонского ордена. Мало кто из аристократов и родовитой знати современной Германии мог похвастаться таким происхождением. Это накладывало на  Роттницев определенные, неукоснительные в выполнении, правила поведения в обществе и, закаленные горнилом веков, понятия о долге, чести и собственном достоинстве.
*******
     А все началось с простого ленного крестьянина Барбароссы по имени Гуго, что за свою силу, смелость и ловкость в охоте на зверя имел прозвище «Вепрь». В 1184 году, в честь женитьбы своего сына Генриха на наследнице сицилийского престола Констанции, Фридрих I устроил роскошный съезд близ Майнца, что стал одним из самых пышных праздников, какие только знала средневековая история. Конечно, не обошлось без традиционной императорской охоты. Вот во время её и произошло событие, которое послужило началу рода Роттницев. Как гласят семейные хроники, в один из дней этой охоты Барбаросса оказался на волосок от гибели при встрече с раненным и обезумевшим от боли секачом, что вылетел на него из подлеска настолько неожиданно, что лошадь под императором испугалась, сбросила с себя всадника и умчалась прочь. Фридрих I оказался один на один перед разъяренным зверем, вооруженный лишь коротким кинжалом, боевая секира и копьё для охоты остались притороченными к седлу. А, выделенные для охраны императора, рыцари сильно отстали от своего властелина в густой лесной чащобе. Да и не любил Рыжебородый того, что бы его кто-то опекал. Рожденный во времена, когда сила, смелость и ярость одного была залогом успеха в любом деле и вела  к победным вершинам, он всегда и во всем надеялся только на самого себя и был всегда впереди как истинный рыцарь и истинный император. Фридрих успел вытащить кинжал и стал уже подниматься с земли, когда секач зло, завизжав, бросился на него. При всей быстроте и ловкости императору все же не удалось бы нанести зверю смертельный удар или отпрыгнуть в сторону. Судьба явно отмеряла последние секунды его жизни.  И тут на его счастье из кустов выскочил Гуго. Не останавливаясь ни на мгновение, он рубанул топором и одним ударом снес зверю голову. Барбаросса был восхищен силой и ловкостью своего ленника. Не каждый тренированный и закаленный в сражениях воин мог бы с ходу, практически не целясь, да к тому же простым топором, а не отточенной и сбалансированной секирой, снести голову тоже не стоящему на месте секачу. В благодарность за свое спасение, и отмечая высокое мастерство Вепря, император освободил Гуго и его семью от ленной зависимости, произвел своего спасителя в императорские егеря, а деревню под названием Ротнив, из которой тот был родом, вместе со всеми крестьянами, что жили в ней, особой грамотой отдал ему в вечное пользование. Так Гуго Вепрь стал императорским егерем и вассалом Фридриха I.
     В мае 1189 года Фридрих I со стотысячной армией двинулся в крестовый поход на Иерусалим. Известие о том, что султан Салах-ад-Дин в 1187 году взял Святой Град приступом и полностью овладел им, поразило всех в Европе. Одним из первых на это событие откликнулся Барбаросса. Он клятвенно заявил, что не успокоится до тех пор, пока не вернет христианскому миру захваченные мусульманами святые места. По счету это был третий крестовый поход. В нем, кроме Барбароссы, приняли участие английский король Ричард I Львиное сердце и король Франции Филипп II Август. Но если английский и французский короли добирались до Святой Земли морем, то германскому императору пришлось идти сушей по не всегда приветливым землям. Вместе с ним в поход отправился и Гуго Вепрь со своими сыновьями Михелем и Гертом. От своего лена он выставил  в армию императора десять копейщиков в полной амуниции и двадцать лучников, чем заслужил одобрение и похвалу из уст самого сюзерена. Для облегчения похода  войск, Фридрих разослал государям тех земель, через которые планировал провести свою армию, послания с просьбой содействовать всячески этому богоугодному делу. И только Византийский император Исаак II Ангел довольно враждебно отнесся к просьбе Барбароссы оказать помощь и содействие немецкому крестоносному войску при пересечении им подчиненных ему земель. Тем более что Рыжебородый во Фракии заключил союз с мятежными по отношению к Византии сербами и болгарами. Началась самая настоящая необъявленная война между немцами и византийцами. Византийская империя переживала трудные времена. Армия была ослаблена внутренними распрями. Знаменитые полководцы: Алексей Вран, победитель норманнов в 1185 году, и Константин Ангел, погибли, участвуя в мятежах против Исаака II. Поэтому серьезной опасности для крестоносцев не существовало и в открытом сражении, на ровном поле они  в пух и прах разгромили бы византийцев. И те, чувствуя это, применили тактику засад, неожиданных нападений, особенно, когда армия Фридриха I вступила в горные районы Македонии. К тому же воинские подразделения в Македонии были поставлены на «местный прокорм», то есть из казны им денег не платили уже несколько лет, и они были вынуждены заниматься самым настоящим грабежом и разбоем среди местного населения. Поэтому в вооруженных столкновениях с немцами их интересовал больше обоз оных, чем сама армия.
     Однажды в горном ущелье крестоносцев поджидала  засада, имевшая именно такую цель. Отряд византийцев, общим числом где-то около пятисот человек, затаился в узком проходе между скалами, что вел от ущелья к долине, лежащей за горными отрогами. Сам проход был скрыт от глаз густым кустарником. Они пропустили основные силы Барбароссы, а когда пошел обоз, совершили нападение. Охрану обоза с этой стороны несли копейщики Гуго. Они полегли первыми, но сдержали нападавших и не дали всему отряду византийцев ворваться в ущелье. Вепрь с сыновьями прибыли к месту схватки вовремя и в ход пошли их секиры. Они в течение часа сдерживали натиск противника, который, зная о том, что путь ему преграждают лишь три человека, с какой-то сверхъестественной яростью пытался прорваться до такого близкого и желанного обоза немцев. Когда Рыжебородый с рыцарями пришел на помощь своему егерю, его глазам предстала страшная картина. Гора трупов блокировала проход, кровь стремительными ручьями бежала по скату в долину, а перед этой искусственной горой стояли три, не похожие на людей, существа. Они были обнажены до пояса и все покрыты кровью своих противников. Их руки судорожно сжимали багровые секиры, и когда рыцари попытались разжать им пальцы, то оказалось, что они намертво слились с рукоятями. Глаза этих существ были одновременно безумны и печальны. Словно они жалели о том, что уже некого рубить и пластать своим оружием. Что все противники либо убиты, либо бежали с поля боя, а победа почему-то не приносит радости и счастья, так как с её приходом пропадает упоение движением и экстаз ярости при виде умирающего врага. Вот тогда Барбаросса и произнес: «Я одновременно счастливый и глубоко несчастный человек, ибо мне довелось видеть одновременно и радость победы и горечь в ощущении того, что путь к этой радости уже пройден и больше не повторится, а именно в этом пути и есть сущность бытия». Вепря с сыновьями привели в чувство только тогда, когда окатили с головы до ног холодной водой. Лишь после этого секиры выпали из их рук, и они как снопы в полном изнеможении повалились на землю и сразу уснули.
     Через три дня германский император в торжественной обстановке перед построенной по парадному армией чествовал героев этого сражения. Гуго с сыновьями были лично Фридрихом посвящены в рыцари. Он сам вручил им освященные мечи и рыцарские пояса, закрепил на каблуках золотые рыцарские шпоры, подвел к каждому боевого коня и вручил щиты с гербом: на красном поле белый единорог в обрамлении дубовых листьев с девизом «Честь и верность». После этого они преклонили колено и поклялись в верности своему сюзерену в лице германского императора. И с последними словами клятвы каждый из них получил благословение своего сюзерена в виде звонкой затрещины, произведенной его тяжелой рукой. Так далекие предки майора стали рыцарями.
     Весной 1190 года Барбаросса с помощью греков переправил свою армию в Малую Азию, и начались непосредственные военные действия против войск султана Салах-ад-Дина. Там, в Сирии, 10 июня 1190 года после изнурительного марша под палящим солнцем на берегу небольшой горной речки под названием Салеф был разбит лагерь для отдыха, и истомленный солнцем император решил освежиться в её водах. Холодная как лёд вода, стремительно бегущая с заснеженных горных вершин, сделала то дело, которое пытались совершить все великие владыки мира сего вот уже на протяжении более сорока лет. Сердце Фридриха I Барбароссы не выдержало резкого перепада температур и перестало биться. Следует  иметь в виду, что императору было в это время почти 70 лет от роду. Это был страшный удар для всей германской армии. Некоторые вассалы со своими отрядами после непродолжительного раздумья откололись от основных сил  и повернули назад. Оставшуюся часть армии возглавил сын Барбароссы герцог Фридрих Швабский. Тело императора залили медом, чтобы предотвратить его разложение от жары, и поход был продолжен. Путь германцев теперь лежал в Антиохию. Бессменный караул у гроба почившего Барбароссы несли самые близкие к нему рыцари. Среди них был и Гуго с сыновьями. На всем протяжении этого скорбного пути мусульмане ни разу не атаковали своих противников. Они словно тоже отдавали честь славному воину и настоящему императору германских земель. В Антиохии состоялось торжественное погребение Фридриха I в местной церкви Святого Петра. Далее герцог Швабский повел армию к крепости Акра, в надежде соединится под её стенами с армией английского короля Ричарда I Львиное Сердце. Но судьба стала неблагосклонна к германцам. В пути разразилась эпидемия чумы. Одним из первых умер сам Фридрих и на этом для немцев третий крестовый поход закончился. Гуго с сыновьями и довольно большой военной добычей вернулся на родину. В окрестностях своей деревеньки они построили замок, который назвали Роттниц и стали именоваться, как и подобает рыцарям, посвященным в рыцарство самим императором, фон Роттницы. Правда, замок даже по тем временам был убог и беден. Круглая трехэтажная каменная  башня даже отдаленно не напоминающая настоящий донжон, окруженная частоколом из толстых заостренных вверху древесных стволов, и несколько деревянных, хозяйственных построек внутри ограждения. Но это все же был рыцарский замок, над вратами, которого гордо висел щит, где на красном поле белел силуэт единорога в обрамлении дубовых листьев и змеился вымпел с девизом «Честь и верность».
     В годы правления римско-германского императора Генриха VI, сына Фридриха I Барбароссы, Роттницы значительно увеличили свой лен. Летом 1193 года, возвращаясь от Леопольда Австрийского, император остановился в Майнце. Он был в прекрасном настроении. И на это были веские причины. Леопольд Австрийский, получив от Генриха незначительные уступки и смехотворную сумму, уступил ему своего знаменитого пленника, а именно английского короля Ричарда I. Тот к тому времени уже имел своё прозвище «Львиное сердце». Им наградили его сарацины за безжалостную казнь трех тысяч пленников, когда он не получил обещанный выкуп за гарнизон Акры, которую взял штурмом 11 июля 1191 года. В Майнце в романовском «имперском» соборе Санкт-Мартин в присутствии архиепископа майнского король Англии на святом кресте принес императору вассальную клятву и обещание оказать помощь в решении проблем с Сицилийским королевством. Но и это не всё! Орденский дом тамплиеров, что находился в Майнце, с разрешения их командорства в Кёльне выплатил Генриху выкуп за Ричарда в размере 150 тысяч марок золотом. Да, что не говори, лето этого года выдалось для римско-германского императора невероятно удачным. В один из этих радостных, наполненных весельем и пирами дней вспомнил он о рыцаре белого единорога и послал за ним, что бы от живого свидетеля узнать о последних деяниях своего знаменитого отца. Гуго с Михелем и Гертом прибыли в резиденцию императора. Сам Вепрь был не очень силен в красноречии, поэтому на вопросы государя отвечал его старший сын Михель. Он и поведал Генриху и о знаменитой охоте, и о сражении в горном ущелье, и о посвящении в рыцари, и о первых схватках с воинами Салах-ад-Дина. Закончил же он  трагическим купанием императора,  траурным походом в Антиохию и  погребением великого Барбароссы в церкви Святого Петра. Молча выслушали эту правдивую повесть император Германии и король Англии. Когда Михель замолчал,  Ричард Львиное Сердце встал  со своего почетного места по правую руку от своего сюзерена, снял с пальца левой руки перстень с огромным изумрудом и, не говоря ни слова, протянул его склонившему перед ним колено рыцарю. Кто как не он, сам недавно вернувшийся из этого знойного пекла крестового похода, мог по достоинству оценить правдивость и искренность этого рассказа. Этим своим жестом он как бы отдавал дань и честь тем простым крестоносцам, которые  добывали победу и славу своим повелителям, и без которых просто терялся сам смысл в существовании самих повелителей. Не остался в стороне и Генрих. Он высочайшим повелением наградил рыцарей белого единорога землями в вечное пользование, расположенными в бассейне реки Майн на правом и левом её берегах и входящих в императорский домен. На четыре года он освободил их от налога с земли, но с условием, что фон Роттницы за свой счет построят на берегах Майна две крепости и начнут взимать с купцов императорскую пошлину за проезд по реке, две трети которой они должны вносить в казну.
     Дела фон Роттницев пошли в гору. Тем более что их первый лен входил в состав пожалованных им императором земель. Первые четыре года были самыми плодотворными и спокойными в жизни рода Гуго Вепря. Сыновья женились и отделились от отца. Старший Михель перебрался на правый берег Майна, построил там по указу императора крепость и замок, который назвал Белов. Младший Герт обосновался  на левом берегу реки, западне владений отца и тоже построил крепость и замок Шоттин. Теперь они звались как владетельные рыцари: Михель фон Роттниц-Белов и Герт фон Роттниц-Шоттин. Лен и взимание «императорской» пошлины за проезд по реке приносили стабильный и хороший доход. Это сразу отразилось на самом образе жизни Роттницев. Замки стали отвечать всем фортификационным требованиям того времени. У самих рыцарей появилась возможность иметь не только оруженосцев, но и довольно приличные по численному составу военные формирования типа дружин. Доходы позволяли закупать новое вооружение, а искусные местные мастера, обеспеченные необходимыми материалами и получавшие справедливую оплату своего труда, дополняли эти приобретения своими новинками, порой превосходящими по качеству миланских и французских мастеров. Но четыре года пролетели как один миг и на смену благополучию пришли тяжелые и кровавые времена.
     В 1197 году в Сицилии скончался римско-германский император Генрих VI Гогенштауфен. Воспользовавшись тем, что провозглашенному германским королем сыну Генриха VI Фридриху было от роду только четыре года, и находился он на Сицилии, власть в Германии узурпировал Оттон IV Брауншвейгский из рода Вельфов. Он потребовал от вассалов императорских доменов дать клятву в верности ему, как германскому императору. В числе тех, кто сохранил верность Гогенштауфенам, были и Роттницы. С этого момента на них обрушились ужасные испытания. Не один раз войска Оттона IV огнем и мечом опустошали земли рыцарей белого единорога, брали штурмом их замки. В 1210 году при обороне своего Шоттина погиб Герт фон Роттниц, а замок был стерт с лица земли разъяренными победителями. Но после ухода войск, натешившихся с огнем и опьяненных от пролитой крови, скрывавшиеся в лесах и горах жители, возвращались к своим разоренным жилищам, и лен Роттницев вновь возрождался, как птица Феникс из пепла. В узких кругах немецкой знати появилась даже поговорка: «Верен, как Роттниц, беден, как Роттниц, бессмертен, как Роттниц, но, как Роттниц, блюдет свою честь!» 27 июля 1214 года при деревушке Бувин на севере Франции французский король Филипп II Август на голову разгромил войска Оттона IV, чем сильно подорвал могущество Вельфа, и тот не смог более оставаться германским императором. В 1215 году Фридрих II вступил на германскую землю и первым делом посетил Майнц и отслужил в романовском «имперском» соборе Святого Мартина мессу по избавлению немецкой земли от козней узурпатора. Там ему были представлены те вассалы, которые, не смотря ни на что, сохранили верность Гогенштауфенам в эти тяжелые годы. Все были милостиво вознаграждены молодым императором. Кто-то получил новые земельные наделы, кому-то были возмещены убытки звонкой монетой, а Михель фон Роттниц был возведен специальным указам  в императорские бароны с правом наследования и ношения этого титула по мужской линии. По этому указу императорскими баронами становились не только сам Михель, но и его сыновья еще при жизни родителя. Так Роттницы стали баронами, и к рыцарскому гербу добавилась семиконечная баронская корона с алмазами.  Гуго фон Роттница не было на этой церемонии. Осенью 1214 года остатки разгромленной армии Оттона  IV прошли по землям его лена, и в жаркой схватке с ними он получил серьезное ранение, от которого в ноябре скончался и был похоронен в фамильном склепе церкви Святой Екатерины на территории замка Роттниц.
     О Ротницах пошла слава, как о заговоренном от невзгод клане и, что им помогает в их делах дух самого Фридриха Барбароссы. С ними стали считаться, с ними стали искать дружбы и даже стали помогать. Многие знатные фамилии Германии  считали за честь, породнится с ними. Но рыцари белого единорога отдавали предпочтение, прежде всего тем, кто славился не древностью рода, а воинскими подвигами, смелостью, трудолюбием, ловкостью и крестьянской сметкой. Сами, происходившие из простых ленных крестьян, они не считали зазорным делом, брать в жены деревенских девушек и отдавать своих дочерей за деревенских парней. Может поэтому род Роттницев, в отличие от многих баронских родов Германии не увял с течением времени. Так, когда младшая дочь Михеля Гертруда полюбила простого дружинника Пауля, славящегося смелостью и искусным владением оружием, за что его звали Ловкачом, она без особых трудов получила разрешение на замужество от своего родителя. В приданое дочери Михель фон Роттниц выделил замок Белов, а через год после свадьбы Пауль был посвящен в рыцари за героические деяния в одной из битв, что почти без перерывов велись на полях Европы в то неспокойное время. Став рыцарем, Пауль основал новую династию фон Белов, испросив на это разрешение у своего сюзерена. В 1349 году в их места пришла «Черная Смерть», которая в течение практически всей второй половины 14 века выкашивала население Европы, словно Ближний Восток, откуда и пришла бубонная чума, мстил европейцам за смерть и разрушения, что принесли они на его земли своими крестовыми походами. Потери среди людей были страшны. В поместьях фон Беловых и фон Роттницев  умерло от чумы треть крестьян, две трети дружинников, много дворовой челяди. Хозяйство пришло в запустение и перестало приносить доход. Видимо настала пора менять уклад жизни, и, посовещавшись, они решили ехать ко двору германского короля и императора «Священной Римской империи» Карла IV Люксембурга в Прагу и просить его о помощи в восстановлении разрушенного хозяйства или на занятие должности при дворе. Весной 1351 году барон Герман фон Роттниц и рыцарь Иохим фон Белов прибыли в Прагу и по прошествии некоторого времени были приняты императором. Видимо они были далеко не первые с подобными просьбами на приеме у Карла IV, потому что он сразу предложил им вступить в духовный Тевтонский Орден, и расписал все те привилегии, что они получат, став рыцарями Святой Марии Тевтонской. Деваться было некуда, да и привилегии были довольно заманчивые, поэтому просители согласились с предложением монарха и, получив от него верительные грамоты к Великому Магистру Тевтонского Ордена, отправились на подворье, что снимали рыцари-монахи в Старом Граде. Там их принял дейшмейстер ордена (особый сановник, что распоряжался землями ордена на территории Германии), что по случаю был в Праге и возглавлял посольство к Карлу IV. В беседе с ним были достигнуты договоренности о том, что Роттницы и Беловы присоединятся к посольству в августе месяце с отрядами по двадцать полностью вооруженных всадников и проследуют с ним до Мариенбурга, где будут приняты самим Великим Магистром и где принесут обет в верности Ордену. За это их «императорские» земли в Германии освобождались на пять лет от любых налогов, титул «императорского барона» оставался у фон Роттницев пожизненно и в землях самого Ордена за ними закреплялся замок с прилегающими землями в окрестностях Гольдингена, что возводило автоматически любого из Роттницев в звание комтура. В октябре 1351 года барон Герман фон Роттниц и рыцарь Иохим фон Белов надели на себя белые одежды с черными крестами, а на гербе над баронской короной стал изображаться черный крест Тевтонского Ордена.
     Началась война с Польшей и Литвой. Многие Роттницы и Беловы сложили головы на полях её сражений. Барон Вильгельм фон Роттниц был тяжело ранен в битве при Грюнвальде, а последний из рода фон Беловых, Иоганн так и не был найден ни среди мертвых, ни среди раненых, ни среди живых.
     До 1809 года фон Роттницы оставались преданными рыцарями ордена, но после того, как Наполеон своим декретом распустил его, они вернулись под крыло прусских королей, которым в будущем суждено было стать германскими императорами. К тому времени они потеряли всё. Их земли и замки были присоединены к Франции, орденские владения потеряны безвозвратно в ходе постепенного обнищания самого Ордена.  Фридрих Вильгельм IV принял с радостью от них присягу в верности, тем более, что большинство немецких князей самым настоящим образом предали его, переметнувшись к французскому самозваному императору. С тех пор фон Роттницы верой и правдой служили Гогенцоллернам. Теперь вся их жизнь была прочно связана с прусской армией. Там предки майора и познакомились с будущим кайзером германской империи принцем Фридрихом Вильгельмом Людвигом, вторым сыном прусского короля Фридриха Вильгельма III и принцессы Луизы Магленбург-Штрелицкой, который войдет в историю как Вильгельм I Германский император. Знакомство переросло в прочную дружбу, тем более закаленную в дыму сражений  1814 года. Став императором, Вильгельм Людвиг очень хотел отметить верность ему Роттницев. Он предложил произвести их в князья. На это Зигфрид фон Роттниц сказал следующее: «Моих предков произвел в рыцари сам Барбаросса, а его внук дал им баронство. Славный Тевтонский Орден знает баронов фон Роттниц, как бесстрашных воинов и дорожащих честью рыцарей. С моей стороны было бы предательством по отношению к своим предкам, что-то изменять в этом положении к личной выгоде, так как мои деяния, как в военной, так и в административной сфере стоят гораздо ниже того, что творили в истории они».
     9 марта 1888 года Вильгельм I умер, и фон Роттницам пришлось оставить двор. Из лиц приближенных к императору они превратились в настоящую армейскую касту. Самым предпочтительным родом войск для рыцарей белого единорога была, конечно, кавалерия. Но отец Хельмута барон Иоганн фон Роттниц в конце 19 века резко сменил кавалерийское седло на кресло пилота в аэроплане. В годы Первой Мировой войны он становится одним из лучших ассов германских Люфтваффе. В 1918 году, после подписания позорного для Германии акта о капитуляции Роттницы уехали в Швецию. Им не было места в бурлящем революцией немецком котле. В детские годы Хельмута традиционные сказки на ночь ему заменяли рассказы отца о воздушных поединках, о встречах с «Красным Рыцарем» бароном Манфредом фон Рихтгофеном и Германом Герингом, о последнем, славном бое – на смерть, о «Цирке Рихтгофена» в Страсбурге. Все это наложило, конечно, определенный отпечаток на мальчика, и он с раннего возраста бредил небом и самолетами. Поэтому не секунды не колеблясь, Хельмут фон Роттниц в 1933 году поступил в летное училище и в 35-м закончил его, став летчиком-истребителем.
*******
      Сигарный дым, заполнивший комнату, продолжал своё волшебное, чарующее плавное движение в воздухе, когда в дверь комнаты осторожно и тихо постучали.
     - Да! – слегка раздраженно и достаточно громко, чтобы его услышали в коридоре, произнес фон Роттниц, в очередной раз, с наслаждением затягиваясь ароматной гаванской сигарой.
     - Господин барон! Господин полковник Хаммерштат приглашает вас к себе на ужин к семнадцати часам и приносит глубокие извинения за то, что не смог в виду своего отъезда в ставку достойно встретить вас в день прилета вашей эскадрильи. Докладывает обер-фельдфебель Пауль Ротеман! – лихо, щелкнув каблуками и замерев по стойке смирно на пороге, четко доложил ординарец майора.
     Хельмут улыбнулся сквозь облако сигарного дыма. Пауль был  сыном старшего конюха в поместье фон Роттницев. Когда настал день отъезда в летное училище, отец Хельмута барон Иоганн фон Роттниц подвел к нему шестнадцатилетнего Пауля и по старому обычаю произвел его ударом по плечу рукоятью рыцарского меча в оруженосцы своего сына. С тех пор тот стал верным и практически незаменимым ординарцем Хельмута. Пауль неотлучно сопровождал своего хозяина все два трудных года в летной школе, потом была затянутая дымом гражданской войны Испания, туманная и дождливая Франция, доводящая до сумасшествия изнуряющей жарой Северная Африка и вот теперь бескрайняя морозная Россия. За это время Пауль из подростка превратился в стройного и сильного мужчину и дослужился до обер-фельдфебельского звания. Причем в его продвижении по службе, сам барон не принимал ни малейшего участия. В Испании, когда республиканцы неожиданно прорвались к аэродрому, где базировалась часть Хельмута, рядовой Пауль Ротеман сел за пулемет и отбивал их атаке вместе с подразделением охраны, тогда он получил свое первое воинское звание – ефрейтор и серебряный значок пехотинца «За смелость». Во Франции во время налета британских бомбардировщиков он заменил тяжело раненного зенитчика и лично сам сбил один вражеский самолет, за что был представлен к Железному Кресту второй степени и произведен в фельдфебели. В Северной Африке фон Роттниц как-то вызвался совершить воздушную разведку на «Ю-87» и, уступая неоднократным просьбам своего ординарца, взял его с собой в качестве стрелка-наблюдателя. Уже при возвращении на базу их атаковало звено «Спитфайеров». Пришлось принять бой. В результате Пауль метким огнем своего пулемета разнес в щепки одного из англичан, а второго отправил на вынужденную посадку с густым шлейфом дыма. Барон, тоже увеличил свой личный счет в этом бою на один самолет противника. Задание было выполнено. Результаты разведки оказались очень ценными, плюс победа в воздушном бою. Генерал Роммель сам лично прибыл в 27-ю истребительную авиагруппу майора Эдмунда Ноймана и наградил героев. Пауль получил обер-фельдфебельские лычки и Железный Крест первой степени, а Хельмут стал капитаном. Так что ординарец майора полностью оправдывал высокое звание «оруженосца» и, надо прямо сказать, фон Роттниц в тайне гордился им и очень высоко ценил. Но больше всего барон ценил в своём «оруженосце» даже не его смелость и решительность, а то что, не смотря ни на что, Пауль неукоснительно выполнял строгие правила этикета и никогда, ни при каких обстоятельствах не нарушал той границы, которая разделяла его и его хозяина. Он был одновременно и добросовестным солдатом, и вышколенным слугой, и знающим своё место ординарцем. Причем ему также великолепно удавалось  ни разу не уронить своего личного достоинства, а подобное очень высоко ценилось среди аристократии, так как с древних времен повелось – достоинство слуги есть достоинство сеньора. И вот это, мастерское балансирование на тонкой грани общественных отношений, когда безропотная узаконенная подчиненность могла сделать и чаще всего делала из человека бездушного и тупого исполнителя, вьючное животное или хамоватого разгильдяя, поднимало Пауля в глазах  фон Роттница на очень высокую ступень. И эта ступень была порой не доступна даже настоящим представителям древних родов Германии, не говоря уже о тех плебеях, которые на волне социальной революции захватили властные полномочия и в настоящий момент были сравнимы по этим полномочиям лишь с Великими Императорами Германии прошлого.
     Барон Хельмут фон Роттниц относился к окружающим его людям со своими, воспитанными на традициях его древнего рода критериями. Его понятие о долге, чести, достоинстве не всегда совпадало с тем, что было принято в обществе. Но это нисколько его не заботило, не раздражало и не вело к попыткам, как-то либо переустроить само общество, либо перестроится самому. Он словно посторонний наблюдатель со своей недосягаемой для остальных высоты наблюдал за мельтешением человеческих страстей с холодным любопытством, не допуская к себе никого, никому не навязывая своего мнения, никого не пытаясь наставить на путь истинный, и ничего ни от кого не требуя. Ни политика, ни женщины, ни продвижение по службе и награды его не интересовали. Главное для него было НЕБО! Только там в его звенящей от свиста ветра вышине, он чувствовал себя одновременно и простым смертным и богом, которому позволено всё. Упоение полетом было для него сродни действию сильного наркотика. За каждую лишнюю минуту пребывания в нем Хельмут мог отдать все самое дорогое, что у него было. И только там он был самим собой, настоящим рыцарем белого единорога, поэтому на всех его самолетах, а сменил он их за это время почти полный десяток, первым делом Пауль при помощи специального трафарета выводил родовой герб фон Роттницев.
     Война дала ему возможность не просто наслаждаться полетом, но и сражаться с достойными противниками в голубых просторах неба. Он боготворил войну за это. Он жил войной. Она заменила ему все. Но и здесь, среди огня и дыма, рева моторов на пределе их возможностей, жестких перегрузок и красно-зеленых свинцовых трасс, несущих смерть и разрушение, он всегда оставался рыцарем, рыцарем белого единорога. В отличие от многих летчиков Люфтваффе, Хельмут никогда не добивал своего противника, когда тот покидал раненым место боя. Никогда не обстреливал спасающегося на парашюте летчика, наоборот старался если позволяла обстановка сопроводить до земли и крутануть бочку в знак признания его боевых достоинств. Он считал ниже своего достоинства расстреливать пехоту или мирных жителей на дорогах, чем очень увлекались во время свободной охоты его сослуживцы. За это он презирал их. И в его эскадрильи подобными делами никто не занимался.
      В  Испании, ему понравилось летать на пикирующих бомбардировщиках «Ю-87», в просторечье их называли «ШТУКА». Хельмут даже добился в бомбометании поразительных результатов, мог при любом ветре и с высоты до 400 метров положить бомбу точно в цель. Попадал с первого захода в грузовики и легковушки на полигоне. Попробовал в боевой обстановке и разработанная им система прицеливания при бомбометании сработала. За один вылет он уничтожил два грузовика с боеприпасами и один танк, правда, с уже перебитой гусеницей. Но это было совершено при интенсивном ружейно-пулеметном обстреле и по надсадный вой русских «КРЫС», прерываемый татаканьем их пулеметов.
     Командир эскадрильи штукарей тогда очень просил фон Роттница либо остаться «бомбёром» навсегда, либо поделиться своим секретом, но тот вежливо ему отказал. Конечно это непередаваемое ощущение, когда, набрав высоту для нанесения бомбового удара, ты заставляешь свой «Ю-87» плавно перевалиться через крыло и с диким воем специальных приспособлений на выпущенных шасси карающим мечом ЯРОСТИ устремляешься вниз в отвесном пике. Земля стремительно мчится навстречу, перегрузка вдавливает тебя в сидение до боли в позвоночнике, а ты только ждешь того момента, когда, то интуитивное «Я», что сидит глубоко в тебе самом, шепнет короткое, но такое объемное и долгожданное слово: «ПОРА!». И тогда ручку управления чуть на себя, педаль газа до упора в пол, глаза ловят цель, и как только она вплывает в рассчитанную специально точку, ты сбрасываешь бомбу. И все! Резко вверх и в сторону. Сзади грохочет взрыв. А твой «Ю-87» вновь набирает высоту, чтобы снова испытать это засватывающее дух падение.
     Но все это длилось недолго, пока из Германии не прибыли новые истребители взамен потерянных самолетов, и Хельмут, с другими безлошадными, не отправился на пункт получения новой техники. Дорога пролегала по освобожденной от республиканцев территории. Вот на ней и увидел барон результаты ударов «Ю-87». Картина была настолько ужасна, что вначале он просто не поверил в её реальность. Трупы людей, лошадей, ослов, коров, мулов, словно лоскутный ковер, устилали равнину по обе стороны дороги. Черные остовы сгоревших машин горбатыми скелетами дымились в кюветах. Части человеческих тел, разорванных взрывами бомб, были словно шутки ради, разбросаны по проезжей части дороги. У самой обочины лежал на боку автомобиль с металлическим фургоном вместо кузова. В крышу этого фургона динамическим ударом вдавило целую семью. Они так и сидели теперь возле этого фургону, сидели,  словно резиновые надувные куклы, из которых этим страшным ударом был выпущен воздух…  Отец, мать и двое детей, без лиц, без глаз……. Без жизни. Барон долго смотрел на эту апокалипсическую картину, смотрел и никак не мог оторваться, не мог заставить себя не смотреть на этот ужас. Нет, его не тошнило от этой мерзости, его не выворачивало наизнанку, но право слово, так было бы лучше, чем просто смотреть и не иметь сил, отвести взгляд. Потом, вспоминая все это, фон Роттниц не раз спрашивал себя, что это с ним было и зачем это было, но ответ так и не приходил. И именно с того времени у него появилось стойкое чувство отвращения к бомбометанию и обстрелу наземных войск или объектов.
      Через несколько лет уже в Северной Африке он стал замечать одну странность. Стоило ему повернуть самолет к земле, именно к земле, не к водной поверхности, а именно к земле, и поймать в перекрестье прицела седую от пыли дорогу, как перед глазами вставала крыша фургона и расплющенная об неё взрывом бомбы семья испанских крестьян. Инстинктивно он выводил самолет из пике, так и не нажав гашетку пулеметов.
     - Господин барон! Какие будут указания? – тактично напомнил о своем присутствии Пауль.
     -  Ну что ж, обер-фельдфебель Ротман, это мне кажется самое хорошее известие, что я получил за последние два дня. Возьми-ка бутылочку «Наполеона» и розовый испанский «Мускат», отнеси их моему другу по Испании Юргену, то есть господину полковнику и на словах передай, что я принимаю его приглашение. А так же скажи, что я передаю ему привет с солнечной улыбкой слегка пахнущей дымом. Запомнил?
     - Так точно, господин барон!
     - Потом подготовь парадный мундир со всеми регалиями, а сейчас пригласи ко мне Шорта. Второй день жду от него доклада о состоянии самолетов.
     - Обер-лейтенант Шорт ждет в коридоре, господин барон.
     - Так почему о его прибытии ты докладываешь не в первую очередь?! – слегка раздраженно сквозь зубы, что было у майора признаком крайнего недовольства, произнес барон.
     - Виноват, господин барон! Но первым мне отдал распоряжение господин адъютант командира авиагруппы капитан Люфтваффе Штаферхорст. И я был обязан выполнить в первую очередь распоряжение старшего по званию.
     - Хорошо! Пригласи Шорта и иди. – Хельмут вяло махнул рукой и налил себе второй бокал коньяка.
    Пауль быстро взял из дорожного сундука майора указанные бутылки, завернул их в специально предназначенную для подобных случаев цветную бумагу и, вновь щелкнув каблуками, открыл дверь.
      - Господин обер-лейтенант, господин майор ждет вас! – громко сказал он в коридор и, впустив в комнату старшего техника эскадрильи, аккуратно закрыл её.
     - Господин майор! Обер-лейтенант Вили Шорт по вашему приказанию готов к докладу!
     Фон Роттниц встал с кресла и вышел на середину комнаты.
     - Докладывайте господин обер-лейтенант.
     - В настоящий момент все двенадцать боевых истребителей готовы к работе. Машины размещены в теплых боксах, заправлены горючим, масло заменено  более морозоустойчивым. Из вспомогательных самолетов – два в боевом положении, один - «Шторьх» Пелузски сломал стойку шасси при посадке. В настоящий момент отделение ефрейтора Гербартена работает над его  ремонтом. С местным техническим персоналом налажена связь и полное взаимопонимание. Нам выделена мастерская, полностью оборудованная для ремонта повреждений практически любой тяжести. Доклад закончил.
     - Ну что ж, Вили, я доволен твоим докладом. Если завтра будет летная погода, в воздух поднимутся я, Морсен, Скадовски и Пулер. Проведем рекогносцировку местности. Эти самолеты должны быть готовы завтра в первую очередь. Все понятно?
     - Так точно, господин майор!
     - Ну и хорошо. Можете быть свободны, господин обер-лейтенант.
     - Прошу прощения, господин майор. Капитан Редгер просил меня передать вам на подпись бумаги по приему ангарного оборудования и подсобных помещений, выделенных для нашего подразделения, а также документы интендантской и продовольственной служб по которым наш личный состав становится на вещевое и продовольственное довольствие авиагруппы полковника Хаммерштата.  Он очень просил ознакомиться вас с ними, перед тем как подписывать. И последнее. В картографической службе мы получили полетные карты на все экипажи, ваш комплект лежит в документах капитана Редгера.
     - Хорошо, Вили. Можете оставить все документы у меня. Я обязательно все просмотрю сегодня и завтра перед вылетом, если он состоится, ты все получишь назад. Надеюсь, тебя не обременит временно, ввиду болезни капитана Редгера, пока выполнять вместе со своими, и его обязанности?
     - Сочту за честь быть вам в двойне полезным господин майор.
     - Вот и прекрасно! Я знал, что всегда могу рассчитывать на вас мой дорогой Шорт. Да, а как там дела у нашего Рихарда?
     - Вчера вечером поднялась температура, и его увезли в городок, в госпиталь. Сегодня ребята ездили к нему, отвезли фруктов, вина, но их не пустили в палату. Врачи сказали им, что у него пневмония и пролежать ему придется недели три.
     - Я сегодня ужинаю у командира авиагруппы, и буду просить его о создании всех необходимых условий для скорейшего выздоровления нашего Рихарда. Так и передай всем. Пусть не расстраиваются.
     - Я все передам, как вы сказали, господин майор. Разрешите быть свободным?
     - Да! Идите, Вили, идите.
      К вечеру метель затихла, и когда майор, облачившись в парадный мундир, вышел на улицу, направляясь к дому, где размещался штаб авиагруппы и личные апартаменты её командира, его встретила морозная тишина и неожиданно прекрасное и величественное, полное ярчайших звезд, ночное небо. Такое неповторимое по красоте ночное небо он видел только в пустыне, и всегда оно завораживало и восхищало его. Барон, сам того не замечая, сбавил шаг и, рискуя опоздать к назначенному часу, медленно пошел к темневшему в конце улицы двухэтажному зданию штаба. Он шел и улыбался. Улыбался совершенно невероятному течению своих мыслей, навеянных той красотой, что в настоящий момент окружала его. Служа верой и правдой III Рейху, фон Роттниц успел побывать во многих странах.
     Испания запомнилась ему своеобразной палитрой, где желто-серо-коричневые тона с небольшим вкраплением зеленого скромно соседствовали с искусственно созданными наплывами густого маслянисто-черного  дыма пожарищ. Последнего цвета было всегда больше, чем всех остальных. И еще запах! Этот противный, ни с чем не сравнимый сладко-приторный и горько-душный запах войны, запах растерзанной и обожженной плоти, запах быстро высыхающей под жгучим солнцем крови, запах горящей техники, запах, что стоял густым смрадом над той автострадой, по которой они ехали получать новую технику.
     Франция осталась в памяти дождем и туманом, что так донимали немецких летчиков на её северном побережье. Три дня скуки и безделья, и один день, насыщенный до предела каруселями воздушных схваток над холодным, свинцовым Ла-Маншем. Нет, конечно, Франция прекрасна! Париж это город-городов, это сказка и легенда, это именно тот город, по которому хочется бродить и бродить, не чувствуя ни усталости, ни пресыщения от окружающей тебя древней красоты. Но в памяти настойчиво, при одном только упоминании этой страны, всплывало одно. Методичный стук дождевых струй по жестяному навесу над окном в домике офицерского летного состава. Густой как молоко, стелющийся по земле, словно белый саван, туман, скрывающий от тебя и капониры, где под маскировочными сетями мирно притихли «Фоккеры», и уютные домики летного состава, что спрятались в небольшом лесочке рядом с взлетно-посадочной полосой. Дымные трассы пулеметно-пушечных очередей «Спитфайеров», «Харикейнов», от которых ты пытаешься уйти, бросая свою машину то вправо, то влево, то, беря  резко на вертикаль с переходом в отвесное пикирование. Звенящий, на предельных нотах, рев мотора. Перегрузки, что сдавливают до боли мышцы спины и лица. И страх, холодный, скользкий, как змея, страх, пытающийся подавить в тебе волю и чувство долга. И, в конце концов, преодоление которого приносит то возвышенно-радостное чувство победы, что наполняет все твое существо и возносит тебя к сияющим вершинам счастья. Именно тогда, когда твой противник, оставляя за собой густой дымный хвост, летит к земле, в последний раз слыша свист ветра в своих крыльях, прежде чем ярким огненным цветком вспыхнуть на её зелено-коричневой груди, ты  по - настоящему ощущаешь себя человеком, борцом и воином.
     Северная Африка это, прежде всего, песок! Песок везде! Песок под ногами, во рту, в ушах, в глазах, внутри тебя. Песок, проникающий всюду, от которого самое простое оправление естественных надобностей превращается в мучительно болезненную процедуру. Песок в пище и кровати, песок в обуви и под одеждой, песок в пилотской кабине и карбюраторе авиационного двигателя, песок в казенных частях твоих пушек и пулеметов, что могут в самый не подходящий момент неожиданно замолчать и поставить под угрозу само твое существование на этой бренной земле. Северная Африка это, прежде всего, миллиарды жирных черных мух, которые берутся неизвестно откуда. Они тучами вьются и жужжат в воздухе. Они тоже, как песок, везде. От их однотонного гудения пропадает сон, их противное прикосновение к голому телу и еще более противное ползанье по нему, не дает возможности хоть на минуту снять с себя мокрую от пота одежду и дать разгоряченной коже ощутить прохладное дуновение ветерка. Северная Африка это, прежде всего, солнце. Палящее, жгучее, все сжигающее солнце, доводящее бронированные корпуса танков до такого состояния, что прямо на них можно спокойно поджарить себе яичницу из любого количества яиц. Солнце, слепящее глаза и, как заправский художник, рисующее в струящемся воздушном мареве сказочные картины миражей. Солнце, сводящее с ума и сжигающее безжалостно кожу до болезненных и долго незаживающих ожогов. Северная Африка это, прежде всего, жажда, что сопровождает тебя с первого момента, как ты вступил на эту пылающую землю и до того, как ты упал на неё, сраженный неприятельской пулей.
     Северная Африка это АД! АД В КУБЕ, когда при всех её неприятных проявлениях надо еще стрелять, убивать, сжигать, взрывать и стараться изо всех сил самому не быть убитому, сожженному или взорванному. После всего этого на второе место отходят песчаные бури. Эти гигантские волны, поднятого в воздух ветром песка, что заслоняют собой горизонт, от земли до самого неба и движутся на тебя с тяжелым шорохом миллиардов песчинок, трущихся друг о друга в этом серо-желтом облаке, совсем не воспринимаются тобой, как светопреставление. Наоборот! Песчаной буре ты поёшь «Осанну»! Хоть это и пахнет до отвращения еврейством, но ты поёшь именно её. Потому что приход песчаной бури это передышка в боевых действиях, это пусть кратковременное избавление от мух, это возможность несколько часов вздремнуть под завывание ветра в укрытии, это несколько часов ЖИЗНИ, что так дорога для тебя на войне. Песчаная буря, как это ни странно выглядит, воспринимается тобой, как приход Иисуса Христа в АД! И своим приходом она дает тебе немного отдохнуть от всех невзгод, что свалились на тебя в этом пекле.
     Северная Африка это болезни. Болезни всего. Всего организма. Начиная от простых: теплового и солнечного удара, до болезней почек, печени, сердца. Именно она, Северная Африка, победила стремительного и бесстрашного «Лиса Пустыни», как прозвали генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля.
     Сейчас же, прислушиваясь, как аппетитно скрипит снег под сапогами, вбирая в себя с каждым вздохом свежий бодрящий морозный воздух, упиваясь прекрасным расцвеченным яркими звездами шатром мироздания, что спокойно и гордо взирал на него со своей головокружительной высоты, Хельмут невольно ловил себя на преступной и антипатриотической мысли, что эта дикая страна, населенная варварами, ему определенно нравится. И эта мысль не была святотатством. Она просто не могла им быть, так как несла в себе ИСТИНУ. А ИСТИНА не может быть по своей сути оскорбительной для любой, даже очень святой идеи. На то она и ИСТИНА!
     В просторном холле первого этажа здания штаба авиагруппы фон Роттница встретил капитан Штаферхорст, как и положено адъютанту опереточно разряженный, как рождественская елка, витыми шнурами серебряных аксельбантов и без каких-либо наград на идеально отглаженном мундире. Приняв от барона шинель, подбитую лисьим мехом, он зачарованно уставился на грудь майора. Да там было на что посмотреть. Железный Крест второй степени за Испанию, Железный Крест первой степени за Францию и Британию, итальянская Золотая медаль за храбрость и Рыцарский Крест, который Хельмут получил буквально полтора месяца назад из рук самого фюрера. Наконец капитан справился с минутным замешательством и, все еще с шинелью в руках, приняв стойку смирно, четко отрапортовал:
    - Господин майор! Господин полковник ждет вас. Второй этаж, вторая дверь    налево по коридору. Прошу вас!
     Подлетевший к адъютанту  вахмистр, принял у него шинель. Освободившись, таким образом, от неё, капитан сопроводил фон Роттница до апартаментов полковника Хаммерштата и с почтительным поклоном открыл перед ним дверь, забежав вперед. Барон вошел в большую комнату, посередине которой был накрыт стол, уставленный бутылками, закусками и даже фруктами. Несколько светильников в виде средневековых факелов освещали мягким светом помещение, придавая ему атмосферу домашнего уюта и в тоже время фронтовой простоты.
     - Хельмут! Дружище! Черт меня, побери! – из дальнего угла комнаты к нему не шел, а летел Юрген Хаммерштат: - Ты знаешь!? А я до слов твоего денщика о привете с солнечной улыбкой слегка пахнущей дымом и бутылки моего любимого  розового «Муската», так и не догадался о том, что командир эскадрильи майор фон Роттниц, что прибыл в моё распоряжение, есть ни кто иной, как мой боевой товарищ по Испании Хельмут, позывной «Единорог». Нет, ты представляешь!?
     Друзья тискали друг друга в объятьях. Вернее тискал в основном Юрген. Хельмут же оставался улыбчиво строгим и слегка холодным в выражении своих дружеских чувств, позволив себе лишь слегка обнять за плечи своего высокопоставленного бывшего фронтового друга.
     - Так, пора за стол. Садись Хельмут, садись на любое место. Мы с тобой сегодня будем одни. Всех своих штабников я обеспечил работой дней на пять, прибыв из ставки, и им теперь совсем не до нас и нашего стола.
     - Что готовится что-то выдающееся?
     - Нет! Нет! О делах и войне потом! Сначала выпьем нашего розового «Муската». И выпьем мы за встречу.
     Полковник быстро налил два хрустальных фужера почти до краев, что было не принято в немецком высшем обществе. Барон слегка поморщился.
     - Хельмут, по выражению твоего лица я вижу неодобрение в моих действиях. Но если мне было трудно вспомнить, кто такой майор фон Роттниц, то ты видимо совсем забыл, какими дозами мы пили розовый «Мускат», вернувшись из боевого вылета. И установил эту традицию не я, и не Бертханс, а ты. Ты, ты дорогой! И хотя сегодня мы с тобой встретились здесь не сразу после боя с русскими «Крысами», но я думаю все прошедшие после нашей последней встречи годы можно вполне считать одним боевым вылетом. А? Я не прав?
     Барон смутился. Дьявол! А Юрген был прав, как всегда прав! И не смотря на высокое воинское звание и должность, он остался все тем же «Недотепой» Юргеном, которого пришлось учить, чуть ли, не заново всему летному делу в знойной Испании, после первой же схватки  с республиканцами в воздухе.
     - Прости Юрген. Ты как всегда прав! Прозит! – Хельмут, стоя одним махам опрокинул в себя содержимое фужера и как тогда, на испанском аэродроме под крылом своего «Ме-109», смачно вытер губы рукавом мундира. Вслед за ним это все проделал и Хаммерштат, точно копируя каждое движение майора.
     - Вот теперь садись, закуси и можно будет поговорить обо всем.
     Друзья сели друг против друга и некоторое время за столом царило молчание. Мужчины закусывали. Первым нарушил его полковник.
     - Хельмут, дружище, прежде чем мы с тобой начнем говорить, я хочу уточнить только одно. Я знаю, что ты прибыл сюда по личному распоряжению самого фюрера, и он собственноручно наградил тебя Рыцарским Крестом совсем недавно. Я знаю о том, что ты вхож в ближайшее окружение самого фельдмаршала Геринга и был даже одним из помощников нашего Германа в разработке доклада фюреру о свертывании операций «Орлиный налет» и «Морской Лев». Причем доклад прошел так сказать без сучка и задоринки, был принят к действию и главное никто не пострадал. Я также знаю, что тебя несколько раз принимал для приватных бесед сам рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, а твой младший брат Герхард является оберштурмбаннфюрером СС и ходит в любимчиках «Магистра Черного Ордена». Все это говорит о больших связях, которыми ты в настоящий момент располагаешь. Но это не очень соответствует твоему воинскому званию, занимаемой должности и тем местам, где ты выполняешь свой долг. Объясни мне это? Будь так добр!
     - Все очень просто, Юрген. Я хочу летать и только.
     - Так! Узнаю прежнего «Единорога». И последнее. Мне право довольно трудно это сформулировать…
     - «Недотепа», ни ты, ни я никогда не были доносчиками и в своем узком кругу всегда говорили друг другу то, что думали. И если русские «И-16» превосходили «Ме-109» в горизонтальной маневренности, а по скорости уступали лишь при пикировании, у них лоб был широкий, то мы так и говорили. А в те времена загреметь в гестапо за такие разговоры можно было очень просто. Теперь я, кажется, прав?
     - Да, ты прав. Но ты пойми и меня правильно…
     - Я все понимаю. Давай выпьем, но теперь моего любимого коньячку.
     - Не зная тебя, я бы подумал, что меня спаивают.
     - Что бы выведать, что же задумал генерал-фельдмаршал Манштейн в совершенно безнадежном деле по спасению бедняги Паульса?
     - Ты так думаешь?
     - Дружище Юрген, я вообще стараюсь не думать обо всем этом. Я просто выполняю свой долг там, куда меня посылают и все. Думают пускай те, кому это предназначено судьбой. Но то, что у нас просто некому думать, понятно всем и без подсказок. Будучи в ставке фюрера на Украине, она  называется «Вервольф», то есть «Вооруженный Волк». Интересная параллель. В молодости Адольф Гитлер имел псевдоним «Господин Волк». Само имя  Адольф переводится с древнегреческого как «Матерый Волк», а теперь и ставка – «Вооруженный Волк». Какого? Ну, так вот, находясь в ставке, меня познакомили, после того как я был обласкан фюрером, с положением дел на вашем фронте. Дружище, мы сейчас с вами лежим на наковальне, а над нами громада русского пресса, состоящая из семи, как минимум, полноценных, свежих и хорошо отдохнувших, полностью укомплектованных армий и десяти корпусов, больше половины которых танковые. Если летом этого года здешние степи были раздольем для наших танкистов, то теперь зимой, они стали еще большим раздольем для русских бронированных орудий смерти. И даже если Гитлер разрешит Паульсу идти на соединение с Манштейном, этот пресс раздавит его и Манштейна еще до подхода к Ростову. К тому же на севере стоят румыны и итальянцы. Стоит русским сделать пару выстрелов из пушки, и они побегут. Войска потрепаны и в них угас наступательный порыв, техника изношена. Я сужу об этом по твоим истребителям, Юрген. Поэтому Эриху выпала незавидная доля спасать уже погибшую армию. Но он ревностный служака и он будет её спасать, или имитировать действия по её спасению. А, в общем, нам надо отсюда убираться.
     Закончив говорить, барон посмотрел на застывшего командира авиагруппы и поднял в приветствии коньячную рюмку. Но, не дождавшись ответного жеста со стороны полковника, выпил её.
     - Ты смело рассуждаешь Хельмут, - наконец выдавил из себя Хаммерштат и тоже выпил.
     - В отличие от вас я практически ничем не рискую. Я ЕДИНОРОГ! А эти благородные животные, согласно легендам, всегда действовали в одиночку. Поверь мне, дружище. Если бы не фюрер, я бы ни за что не согласился стать командиром эскадрильи. Мой предел – быть командиром звена. И только затем, что бы кто-то прикрыл мой зад во время атаки. Для меня главное небо и полет в нем, а также чувство безусловного хозяина в его просторах. Я не бравирую, мне и в самом деле больше ничего не надо. А гестапо, службе безопасности не нужны хозяева небесных просторов, им хватает тех, кто хочет стать хозяином на земле.
     - Возможно, ты прав. Фюрер меняет командующих как перчатки. Чуть не по нему, сразу в отставку.
     - Пока с нами Герман, нас летунов не тронут. Мы привилегированная каста. Мы, как СС – не подсудны. Потому что рейхсфюреру СС в его черном мундире будет немного не по себе после пары бочек или мертвой петли. А наш Герман, хоть и набрал излишний вес, но еще может поднять в небо «Штуку», правда крутиться там как в годы той войны ему уже тоже трудновато.
     - Ты лучше расскажи, как там фюрер? Говорят, беснуется в своем «Вервольфе»?
     - Да как тебе сказать. Я ведь его и видел то издали. Ну, разве что, когда он меня Рыцарским Крестом награждал. Больной, поблёкший, сутулый, руки у него всегда в движении, словно места себе не найдут, глаза мутные, взгляда того пронзительного уже нет. Такое впечатление, что он очень, очень устал, и ему все до чертиков надоело. А чтобы бесновался. Нет, не видел. Наоборот мне он показался таким тихим, домашним, безмерно уставшим. Когда мы в Африке провожали на нашем аэродроме Эрвина Роммеля в Германию на лечение, тот выглядел точно также.
     - Достается ему, конечно, здорово.
     - Сам виноват, вот и достается.
     - Ты это к чему?
     - Я, дружище, не особо верю во всю эту магическую чепуху, которой занимается мой брат, но в последнее время, наблюдая за происходящим, кое-чему нахожу подтверждение. Во-первых, ну кто его надоумил назвать две крупнейшие военные компании такими названиями как «Морской Лев» и «Барбаросса»? В самих названиях уже скрыт проигрыш и это очевидно. Посмотри, в словосочетании «Морской Лев» скрыто название самой Англии. Сам фюрер панически боится воды. В самом названии лев пишется с большой буквы. Это что знак уважения или знак могущества, а значит уже в самом названии, скрыт провал данного под ним намеренья. А намеренье одно – ЗАВОЕВАТЬ. Теперь «Барбаросса». «Рыжебородый» лично произвел моих далеких предков в рыцари. Это был великий и могучий король германцев. Но, если посмотреть правде в глаза, совершенно слабый император Великой Римской Империи. Он не выиграл ни одного крупного сражения за пределами германского королевства. И Сицилианское Королевство ему досталось только в результате брака его сына с тамошней принцессой. И погиб он по-дурацки. В почти семьдесят лет, сняв с себя металлический доспех, почти в сорокоградусную жару, полез купаться в ледяную, бегущую со снеговых вершин речку. И этим именем назвали компанию, которую надо вести на чужой территории, в этих бескрайних просторах.
     В ставке фюрера я беседовал с одним генералом за коньяком. Он с первых дней воюет в России. Так вот он поделился своими впечатлениями о тех  днях. Когда они опрокинули первые встретившие их на границе русские подразделения и вырвались на оперативный простор, они испытали, от генералов до солдат, самый настоящий шок. Простор на самом деле оказался простором. Это как у нас, летчиков. Взлетаешь, первый раз с аэродрома, и карта есть, и ориентиры на земле все, кажется, изучил, а поднялся в небо километра на два и все, ничего не узнаешь, ничего не видишь, слеп как крот и начинается паника. Ну-ка, скажи правду, сколько раз ходил под себя, первый раз поднявшись с аэродрома в Валенсии?
     - Раза три.
     - Я восемь. А ты, дружище, хитришь. Ты только при мне раз пять штаны стирал после полета. В Европе было проще. Там на дорогах даже клозеты обозначены. И карты не надо, по указателям прямиком доедешь. А тут Россия, ни указателей, ни клозетов, ни дорог, к которым мы привыкли. Был бы у русских наш германский порядок, дальше пятикилометровой зоны со стороны границы они бы нас не пустили, не смотря на всю мощь немецкого вермахта. Вот и поведал мне этот генерал, что в первые дни войны просто беда была с ориентацией на местности. На карте отмечена деревня Ивановка, приходят, а там два дома всего, где солдат размещать одному богу известно. У нас деревни, что у них маленькие города, где есть, где поспать, поесть, заправить машину. А у них…. Ну ты лучше знаешь, ты ведь наверно тоже с первых дней здесь?
     - Практически да. В августе 41-го летали бомбить и штурмовать с аэродромов в Польше. Потом меня перевели к Манштейну, и уже с ним я долетел  сюда. Но ведь я уже целый год не летаю, командую, руковожу, пинки получаю, летать некогда.
     - Ну, все равно тебе эти русские просторы, лучше знакомы, чем мне. Вот и получается, что изначально, уже на словесном определении хода компаний в них был заложен, как бы сказал мой брат, ментально-пророческий код на проигрыш, который  сработал уже с «Морским Львом», и начинает срабатывать в нынешних условиях.
     - Ты думаешь, мы проиграем эту войну!?
     - Дружище, мы уже давно её проиграли. Читай Бисмарка и Клаузевица. Эти два столпа военной тактики и стратегии германской нации в один голос предупреждали о том, что наш фатерлянд не может ни по экономическим, ни по людским, ни по финансовым ресурсам вести войну на два фронта. А мы уже ведем её, и даже не на два, а на три франта. Россия, Северная Африка, Британия. Так что ты хочешь?
     - Хельмут ты меня поражаешь! И это все говорит боевой офицер, кавалер Рыцарского Креста, полученного из рук самого фюрера?
     - Надеюсь Юрген, ты не побежишь первым в гестапо. Ты об этом в начале нашей беседы со мной договаривался, мне так кажется.
     - Конечно, нет! Ну что ты, Хельмут!
     - Так что тебя смущает?
     - Я просто не понимаю, как можно сражаться с такими мыслями в голове?
     - Очень просто. Я сражаюсь, потому что я сражаюсь. Я получаю высшее наслаждение, победив противника в равном поединке. Как в добрые рыцарские времена. Там в небе я чувствую себя настоящим рыцарем. И мне совершенно безразлично, сколько передо мной противников. Один, пять, десяток. И мне также совершенно безразлично, куда движется линия фронта, на восток, на запад, или на юг. Я сражаюсь до последнего патрона, до последнего снаряда, до последней капли горючего в моем металлическом коне. И все! Мне больше ничего не надо. А о том, кто проигрывает, кто выигрывает, пусть думают те шахматисты, которые начали эту партию. Я одновременно благодарен им всем, за то, что, начав её, они дали мне возможность реализовать самого себя в том виде, который наиболее мне подходит. Ну а уж думать, размышлять и анализировать мне никто не запретит.
     - Да «Единорог»! Как был ты «Единорогом» так им и остался. Но что-то мы не пьем и не закусываем? А?
     - Можно и выпить и закусить, почему нет.
     Мужчины вновь замолчали, застучали вилками, заскрежетали ножами, забулькали бутылками.
     - Хорошая у тебя, Юрген, ветчина.
     - Мне её по случаю из Франции прислали. А колбаса из Польши. Фрукты из Румынии. А вот этого короля ананасов из твоих бывших краев, из Африки привезли.
     - Не напоминай мне об этом аде, Юрген, не напоминай.
     - Что так было плохо?
     - Не знаю, может ли быть хуже, но когда ты ходишь по-малому, и у тебя идет все это с песком, с настоящим песком из твоего мочевого пузыря. Как думаешь это приятное состояние? 
     - Не завидую.
     - Вот и не напоминай мне об Африке.
     - Да, а как ты оттуда смог перебраться в Европу. Там сейчас идут жуткие бои и каждое крыло на счету?
     - Это, дружище, длинная история и началась она еще во Франции. Хорошая у тебя колбаса, просто объедение.
     - Ешь, не стесняйся. Ну, так расскажи, нам спешить некуда, тем более синоптики опять на завтра обещают метель.
     - Черт! А я планировал завтра полетать. Смотрю, к вечеру, эта самая метель стихла.
     - Здесь степь, а в степи все с погодой не предсказуемо. Ну, так, что там за история приключилась? – явно заинтригованный предстоящим рассказом полковник перегнулся через стол и подал барону коробку гаванских сигар. Это тоже были настоящие первосортные сигары, и Хельмут не отказался. Скоро комната наполнилась пахучим дымом.
     - Ну что ж, расскажу тебе, если просишь, но сразу учти, есть определенные исключения в кругу лиц, кто может это знать. Ты понимаешь меня?
     - Конечно, конечно, Хельмут.
     - Так вот это все началось во Франции. После Дюнкерка мы начали готовиться к воздушной войне с Англией. С 10 июля наши самолеты уже начали бомбить английские порты и их аэродромы. 3-м воздушным флотом командовал хорошо нам знакомый по Испании, теперь уже фельдмаршал, Хуго Шперле. Ему-то и поручил наш Герман разработать операцию «Адлерангриффе» - «Орлиный налет». В её ходе предполагалось полностью уничтожить Королевские военно-воздушные силы. Мы тогда летали на «Фоке-Вульфах-190», ничего машина, но мне был и остается по душе «Ме-109». Почему-то понравился он мне еще в Испании, и вот до сих пор эта любовь, может и взаимная, не проходит. Я тогда стал обер-лейтенантом и был назначен командиром звена. В моем звене оказался лейтенант Ханс-Иоахим Марсель по месту рождения немец, по национальности французский гугенот. Тот еще волокита. До начала боевых действий хлебнул я с ним горя. Честно скажу, не один раз писал рапорт о его увольнении из рядов Люфтваффе. Ну не было ни одной юбки, что бы он самым натуральным образом её не задрал. Пока было тихо, этот гугенотик превратил боевой аэродром в настоящий бордель. Но был невероятно добр и бескорыстен, всегда делился своими победами с друзьями, за что его и любили в нашем соединении. 8 августа 1940 года пришло время воевать, и я был рад, что не подал свой рапорт по команде. Марсель оказался настоящим бойцом и верным другом. Воздушную войну мы, как учил нас сам фельдмаршал Герман Геринг, вели по-рыцарски, по правилам первой мировой. Раненного или подбитого противника не добивали, а давали возможность ему покинуть поле боя, выбросившихся пилотов на парашюте не расстреливали, а даже сообщали его командованию примерное место выброски. Я и сейчас всего этого придерживаюсь. Но чем яростнее становились поединки, тем чаще об этих рыцарских правилах стали забывать и мы и они. Марсель сражался бесстрашно. Четыре раза его подбивали, но он дотягивал каким-то чудом до берега и выпрыгивал с парашютом. Счет сбитых им самолетов противника рос, и к его последнему бою над Ла-Маншем 29 августа 1940 года их было у него семь. В этот день Хансу - Иоахиму не повезло в самом начале поединка. Нас было четыре звена, британцев почти тридцать самолетов. Перевес - в половину! Можно было просто покинуть поле боя и на скорости уйти на аэродром, англичане почему-то боялись сражаться над территорией Франции, но мы этого не сделали, и завертелась смертельная карусель. На меня насели  сразу четыре «Спитфайера». Один попытался атаковать в лоб и сразу получил серию 20 мм снарядов из моих пушек. Он просто взорвался, стал огромным огненным шаром на моём пути. Сам британец стрелять не мог, потому что сзади ко мне пристраивались три его товарища. Я рванул свой «фоккер» на вертикаль и с переворотом на крыло поймал в прицел второго, что попытался повторить мой маневр, видимо, в надежде, срезать меня в верхней точке. Его я прошил из пулеметов от хвоста к кабине, даже видел, как разлетелись в разные стороны осколки. Два оставшихся, видимо подумали, что выбранная ими тактика неверна и разлетелись в сторону, что бы повторить атаку. Но я постарался расстроить их планы. Догнал того, что уходил вниз к воде и просто не дал ему свернуть с выбранного пути, он так и вошел в воду без малейшей попытки изменить свой маршрут. Вместе с Испанией у меня стал счет 25 сбитых самолетов противника. Выходя из пике, я увидел Марселя. Тот круто забирал вверх, а сзади два «Харрикейна» догоняли его, стреляя без остановок из всех стволов. При любом раскладе я не успевал к нему на помощь, но все же решил попробовать. Выжал до упора педаль газа, ловлю в прицел одного из британцев, стреляю. И тут вылетает слева мой ведомый и так это боком переворачивает свой самолет, взрыв и от него только осколки в разные стороны, а сквозь осколки прямо на меня несется черный, как смоль, кокон с бешено вращающимися  лопастями, винта. Едва успел я отвернуть в сторону. Только потом я понял, что в этом бою фельдфебель Берг, так его звали, Иогансон Берг, закрыл меня своим самолетом и собой конечно. Светлая ему память! Однако огляделся я и увидел, что Марсель уже тянет домой, дымит, а один из «Харрикейнов» его сопровождает и строчит, и строчит. И опять я не успел. Кто-то из наших  промчался рядом, и от британца только яркая вспышка полыхнула. Эти «Харрикейны» взрывались словно порох. Марсель уже был далеко и хоть дымил, но держался в воздухе довольно уверенно. Я вернулся в бой, но тот как-то сам уже закончился. Британцы убрались домой, как потом мы посчитали, потеряв почти двадцать машин. Мы потеряли восемь, если считать вместе с Марселем. Какое-то время мы еще преследовали противника, но потом повернули назад, горючего едва хватало вернуться на базу. И тут началось непонятное. Летим, все спокойно, все целы. Вдруг слышу по рации: « Горю! Горю! Кабина в дыму! Прыгаю!» Я головой покрутил, смотрю третий справа, открывает кабину и выпрыгивает из совершенно целого самолета. Он падает, парашют раскрывается, он планирует на воду, а это где-то середина Ла-Манша. Не подберут – смерть. Самолет некоторое время продолжает лететь без пилота, потом клюет носом и тоже устремляется к воде. А в наушниках опять: «Горю!! Кабина в дыму! Не вижу приборов! Покидаю самолет!» И следующий парашют раскрывается, а за ним через некоторое время к воде устремляется и совершенно целый самолет, без каких либо признаков возгорания. Есть от чего испугаться по - настоящему. Не знаю, что на меня нашло, или от страха, или от какого-то потустороннего прозрения, я заорал в эфир: « Я Единорог! Приказываю рассыпать строй, добираться до базы поодиночке!» Все, как воробьи, кинулись в разные стороны на предельной скорости. Я тоже отвернул и когда отворачивал, увидел на волнах судно с парусами, прямо пиратский бриг. Подумал тогда: «Повезло ребятам, есть, кому их из воды забрать». Я даже слегка помахал этому судну крыльями. Но тут, словно что-то холодное и мерзкое коснулось головы, словно ледяная рука сжала виски, и я почувствовал запах гари. Но «Фоккер» уже на предельной скорости несся в сторону от этого судна, и по мере удаления от него это все прошло.
     Вернувшись на аэродром, я узнал, что Марсель ранен в ногу, потерял много крови, теряя сознание, все же посадил самолет, и сейчас его увезли в госпиталь. На базу вернулось вместе со мной пять машин. Один пропал без вести. Так его и не нашли. Я написал, как оставшийся в живых старший по званию, подробный рапорт, где описал сам бой, со слов очевидцев, кто, сколько сбил, и какие подвиги совершил. Ну и конечно подробно описал это невероятное происшествие и свои ощущения при виде «пиратского брига». Рапорт подал по команде.
     Дней пять мы отдыхали. Начались затяжные осенние дожди и туманы. Где-то 4 сентября на аэродром приехал мой брат Герхард, в своей черной форме. Тогда он был еще штурмбанфюрер. Брат есть брат и я, конечно, был рад ему и мы с ним очень хорошо посидели в таверне местного поселка. Он много расспрашивал меня об этом бое и, особенно о том, как летчики покидали неповрежденные машины и о «пиратском бриге». Потом уехал, а через день меня вызвали в ставку фельдмаршала Геринга. Я и сопровождающие меня офицеры Люфтваффе из личной охраны Геринга приехали в Бове, что расположен к северо-востоку от Парижа, свернули в небольшой лес и там, в туннеле спрятался бронепоезд нашего главнокомандующего. Меня пригласили в его личный кабинет. Вместе с Герингом за столом для заседаний сидел и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Опять пошли расспросы, потом меня отвели в другую комнату, дали чистой бумаги, писчие принадлежности и попросили  еще раз, но как можно подробнее изложить все на бумаге. После этого отвезли в Бове, разместили в гостинице, приставили двоих охранников в форме СС и приказали ждать. Ждал я два дня. По истечению этого срока вновь привезли к Герингу. Теперь он был один. Долго беседовал со мной, интересовался буквально всем, ходом боев, самими воздушными поединками, как ведет себя наша техника и в чем превосходит английскую, как нас кормят, и чем мы занимаемся на отдыхе. Потом много вспоминал о своих воздушных боях в годы первой мировой войны, вспоминал моего отца и велел ему кланяться от него при встрече. Он мне показался очень сентиментальным и добродушным человеком, по необходимости простым и доступным, но довольно тщеславным и очень обидчивым, как взрослый ребенок.
      И только по истечению определенного срока я узнал, чем все же закончилась моя поездка в ставку главнокомандующего. А закончилась она опереточным представлением. Геринг уже предчувствовал, что в этой воздушной мясорубке он потеряет весь свой воздушный флот. Надо было представить дело так чтобы, не потеряв своего лица, добиться от фюрера решения отменить полностью операцию «Орлиный налет», а реализацию «Морского Льва» перенести на середину 41 года. В этом ему обещал помочь сам Гиммлер. Какую пользу извлекал из своего посредничества «Черный Генрих» я не знаю, но то что он был в этом деле посредником не вызывает сомнений. Именно он использовал в некоторой мере мой рассказ, особенно его часть, где летчики покидают исправные самолеты. В условиях абсолютной секретности были сделаны с самолета несколько фотографий, на которых  запечатлены фигуры людей в длинных черных балахонах, стоящих на берегу моря с поднятыми руками в сторону водной стихии. Все это было преподнесено Гитлеру, как свидетельство того, что, не видя выхода из создавшегося положения, английское правительство призвало на помощь нации кельтских колдунов. Тех самых колдунов, дальние предки которых в период царствования Елизаветы I  спасли Англию от испанской «Непобедимой Армады», наслав на неё при помощи магии сильнейшую бурю, что потопила большинство кораблей, а оставшиеся расстрелял английский флот.
     Ко времени представления фюреру этих материалов произошло еще одно событие. 15 сентября 1940 года англичане нанесли нам серьезное поражение, сбив за один день 185 самолетов. Гитлер был в бешенстве, но когда на его стол легли документы сочиненные Гиммлером с фотографиями и моим рапортом, все для него встало на свои места. Фюрер был суеверным человекам, и огромное значение придавал разным наговорам, амулетам, рунам, астрологии и магии. Зерна упали в плодородную почву. Все вышли сухими из воды, и каждый по-своему, победителем. Я тоже можно сказать победил. В битве за Британию получил Железный Крест первой степени. Марсель к тому времени вернулся в строй, но к боевым действиям нас не допускали, а отправили в отпуск в Баварию в пансионат Люфтваффе. Где нас и нашло новое назначение в феврале 1941 года.
     - Это в двадцать седьмую Эдмунда Ноймана?
     - В неё родимую. У меня сложилось впечатление, что от нас с Марселем просто решили избавиться. Отослать подальше как свидетелей шулерской игры черного Генриха, обставив это вполне законным образом. Ну а война, есть война, и на ней люди гибнут тысячами. Из всех тех летчиков, что были с нами в том воздушном бою, никто не уцелел после 15 сентября. Мы с Марселем остались последними. Я, как прямой свидетель и автор рапорта, а Ханс-Иоахим, как косвенный. Конечно, можно было с нами  разобраться и более кардинальным способом. Но тут явно мешало и древность моего рода, и знакомство отца с Германом Герингом, и мой брат, что стал, чуть ли не правой рукой Гиммлера в вопросах оккультных наук. Поэтому решили все сделать проще. Послать нас в африканскую мясорубку и надеяться, что там мы примем смерть героев в одном из воздушных боёв.
     - Да попал ты в передрягу, ничего не скажешь. Давай выпьем за то, что ты вернулся оттуда живым. Прозит!
     Выпив и закусив, друзья вновь взялись за сигары.
     - Ну и что было дальше?
     - А дальше, дорогой Юрген, были сумасшедшие воздушные бои, прикрытие танковых клиньев Роммеля с воздуха, смертельные карусели над Тобруком, свободная охота за английскими караванами с боеприпасами, продовольствием и горючим, что шли без перерыва на передовую из Египта. Нам повезло в том, что здесь были собраны в основном английские летчики среднего уровня подготовки. Асы и настоящие бойцы защищали британские острова. Мы их сбивали десятками. Особенно прославился Марсель. Здесь ему не было возможности амурничать. Он с головой ушел в отработку боевых приемов  ведения воздушного поединка и добился поразительных результатов. В Африке мы летали на надежных «Ме-109».
     Вот это машина! Легкая, маневренная, скоростная, прекрасно вооруженная и послушная любому прикосновению пальца. Я просто влюблен в неё, настоящий стальной, боевой скакун для воздушного рыцаря. Она понравилась и Марселю и, кажется, у них получилась взаимность. Число сбитых им самолетов противника стремительно росло. При 388 боевых вылетах он сбил 158 самолетов британцев, причем только за один день 1 сентября 1942 года Марсель отправил в землю 17 англичан. На него посыпались награды. Муссолини наградил его итальянской Золотой медалью за храбрость, фюрер надел на его шею рыцарский Крест с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. Ханс-Иоахим стал второй после Роммеля популярной фигурой в Африке. Его стали звать «Африканский орел» и «Звезда пустыни».
     Все было  замечательно, если бы не появилось однажды у него прямо маниакальная идея. Как-то мы узнали, что к англичанам прямо на передовые позиции приехал сам Черчилль. В черном комбинезоне, стоптанных шлёпанцах, в белой панаме и с белым зонтом в руках, он разгуливал среди окопов и капониров на виду у нас, подбадривал солдат, беседовал с офицерами, своими шутками и ядовитыми высказываниями в сторону немцев, вносил уверенность в скорой победе среди своих военных. И никакой охраны, никакого прикрытия с воздуха, никаких бронированных танковых бортов, словно немцев, их врагов, просто не существовало на этой прожженной солнцем земле. Это было так необычно, так по-домашнему, просто и по свойски, что у нас скулы сводило от злости. Это был самый настоящий плевок в наши лица. Вот тогда и возникла у Марселя идея, наказать английского премьера, наказать по правилам войны.
     И вот 30 сентября он добился своего и вылетел один в направлении Каира для осуществления своего плана. Не знаю, был ли в это время Черчилль в Каире, да этого наверно никто из наших командиров не знал. Роммеля не было, он лечился в Германии. А наша разведка вряд ли занималась такими государственными вопросами. Через полтора часа меня вызвал майор Нойман и приказал возглавить звено для прикрытия Марселя. «У него что-то случилось», так сказал мне наш командир. Мы поднялись и вдоль береговой кромки направились навстречу  нашему герою. Удивительно, но в воздухе в этот день британцев не было. И это тогда, когда стояла прекрасная тихая, ясная, солнечная погода, без единого облачка в пробеленном светилом  небе. Минут через двадцать  достигли Эль-Аламейна. Видимость была исключительная, и мы еще издали увидели самолет Марселя. Он летел на высоте где-то полторы – две тысячи метров и прямо к побережью, прямо на позиции англичан, хотя по установленному маршруту должен был взять южнее и облететь противника со стороны плавучих песков. Там у них систем ПВО не было.
     Я дал команду, и мы кинулись на перехват. Подлетели. Англичане молчат, словно вымерли. Всё молчит, и зенитные орудия, и спаренные пулеметы, и танковые установки. Ты представляешь!  Ни единого выстрела. Буквально два дня тому назад, при нашем налете всей авиагруппой, здесь горел сам воздух, такой интенсивности и плотности был огонь с земли. А сейчас – гробовая тишина. Это мне, прямо скажу, очень не понравилось. Я установил с Марселем связь. Спрашиваю: «Что случилось?» Отвечает: «В кабине сильный запах гари. Режет глаза. Очень плохо вижу приборы. Направь меня на верный курс». Ребята тем временем взяли его в аккуратные «клещи». Один прикрывает сверху, другой сзади, третий с правого борта, а я к левому пристроился, совсем близко. И мне прекрасно виден и сам Марсель и внутренности его кабины. Смотрю, он снял очки и постоянно трет глаза, а в кабине чисто, ни задымления, ни проблесков огня не видать. Говорю: «Возьми ручку управления влево, теперь выровняй самолет. Все. Хорошо. Летим домой!» Вижу, он улыбнулся, даже рукой помахал. Мы уже передовые позиции британцев пересекаем, и опять тишина, с земли ни выстрела. Но все самое  страшное началось, лишь мы оказались на своей территории.
     Марсель неожиданно закричал: «Горю! В кабине огонь! Покидаю самолет!» У меня глаза заломило, так я старался хоть что-то похожее на огонь высмотреть в его кабине. Нет ничего, ни огня, ни дыма! Я говорю ему: «Спокойно! У тебя все в порядке. Тебе это только кажется. Успокойся друг, скоро уже будем дома. Мы  над нашими позициями». А он, ты понимаешь Юрген, визжит, словно его режут: « Я горю! У меня ноги горят! Ты что не видишь!? Боже! Как больно! Я покидаю самолет!» На моих глазах, я продолжал все это время его уговаривать, не паниковать, Марсель открывает кабину и мешком вываливается из самолета. И видимо ногой в спешке ударяет по ручке управления. «Ме-109» резко клюет носом и сваливается в штопор. Я едва успел отскочить в сторону. Видимо Ханса-Иоахима ударило крылом или корпусом. Парашют его так и не раскрылся. С высоты две тысячи метров он рухнул на твердую, как цемент  корку такыра. Самолет взорвался в ста метрах от места его падения. Когда мы кружили над нашим другом, я совершенно случайно бросил взгляд на недалекое от нас море и, кажется, увидел белые паруса того самого «пиратского брига», что видел более года тому назад на водной глади Ла-Манша.
     В этот же день тело Марселя привезли на аэродром. О происшествии было доложено в Берлин. Оттуда пришел приказ, доставить тело героя в столицу рейха и вместе с ним всех свидетелей его славной гибели. Так я оказался в Берлине в начале октября 1942 года. Нас встретил сам фельдмаршал Геринг. Мне опять пришлось писать отчет, отвечать на вопросы, как и в тот раз. Только вместо Гиммлера, меня допрашивал мой младший брат. Сам «черный» Генрих был с фюрером в подземной ставке «Вервольф» под Винницей. После того, как все были опрошены, и картина случившегося была полностью восстановлена, Геринг организовал пышные похороны Марселя, которого проводили в последний путь, как национального героя. Потом было доложено фюреру, и тот отдал распоряжение, всем прибыть для устных объяснений в его ставку. Меня назначили приказом командиром эскадрильи, которая будет сопровождать самолет командующего Люфтваффе, в состав её ввели звено, которым я командовал в Африке в день гибели Марселя, и через два дня мы уже были в Виннице. Опять начались расспросы, допросы и так далее. Гитлер был очень расстроен, порой чуть не плакал, так ему было жаль Марселя. Дня два все крутилось вокруг нас, а потом события на Волге вновь завладели вниманием фюрера и о нашем присутствии просто забыли. Трое суток мы скитались, осматривая местные достопримечательности. Одни находили какое-то дело, другие получали удовольствие от безделья, а я просто сходил с ума, лишенный возможности летать, просто сходил с ума. Наконец о нас вспомнили, и адъютант Геринга отдал распоряжение вернуться нам на аэродром в Винницу, что мы с удовольствием и сделали. Там дело пошло лучше, там я мог вновь подняться в небо и отдавал этому удовольствию, практически все время. Через неделю на аэродром вновь прибыл адъютант Геринга, собрал нас и поведал следующее.
     На одном из совещаний у фюрера генерал-фельдмаршал Манштейн, вызванный в ставку из района боевых действий, очень не лестно отзывался о действиях авиации 4-го Воздушного Флота Люфтваффе. В частности он выразился, что эскадрильям «Ю-87» ни разу не удавалось с первого захода уничтожить переправы через водные рубежи. Он сказал дословно: «Шуму и визгу много, а толку нет ни грамма. Русские настолько привыкли к отвратительной работе наших штурмовиков, что внимания на них не обращают  и даже не объявляют «тревогу» при их появлении». Наш Герман, конечно, вступился за своих «орлов». И между Манштейном и Герингом возник жаркий спор. Каждый с пеной у рта доказывал свою правоту, и это видимо очень понравилось Гитлеру. Он  любит, когда кто-то из его военных столь громогласно спорит, а ему отводится роль третейского, мудрого и проницательного судьи. И здесь он выступил в этой роли. Не долго думая, он назначил Герингу испытание, на деле доказать свою правоту. Завтра на рассвете «Ю-87» должен поразить одной бомбой трофейный русский танк, что выставят на полигоне в двух километрах от «Вервольфа» и если цель будет уничтожена, то Герман Геринг победит в возникшем споре, а Манштейну придется принести тому извинения в присутствии всей элиты рейха. Среди нас, кроме меня, не оказалось ни одного летчика летавшего на штурмовку ранее на «Штуке». Пришлось признаться в этом и тем самым вызваться на этот поединок. На аэродроме базировалась авиагруппа «Хейнкель-111» майора Вернера Эрдмана и у них в ангаре оказалась, как по заказу пара «Ю-87». Срочно стали готовить один из них, а я сел за изучение местности. Ты понимаешь, что на карту было поставлено очень многое, а главное честь и достоинство всего нашего Воздушного Флота. Так, что мне помогали все. Особенно сам Вернер. Но у меня был свой подход к делу, отточенный еще в Испании в дни, когда мы ждали прихода новой техники взамен потерянной. Ты тогда развлекался с испанками, а я летал на «Штуке» и учился нанесению ударов на местном полигоне. Самое главное для меня было это знать точное направление ветра в районе штурмовки. Вот практически и все.
     Утром в положенное время я вылетел. Ветер был юго-восточный. Совершив длинную дугу и набрав высоту три тысячи метров, я вышел в точку поворота именно в том направлении, которое обеспечило бы мне, подлет к цели против ветра. Как только  лег на боевой курс, я достал заветную расческу, что была выверена мной еще в Испании, и вставил её в прицел вертикально. Вот она, всегда со мной, как талисман.
     Барон вынул из нагрудного кармана  пластмассовую расческу и протянул её, улыбаясь, полковнику. Тот взял её в руки, повертел перед глазами и недоуменно посмотрел на  фон Роттница.
     - Ничего не вижу, Хельмут. Будь добр, поясни.
     - Тут нет ничего сложного и таинственного. Видишь, на расческе отсутствуют зубья. Вот это и есть ориентир для прицеливания. Я целюсь при бомбометании не по прицелу, а по расческе. Количество целых зубьев между провалами – примерная сила ветра, а само расстояние, это упреждение на снос бомбы ветром. Но так как я буду бомбить по ветру, то и расческа стоит прямо вертикально в прицеле. Если против ветра, то  упреждаю в обратном порядке. Если при боковом, ставлю горизонтально. Но лучше всего у меня получалось по ветру. А так как на карту было поставлено слишком многое, то я решил не рисковать.
     - Хитро придумано.
     - Да в принципе это самая настоящая чепуха. Так страховка на всякий случай и предмет для освежения памяти. И больше ничего. Понимаешь Юрген, быть хорошим «бомбёром» это не такое простое дело, для этого необходимо призвание, железные нервы, великолепный глазомер,  невероятно тесное слияние с машиной и той металлической штукой, что ты сбрасываешь на противника. Только при выполнении, всех этих условий становишься снайпером своего дела. А если в тебе чего-то из этого нет, то не помогут никакие расчески, поверь моему слову. Я наверно, поэтому и не стал штурмовиком, хотя «Штука» мне невероятно понравилась.
     - Ладно, рассказывай дальше.
     - Я лег на боевой курс и включил рацию. Мной руководил сам Геринг, прямо с места в присутствии самого фюрера. Доложил: «Говорит «Единорог». На боевом курсе. Буду в зоне видимости через пять минут». Геринг: «Единорог» уточните задание». Я: « Объект одиночный танк противника. Уничтожить с первого захода». Геринг: «Уточните количество боеприпасов». Ну, просто оперетта, одним словом! Я: «Количество боеприпасов одна бомба», тут я чуть не расхохотался. Эх, Герман, Герман. Уж не знаю, что он там изображал. Наверно показывал всем, что от знания именно того, каким количеством бомб приказано уничтожить противника, резко возрастает точность бомбовых ударов. А все стояли, разинув рот, и внимательно слушали эту бредятину. Геринг: «Единорог» вижу вас. Вы вышли прямо на цель». Я: «Цель вижу! Разрешите приступить к уничтожению?» Тут я подыграл Герману. По его голосу было слышно, как он доволен именно этой моей последней фразой. Геринг: « Единорог» уничтожить цель разрешаю!» О, если бы ты, Юрген, мог слышать этот барственно-сытый голос, с пронзительно отеческими и в тоже время властными нотками. Право слово, ради вот таких моментов можно жить на этом свете!
     Я демонстративно для зрителей на земле пролетел равнодушно мимо цели. Потом также демонстративно резко рванул вверх, театрально перевернулся через крыло и словно выпущенная из тугого лука стрела с визгом и воем устремился к земле. Воздушные тормоза под крыльями выпускать не стал, так как там, у земли мне будет нужна вся скорость разгона самолета, что бы уйти от взрыва собственной бомбы. Цель стремительно приближалась. Две тысячи метров, полторы тысячи метров, тысяча метров. Перегрузка вдавила в кресло, вой в ушах превратился в комариный писк. Пятьсот метров. Я вижу цель практически уже во всех деталях. Вижу чуть скошенную башню русского танка, понуро наклоненную к земле пушку, буксировочный трос, брошенный на землю, на котором его привели сюда на заклание могущественному богу войны. Он отработал своё время. Он уже мертв. И он, с моей помощью, больше никогда не испытает захватывающего, веселящего как вино, безумного как ночь любви, ужаса атаки. ЧЕТЫРЕСТА МЕТРОВ! Сброс! Рука автоматически нажимает рычаг сброса бомбы. Машина вздрагивает. Смерть полетела в цель. Выравниваю самолет. Он резко уходит вниз, это просадка, самое страшное при выходе из пике, но тут мне помогает скорость самого самолета. Именно в момент начала просадки я изо всех сил тяну ручку управления на себя с небольшим наклоном влево. Самолет ревет как зверь, и как зверь рывком швыряет себя вверх, в небо. Сзади гремит взрыв. Тугая волна динамического удара догоняет мою «Штуку» и яростно толкает ее в подставленный бок. «Ю-87» дрожит, вибрирует, пытается дернуться в сторону, но тут не дает ему это совершить моя воля и моя рука, вернее руки, сейчас я держу ручку управления обоими руками. В наушниках довольный голос Геринга, важный, теплый и начальственно-поощрительный: -«Единорог» цель уничтожена полностью. Можете ли посадить самолет здесь? Наш фюрер сам лично хочет поздравить вас с успехом». Я не могу ему пока ответить, просто от перегрузки мне не разжать зубы. Но как только полет становится нормальным, отвечаю: «Прошу прощения за задержку с ответом. Перегрузка. Приказ нашего Великого фюрера для любого его солдата неукоснительный закон. Иду на посадку». И сажаю «Штуку» прямо на поле. Слава богу, оно оказалось ровным. Подруливаю поближе к зрителям и выхожу из машины. Ну а дальше поздравления, награды. Геринг произвел в майоры, Гитлер собственноручно наградил Рыцарским Крестом, а «черный» Генрих отправил сюда, в Сталинградский ад. Вот и все.
     - А как фюрер?
     - Что фюрер?
     - Ну, Хельмут, это не по-товарищески! Как к твоему бомбометанию отнесся сам фюрер? Что он тебе сказал? Как оценил? Вообще как вел себя? Ты просто не представляешь себе, как это все для нас окопников интересно. Ну, расскажи подробнее.
     - Юрген, я даже не знаю, что тебе рассказать. Подошел я к ним, встал по стойке «смирно». Герман, все еще в своей роли, рукой показывает, что докладывать надо фюреру, будь-то, я не знаю, кто есть кто. Ну, его понять можно. На седьмом небе от успеха. Доложил фюреру. Тот подошел ко мне, взял за руку и минут десять, не отпуская руки, громко говорил о предназначении немецкого народа, как владыки мира, о том, что только немецкая земля может рождать таких героев, которым подвластно все - и небо, и земля, и скорость, и само время. Говорит, захлебывается, слюной брызжет, свободной рукой воздух как мечом рубит. А глаза не веселые, не радостные, тусклые и застывшие как белесое с зеленью желе. И ты знаешь, смотря на него, мне стало вдруг, до мурашек на спине, страшно. Словно бы его, самого фюрера страх, спрятанный у него глубоко внутри, через руку, что сжимала мою, вдруг пробрался в меня и охватил все моё естество. Он видимо это почувствовал и резко отпустил мою руку. Но остановиться уже не мог. Все говорил, говорил, говорил. Говорил практически одно и тоже, только другими фразами. Потом неожиданно остановился и вопросительно огляделся вокруг. Словно проснулся от самого себя и никак не поймет, а где он, и что он здесь делает? Увидел меня, опять подошел и по-человечески тихо сказал: «Капитан, сегодня вечером жду вас у меня». Повернулся и, не оглядываясь, быстро пошел к машинам.
     - А вечером? Что было вечером?
     - Вечером был банкет в бункере, в апартаментах фюрера. Фюрер пил воду и ел салаты. Геринг с Манштейном, став друзьями, баловались русской водкой с французским коньяком. Гиммлер сидел в углу и сверкал своим пенсне. Борман лишь пригубливал красное вино. Ну и так далее. В середине банкета фюрер вспомнил обо мне и растроганно на виду у всех, опять произнеся патетическую речь, наградил меня Рыцарским Крестом. После банкета Геринг увез меня в свой бункер, в свою полевую ставку. Там он ознакомил меня с приказом о присвоении мне майорского звания, а так же документы к командованию 4-й Воздушной Армии о использовании меня в качестве командира эскадрильи в её составе, подписанные самим фюрером. И предписание не позднее 10 октября явиться в штаб армии, что расположен в Ростове-на-Дону. Вот теперь все, Юрген, Все.
     - Но почему ты обмолвился, что сюда тебя послал рейхсфюрер Гиммлер?
     - В приватной беседе со мной Герман обронил, что бы я опасался Гиммлера, что это он сказал Гитлеру о необходимости таких асов как я под Сталинградом, и что только такие асы как я способны переломить ход войны в пользу Германии. Гитлер и посоветовал Герингу усилить мной 4-ю Воздушную Армию. А что советует фюрер это не совет, это приказ, и Герману ничего не оставалось делать, как его отдать. Так же он очень советовал остерегаться «черного» Генриха, от него еще будут неприятности в мой адрес.
    - Да, дружище, с СС шутки плохи. Эти черные рыцари сейчас полностью контролируют все и во все суют свой нос.
     Полковник налил коньяк себе и барону.
     - Хельмут, давай выпьем за то, чтобы черная беда нас с тобой миновала, и чтобы наши славные Люфтваффе всегда оставались славными.
     - Вот чего от тебя не отнимешь, Юрген, так это произносить тосты, причем такие за которые невозможно не выпить.
     - Прозит!
     - Прозит!
     За столом, после того как мужчины выпили, на некоторое время, воцарилось молчание. Есть уже не хотелось. Сигары уже начали отдавать паленой шерстью, а не пахучим дымом. Пора было заканчивать вечеринку.
     - Юрген, так что сказал Эрих фон Левински на совещании?
     - Немного, Хельмут, немного. Положение трудное. Паульс в кольце, и мы должны деблокировать это кольцо. Как ты правильно сказал в самом начале, восьмая итальянская армия и третья румынская армия крайне ненадежны и по логике вещей, именно по ним противник нанесет свой основной удар с севера. Но приказ фюрера мы игнорировать не можем, поэтому основные силы будут направлены на прорыв кольца окружения Шестой армии фельдмаршала Паульса. Четвертому Воздушному Флоту поставлена задача, обеспечить доставку продовольствия, медикаментов и боеприпасов окруженным войскам, а также нанесение штурмовых ударов по сосредоточению противника в районах прорыва. Как это все будет выглядеть на самом деле, просто не знаю. Мой аэродром будет использован, как аэродром подскока для транспортников, а у меня самого горючего осталось на двадцать вылетов авиагруппы. Я, конечно, дал заявку в ставке, и, конечно, горючее доставят. Но вот вопрос, когда и не будет ли к тому времени поздно. Если русские ударят танками по итальянцам и румынам, те побегут без боя, а значит через неделю «Иваны» будут бить прямой наводкой по моим самолетам. К тому же у меня одна взлетно-посадочная полоса, и всего четыре рулежных дорожки. Если сядут сразу три транспортника, то взлетать будет просто неоткуда. Голова идет кругом. И я не знаю, что мне делать.
     - Усиль оборону аэродрома наземными средствами. Полоса у тебя длинная, поэтому транспортников загоняй в конец полосы, а не на рулежные дорожки, пусть сбиваются в кучу. Их потом машинами растащить будет можно.
     - А если налет!?
     - Вот для этого я и советую тебе усилить наземную оборону и не перекрывать взлетные дорожки истребителей транспортниками. Ладно, наш район боевых действий?
     - Прикрытие с воздуха Оперативной Группы «Холит» и 3-и румынской армии в местечке Большой. Завтра я пришлю к тебе своего начальника штаба, и он все подробно расскажет и тебе и твоим подчиненным. А если будет летная погода, мой ас капитан Люфтваффе Херберт Розенталь покажет тебе и твоим командирам звеньев театр наших предстоящих боевых действий. Он у меня молодец и умница, а дерется, как черт.
     - Хорошо, Юрген. Наверно нам пора по домам. Меня от коньяка в таких дозах с непривычки в сон потянуло.
     - Задерживать не буду, Хельмут. Сам устал, я ведь прямо с дороги.
     - Ну, тогда до завтра. Да, и пусть меня кто-то проводит, я еще плохо ориентируюсь в вашей местности.
     - Конечно, конечно, мой дорогой барон! Лейтенант Штеен! Проводите господина майора! – отдал распоряжение полковник, провожая фон Роттница до двери своих апартаментов: - Так, завтра, если не будет полетов, после обеда жду тебя у себя, нам  есть еще что  вспомнить Хельмут?
     - Непременно буду Юрген, непременно. В этой глуши это единственное занятие, чтобы скоротать время хоть с какой-то пользой.
     Барон вышел на свежий воздух в сопровождении адъютанта и испытал истинное наслаждение, вдохнув полной грудью его морозную и чистую свежесть, что словно лечебный эликсир взбодрила и отрезвила его.

«ТВОРЦЫ»
Горы к северу от долины рек Тигра и Евфрата. До-Потопные времена.
     Нан испытал истинное наслаждение, вдохнув полной грудью, свежий воздух раннего утра, что словно лечебный эликсир взбодрил и отрезвил его, когда он, откинув полог из звериных шкур и лисьих хвостов, вышел из пещеры Матери Матерей. Голова слегка закружилась. Вчера вечером на пиршестве, устроенном в честь приема его, как нового члена, в состав племени, было много съедено и выпито, плюс к этому следует добавить практически бессонную ночь, проведенную с предводительницей. Да, было от чего закружиться голове.
     Цоги уже ждал его, сидя возле костра в центре площадки. Услышав шаги Нана, он встал и, сложив в приветствии руки крестом на груди, медленно пошел к нему навстречу.
     - Приветствую тебя брат Син! Богатой охоты тебе и обильной пищи! – шаман низко поклонился разведчику и, еще находясь в поклоне, тихо почтительно спросил: - Как прошла ночь и не отложить ли нам наш поход на более позднее время?
     - Нет, нет, Цоги! Ни в коем случае! Я чувствую себя прекрасно и не вижу никаких причин переносить нашу вылазку.
     Шаман вновь низко поклонился.
     - Как скажет брат наш Син! Да будет так!
     Нана покоробило раболепное поведение вчерашнего друга и помощника, и поэтому он немного резко произнес.
     - Цоги! Великие Небесные Пряхи Судьбы! Что это ты сегодня поклоняешься мне, словно Отцу Небесному? Что я опять по незнанию совершил такого, что мне надо так часто и низко кланяться?
     - Брат наш Син! Сегодня ты стал «Приобщенным», проведя ночь с Матерью Матерей, и поэтому все  члены племени должны оказывать тебе знаки почтения и внимания до тех пор, пока не появится новый «Приобщенный». Таковы законы нашего племени и мне, как Хранителю Закона, тем более не к лицу нарушать их.
     - Вот теперь мне понятно. Я, переспав с Матерью Матерей, стал равным ей по власти, стал её соправителем.
     - Нет, брат наш Син. Ты не верно понял мои слова. Ты – «Приобщенный»! «Приобщенный» и только «Приобщенный»! Никаких властных полномочий ты не имеешь и не можешь иметь. Одно только почтение и внимание. И больше ничего! Твоё место теперь всегда рядом с Матерью Матерей, ты делишь с ней кров, ложе и пищу, но когда наступит очередь другого, и Справедливая Мера отдаст предпочтение новому «Приобщенному», ты вновь вернешься к выполнению своих обязанностей на благо племени, которые выполнял не будучи «Приобщенным». До тебя это место занимал Великий Охотник Вал, теперь он стал просто охотником и воином. Придет время, и ты тоже станешь просто Сином. К этому надо быть готовым и не требовать от жизни того, что она не в силах дать. Но, однако, нам с тобой надо идти. Скоро первые лучи солнца окрасят горизонт, а путь у нас не близкий. Вчера Мать Матерей просила меня к вечеру обязательно вернуться с тобой в становище.
     - Да, Цоги, пошли, в самом деле. Все равно мне ваши законы досконально не изучить, да они и не особо нужны мне. Чувствую, что не долго я задержусь в вашем племени. И хотя мне будет, искренне жаль с вами расставаться, но долг перед моим народом рано или поздно призовет меня к себе. И ничто не сможет остановить меня, поверь мне друг. А в моём племени совсем другие законы, которые так же как мне ваши, вам будет трудно понять. Скажу одно. Они во многом отличаются от правил жизни и поведения твоего племени, мой дорогой Цоги. И  их я более приемлю, чем твои - Хранитель Закона. Только прошу тебя, пойми меня правильно и не обижайся. Хорошо?
     Шаман внимательно посмотрел разведчику в глаза, вздохнул и, повернувшись к нему спиной, без лишних слов, зашагал к выходу из ложбины. Нан поспешил за ним, даже не оглянувшись назад, на то место, где он впервые познал любовь женщины этой планеты. И это не говорило о том, что прошедшая ночь не оставила в душе разведчика никаких следов. Наоборот! Он боялся оглянуться, так как чувствовал, что не сможет совладать с собой и, забыв обо всем на свете, вновь вернется в густую темноту пещеры, где ждут его горячие до пронзительности объятия этой дикарки, её сладкие поцелуи и нежные, заставляющие таять сердце и замирать душу, ласки.
     Нельзя сказать, что опыт такого общения с представительницами другого пола был у Нана впервые. Проходя обучение в школе космического десанта, он, как и все курсанты, неоднократно встречался с женщинами из обслуживающего персонала. Да и потом, уже на базе своего отца не раз просыпался по утрам в чужих постелях. Это не возбранялось, а даже поощрялось всеми. Соплеменники Нана возводили мужскую силу в ранг божественного дара и считали, что количество соитий с разными партнершами особо характеризуют того или иного мужчину. Свобода нравов, а скорее  безнравственность, была полностью оправдана законами Нибиру. Но при всем при этом такие чувства, как Любовь и Верность, тоже имели право на существование и не подвергались всеобщему осмеянию и презрению. Нравственность и безнравственность как бы существовали параллельно, практически не смешиваясь и не препятствуя в развитии друг другу. Каждый был волен выбирать свой жизненный путь, именно тот к которому он был более предрасположен. И это до сегодняшней ночи Нану нравилось.
     И только сейчас, еще ощущая запах пота  дикарки на своей коже, он понял то, что в погоне за призрачной свободой выбора, они потеряли самое главное в отношениях между мужчиной и женщиной и, что придает этим отношениям невероятно чувственный и сугубо индивидуальный характер. Они потеряли Страсть  Любви. Не «страсть обладания». Не «страсть соития». Не «страсть продолжения рода», а именно «Страсть Любви». Именно то, что делает саму любовь возвышенной и благородной, всё охватывающей и беспредельной, готовой к самопожертвованию и подвигу, всё прощающей и всё понимающей, сладкой, как нектар и горькой, как корни сурем-травы.
     После сегодняшней ночи все предыдущие встречи с женщинами казались разведчику пресными, словно партнеры выполняли какую-то заложенную в них программу на рефлекторном уровне. Встретились, договорились, переспали и разбежались, даже не поинтересовавшись друг у друга, а какого это было, хорошо или не очень. И всё! Дальше идут поиски новых встреч. И чем их больше, тем больше становилось пустоты в душе. Тем меньше воспоминаний и запомнившихся лиц. Все одно и тоже, одно и тоже. Встретились, договорились, переспали и разбежались. И никому нет дела друг до друга. И все это под воздействием какого-то низкого, животного инстинкта, словно избавляешься от ненужного, мешающего тебе балласта. И нет желания повторения встречи с предыдущей партнершей,  и новая партнерша приносит все то же  самое: встретились, договорились, переспали, разбежались!
     Но сегодняшняя ночь, словно яркая вспышка среди мрака, вдруг осветила Нана. И ему впервые хотелось продолжения, продолжения прошедшей ночи именно с Матерью Матерей, именно с божественно прекрасной, горячей и нежной Мерой. И он чувствовал всем своим существом, что с этого момента, ему без неё, без встреч с ней,  будет трудно жить на этом свете. Она не только нужна ему, как женщина. Она нужна ему, как символ его собственного существования. Нужна, как богиня, которой поклоняются всю жизнь, и, в честь которой приносят любые жертвы на её священный алтарь. И это неожиданное слияние его сущности с сущностью Меры с одной стороны было настолько ранее не познано, что пугало своей новизной ощущений, а с другой – поразительно поднимало настроение и уверенность в том, что теперь ему не страшны никакие преграды, и он сможет преодолеть всё, что уготовано ему судьбой. Ощущение возвышенности, чистоты и искренности, прежде всего перед самим собой, окрыляло Нана, делало его в своих собственных глазах могучим и мудрым богом, бесстрашным и умелым воином, нежным и верным мужем. Это приятно жгло грудь и переполняло душу той благодатью, которая называется одним словом – Счастье.
     Одно омрачало радужное состояние разведчика. Его высказывание по поводу законов племени о «Приобщенном» выглядело мальчишеской выходкой, которую спровоцировала циничность отповеди Цоги о статусе Нана в настоящий момент. Более искушенному в вопросах настоящей любви мужчине,  холодность и цинизм шамана показались бы признаком ревности, этой родной сестры того чувства, что расцвело в сердце разведчика. Но юноша не знал его. Как настоящее первое, так и настоящее второе были незнакомы в его рациональном обществе. Поэтому, анализируя своё поведение, Нан находил в своих словах неискренность, и это удручало его. Удручала его и молчаливая сосредоточенность Цоги, который словно не замечая своего спутника, целеустремленно шагал к одному ему известной цели.
     Так, в полном молчании, они спустились в долину, углубились в лесные заросли, что покрывали западный склон горной гряды, и, наконец, вышли к небольшой бурной горной речке, на берегу которой шаман, повернувшись к Нану, нарушил молчание.
     - Здесь мы немного отдохнем и поедим. Так что располагайся, брат Син, а я схожу за сухим валежником для костра.
     - Подожди Цоги. Нам надо поговорить, - разведчик решил растопить неожиданно возникший лед в их отношениях.
     - Я слушаю тебя, брат Син.
     - Цоги! Сегодня утром я был не прав. Сам не знаю, почему я так сказал тебе. На самом деле и ваши Законы, и ваше племя за последнее время стали для меня очень близки и понятны. Они, конечно, очень отличаются от правил, что имеют место в моем родном обществе. Но, не смотря на это, я нахожу в них много рационального и даже как-то родственного мне. По крайней мере, «дикарями» вас не назовешь. Это точно! И эти ваши «Приобщенные», тоже в какой-то мере оправдывают себя, особенно в связи с тем общественным укладом, что существует у вас сейчас. Не мне судить вас, и не мне вносить изменения в вашу жизнь. И ты прав, нельзя требовать от жизни того, что она не в силах дать. Но ты должен понять и меня. Сегодня Мать Матерей стала для меня большим, чем предводительница племени. Она стала для меня той женщиной, ради которой я готов на все, наверное, даже на предательство интересов своего народа. Мне еще не приходилось испытывать такого сильного чувства в своей жизни, мой дорогой Цоги. Ты понимаешь меня?
     - Нан сын Энлиля из Великого рода Аттонов! Я прекрасно тебя понимаю. Нет на свете мужчины, что устоял бы перед божественной Мерой. Но женское сердце не постоянно, и тебе придется доказать, что ты не простой «Приобщенный». А это пока не удавалось никому. Именно поэтому я решил слегка остудить твой порыв, что был написан на твоем лице после ночи с Матерью Матерей. Мы ведь еще не знаем её мнения о тебе. Согласись со мной?
     Да! Цоги был прав, прав как всегда. Нан даже пошатнулся, как от удара, настолько последние слова шамана ярко высветили истинное положение вещей и ошеломили его. А ведь, правда! Его чувства, это только его чувства. Он волен в них, волен рисовать перед собой самые красочные и перспективные картины. Но они останутся только картинами, если их не одобрит и не поймет тот главный зритель, для кого они и создаются.
     Шаман словно понял состояние разведчика и, приблизившись к юноше, взял его отечески за руку.
     - Брат Син. Ты еще очень молод, а молодости свойственно всё воспринимать близко к сердцу и строить своё поведение, прежде всего, отталкиваясь от своего «Я». Будь проще. И не строй иллюзий на своих чувствах. Старайся сделать так, что бы твои поступки способствовали рождению ответных чувств, именно тех, которые в полной мере соответствовали твоим. Вот тогда можно будет говорить о взаимности.
     - Но как это сделать, Цоги? Я право не знаю.
     - Дари тепло внимания сам, не требуя его от окружающих. Делай добро, не ожидая за этот поступок наград. Будь бескорыстным, ибо именно это дает тебе право на взаимность. Проявляй нежность и чуткость не для того, чтобы что-то получить взамен, а от всего сердца и по его велению. Будь честным перед самим собой и окружающими тебя людьми. Вот тогда ты можешь рассчитывать на ответное чувство.
     - Всё это, что ты мне сказал, прямо противоположно тем моральным критериям, что приняты в нашем сообществе. Меня никогда не учили подобному, и я просто не знаю, как это делать.
     - Но ведь ты не убил Великого Охотника Вала, хотя всё племя требовало его смерти. Ты это совершил сам, рискуя оказаться на жертвеннике нашего Бога. Ты проявил милосердие и оказал ему помощь. Это ли не бескорыстие с твоей стороны? В отношении меня ты произвел совершенно равнозначный обмен. Это ли не проявление честности с твоей стороны? Ты, с моей, правда, помощью, сохранил для племени Великого Охотника. Это ли не добро, совершенное тобой для всего нашего сообщества? В отношениях с Великой Мерой ты был настолько нежен и чуток, что она оставила тебя рядом с собой до самого утра. Так что все это уже есть в тебе, и этому учиться тебе не надо. В любом мыслящем существе всё это заложено изначально, и надо просто поступать так, чтобы не приносить страдания тебя окружающим, дорогим и любимым тобою людям. И от того, какую модель поведения ты изберешь, зависит, нить судьбы, что вплетут в дорогу твоей жизни Великие Пряхи Судьбы. Поэтому твои поступки есть ни что иное, как предтеча твоего жизненного пути и твоей судьбы. Вот и весь секрет.
     Цоги отпустил руку Нана, отошел от него и внимательно, так же, как возле пещеры Матери Матерей, посмотрел на разведчика.
     - Мне надо подумать и проанализировать все то, что ты мне сказал, - Нан сел прямо на землю и обхватил голову руками. Раньше он никогда не задумывался над своим поведением, над своими поступками, особенно над тем, как они расцениваются окружающими и какой характер несут в себе: положительный или отрицательный. Все всегда получалось само собой. И рядом не было практически никогда такого наставника, который бы подсказал правильность или не правильность того или иного проступка. А тут…?
     - Ладно, сиди, думай. Я пошел за сушняком для костра, - шаман резко повернулся и скрылся в зарослях.
     Нан проследил за ним взглядом и, как только зеленый занавес сомкнулся за спиной Цоги, вскочил на ноги. В голове, словно птица в клетке, неистово билась одна мысль. Мысль – требование к немедленному исполнению: «Бежать! Бежать! Бежать, как можно скорее!» Все странности в поведении шамана, замеченные разведчиком ранее, сложились, как разноцветные стеклышки калейдоскопа, в единый узор, его последней фразой о модели поведения и судьбе. И этот узор говорил о том, что Цоги не простой шаман полудикого племени аборигенов. Он Наставник этого племени. Он Учитель этого племени, и поставлен он на эту должность не кем иным, а самим Алалу-Ях-Тебиром, злейшим врагом рода Аттонов. А значит, он ведет его, сына божественного Энлиля, не к месту падения небесной птицы, а в засаду,  приготовленную ему врагами его рода.
     - Спокойно! Спокойно мальчик! – сам себя попытался успокоить Нан,- Возьми себя в руки и давай рассуждать логично.
     Он подошел к речке и, сев на корточки, несколько раз окатил себе голову ледяной водой. Эта процедура помогла привести в порядок мысли и частично успокоила разыгравшееся воображение разведчика. После этого он сел на лежащий рядом большой камень и попытался, как его учили, найти рациональное зерно в действиях лже-шамана и выход из создавшегося положения.
     « Итак. Начнем по порядку. Месяц назад ты нашел племя, отличное по своему общественному устройству от предыдущих племен и в связи с этим принял решение, не вызывать крыло десанта, а понаблюдать за ним. Почему ты это сделал? Хотя по основным признакам, первым отмеченным тобой признакам, ему была прямая дорога в отстойник.
     Первое. В племени существовала, ярко выраженная, иерархия. Во главе стояла Мать Матерей, её окружал определенный штат приближенных. Существовали освященные культом законы, которые неукоснительно выполнялись всеми членами сообщества. Культовые вопросы решались определенным лицом, пользующимся авторитетом и доверием, как у предводительницы, так и у рядовых членов племени.
     Второе. На второй день наблюдения ты увидел тот предмет в руках шамана, что в начале принял за металлический нож. Он поразил и заинтересовал тебя. Вот тогда у тебя созрело решение, попытаться пойти на контакт, что бы выяснить, откуда в первобытном племени, где основные орудия производства и оружие делаются из камня, появилось изделие из металла, причем по внешнему виду сделанное при помощи более высокой технологии.
     Третье. Речь! Используя метод сенсорного сканирования, ты не только очень быстро изучил их язык, но и нашел в нем много схожих с твоим собственным языком словосочетаний, что на первых порах насторожило тебя, а потом как-то было отложено на второй план. Возможно, это и было твоей главной ошибкой.
     Четвертое. Чистота! В отличие от предыдущих, отправленных тобой в отстойник племен, в этом племени имели место первые признаки соблюдения как личной, так и общественной гигиены. Пещеры и площадка тщательно и ежедневно убирались. Существовали специальные места для складирования мусора и отходов, что появлялись в процессе приготовления пищи, а также было отведено специальное место для оправления естественных надобностей для всех членов племени. Один раз в неделю, по очереди, все племя отправлялось на небольшое озеро для купания и мытья. Причем, женщины и мужчины мылись отдельно. Детей же грудного возраста купали каждый вечер в углублении гранитной площадки, что было расположено возле женской пещеры. Воду в нем меняли ежедневно по утрам, и она прогревалась до вечера солнцем.
     Пятое. Замаскированный второй выход из лагеря. Обследуя его, ты пришел к выводу, что на половину он сделан искусственным путем. В некоторых местах тропы в базальте скалы были выдолблены ступени, для облегчения передвижения по крутому и опасному подъему, особенно женщин с малолетними детьми. В двух или трех местах аборигены оградили тропу даже перилами из тонких, но прочных стволов местных деревьев. А кучи камней на вершине одной из скал явно говорили о том, что они будут использованы против преследователей при отходе всего племени.
     Это и другие второстепенные детали заставили тебя столь долго наблюдать за этим сообществом и не позволили при контрольной связи с базой раскрыть местонахождение твоих новых подопечных.
     Теперь внедрение. Великие Пряхи Судьбы! Почему тебе не бросилось в глаза то, что за  довольно долгое по времени наблюдение за племенем, в нем не было ни одного молитвенного служение основному Богу! А именно в тот вечер, когда тобой было принято окончательное решение, идти на контакт, именно в этот вечер они вознесли молитву своему Великому Отцу! И фактически раскрылись перед тобой. Но решение было принято, а молитва лишь подогрела твое тщеславие. Ну, какой разведчик, узнав немногое, не станет стараться узнавть все!? Вот на этом они тебя окончательно и поймали. Скорее всего, если им было известно о твоём присутствии с самого начала, то металлический нож, а вернее половина кодового ключа от замка пространственно-временного портала, первая приманка, молитва – вторая и окончательная.
     Значит, получается, что они специально провоцировали тебя на контакт. Вернее не они, а он – Цоги. Тогда понятна сцена с этой горной кошкой – Варом. Убить тебя руками самого умелого воина племени. Нет! Это чересчур! Такого просто не может быть. Ведь ты мог прийти в племя с пушистой лисицей. Она вполне достойно украсила бы вход в пещеру Матери Матерей. Да, просто с пустыми руками! Нет! Тут сработал фактор случайности. Да и сам Цоги, если он из команды Алалу прекрасно должен знать, какими боевыми навыками и умениями обладают специальные разведчики отряда «Поиск» благословенной Нибиру. Нет, тут случайность, самая настоящая случайность, ни больше и не меньше. Да и то, что произошло потом, идет в разрез плана ликвидации непрошенного и опасного гостя. Ведь никто иной, как Цоги вступился за тебя, когда практически все племя готово было растерзать победителя за отказ добить того, кто проиграл в схватке. И именно он построил свою речь так, что все остались живы. И потом. У него было достаточно возможности и способов расправиться с тобой. Подмешать яд в ял или в пищу, что ты употреблял в больших количествах на праздничном пиру, ударить десантным ножом, что ты обменял на половинку ключа, настроить Мать Матерей так, чтобы она, получив от тебя то, что ей надо, просто кольнула отравленной рыбьей костью в солнечное сплетение.
     Вот и получается, что избавляться от тебя столь кардинальным способом никто не хочет. Остается одно – либо тебя хотят взять в заложники, либо тебя ведут на место предварительных переговоров. Первое, исходя из наличия у тебя десантного пояса, очень затруднительно и дорого обойдется для тех, кто захочет это осуществить. Второе наиболее допустимо. Тогда понятны и предварительные беседы Цоги в его хижине, и это его окончательное раскрытие именно сейчас пока вы одни, и доверительные беседы о проступках, как определителях судьбы и самой жизни. Тебя просто готовят к принятию какого-то важного и судьбоносного решения, и это решение будет, скорее всего, связано с нарушением законов твоих соплеменников».
     - Ну что, надумал что-то? – громкий голос Цоги и звонкий грохот брошенных на землю сухих древесных сучьев заставил Нана вздрогнуть и быстро обернуться к шаману. Правая рука инстинктивно легла на десантный пояс, готовая в любую секунду отщелкнуть его пряжку.
     - Брат Син не надо баловаться десантным поясом. Поверь, тебе здесь никто не хочет принести вреда, захватить в заложники или просто убить. С тобой хотят просто  поговорить. И в твоей воле будет принимать или не принимать то, что ты услышишь. Время раздоров и войн закончилось. И сейчас перед нами стоят такие проблемы, которые мы сможем решить только вместе, сообща. Давай-ка, лучше разведем костер. Я захватил с собой приличный кусок тушеного мяса. Подогреем его и поедим. А может, и яла выпьем. Почему нет? Половина пути пройдена и это хорошо. В полдень будем на месте.
     Говоря это, Цоги вынул из своей котомки нож Нана, выщелкнул из рукояти лезвие и стал рубить сучья для костра. Делал это он ловко и быстро, было сразу видно, что обращаться с этим оружием он умел, а точность ударов и соразмерность приложения силовых усилий говорило о значительном мастерстве, приобретенном в результате длительных тренировок.
     - Цоги, кто ты? – тихо спросил Нан, не поднимаясь с камня и на всякий случай, приводя себя в состояние готовности к переходу в боевой режим.
     Шаман на секунду прервал своё занятие и опять внимательно посмотрел на разведчика.
     - Дорогой брат Син, а ты, в самом деле, хочешь узнать об этом?
     - Да! Я хочу это узнать.
     - Хорошо. Я все тебе расскажу. Но давай сначала поедим. Помоги мне разжечь костер, и потом, за едой, мы с тобой обо всем побеседуем. Хорошо?
     - Но, Цоги …
     - Еще раз говорю тебе. Не надо ничего бояться, мой подозрительный друг. Тебе ничего не грозит, ни от меня, ни от тех, кто хочет с тобой поговорить. Поверь ты в это, наконец. Положение дел обстоит так, что любое враждебное действие с нашей стороны может привести к гибели всех. И нас, и вас, и аборигенов этой прекрасной планеты. Но об этом тебе скажут в своё время. Я же должен лишь доставить тебя к месту встречи в целости и сохранности. Так что вставай и принимайся за работу.
     - Хорошо, Цоги! Я поверю тебе, - Нан встал с камня и, подойдя к шаману, стал ломать руками принесенные для костра ветки.
     - Вот так-то лучше, - усмехнулся тот.
     Скоро на берегу горной речки весело трещал, распространяя благодатное тепло, небольшой костерок, а мужчины, насытившись подогретым на его огне мясом, расположились возле него, наслаждаясь отдыхом и чувством сытости.
     - Запомни, брат Син, никогда нельзя вести любые переговоры на пустой желудок. Хочешь с кем-то, о чем-то договориться или просто поговорить, сначала накорми его. А потом уж веди беседу. Это так, в качестве совета, - Цоги блаженно потянулся.
     - Я жду ответа, - немного холодно произнес Нан.
     - Да, да! Я помню о своём обещании, брат Син. Помню. Просто не знаю с чего начать наш разговор.
     - Начни с того, кто ты есть на самом деле.
     - Ну что ж, с этого наверно и начнем. Так вот, я не абориген этой планеты. Я торесанец. Мои родители, жители планеты Тореса, по значимости имеющей третий порядковый номер в содружестве двенадцати планет нибируанской системы. Отец, Тогаро Шелл – командир тяжелого крейсера «Зод-Ак» в составе эскадры Алалу, мать, Жаретт Гиш – старший климатолог этого крейсера. По рождению мне дали имя Витар. А когда пришел срок выбирать родовое имя, я выбрал и отцовские, и материнские корни. Поэтому полностью зовусь – Витар Шелл Гиш. Службу после небируанской академии начинал на корабле поддержки «Велуна» в команде операторов-диспетчеров. Потом перевелся на отцовский крейсер, в десант. Пилот десантного кога, командир десантного крыла, потом меня аттестовали в группу «Поиск», в которой в настоящий момент и состою. Имею звание флаг-офицера. Три цикла тому назад, когда начался Великий Эксперимент, мне предложили возглавить группу внедрения для работы с аборигенами. И вот я здесь. Коротко всё, - Цоги - Витар улыбаясь, посмотрел на Нана. Хитрый прищур его глаз как бы говорил: «Ну и что ты на это скажешь, разведчик? Что еще спросишь?»
     Нан и в самом деле был слегка поражен столь кратким и ёмким рассказом, даже не смотря на то, что именно подобное он и ожидал услышать. Мысли в голове путались. Вопросы множились, и выбрать какой-то из них было настолько затруднительно, что просто голова шла кругом.
     - Я вижу, в каком ты затруднении, брат Син, - пришел на выручку Витар: - На многие вопросы, что ты собираешься мне задать, я не уполномочен отвечать, а некоторые ответы просто  не знаю. Поэтому, экономя время, я еще кое-что тебе расскажу, и на этом мы с тобой закончим. Более подробную информацию ты получишь при встрече. Моя задача заключается в том, чтобы подготовить тебя к ней и морально и психологически, для того, чтобы  она прошла более продуктивно.
     Итак. На этой планете мы уже находимся почти восемь циклов. В начале четвертого нами были обнаружены первые зачатки разумной жизни и первые племена аборигенов. Тогда было принято решение Высшим Советом эскадры о начале Великого Эксперимента. Основная его цель – дать толчок к более цивилизованному развитию тех первобытных сообществ и племен, что попали в сферу нашего внимания. Сначала мы, как и вы, отлавливали племена и проводили обучение в закрытых резервациях. Но это не всегда давало положительный результат. Дикари при первой возможности убегали, а те, что оставались просто чахли на глазах. Отказывались принимать пищу, совершали акты самоубийства, умирали от тоски. Тогда наши медики вышли в Высший Совет эскадры с предложением провести опыты на генетическом уровне. При исследовании  спиралей ДНК мы обнаружили несколько новых для нас генов, и, как оказалось в последствии, именно они оказывали такое влияние на поведение аборигенов. Пришлось начинать все с самого начала, и мы тоже пошли по вашему пути, пути выведения новой расы через искусственное вынашивание оплодотворенной яйцеклетки аборигенки нашими женщинами. Так появился первый представитель новой расы. Его назвали Адм. Суррогатной матерью у него была Села, представительница рода Терриев с планеты Зовел. Ей было дано право назвать новорожденного, что она и сделала. На террианском наречии «адм» означает «первый».
     Эксперимент прошел удачно, и его результат превзошел все ожидания. «Первый» оказался здоровым и смышленым пареньком. От своих настоящих родителей он получил крепкий костяк, мощную мышечную систему, инстинкт самосохранения и иммунитет к местным условиям. От нас – высокий умственный потенциал и дополнительные железы Стронка, что дали ему возможность жить гораздо дольше, чем его соплеменники, а также значительно усилили и ускорили восстановительные свойства его организма.
     Когда Адм созрел в половом отношении, было принято решение о создании ему женщины для размножения. Ученые мужи пошли двумя путями в решении этой проблемы. Первый – оплодотворение семенем Адма яйцеклетки аборигенки и вынашивание её представительницей нашего сообщества. Второй – прямой контакт с аборигенкой. И в этот раз эксперименты прошли удачно. Села родила особь женского рода, аборигенка – мужского. Девочка по своим физиологическим особенностям была точной копией Адма, а вот мальчик оказался простым аборигеном, без каких либо патологий. Из этого был сделан вывод. Особые свойства нашего организма могут передаваться аборигенам только нашими женщинами, мужчины же не несут в себе код свойственных нам физиологических особенностей. Девочку назвали Ев, что на террианском означает «вторая». Так были созданы предпосылки к возникновению новой расовой группы на этой планете.
     - Постой Цоги! А может – Витар? Я право не знаю, как теперь тебя называть?
     - Да, зови, как тебе нравится. Здесь нас никто не слышит. Но и в племени тоже не всякий поймет.
     - Хорошо! Скажи мне, Витар, а зачем вам всё это? Нам допустим, эти эксперименты необходимы для разработки местных месторождений. От того, как быстро мы сделаем свою работу, напрямую зависит жизнь нашего сообщества. А вам? Как я понял, этим вы не занимаетесь, а построить цивилизацию при наличии двенадцати кораблей эскадры Алалу можно и, не проводя столь сложные эксперименты. Тем более, это есть прямое нарушение восьмого пункта Основного Закона Вселенной, пункта «О Невмешательстве». Нас заставляет нарушать его прямая необходимость, что допускается Законом. И нашими Вершителями принято решение об уничтожении всех следов наших экспериментов после окончания работ. А вы? Не рискуете ли вы попасть под Трибунал Стражей Миропорядка? Объясни мне это.
     Цоги резко поднялся со своего места и удивленно уставился на Нана.
     - Как!? Ваши Вершители приняли такое решение!?
     - Да! Мой отец первым вынес этот вопрос на обсуждение Совета двенадцати Вершителей Нибиру и получил восемь белых шаров.
     - Великие Пряхи Судьбы! И у вас поднимется рука уничтожить своё Творение!? Творение, которому возможно нет ничего похожего в нашей бескрайней Вселенной!?
     - Но так решили Вершители!
     - Брат Син! Ты провел ночь с прекрасной Мерой. Она, возможно, родит от тебя твоего ребенка. Ты, что готов убить его и её!?
     - Но это же не сейчас, Цоги, а тогда когда мы закончим свою работу.
     - А что убийство мыслящего существа перестает быть убийством по истечению определенного времени? А, брат Син!?
     - Я не знаю, - тихо произнес Нан. Туманное, далекое во времени и поэтому практически не воспринимаемое решение Совета Вершителей вдруг с жестокой ясностью, как непреложная истина, высветилось перед ним, и своей беспощадностью надавило на плечи. То, что казалось эфемерным и пока не осуществимым в силу определенных обстоятельств, вдруг четко встало перед глазами и со всей своей жесткостью заявило о себе. Цоги прав! Да, они завершат дело по созданию новой расы работников, что помогут им решить их насущные проблемы. Да, они построят по плану его отца города, что должны играть роль дальних и ближних приводов в системе обеспечения посадки тяжелых транспортных звездолетов. Да, они построят космопорт со всей его сложной инфраструктурой и решат все проблемы связанные с добычей необходимых их родной Нибиру полезных ископаемых. Но придет день, когда войдет в силу пресловутое решение Совета Вершителей, и с высоких орбит по всему этому великолепию ударят боевые орудия тяжелых крейсеров, уничтожая все следы их бурной деятельности. В огне и дыму погибнет их Творение, ими созданная цивилизация. И среди этого буйства смерти найдут свой конец его потомки, потомки его и прекрасной Меры.
     Нан в ужасе закрыл глаза и обхватил голову руками, словно она готова была разлететься на тысячи осколков от тех ужасных видений, что встали перед его глазами. Из горла, перехваченного судорогой, как петлей, вырвался хрип, заскрежетали сжатые что есть силы зубы, холодный ужас, словно змея обвил сердце и так сдавил его, что стало просто невозможно дышать. И тут разведчик почувствовал на плече тепло ладони шамана.
     - Брат Син, успокойся. Возьми себя в руки. И давай спокойно обсудим возникшие проблемы. Хорошо уже то, что ты столь близко принимаешь к сердцу судьбу аборигенов этой планеты. Но ты еще не знаешь самого главного, но это раскрыть не в моей компетенции. Это ты узнаешь от самого Алалу.
     То спокойствие, с каким были произнесены слова, что тихо сказал Цоги, словно передалось Нану, и тот также тихо произнес:
     - Я просто не знаю, почему не придал значения этому решению, и даже принял его с невероятным спокойствием, словно так и должно быть на самом деле. Я даже гордился тем, что столь проницательное решение высказал мой отец, и искренне радовался, когда оно было поддержано большинством Совета Вершителей.
     - Все правильно. Так и должно было быть. Ведь мы верим той власти, которая стоит над нами. Верим безоговорочно. Иначе мы боремся с ней. И, к сожалению третьего не дано. Да и ваших Вершителей понять тоже можно. Видимо определение статуса искусственного разума так и не принято в нибирианском содружестве двенадцати планет до сих пор. Хотя в моё время предпринимались попытки к этому. Ну а наши с вами эксперименты, не есть ли создание искусственного разума на биологическом уровне? А если нет статуса и закона о нем, то можно вершить всё. Его можно и уничтожить, и оставить жить. По праву закона это справедливо, но справедливо ли это по праву этики? Вот в чем вопрос!
     - Да, у нас нет до сих пор закона о статусе искусственного разума. Но, Цоги! Настолько ли искусственен тот разум, что создается нашими учеными мужами?
     - Это тема для научного спора, а мы с тобой, прежде всего разведчики. Мы первыми находим проблемы, и от того, как мы эти проблемы преподнесем, так они и будут решены. Не забывай об этом. А сейчас нам надо идти дальше. Я соберу наши пожитки, а ты затуши костер, - как старший по званию отдал распоряжение шаман, уже совсем по-другому смотря на юношу.
     Им потребовалось совсем немного времени собраться в дорогу. Вещи были собраны и уложены в заплечные мешки, костер тщательно потушен, а оставшиеся не использованными сухие сучья аккуратно сложены в стороне, для тех, кто захочет погреться у огня на этом месте.
     - Ну, а теперь вперед без остановок! – Витар шагнул, было к горной речке, но Нан остановил его.
     - Цоги,  ты не рассказал о том, что ты делаешь в племени?
     - Лично я, - шаман, хитро прищурившись, посмотрел на разведчика, - Ждал тебя. Остальные же, а их со мной двадцать четыре добровольца, являются учителями аборигенов по разным вопросам. Мы учим их охоте и зачаткам сельского хозяйства, письменности и военному делу, помогаем приручать животных наиболее пригодных для одомашнивания. У нас в долине уже четыре племени стали разводить коз и овец, а одно переключилось полностью на молочный скот. Наши подопечные успешно выращивают целый ряд зерновых культур, пригодных в пищу. Между племенами налажен товарообмен. Мои друзья, также занимаются вопросами религии и верований. Культ Алала, как единого бога, пока существует лишь в трех племенах, но мы работаем над его распространением и на остальные. Конфликтов почти не существует. Но если они вспыхивают, а аборигены народ горячий, то для этого существует Совет племен и на нем эти вопросы решаются практически всегда полюбовно. Ял помогает решить их всегда в благоприятную сторону.
     - Так это и есть новая расовая группа?
     - Не совсем. Это то, что от неё осталось. Но дальше тебе расскажет сам Алалу, что с нетерпением ждет тебя. Поверь мне. При встрече ты получишь ответы на все вопросы.
     С этими словами Цоги шагнул в бурный поток горной речки, и Нан последовал за ним. Солнце медленно приближалось к зениту, словно тоже совершало путь, что вел к ответам на многие насущные вопросы.

«ХРАНИТЕЛИ»
Россия.  Брянская область. Город Костёлов. Осень 1998 года.
     Солнце медленно приближалось к зениту, словно тоже совершало путь, что вел к ответам на многие насущные вопросы. Виктор Анатольевич Смагин болезненно щурил глаза, наблюдая за его движением по небосводу, совершенно не ощущая удовольствия от его последнего прощального тепла. Все было плохо, очень плохо. События последних недель осени внесли такие коррективы в размеренную и четко спланированную деятельность его группы, что о душевном равновесии только оставалось мечтать, а результаты попытки провести по «горячим» следам что-то похожее на расследование, только еще больше запутали сложившуюся ситуацию.
     По прибытию в Костёлов, Голлем с такой энергией включился в работу по изучению обстоятельств гибели Ларса, что буквально через двое суток тоже оказался на больничной койке с диагнозом «сильное нервное истощение». Следователи ДПС и прокуратуры пришли к однозначному выводу: у водителя неожиданно остановилось сердце, и в результате этого машина на большой скорости сошла с трассы и врезалась в дерево. Запись разговора Ларса с Крисом тоже ничего им не дала. Они восприняли её, как предсмертный бред погибшего, тем более, что осмотр самой машины, места происшествия не дал никаких оснований для возбуждения уголовного дела. «Дорожно-транспортное происшествие, повлёкшее за собой человеческие жертвы» - к такому выводу пришло следствие государственных организаций, и на этом расследование было закончено. Правда, еще остался опрос свидетелей. Но Лада  не могла ни говорить, ни писать. У неё была сломана нижняя челюсть и правая рука. А Лиза находилась в коме. Да и сам Смагин был вполне удовлетворен выводами, сделанными следственной бригадой. Он очень не хотел, чтобы государственные структуры коснулись тех тем, которые считал личной прерогативой и просто не имел  права дать самый малый повод к возникновению у них интереса к определенным особенностям деятельности его и его людей в России. Поэтому и Самсон Соломонович Швеллер, адвокат брянского отделения фирмы «EGO», получил четкие указания, сделать все от себя зависящее, чтобы дальше дорожно-транспортного происшествия следствие не пошло. С чем он  довольно успешно справлялся.
     - Ну, дорогой Виктор Анатольевич, вас только со служебно-розыскной собакой можно найти в этом чудном, но запущенном парке! – прервал размышления Смагина бодрый и веселый голос.
     «Легок на помине» - мелькнуло в голове Тора, который узнал по голосу своего адвоката, о котором только что думал.
     - Здравствуйте! Здравствуйте, дорогой Самсон Соломонович! Какими судьбами?- он повернулся к подошедшему, и в который раз залюбовался строгим изяществом внешнего вида Швеллера. Все в нем, и дорогая по фигуре одежда, и белоснежная шапка ухоженных волос, и в тон волосам шелковый шарф, заколотый у горла агатовой диадемой с голубиное яйцо, и до зеркального блеска начищенные туфли – все подчеркивало его респектабельность, профессионализм и зажиточность. А элегантность жестов, поз, непринужденность в разговоре, сразу располагали к нему собеседника и уже на самом первом этапе делали на половину его работу.
     - Да вот, решил прогуляться, и мне пришла в голову мысль, а не навестить ли мне моего старого друга и работодателя Смагина Виктора Анатольевича, и, зная, что в это время, мой друг и работодатель любит бывать наедине с природой, я пошел по следу. Поиски увенчались успехом. Итак, здравствуйте Виктор Анатольевич!
     - И я рад тебя видеть, Самсон! Давай-ка сядем вот здесь, дорогой. Мне кажется, у тебя есть, что сообщить мне, - Смагин широким жестом пригласил Швеллера присесть на стоящую немного в стороне скамейку, и они дружно сели на неё, предварительно застелив сидение, оказавшимися к случаю в портфеле адвоката газетами.
     - От вашей проницательности никуда не деться. Не раскроете ли ваш секрет?
     - Мой секрет заключается в том, что я знаю тебя уже целых восемь лет. И если Самсон Швеллер неожиданно перешел в разговоре с другом на «Вы», а, не смотря на свою постоянную занятость, потратил определенное время на твои поиски, то либо он заболел, либо ему таки есть, что тебе сказать. Или я не прав?
     - Вот только не надо косить под одесского еврея! Вам это совсем не идет. Одесский еврей есть одесский еврей и им надо родиться в Одессе. Я еврей польский и поэтому практически никогда не пользуюсь в разговоре знаменитыми одесскими словосочетаниями, которыми изобилует русская литература и русское кино. В основном мы говорим правильно, хоть и много. Но Одесса….. это просто Одесса.
     - Ладно, Самсон! Не обижайся….
     - Да я не обижаюсь. Ты видел хоть раз в жизни обиженного еврея? А, Виктор?
     - Признаюсь честно, нет.
     - Вот видишь. Нашу нацию тысячи лет пытаются уничтожить и стереть с лица земли. А мы живем и здравствуем. Шумеры, египтяне, майя и многие другие исчезли с исторического горизонта, ушли в темноту, оставив нам лишь материальные доказательства своего существования, а мы живем, хотя как нация на много лет старше их. Почему? Да наверно потому, что в отличие от них мы не умеем обижаться. Мы воспринимаем мир гармонично со всеми его светлыми и темными сторонами. Мы радуемся ему ежечасно и ежедневно, именно такому, какой он есть в данный момент. И нас мало заботит, что именно в этот момент происходит, осыпают нас золотом и благодарностями, или ведут на плаху с вогнанным в её край топором. Мы радуемся тому, что в данный момент мы живы и можем видеть мир, сотворенный для нас богами. А в такой радости обидам просто нет места.
     - Хорошо, Самсон. Согласен. Так, что ты мне хотел сообщить? – как можно мягче остановил своего адвоката Смагин. По опыту он знал, что тот может развивать свои теории до бесконечности и вовремя остановить его не такая уж простая задача.
     - Да, конечно. Дело, прежде всего, - Швеллер раскрыл свой портфель, покопался в нем и достал несколько листов бумаги и вручил их своему шефу.
     - Что это? – вопросительно посмотрел на адвоката Тор.
     - А это очень интересные документы, дорогой мой Витя. Очень интересные! И что самое интересное, они имеют, мне кажется, прямое отношение к нашей тематике в настоящий момент.
     - Не понял. Поясни.
     - Поясняю. Вот это,  копии регистрационных карт из психиатрической клиники города Суржа, что находится в двадцати пяти километрах от места гибели Вадима. Это, копии предварительного медицинского заключения, сделанного при приеме больных. А это результаты экспертизы сделанной по просьбе моего коллеги паспортным отделом УВД города Суржа, по документам, которые имели при себе принятые в данную больницу больные.
     - Ну и что?
     - Виктор! Я тебя не узнаю. Посмотри на дату приема больных.
     - Двадцать шестое сентября.
     - А Вадим погиб двадцать пятого.
     - Прости, не вижу связи.
     - Ну ладно. Пожалуй, будет проще, если я начну с самого начала.
     - Самсон, я в последнее время чувствую себя не в своей тарелке, и поэтому соображать мне трудновато. Думаю, ты прав, рассказать тебе самому все, будет проще. Извини, проникнись и начинай.
     - Извинил, проникся, начинаю. Итак. Я приступил к работе сразу после звонка Володи Громова. Ты сам дал такое распоряжение. При любой внештатной ситуации ставить меня в известность сразу после тебя. Это обговорено и в нашем договоре. На месте происшествия был почти вместе с представителями следственной группы ДПС и нашими «скорыми». Ольгу и Лизоньку сразу погрузили и увезли. Достали Вадима и стали его осматривать. Следователь ДПС сразу сказал, что он умер еще до удара о дерево. Я по простоте душевной спросил его по чему это видно, и тот мне показал следы ударов на голове погибшего, поясняя при этом, что подобное может быть только в том случае, когда потерпевший либо мертв уже, либо находится без сознания. Но окончательный диагноз поставит, конечно, вскрытие. Тогда у меня зародились первые признаки подозрения, что это не простая авария. Учти, что я еще не слушал записи разговора Володи Громова с Вадимом. А когда я с ней ознакомился, то просто подозрение превратилось в уверенность. Тем более, что Стешнева я знал, как самого себя. Ты же знаешь о наших отношениях? Конечно, смерть есть смерть, и нам не дано знать, когда она придет, а приходит она всегда неожиданно. Но поверить в то, что Вадик Стешнев неожиданно умер от банальной остановки сердца на глазах своих самых дорогих и близких для него людей, я просто не мог. И поэтому начал разработку версии о насильственной смерти.
     Когда вы приехали, я долго беседовал с Серафимом по вопросу психологического воздействия на расстоянии, и мы с ним вместе пришли к выводу, что подобное вполне могло иметь место в действительности. Ты знаешь, я далек от всей вашей магии и сенсорики. Но, общаясь с вами всеми, все больше и больше верю в существование этих явлений. Поэтому с Серафимом мы составили на момент расследования тандем «аля Шерлок Холмс и доктор Ватсон». С ДПС было всё ясно и там особого моего внимания не требовалось. Им даже было выгодно именно так закончить своё расследование, как они и закончили. Мы же, полностью соглашаясь с их выводами, им в этом помогли. Параллельно с ними Серафим вел своё расследование, и я всячески помогал ему. Но Котову не повезло. Он облазил все окрестности вокруг места аварии, чуть ли не нюхал носом землю. А так ничего и не нашел. И причина была в том, что весь день двадцать шестого сентября шел дождь. И я думаю, это конечно моё сугубо дилетантское мнение, именно он – дождь – смыл все следы. Потом Серафим угодил на больничную койку, но перед тем как попасть туда, он дал мне очень ответственное задание. Когда Оля придет в себя, быть первым в её палате и спросить только одно: «Сколько их было?» и всё. Что ваш преданный слуга и сделал. Оля показала мне три пальца на левой руке. Значит, злоумышленников было трое. Примерно тоже говорил и Серафим, что один или даже два «сенса» с Вадимом бы не справились. Здесь было на лицо действие одного, но с мощной подпиткой на ментальном уровне. Значит, их могло быть либо как минимум трое, или как максимум семеро. Дальнейшее возрастание участников просто нецелесообразно. Серафим пытался мне объяснить законы подпитки ментальной энергией индивидуума, но я, честно признаюсь, ничего не понял. У него была своя теория происшедшего. Не знаю, он поделился ею с тобой?
     - Нет, не успел. А сейчас к нему наш «цербер» на пушечный выстрел не подпускает.
     - Да! Ты прав. Наш «чудо доктор» Ветлугин в профессиональных вопросах истинный «цербер». А может настоящему врачу и надо таким быть?
     - Возможно, ты прав.
     - Вернусь к нашим баранам. Так вот у Котова сложилась такая теория. Стешнев, будучи за рубежом по твоему заданию, собрал информацию и закрепил её на ментальном уровне, которой кто-то очень заинтересовался. Возможно, она была такова, что сам носитель даже не подозревал её значимости. Поэтому, как ты мне сам говорил, по сообщениям Вадима, он ничего нового не нашел. «Все подтверждает уже известное», - таковы были его последние слова на сеансе закрытой связи. Это я говорю с твоих слов. Но ведь мог существовать эффект калейдоскопа. Это говорю не я, это говорит Серафим. Когда разрозненные кусочки цветного стекла вдруг неожиданно складываются в прекрасный узор. Их надо только правильно повернуть. Вот Серафим и думал, что Вадим стал обладателем таких цветных стеклышек.
     Информация ментального уровня может принадлежать только её носителю. Тому, кто хочет обладать ею, нужно убить носителя и именно в момент смерти проникнуть в мозг обладателя информации и скачать все то, что ему необходимо в свой мозг. В других же случаях, доступ к ней закрыт. Котов даже приводил такой пример, что сожжение в прошлом живьем на костре при стечении большого числа народа, это не только акт устрашения, но и своеобразный способ, придуманный богами, именно богами, а не богом, чтобы сохранить определенный вид информации в поколениях людей, если уж другого пути просто нет. Именно в момент смерти происходит большой выброс ментальной энергии, а дальше как в Библии сказано: «Кто слышит, да услышит!» Так вот, Серафим предположил, что Вадим понял, что именно хотят эти злоумышленники, и дал им бой в «астрале». Я мало что понимаю, и поэтому «астрал» для меня понятие схожее с загробной жизнью. Хоть верь, хоть не верь. Он раньше, чем это сделали «сенсы», сам остановил своё сердце, информацию отдал Ольге и Лизе, а потом ударил по врагу. Вот почему руки женщины и девочки так сильно держали руку Стешнева. Их просто пришлось раздирать с силой, что бы вытащить из машины. И вот почему Оля сломала правую руку, левой она держала руку своего мужа и видимо боялась отпустить её. Но сама она пуста, как сказал Серафим. Он успел её просканировать сразу после операции на руке. Значит вся информация в Лизоньке. Бедная девочка!
     Теперь по поводу этих документов. Когда Котов слег и наш «цербер», как ты выразился, объявил, его территорию, недоступной для простых смертных, я оказался на короткое время не у дел. И вот как-то гоняя чаи с нашим могучим Сергеем Ильичем Ветлугиным, я поделился с ним имеющейся информацией. Ты знаешь, просто хотел узнать мнение профессионала по поводу этой магии. Больше ничего. Что самое интересное, этот профессионал довольно спокойно и серьезно принял мои фантастические опусы и даже высказал мнение о том, что если Вадим ударил в «астрале» по своим противникам, то без жертв не обошлось. И посоветовал обзвонить все психиатрические клиники в радиусе сто километров от места аварии. Именно психические расстройства мог вызвать ответный удар Вадима. Мы с ним сразу за это дело и взялись. А чего переносить на завтра то, что можно сделать сегодня. И результат сразу сказался. В городе Суржа мы обнаружили психиатрическую клинику, но самое главное её главврачом оказался сокурсник нашего эскулапа. Ну, они минут десять посвятили воспоминаниям своих студенческие похождения, а потом выяснилось, что как раз двадцать шестого в клинику поступили на излечение два человека: Смыслов Валерий Алексеевич и Нассеров Джабал Махмудович. Оба с одним диагнозом: тяжелая форма шизофрении с болезненными проявлениями, галлюцинаторно-пароноидальное расстройство – бред преследования. Привезли их якобы родственники поздно вечером двадцать пятого сентября и сказали, что завтра утром придут оформлять документы. Как потом выяснилось, они очень много дали «на лапу». Где-то около двух тысяч евро. Поэтому «синенькие» сыграли ту роль, что обеспечила нашим сумасшедшим отдельные камеры и смирительные рубашки. Ну, а утром, конечно, никто не приехал. Оформили новеньких по тем документам, что нашлись в их вещах. Но документы оказались липовыми, правда, очень хорошего качества. Как сказали в паспортном столе: «В России таких паспортов не делают». Мы пока с Сергеем никому ничего не говорили. Вы, как заинтересованное лицо, первый. Вот такие у меня новости, многоуважаемый Виктор Анатольевич.
     - И ты думаешь, что эти двое из той тройки, что напала на Ларса?
     - А почему нет. По времени все сходится. В прочем нам выбирать особо не приходится, а проверить этих двух психов, я думаю, просто необходимо.
     - Хорошо! А где тогда третий? Ведь и он должен был получить свою долю удара.
     - Витя, ты многого от меня хочешь. Кто я, в конце концов!? «Сенс», психотерапевт, маг, колдун!? Я простой адвокат! Я провел с Ветлугиным независимое расследование, выдал тебе полученную в его результате версию, а теперь слово за специалистами. Но поверь моей интуиции, что-то здесь есть. Пусть Серафим поработает с этими двумя, вдруг что получится. И причем надо это все поскорее делать. Напичкают этих бедолаг препаратами и окончательно память отшибут. Попомни моё слово.
     - Да, ты прав. Надо попробовать, - Смагин достал из кармана сотовый телефон и быстро набрал на нем номер: - Сергей Ильич? Приветствую Вас! Смагин говорит…. Взаимно, взаимно, Сергей Ильич! Мы тут с Соломоновичем вопрос один обсудили…. Да, да, этот самый. Нужно побеседовать. У Вас как в настоящий момент со временем? ... То есть через час мы можем поговорить? ... Прекрасно! Значит, через час будем у вас. Да, как там наши дела? … Понятно. Мы решим этот вопрос. А Серафим как? … Вот это прекрасно! Пусть он тоже при нашем разговоре будет. … Ну, до встречи через час.
     - Как там?
     - Пока все по-прежнему, но ухудшений нет.
     - Серафим…?
     - Рвется в бой, костерит медицину последними словами. В общем, пришел в себя.
     - Ну и, слава Богу!
     - Ильич предлагает принять на работу молодого специалиста, Борисова Юрия Степановича, на должность психотерапевта. Заодно и посмотрим, что за человек. Ну, что, Самсон, поехали доводить до ума твою версию? Или у тебя времени нет?
     - Поехали! Поехали! Ради этого я отложу даже встречу с английской королевой. Тем более Серафима сто лет не видел, уже успел соскучиться. Вот чем мне нравится работать с тобой Витя, так это тем, что уж больно необычные дела  у нас попадают в производство. Честно слово, если книгу написать, бестселлер получится, Жаль, что писать обо всем этом пока запрещено.
     - Ничего Самсон! Придет то время, когда ты свою книгу сможешь написать. А пока ты прав, нельзя. Хотя, сам видишь, мы особой тайны из своей деятельности не делаем. Мы просто ограничиваем в некоторых вопросах распространение информации. И делается это не столько для нашей безопасности, сколько для безопасности всего человечества.
     Они встали со скамьи и медленно пошли по дорожке к выходу из парка, к месту, где ждала машина Смагина.
     Через час, как и было условленно, в светлом и большом кабинете главного врача костёловской больницы номер три, что работала под патронажем филиала фирмы «EGO», собрались все заинтересованные в предстоящем разговоре лица. Сергей Ильич Ветлугин, богатырского сложения мужчина, пятидесяти лет, возвышался на своем месте за огромным письменным столом, словно огромный айсберг, в своём белом одеянии. Голубое сукно стола еще больше подчеркивало сравнение его массивной фигуры с ледяной горой. Могучие руки блестящего хирурга, каким являлся Ветлугин, спокойно покоились на широких подлокотниках кресла, и было просто не понятно, как этими руками мог делать уникальные, виртуозные и ювелирные по своему исполнению операции этот человек. Добрая улыбка светилась на его широком, чисто русском лице, а в пронзительно голубых глазах сверкали искорки искреннего веселья. Они со Смагиным, что расположился в широком кожаном кресле у стены кабинета, в настоящий момент были свидетелями бурной радостной встречи двух закадычных друзей. В центре кабинета стояли высокий элегантный Швеллер и маленький горбатый Котов и со счастливой неистовостью то обнимались, то хлопали по плечам и, перебивая друг друга, а вернее даже не слыша того, что словесно выражали сами, купались, словно мартовские коты, в теплых лучах взаимной любви и уважения. Странность самой сцены, словно не бросалась в глаза. С одной стороны подтянутый красавец, салонный «Дон Жуан», элегантный и утонченный дамский угодник, и сердцеед, с другой – безобразно согнутый знаком вопроса горбун с кривыми и тонкими, как спички, ножками, с непомерно длинными до колен руками, весь внешний вид, которого вызывал либо отвращение, либо жалость. И вот это несоответствие на фоне столь бурно выражавшихся дружеских чувств, наполняло кабинет такой искренней теплотой и любовью, что, не смотря на ограниченность во времени, ни Смагин, ни Ветлугин не решались прервать её. Они словно вместе с главными героями этой встречи сами купались в теплых лучах искренней взаимной привязанности, и им было невероятно спокойно и хорошо на душе.
     Первым очнулся Котов.
     - Самсон, однако, мы  не одни и все собрались здесь не для того, чтобы устроить нам с тобой свидание. Тем более что я совершенно здоров и готов к работе.
     - Конечно! Конечно, Серафимушка! Садись дорогой. Но ты все же похудел. Сергей Ильич, вы плохо кормили нашего «Мессинга».
     - У него была специальная диета, - прогудел со своего места Ветлугин.
     - Наша с ним диета, уважаемый Сергей Ильич, две больших отбивных с зеленью и яичница из десятка яиц. И никаких «специальных» только натуральное.
     - Самсон, уймись! – как обрубил, произнес Смагин, - Давайте, в самом деле, поговорим о главном. Голлем, сейчас наш «доктор Ватсон» познакомит тебя с результатами своего расследования. А потом мы решим, что делать. Самсон Соломонович прошу вас.
     В течение некоторого времени говорил только адвокат, Ветлугин только утвердительно кивал головой, когда требовалось подтвердить правильность изложения хода событий. Котов не перебивал своего друга и не задавал никаких вопросов, только внимательно слушал. Наконец рассказ подошел к концу, и слово взял Виктор Анатольевич.
     - Итак, мы имеем, предположительно, двух фигурантов, которые возможно принимали нападение на Вадима. Что скажет на это Серафим Юрьевич?
     - Скажу одно. Вполне может быть. Надо ехать и разбираться на месте.
     - Хорошо. Мы поехали и разобрались. Все подтвердилось. Что дальше?
     - А дальше, - Голлем пожевал губами, - Надо их брать к нам и сканировать по полной программе. Если это на самом деле они, то возможен выход на «меченного», с которым мы столкнулись в твоём городе Виктор Анатольевич.
     - Сергей Ильич, мы это можем осуществить практически? – спросил Смагин, повернувшись к Ветлугину.
     - В принципе в наше время все возможно. Место у нас есть. На нулевом этаже как раз две палаты оборудованы для содержания подобных пациентов. Да и среди персонала специалисты по этому заболеванию имеются. Вот хочу обратить внимание на Борисова Юрия Степановича. О нем я вам уже говорил по телефону, - и Ветлугин протянул Тору тонкую папку личного дела, - Там есть рекомендательное письмо профессора Крамера, а мнением этого человека я очень дорожу. Ну а детали мы сейчас выясним. Чего тянуть. Я просто позвоню своему приятелю и все уточню.
     - Звоните, Сергей Ильич. А заодно уточните, какие лекарства применялись к больным. А то может и ехать не стоит. Если их обкололи по полной программе, тогда сканируй не сканируй, толку будет ноль.
     - Хорошо. Я вас на десять минут оставлю. Разговор будет иметь сугубо специфический характер. Прошу прощения.
     - Поступайте, как вам будет удобно. Нашим друзьям это будет только на руку, а я пока изучу то, что вы мне дали.
     Ветлугин быстро вышел из кабинета. Воспользовавшись этим, Серафим и Самсон вновь стали делиться новостями друг с другом, словно не виделись не две недели, а целую вечность. Смагин же раскрыл личное дело Борисова и углубился в чтение.
     Через пятнадцать минут главврач вернулся.
     - Ну, как? – спросил Виктор Анатольевич, уже по внешнему виду доктора определяя, что не все гладко с этими больными.
     Ветлугин сел в своё кресло и тихо произнес:
     - Один из пациентов скончался. Обширное кровоизлияние в мозг. Второй еще жив. Никаких препаратов, кроме инъекций практически безвредных успокоительных, им не давали. Сейчас же за все надо платить, а кто будет оплачивать полный курс лечения двоих бомжей, да еще с поддельными документами. Так что оставшегося мы можем забирать в любое время.
     - Со стороны «конторы» препятствий не будет? Как никак человек с «липовым» паспортом, да еще и сделанным не в России?
     - Егор, это мой однокашник, сказал, что покрутился у них один в черной тройке, попытался даже допросить одного из больных, но ничего у него конечно не получилось. Собрал кучу справок и документов и отбыл. Потом из Брянска позвонили и рекомендовали вообще нигде не проводить по документам этих больных, считать,  что их просто не существует. Егор, конечно, стал возражать, но ему очень убедительно дали понять о том, что так будет лучше и для него самого. А на следующий день один из них, русский по фамилии, умер. Вот такая петрушка получается. Поэтому мой приятель будет, я думаю, только рад, если мы заберем того, кто в живых остался. Он теперь для него только лишняя головная боль. В конце концов, там где «один» можно всегда поставить «два». Тем более что труп умершего они кремировали.
     - Право, Сергей Ильич, не ожидал от вас столь циничного отношения к вопросам жизни и смерти, - Смагин удивленно посмотрел на Ветлугина.
     - В чем здесь вы усмотрели цинизм, дорогой Виктор Анатольевич. Это скорее голый практицизм с моей стороны. И если эти двое замешены в смерти нашего Стешнева, то тут только так и поступать надо. А то, что они замешаны мне теперь доподлинно известно. Русский перед смертью несколько раз выкрикнул его фамилию. Причем, друзья мои, советую поторопиться. Егор сделал предположение, что смерть этого больного была вызвана сильным внешним воздействием. Воздействием на расстоянии. Это как мина, управляемая по радио. Дали команду, и она взорвалась. В подробности он не вдавался, но тоже просил ускорить транспортировку больного к нам.
     - Возможно и зомбирование на самоликвидацию, - вставил своё слово Голлем.
     - Значит, поступим так, - Смагин ударил ладонями по подлокотникам кресла, резко поднялся и вышел на середину кабинета, - Сергей Ильич можно срочно подготовить реанимационную карету?
     - Да, конечно. Только отдам распоряжение.
     - С ней должны ехать врач психотерапевт с набором всего необходимого, учитывая состояние нашего больного, и пара санитаров покрепче. Вы понимаете.
     - Нет проблем, - Ветлугин встал и пошел быстрой походкой к выходу.
     - Постойте, Сергей Ильич. Еще, срочно готовьте к приему больного палату. Одну из тех, что на нулевом этаже. Поставьте экранирование её по полному профилю. Ну а потом давайте вашего Борисова, поговорим. Все, идите.
     Ветлугин вышел.
     - Теперь ты Голлем. Берешь мою машину и на базу. Там отдашь моё распоряжение Крису, дать тебе тройку Стаха, экипировка «Экстрим», и на их машине едешь сюда. Забираешь «реанимационку» и прямым ходом в Суржу. Мы твои действия будем подстраховывать по телефону и по рации. Поэтому мою машину сразу отправь назад и скажи Викентию, пусть в кабинет главврача ко мне поднимется. Я ему всё объясню.
     - Хороши пироги! А я!? – взвился со своего места Самсон, - Интересное кино получается. Я эту тему озвучил, я вас на след навел, а теперь я как бы в стороне.
     - А что ты хочешь, господин адвокат? – немного недовольно тем, что его перебили, спросил Швеллера Смагин.
     - Раз мы это все дело с Серафимом начинали, разрешите нам его и закончить.
     - Хорошо, поезжай. И раз напросился, то получи отдельное задание. Прозондируй почву с юридической стороны, что бы все по закону было. Документы и прочее. И несешь персональную ответственность за Серафима. Он теперь для нас дороже все богатств мира. Понял?!
     - Вот это другой разговор. Конечно понял! Да я с него буду пылинки сдувать, дорогой Виктор Анатольевич.
     - Ну, если все ясно, то вперед мальчики. Жду вас здесь. Чуть не забыл, обязательно возьмите экранные шлёмы, и не только для себя, но и для больного.
     - Хорошо, Виктор Анатольевич. Не волнуйтесь, все сделаем в лучшем виде, - заверил Смагина Котов, выходя со своим другом из кабинета главврача.
     Смагин остался один, вновь сел в кресло, пролистал дело Борисова, отложил его в сторону и задумался. Всё шло не так, как он планировал две недели назад. События в Костёлове на какое-то время вышли на первый план и затмили собой то, что произошло в его родном городе. Хотя в принципе было сделано не мало. Необходимые документы и денежные средства Лорду переправлены, с Дроздовым все вопросы решены, Смелов Афанасий Лукич с фурой, нагруженной нужной для нового офиса аппаратурой, в сопровождении тройки «фалангёров», выехал и благополучно добрался до места, со столичной и местной администрацией при помощи куратора все юридические вопросы решены. На последнем сеансе связи Лорд доложил о том, что приобрел почти в центре города двухэтажный особняк старой постройки и приступил к его реставрации. Казалось все там идет нормально, но Смагину не давали покоя два вопроса. Первый – кто, почему и зачем устроил столь необычное покушение на Петра, и какое значение имел при этом эсесовский кинжал, отмеченный руной «Тюр»? Второй – кто такой этот неизвестный со столь примечательным шрамом на щеке в виде латинской буквы «S»? То, что этот «фигурант» не мог быть агентом какой-то спецслужбы, было ясно как божий день. С такими отметинами, тем более на лице, в полевые исполнители не допускают на пушечный выстрел. «Самая мелкая, но бросающаяся в глаза, примета у исполнителя – прямой путь к провалу не только порученного дела, но и самой организации» - это золотое правило любой разведки, контрразведки, террористической организации, а также всех тайных орденов и сакральных обществ. Нет, тут было что-то другое, и то, что это другое не поддавалось ни какому логическому просчету, тревожной занозой сидело в голове Смагина.
     Дверь кабинета открылась, и вошел Ветлугин.
     - Виктор Анатольевич, реанимационная карета подготовлена, врач, и санитары уже сидят в ней и мной проинструктированы. Можно отправлять?
     - Хорошо Сережа. Позвони им, пусть ждут Серафима. Он старший группы, и они поступают в его полное распоряжение.
     - Да, с Суржой я договорился, там нас ждут, - дополнил свой доклад Сергей Ильич после короткого разговора со своими людьми по сотовому телефону.
     - Вот и прекрасно! Нам остается только ждать. Как дело с палатой?
     - Ей занимаются и обещали к вечеру подготовить. Придется отдирать звукоизоляционную и смягчающую удар обивку, крепить экранную сеть, а потом все возвращать на место. Работа довольно кропотливая, но я поставил две бригады и от твоего имени пообещал премиальные. Думаю, часа за два-три управятся.
     - Добро! Ну а где твой новый работник?
     - Уже сидит в приемной.
     - В принципе не мне, а тебе с ним работать. Личное дело я его просмотрел. Школа, служба в армии, Афганистан, контузия, медицинский институт, врач-психиатр, практика у профессора Крамера. По рекомендательному письму самого профессора, этот молодой человек подает большие надежды. Странно, что он отпустил его от себя. И потом сменить Брянск на наше «захолустье»…. Что-то тут не так? Ты не находишь?
     - Витя, давай поговорим с человеком и все это сами выясним. От того, как он будет отвечать на наши вопросы, сложится и наше с тобой впечатление о нём. Согласен?
     - Согласен! Зови.
     - Соня! Пригласи к нам Юрия Степановича, пожалуйста, - попросил свою секретаршу Ветлугин по селекторной связи.
     В кабинет главврача вошел худощавый, среднего роста молодой человек. Он поздоровался и на секунду задержался на пороге.
     - Проходите, Юрий Степанович, проходите, - произнес Ветлугин, радушным жестом указывая  на кресло возле его стола: - Проходите, присаживайтесь, чувствуйте себя как дома.
     - Спасибо, - немного хрипловато, видимо от волнения, сказал Юрий, садясь в предложенное ему кресло.
     Смагин внимательно наблюдал за ним, и по тому, как тот скрывал своё волнение без лишней театральности,  с чувством собственного достоинства, по тому, как строго и элегантно был одет Борисов, по его четким и неторопливым движениям и жестам, уже сделал определенные выводы в пользу его кандидатуры. Парень с первого взгляда стал нравиться Тору. В нем чувствовалась скрытая до поры до времени сила, чистота помыслов и настоящая мужская прямота. Именно те качества, что так ценил сам Смагин в представителях сильного пола.
     - Юрий Степанович! – неожиданно торжественно начал главврач: - У нас принято проводить небольшое собеседование с теми, кто изъявил желание работать в нашей клинике, перед тем как эта кандидатура будет утверждена. Собеседование это носит чисто ознакомительный характер, но имеет большое значение в том, какое решение по вашей кандидатуре будет принято. У нас учреждение наполовину частное и поэтому подбору персонала мы придаем большое значение. Сегодня в нем примет участие наш главный спонсор, представитель международной корпорации «EGO» в нашем регионе, Смагин Виктор Анатольевич.
     От Тора не ускользнуло то, как вздрогнул Борисов, когда Ветлугин произнес его фамилию, и то с каким любопытством и затаенной радостной искоркой в глазах тот посмотрел на него, слегка приподнявшись в кресле и кивая в знак приветствия.
     Сергей Ильич между тем продолжал.
     - Я ознакомился с вашим личным делом, и у меня практически нет к вам вопросов. В рекомендательном письме профессора Крамера очень подробно описаны ваши деловые и профессиональные качества. Они нас, прямо скажу, вполне устраивают. Может у господина Смагина к вам есть вопросы?
     «Хорош гусь! Перевел таки стрелки на меня! Ну, Ветлугин! Ну, хитер!», подумал Виктор Анатольевич, неуютно повозившись в кресле при последних словах главврача.
     - Вопросы, конечно, есть, как не быть, - наконец, после непродолжительного молчания, произнес Тор, - Но они ни в коей мере не затрагивают вашей профессиональной подготовленности, дорогой Юрий Степанович. Я, по сути – хозяйственник, администратор, руководитель, поэтому довольно далек от вашей психиатрии, хотя по долгу своей службы очень часто с ней сталкиваюсь. Меня больше всего волнует человеческий фактор. Вот ваш поручитель, профессор Крамер Лев Эдуардович, в своём рекомендательном письме описывает вас только с положительной стороны. Вы с ним с какого времени работаете и в качестве кого?
     - На четвертом курсе института я попал ко Льву Эдуардовичу на практику и там познакомился с ним. Как-то получилось, что из всей группы профессор выделил лишь троих и меня в их числе. После окончания практики наши встречи продолжались, я даже устроился в его клинику на должность санитара-лаборанта. А после окончания института он помог мне при распределении попасть к нему врачом психотерапевтом. Так что можно считать, что работал я у Крамера с 1993 по настоящий год.
     - И какую работу лично вы проводили под руководством профессора?
     - Легче назвать какую работу не проводил. Практически все больные Льва Эдуардовича были записаны на меня. Ведение журнала наблюдений, психоаналитические сеансы, отслеживание результатов метаментозного лечения больных, работа в лаборатории по изучению ПЭМВ (продольные электромагнитные волны), применение гипнотического транса в процессе лечения, да многое другое. В общем, всем тем, чем занимался профессор, тем практически занимался и я. Он прекрасный педагог, и я многому научился у него. Плюс он помог мне развить те способности, что стали проявляться у меня через год после контузии.
     - Что за способности и что за контузия? – заинтересованно спросил Смагин.
     - В армии я служил в парашютно-десантных войсках, в разведывательно-диверсионной группе, что была образована под патронажем Главного Разведывательного Управления. После полугодичного обучения нас перебросили в Афганистан. Осенью 1988 года наш отряд попал, после выполнения задания, в засаду. Приняли бой. В этом бою меня контузило и ранило. Осколок мины по касательной попал в голову, а снайпер продырявил бедро. Бой был тяжелый, из восемнадцати человек отряда в живых осталось семеро, и если бы не «вертушки», то наверно никто из нас живым из него  не вышел. Меня спас мой друг, - Борисов сделал паузу и, смотря прямо в глаза Тора, тихо произнес, - Смагин Петр Владимирович.
     - Петька!? – удивленно воскликнул Виктор Афанасьевич и сразу добавил сконфуженно, - Это племяш мой.
     - Потом меня отправили в Ташкент в госпиталь, оттуда в Москву. Были нарушены некоторые функции мозга, особенно плохо было с речью. Со временем все восстановилось, и долечивался я уже на родине, в Брянске. Между прочем лечили меня в клинике профессора Крамера. Именно там у меня зародилось желание поступить в медицинский институт, на кафедру психотерапии. А способности…., - Юрий замолчал, словно обдумывая как более доходчиво выразить словами то, что он хотел сказать, - Я просто не знаю, как это назвать. Это стало проявляться ровно через год после моего излечения. Сначала я этому не придавал значения, потом очень испугался и даже подумал, что схожу с ума, потом привык, а при помощи Льва Эдуардовича научился это контролировать по мере возможности.
     - Так что же это? – спросил Ветлугин.
     - Я просто вижу людей.
     - Мы все их видим, дорогой Юрий Степанович, - слегка разочарованно произнес Смагин.
     - Совершенно верно Виктор Анатольевич! Мы все видим физическое тело человека. При определенном воображении и знании анатомии, мы можем представить себе работу некоторых органов. Я же могу видеть всё, работу органов, движение крови, процессы, происходящие в мозговом веществе, деятельность рецепторов центральной нервной системы, биополя живого организма, могу проникать в человеческую сущность и отслеживать не только то, что есть в настоящем, но и то, что было в прошлом, а возможно и будет в будущем. Все это представляется мне определенными картинками, которые иногда необходимо расшифровывать. Лев Эдуардович много потратил времени и сил на коррекцию моих способностей, но так до конца и не смог дело довести. Нам пришлось расстаться, к сожалению.
     - Хорошо, Юрий Степанович. Вы как раз задели этот не совсем корректный с нашей стороны вопрос. Но он нас очень интересует. Вы уж простите. – Смагин подался вперед словно гончая, - Так в чем причина, что столь уважаемый в медицине метр расстался со своим подающим большие надежды учеником, да к тому же, как выясняется ходячим кладезем экстрасенсорных способностей, разрабатывая которую можно не только докторскую диссертацию защитить, но и  на Нобелевскую премию рассчитывать?
     Борисов опустил голову и стал сосредоточенно изучать свои руки, потом вздохнул и решительно, словно прыгая с крутого обрыва в холодную воду реки, заявил.
     - Я совершил по отношению ко Льву Эдуардовичу неэтичный проступок.
     - Вот те раз! – воскликнул Ветлугин.
     - Я вас попрошу, в этом месте поподробнее, - тихо сказал Смагин.
     - Весной этого года я случайно встретил одну свою знакомую, вместе учились в школе. Зашли в кафе выпили за встречу, стали предаваться воспоминаниям нашей юности. Только я вижу Тоня, так зовут мою знакомую, прямо на грани нервного срыва. Её психика просто натянутая до предела струна, вот-вот порвется и выльется в неконтролируемый психоз. Мне пришлось применить все свои навыки, чтобы разговорить её. Выяснилось же следующее. Она мать одиночка. Воспитывает сына. Ему сейчас уже шестнадцать лет. До этого года парень был, как парень. Учился не плохо, занимался спортом, очень хорошо относился к матери, помогал ей во всем. А в этом году его словно подменили. Стал вялым, неразговорчивым, каким-то заторможенным. Перестал ходить в спортивную секцию, часами мог лежать на диване, не реагируя ни на что, потерял просто полностью интерес к жизни. А два дня тому назад Тоня обнаружила в его комнате целую упаковку сильного снотворного. Я стал её успокаивать тем, что это результат переходного возраста, неразделенной первой любви, невроз, развившийся в результате отсутствия отца в доме, с которым можно было бы более доверительно обсудить возникшие проблемы…. Но это не успокоило мою знакомую. Узнав, чем я в настоящий момент занимаюсь и где работаю, она просто на коленях стала просить меня осмотреть сына. Я не посмел ей отказать, и мы отправились к ней домой. Картина, прямо скажу, мне предстала страшная. Паренек лежал на диване в своей комнате и практически ни на что не реагировал. Все выполнял чисто автоматически. Скажешь: «Сесть!» - сядет. Скажешь: «Встань!» - встанет. Скажешь: «Закрой глаза!» - закроет. И ни слова в ответ, ни проблеска жизни и интереса в глазах. Никакой реакции! Просто ходячий труп. Я попытался применить свои способности и то, что я увидел, еще больше поразило и испугало меня. Человек в чёрном коконе! Чёрном, как ночь! Коконе, сплетённом из тугих нитей  мрачных мыслей, что отгородили его от радостей жизни, от простых мальчишеских желаний, от любви родных и близких и теплоты человеческого общения. И вы просто не представляете, каким холодом, отчужденностью и гибелью веяло от него. У меня до сих пор мороз по коже.
     Заверив Тоню, что постараюсь помочь, я прямо пошел ко Льву Эдуардовичу за советом. Тот принял меня дома и очень внимательно выслушал, а, выслушав, дал добро на размещение паренька в его клинике. В тот же день мы с Тоней привезли Андрея туда, оформили, ей, как матери, пришлось подписать целую кипу бумаг, в том числе и договор о стационарном психоаналитическом лечении. Увы, ни она, ни я не обратили внимания на один маленький пунктик в нем. Право, не до этого было. А в этом пунктике четко было расписаны обязанности в денежном обеспечении лечебного процесса, не зависимо от результата договаривающейся стороны. Как потом выяснилось, цифры были просто запредельные. Но я понимаю Тоню, жизнь сына была для неё дороже любых денег. Но с себя снять вины не могу. Да, я вообще не особо обращал внимания раньше на такие, как считал, мелочи. Не обращал, пока это напрямую не коснулось меня.
     Первый сеанс ничего не дал, второй тоже. Мы работали с Крамером как одержимые. Вводили Андрея в состояние транса и словно археологи исследовали его прошлое. За пять дней нами было досконально изучено пять степеней погружения в прошлое сына Тони. От 16 до 12 лет. От 12 до 8 лет. От 8 до 4 лет. От 4 до 1 года и от 1года до 1 месяца. И нигде не было даже намёка на стрессовую ситуацию, такую, что могла привести к подобному результату. Лев Эдуардович вынес вердикт, болезнь пациента вызвана не психологическим путем. Она больше похожа на наследственное заболевание. Посему необходимо полное обследование родителей: как матери, так и отца. Мать есть и готова пройти любое обследование, а вот где взять отца?
     Расстроенный я пришел к Тоне, чтобы рассказать ей  о нашем поражении. Мы засиделись до вечера. И вот тут в разговоре всплыло то, что и послужило невероятной, фантастической, немыслимой зацепкой. Тоня забеременела от парня, с которым жила в гражданском браке. Она очень любила его и боялась потерять. А парень этот панически боялся детей. Поэтому в своей беременности моя приятельница призналась ему не сразу. А когда призналась, то была бурная сцена, в результате которой парень просто бросил Тоню и уехал из города. Девушка осталась одна практически без средств существования, её «бой-френд» увез с собой все их сбережения и драгоценности, что остались от матери моей знакомой в наследство. Вот тогда Тоня и решала сложный вопрос: оставить ребенка или нет? Вы можете представить, как ей было невероятно трудно, горько, обидно и одиноко. Ведь это в кино и книгах на помощь приходят к герою в трудную минуту верные друзья, а в настоящей жизни чаще от того, кто попал в беду, все отворачиваются. Можете представить, сколько бессонных ночей провела Тоня, сколько проклятий было произнесено ей и в адрес бежавшего отца, и в адрес не родившегося еще ребенка. А у меня от этого известия словно молния полыхнула в голове. Вот оно! Вот тот психический стресс, который пережил зародыш в утробе матери вместе с ней. И мне, честно признаюсь, было совершенно до лампочки то, что светила науки, поднимут меня на смех. Ведь доказано якобы, что зародыш в  недельном развитии что либо запомнить не может. У него еще нет того, чем бы он запомнил это. У меня появилась идея, появилось направление поиска, и пока я эту идею не проверю, а этим путем не пройду, найти успокоения не мог. Ночь, конечно, не спал, а утром был уже у кабинета Льва Эдуардовича и выложил ему все, как только тот появился. Профессор поднял меня на смех и, вручив счет для моей знакомой за оказанные услуги, просто выставил за дверь. Я глянул в эту проклятую бумагу, и в глазах помутилось. Там стояла цифра в 12 тысяч долларов. Оказывается только один час работы самого профессора, будь то сами сеансы, или изучение истории болезни и больничных карт, или просто осмотр больного, стоит 500 долларов! Таких денег ни у меня, ни у Тони, конечно, не было. И тут я обозлился, обозлился невероятно. Сразу от профессора пошел в палату к Андрею и попросил сестру подготовить пациента к психоаналитическому сеансу.
     Через полчаса я уже работал с Андрюшей. «Спустившись» до внутриутробного состояния пациента я сразу обнаружил психический криз. Он словно красная лампочка мигал в темноте. Измученному проделанной работой мне вновь пришлось идти с её результатами к Крамеру. В этот раз он меня выслушал внимательно, и сам отправился на проверку.
     В общем, Андрей пролежал в нашей клинике еще два дня. Ему были сделаны два сеанса интенсивного гипноза. Они изменили подсознательное отношение мальчика к себе. Просто стерли из его памяти этот тревожный свет красной лампы, что олицетворял собой психический криз. А вместе с ним и чёрный кокон отчуждения. На седьмой день Андрея выписали, а я пришел в кабинет Льва Эдуардовича. Не буду пересказывать все то, что я сказал ему и что он сказал мне. В конце концов, мы пришли к следующему. Результаты лечения полностью приписываются Крамеру, и я к ним не имею никакого отношения. За это денежный долг Тони гасится. Я получаю от профессора рекомендательное письмо, увольняюсь по собственному желанию, и уезжаю в любой город Российской Федерации. Я выбрал ваш. Конечно, мне пришлось подписать некоторые документы, которые в настоящий момент могут уличить меня во лжи, направленной на подрыв авторитета профессора. Так что у вас есть все основания не верить мне. По крайней мере, сам я перед собой сейчас правдив. И делаю, я это не потому, что как-то хочу произвести на вас впечатление, а потому что, прежде всего, оправдываюсь сам перед собой. Да и сам Крамер не выполнил данного им самим обещания. Долг Тони они не списали. Мне пришлось продать в Брянске квартиру, чтобы помочь ей рассчитаться с этой клиникой.
     - Юрий Степанович, а почему в начале вашего рассказа вы назвали своё поведение неэтичным по отношению к профессору Крамеру? – спокойно и мягко спросил Смагин.
     - Моё поведение было в течение почти четырех лет, что я работал в клинике профессора, аморальным и безнравственным. Пока дело не коснулось меня самого, я закрывал глаза на существующие в ней порядки, находя их даже правильными. А вернее, я просто не обращал на все это внимания. За что, в конце концов, жестоко поплатился. И потом, разве может врач отказывать в лечении больному лишь по тому, что ему нечем заплатить ему за полный курс? Как это согласуется с той клятвой Гиппократа, что мы давали в торжественной обстановке закончив институт? И как оценивать иначе моё поведение в течение четырех лет под крылом Льва Эдуардовича? Проще простого сказать: я не знал, я не видел, у меня и в мыслях не было. Сейчас меня беспокоит другое. А если бы я не встретил тогда весной Тоню? Не вошел в её положение? Не решился помочь Андрею? Что бы было? Скорее всего, я продолжал бы работать в клинике Крамера. Вот, что страшно.
     - Сергей Ильич, у меня вопросов больше нет, - Тор откинулся на спинку кресла, с улыбкой посматривая на Борисова.
     - У меня тоже. Ну, что, берем Юрия Степановича? А, Виктор Анатольевич?
     - Берем, Сергей Ильич, берем. Но только с испытательным сроком, ведь у нас тоже целый ряд процедур платный, и иногда довольно ощутимый для кармана больного. А что делать? Раз уж взялись строить капитализм, то уж тут не до излишней благотворительности. Хотя лечим всех нуждающихся и в этом наше небольшое отличие. Находим компромиссы. Я прав Сергей Ильич?
     - Правы как всегда. Значит Юра, можно вас так называть теперь, когда вопрос почти решен?
     - Да, конечно.
     - Так вот Юра. Подойдете к моей секретарше и возьмете у неё весь пакет документов на оформление. Они уже заполнены, вам осталось только их внимательно прочитать и подписать. Нужны будут ваши фотографии. Фотолаборатория на нулевом этаже, кабинет 045. Всем кто оформляется на работу скидка сто процентов. Вам подготовили номер в нашей гостинице пока вы не обзавелись жильем. Правила у нас строгие, поэтому со снятием квартиры советую не затягивать. Питаться можете в ресторане гостиницы, но цены там кусаются. Готовить пищу в номерах категорически запрещено. Горячая вода для чая и кофе всегда есть на каждом этаже. Сегодня отдыхайте, изучайте документы, а завтра с утра милости прошу ко мне на утверждение в должности. Вопросы есть?
     - Есть, но не к вам, а к Виктору Анатольевичу.
     - Задавай Юрий, - Смагин изобразил полное внимание.
     - Виктор Анатольевич, как там Петр?
     - Нормально. Журналистом стал, но я его в исследователи, кажется, перековал. Возможно, скоро сюда переедет. Так что еще увидитесь.
     - А телефон его можно узнать?
     - В настоящий момент, Юрий, он в больнице и позвонить ему очень трудно. Давай договоримся. Я через своих людей, что с ним сейчас находятся, передам от тебя привет и твои координаты, а он уж сам тебе позвонит. Тогда и поговорите. Хорошо?
     - А что случилось?
     - Да так, производственная травма. Перо не в ту руку взял.
     - Отлично. Так я пойду, больше вопросов нет.
     - Иди Юра, иди, отдыхай.
     Борисов вышел из кабинета, со всеми попрощавшись. Когда за ним закрылась дверь, Ветлугин задал вопрос.
     - Ну и как он тебе?
     - Кажется парень честный и открытый. Но как он Крамера сдал?! Высший пилотаж! Здорово старый черт ему насолил. Вот ведь природа человеческая. Все есть: звания, уважение, известность, деньги, а все мало. Давай больше!
     - Я тоже немного удивлен. Не ожидал за Львом такого поведения. Он всегда у меня был примером беззаветного служения науке и образцом лекаря.
     - А ты в курсе, что у Льва Эдуардовича третья жена и на двадцать восемь лет его моложе?
     - Нет! – удивленно произнес Ветлугин,
     - Ему сейчас если память не изменяет 52 годочка всего. Первая у него умерла в 83-м, со второй он развелся в 92-м, а сейчас женат на 24-х летней блондинке, что до этого была его секретаршей. Кровь омолаживает старый прохвост. А впрочем, чего мы судим других, у каждого на этой планете своё предназначение. Может Льву предназначено стать родоначальником новой расы, вот он и старается.
     На столе Ветлугина раздался зуммер селекторной связи.
     - Слушаю, - нажав кнопку, произнес главврач.
     - Сергей Ильич в приемной к Виктору Анатольевичу посетитель дожидается, - не произнес, а пропел милый женский голосок.
     - А черт! Это мой водитель. Зови его сюда, - встрепенулся Смагин.
     - Соня, пропусти его к нам, - попросил в микрофон главврач.
     В кабинет сразу вошел, увешанный сумками с аппаратурой связи, Викентий, личный водитель Тора.
     - Виктор Афанасьевич, где размещать будем? – без лишних слов начал свою работу Викентий.
     - Так у хозяина надо спросить?
     - Размещайте где хотите, только стол мой не занимайте. У меня сейчас вечерний обход, а вы тут сами хозяйничайте, - Ветлугин направился к выходу.
     - Так где, Виктор Афанасьевич?
     - Да давай на столе заседаний, постели только газет, чтобы лакировку не поцарапать, - отдал распоряжение Смагин и, закрыв глаза, устало протянул ноги. Тяжелый день подходил к концу, и еще было неизвестно, когда он кончится. Фактически все только начиналось. А сил уже было мало. «Пора принимать эликсир Дюваля», мелькнула мысль, прежде чем по старой еще фронтовой привычке Тор отключил себя и погрузился в темный провал сна.
     Через сорок минут его разбудил Викентий. Голлем вышел на связь и сообщил о том, что больного они забрали без проблем и возвращаются назад. А еще через полтора часа реанимационная карета и джип тройки Стаха влетели во двор больницы.
     - Ну что, Виктор Анатольевич? Пойдем, посмотрим на нашего нового подопечного? – Ветлугин, который к тому времени вернулся с вечернего обхода и они со Смагиным выпили не одну чашку крепкого кофе, поднялся с кресла и с хрустом потянулся.
     - Да уж, давай пойдем, - Тор тоже встал. Усталость не проходила. Она тяжелым грузом лежала на плечах и тупой болью отдавалась в мышцах.
     Они вышли из кабинета, прошли приемную, по коридору подошли к кабине лифта и спустились на нулевой этаж. Там их уже ждали Котов и Швеллер.
     - Как все прошло? – спросил Смагин.
     Первым доложил, конечно, адвокат:
     - Все прошло, дорогой Виктор Анатольевич, тихо, мирно и благородно. К нашему приезду больной был уже подготовлен, вещи его были упакованы в коробку, документы все готовы. Нам осталось только поставить свои закорючки, запеленать пациента в экран, погрузить и доставить сюда.
     - Ему вкололи снотворного, так что сопротивления он не оказывал. Хотя по внешнему виду буйствовал изрядно, - вставил своё слово Голлем, - Сейчас его фиксируют на специальной кровати в палате и подсоединяют к аппаратуре искусственного питания. Он будет спать еще как минимум сутки, так что его можно только посмотреть.
     - Тогда начнем с вещей. Они иногда многое могут сказать о своём владельце.
     - Хорошо. Пройдемте в «процедурную». Мы их оставили там, - Котов повернулся и, увлекая за собой всех собравшихся, направился в сторону двери кабинета, предназначенного для проведения различных лечебных процедур.
     В нем на столе стояла большая картонная коробка. В ней аккуратно сложенные в целлофановые пакеты лежали вещи нового пациента.
     Смагин вопросительно посмотрел на Голлема. Тот, перехватив его взгляд, сконфуженно пожал плечами.
     - Их уже успели обработать Тор, и снять информацию практически невозможно. Я уже пробовал, - он подошел к коробке и стал по очереди вынимать пакеты, называя то, что в них лежало.
     - Ботинки кожаные на толстой рифленой подошве. Белье нижнее цветное. Джинсы, рубашка клетчатая, куртка меховая кожаная. Ремень к джинсам. Носки черные. Перчатки, коричневая лайка. Паспорт и то, что было в его карманах.
     - Вот это последнее и давай сюда, - Виктор Анатольевич сел на стул возле стола и принял от Котова пакеты с вещами.
     - Итак. Паспорт. Нассеров Джабал Махмудович. Родился 14 февраля 1972 года в городе Ташкенте. Проживает по адресу: город Смоленск, улица Революционная, дом 15, квартира 67. Не женат. Национальность – тюрк. В общем, ясно, что это и не Джабал, и не тюрк, и не житель Смоленска. Тебе, Серафим, в первую очередь надо будет узнать, кто он на самом деле. Теперь посмотрим, что он носит в карманах? – Смагин высыпал содержимое второго пакета прямо на стол, что-то металлически тяжело ударило о его крышку, - Это что  так призывно брякает?
     Тор покопался в образовавшейся на столе кучке разной мелочи, что обычно носят в карманах люди, и извлек из неё небольшой кожаный мешочек, туго завязанный круглыми тесёмками, сквозь черный материал которых была пропущена золотистая нить.
     - Ты смотри узел, какой хитрый, - удивленно произнес Виктор Анатольевич, с любопытством рассматривая обнаруженную вещицу, поднеся её прямо к самим глазам, - Такие узлы я видел на вещмешках немецких парашютистов из специального подразделения «Ное Дойчланд», с которыми столкнулся в 42 году, и которых мы отлавливали в лесах под Калугой. Такой узел просто так не развяжешь, только ногти поломаешь. Поэтому поступим проще.
     Он достал из кармана перочинный нож, открыл лезвие и ловко перерезал тесемку. Из мешка на подставленную ладонь выпал по тяжести и цвету похожий на золотой предмет, оснащенный толстой цепочкой. Внешним видом он напоминал медальон, только края его были не скругленными, а многоугольными, в чем прослеживалась восточная традиция. На одной стороне его была выгравирована какая-то эмблема, на другой змеилась короткая арабская надпись.
     - Да, мальчики, вот оказывается, кто к нам в руки попался. Слышал я, что это еще продолжает существовать, но убедиться в правдивости слухов только сейчас пришлось.
     - Ну и кто же это, если не секрет? – с интересом в голосе тихо произнес Самсон Соломонович.
     - А это, братцы мои, самый настоящий представитель древнего восточного тайного общества ассасинов, выспитанник знаменитого Старца Горы. Причем не простой исполнитель, а «федави», то есть «верный». Об этом на медальоне написано. И если мы у него найдем на левом плече татуировку в виде скошенной звезды, то это самый настоящий зверь. При Хасане ибн-Саббахе, основателе этого ордена, «верные» представляли собой специально натренированных убийц. Эти люди обучались тому, когда и как лучше вонзить кинжал в сердце жертвы; кроме того, они изучали иностранные языки, умели менять свою внешность и могли прикинуться монахами, торговцами или солдатами в зависимости от задания. А если на его плече есть татуировка скошенной звезды, то это «посвященный». Это еще более серьезно, так как «посвященные» обладали навыками восточной магии. Проще говоря, являлись «сенсами». И это, друзья мои, уже не шутки, это очень серьезно. Так серьезно, что своими силами мы возможно не справимся. Придется выходить на куратора. Как говорил Пророк: «Рай покоится в тени мечей».

«ТВОРЦЫ»
Персия, ныне территория Ирана. Южное побережье Хвалынского, ныне Каспийского,  моря. Горная цепь Эльбурса.  Крепость  Аламут.  1106  год  н.э.
     - Как говорил Пророк: «Рай покоится в тени мечей», - как заклятье, тихо произнес седой, но еще крепкий старик в голубом, расшитом золотой нитью халате. Он медленно поднимался по крутой винтовой лестнице потайного хода, что был сделан в толстой стене самой высокой центральной башни крепости Аламут и вел из его секретного кабинета «Убежище потаенных молитв» прямо на её верхнюю площадку.
      - «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Не покинул тебя твой Господь и не возненавидел. Ведь последнее для тебя – лучше, чем первое. Ведь даст тебе твой Господь, и ты будешь доволен. Разве не нашел Он тебя сиротой – и приютил? И нашел тебя заблудшим – и направил на путь? И нашел тебя бедным – и обогатил? И вот сироту ты не притесняй, а просящего не отгоняй, а о милости твоего Господа возвещай!»
     С последними словами 93 суры Корана, что называется «Утро», старик одолел последнею ступеньку лестницы и оказался перед замаскированной под камень дверью. Он нажал рычаг, торчащий из стены. Беззвучно сработал, спрятанный в толще кладки, механизм, и дверь медленно отъехала в сторону.  Перешагнув порог, старик вышел из прохладной темноты тайного хода на ярко освещенную восходящим солнцем площадку. Он остался доволен собой, блаженно улыбнулся теплым лучам светила и полной грудью вдохнул свежий воздух горных вершин. Нет, немощная старость ему еще не грозит. Ноги, преодолевшие сейчас двести сорок ступеней, не дрожат, и дыхание не сбилось. Внутренние ощущения не притупились с годами, и, не смотря на окружавшую его непроглядную темноту во время всего подъёма, он начал читать суру «Утро» именно в том месте лестницы, чтобы её последнее слово точно совпало с его выходом на площадку башни. А это в его 82 года не такое уж плохое достижение.
     Продолжая улыбаться, старик окинул взглядом открывшееся перед ним пространство. Шесть «федави» в белых шелковых одеждах с красными поясами почтительно склонились на одно колено, прижав правую руку к сердцу, приветствуя его. Резко взмахнув рукой, он освободил от ритуала приветствия своих личных телохранителей. Все шестеро одновременно, словно под действием тугой пружины, вскочили на ноги и заняли свои места. Трое, не спуская глаз, следили за каждым движением своего повелителя, трое обеспечивали наблюдение за всем, что происходило за парапетом башни. Их четкие действия порадовали их хозяина.
     В центре площадки у высокого флагштока, на котором развевался широкий и длинный, как змея, вымпел крепости с изображением летящего в прыжке горного барса, стоял Главный Распорядитель и Секретарь в окружении троих слуг. Там же был разбит шатер для отдыха и бесед, с накрытым фруктами и напитками широким и длинным столом на низких витых ножках. Пол шатра застилали в три слоя толстые самаркандские ковры, на которых красивым веером были заботливо уложены мягкие пуховые подушки для возлежания.
     - Повелитель! Ваше распоряжение выполнено. Прошу Вас посмотреть, все ли нами учтено, не допустили ли мы какой либо ошибки, и может надо еще, что-то добавить ко всему этому, - склонился в низком поклоне Главный Распорядитель и Секретарь, делая шаг навстречу  старику.
     Тот молча обошел шатер кругом, внимательно все рассматривая. Шесть треножников с чашами, наполненными «черной кровью земли» окружали его. Старик мысленно соединил эти треножники друг с другом и получил идеальный магический шестиугольник защиты, окруживший место отдыха и бесед. Потом также мысленно соединил вершины многоугольника, и перед ним возник «макрокосм», шестиконечная звезда Давида. Место в шатре, которое по праву старейшего и хозяина должен был занимать он сам, располагалось идеально в центре звезды, в месте сосредоточения наивысшей магической силы этой каббалистической фигуры. Место же будущего собеседника было за её пределами, как раз между центральным и правым лучом. Место подчинения, место слабости, место полной зависимости от воли того, кто находится в центре. Все было сделано так, как он и приказал, и это тоже порадовало его.
     - Ты справился с задачей, Мустафа. И я рад за тебя вдвойне, так как вчера мною так и не было определено место нашего гостя, - глубокий и сильный голос старика перекрыл свист ветра и хлопанье под его порывами вымпела на флагштоке.
     - Я счастлив, о, Повелитель! – вновь склонился в поклоне Главный Распорядитель и Секретарь, давая незаметный знак слугам удалиться.
     - Прибыл ли наш гость? – спросил старец, дождавшись, когда слуги скроются в темноте общедоступного спуска с площадки башни.
     - Нет, мой повелитель. Но Саланж бен-Гори сообщил, что через восьмую заставу проехал караван почтенного Садыка и с ним тот, кто именует себя Бероузом, хотя нам всем известно то, что высокочтимый Бероуз давно вкушает сладкий нектар в райских садах милостивого Аллаха.
     - Когда ты получил это сообщение, Мустафа?
     - С первым лучом солнца.
     - Хорошо. Значит, он прибудет к нам в Аламут не ранее полудня. Встретишь его как долгожданного путника и друга, не обращая внимания на то, как он себя называет. Накормишь, напоишь, разместишь в лучших покоях для гостей. Ты сам знаешь, в каких именно покоях. Если он изъявит желание отдохнуть, не чини ему препятствий, пусть отдыхает. Путь, что он проделал от Александрии в наши края, не близкий, да и нам торопиться незачем. Мне сразу обо всем докладывать. Я буду здесь все это время. Теперь иди, займись всеми необходимыми приготовлениями к встрече гостя, а ко мне пришли нашего уважаемого Насера.
     - Повинуюсь! О, повелитель! – Мустафа вновь склонился в низком поклоне и с поразительной быстротой исчез с площадки.
     Старик еще раз обошел палатку, внимательно осматривая её расположение и убранство. Потом взял с огромного серебряного блюда, что занимало почти весь центр столика, гроздь винограда и, отправляя в рот по ягоде, стал медленно в задумчивости мерить шагами свободное пространство площадки самой высокой башни крепости Аламут.
   
      Вот уже шестнадцать лет, как существует его незримая империя, охватившая практически все государства мусульманского мира. Везде есть его представительства, где открыто, где тайно. Данная в юности клятва о том, что персидский Ирак будет лежать у его ног, выполнена. Идеи исмаилизма, поддержанные и утверждающиеся при помощи кинжалов его верных сподвижников, завоёвывают все большие и большие массы простого народа. Уже сейчас он может собрать под свои знамена почти полумиллионную армию хорошо обученных и преданных делу ислама воинов. Имя Хасана ибн-Саббаха вселяет страх и ужас любому, кто не разделяет его взгляды и не состоит в числе его друзей. А ритуальный меч ассасина с прикрепленной к его рукояти запиской с требованием сделать то, что угодно ему – великому и ужасному «Старцу Горы», что находил султан, эмир, король, князь у изголовья своей постели однажды утром, стал самым надежным аргументом в любых переговорах.
     А все это начиналось в далеком детстве Хасана. В городке с простым названием Рей, что был пропылен и обожжен солнцем летом, утопал в белом цвету абрикосов и вишен весной, и был знаменит на весь север Персии своей правоверной школой. В эту-то школу и отдал своего сына Саббах, утверждавший, что его род идет от куфийских арабов, а это давало человеку право претендовать на высокое положение среди мусульман. Эль-Куфа был в те времена городом, который являлся крупным политическим и культурным центром всего арабского мира и его коренные жители пользовались большим уважением среди местного населения. Именно поэтому отец Хасана претендовал на высокую должность в свите губернатора Рейя. На самом же деле старый Саббах был религиозным фанатиком, шиитом из Хорасана. И как бы он не демонстрировал свою приверженность традиционному исламу, а сам губернатор был правоверным мусульманином, должности он не получил. Его религиозная искренность все же вызывала сомнения у властей. Неудача обозлила Саббаха, и всю свою ненависть к правоверным он постарался передать сыну. Такие действия вполне согласовывались с шиитской доктриной утаивания, и религиозная совесть отца Хасана была чиста. В провале своего предприятия он винил не себя, не отсутствие актерских способностей и неосторожность в своём поведении, а происки и зависть со стороны сторонников первого халифа Абу Бакра, которого провозгласили «заместителем» Пророка Мухаммеда после его смерти в 632 году. Его, а не истинного продолжателя святого дела – Али, двоюродного брата и зятя самого Мухаммеда, как считали шииты. Поэтому те зерна «знаний», что вкладывали в сына Саббаха в знаменитой «правоверной» школе, попали на хорошо возделанную почву.
     Школой, куда поступил Хасан, руководил грозный имам Мувафиг. Это был высокий, аскетически худой, с пронзительными черными глазами перс. Густая черная с проседью борода, волной падала на его впалую грудь. Лохматые брови всегда были сердито насуплены, из-под них, словно раскаленные стрелы из тугого лука, метались в учеников испепеляющие взгляды. Все трепетали перед ним, все боялись его, все преклонялись перед его знаниями. Это был идол, которому либо стоило поклоняться, либо стоило пасть пеплом у его ног. Но говорить он умел. Его занятия всегда проходили в полной тишине и при всеобщем внимании. Его проповеди, подслащенные таинственностью и мистикой, изощренностью философских толкований, а также горячей любовью к сирым, убогим и бедным, находили отклик в молодых и не укрепленных еще верой сердцах его слушателей. Так постепенно молодой Хасан, сам того не замечая, стал превращаться в того, кем он, в конце концов, стал.
    
     - Вы звали меня повелитель! – прервал размышления старика громкий голос Начальника Тайной Стражи Аламута  Насера Гулама.
     - Да, ты мне нужен, дорогой Насер, - Хасан, прогоняя из головы мысли о прошлом, резко встряхнулся и залюбовался статной богатырской фигурой своего помощника тайных дел.
     Гулам был армянином и достался ибн-Саббаху еще ребенком. Грязный работорговец Саид Малик продал его Хасану на невольничьем рынке в Бейруте за две медные монеты двадцать лет тому назад. Мальчик был болен проказой, и смерть стояла у его изголовья. Вспоминая прошлое, старик никак не мог найти оправдания своему поступку. Он многим рисковал. Сам мог подхватить эту заразную болезнь, мальчик мог умереть на его руках, что нанесло бы удар по его авторитету мага и чудотворца, в конце концов, лечение его методами могло не привести к положительным результатам и это тоже резко бы снизило его влияние на приверженцев. Но, тем не менее, Хасан рискнул и выиграл. Два месяца он не отходил от больного, два месяца творил над ним заклинания, используя все свои знания в восточной белой и черной магии, два месяца обкладывал хрупкое тельце лечебными, только ему одному известными, травами и поил Малика их настоем. В конце концов, они победили, Хасан своей настойчивостью, Насер своей жаждой жизни. Мальчик поправился, вот только лицо его было навечно обезображено отступившей болезнью. Теперь Гулам всегда закрывал его густой черной сеткой.
     - Я хочу спросить тебя Насер вот о чем. Как продвигается дознание с известным тебе скороходом?
     - Пока все подтверждается. Его послал сам Абба-Схария бен Абраам-Яхи с посланием к твоей милости. Никаких особых тайных поручений, особенно касающихся твоего драгоценного здоровья и жизни, он не имел. Только передать послание и если пожелаешь, вернуться с ответом.
     - А насчет этого таинственного Бероуза он ничего не знает?
     - В Александрию этот Бероуз прибыл на большом и волшебном корабле. Он видел его на рейде в порту. Мачт у него две и снабжены они несколькими перекладинами. Весь он опутан толстыми канатами. Говорят, что этими канатами чародей ловит ветер и поэтому корабль столь быстр, что догнать его не сможет самое быстроходное судно. А в бурю, он просто поднимается в воздух и мчится по небу, как по воде. В бортах этого судна проделано два ряда отверстий, но они не круглые, как на галерах, а квадратные и закрыты деревянными щитами. Такого корабля скороход никогда не видел, и даже не знает с чем его сравнить, и как назвать. Пришло же судно, как говорили матросы в порту, из-за Большой Соленой Воды. Что такое «Большая Соленая Вода», скороход не знает.
     - А добросовестно ли ты его спрашивал? – Хасан прямо и пристально посмотрел  Насеру в глаза, скрытые под черной сеткой.
     Начальник Тайной Стражи Аламута упал на одно колено, склонил голову и прижал правую руку к сердцу.
     - Всемилостивейший повелитель! Да продлит милосердный Аллах твои годы! Я применил все, что только умел. Огонь, воду, плеть, дыбу, распятие и медленный яд.
Его сущность пытался раскрыть все знающий Хорши. Но тоже ничего нового не узнал. Он либо на самом деле знает только это, либо это сам шайтан, а с ним мне не справиться. Вели казнить меня, если я в чем-то не проявил усердие, мой господин.
     - Ладно, Насер, встань. Видимо это правда, что  скороход ничего не знает, и этот стервятник ему не поручал покуситься на мою жизнь.
     - Но за чем ваша смерть Абба-Схария?
     - Эта погрязшая в Каббале гиена  занимается богопротивным делом. Он ездит по свету и собирает останки людей, что прославились в истории как злодеи, убийцы, насильники и совершили другие ужасные дела. В его коллекции не достает только моей головы. Это порождение шакала считает меня, Хасана ибн-Саббаха, самым кровавым тираном этого времени. Два года тому назад он имел смелость предложить мне огромную сумму за мою голову. Мне самому, за мою же голову!! – голос Хасана сорвался в дикий визг, а руки взлетели над головой, со сжатыми с огромной силой кулаками. Большие изумрудные четки яростно звякнули, зажатые в правом кулаке.
     - Только прикажи! О, повелитель! И дни этого, питающегося падалью, стервятника окончатся еще до того, как ты закончишь читать свою любимую суру из священного Корана.
     - Дорогой Малик, я десять раз по сто мог бы убить это исчадие ада. Но, Хасан ибн-Саббах, никогда и никого не убивает инкогнито и тайно. Сила моя и ваша, в том числе, состоит в том, что мы убиваем наших врагов, открыто, и все знают, кто это сделал. Как?! Другой вопрос. Если же мне открыто убить Абба-Схария, то это равносильно признанию моей слабости перед ним. И эта моя слабость сразу станет достоянием всех. Вот почему этот шакал так смел и уверен в себе. Ладно, скоро все разъяснится. Скоро приедет этот гость, и мы все узнаем. Хорошо, Насер, иди по своим делам. Я хочу побыть один.
     Начальник Тайной Стражи Аламута ушел, а ибн-Саббах наметанным глазом заметил, что его «федави» незаметно поменялись местами. Теперь те, что до этого рассматривали окрестности крепости, не спускали глаз со своего повелителя, а те, что ранее смотрели на него, пристально всматривались в горную страну, что раскинулась под стенами славного бастиона. Значит, прошли уже два часа. Ноги слегка гудели, и Хасан, зайдя в шатер, прилег на мягкие подушки. Пальцы правой руки взялись за перебирание четок. Это нехитрое движение несло успокоение и выстраивало мысли в четкий порядок. Он закрыл глаза и опять перед внутренним взором предстали картины далеких дней детства, юности, зрелости. В последнее время Хасан все чаще ловил себя на том, что стоило ему остаться одному, как сразу воспоминания прошлого окружали его со всех сторон.
     «Видимо это знамение свыше. И всемогущий и всемилостивейший Аллах указывает мне, что путь мой приближается к своему концу, и наверно надо  заняться на досуге описанием своего пути для потомков. Вот решу, эту загадку с чародеем Бероузом, и возьму в руки стило. Решено», - подумал старик, вновь возвращаясь к своим прожитым давно дням.
    
     Имам Мувафиг, руководитель «правоверной» школы в Рейе, не был правоверным, хоть очень искусно маскировался под него. Это открылось Хасану не сразу. Имам был исмаилитом.
     В 765 году шиитское движение раскололось. После смерти шестого имама, его титул по закону должен был наследовать его старший сын – Исмаил. Но, как это было заведено у суннитов, ярых врагов шиитов, с согласия якобы всей общины был избран младший. Верные Исмаилу шииты, назвавшие себя «исмаилитами», взбунтовались и ушли в Тунис, где основали свой халифат, названный в честь Фатимы – дочери Мухаммеда, вдовы имама Али, двоюродного брата и зятя Пророка. Фатимский халифат быстро набирал силу. В него все больше и больше стекалось сторонников. Да иначе и не могло быть. Справедливость и законность требований исмаилитов к решению династических вопросов была очевидна каждому. К тому же представители нового течения в своих проповедях призывали к всеобщей любви и равенству всех и каждого. Плюс в ход пошли мистика, сакральные тайны, восточная магия, что так было любимо простым народом.
     К 969 году халифат окреп и разросся настолько, что его многочисленная армия успешно вторглась в Египет и захватила страну. Тогда и был основан Каир, новая столица Египетского государства. Далее экспансия исмаилитов продолжилась на Сирию, Сицилию, Йемен, а также были захвачены священные для каждого мусульманина города Мекка и Медина. Сложилась интересная международная панорама. Исмаильский  халифат с центром в Каире лютой ненавистью ненавидел суннитский халифат с центром в Багдаде. Тот отвечал ему взаимностью. А шиитский халифат в Персии знать обеих не хотел. Сделать Персию исмаильской, была розовая мечта Каира. Тогда бы сунниты оказались между молотом и наковальней и были бы окончательно побеждены. Поэтому не смотря на затраты, на территории Персии стали организовываться учебные заведения, где под маской правоверных мусульман шиитского толка преподавали настоящие исмаилиты. Они сделали ставку на подрастающую молодежь. В принципе правильную ставку, но время распорядилось по иному. С востока пришли сельджуки и в течение небольшого времени захватили значительную часть Западной Азии. Они были правоверными, и равновесие нарушилось в пользу суннитов. Но это произошло потом, а пока Хасан ходил каждый день в школу и там его незаметно готовил к переходу в исмаильскую веру опытный, специально обученный для этого, имам.
     Ибн-Саббах рос тихим, учтивым и внимательным мальчиком. Так говорили все. Он был жаден до знаний. На Востоке любой ученый человек, не смотря на его принадлежность к тому или иному течению ислама, не смотря на его материальное положение, всегда пользовался уважением и почетом у всех слоев населения. Поэтому стать ученым в станах Азии было мечтой любого мусульманина. Но и требования к учению были столь высоки, что не каждому это было под силу. В этой борьбе за знания побеждал способнейший из всех. Именно к такой категории относился и Хасан.
     Да, ибн-Саббах был тихим, учтивым, внимательным. Но уже тогда под маской благочестия скрывался холодный и практичный ум восточного человека, которому не претит понятие чести и достоинства, но, который также знает, что для достижения цели все средства хороши. Важны не твои действия, важен результат. И если для победы необходимо погубить хоть одного  невинного, утопить в крови целый город, переступить черту, ведущую к клятвопреступлению, лжи, мздоимству и стяжательству, то все это воспринималось как вполне логичный и вполне одобряемый процесс. Но только в том случае, если цель бывает достигнута. «Слава победителям, горе пораженным!» По этой незыблемой формуле строилась жизнь, что протекала вокруг молодого Хасана, и он, как разумное дитя своего времени, впитывал в себя всё это и на этом строил своё отношение к действительности.
     Их было трое неразлучных друзей в школе имама Мувафига: Хасан ибн-Саббах, Омар Хайям, Низам-эль-Мульк. Им суждены были в истории значительные роли. Один станет родоначальником могущественного и таинственного ордена убийц. Второй – великим персидским поэтом. Третий – став визирем турецкого султана, который тогда правил в Персии, даст одному возможность получить такую пенсию, что тот сможет вести приятную и беззаботную жизнь в своем любимом Нишапуре и писать свои знаменитые рубаи, а другому - просто отдаст свою жизнь.
     Думая часто об этом, старик задавал себе все время один и тот же вопрос. «Кто же из нас троих стал по настоящему великим? Я – всю жизнь проведший в неистовой борьбе? Хайям – сочинивший сотни рубаи, что стали достойной жемчужиной персидской литературы? Или ты – Низам-эль-Мульк – своими делами обеспечивший восхождение и того и другого? Кого будут помнить потомки?» Он задавал себе эти вопросы и в тщетных поисках не находил на них ответов. По всему выходило, что не будь Низама, скорее всего не было бы  Омара Хайяма - поэта, да и его тоже не могло бы быть именно таким, каким он стал сейчас. А кто такой этот Низам-эль-Мульк? Сын простого крестьянина, ничем особым не проявивший себя в школе имама Мувафига, единственное достоинство которого, была воспитанная землей крестьянская сметка и бычье упорство в достижении поставленной цели. Они, все трое, как-то поклялись на крови, что тот, кто достигнет вершин благополучия во взрослой жизни, обязательно поможет в этом остальным.
     Первым этого добился именно Низам. После окончания школы, он в довольно короткий срок стал визирем султана Альп-Арслана по прозвищу Лев. В то время когда он, Хасан ибн-Саббах надрывал горло в философских и религиозных спорах, оттачивая своё ораторское мастерство, по указанию имама Мувафига, занимался у восточных магов изучением их великого мастерства, учил наизусть религиозные манускрипты и путешествовал по Среднему Востоку, набираясь мудрости. А Омар Хайям разрывался между государственной службой и своим любимым увлечением – женщинами, вином и поэзией. Низам стал крупным политическим деятелем, блистательным дипломатом, бесстрашным, умелым воителем и незаменимым хозяйственником. И именно он, без напоминания, первый вспомнил о клятве, данной в юности. Омар Хайям получил огромный пенсион и отбыл в Нишапур, что бы с головой окунуться в те страстные желания, что сжигали его душу. Да, светоч персидской поэзии; да, сверкающий бриллиант в короне персидских властелинов! Да! Тысячу раз – ДА!! Но кем бы он был без Низама, простого деревенского парня, и выбитого им у турецкого султана пенсиона?
     Пришло время, и Лев умер, на престол взошел Мелик-шах. Он был юн и неопытен, к тому же страдал манией величия и за чистую монету воспринимал любую лесть в свой адрес. Вот тут и появился Хасан, что напомнил Низаму о юношеской клятве. Ибн-Саббах уже тогда стал ярым поклонником исмаилитов и навсегда связал свою жизнь с ними. Нет, поступая на службу к султану, он не преследовал пока никаких политических целей. Проза жизни! Ему просто нужны были деньги. Бродяжническая жизнь полу-дервиша, полу-изгнанника, хоть и исмаилита, ему просто надоела. Он хотел достатка и роскоши. Хотел иметь дом, гарем, уважение, много вкусной еды и красивой одежды. Именно это подвигло его обратиться к своему школьному другу. Тот тепло встретил своего однокашника и рекомендовал султану. В конце концов, Хасан стал министром по казначейским делам.
     Впервые в своей жизни он оказался владельцем  огромного дома, больше похожего на дворец. После, усыпанной лепестками свежих роз, ванны, перед медным зеркалом работы дамасских мастеров, ибн-Саббах примерял новый парчовый халат для представления султану в новом качестве министра-казначея. Тогда, смотря на свою улыбку до ушей и блестящие от счастья глаза, он понял, что жизнь, наконец, удалась, и со всей этой роскошью нельзя сравнить никакие философские мудрствования  друзей его исмаилитов и все религиозные диспуты вместе взятые. К тому времени ему уже исполнилось более тридцати лет, и пора было подумать о спокойной семейной жизни. Предпосылки к решению этого вопроса наметились.
     На первых парах у Хасана все пошло хорошо. Он добросовестно относился к своим служебным обязанностям, был всегда приветлив и учтив. Султану нравилось встречаться с ним в саду и разговаривать с ним. Хорошо поставленная в философских диспутах речь ибн-Саббаха радовала его слух. Его  глубокие и обширные знания в религиозных, исторических и каббалистических вопросах, а также красочные описания его приключений во время скитаний по восточным государствам в поисках знаний, пробуждало интерес и любопытство юного султана. И поэтому потребность бесед с новым министром-казначеем с каждым днем возрастала в нем. Скоро Хасан понял, что Мелик-шаха интересуют не столько государственные дела, а то, как говорят о нем самом. Вот тут в ибн-Саббахе проснулся исмаилит. Потоки красноречия обрушились на бедного султана с такой силой, что тот опешил, впервые ощутив на себе всю мощь исмаилитского восприятия действительности, их понимание мира через магическую призму и фанатическую нетерпимость к другим течениям ислама. Но потом привык и стал, как любитель гашиша, требовать дозу все больше и больше.
     Слава Хасана при дворе росла. Подарки, деньги, почетные звания сыпались, как из рога изобилия. На выполнение служебных обязанностей просто не хватало времени. Сначала он попросил султана назначить себе заместителя по казначейским делам. Потом, уже без султана, назначил двоих сам. Все сходило ему с рук. Мелик-шах души не чаял в искусном льстеце. А Низам все более и более хмурился. В своих мемуарах он написал так: «В самых лестных выражениях я рекомендовал Хасана султану, и он стал министром. Но, как и его отец, Хасан оказался лжецом и корыстолюбцем. С удивительным лицемерием он выдавал себя за человека набожного, что никак не соответствовало истине. Вскоре он полностью околдовал шаха…»
     Опасность пришла к ибн-Саббаху со стороны его друга детства. Низам, как визирь, имел право неожиданно проверить любую службу в администрации султана, как в столице, так и на периферии. И он неожиданно проверил состояние дел в казначействе. Хасана в тот момент не было в городе, они с султаном развлекались на трехдневной охоте. Первые же результаты проверки повергли визиря в ужас. Такого беспорядка и запустения в отчетных делах он не видел никогда. Из документов явно было видно, что воровство и коррупция расцвели ярким цветом в казначействе, и от него, как опухоль при заражении крови, стали распространяться на другие службы. Самое страшное было то, что эту «болезнь» уже не возможно было лечить. Её можно было только безжалостно отсекать от пока еще здорового организма.
     Через два дня Низам–эль-Мульк испросил аудиенцию у возвратившегося с охоты султана и доложил ему о результатах негласной и неожиданной проверки. Тот был шокирован не на шутку. Вызвали Хасана. Тот стал оправдываться и обещать, все устранить в течение сорока дней, но те «горы» золотых монет, что исчезли из казны, пока он проводил время с султаном, всем было ясно за сорок дней не вернуть, даже если ибн-Саббах продаст всё своё имущество. Да и своего имущества у него не оказалось. Кроме подарков. Все остальное: дом, выезд, сад, бани – все было собственностью султана.
     Как не жаль, своего сладкоголосого певца, было Мелик-шаху, но пришлось быть твердым, перед глазами стояла большая груда исчезнувшего золота. По повелению султана Хасан ибн-Саббах лишался всех званий, расположения султана и отправлялся в ссылку.
     Разъяренный неудавшийся казначей скрылся в Исфахане. Там у своих друзей он и произнес свои знаменитые слова, что прозвучали как клятва и уже окончательно определили его дальнейшую судьбу: «Если бы только у меня было два верных помощника, всего лишь два, я бы свалил и этого турка, и этого крестьянина».
     Обидно было то, что сам Хасан для себя не взял из казны султана ни одного медного гроша. Он просто забыл о своих обязанностях, пустил все на самотек, отдавая всего себя, оказывается такому восхитительному делу, как словесное одурачивание представителя верховной власти. Да, что греха таить, именно при этом он испытывал истинное наслаждение.
     И вновь старик задавал себе вопросы и не находил на них ответа. Так, кто ты, Низам-эль-Мульк? Кто ты уже для меня? Ведь этот вопрос тогда можно было решить довольно просто. Провести дополнительный сбор податей, организовать военную операцию, наконец, заставить вернуть все золото зарвавшихся чиновников. Для этого совершенно не обязательно было на прямую докладывать султану и пугать его нежную и глупую душу. Почему ты поступил именно так, как поступил? Честь, совесть, благородство? А причем здесь твоя честь, Низам? Совесть не должна была тебя мучить, ведь ты сам не брал, как не брал и я? Благородство? А не истинное ли благородство спасти заблудшую душу, очистить её от скверны, принять её раскаянье и помочь встать на путь истинный?
     Аллах всемогущий учит нас: «Протяни руку упавшему, дабы встал вновь он». Почему ты поступил не как истинный мусульманин? Почему мы вообще поступаем не как истинные мусульмане, хотя заучиваем святое писание до дыр!?  Поступи ты тогда  по-другому, не было бы тех рек крови, что пролил я, встав на путь мщения и не имея сил остановиться. Не было бы 10 октября 1092 года, когда острый кинжал моего ассасина Бу Тахира Аррани пронзил твоё сердце. Так кто же из нас величественнее? Ты фактически «отец» всеми признанного поэта и всеми проклинаемого убийцы? Или я – отдавший приказ, убить отца этих двух людей? Ответь мне, Низам-эль-Мульк!?
     Но, как и всегда, в ответ на эти вопросы Хасан получал только гнетущее и холодное молчание.
     - Мой повелитель! – неожиданно громко кто-то произнес рядом с задремавшим стариком.
     - Что случилось? – встрепенулся тот.
     - Прибыл ожидаемый гость и просил безотлагательно встретиться с вами, - со страхом в голосе пролепетал склоненный до земли слуга, посланный с предупреждением от Главного Распорядителя и Секретаря.
     - Он что даже не хочет помыться с дороги? – слегка возмутился Хасан ибн-Саббах.
     - Он свеж, как только что расцветшая роза, мой господин. По нему и не скажешь, что он проделал столь долгий путь. Слуги говорят, что под ним пали четыре лошади и пять верблюдов, так он спешил к вам, мой повелитель.
     - Хорошо. Зажги треножники и передай Мустафе, что я жду нашего гостя тут.
     Слуга быстро зажег треножники и, не переставая кланяться, исчез. Хасан выглянул из шатра и позвал:
     - Джабраил! Подойди ко мне!
     Один из «федави» легкой походкой подошел к своему господину.
     - Слушаю и повинуюсь, - склонился он перед шатром.
     - Охрана не устала?
     - Нет, повелитель.
     - Сейчас начнется самое главное и еще есть время сменить вас на свежих бойцов.
     - Дай нам умереть за тебя и не позорь нас своим вниманием. Для нас нет выше счастья, отдать за тебя жизнь, мой повелитель.
     - Ладно, я тебя предупредил. Быть как никогда внимательными и готовыми ко всему. Ты меня понял?
     - Я все понял, мой повелитель!
     - Иди.
     Джабраил вскочил и, подняв над головой сжатый кулак, сигнал «усилить внимание», побежал к своему месту. Хасан с гордостью отметил, как разом подобрались, словно тигры перед прыжком, его личные телохранители, как они стали разминать свои конечности точечным массажем, как проверяли своё оружие, быстро без суеты, лишь одним, практически незаметным движением.
     «Ну что ж я готов, к встрече, уважаемый Бероуз, или как там тебя звать, Милости прошу!» - подумал старик, откидываясь на мягкие подушки и закрывая глаза.
     Несколько свободных минут до появления гостя у него было, и он решил их потратить с пользой. Полностью расслабился и заставил себя ни о чем не думать. Тонкая струйка песка в песочных часах не успела и на треть заполнить нижнюю стеклянную колбу, когда на площадке башни появился высокий человек в сером шерстяном плаще с остроконечным капюшоном, что закрывал верхнею половину его лица. Он плавной, полной достоинства походкой подошел к палатке, где возлежал на мягких пуховых подушках Хасан,  без раболепства, лишь отдавая дань уважения хозяину, что приютил его, поклонился и произнес глухим, но сильным голосом:
     - Высокочтимый имам Хасан ибн-Саббах! Да продлит твои годы всемилостивый Аллах! И да ниспошлет он тебе удачу во всех твоих делах и сократит бремя твоих забот настолько, насколько ты великий сокращаешь жизнь своих врагов. Я, гонимый и преследуемый всеми маг и чародей, что когда-то звался Бероуз, как пыль припадаю к твоим ногам, что стоят на дороге мудрости, и нижайше прошу принять меня под твою защиту и выслушать.
     С этими словами гость грациозно встал на одно колено и смиренно склонился в, совершенно не соответствующем первоначальному впечатлению от его полных внутреннего достоинства царственных движений, низком поклоне.
     Старик из-под опущенных век пристально наблюдал за своим гостем, сам внутренне напряженный, словно тетива тугого сирийского лука. Первое впечатление было расплывчатым и двояким. С одной стороны в пришельце чувствовалась огромная и какая-то не земная, древняя магическая сила, сила первозданная, осененная каким-то божественным изначальным светом. С другой – что-то темное, таинственное и грозное, словно туман, что по утрам окутывает и скрывает от взора  подножья горных вершин, когда их, покрытые вечным снегом, пики сверкают в первых лучах восходящего солнца. Оно, это что-то, клубилось, постоянно меняя свои очертания, где-то у подножья сверкающего божественного естества и не давало окинуть взором всю сущность  незнакомца. А самое главное было то, что перед имамом склонился  не дух, не дэв, не посланец божественных сил, а самый обычный из плоти и крови человек, с кровавыми мозолями от поводьев, царапинами и маленькими ранками на руках, что всегда получает путешественник, проделавший столь длительный путь.
     Его плащ был в двух местах  прожжен костром  стоянок, у которого он грелся холодными ночами и готовил пищу для поддержания сил. На подбородке, что был виден из-под капюшона, алел свежий порез от недавнего бритья. От незнакомца удушливо несло запахом верблюжьего пота, горьким дымом горящих  лепёшек помёта тягловых животных, что использовались для костра в местах, где было невозможно найти дерева. И еще, как не старался имам, напрягая все свои магические способности, он не смог найти даже проблеска скрытого в потаенном месте металла; ножа, кинжала, а также, монет, застёжек на одежде, ритуальных принадлежностей, амулетов. Лишь два  перстня на правой руке путника обращали на себя внимание своей необычной формой. Один чисто золотой с большой квадратной печаткой, другой серебряный с огромным карбункулом в когтистой, червленой оправе. Но, тем не менее, от того, кто назвался Бероузом, веяло угрозой, незначительной, на периферийном уровне, но все же УГРОЗОЙ. Хасан, как можно незаметно, проверил свой верный дамасский клинок, что всегда носил под халатом, подтянул ноги, чтобы иметь возможность сразу вскочить при малейшей опасности, и милостиво произнес:
     - Встань путник! У нас, по воле всемилостивейшего Аллаха, еще будет время поговорить о делах. А пока, сними свой бурнум, омой лицо и руки чистой, как слеза младенца, водой, надень приготовленный тебе халат для пира и раздели со мной эту скудную трапезу, - имам ударил в ладоши, и на площадке, словно из-под земли, появились слуги.
     Двое несли роскошный халат для пира, на зеленой парче которого, серебряной нитью были выведены невидимые для непосвященного в общем узоре каббалистические фигуры, что в своём сочетании должны были предотвратить применение магических способностей того, кто был облачен в этот халат. Еще двое принесли большой серебряный чан, полный родниковой воды, для умывания. А остальные слуги, с молчаливого разрешения Хасана, расторопно уставили столик различными яствами, что должны были утолить голод любого, кто проделал дальнею дорогу.
     Бероуз встал и скинул с себя плащ. Вот теперь ибн-Саббах мог разглядеть своего гостя как следует. Это был высокий, атлетически сложенный мужчина. Густые черные вьющиеся волосы, с седыми прядями на висках, красиво уложенные самой природой, величественной короной обрамляли его голову. Высокий лоб говорил о пытливом уме его обладателя, а резкие носогубные складки о его решительном и твердом характере. О том же говорил и твердый квадратный, слегка выдающийся вперед подбородок. Орлиный с горбинкой нос придавал всему лицу гордое, царственное выражение, а большие, широко расставленные темные глаза под густыми бровями, казалось, обладали способностью метать молнии в гневе и дарить благодатное тепло в любви.
     Хасана немного смутила одежда незнакомца. Она была незнакомого ему покроя, и он даже не мог придумать название некоторым её деталям. Что-то похожее на просторную рубашку из черного шелка, но с большим отложным воротником, широкими рукавами и узкими длинными манжетами, что плотно обхватывали запястье и заканчивались где-то на полпути к локтевому суставу. Отдаленно напоминающая котту, кожаная куртка, но без рукавов, тесно обхватывала богатырский торс Бероуза. Штаны были тоже кожаные, но сплошные, по всей длине, от бедра до стопы. Но больше всего ибн-Саббаха поразила обувь пришельца. Однозначно она напоминала сапоги, но подошва была толстая и не сплошная, а с высоким квадратным утолщением в районе пятки. Голенища доходили до колен и заканчивались полукруглыми щитками, что, видимо, служили для защиты коленного сустава.
      «Интересно, как он сможет сесть, так туго затянутый в кожу?» - подумал имам, усмехаясь в густую белоснежную бороду.
     Тем временем Бероуз закончил омовение и при помощи слуг облачился в предложенный ему халат для пира. При этом он, явно разглядев каббалистические знаки на халате,  одарил, сидящего в шатре Хасана, мимолетным  пристальным взглядом  и усмехнулся.
     В лицо имама словно ударила струя холодного обжигающего воздуха, настолько эта, подобная змеистому изгибу молнии усмешка, что на мгновение тронула полные и чувственные губы чужеземца, была ему знакома. Когда!? Где!? При каких обстоятельствах он мог видеть её? Мозг лихорадочно пытался отыскать ответ в самых потаенных закромах памяти, напрягаясь до боли в висках. Нет, не тогда! Нет, не там! Нет, не тот! Мгла воспоминаний не рассеивалась, вспышки более-менее запомнившихся событий, словно разноцветный калейдоскоп проносились перед внутренним взором Хасана, но нигде он не находил этот характерный изгиб красивых губ, что одновременно нес в себе холодное презрение, пренебрежительное покровительство и насмешливое одобрение твоего поступка. Но от этого уверенность в знакомстве с этим человеком не пропадала, а даже еще усиливалась. И это была не кратковременная встреча в толпе, это было не мимолетное не отягощающее тебя какими-то обязательствами знакомство, а что-то важное, определившее твою судьбу на продолжительное время, и давшее тебе что-то большое и светлое, но одновременно и озаботившее тебя чем-то роковым и обязательным в исполнении. Эти губы явно говорили с Хасаном. Говорили долго и убедительно, эти глаза пронзали его сердце и душу, эти руки прикасались к его лбу, снимая головную боль. Но когда, где, в какое время!? Имам с силой сжал кулаки, спрятанные в широких рукавах  халата. Нет! Не вспомнить! Трудно признаться, но память, что никогда не подводила его, сегодня еще раз напомнила о его возрасте, столь неожиданно и больно.
     - Садись чужеземец, - наконец справившись с собой, как можно ласково пригласил ибн-Саббах Бероуза, указывая рукой на место для гостя: - Вкуси эти дары природы, что преподнес нам сегодня всесильный и милосердный Аллах. А потом мы поговорим о твоем деле.
     Не смотря на сомнения старца, гость сел легко, скрестив ноги, и кожа его одеяния не лопнула, не заскрипела, а его конечности не свела жестокая судорога. Не требуя дополнительного приглашения, чужестранец сразу приступил к еде. Видимо странствия не прошли даром, и он давно не вкушал столь изысканной пищи.
     -  Твой путь явно был долог и труден, - произнес Хасан, наблюдая с какой жадностью, поглощает яства пришелец: - А пища в твоем путешествии была пресна и скудна.
     - Да, ты прав, дорогой Хасан ибн-Саббах. Мой путь был и долог, и опасен, а едой в основном служили ячменные лепешки и горсть фиников. Да продлятся твои благословенные годы, сегодня ты совершил чудо. Ты дал мне то, что я уже и не мечтал получить от всемилостивейшего Бога. Эта пища настолько вкусна и обильна, что во мне вновь просыпается уверенность в том, что в мире не все так плохо, как кажется на первый взгляд.
     - Смотри, дорогой гость, не нанеси вреда своему здоровью  обильной трапезой, если ты столь длительное время не мог питаться, как подобает.
     - Мне лестно твоё внимание, высокочтимый Хасан ибн-Саббах, и я благодарен тебе за него. Но прошу тебя, не беспокоится о моём  здоровье. Наша физиология немного разная, и то, что вредит вам, не может повредить мне. Точно так же, как этот макрокосм, столь искусно и хитро начертанный по твоему повелению, и эти магические знаки на халате, могут, возможно, лишить силы простого земного волшебника, или просто напугать его, но на меня не производят никакого влияния.
     - Ты говоришь загадками, дорогой чужеземец.
     - А, что есть «загадка», благороднейший из благородных? Не это ли то, что мы не понимаем, не знаем, не видим и не ощущаем? Но, не именно ли эта «загадка» дает нам тот неисчерпаемый заряд энергии в стремлении к познанию неведомого и способствует нашему продвижению вперед по дороге изучения этого мира? Так давай восславим эту «загадку», ведь получается, что именно она дает нам право жить и творить на этой земле! Но, что ты не понимаешь, не знаешь, не видишь и не ощущаешь сейчас, несравненный? Скажи, и я попробую тебе это объяснить.
     - Кто ты есть на самом деле, чужеземец? Настоящий Бероуз, как гласят хроники, ушел из этого мира почти 1250 лет тому назад и похоронен на острове Кос, что расположен в просторах Медитерраниума. То, что ты разгадал мои уловки и магические символы, говорит о хорошей подготовке тебя, как мага. Но почему на самом тебе нет ни одного талисмана или амулета, который подтверждал бы это? И какая связь между тобой и достопочтимым Абба-Схария бен Абраам-Яхи, который, в своём послании ко мне, очень убедительно просит меня оказать тебе внимание, понимание и помощь в том, что ты у меня попросишь? Вопросов много. Но это пока первые.
     Тот, кто назвал себя Бероузом, отложил в сторону аппетитный кусок жирной куропатки, тщательно вытер руки о положенное на колени холщевое полотенце и протянул свою правую к имаму.
     - Вот мои талисманы и амулеты, многоуважаемый имам! Этот серебряный перстень с бесценным карбункулом подарен мне великим царем Вавилона, сыном подобного солнцу Набопаласара, Навуходоносором, за то, что помог ему в строительстве укреплений его столицы. Этот золотой перстень с печаткой, когда-то принадлежал несравненному царю иудейскому Соломону и дан им мне  за дельные советы в управлении государством и за те богатейшие копи, что до сих пор сводят с ума своими сокровищами воспаленные жаждой наживы головы кладоискателей арабского мира. В этих перстнях нет ничего магического, но, тем не менее, они мне дороже любого самого сильного талисмана или амулета, так как напоминают о славных годах юности.
     Ты совершенно прав, вавилонский жрец храма бога Мардука, астролог, историк, великий пророк Бероуз умер, как говорят, примерно 1250 лет назад. Его школа астрологии на острове Кос была разграблена его же учениками, а из его статуи, что воздвигли благодарные афиняне своему знаменитому провидцу, был вырван золотой язык, что символизировал собой драгоценный дар прорицания. Хорошо еще то, что над могилой несчастного не надругались, но и то видимо потому, что никто не знал, где она находится. Да и узнать не могли по очень простой причине.  Могилы вавилонского жреца храма бога Мардука просто не существует.  Интересно, правда!
     Бероуз жил, творил, учил, предсказывал, после него остались даже кое-какие записи, а его могилы не существует. Так умер ли он? Может кто-то может засвидетельствовать его смерть, что произошла на его глазах? Таких тоже нет. Великий пророк просто исчез однажды. Не пришел на занятия в свою школу, его не нашли в его скромной хижине на берегу моря и по истечении месячного срока стали считать, что он отправился в тот далекий путь откуда нет возврата. То есть стали считать его умершим. Он мог утонуть, и его съели рыбы, его могли убить грабители и надежно спрятать его тело, его мог испепелить могущественный Зевс, особенно после последнего предсказания пророка о неминуемой гибели живых олимпийских богов. Так что причин умереть внезапно и без свидетелей у пророка было более чем достаточно. Вот поэтому все и пришли к решению, что великий маг Бероуз умер.
     - Так ты все же настаиваешь на том, что в настоящий момент являешься именно Бероузом? – немного строго, чем хотелось бы, сорвалось у Хасана.
     - Многоуважаемый Хасан ибн-Саббах! А ты, чья мудрость и прозорливость стали украшением всего исламского мира, до сих пор не нашел во мне ничего схожего с тем профессором Амиру Заррабом, что когда-то излечил тебя, семнадцатилетнего юношу, от черной оспы? А?
     - Амиру Зарраб!? – воскликнул пораженный имам, и мгновенно тот калейдоскоп воспоминаний, что продолжал крутиться в его голове, разбуженный знакомой усмешкой Бероуза, сложился в единую многоцветную картину его далекой юности.
    
     Черная оспа пришла в благословенный городок Райи внезапно, как дикое племя кочевников-грабителей из аравийской пустыни. Своим расцвеченным пурпурными пятнами крылом она задела и семейство Саббаха. Сначала умерли его старшая и младшая жены, Потом слегла мать Хасана и больше уже не встала со своей циновки. Отец и сын, убитые горем потерь, все же потаенно радовались тому, что мор миновал их, когда на груди старого Саббаха разгорелись зловещие пятна скорого конца, а сам Хасан от высокой температуры оказался на грани яви и бредовых видений. Видимо тогда и появился в их доме профессор Амира Зарраб.
     Первое, что увидел мальчик, придя в себя, было склоненное над ним лицо незнакомого мужчины, который заботливо поил его из глиняной чашки каким-то горьким и в тоже время очень приятным настоем. Видение было не четким, размытым от слабости, что владела еще юношей. Но пронзительные темные глаза, орлиный царственный нос с трепетными, четко очерченными крыльями ноздрей и властный, но в тоже время мягкой, дарующий любовь рот, казалось, навсегда врезались в память.
     «Ну, вот ты и очнулся будущий «карающий меч ислама». А значит все еще поправимо, и все не так плохо, как кажется», - с усмешкой на полных и красивых губах, чью красоту лишь оттеняла густая седая борода, произнес незнакомец, помогая мальчику вновь лечь на циновку.
     «Кто вы?» - с трудом спросил шепотом Хасан.
     « Я профессор Амиру Зарраб. Приехал из Каира познакомиться с тобой Хасан ибн-Саббах по просьбе твоего учителя, многоуважаемого имама Мувафига, который в своем письме ко мне очень высоко отзывался о твоей настойчивости в учении и стремлении познавать суть вещей. И как видишь, я прибыл во время. Еще бы немного и мир ислама потерял бы того, кто определен судьбой, что вершится при воздействии всемилостивого Аллаха нашего, как «карающий меч ислама», - задумчиво произнес профессор, поглаживая свою бороду.
     Еще плохо понимая значение слов незнакомца, мальчик прошептал, уже проваливаясь в темный колодец глубокого здорового сна:
     « А где отец?»
     « К сожалению, а может и к радости, он уже говорит с самим Аллахом. За рождение и воспитание такого сына ему уготована прекрасная жизнь в благоуханных садах нашего божественного повелителя, среди красивейших гурий, что будут выполнять любое его желание и услаждать своим пением его слух. Спи мой юный друг. Сон, это главное лекарство для тебя сейчас».
    
     - Да, ты очень похож на профессора Амиру Зарраба. Я узнал тебя. Но может, как и с Бероузом, ты вновь назвался чужим именем, ибо Амиру Зарраб пятнадцать лет тому назад принял мученическую смерть через распятие на площади казней в Багдаде, вместе с шестью своими последователями. За это визирь халифа Багдада Мирза абу- Баркан был зарублен одним из «святых творцов смерти». И об этом есть специальная запись под номером  24 в памятной таблице, что висит на стене «Дворца Скорби» в Аламуте. И это ты можешь увидеть сам.
     - Ты прав, ты как всегда прав, мудрейший из мудрых Хасан ибн-Саббах. Амиру Зарраб умер от удушья на кресте в Багдаде пятнадцать лет тому назад. Он не оставил после себя никого и ничего. Все его рукописи были сожжены там же в Багдаде, а его ученики, что были его единственной семьей, тоже были распяты вместе с ним. Поэтому я не могу знать тех подробностей ваших бесед, которые вы вели в городе Райи в дни твоего выздоровления. Как ты думаешь, я прав?
     - Ты мог втереться к Заррабу в доверие и все выведать у него еще до его казни.
     - И опять ты прав, многоуважаемый ибн-Саббах. Но Амиру Зарраб  до казни двадцать лет провел в зиндане Багдада со своими учениками. А тридцать пять лет тому назад ты был министром-казначеем султана Мелик-шаха и не представлял какого-то интереса для исламского мира. Наоборот ты хотел уйти от борьбы за чистоту ислама, тебе больше пришлась по душе жизнь в роскоши и почете при дворе персидских султанов, чем скитания в поисках истины и полная лишений судьба настоящего воина имама Исмаила. И это вопреки тем обещаниям и клятвам, что ты дал на  своём смертном ложе Амиру Заррабу…
     - Хорошо! В твоих доводах есть зерно правды. Так о чем мы говорили с Амиру Заррабом в дни моей болезни?
      Бероуз опять усмехнулся и размеренно стал рассказывать о событиях далекого прошлого. А перед глазами имама вновь стали разворачиваться картины его далекой юности.
    
     Хасан проснулся рано. Сознание уже не покидало его, но во всем теле ощущалась большая слабость. Она была такова, что стоило только на немного поднять голову, как в глазах начиналось мельтешение разноцветных пятен, в ушах появлялся звон, и к горлу подступала противная тошнота. Кожа страшно и нестерпимо чесалась, особенно в местах, где высыпали гроздья вишневых оспенных язв. Юноша инстинктивно хотел почесать беспокоящие места, но обнаружил, что на его руки надеты толстые кожаные мешки, стянутые на запястьях шелковыми шнурами и завязанные такими хитроумными узлами, что зубами их было не развязать.
     «Ты проснулся, мой мальчик. Сейчас я тебя покормлю», - в дверях его комнаты стоял вчерашний мужчина с большой миской в руках.
     «Уважаемый, прошу Вас, почешите меня. Нет сил, терпеть этот зуд», - прохрипел Хасан, извиваясь на своём ложе.
     «Ты же знаешь, этого допускать нельзя. Иначе всё наше лечение будет напрасным, и ты умрёшь», - строго сказал профессор, подходя к ложу ибн-Саббаха и садясь на коврик: - «Я покормлю тебя, а потом займусь твоим лечением. Надо будет немного потерпеть».
     Еда состояла из простой ячменной каши, слегка залитой козьим молоком и сдобренной какими-то душистыми травами. Хасан через силу заставлял себя есть.
     «Нам надо с тобой заставить работать твой желудок и печень как следует» - говорил Амиру Зарраб, ложку за ложкой отправляя в рот мальчика это не очень аппетитное кушанье: - «Человеческий организм, если его правильно настроить и соответственно обеспечить правильным питанием, сам может справиться с любой болезнью. У него множество степеней защиты. Так распорядилась сама природа и божественный дух всемилостивого Аллаха. Главнейшим внутренним органом в борьбе с недугами является печень. Это она вырабатывает любые противоядия для лечения всего нашего тела. Поэтому главное место в нашей пище сейчас занимает козье молока. Оно поможет твоей печени восстановить, прежде всего, себя саму, и усилит её работу по оздоровлению всего организма. Ячмень заставит работать желудок, что является вторым по значению после печени органом защиты организма. Он отберет у ячменя его энергетическую составляющую и передаст через кровь её всему твоему телу. А травки, что я добавил в кашу, дадут толчок работе почкам, что стоят на третьем месте, и эти природные фильтры твоего организма, наконец, займутся тем, чем они и предназначены заниматься. Они отфильтруют и выведут из него все те вредные вещества, которые способствуют дальнейшему развитию болезни. Вот видишь, как это с одной стороны просто, и как этой простоты не хватает многим людям, которые неправильным, но прекрасным по вкусовым качествам, питанием не помогают, а только вредят сами себе.
     Человек, дорогой Хасан, может жить и сто, и сто пятьдесят, и двести, и триста лет. Его строение уникально и совершенно, а силы заключенные в нем безграничны. Печень, желудок, почки отвечают за твою физическую сущность. Сердце – за духовную. Мозг осуществляет командное руководство органами чувств, копит и реализует опыт самой жизни. На основании чего он развивается, обогащается и совершенствуется. Ум есть у всех. Но, к сожалению, не всем дано им пользоваться по-настоящему и с пользой. Поэтому права пословица: «Сколько вложишь, столько получишь. Сколько создашь, стольким обогатишься. Сколько дашь, стольким дважды возрадуешься. Сколько предашь, столько дважды потеряешь». Вот и молодец, все съел».
     «Уважаемый Амиру Зарраб, я не могу терпеть этот зуд. Прошу Вас, помогите» - вновь взмолился шепотом Хасан.
     Профессор поставил на пол пустую чашку и молча посмотрел на юношу. Потом он взял в руки четки и все также молча стал перебирать их, читая молитвы про себя.
     «Неужели у Вас нет сердца!» - воскликнул ибн-Саббах., которому уже стало казаться, что его добровольный лекарь совершенно безразличен к тем мучениям, что он испытывает.
     «Сердце у меня есть и оно говорит мне, что ты еще не готов к принятию серьезных решений. Тобой безраздельно владеют неприятные ощущения, что испытывает твое тело. Это заполонило твой разум и не дает возможности логически мыслить. А логика это краеугольный камень, который предопределяет нашу судьбу, что в свою очередь прямо зависит от принимаемых нами решений».
     «Какое решение я должен принять? Говорите скорее и помогите мне», - Хасан уже не молил, он требовал помощи, хрипя поряженным болезнью горлом.
     «Скажи мне, мальчик! Ты хочешь жить, или умереть?» - Амиру низко наклонился над юношей и пристально вгляделся в его глаза: -  «Вот перед тобой две склянки. В одной мгновенный яд. Ты его выпиваешь и без каких либо неприятных ощущений оказываешься в садах Аллаха. В другой склянке - лечебная мазь. Она окажет оздоровительное действие на твои язвы и саму болезнь. И через пятнадцать дней, ты сможешь пойти снова в школу уважаемого имама Мувафига. Но для этого тебе придется научиться терпению и все свои силы собрать только для одного желания – стать здоровым. Полностью зуд удалить мы не сможем. Он будет мучить тебя днем и ночью. Он станет для тебя невыносимой пыткой, и ты должен будешь преодолеть его. Согласен ли ты на все это? Подумай и торопиться с ответом не надо. Сейчас ты должен взвесить все свои возможности и принять именно то решение, от которого уже не откажешься, не смотря ни на что».
      Зарраб  поставил склянки перед глазами Хасана прямо на глиняный пол  и вновь защелкал своими четками.
     Хасан смотрел на поставленные перед ним предметы в полной нерешительности. Видит всемилостивейший и всемогущий Аллах, он не знал что выбрать. Смерть страшила его, как любого живущего на этой земле, да к тому же такого молодого. Длительное лечение, связанное с предстоящими муками и неудобствами, тоже не особо прельщало. Но третьего выхода не было.
     «Почему же! Он есть!» - словно читая его мысли, громко сказал Амиру Зарраб: «Я забираю склянки, снимаю с твоих рук кожаные мешки и ухожу. Ухожу навсегда. Ты даешь волю обуреваемым тобой сейчас желаниям и через два дня умираешь либо от болезни, либо от большой потери крови, но это будет сопровождаться уже более страшными мучениями».
     И опять защелкали четки.
     «Уважаемый Амиру Зарраб!» - тихо прошептал, в конце концов, Хасан: «Я прошу простить меня за мою слабость. Я выбираю лечение и клянусь, что постараюсь перенести все, как это достойно мужчины».
     « Ты забыл добавить – «мужчины, верного седьмому имаму Исмаилу, ибо лишь он по первородству имеет право быть седьмым имамом, он и белее никто».
     «Да, я буду, достоин звания верного воина святого седьмого имама Исмаила, ибо лишь он по первородству может быть седьмым имамом, он и более никто!»
     «Хорошо! А теперь внимательно выслушай меня, мой мальчик. Тебе предопределено стать «карающим мечом ислама». Что это такое в действительности я не знаю. В чем это выразиться тоже. Может, ты будешь великим полководцем, может, ты станешь могучим халифом, может, от твоих проповедей в качестве имама поднимется весь мир мусульман на священную войну – джехат, за воцарение ислама во всем мире. Сказать трудно, потому что все теперь будет зависеть от тебя самого. Но «карающим мечом ислама» ты сможешь стать, лишь сохраняя верность нам – исмаилитам. Уйдешь в другое течение ислама, не станешь тем, кем тебе предопределено быть. Я послан к тебе в это время, видимо, чтобы спасти тебя от смерти. Но я спасаю не Хасана ибн-Саббаха! Я спасаю «карающий меч ислама»! Поэтому клянись мне именем Аллаха всемогущего, что ни при каких обстоятельствах не свернешь с единственно верной дороги приверженцев седьмого имама Исмаила».
     «Я клянусь именем Аллаха всемогущего, что ни при каких обстоятельствах не сверну с единственно верной дороги приверженцев седьмого имама Исмаила! Да будет так!»
     «И последнее. Я оказываю сейчас тебе, мой юный друг, ни с чем не сравнимую услугу, не зная чем, все это закончится. Ты же понимаешь, что черная оспа практически не поддается лечению. Я многим рискую. И, прежде всего самым дорогим для меня, своей репутацией. Поэтому хочу получить от тебя залог. Если лечение пройдет успешно, и я спасу тебя от этой страшной болезни. Поклянись мне милосердным Аллахом, что тоже рискнешь расстаться с самым дорогим для тебя, тогда, когда это потребуется для меня».
     Хасан на некоторое время задумался и внимательно присмотрелся к профессору. Тот сидел спокойно и все также перебирал четки. Нет, никакого подвоха не было заметно. Да и что есть самое дорогое для семнадцатилетнего юнца, кроме его собственной жизни. К тому же она, эта самая жизнь, сейчас была уже полностью в руках Амиру Зарраба. Поэтому, отбросив сомнения, он торжественно произнес:
     «Клянусь Аллахом милосердным, что в любое время и в любом месте созданного им для нас мира, по первой просьбе мудрейшего из мудрых Амиру Зарраба расстанусь с самым дорогим для себя в данный момент! И да покарает меня всемилостивейший, если я нарушу эту клятву!»
     «А теперь скрепим, данные тобой клятвы кровью».
     Зарраба вытащил из-за пояса острый нож, поставил рядом со склянками чистую глиняную миску и точными, быстрыми движениями нанес себе крестообразную рану на левой руке с её внешней стороны, точно по центру между запястьем и локтевым суставом. Хлынула кровь. Профессор наклонил руку над миской. Как только дно скрылось под алой кровью, он, отложив нож, зажал рану ладонью правой руки и, закрыв глаза, зашевелил губами в молитве или заклинании. Через короткое время кровь остановилась, а когда профессор вытер руку влажной тряпкой, на ней остался лишь крестообразный рубец.
     «Теперь твоя очередь. Не бойся, больно не будет»
     И в самом деле, больно не было. Лишь прикосновение лезвия ножа было холодным, словно вода, что бежит с тающего ледника на горе. Все повторилось, и также как и у Зарраба, после заклинания на руке Хасана остался беловатый крестообразный шрам. Потом смешанную кровь вылили в огонь очага, где она с шипением испарилась.
     «Вот теперь клятвы имеют свою силу, дорогой мой мальчик. Помни о них всегда. А сейчас я облегчу твои страдания».
     С этими словами Амиру Зарраб взял в руки склянку с лечебной мазью, предварительно спрятав с ядом, и стал медленно и аккуратно пальцем наносить эту мазь на вишневые оспенные язвы. Он наносил мазь на раны, а его губы змеились в усмешке, в которой было холодное презрение, пренебрежительное покровительство, насмешливое одобрение твоего поступка. Но тогда эта усмешка была для Хасана усмешкой Бога, так как с каждым прикосновением руки профессора, он ощущал блаженство избавления от нестерпимого и измотавшего его нервы зуда.
    
     Бероуз закончил свой рассказ и молча обнажил свою левую руку, коричневый загар которой, ровно по центру между запястьем и локтевым суставом, двумя белёсыми линиями перечеркивал крестообразный шрам.
     - Благородный имам, я не буду просить тебя показать свой. Знаю и так, он на положенном ему месте. Я пришел по следам твоей клятвы, несравненный «карающий меч ислама». И я счастлив, что не ошибся в тебе в то далекое, сожженное черной оспой лето.
     - Твои слова можно понимать так. Я оправдал возложенное на меня провидением предопределение.
     - В полной мере, мой дорогой и уважаемый Хасан ибн-Саббах. Ты даже представить не можешь, какое эхо в горных ущельях времен создадут твои деяния. Каким невероятным образом, дело, начатое тобой, повернется в ненавистном нами христианском мире. Ты не просто оправдал предопределение, ты во многом расширил его значение и из «карающего меча ислама» самостоятельно вывел новую формулировку «карающий меч мира»!
     - Так значит, я могу считать себя Великим, – неожиданно и для Бероуза, и для себя самого, тихо, с небольшим хрипом от волнения в голосе, проговорил Хасан.
     - Более чем! – улыбаясь, теперь во весь рот, открыто и радостно, провозгласил маг.
     - За подобную радостную весть я готов наградить тебя всем, чем пожелаешь, несравненный Амиру Зарраб. Проси богатства, и оно будет у твоих ног! Проси самых прекрасных женщин, и они будут в твоём гареме! Проси власти, и любой трон мира будет умолять тебя занять его! Проси почестей, и завтра ты проснешься самым знаменитым и почетным гражданином любого исламского государства в известном нам мире! Проси все! И я, не будь Хасаном ибн-Саббахом, сделаю это!
     - Многоуважаемый имам! Мне не нужны ни богатства, ни женщины, ни власть, ни почести. Все это у меня уже есть! Мне нужно то, в чем ты мне поклялся.
     - Но, клянусь Аллахом всемогущим, я просто не знаю, что есть такого дорогого у меня, кроме жизни, конечно, что могло бы заинтересовать тебя, мой дорогой Амиру Зарраб. Надеюсь это не она, мой несравненный друг?
     - Нет, твоя жизнь мне не нужна, мне нужен тот, кого ты назвал Тахиром и еще кое-что, но об этом немного позже, - просто сказал Бероуз, отправляя в рот крупную виноградину.
     - Тахир?!! – воскликнул изумленный Хасан.
     - Да, тот славянский мальчик, которого пленили хазары на берегах реки Волги и переправили в Тебриз, на невольничий рынок, восемь лет назад. Которого в Тебризе купил по твоему приказанию, Мусса. И, в настоящее время, он проходит седьмую ступень посвящения. Ты не стал настаивать на том, что бы он отрекся от религии своих предков и встал на путь ислама. Ты поступил мудро, достойнейший Хасан ибн-Саббах, разглядев на его левой лопатке печать Бога в виде равноконечного креста. Единственное, что ты сделал, это дал ему имя Тахир, в память о первом ассасине Бу Тахир Аррани, что своим кинжалом пресек жизнь ненавистного тебе, бывшего твоего близкого друга, визиря персидского султана несчастного Низама-эль-Мулька. Дав ему, имя верного служителя ислама, вы надеялись стереть в его памяти воспоминания о Родине. Но только покрыли золой тлеющие ярым огнем угли. Он помнит все. Он молится своим богам и поклоняется своей вере, а так как он обладает еще и некоторыми необычными способностями, о которых вы тоже уже знаете, то со временем будет представлять реальную угрозу всему твоему халифату. Я знаю, он дорог тебе. Но ради своего собственного спокойствия, и во исполнение данной мне клятвы, заклинаю, отдай мне его. Он мне нужнее, и я найду ему достойное применение.
     - Многоуважаемый Амиру Зарраб. Ты поставил меня в неловкое положение. В игре «Сто Забот» это положение называется «шах». Еще немного и тобой будет сказано последнее слово «мат». А это конец игры. Я не хочу этого и поэтому принимаю твою сторону. Никогда не любил проигрывать. Да, ты прав, Тахир дорог мне, дорог как сын. Тем более, что оба моих сына ведут не подобающий истинному мусульманину образ жизни. Надир погряз в пьянстве, а Мустафа усыпает свою дорогу трупами, не щадя никого. В мои планы входило, сделать из Тахира достойного приемника моего дела.
     - Неверный не может быть приемником святого дела. Не мне тебя учить азбуке, многоуважаемый Хасан ибн-Саббах. У тебя уже есть  достойные приемники. Приглядись к ним, это Кие Бузург-Умида и Абу-Али. Один уже сейчас духовный пастырь твоего дела, а другой великолепный администратор и отважный полководец.
     - Но что мне делать с моими сыновьями? Ведь начнется настоящая война за место имама, после того как я уйду.
     - Не мне давать советы мудрейшему. Но не Аллах ли учит нас языком Корана. «А кто не судит по тому, что низвел Аллах, то это – неверные». «Они поклонники идолов, презревшие правду; они отступники и кознодеи». «Избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте». Это ли не истина, изреченная устами бога. Ты, Хасан ибн-Саббах, всегда и всюду поступал так, как учил поступать нас сам Аллах устами Пророка своего Магомеда. Ты никогда и ни кому, в первую очередь себе, не давал скидок в этом деле. Святому делу может служить только святой! Так почему сейчас тебя заботят твои сыновья? Сорную траву выпалывают с поля, пока она не задушила весь урожай.
     - Я понял тебя Прорицатель. И спасибо тебе, - Хасан опустил голову и стал сосредоточенно пересчитывать изумрудные зерна четок. Такие мысли уже давно приходили ему в голову, просто Бероуз еще раз подтвердил правильность их истинного значения: - Хорошо! Забирай Тахира. Но если не секрет, зачем он тебе нужен?
     - Секретов от друзей у меня нет, тем более, что скоро мы снова встретимся с тобой на этом поприще. Многоуважаемый Хасан ибн-Саббах, до тебя, конечно, дошли слухи, что орды франков захватили Иерусалим и многие территории на Ближнем Востоке. Иудеи и мусульмане завоеваны огнем и мечом. А о настоящей резне, что устроили крестоносцы в святом городе, лучше не вспоминать. Грядет настоящая борьба за святые места. И я хочу принять в ней деятельное участие. У меня есть план взорвать это сообщество северных варваров изнутри. А для этого мне нужны верные и способные люди. Вот таким и является Тахир. Он по внешнему виду мало отличим от франка. Их языку я научу его сам. Тем более этот знак креста на левой лопатке. Франки благоговеют перед этим орудием ужасной казни. Имея доверенных людей в стане врагов легко узнать об их планах и спутать им карты. Разве я не прав?
     - Конечно, прав, достойнейший, Амиру Зарраб.
     - Вот с этого мы и начнем. Начнем сеять раздор в стане врагов, а в первую очередь семена раздора посеем на ниве присвоения кое-кем общехристианских святынь, что были найдены крестоносцами в Храме Соломона. Святое дело рушится, когда на сцену выходит личный интерес, воровство и стяжательство. Зависть к богатству соседа всегда приводила к гибели соседа, но никогда не приносила счастья тому, кто наложил руку на это богатство. Скажу по чести. Мы могли бы жить мирно. Мусульманская и христианская религия похожи, как сестры, по своим основным священным канонам. В них даже Великие Пророки, что Мухаммед, что Моисей, действуют одинаково и разговаривают с Богом на одни и те же  темы. Многому мы могли бы научиться у них, а они у нас. Но не мы подняли знамя войны, и поэтому победа должна быть за нами. Наша с тобой война, мудрейший Хасан ибн-Саббах, будет невидимой, а значит самой результативной. Мы уже сейчас объединяем с тобой наши силы, на начальном этапе. Потом это объединение расширится и станет приносить свои плоды. Но сейчас мне самому нужно на месте разобраться с обстановкой.
     - Хорошо! Я рад, что знамя Пророка вновь встанет в первых рядах атакующих воинов ислама. И рад тому, что ты и мне определил соответствующую роль в этом святом деле. Вместе и только вместе мы одолеем этих варваров. Я буду ждать от тебя вестей с нетерпением, мой дорогой Амиру Зарраб. Да, а почему ты назвал Низама несчастным? Он что получил то, что получил не по заслугам?
     - Так и быть открою тебе, драгоценный Хасан ибн-Саббах, небольшую тайну. После того как ты дал клятву в верность исмаилитам, мои люди не спускали с тебя глаз. Когда ты попал в министры-казначеи Мелик-шаха, мы поняли, какой опасности подвергается твоё основное предопределение. В ход было пущено все. Подкуп, сплетни, наговоры, ложь, «авторитетные» мнения, воровство казны и наветы. В конце концов, нам удалось настроить Низама против тебя.  Казну Мелик-шаха мои люди довели до такого состояния, что при проверке Низам уже с тобой не церемонился и совсем забыл, что у него перед глазами друг детства. Эта проверка была ему подсказана тоже одним из моих людей. И ты стал тем, кем и должен был стать – «Карающим Мечом Ислама». С одной сторону Низама по-человечески жаль. А, с другой стороны, кто заставлял его верить тому, что ему шептали на ухо? Почему не провел настоящее расследование? Ведь стоило ему допросить хоть одного вора, и истина всплыла бы на поверхность. Нет, он пошел по пути наименьшего сопротивления. Обвинил во всем тебя и отправил в изгнание. Он поверил больше ушам, а не сердцу, и получил за это сполна.
     - Так вот как было организовано все это дело!? – имам грозно свел брови, и его правая рука решительно скользнула под халат. «Федави» повинуясь условному знаку, что проскользнул в голосе их повелителя, в его движениях, тоже взялись за оружие и в мгновении ока оказались все шестеро за спиной Бероуза.
     - Не горячись, повелитель храбрейших из воинов. Поставь себя на мое место. Что бы делал ты, если бы распланированная годами игра «Сто Забот», в которой цена проигрыша, это быть или не быть исламу великой религией, стала давать сбои на самом ответственном этапе? Какие бы ты принял меры сам в этой ситуации? Какие бы «воины» или «башни» пошли бы в жертву лишь для того, чтобы выиграть сражение? К каким бы уловкам прибегнул ты сам, чтобы добиться победы? – спокойно и тихо произнес Бероуз.
     Рука имама медленно вернулась в прежнее положение. Она была пуста. «Верные» тоже быстро заняли свои, оставленные по одному им понятному сигналу, места.
     - Возможно, ты прав. Я устал. Скоро вечер и тебе тоже нужно отдохнуть. Когда ты собираешься в обратный путь?- усталым и потухшим голосом медленно произнес Хасан.
     - Я думаю дня два еще у тебя погостить, отдохнуть, поговорить с Тахиром и собраться в дорогу.
     - Особо не задерживайся. Нас ждут с тобой великие дела и мне нужны глаза и уши в стане наших врагов, - в голосе имама появились властные, стальные нотки. Он явно входил в предложенную ему игру и уже не в качестве равноправного партнера, а Верховного Повелителя: - А теперь ступай. Я хочу остаться один и совершить вечернею молитву во славу Аллаха.
     Бероуз, при последних словах Хасана, удивленно поднял брови, но потом успокоился, лишь вспыхнула улыбка - молния на его красивых губах. Вспыхнула и пропала.
     - Хорошо! Но завтра я могу надеяться на беседу с тобой мудрейший?
     - Мы все живем надеждой! – Хасан ибн-Саббах нетерпеливо махнул властно рукой, и Бероузу пришлось встать и, кланяясь, покинуть площадку башни.
     Когда маг скрылся из виду, имам тоже встал и, разминая затекшие от долгого сидения ноги, прошелся по периметру площадки.
     «Да, вот оказывается, как творится история. И мы пешки в этой игре «Сто Забот», которую разыгрывают, может и не Боги, но уж точно не люди. А ты Низам-эль-Мульк все же не так велик, как я себе тебя представлял. Прав Зарраб, что назвал тебя «несчастным». До изумления, прав! Ты верил ушам, а не сердцу, а это удел слабых и низких душ. Нет! Ты не можешь быть великим, если воля твоего сердца столь мала, что не может сильным толчком разорвать аорту своего хозяина, когда он поступает вопреки своей совести и чести. Твоя совесть и честь молчали, когда твоего друга смешивали с грязью и выставляли перед тобой законченным льстецом и мздоимцем. Значит, их у тебя и не было. И все твоё сочинение, что принесли мне мои верные люди, это попытка оправдать свое предательство друга и товарища детства. Обелить себя перед потомками. Нет! Низам-эль-Мульк ты не достоин звания великого человека еще и потому, что боишься посмотреть правде в глаза и в других ищешь причины своего низкого поведения. Мы люди любим высоту. С вершин далеко видно и воздух там чище. А, стараясь высоко взобраться, мы чаще всего теряем себя по дороге. А обрести своё естество в вышине, не дано никому. Вот и я! Да, меня называют великим. Я на вершине своей славы. Но велик ли я? Если мне сейчас приходится однозначно выбирать насильственную смерть для своих сыновей ради дальнейшего процветания богоугодного дела. «Поступок достойный поклонения», - скажут одни. «Будь ты проклят, детоубийца!» - скажут другие. Где истина? И есть ли она на этом свете? Что надо ставить на главное место при выборе пути и решения? Историческую необходимость, или боль в сердце? Что важнее, чистые руки или победа любой ценой? Жизнь это четки! За одним зерном всегда идет другое. И в жизни: за одним вопросом сразу возникает другой. И не смотря ни на что, придется быть ВЕЛИКИМ!»
     Ночь опустилась на горы. Хасан медленно подошел к своей тайной дверце в парапете башни. Щелкнула пружина, и непроглядная тьма запахом нагретого за день кирпича ударила ему в ноздри. Двести сорок ступеней ждали его. Спускаться, это конечно не подниматься, но сейчас впервые за свою долгую жизнь в стенах крепости, Хасан пожалел, что не взял с собой факел. Он шагнул в темноту. Первая ступенька, как будь-то с радостью, приняла его ногу, но впереди еще 239 ступеней.
И неизвестно на какой из них споткнется твоя нога.

«СПЕЦЫ»
Россия. Московская область. Деревня Каменка. Конец декабря 1998 года.

                Особой важности.
                Экземпляр единственный.
Докладная  записка.
     (Запись беседы между двумя неустановленными объектами, полученной в результате оперативного прослушивания квартиры № 108, дома № 93, по улице Пушкарской города  Москвы, 16 декабря 1998 года).
                Разрешение на оперативную разработку получено               
                от генерал-полковника Мохового Ю.И. (устно)
    
     Сигнал о начале движения на объекте поступил на операторский пульт  16 декабря 1998 года в 15 часов 24 минуты. Группа быстрого реагирования выехала на место в 15 часов 31 минута. Приступила к съёму данных в 16 часов 06 минут. Список участников операции прилагается. Объектам присвоены номера первый, второй.
    
Первый - … неизвестно, на какой из них споткнется твоя нога. Так вот и живешь в постоянном страхе предчувствия неминуемого падения в бездну.
(Звон расставляемой посуды)
Второй – Что-то я не замечал за тобой раньше философских изысков. Это что, приближающаяся старость, или излишне накопленная мудрость?
Первый – Скорее всего и первое, и второе, и третье.
Второй – А что третье?
Первый – Скорее всего то, что мы называем  «успехом», достигнутым в жизни.
Второй – Не понял, объясни!
Первый – А что тут объяснять. Вот тебе конкретный пример. Сегодня я добирался до этой точки городским транспортом, как и было условлено. Такое  со мной в последний раз происходило двадцать лет назад. И ты знаешь, мне было, до ужаса, страшно оказавшись в этой толпе, куда-то спешащих людей. Я все время ловил себя на мысли, что постоянно боюсь сделать что-то не так. Не так, как заведено в этом стаде, что окружало меня, и тем самым выдать то, что сам я к нему не принадлежу. А, следовательно, являюсь для него – чужаком. И определив это, оно набросится на меня и разорвет в клочья. В мечущейся туда – сюда толпе, мне постоянно было неуютно, тревожно, и предчувствие  опасности, словно «Дамоклов меч» висело надо мной. Оказывается это не одно и тоже, когда наблюдаешь толпы народа с гостевой трибуны Мавзолея во время праздничных демонстраций и оказаться в самой сердцевине этих толп. Вот тут-то и пришло ко мне аллегорическое сравнение моей жизни с подъемом по крутой лестнице. Сегодняшнее  состояние говорило о том, что забрался я уже довольно высоко и если доведется, не дай бог, конечно, падать мне придется на самый низ. То есть в эту самую толпу. И от этого стало еще страшнее. Да еще этот запах, запах перегара, немытых тел,  чего-то тухлого и кислого. Меня в вагоне метро так притиснули, что думал, просто задохнусь, к чертовой матери, от всего этого смрада. Нет, это ужасно, ужасно, ужасно.
Второй – Ну, чего ты, в самом деле, раскаркался, в конце концов. Даже если это произойдет, с твоим счетом в Швейцарском банке ты не упадешь на самый низ. Просто перейдешь из одного состояния в другое.
Первый – Ну, это ведь как карты разложатся, и как нас с тобой скидывать будут. Могут просто отправить в отставку, а могут и «заказать». Знаем мы уж больно много.
Второй – Вот поэтому и надо нам, наконец, принять предложение «Князя». А то крутимся одни, как белки в колесе. Ни тебе, ни страховки, ни защиты на государственном уровне, ни надежных путей отхода на всякий случай. Все одни и одни.
Первый – Пять лет тому назад, ты совсем не то говорил. Когда пошел первый взнос в «зелененьких», ты первый ни с кем делиться не захотел.
Второй – Так то было пять лет тому назад! И мы с тобой, начиная нашу комбинацию, даже представить себе не могли, какие деньжищи пойдут на наши счета уже с первой операции. Тут у любого мозги с ног на голову встанут. Но теперь, когда мы с тобой практически обеспечены, почему не подумать о достойном выходе из игры, без потерь и фактически оставаясь в том же общественном положении?
Первый – Ладно, поговорим и об этом. Ты, что все так и будешь бегать туда – сюда! Может, сядешь, наконец! На столе все уже есть, да и стресс мне снять давно уже пора.
Второй – Можно и сесть.
Первый – Но только не надолго!
(Смех, звук передвигаемой мебели и журчание разливаемого напитка).
Первый – Давай за успех нашего «предприятия».
Второй – Давай!
(Молчание – 5 минут)
Первый – Ну, что там у нас намечается по Ярославлю. Ведь ты за этим меня позвал?
Второй – Стоп! Еще по одной, а потом о деле.
Первый – Не много ли ты пить стал в последнее время?
Второй – Я как все. В отличие от тебя, я в этом человеческом стаде живу постоянно, и на работу в общественном транспорте езжу каждый день.
Первый – Ну, твои демократические наклонности всем известны. О них по управлению уже легенды хо…
Второй – Не нарушай того, что мы с тобой обговаривали в самом начале нашей деятельности.
Первый -  Но ты же заверил, что эта точка надежна…
Второй – В наше время полностью надежной может быть только могила, да и то, если успеть вовремя и мертвецы могут заговорить. Тем более что эта точка стоит на балансе нашей конторы.
Первый – Но надеюсь твоего отдела?
Второй – Обижаешь! В чужие джунгли я не хожу.
Первый – Тогда по второй.
(Помеха. 10 минут)
Второй - … следует то, что в ближайшем будущем откроется новый канал. Направление его будет нацелено не на Москву, а, скорее всего, на север, Питер, Петрозаводск, Архангельск, Мурманск.
Первый – Но это очень дорогое удовольствие и не очень перспективное.
Второй – Но в тоже время и не проторенная еще тропа.
Первый – Ты хочешь сказать, что эти умники хотят выйти из-под нас?
Второй – Скорее всего, так оно и есть. По крайней мере, контрольные ходки ими были осуществлены в трех направлениях: Питер, Москва, Петрозаводск.
Первый – Ну и кто есть кто?
Второй – Главной фигурой здесь выступает некто Самарин Леопольд Валерьевич. Вор в законе, глава фирмы «Сина», кличка «Улугбек».
Первый – Стой! Не тот ли это «Улугбек», что портил нам кровь в Узбекистане. И было это, дай бог память,  в 83-м году.
Второй – Тот самый. Но сейчас, после того, как отсидел, если не ошибаюсь, десять лет, остепенился, заматерел, и особых грешков за ним в последнее время не числилось. В 1991 году переехал на постоянное жительство в Россию, осел в Ярославле, открыл свою фирму. Сначала торговал ширпотребом, потом компьютерами, теперь еще занялся туристическим бизнесом. Приобрел два теплохода. Один среднего, другой класса «люкс». Причем туристическую фирму выделил своему дружку: Манатову Закиру Султановичу. Обособил, так сказать. При более глубоком анализе явно прослеживается прицел на возобновление той преступной деятельности, которой он занимался в далекие восьмидесятые.
Первый – Ты думаешь, что он хочет использовать экскурсионные теплоходы для доставки сырья?
Второй – А почему нет? К тому же, у него не только теплоходы есть, но и уже солидный парк комфортабельных пассажирских автобусов для дальних перевозок, и планы покрыть сетью туристических маршрутов всю Европу. И тут высвечивается  второй фигурант: Крапивин Эдуард Васильевич.
Первый – А это, что за «фрукт»?
Второй – Надо сказать, очень интересный «фрукт». Итак, Крапивин Эдуард Васильевич, родился в 1960 году в городе Вена, столице Австрии. Отец Кропивницкий Василий Евгеньевич, мать баронесса Матильда Зельдем-Амштатская. Имеет австрийское подданство. В 1985 году окончил Венский университет.  В 1986-м изъявил желание вернуться на родину своих предков и принять российское гражданство. В 1987-м получил на это разрешение. При оформлении российского паспорта просил изменить фамилию на «Крапивин», что тоже было сделано. Деньги решают все. Его мать, единственная наследница баронов Зельдем-Амштатских и входит, в первую десятку самых богатых дам Австрии. Владеет недвижимостью, текстильными предприятиями, тремя крупными отелями, небольшой судоверфью, что выпускает гоночные и прогулочные яхты, как река-море, так и море-океан. Но для нас самое главное, она является совладелицей с мужем знаменитой туристической фирмы «Золотой круг Света». Годовой доход этой семейки составляет около 50-ти миллионов американских долларов. Сюда не входит стоимость недвижимости, фамильные драгоценности и реликвии, а так же собрание живописи, что выставлено в одном из их фамильных замков. С 1834 года мужчины этой фамилии с честью несут звание рыцарей Тевтонского ордена, который был восстановлен австрийским императором Францем I. Но так как, на Матильде мужская линия баронов Зельдем-Амштатских прервалась, то рыцарем ордена стал её муж; Кропивницкий Василий Евгеньевич. Та же участь ждет и Эдуарда, если он хочет унаследовать богатства семьи.
Первый – Так, так. Становится все интереснее.
Второй – В 1988 году Эдуард Васильевич прибывает в Ярославль на постоянное место жительства. Открывает фирму «Мажор», которая занимается продажей текстильных изделий, изготовленных на предприятиях его маменьки, большой благотворительной деятельностью, а также оптовыми поставками комплектующих частей для компьютеров. Вот тут-то, в этом последнем, и пересеклись интересы «Улугбека» и Крапивина.  Самарин попытался завязать дружбу с Эдуардом, но видимо ничего не получилось. Только деловое партнерство. Тогда он сблизился с заместителем Крапивина, неким  Карташовым Альбертом Ивановичем, бывшим вором-карманником по кличке «Заморыш», давно ушедшим от дел и даже получившим юридическое образование. «Улугбеку» очень интересен Крапивин, прежде всего своими связями в Европе и туристической фирмой, что владеет его отец.
Первый – А что? Тот же Крапивин, тот же «Улугбек» нам, то есть «конторе», уже не интересны?
Второй – Ну, что, ты. Еще как, интересны. Сам … (помеха)… отдел…(помеха)… принял сразу… (помеха)… Генерал Дроздов получил распоряжение взять в разработку Эдуарда по схеме «Свой среди чужих», и этим в плотную занялся  Сережа Корнеев. Ты его должен помнить?
Первый – Конечно помню. Как же я могу его не помнить? Мне до сих пор по человечески жалко этого парня. Прекрасный оперативник. И чего он начальнику безопасности президента не понравился? Ума не приложу.
Второй – А помнишь…(помеха 5,5 минут)….
Первый - …..(помеха)… става, как есть подстава. Это ведь и так понятно. Я  тогда и сказал на коллегии прямо, но только по носу получил. Одним словом съели мужика.
Второй – Ладно, мы отвлеклись от нашего дела. Их дела пусть их делами и останутся. Нам с тобой надо как следует заняться «Улугбеком». Я предлагаю внедрение в окружение Самарина нашего человека, что бы знать о его планах и в нужный момент войти в игру. Кандидатуры мной рассмотрены и осталось только утвердить одну из них.
(Шелест бумаги)
Первый – Вот с этими я сразу не согласен. Этот мне просто не нравится, а у этого опыта маловато, да и в деле он себя еще не проявил. Этот хитер, как змей, и мне порой кажется «засланным казачком». А вот этот подойдет. И опыт есть и проверенный кадр. Ты ему, сколько хочешь дать?
Второй – Как всегда единовременно 15%.
Первый – Слушай, а не мало будет? Может, хватит жадничать? Это, все-таки, наш человек?
Второй – А ты сколько предлагаешь?
Первый – Ну. Пусть будет 30%.
Второй – По опыту первых взносов это около 100 тысяч долларов. Не круто ли?
Первый – Понимаешь, дружок, по тому, что творится наверху, нам с тобой всем этим осталось заниматься считанные дни. Скоро придется или сматывать удочки, или собирать вещи. И поэтому многое будет зависеть от этих вот, простых исполнителей, которые работают, как они думают, не на нас, а на идею. И от того, как мы сейчас с ними простимся, будет зависеть, что запоют они, когда узнают правду. А она всплывет, вот увидишь.
Второй – А твой «партизанский» резерв на что?
Первый – Ты моих «лесовиков» не тронь! Это мои подкормленные «пираньи» и их можно использовать только в том случае, когда уже ничего не поможет. А так для личного спокойствия заливать земельку кровью, я не намерен, и ты из головы выбрось.
Второй – Ладно. Проехали. 30% так 30%. Я не против этого.
Первый – Вот и хорошо. Значит, внедряем и ждем результатов. Что у нас еще на повестке дня?
Второй – «Князь».
Первый – Налей-ка мне сока.
Второй – Может еще по одной?
Первый – Нет, спасибо и тебе не советую. Вот придешь домой и пей, сколько хочешь. А здесь сейчас трезвые мозги нужны. Это ведь только в сериалах наш брат с «ментами» вместе с утра до вечера водку хлещет. Смотришь и удивляешься, а как же они в таком случае работать то могут? Как они с людьми то разговаривают со столь густым шлейфом? И вообще не понятно, толи это показ, как надо бороться с преступностью, толи это инструкторско-методические занятия по правилам употребления алкогольных напитков на рабочем месте? Пьяным, даже слабо, мозгам нечего делать в сыске! Так что и ты подожди, порадуй старика.
Второй – Да, я так, к слову.
Первый – Вот и хорошо. Так значит «Князь»! Ну и что он собой представляет?
Второй – Сразу признаюсь, все это была моя личная инициатива. Так сказать, инициатива, проявленная на интуитивном уровне. Так, что если я не прав, то не судите строго.
Первый – Говори, что натворил.
Второй – В начале осени прошлого года в курилке на втором этаже «конторы», вы же знаете, там собираются «болтуны», я случайно подслушал разговор двух из них. Из разговора выходило, что в Москву приехал Смагин Виктор Анатольевич,  на днях посетил нашего «Главного» и якобы получил от него документ, дающий ему неограниченные права. Больше конечно говорили не о нем, а о «джипах», на которых этот Смагин приехал. После посещения «босса», он выехал в Ярославль, на свою родину. Я вначале не придал этому значения, просто  пожалел, что не смог увидеть настоящую живую легенду нашего заведения, но потом некоторые события заставили меня заинтересоваться им.
     В Ярославле в то время шла бурная предвыборная компания по избранию членов Областной Думы. И одним из кандидатов был Крапивин Эдуард Васильевич. Отрабатывая наших фигурантов, мне приходилось внимательно следить за этими событиями. Все ярославские газеты каждый день были на моём столе. И вот в одной из них я обнаружил исторический очерк под названием «Ищи, кому это выгодно?», в котором говорилось о событиях 1902 года. Повествование велось на основании уголовного дела «Об убийстве мещанина Спицына Лавра Павловича». Расследование этого дела вел полицейский следователь Смагин Леонид Денисович. А статью написал Смагин Петр Владимирович. У меня от обилия этих Смагиных просто голова закружилась. Канва очерка была в том, что некий купец первой гильдии Кропивницкий  Семен Константинович, что держал практически весь город в своих руках, вознамерился прибрать себе бумажную мануфактуру «Спицын и сын», что славилась на всю Российскую Империю. В дело пошли поддельные векселя и, в конце концов, Спицын-отец застрелился, а Спицына-сына убили в пьяной драке. Одним словом, хороший сценарий для исторического детектива. Если бы не одно! Буквально на следующий день в левых газетах появляется материал, из которого вытекает, что баллотирующийся в Областную Думу Крапивин Эдуард Васильевич, не кто иной, как прямой родственник, то есть правнук этого купца, которого расстреляли чекисты за участие в белогвардейском мятеже Савинкова в 1918 году в городе Ярославле.
     Политическая звезда нашего Эдуарда закатилась, а я срочно выехал с «очередной проверкой»  в Ярославль. Интуиция подсказывала мне, что там не все так просто и надо ждать каких-то событий. И она меня не подвела. Наш заморский принц, видимо в приступе бешенства от неудачи, первым делом на корню скупил газету, что напечатала этот злополучный очерк. Потом с треском уволил журналиста, что его написал, то есть Смагина Петра Владимировича. И это бы еще ничего, это бы люди поняли. Но он при помощи «торпед» «Улугбека», который тоже видимо много потерял от этого разоблачения, создал вокруг несчастного самый настоящий вакуум. И если учитывать то, что все это изначально было делом рук нашего Сережи Корнеева, то операция по превращению Крапивина  в «своего среди чужих» близилась к завершению.
Первый – Узнаю Серегу! Осталось дождаться хода «торпед» и потом можно было упекать господина Крапивина  в  СИЗО. А там делать из него своего человека. Просто, грубо, но результативно. Тем более, что этот зарубежный хлыщ представления не имеет, что значит наше СИЗО. Давай дальше.
Второй – Но тут вмешался Смагин Виктор Анатольевич, и все пошло не так как было запланировано. На Петра Влад……(помеха 15 минут) …..
Первый – И что это был, в самом деле, эсэсовский кин….(помеха 5 минут)….   
Второй - ……. дел двух «жилеточников», похожих на «спецов» из службы безопасности президента. Они довольно вольготно чувствовали себя в хозяйстве Дроздова. Как  я понял, их приезд был, напрямую, связан с появлением старшего Смагина в Ярославле, и вели они его. Информации было крайне мало, лишь то, что мне по дружбе сообщил Сергей – наркотики «Улугбека» и связь с ними Карташова, кинжал, зомбирование. На первом этапе это было все. Тогда я решил немного пощупать самого Дроздова. Напросился в гости и там, после хорошей порции спиртного, кое-что получил. Мы рассматривали семейный альбом генерала и предавались воспоминаниям, как вдруг Дроздов побледнел, увидев фотографию моложавого офицера, времен Великой Отечественной войны. Он был снят на фоне, иссеченных пулями и осколками, Бранденбургских  ворот в Берлине. Я забеспокоился, что это с ним. А он твердит только: «Одно лицо. Одно лицо». Я спрашиваю: «Кто это?» Он отвечает: «Мамонт». Потом ступор прошел, и Дроздов мне поведал вот о чем. Эту свою военную фотографию Смагин старший подарил Михаилу Савельевичу в день своего ухода на пенсию. Так вот Петр Смагин точная копия своего дяди в те далекие годы. Просто самый настоящий близнец. Значит если зомбировали Игнатьева на образ, то вполне могли на образ того Виктора Смагина из далекого 1945 года, так как его теперешнего просто не видели. Зомбировали на «авось», в надежде лишь на случайную встречу этого офицера с «Мамонтом» в коридоре, в туалетной комнате, на улице, при возможной беседе с ним. И это была самая настоящая месть, для этого и использовался ритуальный эсэсовский кинжал, как напоминание о том, что убивают его за что-то совершенное во времена  второй Мировой войны. А Петр попался исполнителю просто случайно, из-за своего поразительного сходства с дядей. Видимо здорово кому-то насолил наш «Мамонт» в те годы.
    Когда я вернулся в Москву, то два дня не вылезал из архива. Личное дело Смагина Виктора Анатольевича оказалось под грифом «секретно», и «хранить вечно». На руки его не выдавали, поэтому работать с ним разрешили только в специальной комнате. Вот то, что мне удалось узнать, конечно, в очень сокращенном варианте.
     Итак. Смагин Виктор Анатольевич, родился в 1916 году. В 1934-м поступил на московские курсы ГУГБ. Проявил большие способности в языках. В конце 35-го года сдал экзамен на знание немецкого. Его язык был признан совершенным, с берлинским акцентом. К тому времени знал еще французский язык. Мог разговаривать. И самостоятельно изучал английский. Казалось, ему светит карьера нелегала, но на одном семинаре с ним повстречался Бокий Глеб Иванович, начальник Спецотдела ГУГБ. Глебу Ивановичу видимо понравился одаренный курсант, и после окончания курсов Виктор Анатольевич оказывается в Спецотделе ГУГБ. Летом 1937 года Глеба Ивановича Бокия арестовали за принадлежность к тайному обществу «Единое Трудовое Братство». А 15 ноября 1937 года расстреляли. Практически никто из сотрудников Спецотдела не избежал ареста. Был посажен в тюрьму ГУГБ и наш будущий «Мамонт». Через шесть месяцев его выпустили, но о карьере нелегала пришлось забыть. Его взял под свое крыло Сафронов Максим Игнатьевич, с ним Виктор Афанасьевич и встретил начало войны. С 41-го по 43-й побывал практически на всех фронтах. Принимал участие:
- в организации партизанских отрядов,
- в борьбе с парашютистами-диверсантами,
- лично обезвредил несколько немецких шпионов, действовавших в тылу наших войск,
- вместе с Сафоновым организовали диверсионную группу в составе 25-ти человек и с ней совершили за годы войны около тридцати рейдов по тылам противника.
     За исключительную дерзость, смелость и невероятную удачу (за все время действия, а это июль 42-го – февраль 45-го, невосполнимые потери в группе составили всего пять человек) они получили прозвище «Ночные Призраки»
     Славных дел у Смагина было много, много и наград: Два ордена Красного Знамени, орден  Красной Звезды, два ордена Великой Отечественной Войны III и II степени, медаль «За отвагу», польский Грюнвальдский Крест, ну и так далее.
     Меня заинтересовало вот что. В 1943 году, весной, он принимал  участие с группой в проведении операции «Зигфрид». Это была явно не рядовая операция. Обычно группа ходила в тыл противника на одну, от силы две недели, а тут почти два месяца. В личном деле это было упомянуто вскользь, а больше нигде никаких документов по этой операции я не нашел. На мой запрос в архиве ответили, что материалы до сих пор находятся под грифом «Особой Важности», и мне, как не имеющему допуска, выдать эти материалы не могут.
Первый – Да, я тоже слышал о такой операции, но подробностей и даже где она проводилась, не знаю. Однажды на сборах в академии, один лектор упомянул о ней, как об тщательно спланированной, но перегруженной средствами, техникой и людьми операции, что в конечном итоге и привело к нулевому результату.
Второй – Нам бы надо узнать о ней детально, потому что интуиция мне подсказывает, что это была не простая операция.
Первый – Единственно, что могу тебе посоветовать, поговори с Клязиным Павлом Леонидовичем. Если Смагин – живая легенда «конторы», то Клязин – живая энциклопедия всего управления. Он давно на пенсии, живет в деревне, разводит гусей. И о его существовании давно все забыли. Вот тебе его адрес, съезди, поговори.
Второй – Хорошо, сделаем. Эта операция еще интересна и тем, что после неё четко намечается специфичность использования «Ночных Призраков». Винница, Кёнигсберг, Краков и так далее. После освобождения Кракова группу расформировали, но сам Сафонов и Смагин с ним оказались в подчинении генерал-лейтенанта Арсентьева Игоря Петровича, который возглавлял Спецотдел при НКВД, что непосредственно занимался «Черным Орденом» Генриха Гиммлера и «Аненербе». С ним они и вошли в поверженный Берлин. С мая по октябрь 1945 года Смагин находится в Берлине. 10 октября на машину Смагина в районе города Котбус было совершено вооруженное нападение, в результате которого водитель погиб, а сам Смагин, видимо раненный, пропал. До 26 октября велись его поиски. Но результатов не дали. А 27 октября Смагин сам появился в комендатуре Берлина, живой и здоровый. В своём объяснении он подтвердил, что при нападении был ранен в плечо, отстреливаясь, ушел от погони, был найден немецким бюргером, который его вылечил, а после излечения на попутных машинах добрался до комендатуры. Посланные по указанному им адресу офицеры Особого Отдела эту версию полностью подтвердили. Немецкому бюргеру была выписана денежная премия за спасение советского офицера. Но после этого инцидента Виктора Анатольевича отправляют в Москву. Где он и продолжает свою службу, но уже в центральном аппарате НКВД. Работает в том же Спецотделе под руководством генерал-лейтенанта Арсентьева. В 1956 году поступает в нашу академию и заканчивает её в 1961-м. Остается в ней преподавателем. В 68-м пишет кандидатскую, а в 75-м защищает докторскую диссертацию. В 80-м уходит на пенсию. В этом же году уезжает из Москвы в город Костелов Брянской области. Там и поселяется на постоянное место жительства. Вот и все, что есть в нашем  личном деле на Смагина.
Первый – Из всего этого просматривается образ рядового советского пенсионера. Пусть и «доктора», но пенсионера. Откуда тогда взялись «джипы» и охрана?
Второй – Меня тоже это заинтересовало, и  удалось выяснить следующее. С 1988 года наш Виктор Анатольевич в, забытом богом, Костелове становится представителем трансатлантического концерна «EGO».
Первый – Идиотизм какой-то! Зачем международному концерну, не фирме, не акционерному сообществу, а целому концерну, захудалый Костелов!?
Второй – Это и во мне вызывает недоумение. Но пойдем дальше. «EGO», как фирма родилась во Франции в конце прошлого столетия. Её организовал некто Эрнест Дюваль, один из богатейших людей Европы. Она специализировалась в основном на выпуске фармацевтических средств. В десятые годы нашего века к этому добавилось: медицинское оборудование и строительство госпиталей, больниц, санаториев, медицинских пунктов, сначала в Европе, а начиная с 30-х годов уже по всему свету. С этого времени она и приобретает постепенно мировое значение. К 50 – 60-м годам сложилось такое положение, что «EGO» автоматически становится трансатлантическим концерном, причем практически независимым от правительств тех стран, на территориях которых находятся его предприятия. В политику концерн не вмешивается, 50% своих доходов вкладывает в развитие экономики государств, с кем заключил договор, обеспечивает практически бесплатное медицинское обслуживание малоимущих слоев. Одним словом сплошная благотворительность, что конечно очень нравится многим. В 1987 году концерном «EGO» был заключен договор с российским правительством.  Головное представительство «EGO» появляется в Санкт-Петербурге, а пять лет назад пущено в строй его первое предприятие на нашей территории. В Москве, в настоящий момент, работает  целый ряд торговых точек этого концерна и большая база готовой продукции. А вот его отделение в Костелове, возглавляемое уже знакомым нам Смагиным Виктором Анатольевичем, полная загадка. С юридической стороны все законно и правомерно, но с экономической и материальной, полный, как ты выразился, «идиотизм». Но он, этот «идиотизм», работает. Смагин построил там больницу на уровне европейских стандартов, создал базу фармацевтических средств, ведет интенсивную торговлю ими. Сейчас подобное отделение начал организовывать в Ярославле. Может Костелов, использовался «EGO», как своеобразный трамплин для дальнейшей  экспансии концерна на всю территорию России?
Первый – Вполне возможно.  Но почему именно Костелов, почему не сразу Ярославль, и почему восьмидесятилетний Смагин, они, что моложе не могли найти представителя своих интересов в России?
Второй – Вопросов очень много, но их станет еще больше, когда я коснусь «Князя».
Первый – Так давай, касайся, в конце концов!
Второй -   Касаюсь, касаюсь, не волнуйся. Встреча с этим человеком произошла у меня месяц назад, как раз тогда, когда я интенсивно занимался Смагиным, поэтому столь подробно и остановился на этом. По почте, на домашний адрес я получил письмо, в котором  очень просили о встрече для сообщения мне важных сведений по интересующим меня вопросам, и подписано оно было «Князь». Встреча состоялась. И на первых парах была похожа на банальный шантаж. «Князь», он так и представился, и просил себя так называть, довольно подробный рассказал о нашей с тобой деятельности, о грядущей смене власти и ожидаемых при этом переменах. В нашей с тобой жизни тем более. Картина была довольно мрачная. Я в начале еще хорохорился, а потом под его железной логикой просто понял, что, в конце концов, он прав, и как тут ни крути, именно это нас с тобой и ожидает, даже если мы успеем рвануть за границу, а, скорее всего, нам это не позволят. Тем более что о нашей тайной деятельности уже кое-кому известно, как сказал он. «Князь» же предложил следующее. Мы для него делаем конкретную работу, а он обеспечивает нам выезд за границу при любых обстоятельствах, сохранение наших счетов в швейцарских банках и плюс еще по пятьсот тысяч долларов за положительный результат.
Первый – Это что, вербовка…!?
Второй -  По характеру предложенной работы, не похоже, Хотя, если на все это грубо посмотреть, то самая настоящая.
Первый – Так в чем суть этой работы?
Второй – Первое – установить негласный контроль над деятельностью группы Смагина Виктора Анатольевича и узнать, что он ищет под Брянском и в Ярославле. Второе – найти  пятый «список» монаха Авеля, который находится, скорее всего, у младшего Смагина. Третье – дать ему хорошо законсервированного специалиста для решения одной проблемы за рубежом. Ты понимаешь, какого специалиста? Ему, эта работа будет оплачена так же, как и нам и на тех же условиях.
Первый – Постой! Постой! Что это за «Князь» такой, что ставит нам условия?! «Авторитет»? Новый «Вор в законе»? Представитель спецслужбы? И что он конкретно знает о нас? Какими доказательствами нашей деятельности обладает, а, следовательно, велика ли угроза с его стороны? Или это просто блеф и попытка взять нас на испуг?
Второй – Поверь мне, он знает всё в мельчайших подробностях. Причем в таких подробностях, что, просто невероятно, как он об этом узнал. «Князь», в подтверждении своих слов, выложил передо мной пакет копий документов уличающих нас с тобой в той деятельности, которой мы занимаемся уже пятый год, фотографии, где мы встречаемся при расчетах с нашими фигурантами, дал послушать записи наших бесед с ними. В общем, обложил нас со всех сторон. Причем никаких угроз с его стороны типа: «Если вы не согласитесь, то этот материал пойдет в те руки, которые с удовольствием сотрут вас в порошок», не было. Он просто доказывал, что все-все знает. И еще! В процессе разговора у меня сложилось мнение о нем, как о могущественном и обладающем невероятной властью человеке, а может и не человеке вовсе.
Первый – Вот только мистики нам еще и не хватало!
Второй – Хочешь ты этого или нет, но тебе придется поверить мне. Тем более, что прекрасно знаешь меня, как законченного реалиста и прожженного атеиста, который не верит ни в бога, ни в черта. Мы встречались с «Князем» в «Праге». Ресторан был полон, и мы сидели не в закрытом кабинете, а в самом центре центрального зала. Разговор наш велся иногда на довольно, повышенных тонах. И я часто ловил себя на том, что окружающие волей неволей должны были обращать на нас внимание. Но этого не было! Сколько я не скашивал глаза на соседей, сколько раз пугливо не оборачивался, все вокруг были заняты исключительно сами собой, и до нас и нашей беседы никому не было никакого дела. Складывалось впечатление, что нас просто нет в этом зале! А «Князь», заметив мои пугливые взгляды на окружающих, просто сказал, что нас никто не побеспокоит и никто не услышит, поэтому не стоит так пугаться.
Первый – Да, кто он такой, в конце концов!?
Второй – Не знаю, но то, что этот человек обладает невероятной властью и стоит над любым государством, над любым правительством, над любой спецслужбой, это я понял точно, и поэтому меня вполне удовлетворил его ответ на вопрос: «Кто он такой?», который, как и ты, мне, я задал ему.
Первый – Ну, и что он тебе ответил?
Второй – «Правдивый ответ на этот вопрос принесет вам только лишнею головную боль. Лживый ответ – затруднит наши взаимоотношения, поэтому предлагаю остановиться на библейском изречении: «Азм есть тот, кто я есмь», что переводится «Я есть сущий», а  в просторечии: «А твоё, какое дело».
Первый – Слушай, ты к чему это все вывел!? Черт тебя возьми! Ты хочешь представить этого «Князя» живым богом! И тебе он явился в человеческом обличии?! Моисею в виде огненного куста, а тебе в образе вполне живого человека?! Ты что!? За кого меня принимаешь!?
Второй – Успокойся! Прошу тебя.
Первый – Да как тут успок….(помеха – 5 минут)
Первый - ….. убедительны, я тут не спорю. Но, в остальном вопросе, чертовщина какая-то.
Второй – В этом я с тобой согласен. Как есть чертовщина. Но ведь и документы, и фотографии, и записи разговоров – материальны! И тут я даю тебе голову на отсечение, что все так и было. Да, вот посмотри! Я забыл. Он дал мне несколько фотографий специально для тебя, словно знал, что ты не особо мне поверишь.
(Молчание – 1 минута. Звук  перебираемой бумаги)
Первый – Фантастика! И как это можно было снять так, чтобы мы не заметили. Все переговоры велись в закрытых помещениях, а в точке, с которой сделаны снимки, если конечно не ошибаюсь, была просто голая стена.
Второй – В принципе это при теперешней технике труда не составляет. Но ты обрати внимание. Снимать нас начали с самого начала. Мы еще не решили играть в эти игры, даже не думали о них, а нас уже снимали!
Первый – Значит, уже тогда готовили материал к теперешнему разговору.
Второй - И дали нам безнаказанно действовать пять лет!? Да на нашем разоблачении можно было сделать не одну карьеру за это время.
Первый – Ты прав, на спецслужбы это не похоже.
Второй – На криминальную структуру тоже. Кто из «крутых» стал бы со спокойствием смотреть, как такие деньжищи уплывают прямо из под носа. Нас, в конце концов, просто бы заказали, и дело с концом.
Первый – Ладно! Голова уже болит от всего этого. Опиши-ка мне этого «Князя».
Второй – Высок, атлетически сложен. Густые черные вьющиеся волосы, на висках седина. Лицо вытянутое. Лоб высокий. Глаза темные широко расставленные, брови густые, ресницы длинные. Нос тонкий орлиный, с горбинкой у самой переносицы. Губы полные. Верхняя губа, характерный четко очерченный «лук Амура». Резкие и глубокие носогубные складки. Подбородок твердый, квадратный, слегка выдающийся вперед. Взгляд прямой, насмешливый и доброжелательный одновременно. Он со мной словно с дитём неразумным говорил, чем очень смущал и в тоже время подбадривал. Голос бархатистый, глубокий и тихий, но в тоже время любое его слово слышно четко. Произношение идеальное, хотя славянином его не назовешь. Скорее, что-то восточное было во всем его облике. Но тоже какое-то расплывчатое, не четкое. От всех понемногу, и от арабов, и от индусов, и от евреев, и от персов, и от египтян. То есть, определить национальность было невозможно, как и возраст. По всему внешнему виду – лет 45-50, по взгляду – 70-80, по фигуре – 25-30. И еще! На правой руке два перстня. Я такие перстни только как-то в Эрмитаже видел. В залах, посвященных  древнейшей истории. Ну, там Египет, Вавилон, скифы и так далее. Один золотой, точно золотой, тяжелый, толстый и с квадратной печаткой. Другой перстень серебряный с камнем. Кажется, с рубином. Камень размером с голубиное яйцо, овальный, граненный по старинной методике, заключенный в червленую оправу в виде четырех когтистых лап, которые, если их соединить, представляют собой крест с перекрестьем точно в центре камня. Был одет в строгий, серый с искрой,  по всему  очень дорогой, костюм, белоснежную рубашку и в тон костюма галстук. Вот в принципе и все.
Первый – Какие гарантии он тебе дал?
Второй – Гарантии? Не знаю даже как это сказать? Понимаешь, он просто сказал следующее. У нас с тобой есть всего один год. Новое тысячелетие Россия будет встречать с кардинальной сменой власти. Без серьезных последствий останется лишь команда старого президента. Все же остальные пойдут под топор. Мы с тобой как раз и есть, те остальные, то есть входим в их число. Срок – до августа, следующего года. Как я его понял, до этого времени нас трогать не будут. Начиная с сентября, его возможности в нашем деле начнут уменьшаться и к декабрю, сойдут на «нет». Если же мы успеем, он открывает для нас свой восточный коридор и спокойно переправляет в любую из стран востока, по нашему выбору, с надежными документами. Конечно с семьями. Наши счета, вместе с обещанной суммой переводятся по его указанию в банк этой страны, и там мы получаем, так сказать, полный расчет. Ну а дальше? Это уж от фантазии каждого из нас будет зависеть. На время переброски он обеспечивает нас надежной охраной и юридически подготовленными людьми, которые знакомы с обычаями и законами востока, а также будут служить нам переводчиками. Все вопросы, связанные с визами, переездом, первоначальным размещением, а также созданием вполне законной легенды выезда, он берет на себя и заверяет, что все будет сделано по высшему разряду.
Первый – А если мы не успеем к августу?
Второй – Тогда у нас еще есть два месяца, но полной гарантии он не дает. Начиная с ноября, гарантии нет вообще.
Первый – Хорошо, мы отказались. Что тогда?
Второй – Тогда, как личности мы существуем до февраля нового тысячелетия. Потом нас ловят с поличным. Громкое, на всю страну, дело, и суд, который определит нам довольно большие сроки заключения. Я уже не говорю о полной конфискации имущества и заморозке банковских счетов.
Первый – А если мы рванем за рубеж сейчас, по нашим каналам?
Второй – Этот вопрос мы тоже обсуждали. По его мнению, нам не дадут выехать даже из Москвы. И в этом он не будет принимать никакого участия. Стоит нам лишь намекнуть на возможное бегство, только намекнуть, карающая машина мгновенно включится. А что это такое, ты знаешь.
Первый – Да! Попали!
Второй – Так что будем делать?
Первый – А у нас есть выбор?
Второй – Тогда посмотри кандидатуры на работу из тех, кого мы держим в «законсервированном» состоянии
(Шелест бумаги)
Первый – Я так понял, что по списку они размещены по порядку заданий?
Второй – Совершенно верно.
Первый – А галочками отмечены те, кого ты сам предлагаешь?
Второй – И опять в десятку.
Первый – Ну что ж я согласен. Жалко только «Вепря».
Второй – Нам он все равно при любом раскладе уже не потребуется.
Первый – Так, а зачем мы тогда будем возиться с «Улугбеком»?
Второй – Это еще одно условие «Князя». Мы должны обеспечить переброску в Европу хотя бы одной партии товара «Улугбека». Больше не надо.
Первый – Хорошо. Принимаем в работу. Да, а что это за пятый «список» монаха Авеля?
Второй – Да был один пророк еще в царские времена. Он якобы написал пять книг с предсказаниями, которые с невероятной точностью сбывались. Три книги были посвящены 18 и 19 веку, четвертая – 20-му, а пятая якобы 21-му. Так вот  «Князю» стало известно, что пятая книга находится в семье Смагиных, в Ярославле. И он очень хочет её заиметь себе.
Первый – Ой! Не нравится мне эта возня, ой, не нравится!
Второй – А что прикажите делать?
Первый – Ты только до крови ничего не доводи. Хорошо?
Второй – Не волнуйся, мне самому она не особо и нужна.
Первый – Ну все. Давай прощаться. Эх, и испортил ты мне настроение. Эх, и испортил.
Второй – При нашей с тобой работе все равно это должно было, когда-то случиться. Разве я не прав?
Первый – Да прав! Прав! Но только от этого мне не легче. Ну, все. Я пошел. Держи меня в курсе событий.
Второй – Слушаюсь и повинуюсь.
Первый – Он еще шутит! Черт тебя возьми!
(На этом снятие разговора закончено)

Резолюция.
Материалы оперативного прослушивания уничтожить.
Участников операции подвергнуть психотронному воздействию по программе «Ложная память».
Точку стерилизовать и удалить из списка «В».
Генерал-полковник Моховой Ю.И. (подпись)

     Седой мужчина, закончив читать документ, бросил его в огонь камина и зябко запахнул полы вишневого домашнего халата. Пламя жадно приняло на свои ладони бумажные листки и в течение нескольких секунд превратило их в черно-серый пепел. Мужчина устало откинулся в кресле и закрыл глаза.
     - Что скажете на все это, мэтр? – завозился в соседнем кресле другой мужчина и в мягком свете низкого торшера сверкнул генеральский погон.
     - Так, что сказать, дорогой Юра. Практически вся тематика из времен давно ушедших и практически невозвратимых, - голос его соседа был больше похож на хрип тяжело больного человека: - И честно хочу спросить, зачем ты все это дал мне прочитать?
     - Меня интересует несколько вопросов, уважаемый Павел Леонидович. Во-первых, что это за операция «Зигфрид»? Во-вторых, кто это «монах Авель» и есть ли на него у нас документы? В-третьих, кто такой «Князь» и не проходил ли он по нашему ведомству в прошлом? И, в-четвертых, как со всем этим связан Смагин Виктор Анатольевич?
     - Что ж, отвечу что смогу. Операция «Зигфрид» - это одна из особо засекреченных операций, проводившихся в годы Великой Отечественной Войны. Её выполнением контролировал сам «хозяин». В 1943 году, кажется, в феврале месяце от нашей агентуры в Берлине поступило сообщение, что Гитлер отдал распоряжение Генриху Гиммлеру доставить в ставку фельдмаршала Клюге, какой-то очень сильный артефакт, который должен был помочь тому в грядущем наступлении. Адольф просто спал и видел, взять реванш за Сталинград. А так как он был невероятным мистиком, нет, не сумасшедшим, а именно мистиком, то это решение было вполне в его духе. Чего греха таить! И мы икону Пресвятой Казанской Богоматери по фронтам возили. Вообще эта война была войной еще и мистической. Вспомни еще, Юра, что началась она, после того как мы вскрыли могилу Тамерлана. То-то и оно.
     Так вот этот артефакт отправили в ставку фельдмаршала Клюге, что располагалась в Брянске, на личном бронепоезде Гиммлера, что звался «Зигфрид». Поэтому так и назвали операцию. Были задействованы огромные силы и средства. «Хозяину» во что бы то ни стало, нужен был этот артефакт. Партизаны рвали железку с таким расчетом, чтобы загнать этот бронепоезд в ловушку, устроенную ему «Ночными Призраками» Сафонова. Больше никому не поручили проводить эту операцию, только им. В общем, ребята погорели на этом деле. Бронепоезд они взяли. Правда положили троих своих парней и два взвода «Т-34», но взяли. Только вот никакого артефакта не нашли. Тогда было принято решение, взорвать его к черту, ведь все это происходило в тылу у немцев, и партизанская бригада, стянутая к месту событий, еле сдерживала натиск двух отборных полков Клюге, что тот послал на выручку бронепоезду. Так что взорвали его очень качественно, и сами на оставшихся танках вырвались к своим. Ребятам за такую дерзость можно было бы и ордена дать, а их на Лубянку, в подвал и на допросную карусель. Один с ума сошел, это я точно знаю. Уж больно «хозяин» был взбешен неудачей. И лишь после Курской Дуги их освободили. Не сработал артефакт, не помог ни Клюге, ни Манштейну, ни Боку. Значит, либо уничтожили, либо не был он столь могущественным, как казался, а может до сих пор не нашел своего хозяина. Возможно, именно его и ищет Витя Смагин в брянских лесах. Костелов ведь недалеко от того места, где бронепоезд брали, расположен.
     Насчет монаха Авеля ничего не скажу, практически не занимался никогда такой тематикой. Одно знаю. Весной 1914 года в Генеральный Штаб Российской Императорской Армии из Австрии пришло письмо, подписанное странно «Цезарь русской правды». В нем буквально по дням было расписано начало первой Мировой Войны и кратко давались её результаты, в том числе и отречение Николая II и революция 1917 года. Но это письмо положили под сукно, а когда вспомнили о нем, его и след простыл. Сохранилась лишь небольшая запись о нем в дневнике Ратаева Леонида Александровича, начальника отдела тайных обществ, при департаменте полиции. Ходил слух, что это письмо отправил тот, кто знаком был с четвертым списком монаха Авеля. Но самих списков так и не видел никто. Да я особо и не верю во все это, хоть и пришлось много на своем веку повидать. Могу к этому добавить только одно. С 1941 года, с августа месяца, вновь стал функционировать, разгромленный в 37-м  Специальный отдел НКВД под руководством тогда еще полковника Арсентьева Игоря Петровича. Он как раз и стал заниматься разными религиозными, мистическими, оккультными вопросами и вплотную вел разработки по «Черному Ордену» Гиммлера и его зловещей «Аненербы». Помню вопросами пророков и предсказаний в этом отделе занимались двое: Галина Баранова и Слава Прокофьев. Про Славу ничего не знаю. После войны еще встречались, а с 60-х он как-то выпал совсем из поля зрения. А вот Галку встретил недавно в нашем райцентре. Она тоже давно на пенсии, но сохранилась неплохо. Живет в Пушкино. В моей записной книжке её адрес есть, адрес и телефон. Так записал на всякий случай. На, посмотри. Может она про этого Авеля что-то знает? В принципе им они должны были заинтересоваться в первую очередь. Ведь судя по записям Ратаева в этих  «списках» Авеля была заложена довольно интересная информация. И если они существовали на самом деле, то ход войны в них вполне мог быть описан так же, как и первой империалистической, а это, сам посуди, довольно мощный козырь при определении правомочности существования самого спецотдела. Поэтому должны они были это дело копать, должны и точка. А я сам, еще раз повторюсь, хоть и любил всю эту мистику, но в то время ей не особо интересовался. Да просто, действительность была настолько тревожно и страшна, что как говорится: «Только мистики и не хватало для полного клинического диагноза на наличие шизофрении».
     - А «Князь»? «Князь» вам  встречался, Павел Леонидович? – произнес генерал, быстро переписывая адрес Барановой в записную книжку своего сотового телефона.
      - Как же встречался и не один раз. Ну конечно не лично. Нет, конечно. Но слышал и находил его следы в прошлом я неоднократно. Тут все дело в перстнях, мой дорогой Юра. Впервые столкнулся я с ним еще, будучи гимназистом. Мой отец, вместе с Александром Блоком участвовал в расследовании убийства и подрывной деятельности гражданина Распутина Григория Ефимовича, поэтому все вечера за общим обеденным столом в то время были посвящены у нас этому делу. И вот однажды отец поведал нам следующее. Еще в конце прошлого века посещал Гришку странный «Князь». И было у этого князя  два старинных перстня. Один золотой с печаткой, а другой серебренный с кровавым рубином с голубиное яйцо. Почему-то все именно это в первую очередь замечают. После этих встреч Григорий Ефимович и стал «божьим» человеком. По воспоминаниям современников перед совещанием в Филях фельдмаршал Кутузов тоже имел встречу с  «князем», на правой руке которого были подобные перстни. Не забудь, Юра, и то, что Кутузов Михаил Илларионович был масоном очень высокого ранга. Павел I встречался с ним после произведения в Великие Гроссмейстеры Мальтийского Ордена. Адольф Гитлер в письме сестре отмечает знакомство с неким очень интересным человеком, имеющим на руках знаки вселенской власти. А далее следует очень подробное описание этих перстней. Это письмо написано им в Вене в 1910 году. Если дальше углубиться в историю то думаю, эти перстни всплывут не раз.
     И причем заметь, они появляются именно в те моменты, которые мы потом начинаем звать «ключевыми». То есть в моменты, когда начинается твориться история по какому-то словно ранее задуманному сценарию. И вот, опять «Князь» и опять эти перстни. Словно этот человек бессмертен. А может перстни передаются из одного поколение в другое какого-то древнего неизвестного нам  рода? Но согласись со мной, этого просто не может быть среди всего этого мирового хаоса, с его революциями и войнами, а также с его переписями населения и настоящим глобальным контролем сейчас при помощи электронных средств. Поэтому я тебе Юра очень серьезно заявляю. Это не человек! Поверь старику. И если ты намерен выследить и взять его, то предупреждаю тебя, людей загубишь и сам можешь погибнуть. Кто это или что это, я думаю не доступно узнать никому, пока он сам этого не захочет.
     - Ладно, Павел Леонидович. Я учту это ваше предупреждение в своей дальнейшей деятельности, - генерал пренебрежительно повел плечами, словно коснулся чего-то гадкого, скользкого и противного: - А о Смагине, что можете сказать?
     - Я бы очень хотел его увидеть, нашего замечательного и несгораемого Мамонта. Очень! Право слово у нас бы нашлось, о чем поговорить и что вспомнить. А сказать я могу следующее. Виктора я знаю с 36-го года. С момента его прихода в Спецотдел к Бокию. Он сразу мне понравился своей рассудительностью, спокойствием и невероятной тягой к знаниям. Потом его арестовали, но я был уверен в том, что это ошибка и был нескончаемо рад тому, что его освободили и сняли с него все обвинения. По моей протекции Сафонов взял его в свой отдел и не разу не пожалел об этом. Под Калугой Смагин получил своё боевое крещение. Там они в пух, и прах разгромили парашютный десант немцев. За это на его груди появился первый орден Красного Знамени. Потом был Смоленск, где он с двенадцатью бойцами на сутки задержал подход к городским укреплениям свежей моторизованной колонны фашистов. И был награжден вторым орденом Красного Знамени. Зимой 41-го уже в составе группы «Ночные Призраки» он восемь раз ходил в тыл противника с различными заданиями и всегда возвращался с победой. В дальнейшем группа действовала на разных фронтах. В 43-м  Витя единственный из группы не попал в подвал Лубянки. Во время штурма бронепоезда он был ранен и контужен. Партизаны взяли его с собой и на своей базе выходили. Как он мне рассказывал, там оказался замечательный лекарь, некто Белов Григорий Константинович. Его лекарскому искусству, и танкистам, что вызвали на себя основной удар при штурме, он обязан своей жизнью. Он еще успел повоевать с партизанами немного, а в сентябре 43-го вернулся в свою группу. Там все и узнал. Но буря уже миновала, и его никто не трогал. Так он и продолжал мотаться по фронтам со своими «Ночными Призраками». Осенью 45-го вернулся в Москву, учился в академии, стал там преподавать. Если хочешь услышать его характеристику, то скажу одно, более воспитанного, благородного, увлеченного своим делом, честного и стойкого товарища, я не встречал. И если ты вознамерился пришить ему эту самую «EGO» как измену Родине, то прямо могу сказать, если Витя связал свою жизнь с этим концерном, то это стоящая контора, не чета нашей. Уж чего-чего, а дурости, лицемерия, подхалимства, карьеризма, местничества, подлости и трусости в наших рядах я повидал достаточно, что бы сделать такие выводы.
     Витя же всегда был выше этого и не допускал со своей стороны ни малейшего нарушения Кодекса офицерской чести. За что его многие и не любили. А то, что он сейчас в своем Костелове пытается разобраться с событиями 43-е года, мне ясно, как день.
     - А зачем ему Ярославль?
     - Так ведь это родина Виктора. А, став богатым и влиятельным, почему бы ему ни обратить внимание на свою родину?
     - Но в разговоре четко прослеживается, что пятый «список» Авеля находится в семье Смагиных.
     - Вот чего не знаю, того не знаю. Виктор никогда не упоминал в разговорах об этом, а говорили мы с ним в своё время часто.
     - Ну, а что вы думаете насчет этого покушения?
     - То же затрудняюсь что-то сказать. Виктор не очень любил рассказывать о войне, впрочем, как и любой фронтовик. Я имею в виду настоящий, непосредственный фронтовик, тот который убивал, и которого тоже каждую минуту могли убить. Но видимо что-то такое было в его жизни, что пришло за ним через такое продолжительное время. Хотя сомневаюсь, что Смагин мог совершить что-то предосудительное и мерзкое, что бы вот так пытаться отомстить. Не знаю, что тебе и сказать, Юра. Может это следует связать с деятельностью этого пресловутого концерна на нашей территории? Может с теми поисками, что ведет сам Смагин под Костеловым?  Ведь обычно физически уничтожают тех, кто мешает, кто много знает, кто ведет двойную игру, кто излишне жаден или излишне честен. Может конкуренция, а может и банальная месть? Тут, пока не найдешь исполнителя можно строить тысячи версий. Да что я тебе прописные истины растолковываю, ты же сам  это все как «Отче наш!» знаешь.
     - Хорошо, Павел Леонидович. Спасибо за информацию и прошу прощения за отнятое у вас время, - генерал встал и, склонившись над стариком, мягко пожал его руку, лежащую на подлокотнике кресла. Потом резко выпрямился и поднес к лицу надушенный французским одеколоном носовой платок. От Клязина пахло старостью и запущенностью, как и от любого человека, который отмерил в этой жизни уже девятый с лишним десяток лет.
     - Ну, что ты, Юра! Ты доставил мне самую настоящую радость. В кои веки вспомнили обо мне. Одиночество, ты поймешь это со временем, хорошо только на первоначальном этапе, а потом оно приносит черную тоску, серую скуку и белую печаль. И единственным цветным пятном в твоей жизни вдруг остается только одно, привязанность к тебе бессловесного существа. У кого-то это собака, у кого-то – кошка, а у меня мои гуси. Я наверно и живу так долго только потому, что они у меня есть. Жаль, что ты так поздно ко мне приехал, а то бы я тебе их продемонстрировал. У меня один Степан чего стоит! Ты даже представить себе не можешь, что это за умница.
     Старик, кряхтя, встал со своего кресла. Полы вишневого халата распахнулись и взору генерала представились опухшие, покрытые синеватыми узлами вен ноги ветерана. Он отвел глаза в сторону. Смотреть на всё это убожество, старческую немощность, дышать этим воздухом, пропитанным мерзкими, кислыми испарениями, у него уже не было сил. Поэтому Юрий Ильич Моховой поспешил расстаться со своим собеседником как можно скорее.
     - Жаль, конечно, что я вашего Степана не посмотрел, но мне и в самом деле пора, еще не вся работа на сегодня сделана. До свидания, дорогой Павел Леонидович! До свидания! Мы еще обязательно встретимся, - генерал-полковник  быстро пошел к выходу, запах старика преследовал его и вызывал позывы тошноты. Даже парижская парфюмерия не могла перебить его.
     На крыльце он смог  вдохнуть полной грудью свежий морозный ночной воздух и с блаженством почувствовать, как тошнота постепенно пропадает, исчезает, становится только воспоминанием. «Нет! Только не такую старость я хочу себе. Только не такую!» - закрыв глаза от одного только удовольствия вдыхать этот здоровый, обжигающий гортань воздух, подумал Моховой: - «Лучше пустить себе пулю в лоб, чем вот так гнить в глуши, позабытым и заброшенным».
     - Господин генерал-полковник, - обратился к нему один, из ожидающих его выхода от Павла Леонидовича, молодых людей. От своих подчиненных Моховой требовал обращаться только так, в неофициальной обстановке: - Так что «Ложную Память»?
     - Какая «Ложная Память» Стрепетов!? Какая «Ложная Память»!? Он и пяти минут не протянет. Просто помогите ему, но так чтобы это выглядело очень естественно. Сердце неожиданно отказало, что ли? Да не мне вас учить. Все! Пошли! Я жду в машине. Да, и следы все уберите. Полная стерилизация.
     - Может тогда лучше подпалить тут все? У Юзефа с собой все материалы есть. Дом деревянный, сухой, старый, вспыхнет как порох через час. Сгорит мгновенно, тут уж точно никаких следов не найдут. Стоит он на отшибе, соседи далеко. Пока прибегут,  одни головешки останутся.
     - Капитан! Тебя, какая мать воспитывала? Ты что не видишь, что у этого мухомора полный сарай гусей. Живые твари то тут причем?! Их то за что на небеса отправлять? Сколько не работаю с тобой Геннадий, все время удивляюсь, откуда в тебе столько нечеловеческой жестокости. Просто поразительно!
     - Виноват, господин генерал-полковник! Сказал не подумавши! – Тот, кого назвали капитаном Стрепетовым, вытянулся перед своим начальником в струнку.
     - То-то и оно, что не подумал. Делать все быстро и тихо. Но только не колоть! Пусть Юзеф даст ему понюхать ту гадость, что он в Самаре на одном фигуранте испытывал. И еще раз повторяю, полная стерилизация и никаких следов. Да, там у него на полке две красные папочки лежат. На полке, что справа, как в комнату с камином войдете. Эти папочки мне принести. Ну, все! Пошли живо!
      Трое молча вошли в дом. Моховой молча проводил их взглядом, постоял прислушиваясь. Из дома не доносилось ни звука. «Господи! Избавь меня от такого конца тоже!» - мысленно попросил он бога. Потом резко развернулся к стоящей за штакетником машине и медленно пошел к ней.  Под ногами  аппетитно захрустел снег.

«ИСКАТЕЛИ»
Россия. Город Ярославль. Декабрь 1998 года.
     Под ногами аппетитно захрустел снег, когда Петр и Гриф вышли из машины и медленно  пошли под сенью окутанных пушистым инеем лип  по безлюдной в это время суток волжской набережной. От реки белыми густыми полосами поднималась дымка от свободной ото льда широкой полосы воды. Она, как живая, медленно пробиралась между жгуче черных сучьев нижнего ряда высоких старых деревьев, переваливалась через чугунный парапет, прозрачной кисеёй растекалась под ногами и окутывала пространство набережной, висящей в воздухе, неподвижной взвесью. Все это делало окружавший Петра и Гриф мир нереальным, сказочным, таинственным и настолько прекрасным, что осознание видимого глазами захватывало дух и приводило всё твоё существо в восторженно бессловесное состояние. Слов, выражающих красоту окружающей действительности, просто не было, их не существовало в природе и поэтому молчание, и именно оно, гораздо больше любых слов, выражало именно это, зачарованно-восхищенное, состояние души.
     Они медленно шли под жемчужно-белым пологом, прислушивались к скрипу снега и молчали. Смагин всем сердцем любил свой родной город и особенно его невероятно красивую набережную. Для него не существовало другого места, где бы столь пронзительно не вспыхивали в памяти воспоминания о прошедших временах его детства и юности. И сегодня, на второй день после выписки из больницы, он настоял на этой прогулке, не смотря на возражения Гриф, и не пожалел об этом.
     Петр блаженно вдыхал в себя обжигающе-морозный воздух. Несмотря на тупую ноющую боль в левом боку, чувствовал он себя бодрым, здоровым и восторженно-радостным от красоты, что окружала его, от присутствия рядом этой загадочной и прекрасной женщины, от тех чистых, словно отмытых этим волшебным пейзажем мыслей, что складывались в нем в лирическую поэму, посвященную и прошлому, и настоящему. Он словно мысленно писал статью для своей газеты и это ощущение невероятного творческого подъема, этого неожиданного вдохновения, еще больше бодрило его.
      Волжская Набережная была прекрасна в любое время года.  Зимой, как сейчас, она представлялась белой пушистой сказкой, где ждут тебя чудеса, волшебники и невероятные приключения. В детстве для Петра не было радостнее вечеров, когда вся семья: отец, мать и он, брали с собой лыжи и выходили на лыжню, проложенную специально для таких прогулок городского населения прямо по газону набережной. Господи! Сколько было радости, смеха, щекочущего нервы волнения от летящего в лицо снега. От стремительного движения вперед, свиста ветра в ушах, когда мчишься по пологому спуску к реке с вершины берега и знаешь, что мама, стоя на этой вершине, провожает тебя тревожно-радостным взглядом, а потом, когда ты усталый, поднимешься к ней, обласкает восторженно-теплой улыбкой. И вокруг красные от мороза, веселые лица знакомых и незнакомых горожан. И все они словно составляют с тобой в данный момент  одну семью. Семью, что сложилась сейчас под воздействием, этого снега, этого ветра, этого чистого морозного воздуха, этих ярких огней на вечерней набережной, этого ощущения праздника, волшебства и радости. И эта общность со всеми, что окружают тебя, делает самые настоящие чудеса. Ты становишься красивее, стройнее, сильнее, смелее и бесстрашнее. Ты любишь всех тех, кто рядом с тобой в этот момент и готов на все ради них. Ты счастлив этой любовью!
     Весной набережная покрывалась липовым цветом, и его сладкий аромат кружил твою голову. В прозрачной и насыщенной голубизне чистого неба белыми стрелами проносились чайки, черной молнией мелькали ласточки, сновали резкими толчками воробьи, важно распушив хвосты и опустив кончики крыльев к самому асфальту, обхаживали своих зазноб воркующие голуби возле еще не просохших от стаявшего снега луж. Все и всё радовалось долгожданному теплу, яркому солнцу, пьянящим запахам распускающейся листвы. И ты тоже радовался всему этому всем сердцем, всей душой. Ты радовался удаче разбойника воробья, что нагло подхватывал крошечный кусочек булки у зазевавшегося голубя и мгновенно скрывался со своей добычей в еще голых ветвях рядом растущей липы. Ты радовался первым росткам ярко зеленой молодой травы, что неожиданно появилась в трещинах, что покрыли асфальт. Ты радовался привольному размаху матушки-Волги, что, освободившись из ледяного плена, уже успела поголубеть на стремнине и свободно, словно приветствуя тебя, со всего маха ударить волной в бетонный берег набережной. И сама набережная, сбросив с себя снежный наряд, словно помолодела, словно похорошела, словно тоже улыбнулась искристой улыбкой многочисленных луж, лужиц и ручейков. И ты знал! Знал, что это солнечные лучи играют с водой, ты это знал, но, не смотря на это, для тебя лично это не солнечные блики – это радостная улыбка, предназначенная только тебе, улыбка твоей старой и любимой знакомой Волжской Набережной.
     Лето со своим зноем душило тебя в городе пылью и выхлопными газами. Обжигало достающими везде безжалостными солнечными лучами. И ты бежал от этого перекрестного огня, этой химической атаки, спешил найти от них спасения. Петлял, как загнанный заяц, в теснине узких улочек старого города, стремительными перебежками преодолевал широкий простор площадей и проспектов и инстинктивно, каким-то седьмым чувством, находил спасения здесь,  под тенью лип, под прохладным ветерком с реки. И вновь Волжская Набережная представала перед тобой надежным другом, готовым защитить тебя от любых невзгод и протянуть руку в трудную минуту. Она, как заботливая мать, принимала тебя в удобные ладони своих скамеек, успокаивала прохладой обожженные солнцем руки и плечи, тихим шелестом листвы над головой  возвращала, утраченное в сутолоке города, равновесие душе и своей незыблемой, раз и навсегда установленной в этом мире, надежной красотой вносила в твоё сердце уверенность в то, что на смену неприятностям, раздражению, неудачам, всегда приходит радость успеха, счастье любви и страстное желание жизни. 
     Осень! И опять сказка! Желтые как золото листья лип, багровые, коричневые, листья кленов…
     Петр неожиданно для себя остановился в своих поэтических размышлениях и вдруг, скосив глаза, увидел  выражение по-детски непосредственного счастья на обычно строгом лице Гриф. Та давно уже забыла о своих обязанностях телохранителя, взяла его под руку, прижалась к нему боком и не сводила своего взгляда от той чарующей красоты, что развернула перед ней Волжская Набережная. Широко раскрытые глаза, полуоткрытые алые губы, легкий румянец на щеках – все это настолько красило девушку и добавляло к её естественной красоте такие дополнительные краски, что Смагин, поддавшись их общему настроению, совершенно не отдавая себе отчета в том, что он делает, стал читать стихи, которые совершенно непроизвольно полились из его сердца.
 
Золото осень под ноги швырнула,
Черный, багряный и желтый расцвет.
Солнце последним теплом нам шепнуло,
Свой остывающий томный привет.

Скоро ударят под утро морозы.
Изморозь вспыхнет алмазом в траве.
И забелеют, как свечи березы,
Что отдают себя в жертву зиме.

Тихо. Задумчиво. Ярко и серо.
Дым от костров разъедает глаза.
Все засыпает и как-то не смело,
Грустно щеку обжигает слеза.

Все умирает, что б вновь возродиться,
В ярком кипении свежей листвы.
С песней пурги по ночам будет сниться
Ласковый шелест зеленой травы.

С верой в тепло принимаем мы холод,
С верою в свет принимаем мы тьму…
Миг бытия, ты как жизнь наша дорог,
С этим мечтаю, люблю и живу.

Осень заманчиво даль развернула,
Звонок от холода воздух и чист…
Время опять к Книге Жизни шагнуло,
Перевернув в ней еще один лист.

     - Молодой человек! А молодой человек! – услышал Петр где-то на далекой периферии сознания. Он слышал и не слышал этого голоса. Широко распахнутые, одновременно удивленные, пораженные и восхищенные, глаза Гриф заполнили для него весь мир, и не просто заполнили, а словно два темных бездонных омута захватили и погрузили в себя все его естество. И это было настолько сладко, приятно, настолько захватывало дух своей бездонной пропастью, что возвращаться из этой нежно-бархатистой бездны Петру просто не хотелось.
     - Молодой  человек! А молодой человек! – вновь раздался в настоящий момент такой противный своей настойчивостью голос.
     - Петя, тебя зовут, - это не произнесла, это прошептала Гриф.
     - Да, я сейчас, - а это пролепетал как-то робко и растерянно он.
     Глаза отпускали его, и осознание этого черной волной негодования, к тому, кто позволил себе настоять на этом, заполнило всего Смагина.
     Он резко обернулся на голос, уже готовый разразиться бранью, но, увидев того, кто позволил себе так бесцеремонно нарушить ту идиллию, что возникла между ним и Гриф, потух и сник. На лавочке, что стояла напротив того места, где они остановились, сидело замершее и несчастное по своему внешнему виду существо. Шапка-ушанка с коричневым кожаным верхом и беловатым каракулем криво сидела на лохматой голове. Пронзительно синие глаза одновременно жалобно и, с какой-то смешливой искоркой в уголках,  просительно смотрели на Петра. Ухоженная острая бородка клинышком задорно торчала над толстым шерстяным шарфом, широким узлом, повязанным вокруг его шеи. Карманы ширпотребовской куртки «Аляска» топорщили спрятанные в них от холода руки. А ноги в серых джинсах, явно тонковатых для зимы, и бело-синих кроссовках, вьетнамского производства, дрожали мелкой дрожью от ступней до колен. Нет, это был не бомж. Это был чистенький и вполне упитанный мужичок, видимо попавший в трудное положение. Боевой настрой Петра как-то сам собой пропал и уже спокойно тот спросил:
     - Что угодно, уважаемый?
     - Молодой человек! Я прошу покорнейше меня извинить, а также прошу прощения у вашей дамы, но что бы по-настоящему оценить всю прелесть прочитанных сейчас вами стихов, вы не могли бы угостить меня одной сигареткой?
     - Конечно! В чем проблема? – Смагин достал из кармана пачку и выщелкнул из неё сигарету.
     Мужичок долго вытаскивал правую руку из кармана «Аляски» и когда она появилась на свет, и Петр, и Гриф мгновенно поняли насколько замерз этот неожиданный разрушитель их сладкого одиночества.
     - Послушайте дедушка… - начала было Гриф.
     - Какой я тебе дедушка, касатка. Мне от роду еще и сорока нет, – спокойно произнес мужичок, протягивая сведенную от мороза руку к сигарете.
     Петр решительно снял со своей руки кожаную на овечьей шерсти перчатку, вывернул ее  шерстью наружу, присел перед ним на корточки и стал аккуратно но, прилагая определенное усилие, растирать пораженные холодом, скрюченные, пальцы мужичка.
     - Ой, спасибочки! Ой, хорошо! – застрекотал тот, вынимая и левую руку из кармана.
     Когда обе руки несчастного были доведены до розовых пятен, а пальцы стали сгибаться и разгибаться, Смагин натянул на них свои перчатки и с удовлетворением поднялся, разгибая затекшие ноги.
     - Вот теперь порядок. Вот теперь можно и закурить, - произнес он, прикурил сразу две сигареты и одну сунул мужичку в рот. Тот, блаженно жмурясь, затянулся.
     - Да, молодой человек! Теперь порядок!
     - Наверно нам пора познакомиться. Меня Петром величают. Это Гриф. А вас?- спросил Петр, присаживаясь на скамейку и тоже с удовольствием прогоняя через легкие горьковатый дым сигареты.
     - Меня Акимычем кличут. А как есть я - Семен Акимович Сперанов, - представился мужичок, уже вполне владея обеими руками.
     - Послушайте, мужчины! А не выпить ли нам горячего кофе. Кафе кстати, совсем рядом, - взяла неожиданно бразды правления в свои руки Гриф: - Там и поговорим, а то Семену Акимовичу сейчас тепло, ой как не помешает.
     - Касаточка, ты моя! Были бы у Семена Акимовича деньги, неужели я бы тут сидел? – уныло произнес Сперанов.
     - А впрочем, это дельный совет. Деньги не проблема. Пошли в кафе, - Петр решительно встал и помог подняться Семену.
     - Ой! Что-то я ног своих совсем не чувствую, - испуганно пролепетал Сперанов, заваливаясь опять на скамейку.
     - А ну, взяли его вдвоём, - Гриф решительно подхватила мужичка слева.
     Повинуясь её красноречивому взгляду, Петр взялся за Семена справа. Тот оказался небольшого роста и легким, как ребенок. Без особых усилий молодые люди подняли его со скамьи и, когда они распрямились, Сперанов повис между ними, почти не касаясь ногами земли.
     - А теперь понесли его в кафе! – вновь скомандовала Гриф.
     Оказавшись в тепле, Семен сначала блаженно вздыхал, потом стал морщиться от боли в ногах, которые заломило, лишь только они стали согреваться. Но две чашки горячего кофе с коньяком быстро привели его в нормальное состояние.
     - Так что с вами случилось, Семен Акимович? – спросил Петр, когда мужичок окончательно отогрелся.
     - Со мной?! Со мной ничего не случилось. Это с Федоровыми случилось, а я просто ушел от греха подальше, то есть, чтобы ничего не произошло, - спокойно ответил Сперанов, без особого жеманства вонзая зубы в жирную куриную ножку, что заказала ему Гриф. По всему было видно, что Семен Акимович сильно проголодался.
     Девушка и Смагин переглянулись.
     - Поясните, пожалуйста, - как можно мягче произнес Петр.
     - А чего тут пояснять? Так и все ясно, - расправившись с ножкой, Сперанов тщательно вытер руки бумажной салфеткой и блаженно улыбнулся: - Ну, спасибо вам мои милые! Ну, спасибо! Отогрели, напоили, накормили. Даже не знаю чем мне вас и отблагодарить то?
     - Семен Акимович, так что же все-таки произошло? Может, вам помощь нужна? – вступила в разговор Гриф.
     - Так я привычный, дорогая моя касаточка! Все ведь это не в первый раз. Бегать, правда, надоело. Ни тебе  отдыха, ни тебе  спокойствия! А с другой стороны? И что делать? Не погибать же им, чадам неразумным и глупым. Они то чем виноваты? Тем, что глупые они и неразумные? Так тогда вина такая у большинства будет. Что ж всех под корень извести? По-божески ли сие будет?
     - Что-то я не пойму ничего. Кто неразумен и глуп?  Причем здесь вы? И почему вам бегать приходится от этих неразумных и глупых? – слегка раздраженно спросил Петр.
     - Да, вы уж с самого начала лучше начните, Семен Акимович, а то мы ничего не понимаем, - просительно произнесла Гриф.
     Мужичок как-то смущенно посмотрел на девушку, потом на Смагина, нерешительно повел плечами и тихим голосом произнес:
     - Так я и не знаю, что говорить то. Как есть, не знаю. Ведь все это обычная жизнь моя, а кому она, эта обычная жизнь, интересна. Да и как объяснить её? Я ведь тоже не знаю. Ну, вчера Ваня Федоров очень пьяный пришел, а сегодня с утра стал у своей жены Маши на похмелье просить, да не просить – требовать в очень грубых выражениях. Мне бы чайку попить, а они в кухне громко беседуют. Не ровён час, под горячую руку попадешь, а этот грех придется на себя взять. Таких грехов уж больно на мне много скопилось. Не хочу больше! Вот я оделся и убежал сюда, а денег не взял.
     - Ничего не понимаю! – Петр допил своё кофе, излишне громко поставил свою чашку на блюдце и, повернувшись к официанту, попросил принести еще всем по одной.
     - И я не понимаю, - Гриф недоуменно развела руками: - Хорошо, эти супруги Федоровы ваши соседи?
     - Да, соседи они мне и хорошие люди. Когда не пьяные, то всегда накормят и добрым словом обогреют.
     - А живете вы в коммунальной квартире и сами Федоровы вам не родня?
     - Нет, не родня. У меня родни нет. Подкидыш я, детдомовский. А нас в этой квартире еще трое живет, но семейные одни Федоровы. Те, другие тихие, я их практически и не вижу почти.
     - И почему же вы убежали?
     - Ну, ведь грех мог произойти, а я греха не хочу,
     - Да что за грех  то такой? – тихо спросил Петр, низко наклоняясь над столом.
     Сперанов опять засмущался, опустил глаза и стал теребить руками край белоснежной скатерти. Воцарилось молчание, прерываемое лишь сопением Семена. Со стороны он был похож на ребенка, которого заставляют признаться в каком-то постыдном проступке, и ему это очень трудно сделать.
    - Семен Акимович! Если вам не хочется нам этого говорить, то не говорите. Мы не настаиваем. Поверьте, пожалуйста, нам. Все эти расспросы мы ведем лишь только потому, что хотим помочь вам, так как считаем, что вы попали в беду или очень неприятное положение. А какой другой вывод мы могли сделать, обнаружив вас на набережной в таком состоянии? Ведь еще немного и вы бы замерзли до смерти. Это вполне могло произойти, не окажись нас на набережной. Поэтому, скажите нам ваш адрес, и мы отвезем вас домой, - также тихо над столом произнес Петр.
     - Нельзя мне к себе домой сейчас. Никак нельзя! Чувствую, грех будет, а я не хочу Ивану или Маше за  то добро, что они для меня делали, так отплатить. Не хочу!
     - Так, что же  вы опять на скамейку пойдете?
     - А куда мне теперь? Только туда.
     - Ну вот, что! – решительно, как и всегда, вмешалась в разговор мужчин Гриф: - Вы тут еще поговорите, а я подгоню машину к кафе. А потом мы поедем к нам домой, дорогой Семен Акимович. Там мы вас  покормим, и вы отдохнете, а как почувствуете, что больше «греха» вашим Федоровым не сделаете, отвезем домой. Хорошо?
     Сердце Петра гулко ударило в грудную клетку при словах «к нам домой», что так буднично и просто произнесла Гриф. Дыхание прервалось, в горле неожиданно запершило. И в тоже время горячая волна радости и еще неосознанного сознанием счастья с такой силой ударило в виски, что их заломило, а лицо покрылось пунцовыми пятнами от резко подскочившего давления.
     - Да, что за беспокойство я вам доставляю! – вскинулся неожиданно Сперанов: - Вы уж и так мне очень помогли. Накормили, обогрели! Да я и так благодарен вам  на всю оставшуюся жизнь! Право слово, не стою я такой заботы с вашей стороны.
     - Если уж мы спасли вас один раз сегодня, то наверно не должны допустить повторения этого и в дальнейшем. Поэтому возражения не принимаются, и я ушла. Ждите! – Гриф с чисто женским любопытством внимательно посмотрела на Смагина, потом встала из-за стола и быстро вышла.
     - Серьезная у вас жена Петр. Очень серьезная, строгая и очень красивая, - провожая восхищенным взглядом экс-премьера фаланги, тихо произнес Семен.
     - Она мне не жена. Пока не жена, - в тон ему сказал, все еще не отошедший от смущения, Смагин, тоже не сводя взгляда с удаляющейся девушки.
     - Петр…, - Сперанов нерешительно посмотрел на своего собеседника, как только дверь за Гриф закрылась: - Я не знаю, как это все вам объяснить и поверите ли вы мне. Возможно, я покажусь вам просто сумасшедшим. При вашей девушке мне было трудно об этом говорить, трудно говорить и вам, но я должен, должен предупредить вас.
     - О чем? – спросил спокойно Смагин, закуривая сигарету и протягивая Семену пачку с молчаливым предложением тоже закурить.
     -  Сначала ответьте на мой вопрос. Петя, вы верующий?
     Петр на секунду задумался.
     - Да как вам сказать, Семен Акимович. До Афганистана, это точно, верующим я не был. А вот полежал под пулями и минами душманов, увидел своими глазами, что такое смерть твоих друзей, почувствовал своей кожей её холод….  И не то чтобы я сразу стал верить в бога. Нет! Но что-то в душе изменилось, это точно. Как-то бережнее, что ли, я стал относиться к своей жизни и жизни других, стал верить в судьбу, что предначертана для каждого из нас. Появилась, пока не убежденность, а так пограничное предположение, что все то, что творится вокруг, и что творю я сам, это неверно,  это неправильно, что человек не для того существует на земле, чтобы убивать себе подобных, это противоречит самой идее существования разумной жизни. Не может разумный человек отнимать разумную жизнь! Если это первый шаг к вере, то я его сделал. Но твердо сказать о том, что я истинно верующий в бога, я не могу. Убивать  все равно приходилось. На войне ведь как, или ты, или тебя. А жить хочется всем.
     - Понимаешь Петя, я не просто так тебя спросил об этом. Дело в том, что от того, как ты относишься к вере, будет зависеть твое отношение к тому, что я намерен тебе сказать.
     - Ну и что?
     - Не знаю. Все это настолько нереально, что я боюсь.
     - А вы не бойтесь, говорите.
     - Ну, ладно! – Сперанов, словно перед прыжком в воду, набрал в грудь воздуха и, закрыв, словно от страха, глаза, скороговоркой выпалил: - Я несу в себе проклятье, проклятье на всю жизнь. Я не знаю, кем оно наложено, может богом, может дьяволом, но это проклятие действует и действует неотразимо.
     Смагин недоуменно посмотрел на Семена и без тени насмешки спросил:
     - Так что это за проклятие такое?
     Сперанов открыл глаза. Несмотря на его, как ему казалось, страшное признание, его собеседник спокойно продолжал сидеть на своем месте. В его взгляде не было ни страха перед открывшейся ему истиной, ни сомнения в его Семеновой умственной полноценности, ни желания прекратить эти навеянные больным воображением измышления. Наоборот, во взгляде молодого человека сквозило участие, понимание и интерес к его словам. Нет, не любопытство, падкого на все сверхъестественное,  простого и бездушного обывателя, а искреннее участие, заинтересованного в оказании помощи, человека. Поэтому, уже без особого опасения, Семен продолжил:
     - Понимаешь, стоит кому-то сказать мне обидное слово, обругать меня без особых оснований, если попался под горячую руку, замыслить против меня какую-то пакость или ударить, что самое тяжелое, то с этим человеком, с его семьей начинают происходить ужасные вещи. Ребенок попадает под машину и становится на всю жизнь калекой. Любимая жена может уйти к другому мужчине, но счастья она уже не обретет. Самого его могут выгнать с работы, обокрасть, обвинить в чем-то и посадить в тюрьму. В общем, набор неприятностей самый пестрый. Причем страдают все и в первую очередь, если это семейный человек, то его самые близкие. Смерть видимо считается, как избавление от бед и горя. Поэтому ему уготована долгая жизнь, но жизнь в страданиях. Что тут лучше, рассуди сам. И это я узнал лишь три, четыре года тому назад. Узнал и стал как-то оберегать от себя людей. Ведь народ то наш в основном хоть и добрый, но в тоже время, ох как лют на расправу, расправу и над виновным и безвинным. Оскорбить человека, толкнуть его, ударить не за что – ох, как у нас любят. Я уже не говорю про то, что унизить своего ближнего вообще не считается за проступок, а, наоборот, при определенных обстоятельствах даже за определенный шик принимается. Вот и представь себе только, сколько я людей на страдания обрек? Мне сейчас тридцать четыре года. Тридцать лет, целых тридцать лет я несчастье сеял по земле нашей! Как только представлю себе лишь то немногое, что могу представить, вспомню лишь то, что смогу вспомнить, меня трясти начинает. Ведь люди-то в большинстве своём и не виноваты просто. Их такими сама жизнь делает. А тут я, со своим проклятьем! Вот и подумай, стоит ли со мной связываться, меня в свой дом вести, а может лучше пока не поздно, отпустить меня на все четыре стороны. Для меня возможно смерть то самое лучшее, что может дать мне судьба сейчас.
     - Вы знаете, Семен Акимович, я не особо верю во все эти проклятья, предсказания и другую магическую ерунду, хоть иногда жизнь преподносит такие сюрпризы, что хочешь, не хочешь, а задумаешься, - после некоторого молчания произнес Смагин: - Вот мой дядя, он, похоже, верит. И те, кто с ним работает, тоже верят, и не просто верят, а этими вопросами занимаются. Возможно, они смогут вам помочь. Поэтому никуда мы вас не отпустим, а поедете вы с нами. Сразу обещаю, что оскорблять и унижать вас никто не намерен и тем более давать волю рукам по отношению к вам. Так что не возражайте! Приедем к нам домой, я свяжусь с дядей, и посмотрим, что он посоветует. Хорошо?
     Петр ощутил невероятное удовольствие оттого, что повторил фразу «к нам домой», до этого произнесенную Гриф, и вновь теплая волна счастья накрыла его с головой.
     - Ладно, воля ваша! Но я вас предупредил, - Сперанов откинулся на стуле, и устало прикрыл глаза.
     В этот момент в кафе вернулась Гриф:
     - Мальчики! По коням! Петя рассчитывайся за еду и питьё, а мы с Семеном Акимовичем будем ждать тебя в машине.
     Когда они выехали с набережной, и с заднего сидения послышалось сопение уснувшего Сперанова, тепло и сытость сыграли свою роль, Гриф тихо спросила:
     - Петя, это твои стихи, что ты читал на набережной?
     Смагин до сих пор в присутствии девушки чувствовал себя очень стесненно и часто покрывался краской смущения. Особенно тогда, когда в памяти вставали страшно унизительные сцены, когда эта красивая и строгая Гриф с ловкостью опытной сиделки подавала ему «утку», меняла его простыни, переодевала его в чистое белье, мыла его в ванной комнате. В больнице она никого не допускала к Петру и вся, порой довольно грязная работа, делалась этой гордой красавицей непринужденно и быстро.
     Вот и сейчас после вопроса Гриф, обжигающий жар юношеской стыдливости удушливо ударил в лицо Петра  до перехвата дыхания, до предательских слез в уголках глаз. С трудом он хрипло выдавил из себя:
     - Мои.
     - Ты знаешь, мне понравились. Спасибо тебе. Сегодня ты сделал для меня такой дорогой подарок, какой я не получала никогда в жизни. Твоя Волжская Набережная – это просто чудо! Это сказка! Нет просто слов, чтобы описать все те чувства, что она пробудила во мне своим фантастическим видом. Нет, я не преувеличиваю, я говорю правду. И потом эти твои стихи, неожиданные, немного не в тему, но такие искренние и теплые… Я благодарна тебе очень, Петя!
     Она сняла правую руку с руля машины и вложила её в ладонь Смагина.
     Господи! Кровь ударила в виски, сердце застучало так сильно, что больно стало грудной клетке, в левом боку проснулась боль, но все это было второстепенно и совершенно ничего не значило. Её теплая и нежная ладонь в его руке! Вот, что было главным! И она сама вложила её в его руку, САМА! Вот что было наиглавнейшим! Ей понравились его неказистые и немного несуразные стихи! Вот что было наипревосходнейшим! На этой волне в Смагине проснулась смелость.
     - Гриф!
     - Зови меня Лена,- тихо сказала девушка.
     - Хорошо, Лена, я …..
     Гриф быстро освободила свою руку и прижала ладонь к губам Петра.
     - Не здесь, Петя, не здесь. Хорошо?
     А Петру было уже все равно, здесь или не здесь. Как самое драгоценное сокровище в мире, самую дорогую реликвию, он осторожно прижал ладонь Лены к своим губам и уже покрывал её многочисленными поцелуями. И все было понятно без слов. И что хотел сказать, но так и не сказал Смагин, и что творилось в данный момент на его сердце и в его душе, и насколько серьезны были его намерения в несказанных словах.
     Во все времена и у всех народов – поцелуй женской руки всегда был мерилом почтения и обожания к представительнице слабого пола. По нему дамы безошибочно угадывали серьезность отношения к ним своих кавалеров и степень любви и обожания, что испытывали к ним они. Королевы – безграничность преданности своих подданных. Жрицы богов и богинь – степень веры в тех, кого они представляли на земле. Мужчины тоже пытались ввести такой обычай, но ничего так и не поняли. Священники всех степеней протягивали руку для поцелуя своим прихожанам, но не ощущали ничего, кроме некоторой брезгливости от прикосновения их мокрых губ. Властители требовали от своих подчиненных поцелуем руки скрепить клятву верности и выразить этим свои верноподданнические чувства, но так и не понимали окончательно, искренне или неискренне прикладывается своими губами к длани их вассал, или под маской покорности таит кинжал за сапогом. Да и не могли они этого понять по очень простой причине, ибо  мужские руки созданы для  созидания и убийства, для резца и меча, для пера и шпаги. И лишь женские руки предназначены для нежности к ребенку и любимому, для любви и ласки, для врачевания ран и возрождения жизни, для создания тепла и уюта в доме, для обеспечения спокойствия и надежности в семье. И только им дана природой возможность определять меру искренности тех чувств, что горят в сердцах окружающих их.
     И сейчас, чувствуя горячие поцелуи Петра на своей ладони, Гриф испытывала ни с чем  несравнимые ощущения. Здесь была радость и нега, счастье и признательность, сладкое томление и безумное желание того, что бы все это продолжалось вечно, и главное – она верила в искренность этого порыва. Именно это было самое главное. Нет не похотливую страсть, разбуженную её красотой, чувствовала Гриф, а именно глубокое и искреннее чувство, сродни глубокой веры, сродни преклонения перед обожествленным идолом, сродни безграничному обожанию раз и навсегда созданному для себя прекрасному образу.
     - Петя, мы сейчас во что ни будь, врежемся, - тихо, почти шепотом, произнесла она.
     - Пусть, - прохрипел Смагин, совершенно не воспринимая того, что ему сказали.
     Гриф одной рукой аккуратно припарковала машину к тротуару и выключила мотор. Потом она повернулась к Петру, взяла его лицо в свои ладони и посмотрела в его глаза.
     - Петя успокойся, пожалуйста.
     Счастливо-глупое выражение лица Смагина, блуждающая потусторонняя улыбка на его раскрасневшихся губах, слезы на щеках, тронули железное сердце экс-премьера фаланги.
     - Я наверно веду себя как мальчишка, да? – спросил Смагин, вновь теряясь под пристальным взглядом этих колдовских темных омутов.
     - Да вы всегда для нас мальчишки, в любом возрасте. Наверно поэтому мы вас и любим, - тихо произнесла Гриф, нежно улыбаясь Петру.
     - Что!? Приехали!? – раздалось с заднего сидения, и между креслами просунулась еще сонная физиономия Семена.
     - Нет еще, но скоро будем на месте, - не отнимая рук от лица Смагина, спокойно произнесла Гриф.
     - Ой! Я, кажется, помешал! Вы уж простите меня, дурака? – сконфуженно прошептал Сперанов.
     - Ничего Семен Акимович, ничего. Мы не в обиде. Сейчас поедем. Ну, что Петя, поехали?
     - Что делать? – уныло произнес Смагин: - Поехали.
     Гриф включила мотор, лихо вывернула с места парковки и бросила машину вперед.
     - Лена, расскажи о себе? – попросил Петр, когда они влились в густой поток машин, и скорость движения заметно снизилась.
     - А что тебя интересует?
     - Буквально все. Я ведь практически о тебе ничего не знаю. Ты наверно всю мою биографию изучила у дяди Вити, а я о твоей жизни даже представления не имею.
     - По условиям той работы, что я выполняю, клиенту совершенно необязательно знать биографию своего телохранителя, достаточно его профессиональных способностей и рекомендательных писем, - со смешком в голосе продекламировала Гриф.
     - Я серьезно, Лен.
     - Ладно. Все равно впереди пробка, и нам стоять скоро. Итак, родилась в 1960 году в Одессе, у самого Черного моря. В 1977 году умерла мама, и отец решил переехать в Израиль. В 1978 году, после окончания мной средней школы, мы туда переехали. Обосновались в Иерусалиме. Отец открыл свое дело и через год вошел в десятку лучших адвокатов этого города. Я же в 1979 году поступила в Иерусалимский еврейский университет на гуманитарный факультет. С детства у меня были хорошие способности к изучению иностранных языков. Моя мама знала четыре языка, папа шесть. Еще в Одессе, я с их помощью научилась свободно говорить на идиш, английском, французском и немецком языках. В университете изучила итальянский, испанский, латынь, древнегреческий, древнееврейский языки и немного шумерский, но клинописные таблички читаю, признаюсь, с трудом. Мы его проходили на факультативных занятиях. В 1984 году через ректора нашего факультета со мной познакомился месье Эрнст Дюваль, Генеральный директор концерна «EGO». Он предложил работать у него после окончания университета. Предложение было заманчивое, и я согласилась. С 85 года я сотрудник концерна. Два года провела в тренировочных лагерях, где изучала различную технику борьбы, владения всеми видами оружия, режиму боевой работы и так далее. Имею три сертификата: «Экс-мастер - телохранитель», «Экс-премьер фаланги», «Стрелок-снайпер». С 1987 года вхожу в полную фалангу примьер-фалангера Лорда, что работает с твоим дядей здесь в России. Вот и все. Доволен? – засмеялась Гриф, увидев в лице Петра целый каскад чувств. Здесь были и восхищение, и страх, и тайная зависть, и растерянность, и опасение в том, что теперь его личные качества будут оценены значительно ниже,  ведь у неё есть с чем сравнивать: - Ну, что скажешь? Подхожу я тебе в телохранители и секретари, или как?
     - Подходишь, конечно, - упавшим голосом произнес Смагин.
     - А почему так печально? – не утерпела от сарказма Гриф.
     - Боюсь ответить на вопрос, а подхожу ли теперь я тебе, со своим педагогическим институтом, двумя годами в Афгане, и ранением в не совсем приличное место.
     - Это ты о той дырке в правой ягодице говоришь? – спросила, смеясь, Лена.
     - И это ты знаешь? – совсем расстроился Петр.
     - Так как же мне это не знать, когда я тебя вот этими ручками всего от макушки до пят, два раза в неделю, мыла в ванной комнате в больнице. Хоть ранение и было не очень серьезное, но пока я тебя везла, ты почти ведро крови потерял. В реанимации над тобой два дня врачи колдовали, но вытащили, дай бог им здоровья. А потом после операции, когда нагноение началось, из тебя по разу в день всю эту гадость откачивали и антибиотиками так накачали, что ты…. Ну понимаешь, что я хотела сказать. Поэтому это мытье было просто необходимо, а сам ты был слаб, как ребенок.
     Петр совсем смутился, покраснел так, что можно было прикуривать от его лица сигарету. Видя его замешательство, Гриф поняла, в своей прямоте она слегка переборщила, поэтому она тихо добавила:
     - Ты, Петя, мне очень дорого достался, и я тебя, хочешь ты этого или не хочешь, никому не отдам. Понял? А тому, что я знаю и умею, тебя Крис, да и я тоже, вполне в течение одного года можем научить. Это не проблема. Тем более на основной базе у нас неплохой спортивный городок для тренинга.
     - Ребята, а скажите мне Христа ради, куда и к кому я попал? – испуганно промычал со своего места Семен.
     - Семен Акимович, вы попали в руки международных террористов высокого класса! – вдруг неожиданно для себя засмеялся Петр, поворачивая свою счастливую физиономию к Сперанову:  - Как вам такое общество? А?
     - Ну что ж, к террористам, так к террористам! – Семен тоже улыбнулся Петру и печально вздохнул: - Нам ли выбирать сейчас?
     Между тем автомобильная пробка стала понемногу рассасываться, и они вновь тронулись с места. В это время раздался зуммер радиотелефона.
     - Гриф слушает! Да, Лорд, погуляли великолепно. Нет, все нормально. Хорошо. Будем на месте через минут двадцать. Нет, у нас на проспекте пробка, что-то случилось впереди. Хорошо. До встречи! – Лена закончила разговор и кратко ознакомила с его содержанием остальных.
     - Звонил Лорд. Группа Юса, что дежурит возле нашего дома, сообщила о том, что туда подъехал господин Крапивин Эдуард Васильевич, собственной персоной, и без охраны. Видимо ждет нас. Вернее тебя Петя. Я его дважды выгоняла из больницы, когда ты там лежал. Сегодня видимо этого не удастся сделать. Да и надо, в конце концов, узнать, что он так настойчиво хочет сказать тебе. Ты не возражаешь?
     - Нет! Совсем не возражаю. И ты зря его выгоняла из больницы, - умиротворенно проговорил Смагин. После всего того, что произошло, он готов был простить всех и вся. Он был влюблен, его любили, и весь мир был любим им.
     - Почему это зря? – немного обиженно произнесла Гриф.
     - А может, он хотел попросить у меня прощения? А ты не дала ему такой возможности.
     - Ой! Господи! – раздалось вдруг с заднего сидения.
     - Что случилось!? Семен Акимович? – почти одновременно вскликнули Гриф и Петр.
     Машина в это время выезжала на Юбилейную площадь, и они увидели причину, что создала эту автомобильную пробку. К тротуару была припаркована разбитая «Лада» девятка, а возле нее, явно в шоковом состоянии, стоял высокий мужчина в распахнутом полушубке. Лицо его было поцарапано и бледно. Несколько сотрудников патрульно-постовой службы сновали возле разбитой машины, делая какие-то замеры и занося все это в протокол. Рядом, с опущенными рогами, застыла громада троллейбуса, левый бок которого был видимо, протаранен несчастной «Ладой».
     - Ой! Господи! Да за что это?! – вновь взвыл на заднем сидении Семен.
     - Это что? Ваш знакомый, Семен Акимович? – спросила Гриф.
     - Да как сказать? Сегодня утром, как раз за час до встречи с вами, имел честь с этим господином побеседовать, - уныло произнес Сперанов.
     - Ну и что?
     - Так послал он меня. Да еще «вонючим бомжем» назвал. Он тоже по набережной прогуливался, и я имел смелость у него сигаретку попросить. Свои то все искурил согреваясь. Господи! С ним же женщина должна была быть. Они у беседки встретились, поцеловались и к машине пошли. Ой! Ребята! Нехорошо мне!
     - Да успокойтесь, Семен Акимович! – Гриф, ничего не понимая, прибавила газу, чтобы как можно скорее проехать злополучное место.
     Петр сидел молча, чувствуя, как внутри у него, все напряглось от тревожного предчувствия. Одно дела знать из рассказа о чьих-то особенностях, и совсем другое дело видеть их действие своими глазами. Ему было не по себе.
     - Ладно, Семен Акимович! Как говорит нынешняя молодежь «проехали». Он сам свою судьбу выбрал, - тихо проговорил он.
     - Эй! Ребята! Я что-то пропустила?
     - Лена, я потом тебе всё объясню, хорошо? – примирительно сказал Петр, делая девушке знак, не касаться больше этой темы.
     - Да я уже все, ничего, - испуганно пролепетал Сперанов, почувствовав, что выдал себя с головой в глазах этой строгой, решительной и красивой женщины.
     Ему уже очень не хотелось покидать этих людей. Их взаимная и нежная любовь    грела его истерзанную душу. За долгие годы фактического одиночества,  полного раскаянья в несовершенных преступлениях, он впервые ощутил искрению заботу и внимание со стороны практически совершенно незнакомых людей, и тем ценнее было это новое для него чувство. Чувство семьи, чувство сопричастности, чувство уверенности в себе, надежности окружающих тебя и защищенности от любых невзгод. И для него, никогда не испытывавшего этого чувства в своей прошлой жизни, оно было настолько бесценно, что потерять его становилось соизмеримо с потерей жизни. Новая парадоксальность поражала Семена в самое сердце. Только буквально час тому назад, он мечтал о смерти, как избавлении себя от мук совести и, избавления окружающих от себя, как от постоянной опасности. А теперь, обретя неожиданно этих двух симпатичных ему людей, он не только перестал о ней думать, он стал бояться её.
     Тем временем они подъехали к дому Петра и въехали во двор. Первое, что бросилось в глаза Смагина, это неожиданное обилие машин на их дворовой автостоянке в это время. Серебристый «Мерседес» Крапивина сразу бросался в глаза. Рядом с ним черным взгорком возвышался «Джип» дежурной тройки Юса. Чуть в стороне одиноко стояла неприметная, как и положено зеленая девятка людей генерала Дроздова, начальника Областного Управления ФСБ. Этих ребята Лорда вычислили в пять минут, и внимания на них не обращали.
     Гриф лихо развернула машину и точно поставила на полагающееся ей место. Из «Мерседеса» сразу вышел Крапивин. Он, не обращая ни малейшего внимания на то, что «Джип» мгновенно покинули двое и не спеша, пошли за ним следом, направился к «Ауди» Гриф. Смагин покинул машину и подошел к нему.
     - Здравствуйте, Петр Владимирович! – начал Эдуард, явно волнуясь.
     - Здравствуйте, Эдуард Васильевич! – в тон ему, но без волнения и холодно, ответил на приветствие Петр: - Какими судьбами?
     - Первое, я хочу принести вам свои извинения. Погорячился! Кровь прадеда взбунтовалась. Признаю, статья ваша весьма правдива и написана мастерски. Ну а уж, какие выводы из неё сделали господа левые, ведь вы не виноваты. Правда написана она для меня лично была ой, как не во время! Но это уже другой разговор и вас лично он не касается. Второе, мне просто необходимо с вами поговорить.
     - Ваши извинения, Эдуард Васильевич, я принимаю и не держу на вас зла. А насчет разговора…. Ну что ж, давайте поговорим.
     - Я бы хотел поговорить с вами наедине. Как видите, у меня нет ни одного человека охраны. И если вам будет удобно, то мы могли бы поговорить в моей машине. Право, это не займет много времени. Я даже могу ключи от неё отдать вашему прекрасному телохранителю, если вы боитесь похищения с моей стороны. Моё почтение и восхищение мадмуазель! Или может быть мадам? Извините, я не был вам представлен, - склонился в поклоне Крапивин, приветствуя Гриф, которая совершенно беззвучно возникла слева от Смагина и перекрыла собой любую траекторию правой руки Крапивина, будь это просто удар, захват, а также применение холодного или огнестрельного оружия.
     - Лучше, мадмуазель, - тихо сказала она.
     - Хорошо, Эдуард Васильевич, я принимаю ваше предложение.
     - Но…, - слегка повысила голос Гриф.
     Петр посмотрел на неё, и девушка неожиданно для себя увидела, в его взгляде проблеск стали. Это были уже не восхищенные, обволакивающие тебя глаза. Это были глаза воина, принявшего решение и не желающего слушать никаких критических замечаний в этот адрес. «Да, Петр Владимирович, вы продолжаете меня все больше и больше удивлять», - подумала Гриф и, сделав шаг назад, кивнула в знак того, что поняла Смагина. По опыту она знала, при таком взгляде лучше не спорить.
     - Вот и хорошо. Лена, возьми Семена Акимовича, поднимайся к нам домой. Вот ключи. Приготовь, что нибудь покушать. И если я задержусь, обедайте без меня. Да, там, в холодильнике, водка после того вечера у меня осталась. Налей Семену грамм сто. Надо стресс снять. Иди! Я скоро, - отдал твердым голосом распоряжения Петр.
     - Но…! – вновь было попыталась возразить Гриф.
     - Лена! Милая! Давай не будем смешить людей. Хорошо? Эдуард Васильевич совершенно один, а тут еще три орла за мной смотрят. Ну, право слово, если еще и ты тут будешь, то это уже самый настоящий перебор, - мягко, но в тоже время не терпящим возражений тоном, произнес Смагин.
     - Хорошо! – наконец сдалась Гриф и, метнув на Петра недовольный взгляд, пошла к машине за Сперановым.
     - Я в вашем распоряжении, Эдуард Васильевич, - развел руками Смагин.
     - Пойдемте, Петр Владимирович, пойдемте.
     В салоне «Мерседеса» было тепло и уютно. Тихая музыка из бортовой радиолы только усиливала эти ощущения. Здесь Крапивин явно чувствовал себя хозяином, поэтому сразу приступил к делу.
     - Давайте, Петр Владимирович, сначала в знак полного примирения, выпьем чисто символически по пятьдесят капель французского коньячку и, считая это «на брудершафт», перейдем с «вы» на «ты». Девять лет разница я считаю не такая уж пропасть времени, что бы тратить его на официоз. Как вам такое предложение?
     - Согласен.
     - Очень хорошо. Тогда, как у вас говорится, поехали!
     Коньяк приятно обжег гортань и теплом разлился по всему телу.
     - Теперь ты зови меня Эдуард, а я тебя буду звать Петр. Хорошо?
     - Хорошо.
     - Так вот, Петр, чтобы не тянуть зря время, я хочу сразу приступить к делу. В твоей статье все описано правильно. Мой прадед и в самом деле был изрядным прохвостом. Но я от него не отрекаюсь. В чем-то, чего греха таить, я похож на него и сейчас. Да и как тут устоишь, если у вас здесь практически все покупается и продается. Вон, видишь зеленую девятку? Это ваше знаменитое и легендарное ФСБ. И что интересно, они здесь совсем не за мной следят, а как ни странно, за тобой, дорогой Петр. А теперь подумай, откуда я могу это знать? Сейчас я им одну штуковину включу, и они нас, как бы не старались, слышать не будут.
     Крапивин вынул из кармана металлическую коробочку, положил её на сидение и нажал кнопку. Загорелся красный индикатор.
     - Все! Доблестные разведчики остались без ушей! – засмеялся он: - Вот теперь мы с тобой можем спокойно поговорить. Закуривай, не стесняйся.
     Эдуард достал пачку сигарет, прикурил, выпустил дым на сетку бортового кондиционера, что тихо заворчал, автоматически включившись при появлении дыма в салоне, и продолжил.
     - Вопросов у меня к тебе всего два. Но один из них не очень корректен. Поэтому я начну именно с него. Только прошу тебя отнестись к нему очень внимательно, серьезно и ответить правдиво. То, что ваша спецслужба давно интересуется моей персоной, для меня не секрет. И то, что эта пресловутая статья, написанная тобой, тоже фактически дело их рук, я тоже знаю.
     - Но, я ….
     - И то, что ты об этом даже не догадывался, тоже мне известно. Но надо признаться в том, что на первом этапе операции они достигли кое-какого успеха. Разве не так? Я вышел из равновесия, к делу сразу подключился «Улугбек» со своими «торпедами», хоть я и не просил его совершенно об этом, и даже был категорически против его вмешательства. Все шло к применению физического воздействия на тебя, ну и к моему заключению в СИЗО, где бы мне предложили сотрудничать с вашей спецслужбой. Старая, как этот мир, схема, но надо признаться, очень действенная. И что самое интересное, зная и чувствуя весь этот театр, я попался на удочку, как глупый пескарь. Но тут неожиданно вмешался ваш дядя, разведчики заспешили и наломали дров. Так что к твоему пребыванию в больнице я никакого отношения не имею. Наоборот, с моей стороны было бы сделано все возможное и невозможное для того, чтобы «торпеды» «Улугбека» не тронули с твоей головы даже волоса. Мне совершенно не хочется становиться «секретным агентом» вашей ФСБ, это не входит в мои планы и претит моим убеждениям. Прошу в этом мне поверить. Но, как и у любой организации такого плана, у них был  запасной вариант, и именно его они в настоящий момент ввели в действие. Поэтому я спрошу прямо! Петр, ты имеешь какой-то компромат на фирму Самарина Леопольда Валерьевича «Сина» и на его связь с моим заместителем Карташовым Альбертом Ивановичем? Да или нет?
     - Я историк, Эдуард. Историк и только. Ни в какие политические и тем более криминальные вопросы я свой нос не сую и не собираюсь совать. Провести параллель могу, показать схожесть исторического процесса тоже, но разоблачать настоящее при помощи прошлого, тем более в персональном плане…. Нет, увольте! И, теперь я тебя прошу мне поверить, если бы я знал что Кропивницкий твой прадед, то статьи бы не было. В этом я готов даже клятвенно присягнуть тебе. Насчет Самарина и Карташова скажу одно. О первом слышал, а про второго узнал лишь сейчас из твоих уст. И еще! Собирать компромат на кого-либо, это не моя специфика. Лично я во всем этом вижу что-то грязное и недостойное. Я ответил на твой вопрос?
     - В принципе, я и ожидал такого ответа, Петр. У меня было время хорошо изучить тебя и твоего отца. И поэтому, когда я получил информацию об этом «компромате» якобы находящемся у тебя и готовым к печати, то сразу в это не поверил и, как видишь, не ошибся. Ну, ладно, с этим вопросом я разберусь сам, но тебе советую в ближайшее время без охраны не ходить. Если эта информация дойдет до «Улугбека», то мало не покажется.
     - Да меня и так без неё никуда не пускают, - огорченно произнес Смагин.
     - Ну, мне бы такую охрану, - хохотнул Крапивин.
     - У тебя ко мне был еще вопрос, Эдуард, - поспешил напомнить Петр.
     - Да, еще один, это точно, и для меня самый главный. Понимаешь, моя бабушка, бабушка Люда, была родной дочерью Спицына Павла Степановича, владельца бумажной мануфактуры «Спицын и сын», которую решил прибрать к рукам мой прадед. С твоим родственником, Смагиным Леонидом Денисовичем, у бабушки сложились очень теплые отношения. Познакомились они в доме твоего деда, что служил главным инженером на мануфактуре её отца. Постепенно теплые, дружеские отношения переросли в любовь, верность которой моя дорогая бабушка Люда сохранила до конца своих дней. Она умерла в Вене в 1984 году, два года не дожив до столетнего возраста. У нас с ней были очень хорошие отношения и видимо, поэтому за два месяца до смерти она поведала мне одну тайну семейства Спицыных. Оказалось, что у Павла Степановича  хранились две семейные реликвии, а именно четвертый и пятый «списки» предсказаний монаха Авеля. Был такой пророк в вашем государстве, в своё время. Перед тем, как пустить себе пулю в висок, Спицын отдал шкатулку, где хранились «списки», своей дочери с наказом сохранить их до лучших времен. Никому не показывать, кроме человека, что назовется «Князем» и будет иметь на правой руке два перстня, один золотой с печаткой, другой серебряный с рубином, размерами с голубиное яйцо. В июне 1904 года бабушка по настоянию своей матери вышла замуж за сына моего прадеда, а в феврале этого года состоялась последняя встреча Смагина Леонида Денисовича с Людмилой Павловной. Твой родственник уезжал к новому месту службы, в Тобольск. В этом ему поспособствовал мой прадед. Но, чего греха таить, на его месте каждый бы поступил также. Бабушка плакала, вспоминая эту последнею встречу со своим любимым. Вот на этой встрече она и отдала заветную шкатулку со «списками» полицейскому следователю с заверением, что в апреле приедет к нему в Тобольск. Но судьба распорядилась совсем не так, как планировали молодые люди.
     Я уже говорил, в июне состоялась свадьба моей бабушки и младшего сына моего прадеда, а сразу после неё молодые выехали за границу, в Швейцарию, и поселились в Берне. Вот здесь и появился «Князь». Он очень расстроился, узнав о том, что шкатулка осталась в России, но Людмила показала ему свои записи, которые она сделала с них, так как, прочитав «списки», нашла их очень любопытными. На удивление «Князь» остался доволен и даже похвалил мою бабушку за столь умный поступок. Ей он показался необычно обаятельным, добрым и остроумным человеком. Саму рукопись «Князь» не взял, только внимательно прочитал и вернул хозяйке. Он даже посоветовал бабушке в начале 1914 года предупредить русский Генеральный Штаб о грядущей войне, даже придумал псевдоним, которым можно подписать это послание – «Цезарь русской правды». Моя бабушка так и сделала. Но война все равно началась, потом отречение Николая II, потом революция, гражданская война. Но, не смотря на это, бабушка очень гордилась своим патриотическим поступком. О её послании каким-то образом узнала германская военная разведка и начала интенсивные поиски этого «Цезаря русской правды», поэтому в сентябре 1918 года Кропивницкие переехала в Австрию, приняли австрийское гражданство и поселились в Вене. В 1940 году умер мой дед, бабушка осталась с десятилетним сыном, моим будущим отцом, одна. Жили они не бедно. Кропивницкий успел перед самой революцией перевести значительную часть своих капиталов в один из венских банков. Он и сам собирался выехать из России, но что-то помешало, и в 1918 году его расстреляли чекисты за участие в мятеже в этом городе. Мой отец в 1954 году женился на баронессе Матильде Зельдем-Амштадской и в 1960 родился я и был назван в честь деда. Есть еще сестра Мария, старшая, но её бабушка почему-то невзлюбила.
     Так вот перед смертью баба Люда очень просила меня вернуться в Россию и разыскать Леонида Денисовича, а вместе с ним и «списки» монаха Авеля. Четвертый «список» практически не нужен. Он посвящен предсказанием на текущее столетие, а оно уже кончается. А вот пятый….  В старости бабушка стала очень мнительной и все переживала, что неверно сделала записи по этому «списку». Особенно в том месте, где говорится о крови жертвы - «искупителя». Все время повторяла, что там стояло «не допустить», а она перевела – «истинно», то есть кровь надо пролить обязательно. И еще, что «боги вернуться, неся меч и огонь», а надо «боги вернут свой меч и огонь». В общем можно считать это все старческим маразмом, но я сам читал её записи и, прямо скажу, по нашему столетию все точно до мелочей. Даже образ вашего Горбачева выписан, как с портрета. Я уже не говорю о Гитлере, Сталине, Черчилле. Причем буквально два предложения и портрет готов. И все это было написано в первой половине девятнадцатого века! Ты понимаешь?! А вот записи нового столетия путаны и неполны. Да и сама бабушка говорила, что просто не успела  их перевести и переписать, как следует. Не успела!
     - Хорошо. Но я здесь причем?
     - А вот причем, дорогой Петя. Леонид Денисович вел дневник, и мой человек сумел с ним ознакомиться. В нем за март 1934 года есть запись, из которой можно сделать вывод, что он решил отправить с сопроводительным письмом эту шкатулку своему брату, то есть твоему деду в Ярославль, с просьбой передать её на хранение тем, «кто крепок душой и ближе к богу». В 1939 году Леонид Денисович скончался, и при описи его имущества никакой шкатулки не было обнаружено. В июле 34 года ваш дед получил по почте посылку из Тобольска весом два с половиной килограмма. Это тоже установили мои люди. Странно, конечно, но факт. Реестровая книга за 34-й год сохранилась, а за другие года нет. Мистика какая-то. Так что полностью доказано, что твой дед получал посылку из Тобольска и именно в 34-м году. Следовательно, шкатулка либо осталась в вашей семье, либо отдана кому-то на хранение. Вот это мне и надо знать.
     - Но, Эдуард! Право слово у нас в семье, никогда не говорили ни о каких «списках» и шкатулках из Тобольска, да и о самом Леониде Денисовиче я лично узнал со слов своего дяди Вити. Даже тогда, когда я писал статью, у меня даже сомнения не было в том, что этот Смагин просто мой однофамилец. Честно, очень хочу тебе помочь, да и самому стало интересно, но чем, просто не знаю.
     - Ты смотри?! Еще один эскадрон твоей кавалерии прибыл, - устало усмехнулся Крапивин, показывая на окно салона.
     Петр посмотрел и увидел, как во двор влетел еще один черный «джип» и из него вышел Лорд и небольшого роста мужчина в потертом длинном пальто с меховым воротником. К ним быстро подошел Юс и стал докладывать обстановку. Лорд несколько раз неодобрительно посмотрел на «Мерседес» Крапивина, но, увидев успокоительный жест Смагина, махнул рукой и направился с мужчиной к подъезду, в котором располагалась квартира Петра.
     - Чувствую, тебе попадет от твоих защитников, - съязвил Эдуард.
     - Возможно, - неопределенно пробурчал Смагин.
     - Неужели нет ни какой зацепки? – с надеждой в голосе спросил после небольшого молчания Крапивин.
     - Просто не знаю, что и сказать. Может с дядей Витей посоветоваться? У меня сегодня с ним будет разговор, и я спрошу его об этих «списках». Это единственное чем могу помочь тебе Эдуард.
     - Хорошо. Давай закругляться. Вот тебе моя визитка, там телефон, звони, как только что-то узнаешь. Договорились?
     - Обязательно позвоню при любом результате.
     - Петр, ты на меня не обижаешься?
     - Да нет, уже все прошло.
     - Ты можешь в любое время вернуться в редакцию. На твоё место так никого и не взяли.
     - Я подумаю. Но дядя берет меня в свой штат, так что, скорее всего я выберу его предложение. Не обижайся, хорошо?
     - Да, насчет твоего дяди. «EGO» знаменит и всесилен. Я бы согласился по мере своих возможностей и при помощи своих связей помочь вашему предприятию. Намекни об этом своему дяде. А вдруг он примет меня в вашу компанию? А? Я не акулистее других «акул капитализма», – и Эдуард заразительно засмеялся.
     - Хорошо скажу, - сказал Смагин, тоже смеясь и покидая салон «Мерседеса» своего нового, как ему казалось, друга.
     Несколько минут спустя, он уже входил в свою квартиру и сразу попал под самый настоящий перекрестный допрос Лорда. Тот, усадив Петра в кухне, очень подробно расспросил его о содержании разговора с Крапивиным. Интересовало Лорда буквально все, даже интонации в разговоре. Гриф стояла у окна и только прислушивалась к беседе мужчин, не принимая в ней никакого участия. Вид у неё был довольно расстроенный, видимо старший группу высказал её все свои претензии к её работе с клиентом еще до появления Петра.
     - Ладно, - наконец сказал Лорд и, посмотрев на Гриф и Смагина, улыбнувшись, продолжил: - Разбор полетов я уже здесь учинил, поэтому повторяться не буду. Крапивин прав. Если эта информация дойдет до «Улугбека», то возможен любой вариант действий с его стороны. Что нам сейчас совершенно не нужно. Поэтому, осторожность и еще раз осторожность. Гриф, тебя это касается в первую очередь. Теперь группа прикрытия будет вас сопровождать всюду. Я отдам необходимые распоряжения, и сам лично проведу инструктаж. Понятно так же откуда растут ноги у этой «дезы». Генералу Дроздову нужен Крапивин в первую очередь, «Улугбека» они оставляют на закуску. А может разработкой последнего занимается сам «Центр»? А вот «списки» монаха Авеля – это что-то новое. У меня по этому вопросу никаких указаний со стороны Тора нет. Поэтому делаем следующее. Я еду в гостиницу и выхожу на связь с Тором. Все ему обрисую, и посмотрим, что он скажет. Да, Гриф меня познакомила с вашим «подснежником». Что думаете с ним делать?
     - Я право не знаю, что с ним делать. Пусть пока поживет у нас. Может на работу к вам его можно будет определить? – Петр вопросительно посмотрел на Лорда.
     - На работу то можно определить, но что это за человек и на что он способен?
     - Понимаете, как это сказать даже не знаю, - Петр на секунду задумался, потом вздохнул и решительно продолжил: - Он утверждает, что несет на себе какое-то проклятие, которое заметил совсем недавно, несколько лет назад. В общем, все те, кто грубо с ним обращаются, обижают незаслуженно, смеются над ним, унижают, оскорбляют и так далее, все они со временем караются какой-то потусторонней силой. Причем в первую очередь эта сила карает их близких, тем самым, усугубляя их страдания. Сегодня, когда мы возвращались с набережной, на площади Конституции произошла авария. Так вот Семен Акимович утверждал, что водитель пострадавшей девятки, за три часа до этого происшествия, обозвал его «вонючим бомжем» и пожалел дать ему сигарету, которую тот у него попросил. Мужчина сам не очень пострадал, но Семен утверждает, что в машине должна была быть женщина, с которой тот встретился на набережной. Если есть возможность, то это  надо уточнить. Нашего, как вы выразились «подснежника», зовут Сперанов Семен Акимович. Живет он в какой-то коммунальной квартире и постоянно убегает из дома, что бы этой своей особенностью не навредить своим соседям. Так было и сегодня. И нам пришлось настоять, что бы он с нами поехал. Иначе замерз бы там окончательно. Он, между прочим, этого как раз и хотел. Что же нам было делать?
     - Нет! Поступили вы правильно. Хотя все это смахивает на психическое заболевание. Ладно, и об этом посоветуюсь с Тором. А теперь пойдемте в комнату, я вам представлю одного из наших научных, так сказать, сотрудников, с которым вам, Петр Владимирович, предстоит работать. Вы, надеюсь, не изменили своего решения насчет нашей фирмы?
     - Конечно, не изменил, -  заверил  Смагин.
     - Ну, тогда пошли.
     Они дружно встали и направились в гостиную.
     - На стол я сейчас соберу, - Гриф загремела тарелками.
     Когда Петр вошел следом за Лордом в большую комнату, первое что бросилось ему в глаза, это счастливая раскрасневшаяся физиономия Семена. Он просто преобразился  в теплой и доброжелательной обстановке. Напротив него в любимом дядей Витей кресле сидел худощавый пожилой мужчина и во весь голос хохотал, видимо над тем, что только что произнес Сперанов. При появлении Лорда и Петра смех оборвался, и улыбающиеся лица собеседников повернулись к ним.
     - Лорд! Ты понимаешь, наш уважаемый Семен Акимович, просто неисчерпаемая кладезь народной мудрости и юмора. Это просто невероятно, как он может так просто объяснить любую жизненную ситуацию, - радостно произнес незнакомец, возбужденно при этом размахивая руками и в тоже время, с любопытством рассматривая Петра.
     - Хорошо! Хорошо, Афанасий Лукич! – как показалось Смагину, довольно холодно и излишне нетерпимо сказал Лорд, прерывая пожилого: - Давайте сначала решим наши дела. Вот, представляю вам нашего будущего сотрудника, Петра Владимировича Смагина.
     - Очень приятно, - незнакомец встал с кресла и церемонно поклонился.
     - А это наш краевед, историк – Афанасий Лукич Смелов. Прошу любить и жаловать. Под его непосредственным руководством вы Петр Владимирович и начнете свою работу в нашей фирме, - продолжил между тем Лорд.
     Петр, со словами: «Рад познакомиться», пожал протянутую ему руку Смелова и неожиданно для себя ощутил твердость и силу ответного рукопожатия. Это как-то не соответствовало внешнему виду Афанасия Лукича, его изящным ладоням интеллигента с длинными, тонкими пальцами пианиста и щуплому телосложению.
     - Афанасий Лукич познакомит вас с теми вопросами, которыми вы займетесь под его началом, а юридически мы все документы оформим немного позже. Хорошо? – спросил Лорд, поворачиваясь к Смагину.
     - Конечно! Как вам будет удобно, - произнес тот.
     - Мужчины, прошу всех занять свои места за столом. У меня все готово, - раздался голос Лены, что с подносом в руках появилась в комнате: - Сейчас я вас буду кормить.
     - Меня сразу увольте, - Лорд поднял руки: - Я вас покину на час, проведу сеанс связи с базой, а потом вернусь с новостями, вот тогда и поем. Надеюсь, мне что-то оставит ваша дружная компания?
     - Конечно, оставим. Запасов у нас на всех хватит, - произнесла Гриф, ловко и быстро  сервируя стол.
     - Тогда я поехал, до встречи через час, - с этими словами Лорд покинул комнату.
     - А вы давайте приступайте к трапезе, горячее я подам через минут двадцать, - Лена прижала пустой поднос к груди и направилась в кухню.
     - Гриф, а ты? – в след ей крикнул Смелов.
     - Я, пока готовила, все это попробовала, а вот горячего поем с вами, - обернулась девушка и посмотрела прямо в глаза Петра. От этого взгляда тот немного смутился, но в тоже время радостно понял, что прощен за ту самостоятельность, которую проявил при встрече с Крапивиным.
     За едой разговор не клеился. Содержимое бутылки хорошего коньяка, что, очень кстати, оказалась в центре стола, пробудило у мужчин такой приступ голода, что было просто не до разговоров. Поглощая салаты из свежих овощей и тонко нарезанные сыр, колбасу, ветчину, перекидываясь малозначимыми репликами, все трое даже не заметили, как пролетело время, и в комнате вновь появилась с подносом Гриф. От тушеной с кроликом картошки шел такой аромат, что все вновь почувствовали себя голодными. Новая рюмка коньяка «под картошечку» только усилило это состояние, и за столом было слышно лишь признательные слова в адрес хозяйки, нечленораздельное мычание, что означало высшую степень удовлетворения вкусом еды, да восклицания типа: «Давно я так вкусно не ел». Лена, присоединившись к мужчинам, принимала их похвалы, как само собой разумеющееся. Она не жеманилась, не смущалась, не гордилась своим кулинарным искусством, не вмешивалась своими репликами в общий словесный поток, а просто улыбалась доброй, всё понимающей улыбкой. И это, лучше всех слов, говорило о том, что ей по-настоящему радостно видеть, как едят мужчины, и она счастлива  тем, что приготовленная пища, так им понравилась.
     Никто не спорит о том, что мужчина может быть прекрасным кулинаром, но только женщине дано провидением то неземное чувство полного удовлетворения собой, чувство подлинного блаженства и счастья, которое она испытывает от одного вида, как поглощают то, что сотворили её руки на жарком огне. Мы, мужчины, тешим своё тщеславие, налагая запреты на участие женщин в приготовление некоторых видов блюд, считая, что только нам дано исполнить их с истинным искусством. Но это остается с нашей стороны лишь мелкой местью за то, что нам не дано испытать. Посмотрите в глаза ваших жен, когда вы получаете удовольствие от приготовленной ими еды, и вам всё станет ясно, как божий день. И, что интересно! Им не нужна похвала, им не нужно восхищение, им нужен сам процесс. И именно по этому процессу они определяют, удалось или не удалось то или иное блюдо. Нам же обязательно надо спросить: «Вкусно или не вкусно». Женщине спрашивать не надо. В отличие от нас, она всем своим существом чувствует настроение того, кого  кормит. И именно это чувство делает её счастливой и гордой, если блюдо удалось на славу.
     Первым сдался Смелов. Он откинулся в кресле и, отдуваясь, с трудом произнес:
     - Дорогая Гриф, извини, но я больше просто не могу. Некуда!
     - И я с вами за компанию. Как в том мультике – «Сейчас спою!» - тоже с трудом сказал Сперанов, усиленно моргая слипающимися глазами. Сытость клонила его в сон.
     - А ты, Петя? – тихо спросила девушка.
     - А я, вот ножку доем, и тоже все. Прямо слов нет, как божественно вкусно.
     - Спасибо всем. Я рада, что все понравилось. Как насчет кофе?
     - Ребята, дорогие мои. Я право могу показаться совсем обнаглевшим, но если можно вот здесь, на диванчике часок прикорнуть… - начал, было, Семен, но его прервал Смагин.
     - Сейчас, Семен Акимович, все организуем. Ты, Лен, иди, делай нам крепкий кофе, а я нашего «подснежника» отправлю спать. Ничего, если на раскладушке? А, Семен Акимович?
     - Да я и на полу могу.
     Недолго думая, Петр вытащил из кладовки раскладушку, прошел в спальню и развернул её там. Матрас и подушка тоже оказались в кладовке.
     - Постель готова. Идите спать, Семен Акимович, там вам никто не помешает. А приедет Лорд, и мы решим ваш вопрос.
     - Ой, спасибо! Спасибо дорогой! Уж я и не знаю, как благодарить вас всех? – запричитал Сперанов, уже чисто на автомате пробираясь к уготовленному ему месту. Через минуту, практически сразу после скрипа раскладушки, раздался его громкий храп.
     - Ты смотри, как умаялся человек, - проводив гостя сочувственным взглядом, сказал Смелов.
     - Да, ему сегодня досталось, - произнес Петр, усаживаясь напротив краеведа за уже девственно чистый стол. Гриф уже успела все убрать и колдовала на кухне.
     - Ну, так чем мы с вами будем заниматься, Афанасий Лукич? – спросил Смагин.
     - Давайте сначала я вам, Петр Владимирович, представлюсь по настоящему.
     - Хорошо, давайте.
     - Так вот. С вашим дядей я работаю с 1987 года. До этого преподавал в Смоленске в средней школе историю и увлекался краеведением. Но в 85 году умерла моя жена, и это здорово меня подкосило. Стал злоупотреблять спиртным. На гребне перестройки этому было дано однозначное определение, и я лишился работы. Под пьяную лавочку продал за бесценок свою квартиру, стал бомжем. Дважды попадал в милицию. Возможно, для меня все это, в конце концов, плохо закончилось, если бы однажды я не прочел  объявление в газете, где говорилось о найме строителей любой квалификации фирмой «EGO», офис которой расположен в Костелове. Поехал туда, встретился с вашим дядей. Он очень подробно расспросил меня о предыдущей деятельности и предложил работать по специальности в его фирме. Я сначала недоумевал, зачем историк моего профиля для фирмы, которая занимается медицинским оборудованием, но оказалось, что и мне нашлось применение, и, надо сказать, очень достойное. Я люблю историю, а когда человек занимается своим любимым делом, он счастлив. Да и возможности у Виктора Анатольевича просто поразительные. Так что с его помощью, я обрел второе дыхание, и сейчас тружусь, в этой фирме, не покладая рук.
     Не буду тратить время, и перечислять все те вопросы, над которыми приходилось работать. Скажу только о том, что стоит сейчас на повестке дня, и с чем встретитесь вы под моим, так сказать, руководством.
     Итак, в настоящий момент мы с вами будем заниматься интереснейшим делом. Оно интересно тем, что исторических материалов по нему сохранилось довольно мало. Имеют место быть легенды, сказания, предания, а конкретики, исторической конкретики, практически нет. Но по логике вещей это вполне могло быть. Дело это изначально касается одного из сыновей смоленского князя Ростислава из колена Рюриковичей Федора. Того именно Федора Ростиславовича Чермного, который в 1258 году женился на ярославской княжне Марии, дочери Василия Всеволодовича, который до 1249 года княжил в Ярославле. В летописях, особенно периода  конца XIII века, Федора Ростиславовича чаще именуют Черным, видимо потому, что он имел дружеские связи с Великим Ханом Золотой Орды Менгу-Тимуром. За проявленную доблесть был даже представлен к высокому придворному чину – Главный Виночерпий Хана, а так же, после смерти Марии, женился на дочери хана прекрасной Гюльзар, что при крещении стала называться Анной. Это была яркая, деятельная и неординарная личность. Недаром, когда встал вопрос у представителей православной церкви, кого из ярославских князей причислить к лику святых, то на первое место были выдвинуты кандидатуры Федора Ростиславовича и его сыновей, Давида и Константина, рожденных дочерью хана Золотой Орды. Княжна ярославская Мария родила ему сына, но тот умер в 1282 году. Странно, не правда ли? Друга Орды, славного ордынского воина, того, кто при неприятии его после возвращения из оной народом, пошел на Ярославль с ордынцами и жестоко наказал выразивших ему недоверие людей. Тем более, что из Ярославских князей были более достойные на звание святых. Это и внук Всеволода Большое Гнездо Всеволод Константинович, павший в битве с монголами на реке Сити. И Константин Всеволодович, брат князя Василия, отца Марии, что погиб в страшной сече с татарами на Туговой горе под Ярославлем в 1257 году. Это и князь Василий Грозные Очи, старший сын Давида, что породнился со знаменитым Иваном Калитой. Почему же пальму первенства в этом  довольно щекотливом деле занял Федор с сыновьями? Ведь он и правил то Ярославлем лично какие-то 10 лет, а все остальное время был в Орде? Уж конечно не за ордынские подвиги его произвели в святые? Вот Виктор Анатольевич и поставил мне, а теперь нам, задачу; выяснить, что же такого совершил князь Федор, что бы войти в ряды святых, причем очень чтимых на ярославщине?
     - Мужчины, а вот и кофе, - пропел голос Гриф, и комната наполнилась ароматом этого божественного напитка.
     - Прекрасно, моя дорогая! Просто прекрасно, а то у меня горло уже пересохло, - ответил ей Смелов.
     - Да, кофе нам прямо скажем, не помешает, - в тон ему произнес Петр.
     Гриф опять захлопотала у стола, а когда села, смеясь, произнесла:
     - Господи! Сколько же времени я не занималась этой исконно женской работой. Даже устала с непривычки.
     Петр сразу встал с дивана.
     - Лена, давай поменяемся местами. Ты ложись, тут подушки, тебе будет удобно, - сказал он, явно смущенный убожеством обстановки своей квартиры.
     - Ты знаешь, а я приму твою жертву. Честно, ноги гудят, просто жуть.
     - И это говорит «железная» Гриф? Не поверю! – хохотнул Афанасий Лукич: - Ты знаешь, Петя, эта дама в тренажерном зале дает двойную фору любому из мужчин их фаланги, даже Крис и Лорд выходят после тренинга с ней, как из парилки.
     - Лукич, я бы сейчас променяла один час у плиты, на шесть часов тренировки с полной выкладкой, - томно произнесла девушка, словно прекрасная кошка, сворачиваясь калачиком на диване. В её движениях было столько грации и пьянящего очарования, что Смагин не мог отвести глаз, любуясь Леной.
     Это конечно не ускользнуло от взора Смелова, и краевед понимающе улыбнулся, скрыв свою улыбку чашкой кофе.
     - Ну а дальше, - с трудом прервал воцарившееся молчание Петр.
     - Можно и дальше, - легко согласился Афанасий Лукич: - У Виктора Анатольевича, как я понял, во всем этом есть еще и личный интерес. В составе дружины смоленского князя Ростислава был воеводой некто по прозвищу Смага. Умелый боец, лицо видимо, довольно, приближенное к князю. Иначе как понять то, что младший сын этого Смаги Юрий, стал оруженосцем молодого княжича Федора. Впоследствии он стал для него, как теперь называется, начальником службы безопасности. Смоленская ветвь Смагов постепенно угасла, полностью сгорела в огне многочисленных сражений с Великим Княжеством Литовским, на его стороне с Ливонским Орденом, потом с рыцарями Ордена Меченосцев. К 1383 году о них в летописях и хрониках не упоминалось окончательно. А вот ярославская ветвь жива и по сей день. Ты Петя являешься самым молодым её представителем. Причем представителем древнего рода воинов, защитников своего Отечества. Нет, ни князей, ни бояр, ни графов, ни баронов, а простых воинов, настоящих творцов истории. В составе хоругвей смоленского князя Семена Лингвена Ольгердовича, что привел своих воинов на помощь польскому королю в его борьбе с Тевтонским Орденом, были и два Смага: Петр и Савва. Может братья, а может отец и сын. Но прибыли они из Ярославского княжества и приняли участие в знаменитой Грюнвальдской битве. Существует легенда, что Владиславу II Ягелло перед началом этого сражения двое русских витязей вручили, как знак будущей победы, знаменитое «Копьё Судьбы», которое и сыграло якобы решающую роль в разгроме немецкого орденского войска. Вот только кто были эти русские витязи, данных не сохранилось.
     - Постойте, постойте, Афанасий Лукич, я читал об этом копье, но оно до сих пор хранится в Австрии и находится в Хофбургском замке в Вене. Его еще называют «Копьё Лонгина», - прервал рассказ историка Петр.
     - Я скажу тебе также, что оно хранится в Риме, в Ватикане, а также в Париже и Армении. И по-своему буду прав. Из всех святых реликвий христианской религии одна Туринская плащаница имеется в единственном числе. И то видимо лишь та, что уцелела. Если посчитать, сколько существует на свете чаш с кровью Христа, сколько святых гвоздей, сколько осколков святого креста, терновых венцов, платов Вероники со святым ликом, то этого наверно хватит на целый взвод распятых. Но это есть вера, и если люди хотят в это верить, то пусть верят, тем более, если от этого им становится легче жить в этом жестоком мире. Нас с тобой должно интересовать лишь вот это «Копьё Судьбы», лишь его след нам надо отследить с тобой, а заодно и выяснить каким образом оно появилось у русских витязей. Вот тут и всплывает князь ярославский Федор с его продолжительной одиссеей в Золотой Орде. Ты слышал о тамплиерах?
     - Конечно. Это Орден рыцарей Храма, который в 1307 году полностью разгромил король Франции Филипп Красивый.
     - Ты прав, но отчасти. В настоящий момент нам известно о 345 вынесенных смертных приговоров по делу рыцарей Храма. Из этого числа, приведены в исполнение только 320. Это по Франции. В Англии смертная казнь изменили, на заточение в темницу, а потом, когда обвинения короля Франции не были утверждены римским папой, осужденные были выпущены на свободу. А к тому времени в составе Ордена насчитывалось 15 тысяч рыцарей и 45 тысяч сержантов. Куда делись остальные? Потом. Король Франции затеял этот процесс с целью завладеть несметными богатствами Ордена. Но в результате не получил  практически ничего. Куда делся знаменитый флот тамплиеров, насчитывавший 17 больших судов и 34 галеры? Этот флот имел монополию на хождение по Средиземному морю. Сейчас мы знаем, что 8 больших судов и 5 галер дошли до Англии и там искали убежище. А куда делись остальные? Потом, откуда у тамплиеров было так много серебра, что практически они одни снабжали всю Европу чеканенной ими серебряной монетой? И потом, после 1307 года в истории Европы есть только две точки, где неожиданно всплыли огромные денежные запасы, казалось бы, неоткуда. Это Англия, и начало военных действий  против Франции. И это Москва Ивана Калиты, что не только откупился от Золотой Орды, но и провел целую серию различных дорогостоящих операций по объединению земель вокруг этого, тогда совершенно никем не признаваемого городка. А потом, до этих событий, неожиданные походы Бату хана, пусть и потомка знаменитого Чингиза, но тоже очень дорогие по денежным затратам, тебя не настораживают? Даже великий хромец Тимур по масштабам военных действий не идет в пример этой экспансии. Серебро в Европе не добывалось, месторождения в Германии, Чехии, России еще не были открыты. Серебряные копи Сибири, Африки, Центральной Азии, были либо также еще не открыты, либо истощены до предела. А Батый одаривал преданных русских князей серебряными ярлыками, разрешающими занимать тот или иной стол,  в человеческую ладонь величиной. И только у тамплиеров было этого серебра много. Так много, что та тонна, что они вывезли из Палестины, была просто песчинкой среди их несметных богатств. Вот вопрос. Откуда у них было столько серебра?
     И последнее. Орден рыцарей тамплиеров был создан не только для охраны и сопровождения паломников, но и для сбережения христианских святынь храма Соломона в Иерусалиме. Они поэтому и назывались рыцарями Храма. Хороши защитники святых мест, в одном из его залов ими была устроена самая настоящая конюшня. Даже охраняемые ими паломники возмущались, видя такие их действия. Существует легенда, скорее всего придуманная самими тамплиерами, что во время раскопок в этих святых развалинах ими была обнаружена тайная комната, где хранился Ковчег Завета, Святой Грааль и Копье Лонгина, и они вывезли эти святыни в Европу, где спрятали в надежном месте. Причем, что интересно! Во многих сказаниях, легендах, средневековых хрониках прослеживается мысль о том, что чаша с кровью Христа и копьё Лонгина, обагренное его святой кровью, составляют якобы одно целое и не могут существовать друг от друга отдельно. Именно об этом говорит фреска на стене грота, находящегося под замком Монреаль де Со во Франции, в департаменте Арьеж. Изображение это, по всей видимости, сделано катарами, что распространили своё учение на весь юг Франции, и против кого французский король объявил новый крестовый поход, что продолжался с 1208 по 1244 года. Фактически тамплиеры придерживались нейтралитета в этом вопросе, хотя много рыцари Храма принимали инкогнито активное участие в боевых действиях на стороне Раймона VI, графа Тулузского, что возглавил сопротивление населения Оквитании французскому королю. 
     Но, даже не смотря на все это, скажи мне Петр, только честно. Как ты думаешь, стали бы хранить иудеи в своем святилище предметы, как-то связанные с тем, кого они дружно послали на страшную казнь? Причем хранить в течение целой тысячи лет? Ну, Ковчег Завета, куда ни шло. Но чашу и копьё – это нонсенс. Эти предметы никак не могли быть священны для  верующих в Яхве, как единственного бога на Земле. Тем более что Христос имел неосторожность провозгласить себя сыном бога, новым царем иудейским и хотел храм отца своего стереть с лица земли и за три дня построить новый. Нет, ты как хочешь, а я этому не верю. Тогда возникает новый вопрос. Откуда же всплыло это копьё потом? Да и вообще, что это такое? И потом, если они, эти два предмета, как-то связаны друг с другом, то где чаша?
     И вот еще что. Сама структура Ордена тамплиеров очень напоминает структуру уже давно существовавшей на востоке, а именно в Персии, организации религиозных фанатиков, что звались ассасины. Есть предположение, что первые тамплиеры заключили с главой этой организации тайный договор и проходили обучение. Как сейчас бы сказали, в его учебных центрах. Но тогда, как и сейчас, за все надо было платить, а чем могли заплатить тогда бедные, как церковные мыши, рыцари? Может теми артефактами, что нашли они в развалинах Иерусалима? Может копьём и чашей? Ну, нашли они какой-то наконечник копья, нашли какую-то красивую чашу, а почему не выдать их за священные для христиан предметы? Ведь этим подлогом тогда занимались все, кому не лень. А вдруг они попали, сами того не подозревая, в «десятку»? Может такое быть? А почему нет! Я веду этот разговор к тому, что персидскую головную организацию ассасинов с их крепостью Аламут разгромили монголы, почти в то время, когда у них «гостил» наш Федор Ростиславович. А это уже след!
     Как видишь вопросов много, и на них мы будем искать с тобой ответы, мой дорогой. Где? Не поверишь, сам не знаю. Но это-то и интересно. Не правда ли?
     - Да, уважаемый Афанасий Лукич, ну и задачу вы мне обрисовали. Просто не знаю, что и сказать?
     - Не бойся. Мы начнем с малого. Решим сначала вопрос, почему Федор Ростиславович Чермный был причислен к лику святых? И что он делал в Золотой Орде в течение почти 15 лет с небольшими перерывами? И еще, что произошло здесь в 1290 году, когда убеленный сединами воин-князь вернулся на свой законный стол и кто ему помогал в возвращении княжеского стола?
     В это время хлопнула входная дверь.
     - Вот и Лорд вернулся. Не волнуйся Петя, у всех наших есть ключи от твоей квартиры. Это так положено в целях безопасности, - успокоила, встрепенувшегося было, Смагина Гриф: - Сейчас узнаем новости, а я быстро на кухню, кормить еще одного мужичка.
     В комнате между тем появился Лорд и по выражению его лица все поняли, что сеанс связи с базой прошел успешно и действия ярославского филиала были руководством одобрены.
     - Ух! И проголодался же я, - произнес Лорд, потирая руки, и, потянув носом, добавил: - А вы тут картошечку с мясом потребляете. Это крайне не честно с вашей стороны.
     Но Гриф уже была за его спиной с подносом в руках. Она ловко обошла его. И на столе появилась тарелка с дымящейся картошкой. Вслед за ней, последовали  салатница и несколько блюдец с  ветчиной, сыром и колбасой. Петр заикнулся, было насчет коньяка, но девушка просто сказала:
     - Фалангеры не употребляют спиртного. Давай, Лорд, садись и покушай, а все остальное потом. Тебе чай, кофе?
     - Мне, дорогая Гриф, только приготовленный тобой кофе, только приготовленный тобой! – со значением в голосе сказал тот, усаживаясь за стол и приступая к трапезе.
     Несколько минут за столом царило молчание, но потом видимо сам «премьер фаланги» не выдержал и стал выдавать информацию в процессе еды.
     - Всем большой привет от наших «брянских волков». Работой, что мы проделали на нулевом этапе, довольны, но желают ускорить её в некоторых вопросах. Поэтому к нам срочно выезжают Самсон Соломонович и Голлем. Первый решить все юридические вопросы и по вашему, Петр, оформлению, как сотрудника концерна, а второй по душу вашего «подснежника». Вы, Петя и Гриф, оказывается, великое дело сделали, что спасли его. Голлем, а он присутствовал при разговоре, чуть не надорвался от счастья, словно вы ему родственника нашли. Так меня проинструктировал, как себя с ним вести, что просто не знаю, что делать. Но отдельный номер-люкс в гостинице я уже снял. Честно скажу, из его слов я очень многое не понял, что-то про ауру серебрянную он говорил, о монастырях, о предопределении и так далее. Завтра к вечеру приедет и все сам расскажет. Да, я просмотрел сводку за сегодня по происшествиям в городе. Авария в районе Юбилейной площади имела место, и женщина в тяжелом состоянии отправлена в больницу. Вот так!
      Насчет «списков» монаха Авеля Тор сказал следующее. Он прекрасно помнит этот момент. Да его родители, твои бабушка и дедушка Петя, в 1934 году, летом, получили посылку из Тобольска. Тор как раз готовился к поступлению на московские курсы ГУГБ. Он так же помнит, что в посылке, кроме кедровых орехов и сухих грибов, была шкатулка из темного, очень приятного на запах дерева. В ней лежали какие-то бумаги, исписанные красивым с виньетками подчерком. В семье долгое время по вечерам шли разговоры об этих бумагах. Отец Тора предлагал отдать их властям, мать настаивала на том, что необходимо исполнить волю Леонида Денисовича и отдать эти бумаги церкви. Как решилось дело, сам Тор не знает, потому что уехал в Москву. А вот зацепку дал. У твоей бабушки, Петр, был двоюродный брат,  Миронов Константин Михайлович. Это его мирское имя, а вот, как священника, его звали – отец Павел и служил он в Федоровской церкви. Был он почти на двадцать лет младше твоей бабушки, так что вполне возможно, что он еще жив. Тор сказал, что, скорее всего, победила в этом семейном споре мать. Отец всегда её слушался, в любых вопросах. Поэтому поиски «списков» надо начинать с Федоровской церкви.
     На базе все идет своим чередом. Лада пошла на поправку. Мышка все еще в коме, но у Ветлугина появился новый психотерапевт – Борисов Юрий Степанович.
     Лорд неожиданно замолчал и вопросительно посмотрел на Смагина.
     - Юрка?! – неожиданно хрипло выдавил из себя тот.
     - Да, Петя, ваш боевой друг и соратник. Он передает вам большой привет и номер своего сотового телефона. Вот, потом позвоните. Так вот, этот Юрий Степанович предложил с помощью Лады вывести Мышку из комы. Сейчас эту операцию они и готовят. Надежда есть. Еще, они обнаружили двоих из тех троих, что напали на Ларса. Один умер, а второй жив и содержится в нашей клинике под экраном. Пока результатов нет. Лечат. А более подробно Голлем по приезде расскажет. По Крапивину я получил зеленый свет. Так что если вашего протеже, Петр Владимирович, устроят наши требования и моральные установки, то бога ради, хоть сегодня мы заключим с ним договор. Вот и все, господа. Как вашего «подснежника» зовут?
     - Семен Акимович Сперанов, - ответил Смагин.
     - Поднимайте его. Нам пора ехать. Время уже позднее. А вот завтра, если не возражаете, и здоровье позволяет, начинайте работать с Афанасием Лукичом, - отдал распоряжения Лорд, поднимаясь со стула.
     Семен собрался быстро и не задавал лишних вопросов. Он словно понял, что судьбу его решили эти внимательные и заботливые люди, и одно это вполне устраивало его. Чувство незащищенности, что постоянно тревожило, словно старая рана, прошло. На смену ему в душе постепенно стало укрепляться ощущение надежности и, самое главное, понимания его сути окружающими людьми. Пожалуй никогда в своей жизни он не испытывал такого покоя. И только за это Семен Акимович готов был выполнять любые требования и просьбы новых друзей, даже не задумываясь ни на минуту в правильности принимаемых им самим решений. На прощание он крепко пожал руку Петру и вспыхнул, как светофор красным цветом, когда Гриф поцеловала его в щеку. Смелов пожелал спокойной ночи, заверил, что завтра позвонит в десять часов и, обняв Сперанова за плечи, покинул вместе с ним квартиру Петра. Лорда уже не было.
     Смагин запер дверь и повернулся. Гриф стояла рядом и смотрела на него. Черные омуты глаз завораживали и, словно магниты, притягивали к себе. Что в них было? Нежность, тепло, желание, любовь? Нет, для Петра это было не главное. Они, своей бархатистой темнотой, не отталкивали его, это и только это в настоящий момент имело значение. Он сделал шаг вперед и решительно произнес:
     - Лена, я еще в машине хотел сказать…
     Ладонь девушки, как и тогда, легла на его губы, прерывая фразу.
     - Подожди, Петя, подожди, - тихо произнесла Гриф: - Я прекрасно знаю, что ты хочешь мне сказать. Твои глаза мне это уже давно сказали. И я, как ни странно, испытываю к тебе примерно те же чувства. Но, понимаешь, я - фалангёр, я – боевая машина, правда, снабженная интеллектом на уровне 104 IQ, а также всем набором человеческих  достоинств и недостатков. В течение нескольких лет в меня усиленно вкладывали опытные учителя знания совершенно не свойственные женщине. Меня учили не беречь любя, а убивать защищая! Я умею обращаться с любым оружием и знаю 54 способа убить человека, не имея  оружия при себе. Я умею работать в боевом режиме на уровне «берсеркер» в течение нескольких часов. Моё аналитическое и логическое мышление настроено на уровне инстинктивных рефлексов только для анализа боевой обстановки и принятия к действию единственно правильного решения. Причем все это я выбрала сама. Были и другие предложения со стороны концерна «EGO», но я решила вполне сознательно стать тем, кем стала. Как видишь, чисто женского естества во мне не очень много. И я сама не знаю, что со мной произошло в тот момент, когда я впервые увидела тебя? Я просто не знаю, имею ли я право на ответное чувство к тебе?
     Гриф потупила глаза и смущенно склонила голову. Во всей её позе отразилась целая гамма чувств. Здесь была и растерянность оттого, что она только что сказала, и испуг в предчувствии  ответных  слов Петра. Здесь была и обреченность признавшегося в неблаговидном проступке школьника, ожидающего совершенно справедливого наказания. Здесь был и страх человека неожиданно оказавшегося  перед разделяющей его судьбу чертой. Сзади все знакомо и привычно; впереди неизвестность,  влекущая к себе своей загадочностью и непредсказуемостью. Но твой шаг через эту черту во многом зависит от кого-то другого. И пусть этот другой очень дорог тебе, дороже всех богатств мира, но ты прекрасно сознаешь то, что он может и не позвать тебя за собой, потому что ты сама наверно так бы и поступила. Но ты хочешь, очень хочешь, чтобы тебя позвали перешагнуть эту роковую черту, и в тоже время боишься этого. Ибо тот груз обязанностей, что ты по своей воле возложила на свои плечи, лишает тебя права делать этот шаг.
     Надеждой, колеблющейся на острие меча, полыхнул взгляд девушки, брошенный украдкой на Петра. А тот стоял как вкопанный, почти физически ощущая ту боль, что в настоящий момент испытывала Гриф. Наконец он вздохнул полной грудью, словно перед прыжком в воду, и так же тихо, как  Лена, произнес:
     - Я все же скажу, хоть ты это и знаешь. Я люблю тебя и прошу стать моей женой. Ты согласна?
     Девушка резко вскинула голову.
     - Но, Петя…
     - Я прошу ответить мне прямо «Да» или «Нет», - уже твердым голосом произнес Смагин, и желваки на его щеках вздулись буграми от внутреннего напряжения.
     Гриф сделала шаг и вплотную подошла к Петру. Этим шагом она переступила черту, что так негаданно перечеркнула её судьбу. Её позвали, и внутренне она была благодарна за это. Ладони девушки разгладили щека Смагина. Он непроизвольно обнял её за талию и словно удар тока пронзил все его существо.
     - И откуда ты взялся на мою голову, - полным счастья и теплоты голосом, еле слышно произнесла Лена, всем телом прижимаясь к тому, кто с настоящего момента становился её мужчиной.
     - Так «Да» или «Нет»? - прошептал Петр.
     - Да! – горячее дыхание девушки обожгло его губы, а последовавший за этим словом поцелуй, окончательно лишил рассудка.
     А где-то в недоступном для людского глаза пространстве одна из Великих Прях Судьбы поймала своими свободными передними конечностями две белесые нити и, полыхая разноцветными переливами глазного пояса, что говорило, о её радостном и счастливом состоянии, стала вязать узелок. Так было всегда и так будет и впредь! Нити судеб и жизней сходятся и расходятся, связываются в узелки и множатся от них. Жизнь во вселенной нельзя остановить ничем. Однажды зажженный её огонь в мироздании нельзя задуть одним напряжением легких. Он бессмертен, как и сама вселенная. Просто из одного качества жизнь переходит в другое. Ибо это основной Закон развития и движения живой природы, её основная целесообразность. И любовь – главное в этом Законе. Поэтому и горит глазным поясом, словно новогодняя ёлка Великая Пряха Судьбы. Ей оказана высокая честь, соединить две души, два сердца, две судьбы. И нет прекраснее долга у мыслящих, этих рабочих Мироздания, как производить на свет новых работников, новых стражей мирового порядка, новых хранителей жизни самой Вселенной.
     Узелок завязан, семя брошено, скоро одна квадриллионная часть мыслящей субстанции этой галактики даст новую нить судьбы. И это, счастье! Счастье для всей вселенной, всего мироздания. Так должно быть, и так будет всегда! Жизнь, не смотря ни на что, продолжается, и будет продолжаться вечно.

«МЕСТО,  ГДЕ  НЕТ  ВРЕМЕНИ»
    « Жизнь будет продолжаться вечно» - толи шёпот чей-то, толи шум в голове, толи ветер просвистел эту фразу, совершенно ей непонятную, совершенно не к месту кем-то сказанную и от этого ставшей чужой, холодной, быстро забываемой и раздражающе напыщенной.
    -Доктор! Доктор! Она открыла глаза!
     Звон в ушах. Кружится голова. Почему-то нестерпимо чешется правое колено. И вновь забытье, теперь больше похожее на сон.
     Стремительное падение вниз. При такой скорости должен свистеть ветер в ушах, но здесь нет ветра. Здесь нет ничего, только тьма, черная вязкая тьма. Но тебе не страшно. Это уже было. Да по-настоящему ты и не успеваешь испугаться.
     «БОМ!» - звучит в ушах гулкий удар колокола. И с этим ударом ноги чувствуют под собой твердую поверхность. Ты её только чувствуешь. В этой тьме не видно ни ног, ни рук, ни твоего тела, ни той поверхности, на которую ступили твои ноги. Они есть, сознание подсказывает это, вот и правое колено опять стало чесаться, но его самого не видно. Есть и поверхность, её шершавость ты ощущаешь своими ступнями, но ты не видишь этого. И холодные иголки страха начинают покалывать где-то в области солнечного сплетения. Болят глазные яблоки, настолько сильно ты напрягаешь своё зрение, что бы хоть что-то увидеть. Но напрасный труд! Всё погружено в черную темноту, что кажется плотной повязкой на глазах. А может это так и есть?
     Ты, не смотря на страх, что всё больше начинает овладевать тобой, подносишь правую руку к лицу. Вот правая щека, вот губы и нос. На руке пять пальцев. Большой. Указательный. Средний. Безымянный. Мизинец. Ладонь теплая, приятная. Пальцы, как разведчики, быстро ощупывают все лицо, одновременно такое знакомое и в тоже время совершенно неизвестное. Вот с середины левой щеки до самого виска тянется широкая полоска чужеродной материи, шершавой на ощупь и валиком вздутой по всему центру. Память услужливо подсказывает, что это. А это пластырь, которым закрывают незначительные раны на теле. Но ты разве ранена? Глаза инстинктивно закрываются, когда пальцы-разведчики приближаются к ним. Ты ощупываешь веки, брови. Все на месте, пока. Рука поднимается ко лбу и тут новое препятствие. Матерчатая лента, толстым коконом  покрывает лоб и всю голову. Это бинтовая повязка, а ты знаешь, что её накладывают уже при серьёзных травмах. Но почему? Что с тобой случилось? Вот этого в памяти нет. Хочется заплакать от бессилия, от этой темноты, от этого страха, что все упорнее и упорнее, напоминает о себе. Хочется вновь позвать маму, но тут сквозь пальцы ты замечаешь какое-то свечение. Далекую светлую точку. И ноги сами начинают движение вперед, к этой единственной звездочке в окружающем тебя мраке.
     Долго ли продолжается этот путь неизвестно. Ты не ощущаешь ни усталости, ни напряжения в движении. Звездочка постепенно становится пятнышком. Потом пятном. И, наконец, превращается в ярко освещенную со всех сторон, совершенно непонятно, как и чем, бревенчатую большую избу. Окна, украшены резными красивыми наличниками. На коньке двухскатной крыши, как раз над крыльцом, что словно притягивает тебя к себе, сверкает золотом петушок, сидящий на тонкой спице. Такие избы ты уже видела на окраине города Костелов, где живешь с папой и мамой. А вот петушок! Он словно прилетел прямо из сказки Пушкина, что так любил читать тебе перед сном папа.
     Страх проходит. Ты любуешься этим красивым флюгером, и чем больше вглядываешься в него, тем поразительней находишь это творение человеческих, а может и не человеческих, рук. Гордо вскинутая маленькая головка петушка немного наклонена назад, крылья слегка отстранены от тела, сама фигура словно устремлена вверх, к солнцу. Еще одно мгновенное, и чуть загнутый клюв раскроется, сама головка рванется вперед, словно помогая вырваться на волю оглашающему окрестности призывному кличу, что приветствует восход животворного светила. Каждое перышко, каждая деталь фигуры выписаны с такой четкой пунктуальностью и мастерством, что сам петушок кажется живым, лишь замершим на мгновение перед своим обрядом поклонения солнцу.
     «БОМ!» - раздается, вместо петушиной трели, удар  колокола, и дверь избы бесшумно открывается, приглашая тебя зайти в дом. Ноги опять сами, помимо тебя, устремляются к открывшемуся проходу, и ты переступаешь порог.
     Насколько знакомо тебе наружное убранство этого деревянного дома, настолько поражает тебя его внутренний вид. Сеней нет. Сразу за дверью перед тобой открывается, теряющаяся в темной дали, перспектива практически пустой комнаты. Три стены и потолок, выложенные мощными древесными стволами, ограничивают освещенное пространство. Задней стены не видно, она теряется в клубящейся серо-черной мгле. Нет ни предметов обстановки, ни окон, ни знаменитой русской печи. Все голо. Потолок, три стены и пол. Даже на полу нет ни коврика, ни дорожек, ни постеленных для вытирания ног тряпок. Все то, что ты видела снаружи;  окна, с резными наличниками и горшками цветов на подоконниках, здесь отсутствуют. Только стены, потолок, пол.
     В центре освещенного пространства комнаты стоит древний прядильный станок. Такой станок ты видела в Кракове, в археологическом музее, куда вы с мамой заглянули, знакомясь с этим дивным городом, пока отец занимался своими делами. К этому станку  от задней стены, а вернее из постоянно меняющей свои очертания бурой массы, что её представляет, тянутся многочисленные белесые нити. Те самые нити, что окружали тебя при твоем первом полете в то, прошлое  никуда.
     За станком сидит женщина. На ней расшитый золотом и серебром нарядный небесно-голубой русский сарафан. Её голову украшает высокий, сверкающий драгоценными камнями кокошник. Со спины определить возраст женщины очень трудно. Стан её строен, тонок и гибок. Шея в меру длинна и гордо поставлена. Руки, оголенные по локти, быстры и проворны. Но бросается сразу в глаза цвет кожи незнакомки. Он чёрен! Кто это? Негритянка? Но почему она в старинном русском наряде? И что вообще она здесь делает? Эти вопросы непроизвольно возникают в твоей голове, но особого удивления нет, есть только любопытство. Вот это-то любопытство и заставляет тебя идти дальше, все ближе и ближе к занятой своей работой, и, казалось бы, не обращающей на окружающий мир внимания, загадочной женщине. Вот открылось твоему взору лицо. Оно сосредоточено и внимательно. Толстые, слегка вывернутые губы не портят, а наоборот, украшают его. Нос прямой, с четко очерченными трепетными ноздрями, скорее римский, чем широкий африканский. И это первое несоответствие не портит внешний вид женщины, а добавляет очарования в её образ. Большие черные слегка на выкате глаза обрамлены густыми длинными ресницами. Высокий лоб гладок и лишь у переносицы залегла глубокая резкая складка, характеризующая меру сосредоточенности пряхи в данный момент. У кокошника отсутствуют височные украшения и поэтому взгляду открываются серебристые от седины, закрученные самой природой, пряди волос, что густым водопадом падают на щеки красавицы. И только это, если конечно серебристый не является природным цветом волос незнакомки, может говорить о значительном возрасте чернокожей пряхи в русском парадном сарафане.
     - Деточка, подожди немного. Я сейчас узелок один завяжу и мы с тобой поговорим. Уж больно ювелирную работку надо сделать. Хорошо? – раздается неожиданно очень красивый, мелодичный голос. Сначала ты не веришь, что в такой тональности можно говорить простые слова. В ней можно только петь, только петь прекрасные итальянские песни, что так любила исполнять мама.
     - Так хорошо, солнышко?
     Спазма сдавливает горло. Так звала тебя часто только самая дорогая женщина в мире, только твоя мать.
     - Хорошо, - наконец выдавливаешь ты из себя с большим трудом.
     - Ну и отлично. Сейчас я эту проблемку закреплю, а теперь для её решения вот здесь и здесь узелочки навяжу. Вот, как славно, как славно получается. Тут тебе и решение, тут тебе и ответ, тут тебе и нужное направление в дальнейшем движении вперед. Славно! Ну вот, сейчас я из настоящего и будущего выйду, и мы с тобой поговорим, - женщина резко и сильно хлопает в ладоши, и все замирает. Станок перестаёт  работать, нити прекращают своё вечное движение. Женщина удовлетворенно грациозно потягивается, как после продолжительной умственной работы, выгибает свою красивую спину и встаёт  с табурета. Она высока и стройна. Ты любуешься ею,  завидуешь её красоте и грации белой детской завистью.
     - Дай-ка, Лизонька, я на тебя посмотрю, - сказав это, она подходит к тебе и берет руками за плечи.
     Женщине  чтобы заглянуть тебе в лицо,  приходится присесть.
     - Да, дорогая моя, здорово тебе досталось. Головка не болит?
     - Нет, только кружится немного.
     - Это ничего. Это пройдет. Это все скоро пройдет, и ты снова будешь с мамой.
     - А папа?!
     - Он тоже будет всегда с тобой, но по ту сторону черты, дорогая моя Лизонька.  А знаешь что? Давай-ка мы с тобой, устроим праздник. Посидим, посплетничаем, выпьем и поедим, чего-то  вкусненького? А?
     Ты неожиданно для себя чувствуешь, что голодна и хочешь пить, поэтому киваешь головой.
     - Вот и прекрасно, вот и чудесно! – восклицает, вставая, женщина. Она поворачивается к одной из стен, вытягивает перед собой руки, одновременно щелкает пальцами обоих рук и разводит их в разные стороны. У стены мгновенно появляются длинный мягкий и удобный диван с  множеством различных по размеру подушек, а рядом с ним низкий столик на красиво изогнутых ножках, уставленный вазами с фруктами, с пирожными и разнокалиберные бутылки с напитками.
      - А теперь, дорогая и долгожданная гостья, пойдем, присядем и повеселимся   всласть, - широким жестом приглашает к столу женщина и, взяв тебя за руку, ведет за собой к нему.
     Диван необычайно удобен. Он словно сам живой и подстраивается под положение твоего тела. Пирожные настолько вкусны, что ты,  раньше кроме шоколада ничего из сладкого не признававшая, съедаешь сразу два, запивая фруктовым соком. Незнакомка тоже не отстает от тебя, видимо работа за ткацким станком сильно подточила её силы.
     Наконец, вы насытились и блаженно отвалились на подушки. В этот раз ты начинаешь разговор первой, сытость  и непринужденность обстановки, придают тебе смелость.
     - Скажите, тётя, а как вас звать?
     - Ой! Прости, Лизонька! А я  и вправду, совсем забыла тебе представиться. Вот ведь старость не радость! – восклицает, всплеснув руками, прекрасная негритянка.
     - Нет, вы не старая. Вы очень красивая! – говоришь с оттенком тайной зависти ты.
     - Эх, Лиза! Видела бы ты меня в молодости и знала бы ты,  сколько мне лет? То наверно  так не говорила. А завидовать мне не надо. У меня все в прошлом, а у тебя все впереди. Уж кому, как не мне, тебе завидовать надо, - с грустью произносит женщина и задумчиво смотрит на тебя.
     - А тогда, сколько вам лет, - слегка наглеешь ты.
     - А вот это спрашивать у любой дамы просто бестактно. Мы имеем столько лет, на сколько лет  выглядим.
     - Извините, пожалуйста.
     - Ничего, я не обижаюсь. А звали меня когда-то Этереш Гуами Пифа. Потом просто Пифа. Какое-то время – Пифия, а теперь я зовусь - Одна  из Великих Небесных Прях Судьбы. Ты же зови меня просто Пифа, мне так проще и роднее. Хорошо?
     - Хорошо. А папу вашего как звали?
     Этереш Гуами Пифа некоторое время удивленно смотрит на тебя, потом произносит:
     - Этереш Батур. А это тебе зачем?
     - Можно я буду звать вас Пифа Батуровна, - ничего не подозревая,  говоришь ты.
     - Ха! Ха! Ха! – заливисто смеется негритянка: - Ой, моя прелесть! Ой, насмешила ты меня! Ой, не могу! Ой, спасибо!
     Ты удивлена. Ты не находишь ничего смешного в том, что только что сказала. Ведь это правильно, называть того, кто старше тебя, по имени-отчеству. Так тебя учили папа и мама. Так должно быть, и поэтому для тебя очень странно и не понятно слышать такой радостно-счастливый смех твоей собеседницы. Но он сам по себе прекрасен. Он похож на звон множества серебряных колокольчиков, и их звуковая гамма настолько восхитительна, что твоё недоумение, в конце концов, сменяется сначала улыбкой,  потом слабой попыткой тоже влиться в этот каскад радости, а за тем  и твой серебряный колокольчик смело вплетается  в общий хор  праздничного веселья.
     Наконец Этереш Гуами Пифа вытирает слезы, выступившие на её прекрасных глазах, переводит дыхание и, отдышавшись, говорит:
    - А ты молодец! Быстро сообразила, что у нас имя собственное идет на последнем месте. Просто, молодец! А насмешила ты меня тем, что в дословном переводе на ваши языки имя моего отца звучит следующим образом: «Велик, хоть и мал». Это соответствует вашим пословицам: «Мал  золотник, да дорог», «Мал, да удал». А в просторечии моего отца звали просто: «Коротышка». «Пифа» же переводится, как «очаровательная», «прекрасная» и «сияющая». Вот и получается, что ты назвала меня «очаровательной коротышкой». И это мне показалось невероятно смешным.
     - Извините, я не хотела, - в растерянности произносишь ты.
     - Ну, что ты, не извиняйся. Я наоборот очень тебе благодарна. Если бы ты знала, как давно я так не смеялась, то поняла бы, какой дорогой подарок сделала для меня этим своим каламбуром.  А ты просто прелесть!
     Пифа  грациозно садится и берет твою руку. Пожатие её нежно, ладонь бархатиста и тепла.
     -  И сила в тебе бурлит огромная. Невероятная и божественная сила, - тихо говорит она, смотря прямо в твои глаза, своими колдовскими бездонными колодцами: - Да ты просто клад, деточка! Твои папа и мама отдали тебе все, что имели и даже больше. Вот только на что пойдет твоя сила? Какие вопросы при помощи её будешь решать, созидательные или разрушительные? Каким путем пойдешь? Не прост будет твой путь, детка. Ох! Не прост. И нужен тебе на этом пути хороший наставник, друг, защитник. Такой, что бы понимал тебя, берег от беды и помогал в выборе решений. Твоя мама здесь тебе не помощница. Нет, на первых парах, она сыграет свою роль наставницы. Но уже через год, два её участия будет мало. Что же нам с тобой делать? Вот ведь неугомонный Мардук! Просила у него найти простого оракула, а он мне нашел настоящего Творца временной составляющей! И как тут быть теперь?
     - А кто это такой – Творец временной составляющей? – робко спрашиваешь ты.
     Красавица внимательно смотрит на тебя. Смотрит и молчит. По лицу видно, как она борется с собой, как она растерянна, словно неожиданно от твоего вопроса потеряла нить своих умственных рассуждений.
     - Право слово, я даже не знаю, как тебе это объяснить. Но попробую. Представь себе работу простой пряхи. Что она делает?
     - Ткёт полотно.
     - Правильно, моя красавица. Но если на полотне нужно создать какой-нибудь рисунок? То наверно вначале надо составить его эскиз? Возможно, окончательно он будет не похож на то, что задумывалось в начале. Это уже от творчества и искусства пряхи зависит. Но первоначальный вариант необходим для того, что бы было с чего начать. Ведь, правда?
     - Да.
     - Мы, Великие Небесные Пряхи, ткём матрицу текущего времени вашего мира и для того, чтобы она была жизнеспособной и прогрессирующей, нам тоже нужен определенный эскиз, определенная временная составляющая, которая как нерушимый закон должна быть выполнена при этой работе. Цивилизации должны развиваться постепенно и, по мере возможности, на одном уровне. Стоит только кому-то забежать вперед в своем развитии, в отличие от других, и гибель неминуема. Так случилось с Шумером, с Египтом, с Вавилоном, с государством древних иудеев, со Священной Римской Империей. Так произошло и с Россией, с твоей родиной, в настоящее время. Это очень трудная и ответственная работа. Мы сами не можем составить свой эскиз будущей матрицы. Нам его предлагает сама Гея, рождая Творцов временной составляющей. Это в принципе обычные люди, но несущие в себе основополагающий код столетий, а иногда и тысячелетий. Их деяния и творения определяют то основное направление, по которому должна развиваться та или иная цивилизация. Иногда они привязаны к конкретному месту, к конкретному государству. А иногда они имеют мировое значение. Такими Творцами временной составляющей были пророк Мухаммед, Иисус Христос, Заратуштра, Будда Шакья-Муни, Конфуций, Моисей и другие. Их временную составляющую поддерживали и проводили в жизнь пророки, апостолы, оракулы, ясновидцы. Вот на основании всего этого и творим мы, Великие Небесные Пряхи, матрицу мира.
     А изначально, еще до событий Великого Потопа, да и значительное время после него, Творцом временной составляющей мыслящих существ этой планеты была я, Этереш Гуами Пифа. Правда тогда и небесных прях было мало. Это сейчас нас миллионы. Есть семь уровней мастериц: планетарный, континентальный, религиозный, эпохальный,  государственный, региональный и самый большой индивидуальный. Людские судьбы представлены в виде, уже виденных тобой, белесых нитей. Но эти нити только с виду белесые, на самом деле они имеют огромное количество оттенков. Вот по этим оттенкам мы и вяжем свои узелки, стараясь получить ту цветовую гамму, которую задают для данной матрицы Творцы временной составляющей. Скоро и ты, войдя в силу по- настоящему, дашь нам своё видение будущего мира, которая станет определяющей в нашей работе.
     Конечно, не всё получается. Существует фактор случайности, иногда ошибается сама пряха, особенно это касается прях из самих мыслящих существ. Порой сама Гея под действием Великого Первозданного Колебания вносит изменения в уже сложившуюся структуру матрицы. Это и землетрясения, наводнения, бури, ураганы, смерчи, эпидемии, все те, как вы называете природные катаклизмы, что несут с собой многочисленные человеческие жертвы. Иногда в нашу работу вмешиваются оставшиеся на Земле боги, как тот же Мардук. Они тоже ведут свою игру и тоже пытаются построить тот мир, который более благоприятен им, порой совершенно забывая о человечестве в целом. Самое страшное это то, что их нитей судьбы нет в наших руках. И хотя мы их знаем и даже можем с ними встречаться, но не властны над их сущностями. Так же и Гея, знает о них, чаще они мешают ей, и она хочет от них избавиться, но ничего поделать не может. Злится, морщит своё тело, изрыгает огонь из кратеров вулканов, заливает свои просторы водой, а расправиться с ними не в силах.
     Работа трудная, кропотливая, но интересная. Прямо скажу, она мне по душе.
     - Пифа скажите, а что будет, если я не захочу быть Творцом временной составляющей? – неожиданно для самой себя прерываешь ты свою собеседницу.
     - Ты просто не сможешь этого сделать, моя прелесть, к твоему глубокому сожалению. В общей матрице мира у каждого мыслящего своё предопределение. Один должен принять мученическую смерть на кресте, чтобы начался новый виток в развитии цивилизации, и он примет её, как бы сам ни противился этому. Другому мыслящему, предопределено воспитать сына, будущего покорителя вселенной, и он воспитает его, что бы с ним не произошло самим. Третьей доверено провидением, родить будущего великого пророка, и, поверь мне, она родит его, даже оказавшись на необитаемом острове совершенно одна. Нет числа вариантам выполнения предопределенного.  Мы для того и существуем, что бы каждый мыслящий прямо или косвенно выполнил свою миссию за время своей жизни. А говорит нам об этом та расцветка нитей судьбы, которую они приобретают уже впервые годы жизни мыслящего существа. Конечно, в некоторых вопросах существуют исключения. Людям дано право самим выбирать свою судьбу и творить её. Нет такого положения – этот будет гением, этот знаменитым ученым, этот великим полководцем, а этот жестоким тираном. Практически от рождения все на первом этапе равны по своим возможностям. Конечно, генная наследственность играет свою роль, но если взять все в целом, то шансы у всех равны. Порой дети кровавых разбойников становятся проповедниками милосердия и божественного прощения.
     Все зависит от множества факторов: окружающей среды и общества, исторической действительности и от развития способностей к познанию мира. Но каждому, так или иначе, дан шанс претворить в жизнь то, что ему предопределено. Одни используют его, другие нет. Человечество с момента своего зарождения бьётся над ответами  на  вопросы. Кто мы? Зачем существуем? В чем сама суть нашего существования? Что я, я сам, должен сделать в этом, таком не простом, мире? Одни находят эти ответы, другие нет.  Но даже те, кто так и не находят себя, принимают участие в творении матрицы истории мира. Таким мыслящим у нас отведены второстепенные, эпизодические роли. И ты знаешь, их большинство. С тобой все проще. Один раз в  столетие на планете рождается индивид, который в своей карме несет код будущего. Это словно ствол дерева, словно основная нить в трикотаже, словно краеугольный камень в строительстве здания, словно печь,  от которой надо плясать. Это основа основ в создании матрицы исторического процесса. В настоящий момент этим индивидом являешься ты, моя прелесть. Ты несешь в себе код будущего столетия, и, беря твою карму за основу, мы, Великие Небесные Пряхи, будем осуществлять свою работу. Поэтому от самой тебя мало что зависит. Все уже предрешено, и у тебя нет в этом  права выбора.
     Повисает гнетущее молчание. Ты чувствуешь, как к глазам подступают слезы, от суровых  слов негритянки. Она уже не кажется тебе доброй и нежной. Да и в самом облике Великой Небесной Пряхи Судьбы появляются жесткие черточки, властные тона и твердые складки. Ты чувствуешь себя маленькой зверюшкой, неожиданно попавшей в расставленные охотниками силки. Ты мечешься в разные стороны, но только всё туже и туже затягиваешь на себе нити сети.
     - Как же так, нет выбора? Вы же сами говорили, что любой человек на земле имеет его.  И потом, раз  положенное этим самым предопределением  все равно свершится в обязательном случае, так, причем здесь право выбора? И еще! Папа говорил мне, что  карма у человека начинает формироваться к 18-20 годам. А мне только  одиннадцать исполнилось. Так какая из меня может быть «временная составляющая», скажите,  пожалуйста? И последнее, не проще ли будет с вашей стороны все просто рассказать людям. Все что будет, и что им надо делать, что бы это, например, свершилось, а это нет. Мне кажется, вот это и будет настоящее право выбора. Разве не так? – с трудом говоришь ты.
     Глаза Пифы вновь блестят теплыми огоньками, а мягкая улыбка прогоняет  с её лица жесткое выражение. Она уже не строгая наставница, а добрая и заботливая учительница.
      - Ты все больше и больше мне нравишься, Лизонька. Папа и мама очень много в тебя своих сил вложили, надо это прямо признать. Я и не надеялась на то, что ты сможешь хоть десятую часть понять из моих объяснений. А ты смотри еще и предлагаешь что-то, и споришь со мной. Нет, как не крути, а ты истинный Творец временной составляющей. И не перечь мне.
     Понимаешь, предопределение в глобальном случае, да, свершится неукоснительно. И его все почувствуют сразу. Но в частном, это может произойти и совершенно незаметно для текущего времени, или наоборот быть очень заметным, но обыденным  для большинства. Скольким людям на протяжении веков падало на голову яблоко? Ни счесть! Но только Исаак Ньютон вывел из этого закон всемирного тяготения. А, об истинном значении этого закона, человечество начинает понимать лишь в настоящее время. Историю творят именно те, кто познал своё предопределение. А сами мыслящие узнают о значении этого порой через сто и более лет. Причем человек в настоящий момент не всегда  осознает, что же он творит, да и окружающие его люди, чаще не понимают его. И лишь по истечению определенного срока начинает вырисовываться картина чего-то нового, прогрессивного, светлого и жизнеутверждающего или прямо противоположного первому; что-то тёмное, страшное и мерзкое. Конечно, ты права, Самое простое это взять и предупредить человечество. Но как? И послушает ли оно это предупреждение? Вот тебе пример подобного.
     В конце вашего 18-го века Великое Первозданное Колебание дало небольшой сбой, который должен был неукоснительно привести, возможно, к гибели всей цивилизации Геи. Картина рисовалась просто ужасная. Гибель цивилизации планеты, это, между нами говоря, и наша гибель тоже. Поэтому все силы были брошены на то, что бы её избежать. Инстинкт самосохранения нам тоже не чужд.
     Войны, эпидемии, хаос должны были захлестнуть  всю Гею. И что самое страшное, карма Творца временной составляющей на девятнадцатое столетие тоже не сулила ничего хорошего. Тогда по моей просьбе Иштар, это еще одна из тех богов, что остались  на Земле, нашла для меня оракула, деревенского парня Василия Васильева, и я вложила в него всю возможную картину развития мира почти на три столетия вперед. Теперь  вижу, что немного перестаралась с этим, но тогда время было дорого и особо щадить бедного паренька не приходилось. Мне нужно было предупредить Россию, за которую несу  ответственность, и это было сделано. Паренек стал монахом, получил первое имя в иночестве Адам и написал первое пророчество. И что ты думаешь? Его заключили в крепость под стражу. Первое предсказание сбылось, как и положено. Но и после этого мой оракул остался в заточении. Ваш царь Павел I освобождает Адама и беседует с ним. Тот описывает ему всю будущность династии Романовых,  до Николая II включительно. Тот все аккуратно записывает, но о себе не спрашивает, а монах не говорит. Василия отпускают и вновь подстригают в монахи, теперь под именем Авель. Он пишет новую книгу пророчеств, потому что не может хранить это в себе. Дар пророка страшен тем, что всегда рвется наружу. Этот дар словно разрывает тебя на части, пока находится в темнице твоей сущности. Но теперь Авель пишет и о судьбе бедного Павла. И опять каземат Петропавловской крепости. Павла убивают. Авеля  переводят в Соловецкий монастырь без права передвижения. Там он пишет третью книгу о войне 1812 года и восстании декабристов. Книга доходит до императора Александра I, и моего оракула сажают в монастырскую тюрьму. Предсказание сбывается в который раз полностью. Сбой Великого Первозданного Колебания достигает Гей. Его основной удар приходится как раз по территории России. В небе висит комета, предвестница страшных событий, на столе императора лежат уже проверенные временем пророчества, но никто ничего не делает. Наполеоновская армия пересекает Неман и входит на территорию России. Сапоги французских, польских, итальянских солдат топчут русскую землю, как до этого они топтали земли Европы. Есть от чего опустить руки. Понимаешь, все сделано для того, чтобы предотвратить зло. Но сами люди все поворачивают так, как они хотят, а не так, как им советуют.
      Очень давно на одном из заседаний Вселенского Трибунала, который судил первых богов Геи, один из председательствующих так сказал в оправдание их действий: «Что бы тут не говорилось, но истина очевидна. Слияние планетарного, божественного, естественного и искусственного привело к тому, что совершенно неожиданно в мировом пространстве появилась новая мыслящая раса. И я бы охарактеризовал её, как расу «Сквозь тернии, к звездам!» Само это говорит в пользу усилий тех, кого мы сейчас судим».  Другими словами, создавать трудности и преодолевать их героически без чьей-то помощи главная особенность вашей цивилизации. И в некоторых случаях, я Великая Небесная Пряха Судьбы, просто склоняю голову перед вами всеми.  Вы способны выбирать, и вы выбираете не самые легкие дороги. А разве это не есть истинный  выбор мыслящих существ?
     А двадцатое столетие?!  У сбоя Великого Первозданного Колебания оказался очень сильный откат. И он тоже весь пришелся на Европу и Россию, небольшая волна прошлась по Японии.  К тому времени бедный монах Авель уже скончался, но предсказания его сохранились. И опять на них никто не обратил внимания. А там было все расписано. Нет, люди сами боролись со злом и победили его. И это опять право выбора. Конечно, мы помогали, что было сил. Такого напряжения, как в то время, я не испытывала со времен походов Чингиза, Хана Бату и Тимура. Боги-изгнанники тоже трудились, не покладая рук. И опять все в основном решили сами люди. Монах Авель с честью выполнил свою миссию на этой земле, не смотря на то, что его предсказаниям, так и не придали значения. И только  сейчас начинаешь понимать основной смысл этого. Мои действия были предопределены самим сбоем Великого Первозданного Колебания и ответом на него самой Геи. Она тоже по-своему спасалась от гибели. Земля сама подсказала мне мысль о создании оракула. Но первая, вторая, третья и четвертая книги его предсказаний это только прелюдия. Это только начало пути, поэтому все так и получилось. Главное в пятой книге. Первые четыре служили просто доказательством жизненности его пророчеств и готовили людей к безоговорочному  принятию его главной, пятой книги. Но что в ней не могу сказать. Понимаешь, забыла. А может, и не помнила. Ведь, когда вкладываешь в оракула видения картины мира, находишься в трансе и иногда от желания дать что-то большее забираешься так далеко, что потом об этом очень смутно вспоминаешь, или не помнишь вообще. Но книга есть и её надо найти. В ней ты узнаешь и о своем предопределении.
     Вот тебе пример свободы выбора при свершении того, что предначертано. Я уже говорила, что вариантов претворения в жизнь предопределенного не счесть. Прошлый Творец временной составляющей оставил нам такой затейливый рисунок на уже практически прошлое столетие, что мы долго не могли понять его. И лишь сейчас, когда вся картина близка к завершению, мы только начинаем видеть и чувствовать её. Человечество прошло большие испытания, и его ждут великие перемены. Признаюсь, мы с потаённым страхом ждем от тебя проекта матрицы. Если твой предшественник задал нам такую задачу, то чего  можно  ждать  от тебя?
      - Но я не хочу этого!?- неожиданно вырывается криком из горла.
     - Правильно. А кто хочет? Может быть, ты думаешь, я хотела стать пророчицей? Да, хоть за все богатства мироздания, не хотела. Но бывает так, что наш выбор практически не зависит от нас самих. Тебя, моя дорогая, никто заставлять не будет. Как ты решишь, так тому и быть. Это есть закон мироздания и его нарушать, никому не позволено. Все совершится помимо твоей воли. Ты даже не почувствуешь, что дала нам эскиз матрицы. Твой предшественник тоже, даже в мыслях, не мог себе этого представить, да и не представлял. Он был великим поэтом, страстным революционером, боровшимся за свободу и независимость своей прекрасной страны, «величайшим мыслителем нашего времени», как назвал его Ромен Роллан, «Голосом, в котором воплотилась душа Индии», так характеризовал его Рабиндранат Тагор. И в тоже время для нас он был Творцом временной составляющей.
     - Как его звали? – тихо спрашиваешь ты.
     - Его звали Шри Ауробиндо.
     - Я такого не знаю.
     - Да, его в России мало кто знает. Творцов временной составляющей избирает сама Гея. Она их, скорее всего, и создает.
     - Скажите, Пифа. Вы всё время говорите о нашей планете, как о живом существе? Это разве возможно?
     Негритянка очень внимательно смотрит на тебя. В её взгляде недоумение и растерянность. Складывается впечатление, что она просто не понимает этого вопроса.
     - А разве ты думаешь иначе? – наконец спрашивает осторожно она.
     - Ну, я право не знаю, но  огромный шар в космическом пространстве как-то  не похож на живое существо, - в тон собеседнице, тоже с осторожностью, отвечаешь ты.
     - Слушай, дружок, а ведь я как-то упустила самое главное в нашем разговоре. И это главное заключается в том, что ты можешь воспринимать меня, как плод своего воображения, как спасительную  фантазию своего вышедшего из коматозного состояния сознания, как простой бред, перегруженного болью и жаром воспалительных процессов,  мозга.
     Она вопросительно смотрит на тебя. А ты молчишь, потому что именно так и воспринимаешь все происходящее с тобой, какой-то еще окончательно не осознанной, десятой долей своего разума. Это как во сне. Ты падаешь с обрыва, дыхание перехватывает, страх рвется с криком, а что-то спокойно шепчет тебе: «Не бойся, ты просто спишь. Сейчас проснешься, и ничего этого не будет».
     - Так! Понятно! Значит, ты видишь меня во сне? Хорошее дело!
     Пифа огорчена. Она что-то сосредоточенно думает. На лбу пролегла глубокая складка.
     - Ты знаешь, а ведь я ничем тебе не могу доказать своего существования на самом деле, и этого места, и этого дома, и этого станка, - наконец говорит она: - А диван, на котором мы с тобой сидим, и нити, что тянутся неизвестно откуда, вообще невероятны и фантастичны  в твоём, деточка, мире. Магия и волшебство! Виртуальная сказка – не более! И  для тебя в реальности этого не существует. Ну и что же нам с тобой делать в таком случае?
     - Я не знаю.
     - Вот и я не знаю, как можно одиннадцатилетней девочке объяснить теорию пространственно-временных «карманов»,  принцип существования живого и мыслящего существа, как единой колебательной системы с Великим  Первозданным Колебанием? Что такое само Великое Первозданное Колебание и какую роль оно играет в нашей галактике? Что любое живое существо есть устойчивая колебательная система,  частота и интенсивность которой определяют степень мыслительных процессов, а, следовательно,  разумность того или иного объекта? И многое, многое другое, то другое, что еще только предстоит открыть и доказать вашим ученым в далеком будущем, если конечно ваша цивилизация достигнет его. Ты в полном праве мне не верить и думать, что это все красивый, сказочный сон. Так же и я не вправе настаивать на том, что все это существует на самом деле, все это реально. Просто сама реальность тут немного другая, еще не постигнутая человеческим разумом. И таких реальностей огромное количество. Вся вселенная это огромный спектр колебательных процессов. И каждому ритму этого спектра соответствует своя реальная составляющая. Кто такие ясновидцы, пророки, провидцы, маги, волшебники? Что такое телекинез, парамедицина, парадиагностика, телепатия, лозоискательство? Это люди, имеющие от рождения или приобретающие в течение жизни при помощи кого-то или каких-то конкретных обстоятельств, способности перестраивать основной ритм своей колебательной системы на определенные частоты, и это дает им возможность видеть, чувствовать и делать то, что не доступно другим людям. И непосредственное участие в этом принимает сама планета, сама Гея, частота и интенсивность колебательных процессов которой как раз и говорит о её разумности. Таких планет в нашей галактике много, и рождены они самим Великим Первозданным Колебанием. Для чего? Это вопрос вопросов. Например, мы, дети Могучего Союза двенадцати Планет, считаем, что создает их ВПК для познания сути вещей и самого себя. Ведь любому мыслящему существу для его дальнейшего развития необходима какая-то определенная среда, какое-то окружение, какое-то общество. Иначе само существование его в этом мире становится бессмысленным. В свою очередь сами планеты, для познания самих себя, создают мыслящих существ.
     -Так значит, мы произошли не от обезьян, а рождены самой планетой?- прерываешь Пифу ты и, смутившись от своей неожиданной для тебя самой вольности, чувствуешь, как кровь горячим потоком  опалила твои щеки.
     Пряха не сердится, она улыбается тебе доброй и нежной улыбкой.
     - С вами, моя дорогая, не всё так просто. Произошла целая цепь непредсказуемых событий, которые имели непосредственное участие в процессе вашего рождения. Ты в своё время о них узнаешь более подробно. Сейчас же я тебе скажу только одно. Человечество стало одновременно детищем Геи и нас, галактических странников и изгоев. В этот процесс также вмешались и те, кто шел по нашим следам и хотел расправиться с нами. Но если мы, как тогда думали,  улучшали это творение планеты, то они просто создавали себе покорных работников и рабов. В общем, получился невероятный коктейль. Такого наша галактика еще не знала. Именно поэтому вердикт Вселенского Трибунала был слишком мягок по отношению к тем, кто вознамерился стереть с лица Геи наши общие творения. Знак человечества в Таблицах Судеб мыслящих существ галактики – Животворящий Крест. Высший знак в этой иерархии. Поэтому ваша цивилизация до сих пор жива и её расцвет  еще впереди. И поэтому нам, оставшимся на планете и избежавшим судилища Трибунала, разрешено принимать участие в ваших судьбах и судьбе самой Геи. Вот почему я, Этереш Гуами Пифа, рожденная пинезийкой, то есть представительницей планеты Пинеза, от брака с горатом, представителем планеты Гората, в настоящий момент являюсь Великой Небесной Пряхой Судьбы планеты Гея и отвечаю за регион России.
     Пифа замолкает и внимательно смотрит на тебя:
     - Мышка, тебе хоть немного понятно из того, что я говорю?
     Горло опять перехватывают спазмы. Опять воспоминания об отце, который любил тебя так называть, тяжелой волной ударяют в берег твоего естества и парализуют на мгновение ум и волю. Но ты справляешься с этой слабостью и, стараясь не показывать своё волнение, говоришь:
     - Я понимаю все, но в это очень трудно поверить.
     - Конечно, конечно, моя дорогая! Кому как не мне знать, что это такое. Все понимать, но в тоже время не верить в то очевидное, что лежит за гранью познанного тобой мира. Когда я испытала на себе излучение «Посланника» и превратилась в пророчицу, то  долгое время не верила даже в то, что чувствовала сама. Но это все со временем пройдет. Сила, что таится в тебе, окрепнет. Знания принесут опыт. А твой наставник не даст тебе сойти с предназначенного пути. С ним будет и проще, и легче идти к истине.
     - Так кто же это? Кто мой наставник?
     - Вот и любознательность, старшая сестра познания, появилась. Я же говорила, что не ошиблась в тебе. Хочешь, я покажу тебе его?- смеётся Пифа.
     В тебе борются два чувства. С одной стороны, чисто женское любопытство, с другой – страх. А вдруг тот, кого увидишь, не понравится тебе. Но, в конце концов, первое побеждает, и ты говоришь тихо:
     - Хочу.
     - Тогда пойдем, - негритянка легко встает с дивана, протягивает тебе руку, и вы вдвоем подходите к ткацкому станку.
     - Вот смотри, - начинает показывать и объяснять Пифа: - Эта нить с зеленоватым отливом твоя. Я её с краю постепенно в центр веду. А вот эта с красной искрой твоего будущего наставника. Она немного ниже твоей, но уже значительно ближе, чем была раньше. Если хочешь его увидеть, возьми аккуратно её в руку и закрой глаза.
     Ты делаешь, так как говорит Пряха, и ледяные волны ужаса перехватывают дыхание. Перед тобой открывается необъятная горная страна. Снежные зубчатые вершины словно подпирают собой небо. Под ногами бездонная пропасть. Она страшна своей глубиной, от которой кружится голова. Острые каменные  пики, что хищно скалятся и тянутся к тебе из-под снежной белизны серо-коричневыми клыками, лишь добавляют ужаса в этот хаос. Так и, кажется, что еще мгновение и твоё такое хрупкое и беззащитное тело рухнет на их безобразную твердь.  Пряди молочного тумана стелются причудливыми завихрениями между ними, придавая картине нереальный, какой-то потусторонний вид. С ближайших вершин ветер срывает снежную крупу, и она словно развернутые знамена, стелется по воздуху.
     Прямо перед тобой на небольшой площадке стоят двое. Высокая красивая женщина в кожаной куртке с белоснежной меховой оторочкой. На ней черные брюки, заправленные в высокие массивные горные ботинки на шнуровке. Рядом с женщиной стоит юноша. Он обнажен по пояс. Руки его разведены в стороны, а улыбающееся лицо поднято к солнцу, что освещает всю его фигуру. Юноша словно совершает какой-то языческий обряд, обряд восхваления и поклонения дарующему жизнь светилу. Губы его что-то шепчут, глаза закрыты, на обнаженной груди на сыромятном ремешке висит православный крест, а рядом на блестящей металлической цепочке египетский анх. Ты знаешь это. Отец тебе рассказывал об этом магическом кресте, который долгое время был первым христианским крестом. Картинка начинает бледнеть. Дальние горные цепи размываться, и превращаться в бело-серые кляксы. В последний момент ты видишь на правом виске юноши яркое белое пятно, величиной с пятирублевую монету. Все пропадает, и ты вновь оказываешься в избе, возле старинного прядильного станка. Пифа осторожно освобождает белесую с красной искрой нить из твоей руки.
     - Хватит на первое время, моя прелесть. Хватит! Посмотрела и пока достаточно. Тебе еще вредно находиться долго в ирреальности. Ну, видела?
     - Да, видела. Женщину и… молодого человека, - с трудом подбираешь ты слова.
     - Хорошо разглядела? Понравился?
     - Да нет. Не успела разглядеть. Видела только белое пятно на правом виске, да египетский  анх на груди.
     - Ого! Ты и это знаешь?!
     - Мне папа о нем рассказывал.
     - Молодец твой папа, просто молодец. Тогда нам с тобой пора прощаться, моя дорогая Лиза. Время, отведенное для встречи, истекло, и дальше задерживать тебя в этой реальности я не имею права. На прощание хочу тебе сделать подарок.
     Пряха протягивает тебе точно такой же анх, что ты видела на груди юноши.
     - Носи его всегда на груди. Ты теперь знаешь своего наставника, а он тебя нет. Этот крест подскажет ему, кто перед ним. Заодно это будет и доказательством реальности того, что с тобой у меня происходило. Хорошо?
     - Да, я буду носить его обязательно.
     - Теперь слушай внимательно и запоминай. Вас на пути к истине должно быть семь человек. Через три земных года вы все встретитесь. Ты самое главное связующее звено в этой группе. Научись быть доброй, внимательной и все понимающей. Не давай проявляться таким чувствам, как зависть, нетерпение, зазнайство, эгоизм. Будь снисходительна к человеческим слабостям. Всегда помни, что люди в своей сути прекрасны, но не всегда их поступки говорят об этом. И будь очень внимательна к предложениям своего наставника. Он, конечно, еще сам молод, и ему тоже, как и тебе, еще учиться и учиться. Но он допущен к высшему таинству твоей реальности. Поэтому он Поводырь! Ты цемент! Исходя из этого и строй все отношения. По мере возможности мы будем помогать вам, но основную работу придется делать самим. К этому будьте всегда готовы. И последнее. Тебе дан дар самой Геей графически отображать то, что подсказывает тебе твоя  предопределенность в ясновидении. Научись пользоваться этим, научись расшифровывать свои рисунки. Это тебе очень поможет в будущем. Сама Гея будет говорить с тобой через них и наставлять тебя. Ну, пока прощай, красавица! Удачи тебе!
     Пифа наклоняется к тебе и нежно целует в лоб. Ты закрываешь глаза. Тебе приятно, а когда открываешь их …. «Мама!» - шепчут еще не  послушные губы.

«ТВОРЦЫ»
Горы к северу от долины рек Тигра и Евфрата.  До-Потопные времена.

      Когда пылающее око светила оказалось в своей высшей точке на небосводе, Нан  и Цоги подошли к  крутым отрогам горной цепи, что с севера гигантской и труднопреодолимой стеной ограждали долину.
     - Вот мы и пришли, - просто сказал флаг-офицер.
     Перед ними почти правильным треугольником в густую зелень кустарника вдавалась ровная как стол каменистая, похожая на язык гигантского чудовища, площадка, на которой ровным строем застыли два десантных кога и большой адмиральский катер. Нан  инстинктивно произвел примерный подсчет своих противников. Вывод оказался неутешительным. Каждый ког нес в себе одно десантное крыло. Это двадцать бойцов. Итого – сорок. Десять человек личной охраны адмирала, плюс – пять, шесть сопровождающих его приближенных. В общей сложности получалось пятьдесят пять активных единиц, что при любом стечении обстоятельств говорило о практической невозможности бегства и тем более боевого контакта. Счет явно был не в пользу Нана. Он внутренне подобрался и чисто рефлекторно тронул десантный пояс, единственное оружие, которое было у него  в настоящее время. Цоги явно заметил, в каком состоянии находится Нан. Он положил свою руку на плечо юноши и тихо произнес:
     - Не спеши, брат Син, не спеши. Еще раз говорю тебе, что с тобой просто хотят поговорить. А десантники в таком количестве нужны не для устрашения тебя, а для того, чтобы вашей беседе с Алалу никто не помешал. Ты же видишь, я даже не пытаюсь лишить тебя твоего последнего оружия. Хотя это по положению вещей должен был сделать в первую очередь. И я надеюсь, что у тебя не появится намерения применить его. А теперь идем. Нас с тобой уже ждут.
     Он слегка подтолкнул Нана, и они почти одновременно вступили на гладкую, словно отшлифованную, поверхность каменного языка. У адмиральского катера стояла группа, состоящая из трех человек. Больше никого на площадке не было видно. В центре этой группы возвышался сам  Алалу Эхерем Яхве. Белые просторные одежды, предназначенные для торжественных случаев, красиво колыхались под порывами теплого ветерка. Его Нан узнал сразу, хотя кроме голографического изображения в Таблицах Судеб не видел ни разу в своей жизни. К ним и направились шаман и разведчик. Соблюдая нибируанский дипломатический этикет, они в десяти шагах от группы остановились. Цоги, как подчиненный Алала, преклонил одно колено и склонил голову, а Нан, подняв перед собой руки раскрытыми ладонями вперед, торжественно произнес:
     - Да будут Великие Небесные Пряхи Судьбы благосклонны к тебе сияющий Алал Эхерем Яхве. Да ниспошлют они тебе достойного долголетия, великих дел и свершений!
     После этого разведчик, как младший по возрасту, тоже преклонил одно колено и опустил смиренно голову.
     - Пусть будут Великие Небесные Пряхи Судьбы благосклонны и к тебе блистательный Наннар. Сын достойного Энлиля и прекрасной  Нинлиль. Внук богоравного Ану  Ях   Тебир  Лу  Небиру, - раздался в ответ высокий голос Алала: - Твои дела, что впереди, да будут достойны уважения, свершения затмят собой звезды, а нить Судьбы будет бесконечной.
     Ритуал приветствия закончился. Нан и Цоги встали на ноги. Алал, оставив своих охранников у катера, подошел к ним.
     - Ну, здравствуй Наннар, здравствуй! – тепло произнес он, внимательно рассматривая разведчика: - Ты знаешь, мой выбор тебя, как  первого из Аттонов с кем я буду вести эти переговоры, кажется,  уже оправдал себя. Несмотря на молодость, ты вполне здраво смотришь на вещи. А это в настоящий момент самое главное. И это меня радует. Сейчас не время помнить старые обиды. Совсем не время! Но не буду забегать вперед. Где ты хочешь начать наши переговоры? Можно в моём катере, можно разместиться прямо здесь? 
     - Мне было бы удобнее начать переговоры здесь, - сдержанно проговорил Нан.
     - Прекрасно! Витар, будь добр, отдай нужные распоряжения, пусть сделают все необходимое, чтобы наши переговоры проходили на свежем воздухе. А мы с Наннаром  пока погуляем здесь, - вежливо попросил Цоги Алал и, взяв юношу под руку, медленно стал прогуливаться с ним по площадке.
     - Как здоровье твоего отца? – через некоторое время спросил он разведчика.
     - Благодарю вас, хорошо.
     - А твоя мать так же прекрасна, как о ней говорят?
     - Право, я не знаю, кто мог вам это говорить? Ведь моя мать родилась уже после вашего бегства с Нибиру.
     - Мой дорогой друг. Можно я так буду тебя называть?
     - Вы окажете мне честь.
     - Прекрасный ответ! Так вот, мой дорогой друг, с момента вашего появления в этой планетарной системе, мы знаем о вас все. Каким образом, говорить не буду, но информация идет к нам из надежных и проверенных рук. Не забывай того, что наш флот находится здесь уже восемь циклов, а ваш не разменял пока еще и первый. Из дальнейшего нашего разговора ты сможешь понять, почему для нас это так просто. А сейчас ответь мне вот на такой вопрос. Не смотря на мой отказ от трона Нибиру, твой дед все еще жаждет моей крови?
     - Я знаю только одно. Он ищет вас, ибо до тех пор, пока вы сами, или кто-то из вашего Клана Эхеремов Яхве не будет возведен в ранг Личного Виночерпия  Великого Владыки Чрева Нибиру, мой дед остается Узурпатором. А это ему не очень нравится.
     - Анахронизм! Великие Небесные Пряхи Судьбы! Какой анахронизм! Как был прав Эстер Шобскар Гомеш, что говорил о необходимости не только пересмотреть наши Законы, но и кардинально менять их. Именно они сковывают наш мир  Союза двенадцати планет. Именно они не дают нам сделать следующий шаг в развитии. И если бы не «Посланник» и Пифа с её пророчеством, мы бы совершили тот переворот, который уже давно необходимо было совершить.
     - Кто такой Эстео Шобскар Гомеш? В Таблицах Судеб я не встречал такого, хотя их чтение моё любимое занятие.
     - Дорогой дружок! Таблицы Судеб пишутся людьми, и пишутся они чаще всего в угоду тем, кто в настоящий момент стоит у власти. Поэтому то, что ты читаешь, во многом не соответствует истине. Это есть  разрешенная для народа история нашего Союза. Но существуют и секретные Таблицы Судьбы, которые ведут специально назначенные для этого тайные советники. Вот там и можно найти истину. Но эти Таблицы Судьбы доступны лишь правителям, да некоторым особо доверенным высокопоставленным чиновникам. Что делать? Эта политика тоже чистейшей воды анахронизм! Поэтому в тех Таблицах Судьбы, что ты читал, скорее всего, нет того, о чем мы с тобой будем говорить, нет там и упоминания о Эстер Шобскар Гомеше. А это был, лично для меня, великий человек. Он одним из первых провозгласил создание искусственной Нибиру, как координационного центра нашего Содружества, тупиковой ветвью в развитии цивилизации. Законы, принимаемые и диктуемые этим центром остальным планетам, при помощи силы, как политического давления, он назвал «тормозом в движении  к процветанию». А саму организационную структуру этого центра: «тугой сетью, что лишает нас выполнить своё предназначение, как мыслящих существ во вселенной». Эстер Шобскар Гомеш был моим учителем и наставником. И это он настоял на том, что бы я стал Великим Владыкой Чрева Нибиру. Видимо хотел с моей помощью спасти нашу цивилизацию, но тут появился «Посланник»….
     - Место для проведения переговоров готово, мой повелитель, - прервал Алала Витар, который  незаметно подошел к ним.
     - Вот и прекрасно! – неожиданно весело воскликнул Алал: - Что ж, пойдем Наннар, там нам удобнее будет вести беседу.
     Невдалеке от адмиральского катера люди Алала разбили походный десантный маскировочный навес, который служил хорошим укрытием от палящих лучей светила. Под навесом были поставлены два удобных кресла, небольшой, тоже походный, раскладной стол, на котором  уже стояли пара ваз с фруктами и бутыли вина, настоящего нибируанского вина. Один вид этих узкогорлых высоких сосудов темного стекла произвел на Нана  неизгладимое впечатление. От них веяло родным и близким. А душистый букет их содержимого уже ощущался на губах, языке, гортани. Конечно, горьковатый и обжигающий ял вполне мог сойти за пьянящий напиток, но он был лишен самого главного. Он был лишен самой процедуры поглощения и наслаждения этой процедурой. Крепость яла  диктовала употребление его одним быстрым глотком, за которым следовал болезненно- горячий взрыв в желудке, и лишь только после этого благодатное тепло разливалось по всему организму, поднимая настроение и туманя рассудок. А вино захватывало весь процесс в целом. Его дурманящий букет, чуть жгущая крепость и благородная терпкость сначала воспринимались губами, языком и нёбом и уже на этом этапе делало само употребление сродни получения небесной благодати. Легкое жжение гортани и пищевода и одновременное распространение тепла в груди восхитительно продолжали процесс дальше. А чувственный жар в желудке, что медленно и нежно разгорался под его воздействием, красиво завершал всю процедуру и возбуждал желание все повторить снова.
     Представив всё это, Нан ощутил, как рот предательски наполняется слюной, и, кося глаза, как бы этого не заметил Алал, смущаясь и краснея, как мальчишка, резко проглотил её.
     - Я вижу, ты давно не пробовал нибируанского вина, мой юный друг, - мягко произнес изгнанный Владыка: - Немного разочарую тебя. Наши запасы этого божественного напитка давно кончились, но на этой планете нами выведен новый сорт ягод «веселого наслаждения». И надо сказать, напиток из них не уступает по вкусовым качествам нашему отечественному. А букет запаха даже во многом превосходит его. Сейчас мы это и попробуем.
     К тому времени Алал и Нан уселись в кресла напротив друг друга, а Витар, выполняя обязанности виночерпия, налил благоухающую ярко-красную жидкость из бутылки в высокие хрустальные стаканы.
     - За удачу наших переговоров! – провозгласил тост Алал, и они выпили.
     Вино и в самом деле оказалось превосходным.
     - Я поражен! – только и смог сказать разведчик, полностью погрузившись в те ощущения, что он испытывал от глотка вина и находил их просто божественными.
     - Рад, что произвел на тебя впечатление. И это только небольшое наше достижение по сравнению со всем тем, что мы успели сделать здесь за восемь циклов, дорогой Наннар.
     - Спасибо за такой радушный прием, уважаемый Алал Эхерем Яхве. Но не пора ли перейти к главному? – учтиво, но твердо, сказал Нан, ставя пустой стакан на стол.
     - Ты прав. Пора перейти к главному, но сначала я коснусь немного истории, что бы тебе, мой дорогой друг, было легче понять и меня, и всех нас. Хорошо?
     - Я не возражаю.
     - Прекрасно! Итак, начнем. Из Таблиц Судьбы ты должен знать, что последним настоящим Великим Владыкой Чрева Нибиру был  Сахил из славного Рода Яшма, представитель планеты Катара, имеющей восьмой порядковый номер в Содружестве. По установленным правилам после его смерти этот пост должен был занять представитель Рода Аттонов. А конкретно, Мудрый Аншаргал, блистательный адмирал боевого флота Нибиру. Здоровье Сахила  угрожающе ухудшалось. Катарцы не отличались долголетием, да тут еще сказывалось ранение, что он получил во время улаживания конфликта между планетами - Веска и Тира. Все шло к тому, что скоро Верховный Совет Нибиру и Правители двенадцати Планет должны будут утвердить нового Великого Владыку Чрева. Вот этот момент и решил использовать мой учитель, Эстер Шобскар Гомеш, для  проведения революционных преобразований в политической жизни координационного Центра Содружества двенадцати планет. К этому времени в верховных эшелонах власти Нибиру  сложилась довольно мощная группировка его единомышленников, я уже не говорю о том, что все, без исключения, Правители планет Содружества были на его стороне. На тайном Совете меня предварительно избрали кандидатом на этот высокий пост. После этого Гомеш провел блистательные переговоры с Аншаргалом. Твой великий родственник поддержал идеи моего учителя и  заверил его в том, что не будет чинить препятствий и оспаривать результаты голосований Верховного Совета и Правителей планет при избрании Великого Владыки Чрева Нибиру. На  должность Личного Виночерпия он предложил твоего деда – Ану Аттона.
     Работа была проделана большая, перемены необходимы были всем, поэтому выборы закончились в мою пользу с сокрушительным счетом – сто шесть белых шаров против двадцати черных. Твой дед был избран Личным Виночерпием, что по законам Нибиру лишало Род Аттонов  претензий на пересмотр процедуры выборов. И на первых парах все шло очень даже хорошо. Мы наделили планеты Содружества более гибкими и демократичными Уложениями, расширили их права в вопросах торговли и предпринимательства, дали им возможность самостоятельно выбирать пути дальнейшего развития цивилизаций. Координационному Центру были оставлены лишь функции третейского суда, решение вопросов всеобщей обороны,  защиты прав и свобод, а также защиты положений Всеобщей Конституции Содружества двенадцати планет. Можно было казалось праздновать победу, но тут появился «Посланник».
     Скорее всего, того, что было до «Посланника» в тех Таблицах Судьбы, которые читал ты, нет.
     - Там сказано очень туманно о событиях вашего правления. Все дано так, что вы, пользуясь отсутствием  Аншаргала, путем вооруженного восстания захватили власть и под угрозой применения  паралитического оружия  заставили Верховный Совет и Правителей планет проголосовать за вашу кандидатуру.
     - Вот видишь, дорогой Наннар, истину в историческом процессе, как он бывает порой описан и даже снабжен документами, найти очень трудно, тем более, если писцы трудились над ним под пристальным присмотром верховной власти. Ну, а о «Посланнике» хоть есть, что ни будь?
     - Немного. В системе планеты  Патагосса появилось неизвестное тело шарообразной формы, которое по своим размерам и формам напоминало грузовой корабль  типа «Ковчег». Он был неуправляем и не проявлял признаков жизни. Два крейсера боевого флота Нибиру осуществили захват этого тела и высадили на поверхность десант. Проникнуть внутрь не удалось. Во избежание, каких либо, неприятностей было принято решение, придав  направление в сторону местного светила и сообщив  дополнительное ускорение, сжечь его на поверхности звезды. Что и было сделано.
     - Великие Пряхи Судьбы! Смотри, как все повернули! Одно хорошо, что совсем не стерли из памяти. Да, система планеты Патагосса. Да, неизвестное тело шарообразной формы. Да, два крейсера и десант на поверхность. Но вот дальше…. А дальше было следующее. Один бар десантного крыла, а это пять человек, проникли внутрь  шара. Что там произошло, нам стало известно от того, вернее от той, что осталась в живых. Сейчас я покажу тебе голографическую запись допроса десантника второго уровня  Этереш Гуами Пифа, это она чудом избежала смерти, которую приготовил шар для остальных и для себя.
     Алал Эхерем Яхве  положил на  стол  блестящую коробочку голографа и нажал кнопку воспроизведения. Из центра прибора к небу взметнулись зеленые лучи фиксаторов изображения, а между ними появилась сидящая на кресле девушка с туго забинтованной головой. На повязке в трех точках – виски и середина лба – виднелись кровавые кляксы. Девушка была бледна, напугана и растеряна. Об этом говорили, напряженность всей её фигуры, широко раскрытые, подернутые слезами глаза и сжатые, словно в предчувствии удара, плечи. Руки, до белизны суставов, с большой силой стискивали подлокотники кресла.
     Послышался голос невидимого человека, что, видимо, вел допрос.
     1-й голос – Пифа, успокойтесь. Вы среди друзей. Расскажите нам, что произошло с вами и вашими напарниками?
     Пифа  -  Кто вы? Мне страшно! Кто вы? Где Ленг? Где Брошур? Где Скант? Где Ольеф? Великие Небесные Пряхи Судьбы! Что произошло? Мне кто-то ответит на этот вопрос?!
     Девушка почти кричит. Видно, что она на грани истерики. В разговор вмешивается еще один человек. Голос меняется.
     2-й голос  -  Доченька, это я твой отец. Успокойся. Ты на моем корабле, и тебе здесь никто не сделает ничего плохого.
Пифа  -  Папа, почему ты здесь? Здесь страшно! Не надо папа! Уходи! Уходи, прошу тебя!
     Только сейчас Нан заметил, что девушка привязана широкими кожаными ремнями к креслу. Ими перехвачены лодыжки ног, запястья рук и талия.
     1-й голос  -  Я же говорил, что надо вводить препарат. Так мы ничего не добьемся. А ребят надо как-то вытаскивать из этой западни.
     2-й голос  -  Но это моя дочь!
     1-й голос  -  Я все понимаю командор. Все понимаю, но время не ждет. Что задумала эта штуковина нам совершенно непонятно. Впустила в себя пять человек, потом выплюнула одного. А теперь закрылась от нас защитным экраном совершенно непонятной природы. В её утробе остались четыре моих бойца. И если ваша дочь нам сейчас не разъяснит, что хочет от нас этот монстр, то вполне вероятно они могут погибнуть.
     2-й голос  -  Да, ты прав. Возможно, через мою дочь шар хочет установить с нами контакт. Не зря же он её «выплюнул», как ты сказал?  Хорошо! Вводите сыворотку.
     Девушку на некоторое время закрывает чья-то спина. Потом эта спина отплывает в сторону и пропадает. Теперь Пифа сидит с закрытыми глазами, лицо расслаблено, как и вся фигура, руки спокойно лежат на подлокотнике кресла.
     1-й голос  -  Вот теперь можно задавать вопросы.
     2-й голос  -  Так задавайте, Великие Пряхи Судьбы!
     1-й голос  -  Пифа, что случалось, когда ваш ког подошел к поверхности шара.
     Пифа  -  Поверхность шара состоит из огромных пятиугольных  плит. Она не однородна. Брошур очень нехорошо выругался. А  Ленг свистнул, когда одна из плит отъехала в сторону, открыв нам путь внутрь  «Посланника».
     2-й голос  -  Дочка! Почему «Посланника»?
     Пифа  -  Он сам себя так назвал.
     1-й голос  -  Подождите командор. Её нельзя путать вопросами. Действия препарата осуществляются упорядоченно, и любое опережение событий может вызвать амнезию предыдущего. Поэтому позвольте мне задавать ей наводящие вопросы?
     2-й голос  -  Извините меня Петрот. Право, я не хотел. Само как-то вырвалось.
     1-й голос  -  Ладно, пока надеюсь это не страшно. Пифа, что было потом?
     Пифа  -  Скант очень аккуратно ввел ког в открывшееся отверстие, и мы сели на площадку. Пластина встала на место. Сначала было темно, а потом зажегся свет.
     1-й голос  -  Что, из себя, представляла эта площадка, и что вы увидели в помещении?
     Пифа  -  Помещения не было. Мы висели в пустоте. Площадка представляла собой квадратную платформу и светилась сама. Все остальное тонуло во мраке. Через некоторое время началось движение. Зрением его определить было невозможно, но мы ощущали то, что движемся вместе с платформой. Сначала в горизонтальной плоскости, потом очень плавно перешли в перемещение по вертикали. Кроме платформы, кога и самих себя, мы ничего не видели. Это было настолько страшно, что Брошур выстрелил в поверхность под нашими ногами. От выстрела на ней не осталось и следа, но мы сразу были наказаны. Кратковременная сильная боль в районе ушных раковин. Так же нас наказали, когда мы попытались подойти к краю платформы.
     1-й голос  -  Сколько времени продолжалось ваше движение?
     Пифа  -  Не знаю. Сложилось такое чувство, что время остановилось. Его, словно не существовало. Мы собралось у кога, и Ленг приказал занять круговую оборону. А потом они стали исчезать.
     1-й голос  -  Кто стал исчезать?
     Пифа  -  Первым исчез Брошур. Он прикрывал нос кога и был в пределах видимости слева от меня. Крик, вспышка, и его не стало. Ленг побежал туда и снова, крик, вспышка и он исчез. Я видела, как Ольеф хотел открыть огонь, видимо от страха. Стрелять то было не в кого. И опять крик, вспышка! Как исчез Скант, я не видела. Он был отделен от меня корпусом кога, но крик его я слышала.
     1-й голос  -  Платформа  все еще двигалась?
     Пифа  -  Нет! Она остановилась. С её остановкой все это и началось.
     1-й голос  -  Почему же не исчезла ты, и что произошло дальше?
     Пифа  -  Он сказал, что я избранна.
     1-й голос  -  Кто это сказал?
     Пифа  -  Он, «Посланник»!
     Алал нажал на кнопку голографа, и изображение исчезло.
     - Петрот сам нарушил, видимо от волнения, порядок ведения допроса при применении «Эсклена», и поэтому дальше нет ничего интересного. Этереш Гуами Пифа зациклилась на самом слове «Посланник» и дальше свои ответы строила по схеме: «Посланник приказал», «Посланник выбрал», «Посланник решил». Тем более, что шар неожиданно начал движение в сторону светила системы планеты Патагосса, а сама Пифа потеряла сознание и не приходила в себя до возвращения к месту стоянки исследовательского флота Нибиру.
     Нан был  ошеломлен настолько, что смог только сказать:
     - Этого всего в Таблицах Судеб не было.
     - Там очень много чего не было из того, что я тебе еще расскажу. Поэтому по мере возможности мои слова будут подтверждать документы и записи голографа.
     Алал дал знак, и молчаливо стоящий за его спиной Витар наполнил вновь хрустальные стаканы ярко-красным вином.
     - Итак, - продолжил бывший Владыка Чрева Нибиру, когда они выпили: - Шар легко вырвался из силовых сетей крейсеров и, набирая скорость, понесся к светилу, где и сгорел. Вместе с ним сгорели и четыре десантника, если только они были живы, и оставшийся в его чреве десантный ког.
     - Прошу прощения, что перебиваю вас, достопочтенный Алал Эхерем Яхве. Но как спаслась Пифа?
     - Да, Пифа! Для наших исследователей прошло совсем немного времени с момента исчезновения десантного кога в чреве шара, когда на его поверхности вдруг появилась яркая точка, которая быстро приблизилась к крейсеру отца девушки и оказалась энергетическим коконом, в котором та находилась. Со всеми предосторожностями кокон втянули в посадочный ангар крейсера. Как только давление стало стабильным, кокон исчез, медленно исчезло и непонятное устройство, в котором была заключена Пифа. Что-то похожее на  клубок гигантских змей планеты Лакросса, три из которых присосались к вискам и лбу бедной девушки. Её подобрали, привели в чувство, ну а сам допрос ты видел. Все это было очень похоже на то, что красочно, одним словом, назвал Петрот. Шар словно выплюнул Пифу из себя.
     - А эти раны….
     - Когда я сам увидел Пифу, то никаких ран и шрамов на её лице не было. Да и главный медик флагманского крейсера, что наблюдал за ней в полете, говорил, что при первой смене повязки в повторной уже не было никакой необходимости. Следы глубоких и сильно кровоточащих ран, что они обнаружили на голове Пифы в посадочном ангаре, просто исчезли, как по волшебству. Что это был за шар, именовавший себя «Посланником», тоже установить не удалось. Даже в секретных Таблицах Судеб, а их я теперь мог изучать, став  Великим Владыкой Чрева Нибиру,  никогда не упоминалось о подобном. Я и мой учитель Эстер Шобскар Гомеш, придерживаемся такой версии, и правомерность её подтвердили последующие события.
     Каждое мыслящее существо выполняет какую-то свою миссию в мироздании. Так же и сообщество мыслящих существ тоже предназначено для каких-то определенных деяний, несущих в себе семена творчества на благо всей нашей Галактики. Это все определяет Великое Первозданное Колебание, а контролируют исполнение Стражи Миропорядка со своим Трибуналом. Скорее всего, именно Стражи Миропорядка и прислали нам «Посланника» под воздействием ВПК для того, что бы напомнить о той миссии, которую должна была выполнить наша цивилизация для всего Мироздания. А может, именно тогда наступил тот исторический момент, когда цивилизации, наконец, открывается истинное её предназначение. И Пифа  была избранна ВПК  для  раскрытия нам этого нашего предназначения.
     -  Но, может ли это быть на самом деле? Мне с трудом в это верится.
     - На заре наших цивилизаций вообще не верилось в то, что мыслящие существа рождаются самими живыми планетами под непосредственным участием самого ВПК, что тоже является мыслящим существом, но самого высшего и не доступного нашему пониманию порядка. Слабо верилось в то, что окружающий нас мир есть мир живых и мыслящих существ. Просто они все находятся на определенных бытием ступенях развития и лишь одно из них, а именно Человек, способен к  познанию и изменению окружающего мира и самого себя. Он творит собственную историю и культуру. Имея высокое развитие головного мозга и способность к членораздельной речи, он обладает рациональным мышлением, фантазией, логикой и творческой активностью. Пропорции его тела уникальны и совершенны. В нашем  Содружестве состоят двенадцать планет. Это фактически двенадцать миров. Они были открыты Великими первопроходцами Торесы и Фукиды в начале начал нашей общей истории. И заметь, ни на одной из них не было обнаружено творчески активное мыслящее существо другого вида. Нет, я не оспариваю наличие мыслительного процесса, и даже способности к творчеству у других мыслящих существ. Но различаю его по значению на два вида - планетарный и вселенский. Так вот Человек относится к вселенскому виду мыслящих существ. И ВПК при помощи живых планет создает его для познания самого себя, познания самой планеты, защиты и изучения её, защиты и изучения самого мироздания. Вот в чем состоит основное предназначение мыслящего существа именуемого ЧЕЛОВЕКОМ!
     - Извините меня, многоуважаемый Алал Эхерем Яхве! Я не очень силен пока в философских трактатах, да, честно признаться, и не особо интересовался ими. Мой интерес в настоящий момент, это разведка, строительство, накопление знаний. Ваши высказывания, поэтому для меня не настолько значимы, что бы уверовать в них.
     - Конечно, мой друг! Конечно! Я и не стремлюсь к тому, что бы ты сразу поверил мне и принял мою концепцию как основу своего понимания окружающего тебя мира. Нет! Но то, что я тебе сейчас сказал, в нашей беседе просто необходимо для того, что бы понять ту суть, что будет озвучена позднее.
     - Так давайте вернемся к самой истории….
     - Да, давай вернемся. Итак! «Посланник» убил себя в пламени светила, и крейсера под командованием отца Пифы командора Этереш Батура вернулись на стоянку исследовательского флота Нибиру. Сам Батур прибыл ко мне с докладом о проделанной работе, но вслед за ним пришло сообщение о том, что Пифа пришла в себя и срочно требует встречи со мной, причем встречи без свидетелей. Мой Старший Советник  Эстер Шобскар Гомеш посоветовал мне, немедленно вылететь на крейсер где содержалась Пифа, что я и сделал, оставив за себя на Нибиру  Личного Виночерпия. Сейчас, по прошествии столь длительного времени, мне все больше и больше кажется то, что Гомеш прекрасно знал о готовящемся перевороте, и также знал, что только моё отсутствие на планете может спасти мне жизнь, а значит и ту миссию, которую со слов Пифы ВПК возложило на нашу цивилизацию. Вот это и подтверждает нашу с Эстер Шобсканом Гомеш версию, что «Посланник» был ничем иным, как настоящим посланником ВПК для нашей цивилизации, что бы напомнить о той основной миссии, которую Первозданное Колебание уготовило для нас в своём познании созданного им самим мира.
     Я не буду тебе что-то еще рассказывать и доказывать. Сейчас ты сам это все увидишь.
     Алал пробежал пальцами по клавиатуре голографа, и перед Наном вновь появилась Пифа. Теперь она лежала на широкой диагностической  кровати больничного отсека крейсера разведки, опутанная проводами с датчиками и прозрачными трубками с питательными и лекарственными растворами.
     Алал  -  Здравствуй Этереш Гуами Пифа!  Ты звала, и я пришел к тебе. Как видишь, мы одни, но с твоего разрешения, я  делаю запись на голографе, для памяти и истории. Хорошо?
     Пифа  -  В конце нашей беседы это уже не будет иметь значения, Великий, поэтому поступай, как знаешь.
     Алал  -  Ты не очень учтива девушка.
     Пифа  -  Великий! У нас с тобой нет времени на учтивость и соблюдение придворного этикета. Я ограничена в нем  скоростью движения по орбите далекой Геи, а ты теми событиями, что сейчас происходят на Нибиру.
     Алал  -  А что сейчас происходит на Нибиру?!
     Пифа - Твой Личный Виночерпий поднял мятеж и лишил тебя  престола Нибиру.
     Алал  -  Но, Эстер….!
     Пифа  - Эстер Шобскар Гомеш с четырьмя преданными ему учениками заблокировался в Центре Космической Связи, и дает нам с тобой возможность поговорить.
     Алал  -  Но мне надо дать, в таком случае, указание боевому флоту Нибиру!!
     Пифа  -  Ты забыл, Великий, кто стоит во главе этого флота? Там ты не найдешь поддержки. Твой учитель дает нам с тобой один час. Час на беседу, принятие решения и скачок  в ту область Галактики, что предопределена нам «Посланником». Через час воины Ану  ворвутся  в  Центр Космической Связи, Аншаргал получит приказ, и исследовательский флот будет лишен возможности вырваться в свободный космос.
     Алал  -  Но на Небиру много моих людей!
     Пифа  -  Одни тебя уже предали, другие убиты, а тем, кто еще сражается, ты не в силах помочь. Тебе надо принимать решение! Вот уже стучат в дверь. Сними блокировку и ты узнаешь о перевороте.
     Алал выключил голограф.
     - Как и говорила Пифа, мне принесли послание Гомеша. Оно было зашифровано моим личным кодом, поэтому кроме меня, его никто не мог прочесть. Там говорилось о мятеже на Нибиру под руководством Ану  Аттона.  А так же убедительная просьба во всем довериться Пифе, и последние прощальные слова моего учителя. Но смотри дальше.
     Вновь включился голограф.
     Пифа  -  Теперь ты убедился в том, что провидение не оставило нам и минуты на учтивость.
     Алал  -  Что надо делать, Пифа?
     Пифа  -  Возьми этот носитель. На нем  указана точка координат, куда тебе необходимо прямо сейчас отправить три крейсера исследовательского флота. Прямо сейчас, немедленно, пока весть о твоём низложении с престола Нибиру не облетела весь флот. Я знаю, что именно три крейсера в настоящий момент готовы к прыжку, это «Впередсмотрящий», «Одеон» и «Искатель». Потом объяви десятиминутную готовность всему флоту. И прыгай туда же со всеми оставшимися кораблями. В принципе все уже сделано. Вводи данные носителя в главный мозг флота и прыгай. Возможно, это приведет тебя к славе, возможно к гибели, не знаю, но так предопределено тебе «Посланником». Больше пока ничего не могу сказать. Все остальное откроется там, на месте. Одно знаю, мы должны спасти Гею!
     Алал  -  Гея?! Кто это, или что это?
     Пифа  -  «Посланник» передал мне, что это планета. Не планетоид, а именно живая планета, и нам предначертано её спасти и помочь. Так повелело ВПК! Я избрана «Посланником» вести вас всех к ней. Все остальное, что вы должны делать откроется на месте. Десантники, что были со мной на шаре, живы. Теперь они стали Стражами Миропорядка и уполномочены следить за нашими действиями. «Посланник» также предупредил, что не выполнение предначертанного может трагически сказаться на всем Содружестве двенадцати планет. Если ты развяжешь войну против Аттонов, то она приведет к концу нашей цивилизации.
     Алал  -  Хорошо Пифа, я сделаю то, что ты просишь!
     Пифа  -  Запомни, Алал! Я не могу теперь просить, я могу теперь только указывать и требовать. Конечно, ваше право слушать или не слушать меня, выполнять или не выполнять мои требования.  Но моими устами с вами будет говорить само Великое Первозданное Колебание. Его требования теперь вы будете выполнять. А ты знаешь, что бывает с теми, кто идет против него. Я избрана вести вас, ты избран, творить деяния угодные ВПК. Третьего не дано! Либо мы идем вместе, либо мы вместе гибнем! Так теперь ставится вопрос! И ответов на него лишь два: ДА и НЕТ! Что ты выбираешь?
     Алал  -  Я выбираю… «ДА».
     Пифа  -  Тогда иди и командуй, не теряя зря времени. Твой учитель еще продержится двадцать минут.
     Изображение погасло. Некоторое время за столом переговоров царила тишина. Наконец Нан прервал затянувшееся молчание.
     -  Я правильно понял? Вы прыгали в эту планетарную систему?
     -  И да, и нет! Такой, как ты её сейчас знаешь, она стала после нашего прыжка.
     -  То есть как??
     -  А так, что Гея до нашего появления здесь была пятой по счету от светила. Мы назвали его Гелиос. Первые три крейсера сошли с «волны» прямо перед ней, и произошла катастрофа. Нам сейчас трудно определить, что же произошло в действительности. Но, скорее всего, все три крейсера взорвались и сбили Гею с её орбиты. По касательной она чиркнула  поверхность четвертой планеты, что названа нами Марсом. Шрам от этого виден до сих пор. Сорвала с него атмосферу и притянула на свою поверхность практически всю воду. Скорость была достаточно велика, и, наверно только поэтому, Марс не последовал за ней. Но это столкновение снизило и скорость самой Геи. К орбите третьей планеты, что зовется Луна, она приблизилась уже значительно медленнее. В конце концов, её движение под действием сил притяжения Гелиоса и других планет стабилизировалось и в настоящий момент ее личная орбита имеет вполне сбалансированный вид в планетарной системе. Практически это орбита Луны. И до некоторого времени каким-то образом эти две такие разные планеты, Луна сама по себе представляет 1/8 массы Геи, неплохо чувствовали себя на одной траектории движения.
     Когда наш флот, состоящий из восьми крейсеров и четырех транспортных кораблей, сошел с волны в этой планетарной системе, мы оказались в Кованом Браслете. Ты знаешь, наверное, что так наши десантники называют пояса астероидов. По всему он образовался недавно, и мы предположили, что это  осколки несчастной Геи, и появились они от взрыва наших первых трех разведчиков. Прыжок нам дался тяжело. На такие расстояния за всю историю нашей цивилизации никто не прыгал. Были и жертвы. Два крейсера и три транспортных корабля не сошли с волны вместе с нами. Затерялись в космосе или в последний момент приняли решение не участвовать в  нашем походе. Среди личного состава флота сто сорок человек были ранены и психически истощены. Нам нужно было отдохнуть. Поэтому мы выбрали Марс, как свою временную, а может и постоянную базу и совершили на его поверхность посадку всего флота.
     - А как же Пифа с её дальнейшими предсказаниями? – в голосе Нана невольно промелькнули насмешливые нотки.
     - Пифа  пока молчала. И ты прав, не смущайся. Я тоже также отнесся к её молчанию. Только к насмешливости примешивалась большая доля злости и гнева. Помню, в возбужденном состоянии я ворвался в её апартаменты и, едва сдерживая себя от желания нахлестать её по щекам, высказал ей всё, что в данный момент думал. Она спокойно меня выслушала и тихо сказала:
    « - Великий Правитель, мы будем нужны Гее через два цикла. Прикажи строить подземную базу, которая станет основной в нашем предприятии. А также, пусть эскадрилья когов отловит в Кованом Браслете два крупных  астероида и задаст им траектории спутников Марса. Нам они будут необходимы. На их поверхностях надо построить обсерватории  для постоянного наблюдения за Геей и изучения её с безопасного расстояния. Когда  это будет сделано, тогда и приходи ко мне. А сейчас дай мне спокойно совершать траурный ритуал по моему отцу».
     Ты понимаешь, Наннар, у меня просто вылетело из головы то, что одним из командоров погибших у Геи крейсеров был родной отец нашей Пифы. А раз она знала с самого начала о готовых к прыжку трех крейсерах, то, конечно же, знала и о том, что одним из них командует её отец. Я скажу тебе больше. Она знала и то, что эти крейсера должны были погибнуть. ВПК использовало их для того, что бы сбить Гею с её бесперспективной орбиты. Живая планета, оказавшись пятой в этой системе, по всей вероятности должна была погибнуть, так как параметры орбиты не обеспечивали ей долгое существование, а тем более зарождению способности создания мыслящих существ. А там где это было возможно, по иронии судьбы или по ошибке самого ВПК, оказалась маленькая и не способная к созданию мыслящих существ, планета.
     - Но, как я думаю, для таких кардинальных решений, и существуют Стражи Миропорядка. Или я не прав?
     - В принципе ты прав, мой дорогой друг. Но повелитель никогда не будет делать то, что может сделать слуга. Особенно если это связано с риском для жизни и нет уверенности, что все пройдет, как надо. Так наверно было и здесь.
     В общем, мы целый цикл провели в работе по созданию своей подземной базы и двух обсерваторий на орбите Марса. Начали визуальное изучение Геи и вот, что мы на ней обнаружили.
     Алал  вновь потянулся к голографу и, пощелкав клавишами, включил его. Перед Наном  появилось голографическое изображение планеты. Вся поверхность была затянута серо-желтыми тучами. Их закручивали в спирали бешеные вихри, ярко освещали  ветвистые молнии, буро-малиновыми пятнами просвечивали действующие вулканы. Это было похоже на хаос, первозданный хаос. Казалось, планета корчилась в каких-то невероятных болезненных муках. Она словно кричала от боли, создавая в этих муках саму себя.
     - Уровень тектонической активности зашкаливал на первом этапе наблюдений. Нам даже казалось, что она не выдержит и взорвет себя сама. Когда я наблюдал за этим в первый раз, мной владело такое неописуемое чувство восторга, ужаса и восхищения, что передать его словами просто невозможно. Это надо видеть! Пробуждение живой планеты ужасно и прекрасно одновременно. А вот это мы увидели на втором цикле нашего пребывания, на Марсе.
     Несколько щелчков клавиатуры и перед Наном  возникло совсем другая картина. Планету тоже окутывали облака, но цвет их стал белым с сероватым отливом. Лишь иногда появлялись черные кляксы туч, освещенные электрическими зарядами молний. Вулканической активности стало значительно меньше. Атмосферу скручивали густые, бешено вращающиеся  спирали циклонов и более спокойные, прореженные антициклонов. И в самом облике планеты стало больше голубоватых и изумрудных тонов.
     - К этому времени мы уже много знали о Гее.  О её строении, атмосфере, практически присутствовали при создании планетой озонового слоя, этого, имеющего огромное значение для биологических процессов, щита от солнечной радиации с её смертоносным ультрафиолетовым излучением. Нами было изучено гравитационное поле Геи, и её радиационные пояса, составлены схемы магнитного и радиационного полей планеты. Все полученные данные говорили о том, что она способна к созданию биологических форм, а, следовательно, и мыслящих существ.  Когда атмосфера стала приобретать прозрачность, мы приступили к детальному изучению поверхности планеты и составления её карт. И тут произошло совершенно непредвиденное. Вот  посмотри на это.
     Изображение планеты кардинально изменилось. Покров облаков стал редеть прямо на глазах. Появились континенты, горы, моря, озера, реки, океаны. Неожиданно поверхность быстро стала приближаться и перед глазами Нана предстала фантастическая картина. Среди болот и густых зеленых зарослей какого-то невысокого кустарника, на берегу широкой и полноводной реки возвышались три белоснежных пирамиды, а у их подножья  лежал каменный Сфинкс, и на его широкой спине стояло черное тавро мирового центра, космической оси. Знак КРЕСТА!  Это был общий для всех мыслящих существ символ универсального ЧЕЛОВЕКА. ЧЕЛОВЕКА способного к бесконечному и гармоническому развитию. Вертикальная ось представляла могущество Духа: звездное, духовное, интеллектуальное, позитивное, активное, мужское начало. Горизонтальная ось - могущество материи: земное, рациональное, пассивное, негативное, женское начало.  У разведчика непроизвольно вырвался крик изумления.
     - Но этого просто не может быть?!!
     - Как видишь, это имеет место.
     - Так что, это та самая легендарная ЗЕМЛЯ!?
     - Не знаю, мой дорогой друг. Она пока Гея и для нас и для ВПК. Другим именем её Пифа не называет. Мы, когда высадились на планету, попытались обследовать эти строения. Но добраться до них даже с нашей техникой оказалось практически невозможно. Десять человек погибли, прямо на наших глазах проглоченные бездонной трясиной. Трое разбились, пытаясь высадиться на спину Сфинкса. В конце концов, я отдал приказ, прекратить попытки исследования этих артефактов до более благоприятных времен. Но пока путь туда заказан. Болота практически скрыли Сфинкса и видна только верхушка самой высокой пирамиды. Нам остается только знать лишь то, что поведала  когда-то древняя легенда и не больше этого.
     Нан был настолько поражен увиденным, что почти вплотную придвинулся к изображению, и по поверхности голограммы пошла мутная рябь от его дыхания.
     - Нет, этого не может быть! Просто не может быть! – твердил он глухим, дрожащим от волнения голосом.
     Алал  же, словно не замечая его волнения, спокойно продолжал.
     -  Нас, как и тебя, поразили эти артефакты. Тем более, что в их реальное существование практически никто не верил. Каждый из нас зачитывался в детстве уникальным творением седой старины «Эпосом о принце Герше и верном друге его Февале». Да ты сам наверно не раз наслаждался этим произведением.
     Разведчик, не отрывая глаз от голограммы, тихим голосом продекламировал:
     - Пред молчаливым звездным зверем застыл блистательный принц Герше.
       Он понял! Путь его закончен!
       Безумный путь, что начал он, презрев опасности и муки.
       И слезы радости и горя, подобные горячей магме, несущие в себе усталость,
       Но не дающие покоя, его обветренные щеки двумя ручьями обожгли.
       «Кто ты? Что ты?» - сухие губы прошептали,
       Сквозь перехваченное горло с трудом рождавшее слова.
       Но звездный зверь молчал.
       Торжественно и строго он взор свой направлял на горизонт,
       Указывая точно направленье, где должно быть всходящему светилу,
       Что б жизнь в его владеньях расцвела,
       И стала ярким центром мирозданья, пронизанным космическим копьем.
       Молчали и седые пирамиды, как стражи вечности застывшие у входа
       К разгадке тайны главной Мирозданья, что принцу не дано было постичь.
       И плакал принц бессильный что-то сделать.
       И плакал принц и злился на себя, что не послушался в своей гордыне
       Советов друга мудрого Февале, которые  давал тот пред началом
       Их долгого и трудного пути.
       И понял принц, гордыня и тщеславье не созидают, разрушают мир!
       Он шел сквозь волны страшные пространства.
       Он друга верного в дороге потерял. И для чего?
       Что б перед звездным зверем своё бессилье полностью признать?
       О! Как ему хотелось стать Героем. Свершить такое, что никто не смог
       И вот под тяжестью позора, муки, горя, лежит в пыли у каменных он ног.
       И умер принц Герше.
       А звездный зверь устало закрыл глаза, ему привычно ждать,
       Когда родится тот, кто не для личной славы,
       Способен будет жизнь ЗЕМЛЕ планете дать.
     - Прекрасно! Прекрасно! Мой юный друг! Сколько чувства, сколько экспансивности! Просто прекрасно! Прямо скажу, давно я не слышал  такого исполнения «Эпоса». Молодец! Еще раз убеждаюсь, что выбор именно тебя для наших переговоров, невероятно удачен. Но вернемся с поэтических высот к нашим делам, мой дорогой. Как можно понять из «Эпоса», принц Герше отправился со своим другом  Февале на поиски загадочной Земли, где надеялся приобрести бессмертие и неограниченную власть над всем сущим. То есть, проще говоря, стать Богом. Февале перед началом их предприятия дает ему два совета. А именно. Первый – в состав экспедиции необходимо включить некоего Гуроса, местного ученого и звездочета, который сможет помочь разгадать те загадки мироздания, что встретятся в пути. Второй – количество «звездных лодок», видимо так в древности назывались галактические крейсера, нужно увеличить до божественного числа  двенадцать. Но Герше, опасаясь того, что первенство в его подвиге могут перехватить другие, отказывается прислушаться к его советам. И, в конце концов, терпит полный крах. Он находит Землю, находит Сфинкса, находит пирамиды, даже частично расшифровывает заключенную в этих  символах загадку, но силы, претворить её в действительность, у него нет. И он, от переживаний о своем поражении, умирает.
     В настоящий момент, мы словно повторяем путь легендарного принца Герше. Нами тоже найдена планета отмеченная пирамидами и Сфинксом. Та ли это ЗЕМЛЯ, что в «Эпосе», или это совсем другая планета, трудно доказать. Может этих пирамид и Сфинксов разбросано кем-то по вселенной неограниченное количество. А это вполне возможно. Но то, что перед нами живая планета, способная к рождению биологической и разумной жизни, уже факт. А вот необходимым фактом, для появления жизни, направление взгляда Сфинкса на точку появления Гелиоса над горизонтом планеты не является. Пока он был виден, мы сделали необходимые измерения. Сейчас траектория взгляда этого звездного зверя сдвинута к северному полюсу от этой точки на двадцать градусов, но биологическая и разумная жизнь, не смотря на это, появилась. И мы имеем уже довольно большое количество мыслящих существ на этой планете. Как они создавались, и что мы делали для этого, ты знаешь из действий своих родственников и рассказа флаг-офицера Витара Шелл Гиш. А вот бессмертие и божественную силу мы нашли.
     Алал  засмеялся, увидев уже в который раз за время беседы, изумление на лице Нана.
     - Да, да, настоящее бессмертие. По крайней мере, для аборигенов этой планеты мы бессмертны. Понимаешь, один цикл нашей жизнедеятельности равен 3600 циклам полного вращения Геи вокруг Гелиоса. Аборигены же до нашего вмешательства за редким исключением могли жить лишь всего 40-50 полных вращений своей планеты вокруг светила. Это наше вмешательство на генном уровне помогло им в настоящий момент иметь 300-600 циклов. Но и это по сравнению с нами капля в море. Особо конечно стоят те, что получили по рождению железы Стронка. Но эту популяцию мы строго контролируем, и она находится в особых условиях. Из них мы готовим Хранителей Знаний и Законов. Когда  «учителя» уйдут, эти хранители заменят их.
     Как видишь в отличие от твоего отца и твоего дяди, мы создаем на этой планете самую настоящую цивилизацию, в  которой сами занимаем места всесильных, могущественных, но справедливых богов. За последний наш цикл нами проделана очень большая работа. То, что ты видел в племени Мудрой Меры – Матери Матерей не отвечает действительности, кроме боевых способностей Великого Охотника. Этому мы их еще не учили так, как сами категорически против любых вооруженных конфликтов между племенами, да и самими аборигенами.
     - А как же Закон Крови? – не удержался Нан.
     - А что, Закон Крови!? Он служит не для пробуждения низменного рефлекса к убийству себе подобных, а, наоборот, для удержания аборигенов  от подобного действия.
     - Но это чистой воды утопия! Вся  история нашей цивилизации доказывает то, что подобные Законы, как бы строги они не были, не в силах удержать стремление мыслящего существа решить свои проблемы самым легким и простым способом. А именно просто убить того, кто эти проблемы создает.
     - Я согласен с тобой. Полностью согласен. Но ведь на заре нашей цивилизации, во-первых, у нас не было таких учителей и, во-вторых, в течение её развития мы, наконец, поняли, насколько ценна каждая, отдельно взятая, жизнь мыслящего существа. Почему бы теперь, на заре другой цивилизации, не применить на практике это наше знание. Ну почему бы нам не пофантазировать? Почему бы не попытаться создать идеальное общество, лишенное в самом корне таких пороков, как зависть, ненависть, злоба, стяжательство, воровство и так далее? Вот здесь мы могли бы объединить наши усилия. Наши аборигены уже умеют многое. Они получили навыки земледелия и скотоводства. Сейчас заканчивается обучение их первым азам металлургии и мелиорации. Появились первые ремесленники. Между племенами налажена торговля. Пока это простой товарообмен, но не за горами знакомство их с денежной системой. Появилась письменность, религия с её ритуалами, тягловый скот, колесо, лук со стрелами, единицы измерения и счета.
     Всего я тебе рассказать за один раз не смогу, многое ты увидишь сам, да и Мера тебе многое покажет, ведь ты в нашем сообществе тоже становишься легендой, становишься Богом.
     - То есть как?! – вырвалось у разведчика.
     - А вот так, мой дорогой друг! Твоё неожиданное появление ранним утром на фоне Луны с мертвым горным барсом на плечах воспринято аборигенами как божественная воля этого ночного светила планеты. Тебя уже иначе, как Сина – молодой бог Луны, и не зовут. А твое боевое мастерство в схватке с Великим Охотником и проявленное тобой милосердие только еще больше подтвердили эти умозаключения. О тебе уже слагают песни и сказания, а племя Матери-Матерей, сегодня приняло за тотемный знак рода образ горного барса в прыжке и стало зваться ШУМЯНЫ. Надо сказать это одно из самых многочисленных и сильных племен местной резервации.
     - Но как вы все это узнали? – удивился Нан: - Ведь мы все время с вами разговаривали?
     Вместо ответа Алал  вытащил из уха «жемчужину» индивидуальной связи и, с улыбкой повертев её между пальцами, снова вставил на место.
     - Согласись с тем, что ты уже почти на половину наш, мой юный друг. А быть молодым Богом невероятно интересно. Не правда ли?
     - Я пока не знаю, как это…. По нашим требованиям, что бы стать Богом, надо построить город, возвести храм, зажечь алтарь, принести жертву. А тут все это сразу и так быстро….
     - Ты и построишь город, и возведешь храм, и зажжешь алтарь, и принесешь жертву с племенем ШУМЯНОВ. Оно теперь твоё, и ты в любое время можешь забрать его к себе в долину Больших рек.
     - Ты даришь мне целое племя?!!
     - Но оно само избрало тебя своим Богом. Как же я могу быть против их желания.
     - А Цоги?
     - А вот это немного другой разговор, к нему мы сейчас и приступаем. Теперь слушай внимательно и запоминай. До определенного времени Гея с Луной вполне нормально делили одну орбиту. Но ровно полцикла тому назад что-то произошло. Наши обсерватории на спутниках Марса зафиксировали яркую вспышка на поверхности Луны, и скорость её вращения вокруг Гелиоса увеличилась. Возможно, в неё ударила комета. Так она приблизилась к Гее и стала её спутником. Но точку равноденствия  она прошла и теперь постепенно падает на планету. Страшно подумать, что произойдет, если не принять мер. Надо оттащить Луну от Геи, а у нас, как и у принца  Герше, не хватает силенок. Мне не достает всего трех тяжелых крейсеров, что бы  силовыми полями спеленать проказницу и вернуть в режим настоящего спутника планеты.
     Алал достал из-под складок своего одеяния черный кружок носителя информации и протянул его Нану.
     - Вот здесь все наши расчеты и предложения. Я хочу, что бы это ты передал твоему дяде Энки Аттону. Извини, но твой отец будет играть во всем этом резко негативную роль, по словам Пифы, и поэтому его лучше не посвящать в это дело.
     - Так Пифа заговорила?
     - Да с того момента, когда мы обнаружили на поверхности планеты пирамиды и Сфинкса. Теперь она практически главная в нашем Великом Эксперименте. Я только выполняю то, что она говорит. С её  слов мы избрали именно тебя для переговоров, она предрекла тебе звание бога Сина и власть над племенем ШУМЯНОВ. Но она же и предупредила нас, что до некоторых пор необходимо держать в неведении о наших переговорах твоего отца. Пока все сбывается по её словам. Видимо ВПК и в самом деле сделало из неё пророчицу. Вполне возможно, что твоему дяде потребуется связаться со мной или даже переговорить. Такой вариант мы тоже учитываем. Для этого я дам тебе полный набор пространственно-временного портала для связи со мной. Видишь, насколько мы вам доверяем. Первая половинка ключа у тебя есть, после беседы ты получишь зарядную батарею и фокусирующие фиксаторы. Что надо сделать для работы портала твой дядя прекрасно знает. По этим устройствам, для вас уже слишком старым, он когда-то писал дипломную работу на звание «Создатель искусных вещей». И получил его. На носителе, что ты уже получил, есть код того места, где мы можем встретиться, а также кодированные частоты, настроившись на которые он сможет со мной всегда переговорить. Вы должны понять, что все это в ваших же интересах. И поверь мне, игра в богов затягивает и становится жизненно необходимой со временем. Да и кто бы вы все были на Нибиру? Пусть высокопоставленные сановники, представители правящего Рода, и все. А здесь? Одно слово БОГ чего стоит! А?
     - В этом ты прав, Великий, - и Нан неожиданно для себя склонил перед врагом своего деда, да что деда, всего рода, свою голову.
     - Вот видишь, ты тоже начинаешь понимать, что эту планету просто необходимо спасти. А теперь поговорим о Витаре Шелл Гиш. Он тоже выразил желание остаться с тобой в племени на правах твоего жреца. Я в принципе не возражаю. Но даешь ли ты гарантии, что он не будет изобличен как мой лазутчик и не станет ли это предприятие последним в его жизни? Что бы я тебе здесь не говорил, ты все равно мне не поверишь. Поэтому скажу прямо! Да, Витар Шелл Гиш  флаг-офицер группы «Поиск» моего флота, будет моим лазутчиком в вашей среде, моими ушами и глазами. Но с другой стороны, я и так без лазутчиков, при помощи Пифы знаю ход основных событий, что произойдут в наших лагерях, на полцикла вперед. А просчитать действия  главных действующих лиц не составляет большого труда. Подумай хорошенько, прежде чем ответить. Я не заставляю тебя брать на себя ответственность за жизнь Витара. Но если он пойдет с тобой, то это придется сделать. Я так же не имею намерения тебя сделать моим лазутчиком. Клянусь своими Великими Пряхами Судьбы, что даже в мыслях не держу подобного. Союз нам с вами просто необходим, если мы хотим владеть этой планетой. Иначе все может закончиться для нас, либо Трибуналом Стражей Миропорядка, либо всеобщей гибелью. Я слышал о том, что ваш Совет Вершителей, используя восьмой пункт Основного Закона Вселенной «О Невмешательстве», приняли определение своим действиям, как следствие «прямой необходимости». Мудро! А также постановили, после проведенных «необходимых» работ, все уничтожить. Тоже не плохо, хоть и глуповато. Но вы еще не видели пирамиды и Сфинкса! Что будете делать, когда пред вами предстанет  Знак ВПК? Наверно придется отменять свои решения. Эта планета не подвластна восьмому пункту Основного Закона Вселенной, Она живая! К ней больше всего подходит двенадцатый пункт  «О запретах». Но мы  здесь на правах создателей и нас ведет устами Пифы само ВПК. А вы здесь, на каком основании? Мое волновое сообщение с координатами Геи было тоже продиктовано Пифой. И ваши крейсера в этой планетарной системе не для того, что бы грабить планету, не для того что бы, наконец, расправиться с мерзким Алалом Эхерем Яхве, а для того, что бы спасти Гею, спасти родившуюся на её поверхности жизнь. Поэтому нам просто необходимо быть вместе, дорогой Наннар
     - Я все понял, Великий. Ты убедил меня, и я приложу все силы для  спасения Геи. Клянусь тебе в этом своими Великими Пряхами Судьбы. С головы Витара не упадет ни один волосок, кто бы он ни был и чью бы волю не исполнял. Он, прежде всего, мой друг, а потом уже твой лазутчик.
     - Это слова настоящего Бога, мой мальчик!
     В это время над их головами послышалось шипение генераторов, и на площадку ловко сел двухместный скутер. Откинулся прозрачный колпак кабины. Из скутера вылез взъерошенный человек в черном энергетическом костюме, который бегом устремился прямо к месту переговоров.
     - Мой повелитель! У нас чрезвычайная ситуация! – еще на бегу закричал он, но, увидев Нана, смущенно замолчал.
     - Говори Нинль, что произошло? – недовольно повысив голос, произнес Алал.
     - Я не смею, - совсем потупился подбежавший.
     - Говори! Я доверяю этому человеку, как самому себе!
     - Великий! В племени Тенгри Буда Шара произошло непредсказуемое событие. Один абориген убил другого, причем своего брата.
     Алал в растерянности бросил взгляд на разведчика. Но тот искусно сдержал свои эмоции, хотя на самом кончике языка огнем горело колкое язвительное слово. Зачем лишний раз показывать свою правоту, когда сама жизнь стоит на твоей стороне.
     - Расскажи подробнее, - наконец выдавил из себя Алал, справившись большим усилием воли с нахлынувшим волнением.
     - В племени, что расположилось возле круглого озера, есть два рода. Которые возглавляют родные братья: Ав и Канн. Род Канна занимается земледелием, а род Ава – пасет и выращивает коз. Сегодня была их очередь принести дары на алтарь Великому богу Алалу-Ях. Подношение принимал сам Тенгри. Канн первым положил на алтарь две большущих корзины с плодами возделанной им земли. Ав же принес живого козленка, желая окропить алтарь непорочной кровью. Тенгри, видя что места для жертвоприношения нет, без злого умысла снял корзины Канна с алтаря и поставил их на землю. Ав зарезал козленка на алтаре и получил благодарность от Тенгри. Это было воспринято  Канном, видимо, как оскорбление. Да тут еще сам Ав отпустил в его адрес не очень лестную шутку. «То, что из земли мертво, на земле и должно стоять, а то, что живо на алтаре лежать». Кажется так. Канн ударил Ава, тот упал, но очень неудачно, ударился головой об угол каменной плиты алтаря и испустил дух на месте. При этом присутствовали все мужчины обеих родов. Быть бы большой драке, но Тенгри успел вызвать крыло десанта и мужчин быстро развели в разные стороны поселения. Созвали старейшин на Совет. Тенгри очень просит вашего присутствия. О. Великий!
     - Хорошо! Передай Тенгри, пусть готовит совет. Заодно я представлю старейшинам нового молодого Бога. Все, ступай!
     Как только скутер взмыл в воздух, Алал посмотрел на Нана и тихо сказал:
     - Может ты и прав, мой юный друг, и то, что мы замыслили,  в самом деле, чистой воды утопия. Ну ладно! Ты полетишь со мной?
     - Конечно! Вы ведь хотите представить меня Старейшинам, - спокойно сказал разведчик, ничем не выдавая того чувства полного удовлетворения, что охватило его после слов Алала.
     Полет на адмиральском катере в сопровождении двух десантных когов не занял много времени. Солнце еще висело над горизонтом, когда они сели на обширной круглой поляне, что простиралась на берегу почти идеально круглого озера. Десант сразу покинул свои борта и слаженно занял позиции по кромке берега озера, возле которой расположились корабли. Когда они вышли из катера, Нану открылась необычная картина. Весь край поляны, что примыкал к лесу. Был заполнен огромным количеством аборигенов. При появлении Алала все как один пали ниц.
     - Дети мои! Встаньте! – неожиданно громогласно и слегка на распев возвестил Яхве. Разведчик сразу понял, что тот использует усилители катера.
     Аборигены встали. Остались сидеть лишь те, кто был в первом ряду. Как догадался Нан, это и были Старейшины. Среди них  юноша разглядел как мужчин, так и женщин, а впереди, скрестив ноги, сидела сама Мать-Матерей мудрая Мера и не сводила восхищенного взгляда с него, с Нана. Между тем Алал приблизился к полукругу старейшин и продолжил:
     - В скорбный час я пришел к вам дети мои! В скорбный и черный час! Один из вас нарушил сразу все Законы и все Нравоучения, которыми я пытался облегчить вашу жизнь. Где он? Пусть подойдет ко мне.
     Из толпы довольно смело, совсем не так как представлял себе юноша, вышел довольно крупный мужчина и, подойдя к живому Богу, замер, на месте гордо подняв голову. Его поведение, походка и эта гордо вскинутая голова видимо сильно озадачили Алала.  Было видно, как тот растерялся на мгновение и, не найдя что сказать, тихо спросил:
     - Канн, где твой брат Ав?
     Мужчина не дрогнул, не опустил голову, не смутился. Он стоял и прямо смотрел в глаза своего Бога. Потом, почему-то вытерев ладонью рот, громко произнес:
     - Нельзя окроплять священный алтарь Великого Отца нашего свежей кровью! Это святотатство! Все живое достойно жизни, а жертвоприношение тоже убийство, посему совершивший его сам достоин смерти. Я не хотел убивать своего брата. Не я! Сам Великий Отец наш покарал его своим каменным алтарем. Но если я в ваших глазах виновен, то готов понести наказание, ибо тоже скорблю о кончине брата, которой стал невольным участником.
     С этими словами мужчина отступил на шаг назад и, преклонив одно колено, склонил голову в ожидании приговора и наказания.
     Нан  был поражен и самим мужчиной, его складной, проникновенной речью, той неожиданной мудростью, что словно яркий луч высветила все это драматическое событие. Он терялся в догадках, что же сможет ответить на это сам Живой Бог.
     По всему было видно, что Алал тоже в затруднении. Он скрестил руки на груди и смотрел на склоненную перед ним фигуру. Молчание явно затягивалось. По рядам присутствующих стал проноситься пока еще тихий ропот, но готовый в любую минуту сорваться в грозный гул. Наконец Эхерем Яхве вздрогнул, видимо нашел, что сказать и над поляной вновь загремел его зычный голос.
     - А что, дети мои, может Канн и прав. Ведь в Законах и Нравоучениях не сказано, что надо приносить на алтарь Бога кровавые жертвы. Сердце убитого вами зверя можно, но убивать на алтаре…. Об этом нет ничего в Законах и Нравоучениях не сказано. И поэтому! Канн встань.
     Когда мужчина поднялся с колена, Алал подошел к нему  и положил свои руки на его плечи.
     - С этого момента тебе Канн вверяется в обязанность забота о семье погибшего брата. Ты сам, твоя семья, твой род и всё колено твоё, а также твои друзья и кто того пожелает, завтра уходите на восход солнца со всем своим скарбом, животными и орудиями труда. Вас поведет тот, кто принял кровавую жертву в честь вашего просветленного бога.
     - Это изгнание!? – дерзко перебил Живого Бога Канн.
     Разведчик видел, как напряглись руки Алала на плечах мужчины, как они вдруг стали похожи на когтистые лапы хищной птицы и словно готовы были уже рвать плоть человека до фонтанов крови. Но голос не изменил Яхве. Он оставался таким же возвышенно спокойным.
     - Нет, это не изгнание, но это наказание за невольное, но все же повлекшее смерть другого человека деяние. Вот что это!
     Алал отпустил плечи мужчины и слегка оттолкнул его.
     - Теперь уходи прочь! Я устал быть твоим Богом!
     Канн также достойно и гордо прошествовал к толпе и сразу растворился в ней.
     - А теперь, дети мои, - радостно воскликнул Яхве, поднимая над головой руки: - Я покажу вам нового молодого Бога, о ком уже говорят все племена нашей долины. О ком уже складывают легенды и песни, и чей подвиг бессмертен. Вот он!
     Великий плавной походкой подошел к Нану и вытолкнул его на середину поляны.
     - Вот он! – вновь возвестил Алал: - Тот, кто одной голой рукой справился с горным барсам. Кто победил без оружия Великого Охотника и стал ему кровным братом. Кто пришел к вам на фоне полной Луны, этого божества ночи. Тот, кто не пожелал смерти своему противнику, не смотря на то, что все требовали её! Это Великий и Мудрый Бог СИНА – Бог Луны и ваш бог отныне!  Вы теперь имеете свой тотем – застывшего в последнем прыжке горного барса. Вы теперь именуетесь не племенем, а народом, народом ШУМЯНУ! Завтра на Большом Совете Старейшин и вождей мы решим, куда вы пойдете со своим новым молодым Богом. А теперь, дети мои, прощайте!
     Все вновь упали ниц. Алал быстро пошел к катеру. Было видно, что он очень недоволен всем тем, что сейчас произошло. В катере он устало упал в кресло.
     - Вот к чему приводят безответственность и не внимание к простым, казалось бы, мелочам! – гневно начал он, пристально смотря на сконфуженного Тенгри, что застыл с опущенной головой возле него: - Я сегодня видел в глазах этого полудикого аборигена понимание и презрение. А Бог, которого понимают, не может быть Богом! Что ты на это скажешь, Тенгри!? Завтра же уходи, и уводи всю эту свору. Как ты это сделаешь, куда пойдешь, чем их будешь кормить, и лечить, теперь не моё, а твоё дело. Хочешь стать их Богом? Пожалуйста! Стань! А теперь все вон! Я устал.
     А Нан стоял возле склоненной перед ним Мерой и любовался красивым изгибом её стройной шеи.
     Боги уходят и приходят, остаются только люди. Ибо людям дано все или ничего. От них зависит быть или не быть тому миру, что их руками  создан.

«ПРОРОК»
Россия. Санкт-Петербург. Зимний дворец. Кабинет Павла I. 12 декабря 1796 года. Утро.
      
      «Боги уходят и приходят, остаются только люди. Ибо людям дано все, или ничего. От них зависит быть или не быть тому миру, что их руками создан».  Странно! Очень странно! Чья это фраза? Дидро? Вольтер? Монтескье? Фридрих Великий?  В чьих трудах я прочитал это? Почему только сейчас, именно сейчас, они всплыли в моём разуме? И к чему бы это все? И почему они, слова эти, как мухи  зудят в голове. Когда началось? Так! Я встал. Умылся. Оделся. Все сам! Все сам! Как Фридрих Великий. Никаких помощников. Никакой расхлябанности! И слов никаких в голове не было. Ни слов, ни фраз. Посмотрел в зеркало…. И…! Началось! Зеркало! Зеркало! Вот! Это знак! Как есть ЗНАК! Но к чему? О чем? Что сегодня? Так! 12 декабря 1796 года. Утро! Встреча с монахом. Монах? А, тот монах, что матушке кончину предсказал загодя. И что? Что в этом такого? Монах, он и есть монах. Но ЗНАК этот, к чему? К чему это предупреждение? ВОТ!!! ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!!! Так! Фраза последняя. Это ключ! Как там. «От них зависит быть или не быть тому миру, что их руками создан». Вот к чему все это. Вот оселок, вот грань того, что предстоит мне сегодня! «… что их руками создан»! И от меня, лично от меня, что-то зависеть будет. Но ЧТО?! Великой Боже, укрепи меня! Укрепи и проясни разум мой! На тебя одного уповаю!»
     В это раннее утро 12 декабря 1776 года Император российский Павел I совершенно не мог работать в установленное им самим для себя время с 5 до 8.30 утра ежедневно. Все валилось из рук. Ничего не привлекало. Ничего не ладилось. В голове каша какая-то из отдельных фраз и ничего нужного, необходимого, стоящего того, чтобы лечь на припасенный лист бумаги, стремительным, твердым росчерком.
     Дежурный камер-лакей Василий Кокарев приложил к закрытой двери ухо. Отвечая на вопросительный взгляд одного из гусар личной охраны императора, что застыли изваяниями с правой и левой стороны от входа в рабочий кабинет государя, прошептал:
     - Все ходют и ходют. Сапоги стереть можно от такой беготни. Вчерась уж больно недовольны были. Шинельку солдатскую, что на себя одели, так и швырнули Степану в лицо прямо. Видно не понравилось что-то. А замерзли… Страсть! Растирали Их императорское величество и снегом и водкой чуть ли не всего. Ну, вестимо ли! Мороз на улице, а он мундир тоненький, треуголку на голову и шинелюшку солдатскую на плечики. Все баре в шубах медвежьих, собольих шапках, меховых сапожках и рукавичках. А он в шенелюшке! Ох! Не кончится это добром. Не кончится. Заболеет сердешный наш, так-то себя выставляя.
     За окном кабинета появились первые признаки рассвета. Чернота ночи уступала своё место серому неприветливому свету. Буйный ветер гнал по небу низкие разлохмаченные облака, завывая в узких улочках и печных трубах. Вместе с ним белыми полосами стремительно проносились  заряды мелкого колючего снега. Шрр-динь-тень-динь-шрр! - слышалось в теплом кабинете, когда направление ветра неожиданно менялось, и снежный заряд со всего маху врезался в стекло.
     Павел Петрович почувствовал тяжесть в затылке и первые признаки приближающейся боли. Он скрывал это недомогание от всех. Лечиться не любил, а лекарей просто ненавидел холодной, презрительной ненавистью. Но по тем признакам, что он ощущал, помощь скоро потребуется. И помощь только от одного человека – Ивана Кутайсова, назначенного им своим личным гардеробмейстером. Нежные руки у Ваньки, нежные и сильные. Как он ими шею и затылок императорский массирует…! Павел, вспоминая эти мгновения,  зажмурился, как сытый кот и даже по-кошачьи заурчал. « Надо бы как-то отметить Ванюшу – друга, сердешного!» - уже в который раз подумал император.
 
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
     Кутайсов Иван Павлович.
     Русско-турецкая война (1768-1774гг) была в полном разгаре. Первая русская армия под командованием графа Румянцева Петра Александрович громила турецкие войска и брала город за городом, крепость за крепостью.  У второй  русской армии под  командованием графа Панина Петра Ивановича успех сложился не очень удачно. Разбив турецкое войско под Бендерами, она осадила крепость и 2 месяца стояла на «зимних квартирах». В Бендерах в осаде оказался 18-ти тысячный турецкий гарнизон.
     Преследуя отступающего  врага первая русская армия, соединившись со второй в ночь на 16(27) сентября 1770 года с «наскока» взяла эту крепость штурмом, разрушив её до основания и потеряв при штурме более 6000 русских воинов. Потери турок составили более 5000 человек. При штурме отличились – Михаил Илларионович Кутузов, сам Петр Александрович Румянцев, Петр Алексеевич Пален и Емельян Иванович Пугачев, за смелость и решительность пожалованный чином хорунжего.
     О победе надо было сообщить Екатерине  II. Зная крутой нрав императрицы по поводу побед с такими результатами, желающих среди представителей знатных родов по сердцу и душе не оказалось, а по приказу – сами командующие не посмели. По дворцовому этикету доложить о Виктории должен был либо князь, либо граф. А посылать с таким титлом офицера под горячую руку Екатерины II в приказном порядке, это значит нажить себе врага на всю оставшуюся жизнь. А там же не знамо, как жизнь обернуться может.
     Тогда было принято решение, бросить среди генералов жребий. Бросили. Ехать с докладом пришлось на молодого, 36 летнего, генерал-поручика князя Николая Васильевича Репнина. Можно представить состояние молодого князя, когда ему выпала метка с крестиком. Бродил он по лагерю, не находя себе места. И тут увидел мальчонку, турецкого мальчонку, в замызганных шароварах, порванной куртке без рукавов и с синяком под глазом, но симпатичного, большеглазого, с густой копной черных, как ночь, волос. Оказалось, что взяли его в плен в крепости. Успел он перед появлением русских солдат ятаган на землю бросить, а то бы не миновать штыка в живот. Николай Васильевич, не торгуясь, отсыпал из кошеля солдатам тридцать серебряных рубчиков, выкупив тем самым их законную добычу. За переплату приказал вымыть турчонка, одеть в хорошее, добротное одеяние. На глаз картошку холодную вареную положить и чистой тряпицей замотать. Одним словом, приготовить его к представлению перед императрицей. Через два дня обозом выехали, генерал-поручик с турчонком в возке, трофеи для государыни в крытых возках, эскадрон казаков по бокам.
     Пока ехали, Николай Васильевич турчонка  русскому языку обучал. А сам турецкому учился. Сметливый оказался оголец, прислужливый, веселый и находчивый. Он  и выручил  генерал-поручика на приеме у императрицы. Екатерина II лишь одно сказала: - ««Чем столько терять, и так мало получить, лучше было и вовсе не брать Бендер», потом рукой махнула и занялась  пленным мальчиком. Он ей тоже по сердцу пришелся. Уж больно смешно коверкал турчонок русские слова, только что выученные. Развеселил государыню.
     Тут же стали думать о его фамилии. Про Бендеры, конечно, забыли. Место рождения, город Кутахья, что в Турции, значит – Кутайсов. Звать - раз русским стал – Иван. Отчество? А не подарить ли его цесаревичу? Пусть Павлуша ему и крестным отцом станет. Надо же этому турку  православную веру принять. Следовательно, крестить его надо. Значит, отчество ему будет - Павлович!
     Так поздней  осенью 1770 года на свет появился новый слуга, новый русский, в будущем самый близкий друг у цесаревича Павла Петровича, что стал, еще ко всему прочему, для него и крестным отцом.
     Примерно в 1778 году И. П. Кутайсов по личному повелению цесаревича выехал в Берлин, а потом в Париж, где выучился парикмахерскому и фельдшерскому делу.
     В 1783 году возвращается в Россию и становится камердинером Павла Петровича, т.е. «домашним слугой», ведающим всей домашней обстановкой, включая денежные расходы.
     В 1794 году – получает новое звание – камер-фурьер. По «Табели о рангах» камер-фурьер соответствует гражданскому чину коллежского или военного советника, а по военному чину – майора или полковника.
     В ноябре 1796 года – из камер-фурьеров пожалован в гардеробмейстеры 5-го класса.
     В декабре 1798 года он стал обер-гардеробмейстером 4-го класса и кавалером ордена Святой Анны 1-й степени, украшенного алмазами.
     В феврале 1799 года возведен в баронское достоинство Российской Империи и назначен егермейстером Высочайшего двора.
     В мае 1799 года получает графский титул, став основателем графского рода Кутайсовых, в июле того же года  был удостоен ордена Святого Александра Невского.
     В январе 1800 И.П. Кутайсов был пожалован в обер-шталмейстеры Высочайшего Двора, в марте стал кавалером ордена Святого Иоанна Иерусалимского, в декабре получил орден Святого Андрея Первозванного с бриллиантами.
     Наряду с чинами и орденами И.П. Кутайсов получал от императора щедрые пожалования землями и крестьянами: 5 тысяч душ крестьян (в том числе 2 тысячи душ в Тамбовской губернии), до 50 тысяч десятин земли, богатые рыбные ловли на Волге, приносившие ежегодно до полумиллиона рублей дохода. Он стал одним из богатейших людей в России.
     После смерти Павла I в марте 1801 года И.П. Кутайсов был на короткое время арестован, 16(21) марта 1801 года уволен со службы. После заграничного путешествия жил до конца дней в Москве и в своих имениях.
     И.П. Кутайсов скончался 9(21) января 1834 года в своем подмосковном имении Рождествено-Кутайсово. Похоронен а правом приделе храма Рождества Христова в Рождествено.
     Герб графов Кутайсовых помещен в YI части «Общего Гербовника» под номером 14.
     Гербовой щит, рассеченный двумя перпендикулярами на четыре части, в середине еще имеет овальный щиток, заключающий в золотом поле государственный герб, в котором на груди орла в лазоревом поле вензелевое изображение имени благодетеля рода Кутайсовых – императора Павла I. В первой  части щита – в золотом поле возникающий одноглавый черный орел. Во второй – в лазуревом поле серебряная звезда о шести лучах. В третьей части – в лазуревом же поле серебряный полумесец рогами вниз, а в четвертой части – в золотом поле черный крест.
     Гербовой щит увенчан графскою короною и под нею три серебряных шлема. Над правым шлемом – корона баронская, посередине – графская, а слева – дворянская корона. Нашлемники с боков представляют с каждой стороны по три страусовых пера; в середине же – два черных орлиных крыла и между ними серебряное сердце, горящее пламенем.
     Намет лазуревый с подложкою золотом.
     Щитодержцы: справа – воин в серебряных латах, с мальтийским крестом, знаменем в правой руке и с малиновой перевязью через правое плечо. Слева – белый конь.
     Девиз – «ЖИВУ ОДНИМ И ДЛЯ ОДНОГО».
     Вот такие дела! Не зря эта глава началась словами: - «От людей зависит быть или не быть тому миру, что их руками создан». 
   
      Император подошел к рабочему столу, взял за резную ручку колокольчик и несколько раз встряхнул им. Серебряный перезвон наполнил пространство кабинета, и дверь  сразу распахнулась.
     - Ваше Императорское величество! Что желаете? – торжественно произнес густым басом камер-лакей Василий Кокарев, закрыв за собой дверь.
     - Есть там, кто ко мне? – спросил резко Павел
     - Так только двое. Генерал-прокурор, князь Куракин Алексей Борисович, в сопровождении капитана гусар Кропивницкого. Им Вами, Ваше Императорское величество, вчера было велено вашего распоряжения с утра в приемной дожидаться. Вот они и ждут уже час с лишним. А более никого. По вашему  распоряжению мы еще вчера знаки везде поставили.
     - Какое распоряжение? Какие еще ЗНАКИ? – Павел Петрович немного даже опешил. Своё то распоряжение вчерашнее он помнил. Прекрасно помнил, как сказал, что завтра, то бишь сегодня, никого  не принимает. Но слово «знаки», произнесенное камер-лакеем, так неожиданно совпало с тем «ЗНАКОМ», что всплыл у него в голове во время метаний по кабинету, что  было от чего опешить.
     - Так это еще матушкой вашей заведено, -  смущенно произнес камер-лакей: - В те дни, когда Их Императорское величество отсутствовали, или приём посетителей отменяли, мы по всей анфиладе, на лестницах и у входа во дворец в вазоны букетики белых роз ставили. Дома и принимает – то красные. Всем все понятно. Но если Вы, Ваше Императорское величество, прикажете, отменим это тот час.
    - Букетики, цветочки, - пренебрежительно сказал император: - А впрочем, пусть! Раз люди к этому привыкли, пусть остается. Позови ко мне генерал-прокурора и пошли за Ванькой Кутайсовым. Пусть ждет в приемной, я его вызову.
    - Слушаю, Ваше Императорское величество.
     Камер-лакей вышел, и через минуту в кабинет вошел Алексей Борисович.
     - Доброе утро, Ваше Императорское величество!
     - И тебе доброе утро, Алексей Борисович. Ну как ты после вчерашнего?
     - Да, ничего. Пришел к себе в экспедицию, отогрелся и домой.
     - А у меня все заболели. Растопчин слег, Пален сморкается, Безбородко чихает, Аракчеев кашляет. Как думаешь, Алексей Борисович, это действительно имеет место, или это «бунт на корабле»?
     - Да нет, Ваше Императорское величество. Что вчера-то было. До обеда солнце, пусть и слабо, но согревало. А все в шубах. Да под шубами еще душегреи меховые. Вспотели. В толпе некоторые говорили, что зря так тепло оделись. И Вашему Императорскому величеству завидовали. А после вахт-парада вдруг ветер поднялся, снег пошел, мороз ударил. Вот вам и простыли.
     - Но ты, же не простыл?!
     - Ваше Императорское величество забывает, что я состоял при Вас в Гатчине и школу прошел военную при Вашем непосредственном командовании. Так что вчерашний холод совсем нечета тому холоду, что мы с вами испытали там, на плацу и при преодолении водных препятствий во время маневров.
     - Так значит, толк был в муштре?! А? Алексей Борисович?! – радостно заулыбался Павел.
     - Конечно, Ваше Императорское величество. Был! И сомневаться в этом не след!
     - Рад этому! Так у тебя все готово? - резко переменил тему разговора Павел.
     - Ждем Ваших указаний, Ваше Императорское величество.
     - Тогда вези его сюда. И не надо, чтобы кто-то знал об этом. Пусть я тоже заболею с утра, - хохотнул император.
     - Слушаюсь, Ваше Императорское величество, - князь поклонился и быстро вышел.
     Сразу же вошел камер-лакей.
    - Ваше Императорское величество! Гардеробмайстер  Иван Кутайсов ждет…
    - Давай его сюда живо! – прервал камер-лакея Павел, но потом вдруг поднял руку, останавливая Василия Кокарева на полпути к двери: - Совсем забыл, голубчик. Совсем забыл. У меня скоро гость пожалует. Из простых. Из крестьян.
     Глаза Кокарева полезли на лоб, а рот слегка приоткрылся.
     - И что такого? Я государь или не государь?! – вскричал Павел.
     - Государь! Ваше…
     - Так значит, есть у меня дело и до простого народа, а не только до тех, кто золотом с головы до пят увешан. Ты вот что, пошли кого-то на кухню, пусть мне здесь столик накроют. Неприхотливый. Простой. Раз гость, то и угостить его надо. Я прав!?
     - Так точно, правы, Ваше императорское величество!
     - Ну вот. А ты…  Давай! Давай! Действуй!

Россия. Санкт-Петербург. Дорога от Петропавловской крепости до Зимнего дворца. 12 декабря 1796 года Утро.
    
     В карете ехали молча. Все было сказано во время сборов в комнатке чухонца Семки. Там Куракин проинструктировал бывшего монаха, как обращаться к императору, как стоять, как сидеть, как преклонять колени, что говорить, какие ответы давать на поставленные вопросы и как сами ответы строить. Одним словом запугать не запугал, но и от голой правды, кажется, отохотил. Князь, наблюдая за Василием Васильевым, так и не убедился в том, понял ли он что-то. Бывший монах смотрел на него столь кротко своими большими бездонными глазами, так застенчиво и благостно улыбался…
     Сначала генерал-прокурор в сердцах махнул рукой на все это, потом опять же в сердцах плюнул, а уж после всего этого холодный туман страха заполз к нему прямо внутрь, к солнечному сплетению, перехватил дыхание и сжал желудок в наперсток. «Что будет?!» - пронеслось в голове: - « Великий Боже! Спаси и сохрани всех нас! Спаси и сохрани!»
     Когда все было готово, генерал-прокурор отправил Кропивницкого с Васильевым в карету, а сам остался один на один с генерал-аншефом.
     - Ну, что скажете, дорогой Андрей Гаврилович?
     - Ваша светлость! Вы прочитали мои записи?
     - Прочитал. И ночь не спал. Все читал и думал. Думал и читал.
     - А я две  ночи без сна. В моём возрасте это просто не допустимо. Но чувствую себя превосходно в физиологическом плане, а вот в душевном… боюсь страшно! Нет не за себя. Я пожил. И в жизни многое повидал. От славы до узилищ и обратно. Боюсь за Россию-матушку. Это ж надо такую дорогу выбрать? И помочь в  изменении её пути, нет ни знаний, ни силы.
     - У вас, Андрей Гаврилович, черновые наброски бесед с монахом остались? А может для себя вы их в чистовом варианте на память оставили?
     - Была мысль такая. Была, сознаюсь. Но нет! Все сжег. Все до последнего листика. В памяти, была бы воля, тоже все бы стер. Все бы стер до последней фразы.
     - Ну что ж. Извините, что столь тяжелый груз на вас возложил. Но я право и не предполагал, что такое произойдет. Посмеивался про себя. А оно вон как обернулось. Мне тоже страшно. Главное о нас и нашем деле знает лишь один человек. А его действия после сегодняшней встречи с монахом могут быть просто непредсказуемы. Павел Петрович добрая душа. Я с ним практически с детства, с юности один на двоих кисель хлебаю. Но также знаю, что если ему вожжа под хвост попадет, то головы полетят десятками, сотнями, тысячами. Потом он плакать будет, просить прощения, молиться за упокой убиенных душ, себя проклинать и даже руки на себя накладывать, но головы слезами не приклеишь, а мертвых прощением не воскресишь.
     - Ваша светлость, я тут прошение об отставке написал. Мне его в канцелярию Его императорского величества подавать?
     - Чего так?
     - Пора уходить, Алексей Борисович. Годы, годы. Беседы с Васильевым мне глаза открыли. Пока хоть какие силы есть надо и для себя пожить пусть годок, пусть два, но для себя.
     - Ну что ж. Вы наверно правы. Давайте ваше прошение. Через мою канцелярию я его быстрее через нашу бюрократическую машину пропихну. А вместо себя кого порекомендовать можете? Но только не Бельмешева! Этого разгильдяя на ваш пост не надо.
     - Я, ваша светлость, не очень охоч до высшего света, поэтому  плохо его знаю. Но один человек, настоящий человек, мне известен. Это генерал от инфантерии Вязмитинов Сергей Кузьмич. Достойнее его не вижу. Честен, бескорыстен, справедлив. А самое главное к людям с любовью относится. На этой должности только такие и необходимы. Да только сгрызут его здесь.
     - Но вас - то не сгрызли? Сами уходите, - последние слова генерал-аншефа немного обидели князя, обидели именно своей правотой, правотой того, что среди тех кто «сгрызет»  будущего коменданта Петропавловской крепости вполне возможно будет и он.
     - Не обижайтесь на меня ради бога, Ваша светлость! Сказал не подумавши.
     - Да я не обижаюсь, Андрей Гаврилович. Так! Нервы! Ну и куда стопы свои направите, если не секрет? Я же знаю, у вас ни кола ни двора нет. Ни имений службой нажитых, ни квартиры купленной в городе. Все, что есть, казенное, государственное. Один Антип. Так ведь уйдет он от вас. Расторгнет договор заключенный. У него с вашей помощью прилично деньжат накопилось. В деревню поедет, бабу заведет, обустроится. И о вас забудет навсегда.
     - Что, правда, то - правда. Святая  правда. Он на доносах на меня капиталец себе хороший сделал. Я знаю.
     - Как?! Вы знали, что Антип агент секретной экспедиции? – изумился князь.
     - Еще с Оренбурга. Он же в колодники бы пошел, за самоволие и неисполнение приказов.  Антип тем эскадроном командовал, что ватагу Скурата Немовича на сабли взял, да и положил их всех. Хорошее дело было. Чистое. Этот Немович нам столько крови попортил, столько хороших душ загубил. И Антипову ладушку сквозь строй пропустил, в насмешку над нашим бессилием. Вот тогда Антип и сорвался. Все взял на себя. Послал подальше всех законников. Выследил  скуратово лежбище, переодевшись каликом перехожим, поднял эскадрон в седло и порубил всех до единого. Слава богу, с нашей стороны потерь не было. Так. Две раны легкие, семь царапин. Но нашелся подлый человек в эскадроне. Шепнул коменданту. Тот доложил в тайную канцелярию. Вот и завертелось дело. И здесь – всю вину Антип взял на себя. Его одного под суд и готовили. А этот младший советник Юрген фон Бах с момента моёго появления все хотел на мне карьеру сделать. Уж кого он ко мне не приставлял. А как же, запачканный дворцовыми интригами ссыльный. Явно в заговоре состоит масштаба всероссийского. Вот мы с Лузгой и порешили. Он принимает предложение Баха следить за мной, я прошу по команде определить Лузгу мне в услужение и беру на себя всю ответственность. Ничего бы не получилось у нас, не произведи меня матушка в майоры. По её личной просьбе за подписью  Петра Федоровича прошение это в Оренбург пришло. А майор это уже личность. Тут и Юрген подсуетился. А как же! Главный заговорщик в стольный город едет, прямо к престолу. Этот престол ему еще и звание дает. Вот где карьеру можно сделать. И еще, какую карьеру.  Так Антип и стал моим слугой. А дело его имеющее отношение к тайной канцелярии осталось. Мы с ним вместе эти донесения и составляли. Я его и грамоте обучил, чтоб он их своей рукой писал. А то ведь кроме креста, как подписи, и написать ничего не умел.  Вот этот момент фон Бах совсем упустил. Да и откуда ему было знать про это, немчуре. Вот такие наши дела, Ваша светлость.
     - Ну, тогда я за вас спокоен, Андрей Гаврилович. Тогда будьте здоровы и счастливы. А мне пора. Государь заждался.
     А дальше произошло совершенно неожиданное. Единый порыв! Они оба одновременно распахнули друг другу объятия, крепко обнялись и трижды, по-русски расцеловались. Родовитый князь и почти безродный генерал-аншеф. Да и в родовитости ли тут дело. Все мы – РУССКИЕ! Князья, графья, работные люди, крестьяне. Это там, в европах ценность приобретают одиночки.  Жанна Д,Арк, Ричард Львиное Сердце, Барбаросса, легендарный Роланд…. У нас не так. Совсем не так. У нас, у русских – «ОДИН ЗА ВСЕХ, ВСЕ ЗА ОДНОГО!» И нет у нас личной родовитости. Она лишь ширма, которую можно в любой момент отодвинуть в сторону. Которой можно кичиться, гордиться, славиться – совершенно не представляя из самого себя что-то значительное и достойное. А настоящий РОД, настоящая РОДОВИТОСТЬ в каждом из нас и во всех вместе – РУССКИЕ!!!

Россия. Санкт-Петербург. Зимний дворец. Кабинет Павла I. 12 декабря 1796 года.  С утра до полудня.
    
     После массажа, выполненного Ивашкой Кутайсовым, настроение Павла Петровича  улучшилось. Он даже сел за рабочий стол и написал несколько замечаний по поводу состояния внешнего вида,  выполнения строевых приёмов, слаженности действий войск, что было вчера явлено на вахт-параде.
     Работа пером и чернилами, да еще не как цесаревич и Великий Князь, а как полноправный ИМПЕРАТОР, полностью захватила его.  Павел даже не заметил, как три совсем юные девушки из кухонной прислуги быстро и совершенно бесшумно накрыли малый столик в уголке отдыха неприхотливой снедью и также быстро и бесшумно удалились.
     Камер-лакей Василий Кокарев, по  прибытии князя Куракина, капитана гусар Кропивницкого и Василия Васильева, приоткрыл дверь, и, увидев императора за работой, тут же закрыл её.
     - Работают! – прошептал он
     - Ты, мил человек, доложи о нас и доложи немедленно! – прикрикнул на слугу князь: - Их Императорское Величество, нас ожидают.
     - Боязно, ваша светлость. Вчерась так осерчали, что Степану шинельку ни за что, ни про что прямо в лицо швырнули! Во как! А тут Они может что-то важное пишут, а я их прерву…
     - А вчера, что дальше то со Степаном было? – спросил спокойно Алексей Борисович.
     - Так, когда согрели и оттерли Их Императорское Величество, всем по серебряному рублю, Они лично вручили.
     - А Степану?
     - А тому, аж два дали и прощение попросили.
     - Ну, вот видишь. Жезл для чего у тебя?
     - Им по полу стукаю, когда сообщить что-то собираюсь.
     - Вот зайди и стукни. Если прервется и на тебя посмотрит, доложишь о нашем прибытии. Нет. Выйдешь обратно. Будем ждать. А то в таком случае за несвоевременный доклад, не рубль серебряный, а полную отставку можешь получить без пособия.
     Последнее было гораздо страшнее любого телесного наказания. Поэтому Василий набрался смелости, глубоко вздохнул и, открыв дверь, вошел в кабинет.
     Удар жезла звонко нарушил тишину.
     - Что!? – вскинулся Павел от бумаг.
     - Ваше Императорское Величество! Генерал-прокурор князь Куракин Алексей Борисович, капитан гусар Кропивницкий и с ними крестьянин Василий Васильев, по приказанию Вашего Императорского Величества изволили прибыть! – дрожащим слегка голосом, но громко и четко произнес камер-лакей, на всякий случай, закрыв глаза.
     Находясь в законотворческих высотах, Павел Петрович совсем забыл и о Куракине, и о монахе. Он недоуменно повел глазами, увидел накрытый стол в уголке отдыха и,  вспомнив о намеченной встрече, слегка расстроился. Хорошие мысли просились на бумагу. А тут, монах!
     - Вот что!  Кто стол накрывал?
     - Девки из кухонной прислуги, по Вашему приказанию, Ваше Императорское Величество!
     - Они…
     - Я им сказал в камергерской посидеть. А вдруг прислуживать за столом необходимость сложится.
     - Молодец! Держи! Рубль заработал, - Павел бросил Кокареву монету. Тот ловко её поймал: - Зови генерал-прокурора. И дальше по его указаниям действовать будешь.
     - Слушаюсь Ваше Императорское Величество! – и куда только страх делся. Василий Кокаревым опять был Василеем Кокаревым, камер-лакеем с большой буквы. С большой буквы, но с  потным лбом.
     Через минуту в кабинет вошел генерал-прокурор. Павел поманил его к себе пальцем и, когда тот приблизился почти вплотную, прошептал:
     - Алексей Борисович! Заведи в кабинет монаха. Посади за стол ему приготовленный. Возьми с собой девку, что б служила за столом. Пусть поест хорошо. Посиди с ним. Он к тебе уже привык немного. Угощай его, не стесняйся, словно меня и нет. Я не знаю, что там выставили. Так заработался, что и девок не видел.
     - А вот это уже совсем не дело, Ваше Императорское Величество. Девок не видеть, - улыбнулся князь: - Уж кто-кто, а вы среди нас в Гатчине, всегда в этом деле первым были.
     - Хи-хи-хи! – захихикал сдавленным голосом император: - Было дело. Но и вы все промаха не давали.
     По озорному блеску глаз Павла Петровича, совершенно не сочетающемуся с резкими, скорбными морщинами в уголках губ, Куракин понял, что Гатчина императору, как и ему самому вспоминается потерянным навсегда раем, где царствовала свобода как в делах, так и в решениях и всегда такой вспоминаться будет.
     - Так вот, Алексей Борисович, ты его займи застольем, а я за ним понаблюдаю. Как насмотрюсь, так к вам и подойду. Ты уж тогда с девкой выйди и у дверей на часах встань. Ко мне никого! Пока не скажу.
     - Хорошо, Ваше Императорское Величество! Разрешите исполнять.
     - Давайте! Давайте! Исполняйте! – Павел махнул рукой, уже углубившись в  прерванную работу и строча на бумаге своим стремительным подчерком еще одну «великую и наиглавнейшую» мысль.
     Но, с появлением в кабинете монаха, работу пришлось отставить. Прикрывая ладонью левой руки глаза, император не мог оторвать их от сидельца.
     Чистенький, аккуратненький, в белой  холщевой рубахе на выпуск, по вороту узор вишневый выткан, подпоясанный витым в три цвета пояском, в серых с черными узкими полосами штанах, заправленных в новенькие мягкие сапожки. Он был таким одухотворенным, таким неожиданно мягким и добрым, таким желанным и родным…, что Павел Петрович от умиления чуть ли не плакал.
     «Вот она душа русского простого народа. Душа, очищенная от скверны ежедневного тяжелого труда, от  плетей и надругательств сиятельных хозяев её, от вопиющей бедности и полной незащищенности от драконьих законов частной собственности, возведенной в ранг неукоснительного исполнения любых прихотей того, кто этой собственностью владеет, теперь и его императорскими повелениями. Надо с этим что-то делать. Надо как-то облегчить удел простого народа. Надо на это решиться. И я на это решусь!»
     А между тем, за столом в уголке отдыха, шла тихая беседа между генерал-прокурором и монахом. Васильев смущенно улыбался в реденькую аккуратно подстриженную бородку. Видимо по настоянию князя пробовал то одно, то другое угощение. Аккуратно брал его тонкими длинными пальцами, откусывал и кивал головой. Видимо подтверждая утверждение Куракина, что это очень вкусно.
     Девка, из кухонной прислуги, прямо как бестелесная летала вокруг стола. То одно подаст гостю, то другое, то чаю нальет, то варения в блюдце, то медку в кузовок. И ничем не брякнет, ничто в её руках не звякнет. А лицо то все разгорелось, а глаза то прямо, как звезды светятся. И все у девки споро, все точно, все толково и ко времени.
     «Тоже из крестьянских. Вот и старается, как перед своим отцом. В какие это поры было видано, чтобы в Зимнем дворце, в рабочем кабинете императора, потчевали простого крестьянина? Это только при Петре I могло быть! Так я уже этим на своего прадеда похож! Вот и пойдет слух! Вот и узнает народ простой, какой у них император – с простым мужиком за одним столом чаи гоняет! Вот она из чего любовь-то народная приходит. Эко я здорово сделал, что Васильева сюда пригласил, да не тайно, а  с прислугой, с угощением, с обслугой за столом. Ох, и разнесет эта «трещетка»  по всему городу о сегодняшнем событии. Завтра об этом будет знать весь Санкт-Петербург, через неделю – губерния, через месяц вся Россия-матушка. Молодец Павлуша! Ох, какой ты молодец-удалец! Вот вам СИЯТЕЛЬНЫЕ пример, как себе имя надо делать! Вот все ваши поучения, нравоучения, философские трактаты и революционные идеи – коту под хвост! Вот она – революционная идея! Приблизь себя к народу, если ты император, и все революционные идеи – КОТУ ПОД ХВОСТ!» - Павел тихо засмеялся, закрывая рот рукой: - «А я еще и не то сделаю! Ваньку Кутайсова, безродного турка, даже и не русского по происхождению, в ГРАФЫ произведу! Вот попомните меня! Прадедушка Сашку Меньшикова, торговавшего пирогами с зайчатиной, своим самым главным помощником сделал, в князья определил, минуя графский титул.  По аглицки в герцоги произвел. Съели! Умылись! И вякнуть супротив не посмели! И у меня тоже будет! Может Ваньку тоже князем сделать? Нет! Мы все по порядку. Как положено по «Табелю о рангах». Императору не след нарушать установленный порядок. Все должно быть по порядку! В порядке – НАДЕЖНОСТЬ! В порядке – ПОБЕДА!»
     Между тем Василий Васильев явно насытился. Стал с улыбкой отказываться от предложенных вкусностей, ручки свои белые ладонью вперед поднимать, головкой из стороны в сторону покачивать, с приложенной к груди правой рукой кланяться низко. И хотя, что говорит он и князю, и девке было императору не слышно, но по артикуляции губ можно понять – «Благодарю сердешно!»
    Пора в разговор вступать. И тут заметил Павел Петрович, что ему как бы и не по себе стало. Такое ощущение появилось, вот словно сидишь на бережку речки в жаркий летний полдень. Солнце разморило. Прохлада реки к себе тянет. Окунуться хочется. А вспомнишь, как вначале схватит тебя противный спазм, пройдет по всему телу от пяток до макушки… «БРРР!!!», передернет всего, словно первача хватил залпом, мурашками ползучими кожу покроет, судорогой икры сведет и дыхание перехватит петлей тугой, невидимой… Это потом и блаженство, и радость, и ощущение своей силы, и гордость за себя, что этот момент заставил преодолеть… А в самом-то начале! Ой, как не хочется и очень хочется одновременно.
     Вот и сейчас. Такое же ощущение. К чему бы это? Опять «ЗНАК»? Но я же ИМПЕРАТОР! Не след мне так теряться!
     Он резко встал из-за стола. Девка замерла с куском пирога на фаянсовой тарелке, что в руках держала. Алексей Борисович повернулся к нему, скрипнув стулом. Монах вскинул на своего императора очи свои ясные. Все замерли!
     «Господи! Укрепи меня! Дай силы мне! Как же трудно этот первый шаг в холод реки делать!» - пронеслось в голове.
     Генерал-прокурор покинул свой стул и склонился в низком торжественном поклоне, разведя в стороны руки. Девка кухонная, как опытная статс-дама, грациозно присела в реверансе, распушив юбки своего простенького платья по блестящему паркету. Один монах растерялся. Как ему не говорил, как его не инструктировал Алексей Борисович – все это в сей торжественный момент вылетело из головы, и замер он столбом во весь свой не малый рост с широко раскрытыми глазами, чуть приоткрытым ртом, с выражением испуга, неуверенности,  конфуза на своем просветленном внутренним содержанием лике.
     И именно это! Этот чужой конфуз! Этот чужой испуг, помог императору преодолеть свой.
     Павел Петрович вышел из-за стола и подошел к уголку отдыха. Шаг его был тверд и как всегда стремителен.
    - Поднимитесь, господа мои, поднимитесь! – повелел он ласково, совершенно не замечая, что к простой кухонной прислуге он – император Великой России обратился, как к знатной даме.
     - Ваше Императорское величество… - начал, было, свой доклад генерал-прокурор, но замолчал под взмахом руки Павла.
     - Все хорошо, Алексей Борисович! Все хорошо!
     Император не сводил глаз с монаха. Тот еще больше стал стесняться, опустил глаза, руки его беспокойно забегали по пояску.
     Молчание явно затягивалось.
     - Да! Я так понял, что наше угощение Вам, отец честный, пришлось по душе? Все попробовали? Насытились? А может еще чего подать? Если желаете, не стесняйтесь, просите. Все подадим! – скороговоркой выпалил Павел Петрович, по обыкновению склонив голову на бок, обращаясь к Васильеву.
     - Благодарствуем, батюшка-царь! – не обращая внимания на знаки руками, что подавал ему из-за спины государя генерал-прокурор, глухим голосом произнес монах, тоже видимо через силу борясь с неожиданным оцепенением: - Премного благодарны  Вам. Нижайший поклон отдаём и за заботу, и за почет незаслуженный, и за доброту, приветливость Вашу!
     Васильев низко, в пояс поклонился императору, достав правой рукой до самого пола кабинета.
     - Ну, раз так, то наверно и побеседовать нам с тобой отче настало время. Ты, красавица, убери здесь все быстренько. Да, вот тебе рублик серебренный на ленты, заколки, ну и так далее. Молодец! Хорошо гостю нашему дорогому служила. А вы, Алексей Борисович действуйте, как мы и договаривались.
     Девка кухонная зарделась, приложилась к венценосной ручке, что протянула ей рубль горячими губами и быстро, споро все собрала со стола.
     Не прошло и нескольких минут, как император остался один на один с монахом.
     - Вот мы и одни остались. Да Вы садитесь, садитесь, отец честный. На диванчик, на диванчик. Там и мягче и удобнее. А я вот тут, рядом с Вами на стульчик присяду, - засуетился Павел Петрович, почувствовав опять приближение неуверенности и страха холодного, оставшись наедине с монахом.
     - Батюшка-царь, не можно меня  отцом честным величать. Расстрижен я по велению епископа Костромского и Галицкого Павла. Теперь я просто – Васька Васильев, крестьянин деревни Акулово, Тульской губернии, - скорбно произнес сиделец, устраиваясь на диване, на самом его краешке.
     - Знаем! Знаем! И что на «ТЫ» мне тебя величать правомочно и обязательно. И что самое ласковое слово моё к тебе «смерд сиволапый» приемлемо, с благодарностью тобой выслушано, должно быть. Все знаю! Да вот только не могу всего этого принять. Не могу и все! Так, что давай расскажи о себе, друг любезный. Все рассказывай, не бойся. Я все приму и все пойму. На то и есть я – император российский.
    
ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ.

    
   
    
    
    

                С.Д. Кабанов.

                «В этом мире каждый человек не только
                творец, сколько его предвестие. Люди
                несут в себе пророчество будущего».
                Р. ЭМЕРСОН.
«АЗМ ЕСМЬ ТОТ, КТО Я ЕСМЬ»
(Роман – приключений)
                «Не все ли равно, если твоя жизнь будет продолжаться
                триста или даже три тысячи лет? Ведь живешь только
                в настоящее мгновение и, кто бы ты ни был, утрачиваешь
                только настоящий миг. Нельзя отнять ни нашего прошлого,
                потому что его уже нет, ни будущего, потому что мы его
                еще не имеем».
                МАРК  АВРЕЛИЙ.
КНИГА  ПЕРВАЯ.
«СПИСКИ»  БЕДНОГО  МОНАХА  АВЕЛЯ»
                «Знать прошлое достаточно неприятно; знать еще
                и будущее было бы просто невыносимо».
                СОМЕРСЕТ  МОЭМ.               
                «Будущее укрыто даже от тех, кто его делает».
                АНАТОЛЬ ФРАНС
                «Бог, которого можно понять, уже не бог».
                СОМЕРСЕТ МОЭМ.               
 ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
«ПРЕЛЮДИЯ»
Разговор на кухне.
     - Послушай, друг! Я считаю тебя умным человеком,  поэтому прошу, объясни мне, что такое ДОБРО и что такое ЗЛО.
     - Ну, ты Володька даешь! Над этим вопросом ломают умы, черт знает сколько времени, лучшие и умнейшие представители рода человеческого, а ты задаешь его мне.
     - Да какое мне дело до этих «лучших и умнейших». Вот ты, мой друг! Я тебя уважаю! Я во многом беру с тебя пример и многому учусь у тебя. И мне совсем «по-фигу», что  кто-то там наломал своим умом. Мне, гораздо важнее услышать это от тебя.
     - Но я даже не знаю, как это все объяснить….
     - Но сам-то ты, для себя лично, как-то объяснил. К какому-то определенному выводу пришел. Вот и поделись с товарищем.
     - Вовка! А что это тебя в философию кинуло? За тобой раньше, кажется, такого не замечалось.
     - Да вот, Саша, кинуло. И еще как кинуло! Месяц тому назад я премию получил. Ты об этом знаешь. Ну, мы это…, обмыли её с ребятами на работе. Нормально. Скромно. Без обычных нюансов. Возвращаюсь домой. Настроение, можно сказать, всеобъемлющая и горячая любовь ко всему движущемуся, дышащему, смотрящему и пусть хоть чуть-чуть думающему. Встречаю возле дома двух «бомжиков». Наших. Доморощенных. В своё время их с квартирами кинули, но верность своему дому, двору они сохранили. Так в подвале нашего дома и прижились. Тихие, нормальные ребята. От полноты чувств и наверно из-за имеющихся уже в организме градусов, отвалил я им сотни две на пропитание. Доброе дело совершил?! Ну, наверно, доброе. Так, по крайней мере, тогда мне казалось. А через неделю узнаю. Эти мужики, недолго думая, моё «доброе дело» превратили в горячительные напитки, напились, стали ходить ночью по двору, орать песни. И одному вполне приличному человеку, пытавшемуся их урезонить, так проходя мимо, проломили голову. А у него трое детей, жена-инвалид, мать больная…. Вот я и думаю. Не будь моего «доброго дела», не было бы и этой трагедии. Так в чем же сам смысл ДОБРА? Почему оно имеет свойство превращаться во ЗЛО? И, вообще, есть ли ОНО на этом свете? И стоит ли его тогда делать?
     - Теперь понимаю, что ты хочешь от меня услышать. Но, Володя, то, что я тебе скажу, это моё мнение, и оно может быть ошибочным. Лично я думаю ДОБРО, настоящее ДОБРО, должно быть «конечным до бесконечности». То есть, поступок, предваряющий его, в обязательном порядке должен быть доведен до конечного результата. И этот «конечный результат»  в свою очередь должен порождать новое ДОБРО. Вот в чем главная суть и главная трудность ДОБРА. Не очень заумно я выражаюсь?
     - Вроде, понятно, пока. Это, как цепная реакция, что ли? Я имею в виду «конечный до бесконечности».
     - Что-то похожее. Но мы, же все люди, и люди разные. Творение ДОБРА накладывает большую ответственность, как на того кто творит, так и на того кто это ДОБРО получает. И не каждому эта ответственность по плечу. Одни воспринимают это, как должное. Другие, как попытку унизить их. Третьи, как сигнал – сделали сейчас, сделают и завтра. И лишь немногие это принимают, как дар, которым необходимо поделиться с другими. Из-за этого ДОБРО и сложно, и тяжко своей высокой ответственностью, своей «конечностью до бесконечности». ЗЛО проще и надежнее. Оно безответственно. Оно конкретно и настолько знакомо всем людям, что чаще всего мы даже не задумываемся, творя его, о тех последствиях, которые оно приносит всем нам. Это происходит, как защитная реакция на уровне инстинкта самосохранения, как желание отстоять свою независимость перед той ответственностью, которую налагает на нас осознание  Величия ДОБРА, что мы неожиданно получили.
     - Постой! Ты утверждаешь, что если мне сделали ДОБРО, то я должен сделать примерно тоже и другим?
     - Совершенно верно, Вовка. Иначе и быть не может. Иначе оно пропадет, исчезнет, прервется и потеряется его глубинный смысл творения. А на его место сразу придет ЗЛО. Как в твоём случае. Понимаешь, нет середины. Нет промежутка между этими понятиями. Есть только они, два антипода - плюс и минус, две чаши весов, определяющих значение человека.
     - По-твоему получается, если я правильно понял, что вот сейчас, вот в эту самую секунду, мы с тобой или творим ЗЛО, или творим ДОБРО. Так, что ли?
     - Да! Именно так.
     - Тогда, объясни, что же мы сейчас конкретно делаем?
     - Мы беседуем. Мирно беседуем. Ты получаешь какую-то информацию от меня. Значит учишься. А это хорошо. Значит это ДОБРО. Оно будет им оставаться даже тогда, когда ты будешь получать негативную информацию, но не принимать её на веру. Если наоборот, то – ЗЛО. Получение любого негатива и принятие его возбуждает человека, делает его агрессивным, а, следовательно, не способным контролировать свои эмоции. Это же не дает ему возможности трезво проанализировать сложившуюся ситуацию.
     - А то, что мы водку пьём? Это как?
     - Но мы, же мирно пьём, по-дружески, тихо и спокойно. В чем здесь ЗЛО?
     - А с твоей стороны?
     - Я выступаю как учитель. Пытаюсь отдать тебе свои знания. А это, конечно, ДОБРО. Я своеобразно воспитываю тебя. Ты меня слушаешь. Что-то принимаешь, что-то отвергаешь, но слушаешь. И это говорит, что мой труд не напрасен в настоящий момент. Но он будет окончательно завершен тогда, когда ты сделаешь выбор – принять мои умозаключения. Вот тогда я получу конечный результат.
     - А если я не приму твои умозаключения?
     - Но ведь ты от этого не станешь моим врагом. Вот в этом и отличие этих антиподов. ДОБРО не боится правды, ибо не делает своими врагами окружающих. Все это прекрасно понимают. А ЗЛО в тех, кто его не принимает, но знает о нем и видит в нем своего врага. ЗЛУ необходима скрытность, тайна, тьма при совершении своих замыслов. И оно боится разоблачения. А вот  ДОБРО – это, прежде всего, воспитание человека на свободе выбора, жертвенности, любви, доброты. Однажды Конфуция спросили: - «Правильно ли отвечать добром на зло?» - он ответил: - «Как можно отвечать добром? На любое зло отвечают справедливостью. На добро отвечают добром».
     - Я, Саш, не знаю, кто этот твой Конфуций, а вот моя бабушка меня в детстве учила: «Не делай людям добра, не получишь и зла».
     - И твоя бабушка совершенно права. Ибо чаще так и происходит. А почему? Я, кажется на это, уже ответил. Не всем по плечу такая ответственность. Всё  от людей зависит, прежде всего. Вот еще приведу пример. Помнишь, мы с тобой в детстве пробрались на закрытый сеанс польского фильма «Фараон» режиссера Ежи Кавалеровича. Это там, где можно было посмотреть на обнаженную Барбару Брыльску. Сейчас по телевизору можно и не такое увидеть. А в нашем детстве полуобнаженная женская грудь – уже была порнографией. А тут красавица Барбара, да еще и голая!
     - Да! Было дело. Мне потом отец, про это узнав, всыпал по первое число.
     -  Так вот, основные натурные съемки этого фильма проходили у нас, в пустыне Каракум. А там, в песках, обитали великолепные афганские дикие борзые собаки, самые быстроногие собаки в мире. Члены съемочной группы с восторгом наблюдали за этими прекрасными созданиями и, конечно, не удержались от соблазна вынести им из столовой кусок мяса. Скоро это вошло в привычку. Куски мяса щедро разбрасывались по пустыне, а борзые подходили все ближе и ближе. В конце концов, возникла настоящая дружба между людьми и собаками. Борзые дали себя приручить, ели с рук и перестали бегать по пустыне.    Но у всего есть свой конец. Люди закончили съёмки и уехали. Декорации остались, а возле них остались и борзые. Володя! Они все умерли в ожидании своих кормильцев. Когда местные жители через несколько недель приехали на место съемок, надеясь разжиться бесплатным деревом, то увидели среди  декораций трупы, трупы, трупы собак. Борзые умерли от голода, разучившись охотиться по воле людей и привыкнув к их ежедневным подачкам. Вот так безответственное ДОБРО породило самое настоящее ЗЛО. Поэтому один добрый жест, одно доброе желание это еще не само ДОБРО. Это преддверие его. И если оно не завершено, если остается лишь жестом, лишь желанием, то неизбежно оборачивается ЗЛОМ.
     - Так что ж, значит ДОБРО лучше и не творить?
     - Ты понимаешь, Володя, я уже говорил, в нашем мире есть две ипостаси, два образа бытия, ДОБРО и ЗЛО. Третьего, среднего, нет, к сожалению. Даже оказавшись на необитаемом острове, совершенно один, хочешь  этого или не хочешь, ты будешь вынужден на первых парах совершать ЗЛО. Что бы выжить, тебе надо питаться. И прежде чем научишься по-настоящему охотиться, твоей добычей станут самые беззащитные – яйца и птенцы птиц, детёныши зверей. А это разве не ЗЛО? Для хижины придется рубить или ломать деревья. А это разве не ЗЛО?
     - Ну, ты это загнул, дружок. Какое это ЗЛО? Вопрос идет о моём существовании, как вида, как человека разумного, как венца природы….
     - А кто тебе сказал, что ты венец природы и тебе дозволено, творит с ней, что захочешь? И почему ты только себя считаешь разумным в этом мире? Мне кажется позволять себе именно так думать и есть самое страшное ЗЛО на нашей планете.

«ПРОРОК»
Россия. Санкт-Петербург. Петропавловская крепость. Дом коменданта. 10  декабря 1796 года.
   
      - Обед вышел на славу Антипушка. Постаралась Полина сегодня,  не то, что третьего дня. И супец куриный наваристый, и стерлядка нежная под соусом, и капуста квашенная, хрустящая, под рюмочку другую водочки. Нет! Все прекрасно! Все замечательно!  И пироги получились на славу - пышные, мягкие, с брусникой, с грибами, с яблоками… - Андрей Гаврилович улыбаясь, как ребенок, причмокнул.
     В уголках губ появилась, вызванная столь чудными воспоминаниями, слюна. В ход пошел белый кружевной платочек. С правой стороны подхватить презренные капли успел, а вот с левого нет.
     - Ах ты пропасть! – в сердцах воскликнул он, увидев мерзкую желтоватую гадость на золотом шитье мундира, сконфузился по-стариковски, чуть ли не до слез, разведя обиженно руки в разные стороны.
     - Ваше сиятельство! Позвольте! – вывернулся из-за левого плеча верный Антип Лузга, бывший лихой гренадер, рубака и смельчак, задира и пьяница, а с 1757 года, с момента получения Андреем Гавриловичем Чернышёвым звания майора в Оренбургском гарнизоне, поступивший к нему в постоянное услужение по обоюдной договоренности.
     Лузга аккуратно взял из правой руки своего господина платок и смахнул им оказию с мундира.
     - Вот! И следа не осталось, ваше сиятельство. А платочек-то матушки нашей великой подарочек. Вон вензелёк Е с циферкой римской II по уголочку. Я его Фроське дам постирать. А вот вам новый платочек, без вензельков, повседневный.
     - Да, матушка наша превеликая… Я вчера у гроба её часа три простоял, поплакал, погоревал, помолился за упокой её души. Оба они там. Оба наши с тобой благодетели, Антипушка. И Петр Федорович кисеёю закутанный, да и что там от него осталось  после стольких лет.  Вот скажи, как на духу, ну зачем надо было гроб императорский открывать? Зачем показывать людям, во что мы превращаемся после смерти?
     - Не могу знать, ваше сиятельство, - тихо промолвил Лузга, открывая дверь кабинета коменданта Петропавловской крепости и заводя под ручку Чернышёва в его покой, тишину и тепло: - Вы же знаете, я в своё время всякого насмотрелся в Оренбургском гарнизоне. Одной ватаги Скурата Немовича на всю жизнь вспоминать хватит. Мы тогда всех его шесть десятков подельников в капусту изрубили, самого повесили, да так и оставили в поле гнить. А куда их было девать? Вы же сами знаете, как там дело с колодниками поставлено было. Так через месяц, в том краю побывав, кроме костей разбросанных ничего не нашли. Зверьё все за нас прибрало.
     - Да! Грехи наши тяжкие! Ты мне креслице как обычно к печке поставь. Столик, вон тот, с секретом поближе придвинь. Я тут подремлю и пображничаю немного. Петр Федорович в своё время приучил к рому, вот и помяну его, его же любимым зельем.
     Антип быстро выполнил просьбы хозяина, помог ему удобно расположиться в мягком глубоком кресле возле хорошо протопленной, покрытой голландскими изразцами печки, подставил под ноги скамеечку, под голову подушечку на спинке кресла закрепил, а под правую руку поставил столик с секретом. Секрет заключался в том, что если нажать в знаемом месте орнамент из виноградных лоз, что обрамлял столешницу, то она раздвигалась на две половины и из массивной тумбы при помощи мягкой пружины на поверхность стола поднимались спрятанные в тумбе бутылки с напитками, стаканчики и вазы с нехитрой закуской. На другое место нажать -  все убиралось опять в тумбу. Стол был снабжен колесиками и передвигался очень легко. Ограждение по краям подъемной полки, а также углубления в ней, для каждого предмета сервиза, не давали бутылкам опрокидываться, стаканом падать, вазонам рассыпать снедь.
     Лузга, закончив все приготовления, на цыпочках уже пошел к двери, когда Чернышёв,  блаженствуя в тепле с закрытыми глазами, произнес ему в спину.
     - На вахте скажи, что меня нет, и когда буду неизвестно. А вообще, Антипушка, нам с тобой на покой пора. Хватит с нас уже всех этих похождений. Покой, тепло и тишина нам нужны  более суеты мирской жизни. Тебе сколько лет?
     - В этот сочельник шестьдесят первый пойдет.
     - Ну вот! А мне уже семьдесят пять. Пора на покой. Пора!

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
       Чернышёв Андрей Гаврилович – в настоящий момент – генерал – аншеф, С. – Петербургский комендант.
     Родился в 1721 году. Происходит из крестьян графа Чернышёва. Не имея собственной фамилии, принял фамилию своего барина. В начале 1740 года стал рекрутом и прибыл в Петербург. За свой высокий рост, хорошее сложение, красивое лицо был принят ко дворцу, где стал камер-лакеем великого князя Петра Федоровича. Ко времени прибытия в Россию великой княгини Екатерины Алексеевны он уже состоял любимцем великого князя. Вот что писала Екатерина о нем в своём дневнике – «Был самым близким к нему человеком и исполнял самые интимные его поручения», «любимец жениха». Чернышев быстро подружился с камердинером великой княжны Тимофеем Евреиновым. «Эта дружба приносила мне много полезного. Я узнавала очень многое, что другими путями узнать было невозможно» - писала будущая императрица. Отношения Их Высочеств к Андрею Гавриловичу были настолько просты и хороши, что Екатерина называла его «сыном», а он её – «матушкой». Она старалась пользоваться только его услугами, любила с ним разговаривать и вообще настолько интересовалась им, что отвечала через Евреинова на его письма, когда он сидел под арестом.
     В двадцатых числах мая 1746 года во время придворного бала камергер граф Б.А.Девьер застал Екатерину разговаривающей через полуоткрытую дверь её спальни с Андреем Чернышёвым. Немедленно было об этом происшествии доложено Елизавете Петровне. На следующий день императрица дала указание начать строгое следствие. Чернышёва арестовали и  отправили в Рыбачью слободу близ С.- Петербурга. Там ему был учинен строгий допрос с пристрастием.
     Из мемуаров Екатерины – «В начале августа 1746  нам с мужем было приказано говеть, и Симон Тодорский, епископ псковский много допрашивал нас, каждого по одиночке, что происходило между нами и Андреем Чернышёвым, но так как у нас решительно ничего не происходило, то у него вырвался вопрос: - «Кто же наговорил императрице  совершенно другое?»
     Два года Андрей Гаврилович содержался под стражей в Рыбачьей слободе. В 1748 году по распоряжению тайной канцелярии он был отправлен на службу в Оренбургский гарнизон. В 1757 году был произведен в майоры армии. В 1762 году император Петр III возвратил его в С.- Петербург, произвел в генерал-адъютанты и назначил членом комиссии по расследованию жалобы из новой Сербии на генерал-поручика Хорвата.
     Во время государственного переворота 28-го июня 1762 года Чернышёв был на стороне Петра III. Но Екатерина став императрицей не изменила к нему теплого отношения. Чернышев был определен в полк с полковничьим жалованием, но, согласно прошению, был уволен в отставку с чином генерал-майора по бригадному окладу в 800 руб. в год.
     В 1773 году он заявил желание снова поступить на службу и был назначен обер-комендантом  С.- Петербургской крепости. В 1796 году произведен в генерал-аншефы.
     В январе 1797 года вышел в отставку с сохранением содержания и умер 16-го февраля того же года.

     Разморило Андрея Гавриловича после сытного обеда. Как только дверь за Антипом закрылась, закрылись и его глаза. Сладкая истома разлилась по всему телу, и он провалился в чудесное царство Морфея. Сколько спал, не упомнит. Но когда с шумом в кабинет вновь ворвался Лузгин, окна уже посерели. Приближался темный северный вечер.
     - Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! –  просительно громко произнес скороговоркой слуга: - Извольте вставать скорее!
     - Что?! Пожар?! – с трудом отрывая себя от сладкого сна, произнес Чернышев.
     - Хуже, ваше сиятельство! К вам лично сам генерал-прокурор князь Алексей Борисович Куракин. Один! Без сопровождения и без доклада!  С ним только один лишь капитан гусарский, из личной охраны их императорского величества. Весь из себя, при сабле и барсовом ментике. Но злой и строгий… ну, как Гераклиус, что пасть льву в Петергофе голыми руками раздирает, - говорил это Антип уже стоя возле рабочего стола хозяина.
Там он открыл шкаф с папками, достал небольшую стопку и положил на правый край девственно чистого стола, на левый еще одну стопку папок. Потом достал отдельно одну папочку. Она заняла место в центре. Её он открыл, развязав тесемки. Бросил рядом несколько чистых листов бумаги, воткнул в чернильницу перо. Быстро оглядел результат своего труда, удовлетворенно хмыкнул и уже летел через весь кабинет на помощь к своему хозяину.
     - Ну, во-первых, не Геракл, а Самсон! Это раз! А во-вторых, я же просил на вахте сказать, что меня нет, и не будет сегодня, - еще слабо соображая, произнес Чернышев.
     - Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! – подскочил к нему Лузга, помогая подняться с кресла; - На вахте так и сказали. А этот капитан, как рявкнет: -  «Куда генерал-аншеф отправился, и когда их светлость выехала из крепости?!» Ну, охранные растерялись, испугались: - «Не можем знать вашество! Не выезжал через ворота!» Вот и все. Хорошо я не далече был и все это видел и слышал, да и они карету за воротами оставили. Прогуляться решили. Тут я в запуск и побежал. Но они молодые, быстро ходят.
     Чернышев, наконец, понял серьезность положения. Он заспешил подняться, отряхнуться от сна и бодро пошел к столу.
     - Что это ты мне здесь наложил?
     - Не гневайтесь ваше сиятельство. Это как будь-то вы в работе все дни проводите. Потому и говорите, что б вас не беспокоили.
     - Что ж! Молодец! Держи рубчик серебряный, екатерининский. Освободишься, в кабачок заглянешь.
      Монета описала светлую блестящую дугу и уютно угнездилась в шершавой ладони слуги.
     - Премного благодарен, ваше сиятельство!
     - Свечи зажги, - приказал Андрей Гаврилович уже совсем другим, деловым голосом с барскими нотками, усаживаясь за стол и просматривая лежащую перед ним папку.
     Уже не было мягкого стареющего ветерана. За столом сидел подтянутый, пусть и старый, но воин, занимающийся решением текущих дел со всей серьезностью и преданностью порученному делу. Таким и увидел его князь Куракин, войдя в кабинет.
     - Ваша светлость! Какими судьбами? Прошу прощения, что не встретил. Дела заели совсем.
     - Добрый вечер Андрей Гаврилович. Да я и сам без предупреждения, как снег на голову к вам нагрянул. Так, что тоже прошу меня за это упущение простить. Вот видите, так спешил, что даже  не разделся.
     Алексей Борисович повел плечами, шуба соскользнула прямо в руки Антипа, что оказался с быстротой молнии за спиной князя.
     - Хорош, молодец! – весело воскликнул генерал-прокурор, оглянувшись назад: - Вот тебе еще моя шапка, а это  рубль за хваткость и… брысь отсюда!
     Дождавшись, когда слуга прошмыгнул за дверь, он сделал рукой знак гусарскому капитану. Тот, показывая, что понял генерал-прокурора, лихо щелкнул каблуками сапог, звякнули шпоры, резко кивнул головой и тоже покинул кабинет коменданта. На вопросительный взгляд  Андрея Гавриловича князь Куракин, подойдя к печке и грея на горячих изразцовых плитках замерзшие ладони, произнес:
     - Он постоит в коридоре, чтобы нашей беседе никто не помешал, и чтобы никто не проявил совершенно ненужного любопытства, ибо дело которым мы сейчас с вами дражайший Андрей Гаврилович займемся особо секретное, затрагивающее интересы самого государя императора и им нам перепорученое.
     - И что же это за дело такое? – Чернышёв, вышел из-за стола и сделал несколько шагов к князю.
     Надо сказать, что новоиспеченный генерал-аншеф, облачившись в расшитый золотом мундир, занимавший в настоящий момент очень высокий и престижный пост коменданта С.-Петербурга и Петропавловской крепости по личному Указу Екатерины II и подтвержденный в нём сменившим Екатерину Великую Павлом I, получивший от нового императора звание полного генерала, так и оставался выходцем из крестьян графа Чернышева, что в далеком 1740 году, присвоил себе его фамилию, отправившись покорять Северную Пальмиру. Что тут говорить! Её он покорил и с избытком вкусил кисло-сладкий вкус дворцовой жизни. Но, не имея надлежащего с детства воспитания, родового политеса, хватая его на лету в бурном движении выбранной им жизни, он так и не научился манере общения с представителями высшего света. Вот и сейчас! Андрей Гаврилович прекрасно знал, что нужно предложить князю сесть. Но куда его посадить? Возможно, угостить его запасами секретного столика. Но как это сделать, что сказать и не шокирует ли это князя? Находясь в таком невероятно плачевном состоянии духа комендант Санкт-Петербурга в конце концов махнул на все рукой и застыл столбом перед генерал-прокурором, всем своим видом говоря – «Эх-ма! Что будет, то и будет!»
     Князь Куракин, греясь у голландской печки, прекрасно понимал состояние генерал-аншефа. И это его забавляло. Добросовестный Макаров, узнав о намерении генерал-прокурора, а Алексей Борисович после случая с обнаружением тетрадок монаха Адама, почти полностью доверял ему и советовался с ним в своих предприятиях, принес из специального хранилища две папочки.   Он, ничего не объясняя словами, также как и с тетрадками монаха,  положил их перед князем и вернулся к своим делам. Глянул князь, а перед ним записи дознания из архива «Слово и дело» по «случаям» с Чернышёвым Андреем Гавриловичем, камер-лакеем великого князя Петра Федоровича. И чего в этой папочке только не было. Доносы, доносы, доносы, списки допросов, реляции, объяснения, пасквили разной пробы, уведомляющие власть разъяснительные записки  от слуг её верных. И что сразу бросилось в глаза – добрая половина этой мерзости была написана одним подчерком. А в уголке этих листиков стояла фиолетовая печатка «Аг.», что расшифровывалось, как «Агент» и чернилами был поставлен знак «Х» - римская десятка, косой крест или знак сатаны. Там же стояли и цифирки – 10 коп., 1 руб., 50 коп. На каждом донесении своя цифирка. По важности и плата соответствующая.
     Ужаснулся Алексей Борисович. Ужаснулся не только тем, что перед ним открылась темная пропасть реально существующей адской бездны человеческой низости, корысти и подлости, а и тем осознанием, что где-то на пыльных полках спецхрана лежит и его папочка, папочка, названная его именем, лежит и ждет своего часа. И посмотреть её ему нет никакой возможности, ибо пусть и ржавая, пусть и ленивая, пусть и корыстная бюрократическая машина государства с момента получения им должности генерал-прокурора мгновенно  перевела его папочку в раздел «Только для царствующих особ и по специальному запросу».
     Вторая папочка была на Антипа Лузгу. Была она тонка и новехонька. И было в ней всего-то три листика. Первый – краткое описание дела какого-то Скурата Немовича и его ватаги, разбойников с большой дороги. Второй - чистосердечное признание в совершении «праведного» убийства этого Скурата, через повешенье без суда и следствия в степях Оренбургских, писанное возможно Лузгой, а может и нет. Вместо подписи крест неровный стоял.  А третий – должностная записка кавалера Юргена фон Баха – младшего советника Оренбургского отделения тайной канцелярии его императорского величества «О привлечении в тайному согляду Антипа Лузгу с оплатой по мере важности донесений и присвоение соглядатаю «печати» - «Х».
     Это неожиданное открытие, настолько сильно поразило князя, настолько сильно взъярило его, что тонкая папочка полетела стрелой через весь кабинет, врезалась с треском в стену и, обиженно шурша, проскользила метра два по полу.
     Но, не смотря на такую серьезную подготовку к встрече с комендантом Санкт-Петербурга, князь Куракин тоже не знал, как начать разговор и тоже сомневался в правильности отрепетированных в мыслях фраз, что он был намерен произнести при встрече с ним. Но время уходило, и надо было что-то говорить.
     -А дело у нас с вами, уважаемый Андрей Гаврилович вот какое, - генерал-прокурор, оторвал ладони от печки, потер их друг о друга, вопросительно посмотрел на застывшего в четырех шагах Чернышёва и решительно захватил инициативу в свои руки: - Да, что мы стоим. Вы позволите мне присесть вот в это креслице, что у печки стоит. Мерзкая погода. Холодно, ветрено, снежно. Честно скажу, хоть и шуба очень теплая, и был я на морозе совсем ничего, а промерз, промерз сильно.
     - Конечно, конечно, ваша светлость, - очнулся от ступора генерал-аншеф, засуетился, развернул удобнее кресло, чуть не опрокинув столик с секретом, и жестом гостеприимного хозяина указал на него Куракину: - Милости прошу, ваша светлость, присаживайтесь.
     Алексей Борисович сел. Поелозил малость, пробуя мягкость сидения, откинулся на  изогнутую спинку и удовлетворенно хмыкнул.
     - А и в самом деле удобно. Удобно, мягко, покойно все членам.
     - Сейчас еще скамейку под ноги поставим, и совсем удобно будет, - продолжал суетиться  комендант.
     - Небось  англицкая  работа?- постучал по подлокотнику князь.
     - Да нет. Сам, то, план от аглицких мастеров срисован, но делал мой чухонец Семка. Как есть, все сам делал. И материал сам доставал у наших древоделов. И пилил, и полировал, и подушки набивал и крепил. Все сам. Золотые руки!
     - А мне, если заказ сделаю, сможет ваш Семка, такую прелесть смастерить, а Гаврилович?
     Плебейское обращение по отчеству по замыслу Куракина должно было растопить лед официоза предстоящей беседы. Смыть окончательно, не смотря на все регалии, звания и родовитость, ту неприступную стену, что воздвигало между людьми место их рождения – одни в красивых ярко освещенных палатах с высокими потолками, другие в поле на сенокосе или в полутемной избе при свете лучины. И хотя сам процесс появления на свет человека был совершенно одинаков. Но само место его свершения, сама обстановка созданная вокруг него, делала людей настолько разными, что в конце концов это приводило лишь к одному – они становились либо непримиримыми врагами, либо друзьями от случая к случаю, но никогда соратниками до последней березы. Были, конечно, в этом и исключения. Но опять же, исключения эти всегда базировались исключительно на ВЫГОДЕ их соблюдения. Хорошо если выгода была обоюдной. А если нет? Тогда жди предательства, жди удара в спину, жди встречной подлости, иногда настолько сокрытой и совершенной с такими невинными глазами, что и не заметишь, и не унюхаешь, кто это сделал. Хватишься, рубанешь в сердцах сабелькой и совершишь тяжкий грех невинно убиенного.
     Ему нужен был в настоящий момент Чернышёв, как друг и соратник, понимающий и поддерживающий его, доверяющий ему на слово и свято держащий смысл деяний их подальше от чужих ушей. Что будет дальше, не особо волновало князя. Время идет, люди умирают, унося в могилу свои тайны и важно лишь то, что вершится сейчас, в этот миг бытия.
     - Так, с великой радостью, ваша светлость. Вот только Семка от своих вернется, я его к вам и пошлю. Он у меня к чухонцам на поселение отпросился. Что-то там с верой их связанное отстоять ему требуется. Толи, как у нас говение, то ли еще какие ритуалы и требы  при их священниках выполнить надо.
     - Вот и договорились! Да, вы чего стоите-то, Андрей Гаврилович. Вы садитесь, садитесь. Вон стульчик берите и садитесь тоже к печке. В ногах, как у нас говорится правды нет.
     - Премного благодарны, ваша светлость!
     «Ишь, старый плут. Хоть и нацепил генерал-аншефские вензеля золотые, а место истинное своё знает. Не панибратствует, сукин сын, не смотря на мой посыл. Будем надеяться, что не подведет в нашем деле» - подумал, улыбаясь, Куракин, наблюдая, как Чернышёв семенит за стулом, приносит его к указанному место и усаживается на него, соблюдя некоторое расстояние от высокородного.
     - Вот и прекрасно устроились мы с вами, Андрей Гаврилович. А что это за тумба у вас такая? – Куракин показал на стол с секретом: - Все смотрю и никак не пойму, для чего сиё творение предназначено?
     - Так это, ваша светлость, стол. Да не простой, с секретом! – наконец  заулыбался комендант.
     Напряг, вызванный неожиданным появлением генерал-прокурора, явно прошел.
     - Его тоже Семка сотворил. По моим проектам, правда.
     - Да что вы говорите! С секретом и стол! Чудно! Ну и в чем же секрет?
     - Вы уж не обессудьте, ваша светлость, - застеснялся Чернышёв, поднимаясь со стула: - Мы, вы же знаете, люди простые, бесхитростные. Как  и все определенные слабости имеем, которых сами же и стесняемся. Да и не особо надо, чтобы наши слабости кто-то посторонний видел. Правда, же?
     - Просто не в цель, а в самый глаз говорите!
     - Вот и сделал я игрушку для себя и для друзей своих.
     «Дело сладится» – пронеслось в голове Куракина – «Раз начался разговор о заветном. Да в трезвом состоянии. Можно считать добился я своего. Этот, старый хрыч, хочет или не хочет, но будет на моей стороне. Только бы не переборщить».
     - Горю нетерпением увидеть, что это! – произнес князь.
     - Еще раз прошу у вас прощения, еже ли что-то не так, ваша светлость.
     Андрей Гаврилович встал со стула, подошел к тумбе и нажал возле одного из углов столешницы на листик виноградной лозы. Послышался тихий шелест подъемного механизма. Столешница разошлась  в разные стороны. Из глубин тумбы поднялась полка, на которой стояла пузатая бутылка рома, два оловянных стакана и корзинка с двумя яблоками, двумя кусочками сыра, двумя свежими огурчиками и небольшой связкой санкт-петербургских сушек, что славились и в то время по всей России.
     «Господи! Только пирогов с зайчатиной не хватает!» - подумал князь: - «Он что, знал о моём приходе? Невероятно! Но почему стол накрыт на двоих?» Словно услышав мысли генерал-прокурора, Чернышев сказал:
     - Я его всегда на двоих заряжаю. Что делать! Одиночеством господь меня за грехи наказывает. Нет никого рядом. Ни жены, ни друзей. Один Антипушка. Но со слугой бражничать…, нет, это не достойно как мне, так и ему. А так вот, словно и был со мной кто-то, кто-то меня послушал и в горечи моей утешил. Иллюзия…, но хорошая иллюзия.
     - Потешили вы меня, господин комендант, потешили! – генерал-прокурор совсем по-другому посмотрел на Андрея Гавриловича.
     «Вот ведь жизнь-стерва! Все его предают. Предают всю его жизнь. Все на него доносят. Все его бросают, топчут, забывают. Слуги, камергеры, лакеи, цари, царицы. Носится по жизни, как осенний листок по воле беспутного ветра. А ведь вот – дослужился до генерал-аншефа. А ему ли по плечу цена такая? Да и зачем она ему, если все осталось в прошлом. В прошлом! И единственная любовь там… А случится что, я тоже предам его и глазом не моргну. Вот оказия!» - так размышляя, князь, молча, наполнил два стаканчика янтарным ромом и подал один все еще стоящему перед секретным столиком Чернышёву.
     Выпили молча. Каждый думал о своём. Ром был голландским, выдержанным, крепким. Но в голову не ударял, а вот лицо румянил.
     - Вот что, Андрей Гаврилович, садитесь-ка вы поближе. Так и удобнее будет, да и говорить я буду в полтона, - Куракин взял в кулак сушку и с хрустом разломил её: - Вы что ж все еще любите её?
     Неожиданный вопрос князя застал коменданта врасплох. Он как-то съежился, дернулся, замигал глазами, ладони сжал в кулаки.
     «А кулак то у него, ого, молотобойный. Такой врежет, мало не покажется. Да только никогда и никому он не врезал. Да и надо ли было. Может поэтому и жив до сих пор».
     - Это вы о чем, ваша светлость? – хрипло произнес Чернышёв.
     - Так я о Екатерине Алексеевне говорю. А что? Это разве не правда? Меня на свете еще не было, когда вас  арестовали по доносу Девьера. Когда подрос и мог соображать, каких только легенд в дамских салонах не наслушался о ваших похождениях. И как вас пытали каленым железом в Рыбачьей слободе. И как вас бил палач «Костяная нога». И как на свидание с вами сама Екатерина Алексеевна приезжала. И как плакала на вашей груди. А уж письма, какие она вам писала, а вы ей… Поэма! Все это разве выдумки?
    - Каленое железо было. «Костяная нога» был. Письма были только первые полгода. А потом, как только следствие спустили на тормоза, так и письма прекратились.  А вот любви…  Да кто её знает. Это ж как кто думает об этом, как кто представляет. Да и святое таинство сиё есть, не каждому понять душу чужую.
    - А это правда, что «Костяная нога» одним ударом своей ноги мог поломать человеку ребра? С детства меня этот вопрос беспокоит.
    - Мог и ломал, ваша светлость.
    - И вам…?
    - И мне тоже. Чем я других хуже.
    - Так как же вы…?
    - Ан ничего. Отлежался. Дышать было больно поначалу. Всю грудь ломило. А потом, когда из каморы меня на поселение перевели и поместили к одной вдовой рыбачке под постоянным караулом, та меня и выходила по - настоящему. Грудь рушниками перетягивала. Рыбий жир внутрь, рыбий жир снаружи. И вот. Никаких последствий, никаких болезненных реакций…
     - А правда то, как вы «Костяной ноге» отомстили за истязания?
     Чернышёв засмеялся. Он тоже в своё время познакомился со всеми этими легендами о горячей любви между великой княжной и красавцем камер-лакеем её беспутного мужа великого князя Митрофана, что ходили по дамским салонам в «секретных» списках. «А ведь он мальчишка совсем. Так и верно 37 лет отроду. Пороха не нюхал, еще, дела большого не сотворил, видно и настоящей любви не попробовал. Той любви, что не только с ума сводит, но и по жизни ведет, как звезда ясная» - подумал в свою очередь Чернышёв.
     - Да, что уж скрывать все от вас, господин генерал-прокурор. Вы наверно все это в документах тайной канцелярии прочитали. Взял грех на душу. Когда меня освободили и направили в Оренбургский гарнизон, отпросил я неделю для решения своих дел в Рыбачьей слободе. Не было у меня ни плана, ни желания не только мстить «Костяной ноге», но даже и видеть его. Главное – хотел я, как положено, отблагодарить рыбачку за своё излечение. Но встретился с «Костяной ногой» на узкой дорожке. Не узнай он меня, так бы и разошлись мирно. Узнал. Зарычал как зверь. С ножом на меня кинулся. Пьяный был. Из кабака шел. Я руку его перехватил, да не в ту сторону удар направил. Он сам на свой нож и напоролся. Прямо в сердце. При мне же ничего не было, ни ножа, ни сабли, ни пистоля. Не положено пока было. Да и свидетели были, что подтвердили, что это он первым на меня кинулся. Ну и конечно помогло, что под приказом о моем освобождении стояла подпись самой Елизаветы Петровны. А просила об этом их императорское величество «матушка» моя – Екатерина Алексеевна. Но это все. Больше мы ни разу с ней не виделись, о встречах не помышляли. Она жила своей жизнью, я своей.
     - Эх, развеяли вы, Андрей Гаврилович, мои юношеские грезы, как ветер дым. А уж я в молодости представлял себе и поцелуи страстные, и вздохи при Луне, и тайные послания, и схватку на шпагах не на жизнь, а на смерть. Хорошие списки были. Прелесть, а не списки. А вот у нас с вами дело по другим спискам будет.
     И князь Куракин коротко рассказал генерал-аншефу историю обнаружения списков бедного монаха и их краткое содержание.
     - Вы прекрасно понимаете теперь, господин генерал-аншеф, что дело это совсем не простое. В настоящий момент возок с этим арестантом приближается к Санкт-Петербургу. Император желает лично поговорить с ним. Завтра встреча не получится. У его императорского величества с утра вахт-парад, потом Совет, потом обзор выполнения его распоряжений по приведению Санкт-Петербурга в порядок. Потом стояние у гроба отца в парадной форме, ну и еще тысяча и одно дело. Очень занят. А вот 12 декабря он до обеда свободен и будет намерен этого монаха принять. Так мы прямо к утру 12-го и будем готовиться. Монах этот по личному приказу Екатерины Алексеевны был заключен полковником Колюбякиным в камеру за нумером 22. Вы представляете, что это за камера?
     - Да, ваша светлость. Имею представление. Врагу не пожелаю там очутиться.
     - Васильев был заключен в марте месяце этого года. И того просидел 9 месяцев и 12 дней, в полном узилище.
     - Боже мой! Зачем же для 22-й полное узилище?! – в сердцах воскликнул Чернышёв: - Там и без него не сладко, а тут еще ручные и ножные кандалы.
     - Вот и Их императорское величество так же думает. Поэтому возможно и решил, сначала этого монаха через нашу с вами проверку пропустить. А вдруг он с ума сошел в этой душегубке? Вдруг заболел чем-то? Хотя в своей депеше на моё имя и по моему приказу, полковник Кулюбякин докладывает, что чувствует он себя хорошо, трезвый ум сохранил. Вот только спать в тишине не может. Мерещится ему в тишине всякое. Голоса какие-то слышаться. Прямо Жанна Д, Арк русская. Одним словом есть в нем что-то такое, что нам простым смертным непонятное. Вот это мы и должны выяснить.
     - Но, каким образом, - задал вопрос, немного ошеломленный комендант.
     - А мы сделаем так. Вот личный приказ Их императорского величества о том, что вы, генерал-аншеф Чернышёв Андрей Гаврилович, на три дня освобождаетесь от исполнения своих обязанностей коменданта Санкт-Петербурга и Петропавловской крепости. Ничего, пусть Бельмешев поработает немного. Он хоть и не прямой ваш помощник, но как добрый конь все время копытом бьёт и землю роет. Срок начинается с сегодняшнего дня. Теперь давайте решим, где  мы определим нашего сидельца на временное проживание?
     - Я так понял, что камеры Алексеевского равелина исключаются.
     - Как и другие камеры тоже. Нужна простая домашняя обстановка.
     - Тогда лучше не сыскать, как комната моего  чухонца Семки, что в отъезде. Она здесь, на втором этаже, рядом с комнатой Антипа. Комната чистая, скромная, теплая.  Ничего лишнего. Да и мне удобнее будет за ним приглядывать.
     - Так, хорошо. Когда буду уходить, вы мне её покажите. Хорошо?
     - Непременно, ваша светлость.
     - Мне будет недосуг. Их императорское величество повелел его постоянно завтра сопровождать везде. Так уж вы сами. И разместите, и помойте, и подстригите, и оденьте во все приличное. Он расстрижен. Поэтому все светское, крестьянское, но чистое и добротное. Деньги на это я вам выпишу. А самое главное! Вы, Андрей Гаврилович, я понял, человек открытый, добрый, душевный. Побеседуйте с ним, поговорите, займите беседой по ночам. А о результатах этих бесед в обязательном порядке мне письменный доклад с соблюдением всех необходимых для сохранения секрета условий. Думаю, вам будет интересно и не так тяжело все это провести. Как вы на это смотрите?
     - Что ж, ваша светлость!  Я готов!
     - Вот и прекрасно! Теперь самое главное. О нашем деле знают сейчас три человека. Император, я и вы. Больше не должен знать никто. Если кто из нас двоих проговорится, или просто намекнет четвертому в приватной беседе об этом. Я даже не знаю, что с этим человеком будет. Злейший враг государства Российского самое легкое наказание. Вы меня понимаете?
     - Понимаю и постараюсь не подвести, - просто сказал Чернышёв.
     - И последнее. Без слуги дня три справитесь? – смотря прямо в глаза коменданту, произнес Куракин.
     - Так, я еще не инвалид, кажется, да и Полина, повариха с девками есть. Если уж что, они помогут, - ответил Чернышёв.
     - Тогда я вашего слугу часа через два к себе вызову и подержу у себя в подвальчике до окончания нашего предприятия. Ничего, там тепло, мышей нет, лучше, чем в Зимнем дворце. И накормлю, и напою, и развлеку. Хорошо?
     - Воля ваша, ваша светлость. Но Антип верен мне до гроба.  Обязан, чуть ли не жизнью. Я его от колодок спас в своё время. Пожалел, слугой по обоюдному согласию сделал…
     - Ничего. Для него это даже и к лучшему. Меньше знаешь, крепче спишь, - твердо сказал генерал-прокурор, а сам подумал: «Правду говорят: «Не делай людям добра, не получишь и зла».
     - Но с ним там ничего такого, не будет? – спросил Андрей Гаврилович. 
     По тону его голоса было видно, что он искренне переживает за своего Антипа.
     - Ничегошеньки – ничего! - засмеялся Куракин, беря в руку бутылку рома: - Вы не волнуйтесь. Мы с вами люди государственные. Нам такие дела не впервой вершить. Да и по статусу положено. А его дело сторона. Так ведь? Так! Вот мы и сделаем эту сторону как можно яснее. Не был, не видел, в Тайной экспедиции по приказу генерал-прокурора сидел, за то, что яйцо утром не в крутую, а всмятку слопал. Давал объяснения по этому делу.
     - А вы веселый и легкий человек, ваша светлость, - приободрился генерал-аншеф.
     -  Так иначе нельзя, Андрей Гаврилович. Иначе тоска и полная безысходность будет. Все решили. Все определили. Все взвесили. Пора и на посошок! – князь быстро налил стаканчики.
     Они выпили. Комендант привел стол в обратное действие.
     - Капитан! Мы уходим! – крикнул в дверь князь.
     Дверь распахнулась. В комнату вошли гусарский капитан и Антип с княжеской шубой и шапкой. Куракин слегка брезгливо взял свою шапку, надел на голову, отказавшись от помощи слуги, сам набросил шубу на плечи. Он прекрасно сознавал, что без доносительства сам смысл существования тайной экспедиции пропадал, но что делать, если терпеть не можешь фискалов!
    - Итак, уважаемый Андрей Гаврилович, готовьтесь к нашему делу. А о прибытии вы будете заранее оповещены вот этим капитаном и никем другим. И спасибо за приятный вечер и за угощение. Ваш ром прекрасен! Да, а в остальном не переживайте, многие продают пироги с зайчатиной, но Александр Данилович как был один, так им и вошел в историю. Многие ищут любви сильных мира сего, но Григорий Александрович тоже один единственный. И, поверьте, других уже не будет.
   

     С этими словами, совершенно непонятными как гусару, так и слуге, князь вышел из кабинета и в сопровождении коменданта пошел осматривать комнату чухонца Семки.
**********
     Карета генерал-прокурора дернулась на очередной колдобине по дороге в тайную экспедицию.
     - Ефим! Полегче, полегче дорогой! – крикнул князь Куракин.
     - Ваше сиятельство! Можно вопрос задать? – произнес капитан гусар, сидящий напротив Алексея Борисовича.
      - Задавай капитан, задавай, - спокойно с легкой зевотой сказал генерал-прокурор.
     - К чему весь этот балаган? Не проще ли, взять этого сидельца, в пыточной спросить по настоящему, а там и в распыл отправить. Этим и концы в воду, и спокойствие приобретаются.
     - Молодой человек, запомните на всю жизнь. Первое  - знание никогда не бывает лишним. Второе – дающий знание стоит очень дорого, дороже любого бриллианта в  короне Российской империи. Третье – отвергающий приобретение знаний подобен  беспробудному пьянице. Сам себя гробит, окружающим житья не дает, да еще и мнит себя центром вселенной. И последнее, четвертое, - только знание дает силу и власть, только знание способно возвеличить человека. Здесь не важно, будет этот человек на троне, или ютиться в убогой каморке. Сам факт обладания знанием делает человека богаче любого принца и короля с мякиной в голове. Да и сама жизнь всем своим существованием говорит нам – лишь в знании успех любого дела, лишь в знании победа над любым врагом, лишь в знании благоденствие народа живущего под твоей рукой. Зная – побеждаешь. Советую вам взять эти слова для своего будущего девиза на рыцарском гербе.
     - Ну что вы, ваша светлость! Времена рыцарей давно прошли! – улыбнулся Кропивницкий, играя темляком своей сабли.
     - Ошибаетесь, молодой человек, они только начинаются.

Россия.  Санкт-Петербург. Тайная экспедиция. Кабинет генерал-прокурора. 11 декабря 1796 года. Вечер.
     - Гришка! Бисов сын! А ну, ко мне! Быстро! – раздался зычный голос князя Куракина, дверь с треском распахнулась, и в кабинет не вошел, а  ворвался генерал-прокурор в покрытой инеем шубе и со всеми признаками окончательного и полного замерзания.
     Коллежский советник Макаров, что став за эти несколько дней правой рукой генерал-прокурора по  его распоряжению перешел со своим столом в его кабинет и в его отсутствии выполнял по мере надобности его обязанности, быстро встал из-за стола и, поспешив к своему начальнику, стал ему помогать снимать шубу.
     - Черт возьми! Как я замерз, Алешка! Как я замерз! Не погода, а ад кромешный! С утра раннего на улице. А там снег, ветер. Ветер и снег. Ух!
     - Ваша светлость, пожалуйте к печке. Её сегодня хорошо протопили. Сразу легче станет.
     - Мне от другого легче станет, дорогой ты мой…
     - Я здеся, Ваш свет! – прервал князя слуга вбегая в кабинет.
     - Ты где охламом пропадаешь!? Ты почему господина своего не встречаешь, как положено!? Батогов захотел!? – взъярился Алексей Борисович.
     - Виноват, Ваш свет! По нужде на полминуты отлучился, а тут и вы пожаловали! – стал оправдываться Гриша, принимая от Макарова шубу и шапку князя. Но по внешнему виду шельмеца было всем ясно, что особо виноватым он себя совершенно не считает, а посыл о батогах, как и всех  других прелестях наказания, так посылом и останется. Не впервой!
     - Ох! Избаловал я тебя, Гришаня! Ох! Избаловал! И если ты сейчас не прогнешься, то точно батогов получишь! – генерал-прокурор прошел к печке и прижался к ней спиной: - Тезка, ты обедал?
     - Не успел, ваша светлость. Дел много накопилось, а за работой и не заметил, как вечер наступил. Да тут еще вам…
     - Потом! Потом! Потом! – устало  махнул рукой князь и  сердито посмотрел на слугу.
     - И так, сиятельный Гришка! Получай задание. Два стакана. Штоф водки. Два взвара медовых горячих. Два куска оленины  копченой. Да молодой! Ты слышишь! Не старой, что не прожевать, а молодой, что б таяла во рту. И куски в ладонь. Да не мою, а твою, бестолочь! Ну, там остальное, ты знаешь. Огурчики малосольные, капуста квашенная. Да и квасу, квасу обязательно. Кувшин! Да такого, чтоб дух захватывал. Понял?
     - Счас нести, Ваш свет? – просто и спокойно ответил Гриша, держа в руках барскую шубу, как самую дорогую ценность в его жизни и с любовью во взгляде наблюдая за яростью своего хозяина.
     - Что?! – не понял Куракин.
     - Я говорю, счас нести, али чуть позжее, как согреетесь, ваш свет!
     - И за что это я тебя так люблю, Гриша? – тихо произнес Алексей Борисович: - Давай сейчас, дорогой!
     Буквально через десять минут в уголке отдыха кабинета, был накрыт маленький столик, на котором кроме указанных князем деликатесов, красовались и буженина, и грибки, и яблоки моченые, и ватрушки еще горячие и многое другое. Куракин полулежал на диване, завернув ноги в теплый плед. Макаров сидел рядом на стуле. Слуга, проконтролировав начало пиршества и убедившись, что господам все пришлось по вкусу и больше ничего не надо, молча, сделал хозяину знак, что, мол, я, если что, буду за дверью, вышел. Как только дверь за ним закрылась, Макаров в полголоса сказал:
     - Ваша светлость, приходил до вас генерал-аншеф Чернышёв. Просил на словах передать, что у него все готово и все в порядке, а также пакет его печатью опечатанный. Я этот пакет в тайник положил.
     - А чего не на стол просто? – спросил  князь, отправляя в рот кусок буженины.
     - Так вид у генерал-аншефа был такой встревожено-взволнованный, что я сразу понял – тут какое-то секретное дело. А посетителей сегодня было предостаточно. Подумал не надо это послание афишировать. И от греха подальше его и спрятал.
     - Правильно сделали, господин коллежский советник. А теперь вычеркните и генерал-аншефа, и его послание из своей памяти раз и навсегда. Не было никакого генерал-аншефа сегодня, а значит и пакета, тоже никакого не было. Его кроме вас кто-то  видел.
     - Думаю, что нет. Он свой приход подгадал так, что в этот момент в кабинете был только я, и в коридоре тоже шагов слышно не было.
     - Будем считать, что так и было. Но если все же кто-то что-то видел и начнет спрашивать, то приходил комендант проведать, как идет дело его слуги Антипа, что вчера на дознание взяли. Да, как он там, в подвале?
     - Так все нормально. Вчера я прокатил его по придуманной вами сказке о измене государю императору его куратора Юргена фон Баха. Попугал немного. Даже словесно нелицеприятно обозвал два раза. Потом сменил гнев на милость. Дал бумагу, чернил и заставил писать объяснительную записку о их совместной деятельности. А далее намекнул, что пока идет следствие, сидеть ему у нас, что все еще может для него обернуться просто небольшим испугом и что теперь он обязан работать как агент только через меня.
     - Одним словом, ты Лешенька, его вербанул.
     - Ваша светлость, я что-то не так сделал?
     - Да нет! Все правильно. Как мы и договаривались. Чернышёв прикипел к нему. Как слуга он не плох. Я видел. Старик один - одинешинек. Пригляд за ним нужен. Так пусть все так и остается. Справочку по этому Юргену подготовил?
     - Да, на вашем столе в синей папке лежит.
     - Он все в том же звании и в Оренбурге находится?
     - Да.
     - А не послать ли нам его с выполнением государственного задания  подальше Оренбурга?  Конечно, повысив незначительно в звании.
     - У меня тоже такая мысль возникла, ваша светлость. Есть место на Камчатке и дело там…
     - Нет, нет! Это слишком уж! У него наверно и детишки есть, и жена больная. Нет. Давай его, в Томск определим и повысим сразу на два класса. Вот тебе будет и шуба жене, и вкусные пряники детишкам. Ты просмотри положение с советниками в этой губернии. Кого-то в центр переведи, а на его место нашего кандидата. Хорошо?
     - Как скажете, ваша светлость.
     - Ну, все! Согрелся. Теперь и по домам можно. Достань мне пакет. А то я еще не привык ко всем этим механизмам. Дома посмотрю. И скажи Гришке, что бы возок с медвежьей полостью подавал. Я завтра чуть свет у императора.
     Вот так и по сей день, часто решаются судьбы человеческие, причем в любом государстве и при любом строе. Что-то за тобой значится, к чему-то ты не положенному тебе знать только прикоснулся или со временем это твоё прикосновенное стало как заноза в заднице власть имущих или власть эту поддерживающих – тут и является основной принцип решения всех проблем: - «С глаз долой из сердца вон!». Орден? Да, пожалуйста! Звание? В обязательном порядке, чтоб не плакался в дороге и ничего не таил в душе. И покатил ты туда –«где Макар коров не пас».
     Князь Куракин скинул плед, встал с диванчика и передернул плечами. Бррр!!! Опять в этот холод выходить. В этом году зима разыгралась не на шутку.

«ВОИНЫ»
СССР. Район Сталинграда. Декабрь 1942 года.
    Зима разыгралась не на шутку. Первые дни декабря 1942 года майор Люфтваффе барон Хельмут фон Роттниц встретил в унылой, морозной и снежной русской степи. Полевой аэродром, куда ему было приказано перегнать эскадрилью, которой он командовал, располагался у небольшого населенного пункта со странным названием Морозовск и был очень похож на те аэродромы северной Африки, что несколько месяцев назад покинули «коршуны» Роттница. Только палящее африканское солнце здесь сменил жгучий мороз, всюду проникающий песок пустыни – белый снег. А песчаные бури, что неожиданно обрушивались на непривыкших к этому явлению природы европейцев, заменили, секущие кожу лица крупинками снега, зло, воющие метели. Все же остальное было, похоже, до мельчайших деталей. Безграничные ровные, как стол, пространства на все стороны света, минимум растительности и черная скука в дни нелетной погоды, а таких дней видимо впереди было вполне достаточно, чтобы сойти с ума в этом «белом безмолвии». На эту мысль наводило то, что вот уже второй день за окном офицерского барака бушевала самая настоящая  буря, которой, казалось, не будет конца.
     Барон выругался, глядя через оконное стекло на белый свистящий ад, что царил на улице, и, сев в кресло, налил себе французского коньяка в свой походный серебряный бокал с фамильным гербом на выпуклом боку. Душистая горячая струя обожгла небо и приятным теплом разлилась в желудке. Соблюдая раз и навсегда установленный им самим ритуал, Хельмут достал из деревянной, инструктированной затейливым орнаментом, шкатулки первую за день сигару, обрезал её кончик и закурил. Горьковато-сладкий аромат настоящей «вегуэрос» (высший сорт гаванских сигар) заполнил собой все пространство вокруг барона. Слегка закружилась голова от крепости табака. Дым призрачными бело-голубыми разводами медленно поплыл в воздухе. И словно под действием каких-то потусторонних, магических сил все то, что раздражало и нервировало Роттница совсем недавно: и эта белая кутерьма за окном, и это вынужденное бездействие, и эта варварская насквозь пронзенная морозным злобным ветром страна – все это куда-то отдалилось, скрылось за завесой сигарного дыма. А на их место пришло тепло, покой и уверенность в том, что все это скоро пройдет и в небесной вышине  вновь вспыхнет солнце. И тогда призывно заворчит мотор его верного боевого друга истребителя. В груди проснется непередаваемо сладкая жажда полета и это враждебное свинцовое небо безропотно и покорно примет в свои объятья  стосковавшихся по нему  «коршунов» майора, которые рассекут своими крыльями эту белёсую муть, а горячими струями свинца сметут на своём пути любого, кто посмеет преградить им дорогу.
     Хельмут улыбнулся. В свои сорок два года он становился сентиментальным. Это явно не красило представителя одной из древнейших  немецких фамилий, которая вела свою родословную со времен германского императора Фридриха I Барбароссы и славного Тевтонского ордена. Мало кто из аристократов и родовитой знати современной Германии мог похвастаться таким происхождением. Это накладывало на  Роттницев определенные, неукоснительные в выполнении, правила поведения в обществе и, закаленные горнилом веков, понятия о долге, чести и собственном достоинстве.
*******
     А все началось с простого ленного крестьянина Барбароссы по имени Гуго, что за свою силу, смелость и ловкость в охоте на зверя имел прозвище «Вепрь». В 1184 году, в честь женитьбы своего сына Генриха на наследнице сицилийского престола Констанции, Фридрих I устроил роскошный съезд близ Майнца, что стал одним из самых пышных праздников, какие только знала средневековая история. Конечно, не обошлось без традиционной императорской охоты. Вот во время её и произошло событие, которое послужило началу рода Роттницев. Как гласят семейные хроники, в один из дней этой охоты Барбаросса оказался на волосок от гибели при встрече с раненным и обезумевшим от боли секачом, что вылетел на него из подлеска настолько неожиданно, что лошадь под императором испугалась, сбросила с себя всадника и умчалась прочь. Фридрих I оказался один на один перед разъяренным зверем, вооруженный лишь коротким кинжалом, боевая секира и копьё для охоты остались притороченными к седлу. А, выделенные для охраны императора, рыцари сильно отстали от своего властелина в густой лесной чащобе. Да и не любил Рыжебородый того, что бы его кто-то опекал. Рожденный во времена, когда сила, смелость и ярость одного была залогом успеха в любом деле и вела  к победным вершинам, он всегда и во всем надеялся только на самого себя и был всегда впереди как истинный рыцарь и истинный император. Фридрих успел вытащить кинжал и стал уже подниматься с земли, когда секач зло, завизжав, бросился на него. При всей быстроте и ловкости императору все же не удалось бы нанести зверю смертельный удар или отпрыгнуть в сторону. Судьба явно отмеряла последние секунды его жизни.  И тут на его счастье из кустов выскочил Гуго. Не останавливаясь ни на мгновение, он рубанул топором и одним ударом снес зверю голову. Барбаросса был восхищен силой и ловкостью своего ленника. Не каждый тренированный и закаленный в сражениях воин мог бы с ходу, практически не целясь, да к тому же простым топором, а не отточенной и сбалансированной секирой, снести голову тоже не стоящему на месте секачу. В благодарность за свое спасение, и отмечая высокое мастерство Вепря, император освободил Гуго и его семью от ленной зависимости, произвел своего спасителя в императорские егеря, а деревню под названием Ротнив, из которой тот был родом, вместе со всеми крестьянами, что жили в ней, особой грамотой отдал ему в вечное пользование. Так Гуго Вепрь стал императорским егерем и вассалом Фридриха I.
     В мае 1189 года Фридрих I со стотысячной армией двинулся в крестовый поход на Иерусалим. Известие о том, что султан Салах-ад-Дин в 1187 году взял Святой Град приступом и полностью овладел им, поразило всех в Европе. Одним из первых на это событие откликнулся Барбаросса. Он клятвенно заявил, что не успокоится до тех пор, пока не вернет христианскому миру захваченные мусульманами святые места. По счету это был третий крестовый поход. В нем, кроме Барбароссы, приняли участие английский король Ричард I Львиное сердце и король Франции Филипп II Август. Но если английский и французский короли добирались до Святой Земли морем, то германскому императору пришлось идти сушей по не всегда приветливым землям. Вместе с ним в поход отправился и Гуго Вепрь со своими сыновьями Михелем и Гертом. От своего лена он выставил  в армию императора десять копейщиков в полной амуниции и двадцать лучников, чем заслужил одобрение и похвалу из уст самого сюзерена. Для облегчения похода  войск, Фридрих разослал государям тех земель, через которые планировал провести свою армию, послания с просьбой содействовать всячески этому богоугодному делу. И только Византийский император Исаак II Ангел довольно враждебно отнесся к просьбе Барбароссы оказать помощь и содействие немецкому крестоносному войску при пересечении им подчиненных ему земель. Тем более что Рыжебородый во Фракии заключил союз с мятежными по отношению к Византии сербами и болгарами. Началась самая настоящая необъявленная война между немцами и византийцами. Византийская империя переживала трудные времена. Армия была ослаблена внутренними распрями. Знаменитые полководцы: Алексей Вран, победитель норманнов в 1185 году, и Константин Ангел, погибли, участвуя в мятежах против Исаака II. Поэтому серьезной опасности для крестоносцев не существовало и в открытом сражении, на ровном поле они  в пух и прах разгромили бы византийцев. И те, чувствуя это, применили тактику засад, неожиданных нападений, особенно, когда армия Фридриха I вступила в горные районы Македонии. К тому же воинские подразделения в Македонии были поставлены на «местный прокорм», то есть из казны им денег не платили уже несколько лет, и они были вынуждены заниматься самым настоящим грабежом и разбоем среди местного населения. Поэтому в вооруженных столкновениях с немцами их интересовал больше обоз оных, чем сама армия.
     Однажды в горном ущелье крестоносцев поджидала  засада, имевшая именно такую цель. Отряд византийцев, общим числом где-то около пятисот человек, затаился в узком проходе между скалами, что вел от ущелья к долине, лежащей за горными отрогами. Сам проход был скрыт от глаз густым кустарником. Они пропустили основные силы Барбароссы, а когда пошел обоз, совершили нападение. Охрану обоза с этой стороны несли копейщики Гуго. Они полегли первыми, но сдержали нападавших и не дали всему отряду византийцев ворваться в ущелье. Вепрь с сыновьями прибыли к месту схватки вовремя и в ход пошли их секиры. Они в течение часа сдерживали натиск противника, который, зная о том, что путь ему преграждают лишь три человека, с какой-то сверхъестественной яростью пытался прорваться до такого близкого и желанного обоза немцев. Когда Рыжебородый с рыцарями пришел на помощь своему егерю, его глазам предстала страшная картина. Гора трупов блокировала проход, кровь стремительными ручьями бежала по скату в долину, а перед этой искусственной горой стояли три, не похожие на людей, существа. Они были обнажены до пояса и все покрыты кровью своих противников. Их руки судорожно сжимали багровые секиры, и когда рыцари попытались разжать им пальцы, то оказалось, что они намертво слились с рукоятями. Глаза этих существ были одновременно безумны и печальны. Словно они жалели о том, что уже некого рубить и пластать своим оружием. Что все противники либо убиты, либо бежали с поля боя, а победа почему-то не приносит радости и счастья, так как с её приходом пропадает упоение движением и экстаз ярости при виде умирающего врага. Вот тогда Барбаросса и произнес: «Я одновременно счастливый и глубоко несчастный человек, ибо мне довелось видеть одновременно и радость победы и горечь в ощущении того, что путь к этой радости уже пройден и больше не повторится, а именно в этом пути и есть сущность бытия». Вепря с сыновьями привели в чувство только тогда, когда окатили с головы до ног холодной водой. Лишь после этого секиры выпали из их рук, и они как снопы в полном изнеможении повалились на землю и сразу уснули.
     Через три дня германский император в торжественной обстановке перед построенной по парадному армией чествовал героев этого сражения. Гуго с сыновьями были лично Фридрихом посвящены в рыцари. Он сам вручил им освященные мечи и рыцарские пояса, закрепил на каблуках золотые рыцарские шпоры, подвел к каждому боевого коня и вручил щиты с гербом: на красном поле белый единорог в обрамлении дубовых листьев с девизом «Честь и верность». После этого они преклонили колено и поклялись в верности своему сюзерену в лице германского императора. И с последними словами клятвы каждый из них получил благословение своего сюзерена в виде звонкой затрещины, произведенной его тяжелой рукой. Так далекие предки майора стали рыцарями.
     Весной 1190 года Барбаросса с помощью греков переправил свою армию в Малую Азию, и начались непосредственные военные действия против войск султана Салах-ад-Дина. Там, в Сирии, 10 июня 1190 года после изнурительного марша под палящим солнцем на берегу небольшой горной речки под названием Салеф был разбит лагерь для отдыха, и истомленный солнцем император решил освежиться в её водах. Холодная как лёд вода, стремительно бегущая с заснеженных горных вершин, сделала то дело, которое пытались совершить все великие владыки мира сего вот уже на протяжении более сорока лет. Сердце Фридриха I Барбароссы не выдержало резкого перепада температур и перестало биться. Следует  иметь в виду, что императору было в это время почти 70 лет от роду. Это был страшный удар для всей германской армии. Некоторые вассалы со своими отрядами после непродолжительного раздумья откололись от основных сил  и повернули назад. Оставшуюся часть армии возглавил сын Барбароссы герцог Фридрих Швабский. Тело императора залили медом, чтобы предотвратить его разложение от жары, и поход был продолжен. Путь германцев теперь лежал в Антиохию. Бессменный караул у гроба почившего Барбароссы несли самые близкие к нему рыцари. Среди них был и Гуго с сыновьями. На всем протяжении этого скорбного пути мусульмане ни разу не атаковали своих противников. Они словно тоже отдавали честь славному воину и настоящему императору германских земель. В Антиохии состоялось торжественное погребение Фридриха I в местной церкви Святого Петра. Далее герцог Швабский повел армию к крепости Акра, в надежде соединится под её стенами с армией английского короля Ричарда I Львиное Сердце. Но судьба стала неблагосклонна к германцам. В пути разразилась эпидемия чумы. Одним из первых умер сам Фридрих и на этом для немцев третий крестовый поход закончился. Гуго с сыновьями и довольно большой военной добычей вернулся на родину. В окрестностях своей деревеньки они построили замок, который назвали Роттниц и стали именоваться, как и подобает рыцарям, посвященным в рыцарство самим императором, фон Роттницы. Правда, замок даже по тем временам был убог и беден. Круглая трехэтажная каменная  башня даже отдаленно не напоминающая настоящий донжон, окруженная частоколом из толстых заостренных вверху древесных стволов, и несколько деревянных, хозяйственных построек внутри ограждения. Но это все же был рыцарский замок, над вратами, которого гордо висел щит, где на красном поле белел силуэт единорога в обрамлении дубовых листьев и змеился вымпел с девизом «Честь и верность».
     В годы правления римско-германского императора Генриха VI, сына Фридриха I Барбароссы, Роттницы значительно увеличили свой лен. Летом 1193 года, возвращаясь от Леопольда Австрийского, император остановился в Майнце. Он был в прекрасном настроении. И на это были веские причины. Леопольд Австрийский, получив от Генриха незначительные уступки и смехотворную сумму, уступил ему своего знаменитого пленника, а именно английского короля Ричарда I. Тот к тому времени уже имел своё прозвище «Львиное сердце». Им наградили его сарацины за безжалостную казнь трех тысяч пленников, когда он не получил обещанный выкуп за гарнизон Акры, которую взял штурмом 11 июля 1191 года. В Майнце в романовском «имперском» соборе Санкт-Мартин в присутствии архиепископа майнского король Англии на святом кресте принес императору вассальную клятву и обещание оказать помощь в решении проблем с Сицилийским королевством. Но и это не всё! Орденский дом тамплиеров, что находился в Майнце, с разрешения их командорства в Кёльне выплатил Генриху выкуп за Ричарда в размере 150 тысяч марок золотом. Да, что не говори, лето этого года выдалось для римско-германского императора невероятно удачным. В один из этих радостных, наполненных весельем и пирами дней вспомнил он о рыцаре белого единорога и послал за ним, что бы от живого свидетеля узнать о последних деяниях своего знаменитого отца. Гуго с Михелем и Гертом прибыли в резиденцию императора. Сам Вепрь был не очень силен в красноречии, поэтому на вопросы государя отвечал его старший сын Михель. Он и поведал Генриху и о знаменитой охоте, и о сражении в горном ущелье, и о посвящении в рыцари, и о первых схватках с воинами Салах-ад-Дина. Закончил же он  трагическим купанием императора,  траурным походом в Антиохию и  погребением великого Барбароссы в церкви Святого Петра. Молча выслушали эту правдивую повесть император Германии и король Англии. Когда Михель замолчал,  Ричард Львиное Сердце встал  со своего почетного места по правую руку от своего сюзерена, снял с пальца левой руки перстень с огромным изумрудом и, не говоря ни слова, протянул его склонившему перед ним колено рыцарю. Кто как не он, сам недавно вернувшийся из этого знойного пекла крестового похода, мог по достоинству оценить правдивость и искренность этого рассказа. Этим своим жестом он как бы отдавал дань и честь тем простым крестоносцам, которые  добывали победу и славу своим повелителям, и без которых просто терялся сам смысл в существовании самих повелителей. Не остался в стороне и Генрих. Он высочайшим повелением наградил рыцарей белого единорога землями в вечное пользование, расположенными в бассейне реки Майн на правом и левом её берегах и входящих в императорский домен. На четыре года он освободил их от налога с земли, но с условием, что фон Роттницы за свой счет построят на берегах Майна две крепости и начнут взимать с купцов императорскую пошлину за проезд по реке, две трети которой они должны вносить в казну.
     Дела фон Роттницев пошли в гору. Тем более что их первый лен входил в состав пожалованных им императором земель. Первые четыре года были самыми плодотворными и спокойными в жизни рода Гуго Вепря. Сыновья женились и отделились от отца. Старший Михель перебрался на правый берег Майна, построил там по указу императора крепость и замок, который назвал Белов. Младший Герт обосновался  на левом берегу реки, западне владений отца и тоже построил крепость и замок Шоттин. Теперь они звались как владетельные рыцари: Михель фон Роттниц-Белов и Герт фон Роттниц-Шоттин. Лен и взимание «императорской» пошлины за проезд по реке приносили стабильный и хороший доход. Это сразу отразилось на самом образе жизни Роттницев. Замки стали отвечать всем фортификационным требованиям того времени. У самих рыцарей появилась возможность иметь не только оруженосцев, но и довольно приличные по численному составу военные формирования типа дружин. Доходы позволяли закупать новое вооружение, а искусные местные мастера, обеспеченные необходимыми материалами и получавшие справедливую оплату своего труда, дополняли эти приобретения своими новинками, порой превосходящими по качеству миланских и французских мастеров. Но четыре года пролетели как один миг и на смену благополучию пришли тяжелые и кровавые времена.
     В 1197 году в Сицилии скончался римско-германский император Генрих VI Гогенштауфен. Воспользовавшись тем, что провозглашенному германским королем сыну Генриха VI Фридриху было от роду только четыре года, и находился он на Сицилии, власть в Германии узурпировал Оттон IV Брауншвейгский из рода Вельфов. Он потребовал от вассалов императорских доменов дать клятву в верности ему, как германскому императору. В числе тех, кто сохранил верность Гогенштауфенам, были и Роттницы. С этого момента на них обрушились ужасные испытания. Не один раз войска Оттона IV огнем и мечом опустошали земли рыцарей белого единорога, брали штурмом их замки. В 1210 году при обороне своего Шоттина погиб Герт фон Роттниц, а замок был стерт с лица земли разъяренными победителями. Но после ухода войск, натешившихся с огнем и опьяненных от пролитой крови, скрывавшиеся в лесах и горах жители, возвращались к своим разоренным жилищам, и лен Роттницев вновь возрождался, как птица Феникс из пепла. В узких кругах немецкой знати появилась даже поговорка: «Верен, как Роттниц, беден, как Роттниц, бессмертен, как Роттниц, но, как Роттниц, блюдет свою честь!» 27 июля 1214 года при деревушке Бувин на севере Франции французский король Филипп II Август на голову разгромил войска Оттона IV, чем сильно подорвал могущество Вельфа, и тот не смог более оставаться германским императором. В 1215 году Фридрих II вступил на германскую землю и первым делом посетил Майнц и отслужил в романовском «имперском» соборе Святого Мартина мессу по избавлению немецкой земли от козней узурпатора. Там ему были представлены те вассалы, которые, не смотря ни на что, сохранили верность Гогенштауфенам в эти тяжелые годы. Все были милостиво вознаграждены молодым императором. Кто-то получил новые земельные наделы, кому-то были возмещены убытки звонкой монетой, а Михель фон Роттниц был возведен специальным указам  в императорские бароны с правом наследования и ношения этого титула по мужской линии. По этому указу императорскими баронами становились не только сам Михель, но и его сыновья еще при жизни родителя. Так Роттницы стали баронами, и к рыцарскому гербу добавилась семиконечная баронская корона с алмазами.  Гуго фон Роттница не было на этой церемонии. Осенью 1214 года остатки разгромленной армии Оттона  IV прошли по землям его лена, и в жаркой схватке с ними он получил серьезное ранение, от которого в ноябре скончался и был похоронен в фамильном склепе церкви Святой Екатерины на территории замка Роттниц.
     О Ротницах пошла слава, как о заговоренном от невзгод клане и, что им помогает в их делах дух самого Фридриха Барбароссы. С ними стали считаться, с ними стали искать дружбы и даже стали помогать. Многие знатные фамилии Германии  считали за честь, породнится с ними. Но рыцари белого единорога отдавали предпочтение, прежде всего тем, кто славился не древностью рода, а воинскими подвигами, смелостью, трудолюбием, ловкостью и крестьянской сметкой. Сами, происходившие из простых ленных крестьян, они не считали зазорным делом, брать в жены деревенских девушек и отдавать своих дочерей за деревенских парней. Может поэтому род Роттницев, в отличие от многих баронских родов Германии не увял с течением времени. Так, когда младшая дочь Михеля Гертруда полюбила простого дружинника Пауля, славящегося смелостью и искусным владением оружием, за что его звали Ловкачом, она без особых трудов получила разрешение на замужество от своего родителя. В приданое дочери Михель фон Роттниц выделил замок Белов, а через год после свадьбы Пауль был посвящен в рыцари за героические деяния в одной из битв, что почти без перерывов велись на полях Европы в то неспокойное время. Став рыцарем, Пауль основал новую династию фон Белов, испросив на это разрешение у своего сюзерена. В 1349 году в их места пришла «Черная Смерть», которая в течение практически всей второй половины 14 века выкашивала население Европы, словно Ближний Восток, откуда и пришла бубонная чума, мстил европейцам за смерть и разрушения, что принесли они на его земли своими крестовыми походами. Потери среди людей были страшны. В поместьях фон Беловых и фон Роттницев  умерло от чумы треть крестьян, две трети дружинников, много дворовой челяди. Хозяйство пришло в запустение и перестало приносить доход. Видимо настала пора менять уклад жизни, и, посовещавшись, они решили ехать ко двору германского короля и императора «Священной Римской империи» Карла IV Люксембурга в Прагу и просить его о помощи в восстановлении разрушенного хозяйства или на занятие должности при дворе. Весной 1351 году барон Герман фон Роттниц и рыцарь Иохим фон Белов прибыли в Прагу и по прошествии некоторого времени были приняты императором. Видимо они были далеко не первые с подобными просьбами на приеме у Карла IV, потому что он сразу предложил им вступить в духовный Тевтонский Орден, и расписал все те привилегии, что они получат, став рыцарями Святой Марии Тевтонской. Деваться было некуда, да и привилегии были довольно заманчивые, поэтому просители согласились с предложением монарха и, получив от него верительные грамоты к Великому Магистру Тевтонского Ордена, отправились на подворье, что снимали рыцари-монахи в Старом Граде. Там их принял дейшмейстер ордена (особый сановник, что распоряжался землями ордена на территории Германии), что по случаю был в Праге и возглавлял посольство к Карлу IV. В беседе с ним были достигнуты договоренности о том, что Роттницы и Беловы присоединятся к посольству в августе месяце с отрядами по двадцать полностью вооруженных всадников и проследуют с ним до Мариенбурга, где будут приняты самим Великим Магистром и где принесут обет в верности Ордену. За это их «императорские» земли в Германии освобождались на пять лет от любых налогов, титул «императорского барона» оставался у фон Роттницев пожизненно и в землях самого Ордена за ними закреплялся замок с прилегающими землями в окрестностях Гольдингена, что возводило автоматически любого из Роттницев в звание комтура. В октябре 1351 года барон Герман фон Роттниц и рыцарь Иохим фон Белов надели на себя белые одежды с черными крестами, а на гербе над баронской короной стал изображаться черный крест Тевтонского Ордена.
     Началась война с Польшей и Литвой. Многие Роттницы и Беловы сложили головы на полях её сражений. Барон Вильгельм фон Роттниц был тяжело ранен в битве при Грюнвальде, а последний из рода фон Беловых, Иоганн так и не был найден ни среди мертвых, ни среди раненых, ни среди живых.
     До 1809 года фон Роттницы оставались преданными рыцарями ордена, но после того, как Наполеон своим декретом распустил его, они вернулись под крыло прусских королей, которым в будущем суждено было стать германскими императорами. К тому времени они потеряли всё. Их земли и замки были присоединены к Франции, орденские владения потеряны безвозвратно в ходе постепенного обнищания самого Ордена.  Фридрих Вильгельм IV принял с радостью от них присягу в верности, тем более, что большинство немецких князей самым настоящим образом предали его, переметнувшись к французскому самозваному императору. С тех пор фон Роттницы верой и правдой служили Гогенцоллернам. Теперь вся их жизнь была прочно связана с прусской армией. Там предки майора и познакомились с будущим кайзером германской империи принцем Фридрихом Вильгельмом Людвигом, вторым сыном прусского короля Фридриха Вильгельма III и принцессы Луизы Магленбург-Штрелицкой, который войдет в историю как Вильгельм I Германский император. Знакомство переросло в прочную дружбу, тем более закаленную в дыму сражений  1814 года. Став императором, Вильгельм Людвиг очень хотел отметить верность ему Роттницев. Он предложил произвести их в князья. На это Зигфрид фон Роттниц сказал следующее: «Моих предков произвел в рыцари сам Барбаросса, а его внук дал им баронство. Славный Тевтонский Орден знает баронов фон Роттниц, как бесстрашных воинов и дорожащих честью рыцарей. С моей стороны было бы предательством по отношению к своим предкам, что-то изменять в этом положении к личной выгоде, так как мои деяния, как в военной, так и в административной сфере стоят гораздо ниже того, что творили в истории они».
     9 марта 1888 года Вильгельм I умер, и фон Роттницам пришлось оставить двор. Из лиц приближенных к императору они превратились в настоящую армейскую касту. Самым предпочтительным родом войск для рыцарей белого единорога была, конечно, кавалерия. Но отец Хельмута барон Иоганн фон Роттниц в конце 19 века резко сменил кавалерийское седло на кресло пилота в аэроплане. В годы Первой Мировой войны он становится одним из лучших ассов германских Люфтваффе. В 1918 году, после подписания позорного для Германии акта о капитуляции Роттницы уехали в Швецию. Им не было места в бурлящем революцией немецком котле. В детские годы Хельмута традиционные сказки на ночь ему заменяли рассказы отца о воздушных поединках, о встречах с «Красным Рыцарем» бароном Манфредом фон Рихтгофеном и Германом Герингом, о последнем, славном бое – на смерть, о «Цирке Рихтгофена» в Страсбурге. Все это наложило, конечно, определенный отпечаток на мальчика, и он с раннего возраста бредил небом и самолетами. Поэтому не секунды не колеблясь, Хельмут фон Роттниц в 1933 году поступил в летное училище и в 35-м закончил его, став летчиком-истребителем.
*******
      Сигарный дым, заполнивший комнату, продолжал своё волшебное, чарующее плавное движение в воздухе, когда в дверь комнаты осторожно и тихо постучали.
     - Да! – слегка раздраженно и достаточно громко, чтобы его услышали в коридоре, произнес фон Роттниц, в очередной раз, с наслаждением затягиваясь ароматной гаванской сигарой.
     - Господин барон! Господин полковник Хаммерштат приглашает вас к себе на ужин к семнадцати часам и приносит глубокие извинения за то, что не смог в виду своего отъезда в ставку достойно встретить вас в день прилета вашей эскадрильи. Докладывает обер-фельдфебель Пауль Ротеман! – лихо, щелкнув каблуками и замерев по стойке смирно на пороге, четко доложил ординарец майора.
     Хельмут улыбнулся сквозь облако сигарного дыма. Пауль был  сыном старшего конюха в поместье фон Роттницев. Когда настал день отъезда в летное училище, отец Хельмута барон Иоганн фон Роттниц подвел к нему шестнадцатилетнего Пауля и по старому обычаю произвел его ударом по плечу рукоятью рыцарского меча в оруженосцы своего сына. С тех пор тот стал верным и практически незаменимым ординарцем Хельмута. Пауль неотлучно сопровождал своего хозяина все два трудных года в летной школе, потом была затянутая дымом гражданской войны Испания, туманная и дождливая Франция, доводящая до сумасшествия изнуряющей жарой Северная Африка и вот теперь бескрайняя морозная Россия. За это время Пауль из подростка превратился в стройного и сильного мужчину и дослужился до обер-фельдфебельского звания. Причем в его продвижении по службе, сам барон не принимал ни малейшего участия. В Испании, когда республиканцы неожиданно прорвались к аэродрому, где базировалась часть Хельмута, рядовой Пауль Ротеман сел за пулемет и отбивал их атаке вместе с подразделением охраны, тогда он получил свое первое воинское звание – ефрейтор и серебряный значок пехотинца «За смелость». Во Франции во время налета британских бомбардировщиков он заменил тяжело раненного зенитчика и лично сам сбил один вражеский самолет, за что был представлен к Железному Кресту второй степени и произведен в фельдфебели. В Северной Африке фон Роттниц как-то вызвался совершить воздушную разведку на «Ю-87» и, уступая неоднократным просьбам своего ординарца, взял его с собой в качестве стрелка-наблюдателя. Уже при возвращении на базу их атаковало звено «Спитфайеров». Пришлось принять бой. В результате Пауль метким огнем своего пулемета разнес в щепки одного из англичан, а второго отправил на вынужденную посадку с густым шлейфом дыма. Барон, тоже увеличил свой личный счет в этом бою на один самолет противника. Задание было выполнено. Результаты разведки оказались очень ценными, плюс победа в воздушном бою. Генерал Роммель сам лично прибыл в 27-ю истребительную авиагруппу майора Эдмунда Ноймана и наградил героев. Пауль получил обер-фельдфебельские лычки и Железный Крест первой степени, а Хельмут стал капитаном. Так что ординарец майора полностью оправдывал высокое звание «оруженосца» и, надо прямо сказать, фон Роттниц в тайне гордился им и очень высоко ценил. Но больше всего барон ценил в своём «оруженосце» даже не его смелость и решительность, а то что, не смотря ни на что, Пауль неукоснительно выполнял строгие правила этикета и никогда, ни при каких обстоятельствах не нарушал той границы, которая разделяла его и его хозяина. Он был одновременно и добросовестным солдатом, и вышколенным слугой, и знающим своё место ординарцем. Причем ему также великолепно удавалось  ни разу не уронить своего личного достоинства, а подобное очень высоко ценилось среди аристократии, так как с древних времен повелось – достоинство слуги есть достоинство сеньора. И вот это, мастерское балансирование на тонкой грани общественных отношений, когда безропотная узаконенная подчиненность могла сделать и чаще всего делала из человека бездушного и тупого исполнителя, вьючное животное или хамоватого разгильдяя, поднимало Пауля в глазах  фон Роттница на очень высокую ступень. И эта ступень была порой не доступна даже настоящим представителям древних родов Германии, не говоря уже о тех плебеях, которые на волне социальной революции захватили властные полномочия и в настоящий момент были сравнимы по этим полномочиям лишь с Великими Императорами Германии прошлого.
     Барон Хельмут фон Роттниц относился к окружающим его людям со своими, воспитанными на традициях его древнего рода критериями. Его понятие о долге, чести, достоинстве не всегда совпадало с тем, что было принято в обществе. Но это нисколько его не заботило, не раздражало и не вело к попыткам, как-то либо переустроить само общество, либо перестроится самому. Он словно посторонний наблюдатель со своей недосягаемой для остальных высоты наблюдал за мельтешением человеческих страстей с холодным любопытством, не допуская к себе никого, никому не навязывая своего мнения, никого не пытаясь наставить на путь истинный, и ничего ни от кого не требуя. Ни политика, ни женщины, ни продвижение по службе и награды его не интересовали. Главное для него было НЕБО! Только там в его звенящей от свиста ветра вышине, он чувствовал себя одновременно и простым смертным и богом, которому позволено всё. Упоение полетом было для него сродни действию сильного наркотика. За каждую лишнюю минуту пребывания в нем Хельмут мог отдать все самое дорогое, что у него было. И только там он был самим собой, настоящим рыцарем белого единорога, поэтому на всех его самолетах, а сменил он их за это время почти полный десяток, первым делом Пауль при помощи специального трафарета выводил родовой герб фон Роттницев.
     Война дала ему возможность не просто наслаждаться полетом, но и сражаться с достойными противниками в голубых просторах неба. Он боготворил войну за это. Он жил войной. Она заменила ему все. Но и здесь, среди огня и дыма, рева моторов на пределе их возможностей, жестких перегрузок и красно-зеленых свинцовых трасс, несущих смерть и разрушение, он всегда оставался рыцарем, рыцарем белого единорога. В отличие от многих летчиков Люфтваффе, Хельмут никогда не добивал своего противника, когда тот покидал раненым место боя. Никогда не обстреливал спасающегося на парашюте летчика, наоборот старался если позволяла обстановка сопроводить до земли и крутануть бочку в знак признания его боевых достоинств. Он считал ниже своего достоинства расстреливать пехоту или мирных жителей на дорогах, чем очень увлекались во время свободной охоты его сослуживцы. За это он презирал их. И в его эскадрильи подобными делами никто не занимался.
      В  Испании, ему понравилось летать на пикирующих бомбардировщиках «Ю-87», в просторечье их называли «ШТУКА». Хельмут даже добился в бомбометании поразительных результатов, мог при любом ветре и с высоты до 400 метров положить бомбу точно в цель. Попадал с первого захода в грузовики и легковушки на полигоне. Попробовал в боевой обстановке и разработанная им система прицеливания при бомбометании сработала. За один вылет он уничтожил два грузовика с боеприпасами и один танк, правда, с уже перебитой гусеницей. Но это было совершено при интенсивном ружейно-пулеметном обстреле и по надсадный вой русских «КРЫС», прерываемый татаканьем их пулеметов.
     Командир эскадрильи штукарей тогда очень просил фон Роттница либо остаться «бомбёром» навсегда, либо поделиться своим секретом, но тот вежливо ему отказал. Конечно это непередаваемое ощущение, когда, набрав высоту для нанесения бомбового удара, ты заставляешь свой «Ю-87» плавно перевалиться через крыло и с диким воем специальных приспособлений на выпущенных шасси карающим мечом ЯРОСТИ устремляешься вниз в отвесном пике. Земля стремительно мчится навстречу, перегрузка вдавливает тебя в сидение до боли в позвоночнике, а ты только ждешь того момента, когда, то интуитивное «Я», что сидит глубоко в тебе самом, шепнет короткое, но такое объемное и долгожданное слово: «ПОРА!». И тогда ручку управления чуть на себя, педаль газа до упора в пол, глаза ловят цель, и как только она вплывает в рассчитанную специально точку, ты сбрасываешь бомбу. И все! Резко вверх и в сторону. Сзади грохочет взрыв. А твой «Ю-87» вновь набирает высоту, чтобы снова испытать это засватывающее дух падение.
     Но все это длилось недолго, пока из Германии не прибыли новые истребители взамен потерянных самолетов, и Хельмут, с другими безлошадными, не отправился на пункт получения новой техники. Дорога пролегала по освобожденной от республиканцев территории. Вот на ней и увидел барон результаты ударов «Ю-87». Картина была настолько ужасна, что вначале он просто не поверил в её реальность. Трупы людей, лошадей, ослов, коров, мулов, словно лоскутный ковер, устилали равнину по обе стороны дороги. Черные остовы сгоревших машин горбатыми скелетами дымились в кюветах. Части человеческих тел, разорванных взрывами бомб, были словно шутки ради, разбросаны по проезжей части дороги. У самой обочины лежал на боку автомобиль с металлическим фургоном вместо кузова. В крышу этого фургона динамическим ударом вдавило целую семью. Они так и сидели теперь возле этого фургону, сидели,  словно резиновые надувные куклы, из которых этим страшным ударом был выпущен воздух…  Отец, мать и двое детей, без лиц, без глаз……. Без жизни. Барон долго смотрел на эту апокалипсическую картину, смотрел и никак не мог оторваться, не мог заставить себя не смотреть на этот ужас. Нет, его не тошнило от этой мерзости, его не выворачивало наизнанку, но право слово, так было бы лучше, чем просто смотреть и не иметь сил, отвести взгляд. Потом, вспоминая все это, фон Роттниц не раз спрашивал себя, что это с ним было и зачем это было, но ответ так и не приходил. И именно с того времени у него появилось стойкое чувство отвращения к бомбометанию и обстрелу наземных войск или объектов.
      Через несколько лет уже в Северной Африке он стал замечать одну странность. Стоило ему повернуть самолет к земле, именно к земле, не к водной поверхности, а именно к земле, и поймать в перекрестье прицела седую от пыли дорогу, как перед глазами вставала крыша фургона и расплющенная об неё взрывом бомбы семья испанских крестьян. Инстинктивно он выводил самолет из пике, так и не нажав гашетку пулеметов.
     - Господин барон! Какие будут указания? – тактично напомнил о своем присутствии Пауль.
     -  Ну что ж, обер-фельдфебель Ротман, это мне кажется самое хорошее известие, что я получил за последние два дня. Возьми-ка бутылочку «Наполеона» и розовый испанский «Мускат», отнеси их моему другу по Испании Юргену, то есть господину полковнику и на словах передай, что я принимаю его приглашение. А так же скажи, что я передаю ему привет с солнечной улыбкой слегка пахнущей дымом. Запомнил?
     - Так точно, господин барон!
     - Потом подготовь парадный мундир со всеми регалиями, а сейчас пригласи ко мне Шорта. Второй день жду от него доклада о состоянии самолетов.
     - Обер-лейтенант Шорт ждет в коридоре, господин барон.
     - Так почему о его прибытии ты докладываешь не в первую очередь?! – слегка раздраженно сквозь зубы, что было у майора признаком крайнего недовольства, произнес барон.
     - Виноват, господин барон! Но первым мне отдал распоряжение господин адъютант командира авиагруппы капитан Люфтваффе Штаферхорст. И я был обязан выполнить в первую очередь распоряжение старшего по званию.
     - Хорошо! Пригласи Шорта и иди. – Хельмут вяло махнул рукой и налил себе второй бокал коньяка.
    Пауль быстро взял из дорожного сундука майора указанные бутылки, завернул их в специально предназначенную для подобных случаев цветную бумагу и, вновь щелкнув каблуками, открыл дверь.
      - Господин обер-лейтенант, господин майор ждет вас! – громко сказал он в коридор и, впустив в комнату старшего техника эскадрильи, аккуратно закрыл её.
     - Господин майор! Обер-лейтенант Вили Шорт по вашему приказанию готов к докладу!
     Фон Роттниц встал с кресла и вышел на середину комнаты.
     - Докладывайте господин обер-лейтенант.
     - В настоящий момент все двенадцать боевых истребителей готовы к работе. Машины размещены в теплых боксах, заправлены горючим, масло заменено  более морозоустойчивым. Из вспомогательных самолетов – два в боевом положении, один - «Шторьх» Пелузски сломал стойку шасси при посадке. В настоящий момент отделение ефрейтора Гербартена работает над его  ремонтом. С местным техническим персоналом налажена связь и полное взаимопонимание. Нам выделена мастерская, полностью оборудованная для ремонта повреждений практически любой тяжести. Доклад закончил.
     - Ну что ж, Вили, я доволен твоим докладом. Если завтра будет летная погода, в воздух поднимутся я, Морсен, Скадовски и Пулер. Проведем рекогносцировку местности. Эти самолеты должны быть готовы завтра в первую очередь. Все понятно?
     - Так точно, господин майор!
     - Ну и хорошо. Можете быть свободны, господин обер-лейтенант.
     - Прошу прощения, господин майор. Капитан Редгер просил меня передать вам на подпись бумаги по приему ангарного оборудования и подсобных помещений, выделенных для нашего подразделения, а также документы интендантской и продовольственной служб по которым наш личный состав становится на вещевое и продовольственное довольствие авиагруппы полковника Хаммерштата.  Он очень просил ознакомиться вас с ними, перед тем как подписывать. И последнее. В картографической службе мы получили полетные карты на все экипажи, ваш комплект лежит в документах капитана Редгера.
     - Хорошо, Вили. Можете оставить все документы у меня. Я обязательно все просмотрю сегодня и завтра перед вылетом, если он состоится, ты все получишь назад. Надеюсь, тебя не обременит временно, ввиду болезни капитана Редгера, пока выполнять вместе со своими, и его обязанности?
     - Сочту за честь быть вам в двойне полезным господин майор.
     - Вот и прекрасно! Я знал, что всегда могу рассчитывать на вас мой дорогой Шорт. Да, а как там дела у нашего Рихарда?
     - Вчера вечером поднялась температура, и его увезли в городок, в госпиталь. Сегодня ребята ездили к нему, отвезли фруктов, вина, но их не пустили в палату. Врачи сказали им, что у него пневмония и пролежать ему придется недели три.
     - Я сегодня ужинаю у командира авиагруппы, и буду просить его о создании всех необходимых условий для скорейшего выздоровления нашего Рихарда. Так и передай всем. Пусть не расстраиваются.
     - Я все передам, как вы сказали, господин майор. Разрешите быть свободным?
     - Да! Идите, Вили, идите.
      К вечеру метель затихла, и когда майор, облачившись в парадный мундир, вышел на улицу, направляясь к дому, где размещался штаб авиагруппы и личные апартаменты её командира, его встретила морозная тишина и неожиданно прекрасное и величественное, полное ярчайших звезд, ночное небо. Такое неповторимое по красоте ночное небо он видел только в пустыне, и всегда оно завораживало и восхищало его. Барон, сам того не замечая, сбавил шаг и, рискуя опоздать к назначенному часу, медленно пошел к темневшему в конце улицы двухэтажному зданию штаба. Он шел и улыбался. Улыбался совершенно невероятному течению своих мыслей, навеянных той красотой, что в настоящий момент окружала его. Служа верой и правдой III Рейху, фон Роттниц успел побывать во многих странах.
     Испания запомнилась ему своеобразной палитрой, где желто-серо-коричневые тона с небольшим вкраплением зеленого скромно соседствовали с искусственно созданными наплывами густого маслянисто-черного  дыма пожарищ. Последнего цвета было всегда больше, чем всех остальных. И еще запах! Этот противный, ни с чем не сравнимый сладко-приторный и горько-душный запах войны, запах растерзанной и обожженной плоти, запах быстро высыхающей под жгучим солнцем крови, запах горящей техники, запах, что стоял густым смрадом над той автострадой, по которой они ехали получать новую технику.
     Франция осталась в памяти дождем и туманом, что так донимали немецких летчиков на её северном побережье. Три дня скуки и безделья, и один день, насыщенный до предела каруселями воздушных схваток над холодным, свинцовым Ла-Маншем. Нет, конечно, Франция прекрасна! Париж это город-городов, это сказка и легенда, это именно тот город, по которому хочется бродить и бродить, не чувствуя ни усталости, ни пресыщения от окружающей тебя древней красоты. Но в памяти настойчиво, при одном только упоминании этой страны, всплывало одно. Методичный стук дождевых струй по жестяному навесу над окном в домике офицерского летного состава. Густой как молоко, стелющийся по земле, словно белый саван, туман, скрывающий от тебя и капониры, где под маскировочными сетями мирно притихли «Фоккеры», и уютные домики летного состава, что спрятались в небольшом лесочке рядом с взлетно-посадочной полосой. Дымные трассы пулеметно-пушечных очередей «Спитфайеров», «Харикейнов», от которых ты пытаешься уйти, бросая свою машину то вправо, то влево, то, беря  резко на вертикаль с переходом в отвесное пикирование. Звенящий, на предельных нотах, рев мотора. Перегрузки, что сдавливают до боли мышцы спины и лица. И страх, холодный, скользкий, как змея, страх, пытающийся подавить в тебе волю и чувство долга. И, в конце концов, преодоление которого приносит то возвышенно-радостное чувство победы, что наполняет все твое существо и возносит тебя к сияющим вершинам счастья. Именно тогда, когда твой противник, оставляя за собой густой дымный хвост, летит к земле, в последний раз слыша свист ветра в своих крыльях, прежде чем ярким огненным цветком вспыхнуть на её зелено-коричневой груди, ты  по - настоящему ощущаешь себя человеком, борцом и воином.
     Северная Африка это, прежде всего, песок! Песок везде! Песок под ногами, во рту, в ушах, в глазах, внутри тебя. Песок, проникающий всюду, от которого самое простое оправление естественных надобностей превращается в мучительно болезненную процедуру. Песок в пище и кровати, песок в обуви и под одеждой, песок в пилотской кабине и карбюраторе авиационного двигателя, песок в казенных частях твоих пушек и пулеметов, что могут в самый не подходящий момент неожиданно замолчать и поставить под угрозу само твое существование на этой бренной земле. Северная Африка это, прежде всего, миллиарды жирных черных мух, которые берутся неизвестно откуда. Они тучами вьются и жужжат в воздухе. Они тоже, как песок, везде. От их однотонного гудения пропадает сон, их противное прикосновение к голому телу и еще более противное ползанье по нему, не дает возможности хоть на минуту снять с себя мокрую от пота одежду и дать разгоряченной коже ощутить прохладное дуновение ветерка. Северная Африка это, прежде всего, солнце. Палящее, жгучее, все сжигающее солнце, доводящее бронированные корпуса танков до такого состояния, что прямо на них можно спокойно поджарить себе яичницу из любого количества яиц. Солнце, слепящее глаза и, как заправский художник, рисующее в струящемся воздушном мареве сказочные картины миражей. Солнце, сводящее с ума и сжигающее безжалостно кожу до болезненных и долго незаживающих ожогов. Северная Африка это, прежде всего, жажда, что сопровождает тебя с первого момента, как ты вступил на эту пылающую землю и до того, как ты упал на неё, сраженный неприятельской пулей.
     Северная Африка это АД! АД В КУБЕ, когда при всех её неприятных проявлениях надо еще стрелять, убивать, сжигать, взрывать и стараться изо всех сил самому не быть убитому, сожженному или взорванному. После всего этого на второе место отходят песчаные бури. Эти гигантские волны, поднятого в воздух ветром песка, что заслоняют собой горизонт, от земли до самого неба и движутся на тебя с тяжелым шорохом миллиардов песчинок, трущихся друг о друга в этом серо-желтом облаке, совсем не воспринимаются тобой, как светопреставление. Наоборот! Песчаной буре ты поёшь «Осанну»! Хоть это и пахнет до отвращения еврейством, но ты поёшь именно её. Потому что приход песчаной бури это передышка в боевых действиях, это пусть кратковременное избавление от мух, это возможность несколько часов вздремнуть под завывание ветра в укрытии, это несколько часов ЖИЗНИ, что так дорога для тебя на войне. Песчаная буря, как это ни странно выглядит, воспринимается тобой, как приход Иисуса Христа в АД! И своим приходом она дает тебе немного отдохнуть от всех невзгод, что свалились на тебя в этом пекле.
     Северная Африка это болезни. Болезни всего. Всего организма. Начиная от простых: теплового и солнечного удара, до болезней почек, печени, сердца. Именно она, Северная Африка, победила стремительного и бесстрашного «Лиса Пустыни», как прозвали генерал-фельдмаршала Эрвина Роммеля.
     Сейчас же, прислушиваясь, как аппетитно скрипит снег под сапогами, вбирая в себя с каждым вздохом свежий бодрящий морозный воздух, упиваясь прекрасным расцвеченным яркими звездами шатром мироздания, что спокойно и гордо взирал на него со своей головокружительной высоты, Хельмут невольно ловил себя на преступной и антипатриотической мысли, что эта дикая страна, населенная варварами, ему определенно нравится. И эта мысль не была святотатством. Она просто не могла им быть, так как несла в себе ИСТИНУ. А ИСТИНА не может быть по своей сути оскорбительной для любой, даже очень святой идеи. На то она и ИСТИНА!
     В просторном холле первого этажа здания штаба авиагруппы фон Роттница встретил капитан Штаферхорст, как и положено адъютанту опереточно разряженный, как рождественская елка, витыми шнурами серебряных аксельбантов и без каких-либо наград на идеально отглаженном мундире. Приняв от барона шинель, подбитую лисьим мехом, он зачарованно уставился на грудь майора. Да там было на что посмотреть. Железный Крест второй степени за Испанию, Железный Крест первой степени за Францию и Британию, итальянская Золотая медаль за храбрость и Рыцарский Крест, который Хельмут получил буквально полтора месяца назад из рук самого фюрера. Наконец капитан справился с минутным замешательством и, все еще с шинелью в руках, приняв стойку смирно, четко отрапортовал:
    - Господин майор! Господин полковник ждет вас. Второй этаж, вторая дверь    налево по коридору. Прошу вас!
     Подлетевший к адъютанту  вахмистр, принял у него шинель. Освободившись, таким образом, от неё, капитан сопроводил фон Роттница до апартаментов полковника Хаммерштата и с почтительным поклоном открыл перед ним дверь, забежав вперед. Барон вошел в большую комнату, посередине которой был накрыт стол, уставленный бутылками, закусками и даже фруктами. Несколько светильников в виде средневековых факелов освещали мягким светом помещение, придавая ему атмосферу домашнего уюта и в тоже время фронтовой простоты.
     - Хельмут! Дружище! Черт меня, побери! – из дальнего угла комнаты к нему не шел, а летел Юрген Хаммерштат: - Ты знаешь!? А я до слов твоего денщика о привете с солнечной улыбкой слегка пахнущей дымом и бутылки моего любимого  розового «Муската», так и не догадался о том, что командир эскадрильи майор фон Роттниц, что прибыл в моё распоряжение, есть ни кто иной, как мой боевой товарищ по Испании Хельмут, позывной «Единорог». Нет, ты представляешь!?
     Друзья тискали друг друга в объятьях. Вернее тискал в основном Юрген. Хельмут же оставался улыбчиво строгим и слегка холодным в выражении своих дружеских чувств, позволив себе лишь слегка обнять за плечи своего высокопоставленного бывшего фронтового друга.
     - Так, пора за стол. Садись Хельмут, садись на любое место. Мы с тобой сегодня будем одни. Всех своих штабников я обеспечил работой дней на пять, прибыв из ставки, и им теперь совсем не до нас и нашего стола.
     - Что готовится что-то выдающееся?
     - Нет! Нет! О делах и войне потом! Сначала выпьем нашего розового «Муската». И выпьем мы за встречу.
     Полковник быстро налил два хрустальных фужера почти до краев, что было не принято в немецком высшем обществе. Барон слегка поморщился.
     - Хельмут, по выражению твоего лица я вижу неодобрение в моих действиях. Но если мне было трудно вспомнить, кто такой майор фон Роттниц, то ты видимо совсем забыл, какими дозами мы пили розовый «Мускат», вернувшись из боевого вылета. И установил эту традицию не я, и не Бертханс, а ты. Ты, ты дорогой! И хотя сегодня мы с тобой встретились здесь не сразу после боя с русскими «Крысами», но я думаю все прошедшие после нашей последней встречи годы можно вполне считать одним боевым вылетом. А? Я не прав?
     Барон смутился. Дьявол! А Юрген был прав, как всегда прав! И не смотря на высокое воинское звание и должность, он остался все тем же «Недотепой» Юргеном, которого пришлось учить, чуть ли, не заново всему летному делу в знойной Испании, после первой же схватки  с республиканцами в воздухе.
     - Прости Юрген. Ты как всегда прав! Прозит! – Хельмут, стоя одним махам опрокинул в себя содержимое фужера и как тогда, на испанском аэродроме под крылом своего «Ме-109», смачно вытер губы рукавом мундира. Вслед за ним это все проделал и Хаммерштат, точно копируя каждое движение майора.
     - Вот теперь садись, закуси и можно будет поговорить обо всем.
     Друзья сели друг против друга и некоторое время за столом царило молчание. Мужчины закусывали. Первым нарушил его полковник.
     - Хельмут, дружище, прежде чем мы с тобой начнем говорить, я хочу уточнить только одно. Я знаю, что ты прибыл сюда по личному распоряжению самого фюрера, и он собственноручно наградил тебя Рыцарским Крестом совсем недавно. Я знаю о том, что ты вхож в ближайшее окружение самого фельдмаршала Геринга и был даже одним из помощников нашего Германа в разработке доклада фюреру о свертывании операций «Орлиный налет» и «Морской Лев». Причем доклад прошел так сказать без сучка и задоринки, был принят к действию и главное никто не пострадал. Я также знаю, что тебя несколько раз принимал для приватных бесед сам рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, а твой младший брат Герхард является оберштурмбаннфюрером СС и ходит в любимчиках «Магистра Черного Ордена». Все это говорит о больших связях, которыми ты в настоящий момент располагаешь. Но это не очень соответствует твоему воинскому званию, занимаемой должности и тем местам, где ты выполняешь свой долг. Объясни мне это? Будь так добр!
     - Все очень просто, Юрген. Я хочу летать и только.
     - Так! Узнаю прежнего «Единорога». И последнее. Мне право довольно трудно это сформулировать…
     - «Недотепа», ни ты, ни я никогда не были доносчиками и в своем узком кругу всегда говорили друг другу то, что думали. И если русские «И-16» превосходили «Ме-109» в горизонтальной маневренности, а по скорости уступали лишь при пикировании, у них лоб был широкий, то мы так и говорили. А в те времена загреметь в гестапо за такие разговоры можно было очень просто. Теперь я, кажется, прав?
     - Да, ты прав. Но ты пойми и меня правильно…
     - Я все понимаю. Давай выпьем, но теперь моего любимого коньячку.
     - Не зная тебя, я бы подумал, что меня спаивают.
     - Что бы выведать, что же задумал генерал-фельдмаршал Манштейн в совершенно безнадежном деле по спасению бедняги Паульса?
     - Ты так думаешь?
     - Дружище Юрген, я вообще стараюсь не думать обо всем этом. Я просто выполняю свой долг там, куда меня посылают и все. Думают пускай те, кому это предназначено судьбой. Но то, что у нас просто некому думать, понятно всем и без подсказок. Будучи в ставке фюрера на Украине, она  называется «Вервольф», то есть «Вооруженный Волк». Интересная параллель. В молодости Адольф Гитлер имел псевдоним «Господин Волк». Само имя  Адольф переводится с древнегреческого как «Матерый Волк», а теперь и ставка – «Вооруженный Волк». Какого? Ну, так вот, находясь в ставке, меня познакомили, после того как я был обласкан фюрером, с положением дел на вашем фронте. Дружище, мы сейчас с вами лежим на наковальне, а над нами громада русского пресса, состоящая из семи, как минимум, полноценных, свежих и хорошо отдохнувших, полностью укомплектованных армий и десяти корпусов, больше половины которых танковые. Если летом этого года здешние степи были раздольем для наших танкистов, то теперь зимой, они стали еще большим раздольем для русских бронированных орудий смерти. И даже если Гитлер разрешит Паульсу идти на соединение с Манштейном, этот пресс раздавит его и Манштейна еще до подхода к Ростову. К тому же на севере стоят румыны и итальянцы. Стоит русским сделать пару выстрелов из пушки, и они побегут. Войска потрепаны и в них угас наступательный порыв, техника изношена. Я сужу об этом по твоим истребителям, Юрген. Поэтому Эриху выпала незавидная доля спасать уже погибшую армию. Но он ревностный служака и он будет её спасать, или имитировать действия по её спасению. А, в общем, нам надо отсюда убираться.
     Закончив говорить, барон посмотрел на застывшего командира авиагруппы и поднял в приветствии коньячную рюмку. Но, не дождавшись ответного жеста со стороны полковника, выпил её.
     - Ты смело рассуждаешь Хельмут, - наконец выдавил из себя Хаммерштат и тоже выпил.
     - В отличие от вас я практически ничем не рискую. Я ЕДИНОРОГ! А эти благородные животные, согласно легендам, всегда действовали в одиночку. Поверь мне, дружище. Если бы не фюрер, я бы ни за что не согласился стать командиром эскадрильи. Мой предел – быть командиром звена. И только затем, что бы кто-то прикрыл мой зад во время атаки. Для меня главное небо и полет в нем, а также чувство безусловного хозяина в его просторах. Я не бравирую, мне и в самом деле больше ничего не надо. А гестапо, службе безопасности не нужны хозяева небесных просторов, им хватает тех, кто хочет стать хозяином на земле.
     - Возможно, ты прав. Фюрер меняет командующих как перчатки. Чуть не по нему, сразу в отставку.
     - Пока с нами Герман, нас летунов не тронут. Мы привилегированная каста. Мы, как СС – не подсудны. Потому что рейхсфюреру СС в его черном мундире будет немного не по себе после пары бочек или мертвой петли. А наш Герман, хоть и набрал излишний вес, но еще может поднять в небо «Штуку», правда крутиться там как в годы той войны ему уже тоже трудновато.
     - Ты лучше расскажи, как там фюрер? Говорят, беснуется в своем «Вервольфе»?
     - Да как тебе сказать. Я ведь его и видел то издали. Ну, разве что, когда он меня Рыцарским Крестом награждал. Больной, поблёкший, сутулый, руки у него всегда в движении, словно места себе не найдут, глаза мутные, взгляда того пронзительного уже нет. Такое впечатление, что он очень, очень устал, и ему все до чертиков надоело. А чтобы бесновался. Нет, не видел. Наоборот мне он показался таким тихим, домашним, безмерно уставшим. Когда мы в Африке провожали на нашем аэродроме Эрвина Роммеля в Германию на лечение, тот выглядел точно также.
     - Достается ему, конечно, здорово.
     - Сам виноват, вот и достается.
     - Ты это к чему?
     - Я, дружище, не особо верю во всю эту магическую чепуху, которой занимается мой брат, но в последнее время, наблюдая за происходящим, кое-чему нахожу подтверждение. Во-первых, ну кто его надоумил назвать две крупнейшие военные компании такими названиями как «Морской Лев» и «Барбаросса»? В самих названиях уже скрыт проигрыш и это очевидно. Посмотри, в словосочетании «Морской Лев» скрыто название самой Англии. Сам фюрер панически боится воды. В самом названии лев пишется с большой буквы. Это что знак уважения или знак могущества, а значит уже в самом названии, скрыт провал данного под ним намеренья. А намеренье одно – ЗАВОЕВАТЬ. Теперь «Барбаросса». «Рыжебородый» лично произвел моих далеких предков в рыцари. Это был великий и могучий король германцев. Но, если посмотреть правде в глаза, совершенно слабый император Великой Римской Империи. Он не выиграл ни одного крупного сражения за пределами германского королевства. И Сицилианское Королевство ему досталось только в результате брака его сына с тамошней принцессой. И погиб он по-дурацки. В почти семьдесят лет, сняв с себя металлический доспех, почти в сорокоградусную жару, полез купаться в ледяную, бегущую со снеговых вершин речку. И этим именем назвали компанию, которую надо вести на чужой территории, в этих бескрайних просторах.
     В ставке фюрера я беседовал с одним генералом за коньяком. Он с первых дней воюет в России. Так вот он поделился своими впечатлениями о тех  днях. Когда они опрокинули первые встретившие их на границе русские подразделения и вырвались на оперативный простор, они испытали, от генералов до солдат, самый настоящий шок. Простор на самом деле оказался простором. Это как у нас, летчиков. Взлетаешь, первый раз с аэродрома, и карта есть, и ориентиры на земле все, кажется, изучил, а поднялся в небо километра на два и все, ничего не узнаешь, ничего не видишь, слеп как крот и начинается паника. Ну-ка, скажи правду, сколько раз ходил под себя, первый раз поднявшись с аэродрома в Валенсии?
     - Раза три.
     - Я восемь. А ты, дружище, хитришь. Ты только при мне раз пять штаны стирал после полета. В Европе было проще. Там на дорогах даже клозеты обозначены. И карты не надо, по указателям прямиком доедешь. А тут Россия, ни указателей, ни клозетов, ни дорог, к которым мы привыкли. Был бы у русских наш германский порядок, дальше пятикилометровой зоны со стороны границы они бы нас не пустили, не смотря на всю мощь немецкого вермахта. Вот и поведал мне этот генерал, что в первые дни войны просто беда была с ориентацией на местности. На карте отмечена деревня Ивановка, приходят, а там два дома всего, где солдат размещать одному богу известно. У нас деревни, что у них маленькие города, где есть, где поспать, поесть, заправить машину. А у них…. Ну ты лучше знаешь, ты ведь наверно тоже с первых дней здесь?
     - Практически да. В августе 41-го летали бомбить и штурмовать с аэродромов в Польше. Потом меня перевели к Манштейну, и уже с ним я долетел  сюда. Но ведь я уже целый год не летаю, командую, руковожу, пинки получаю, летать некогда.
     - Ну, все равно тебе эти русские просторы, лучше знакомы, чем мне. Вот и получается, что изначально, уже на словесном определении хода компаний в них был заложен, как бы сказал мой брат, ментально-пророческий код на проигрыш, который  сработал уже с «Морским Львом», и начинает срабатывать в нынешних условиях.
     - Ты думаешь, мы проиграем эту войну!?
     - Дружище, мы уже давно её проиграли. Читай Бисмарка и Клаузевица. Эти два столпа военной тактики и стратегии германской нации в один голос предупреждали о том, что наш фатерлянд не может ни по экономическим, ни по людским, ни по финансовым ресурсам вести войну на два фронта. А мы уже ведем её, и даже не на два, а на три франта. Россия, Северная Африка, Британия. Так что ты хочешь?
     - Хельмут ты меня поражаешь! И это все говорит боевой офицер, кавалер Рыцарского Креста, полученного из рук самого фюрера?
     - Надеюсь Юрген, ты не побежишь первым в гестапо. Ты об этом в начале нашей беседы со мной договаривался, мне так кажется.
     - Конечно, нет! Ну что ты, Хельмут!
     - Так что тебя смущает?
     - Я просто не понимаю, как можно сражаться с такими мыслями в голове?
     - Очень просто. Я сражаюсь, потому что я сражаюсь. Я получаю высшее наслаждение, победив противника в равном поединке. Как в добрые рыцарские времена. Там в небе я чувствую себя настоящим рыцарем. И мне совершенно безразлично, сколько передо мной противников. Один, пять, десяток. И мне также совершенно безразлично, куда движется линия фронта, на восток, на запад, или на юг. Я сражаюсь до последнего патрона, до последнего снаряда, до последней капли горючего в моем металлическом коне. И все! Мне больше ничего не надо. А о том, кто проигрывает, кто выигрывает, пусть думают те шахматисты, которые начали эту партию. Я одновременно благодарен им всем, за то, что, начав её, они дали мне возможность реализовать самого себя в том виде, который наиболее мне подходит. Ну а уж думать, размышлять и анализировать мне никто не запретит.
     - Да «Единорог»! Как был ты «Единорогом» так им и остался. Но что-то мы не пьем и не закусываем? А?
     - Можно и выпить и закусить, почему нет.
     Мужчины вновь замолчали, застучали вилками, заскрежетали ножами, забулькали бутылками.
     - Хорошая у тебя, Юрген, ветчина.
     - Мне её по случаю из Франции прислали. А колбаса из Польши. Фрукты из Румынии. А вот этого короля ананасов из твоих бывших краев, из Африки привезли.
     - Не напоминай мне об этом аде, Юрген, не напоминай.
     - Что так было плохо?
     - Не знаю, может ли быть хуже, но когда ты ходишь по-малому, и у тебя идет все это с песком, с настоящим песком из твоего мочевого пузыря. Как думаешь это приятное состояние? 
     - Не завидую.
     - Вот и не напоминай мне об Африке.
     - Да, а как ты оттуда смог перебраться в Европу. Там сейчас идут жуткие бои и каждое крыло на счету?
     - Это, дружище, длинная история и началась она еще во Франции. Хорошая у тебя колбаса, просто объедение.
     - Ешь, не стесняйся. Ну, так расскажи, нам спешить некуда, тем более синоптики опять на завтра обещают метель.
     - Черт! А я планировал завтра полетать. Смотрю, к вечеру, эта самая метель стихла.
     - Здесь степь, а в степи все с погодой не предсказуемо. Ну, так, что там за история приключилась? – явно заинтригованный предстоящим рассказом полковник перегнулся через стол и подал барону коробку гаванских сигар. Это тоже были настоящие первосортные сигары, и Хельмут не отказался. Скоро комната наполнилась пахучим дымом.
     - Ну что ж, расскажу тебе, если просишь, но сразу учти, есть определенные исключения в кругу лиц, кто может это знать. Ты понимаешь меня?
     - Конечно, конечно, Хельмут.
     - Так вот это все началось во Франции. После Дюнкерка мы начали готовиться к воздушной войне с Англией. С 10 июля наши самолеты уже начали бомбить английские порты и их аэродромы. 3-м воздушным флотом командовал хорошо нам знакомый по Испании, теперь уже фельдмаршал, Хуго Шперле. Ему-то и поручил наш Герман разработать операцию «Адлерангриффе» - «Орлиный налет». В её ходе предполагалось полностью уничтожить Королевские военно-воздушные силы. Мы тогда летали на «Фоке-Вульфах-190», ничего машина, но мне был и остается по душе «Ме-109». Почему-то понравился он мне еще в Испании, и вот до сих пор эта любовь, может и взаимная, не проходит. Я тогда стал обер-лейтенантом и был назначен командиром звена. В моем звене оказался лейтенант Ханс-Иоахим Марсель по месту рождения немец, по национальности французский гугенот. Тот еще волокита. До начала боевых действий хлебнул я с ним горя. Честно скажу, не один раз писал рапорт о его увольнении из рядов Люфтваффе. Ну не было ни одной юбки, что бы он самым натуральным образом её не задрал. Пока было тихо, этот гугенотик превратил боевой аэродром в настоящий бордель. Но был невероятно добр и бескорыстен, всегда делился своими победами с друзьями, за что его и любили в нашем соединении. 8 августа 1940 года пришло время воевать, и я был рад, что не подал свой рапорт по команде. Марсель оказался настоящим бойцом и верным другом. Воздушную войну мы, как учил нас сам фельдмаршал Герман Геринг, вели по-рыцарски, по правилам первой мировой. Раненного или подбитого противника не добивали, а давали возможность ему покинуть поле боя, выбросившихся пилотов на парашюте не расстреливали, а даже сообщали его командованию примерное место выброски. Я и сейчас всего этого придерживаюсь. Но чем яростнее становились поединки, тем чаще об этих рыцарских правилах стали забывать и мы и они. Марсель сражался бесстрашно. Четыре раза его подбивали, но он дотягивал каким-то чудом до берега и выпрыгивал с парашютом. Счет сбитых им самолетов противника рос, и к его последнему бою над Ла-Маншем 29 августа 1940 года их было у него семь. В этот день Хансу - Иоахиму не повезло в самом начале поединка. Нас было четыре звена, британцев почти тридцать самолетов. Перевес - в половину! Можно было просто покинуть поле боя и на скорости уйти на аэродром, англичане почему-то боялись сражаться над территорией Франции, но мы этого не сделали, и завертелась смертельная карусель. На меня насели  сразу четыре «Спитфайера». Один попытался атаковать в лоб и сразу получил серию 20 мм снарядов из моих пушек. Он просто взорвался, стал огромным огненным шаром на моём пути. Сам британец стрелять не мог, потому что сзади ко мне пристраивались три его товарища. Я рванул свой «фоккер» на вертикаль и с переворотом на крыло поймал в прицел второго, что попытался повторить мой маневр, видимо, в надежде, срезать меня в верхней точке. Его я прошил из пулеметов от хвоста к кабине, даже видел, как разлетелись в разные стороны осколки. Два оставшихся, видимо подумали, что выбранная ими тактика неверна и разлетелись в сторону, что бы повторить атаку. Но я постарался расстроить их планы. Догнал того, что уходил вниз к воде и просто не дал ему свернуть с выбранного пути, он так и вошел в воду без малейшей попытки изменить свой маршрут. Вместе с Испанией у меня стал счет 25 сбитых самолетов противника. Выходя из пике, я увидел Марселя. Тот круто забирал вверх, а сзади два «Харрикейна» догоняли его, стреляя без остановок из всех стволов. При любом раскладе я не успевал к нему на помощь, но все же решил попробовать. Выжал до упора педаль газа, ловлю в прицел одного из британцев, стреляю. И тут вылетает слева мой ведомый и так это боком переворачивает свой самолет, взрыв и от него только осколки в разные стороны, а сквозь осколки прямо на меня несется черный, как смоль, кокон с бешено вращающимися  лопастями, винта. Едва успел я отвернуть в сторону. Только потом я понял, что в этом бою фельдфебель Берг, так его звали, Иогансон Берг, закрыл меня своим самолетом и собой конечно. Светлая ему память! Однако огляделся я и увидел, что Марсель уже тянет домой, дымит, а один из «Харрикейнов» его сопровождает и строчит, и строчит. И опять я не успел. Кто-то из наших  промчался рядом, и от британца только яркая вспышка полыхнула. Эти «Харрикейны» взрывались словно порох. Марсель уже был далеко и хоть дымил, но держался в воздухе довольно уверенно. Я вернулся в бой, но тот как-то сам уже закончился. Британцы убрались домой, как потом мы посчитали, потеряв почти двадцать машин. Мы потеряли восемь, если считать вместе с Марселем. Какое-то время мы еще преследовали противника, но потом повернули назад, горючего едва хватало вернуться на базу. И тут началось непонятное. Летим, все спокойно, все целы. Вдруг слышу по рации: « Горю! Горю! Кабина в дыму! Прыгаю!» Я головой покрутил, смотрю третий справа, открывает кабину и выпрыгивает из совершенно целого самолета. Он падает, парашют раскрывается, он планирует на воду, а это где-то середина Ла-Манша. Не подберут – смерть. Самолет некоторое время продолжает лететь без пилота, потом клюет носом и тоже устремляется к воде. А в наушниках опять: «Горю!! Кабина в дыму! Не вижу приборов! Покидаю самолет!» И следующий парашют раскрывается, а за ним через некоторое время к воде устремляется и совершенно целый самолет, без каких либо признаков возгорания. Есть от чего испугаться по - настоящему. Не знаю, что на меня нашло, или от страха, или от какого-то потустороннего прозрения, я заорал в эфир: « Я Единорог! Приказываю рассыпать строй, добираться до базы поодиночке!» Все, как воробьи, кинулись в разные стороны на предельной скорости. Я тоже отвернул и когда отворачивал, увидел на волнах судно с парусами, прямо пиратский бриг. Подумал тогда: «Повезло ребятам, есть, кому их из воды забрать». Я даже слегка помахал этому судну крыльями. Но тут, словно что-то холодное и мерзкое коснулось головы, словно ледяная рука сжала виски, и я почувствовал запах гари. Но «Фоккер» уже на предельной скорости несся в сторону от этого судна, и по мере удаления от него это все прошло.
     Вернувшись на аэродром, я узнал, что Марсель ранен в ногу, потерял много крови, теряя сознание, все же посадил самолет, и сейчас его увезли в госпиталь. На базу вернулось вместе со мной пять машин. Один пропал без вести. Так его и не нашли. Я написал, как оставшийся в живых старший по званию, подробный рапорт, где описал сам бой, со слов очевидцев, кто, сколько сбил, и какие подвиги совершил. Ну и конечно подробно описал это невероятное происшествие и свои ощущения при виде «пиратского брига». Рапорт подал по команде.
     Дней пять мы отдыхали. Начались затяжные осенние дожди и туманы. Где-то 4 сентября на аэродром приехал мой брат Герхард, в своей черной форме. Тогда он был еще штурмбанфюрер. Брат есть брат и я, конечно, был рад ему и мы с ним очень хорошо посидели в таверне местного поселка. Он много расспрашивал меня об этом бое и, особенно о том, как летчики покидали неповрежденные машины и о «пиратском бриге». Потом уехал, а через день меня вызвали в ставку фельдмаршала Геринга. Я и сопровождающие меня офицеры Люфтваффе из личной охраны Геринга приехали в Бове, что расположен к северо-востоку от Парижа, свернули в небольшой лес и там, в туннеле спрятался бронепоезд нашего главнокомандующего. Меня пригласили в его личный кабинет. Вместе с Герингом за столом для заседаний сидел и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Опять пошли расспросы, потом меня отвели в другую комнату, дали чистой бумаги, писчие принадлежности и попросили  еще раз, но как можно подробнее изложить все на бумаге. После этого отвезли в Бове, разместили в гостинице, приставили двоих охранников в форме СС и приказали ждать. Ждал я два дня. По истечению этого срока вновь привезли к Герингу. Теперь он был один. Долго беседовал со мной, интересовался буквально всем, ходом боев, самими воздушными поединками, как ведет себя наша техника и в чем превосходит английскую, как нас кормят, и чем мы занимаемся на отдыхе. Потом много вспоминал о своих воздушных боях в годы первой мировой войны, вспоминал моего отца и велел ему кланяться от него при встрече. Он мне показался очень сентиментальным и добродушным человеком, по необходимости простым и доступным, но довольно тщеславным и очень обидчивым, как взрослый ребенок.
      И только по истечению определенного срока я узнал, чем все же закончилась моя поездка в ставку главнокомандующего. А закончилась она опереточным представлением. Геринг уже предчувствовал, что в этой воздушной мясорубке он потеряет весь свой воздушный флот. Надо было представить дело так чтобы, не потеряв своего лица, добиться от фюрера решения отменить полностью операцию «Орлиный налет», а реализацию «Морского Льва» перенести на середину 41 года. В этом ему обещал помочь сам Гиммлер. Какую пользу извлекал из своего посредничества «Черный Генрих» я не знаю, но то что он был в этом деле посредником не вызывает сомнений. Именно он использовал в некоторой мере мой рассказ, особенно его часть, где летчики покидают исправные самолеты. В условиях абсолютной секретности были сделаны с самолета несколько фотографий, на которых  запечатлены фигуры людей в длинных черных балахонах, стоящих на берегу моря с поднятыми руками в сторону водной стихии. Все это было преподнесено Гитлеру, как свидетельство того, что, не видя выхода из создавшегося положения, английское правительство призвало на помощь нации кельтских колдунов. Тех самых колдунов, дальние предки которых в период царствования Елизаветы I  спасли Англию от испанской «Непобедимой Армады», наслав на неё при помощи магии сильнейшую бурю, что потопила большинство кораблей, а оставшиеся расстрелял английский флот.
     Ко времени представления фюреру этих материалов произошло еще одно событие. 15 сентября 1940 года англичане нанесли нам серьезное поражение, сбив за один день 185 самолетов. Гитлер был в бешенстве, но когда на его стол легли документы сочиненные Гиммлером с фотографиями и моим рапортом, все для него встало на свои места. Фюрер был суеверным человекам, и огромное значение придавал разным наговорам, амулетам, рунам, астрологии и магии. Зерна упали в плодородную почву. Все вышли сухими из воды, и каждый по-своему, победителем. Я тоже можно сказать победил. В битве за Британию получил Железный Крест первой степени. Марсель к тому времени вернулся в строй, но к боевым действиям нас не допускали, а отправили в отпуск в Баварию в пансионат Люфтваффе. Где нас и нашло новое назначение в феврале 1941 года.
     - Это в двадцать седьмую Эдмунда Ноймана?
     - В неё родимую. У меня сложилось впечатление, что от нас с Марселем просто решили избавиться. Отослать подальше как свидетелей шулерской игры черного Генриха, обставив это вполне законным образом. Ну а война, есть война, и на ней люди гибнут тысячами. Из всех тех летчиков, что были с нами в том воздушном бою, никто не уцелел после 15 сентября. Мы с Марселем остались последними. Я, как прямой свидетель и автор рапорта, а Ханс-Иоахим, как косвенный. Конечно, можно было с нами  разобраться и более кардинальным способом. Но тут явно мешало и древность моего рода, и знакомство отца с Германом Герингом, и мой брат, что стал, чуть ли не правой рукой Гиммлера в вопросах оккультных наук. Поэтому решили все сделать проще. Послать нас в африканскую мясорубку и надеяться, что там мы примем смерть героев в одном из воздушных боёв.
     - Да попал ты в передрягу, ничего не скажешь. Давай выпьем за то, что ты вернулся оттуда живым. Прозит!
     Выпив и закусив, друзья вновь взялись за сигары.
     - Ну и что было дальше?
     - А дальше, дорогой Юрген, были сумасшедшие воздушные бои, прикрытие танковых клиньев Роммеля с воздуха, смертельные карусели над Тобруком, свободная охота за английскими караванами с боеприпасами, продовольствием и горючим, что шли без перерыва на передовую из Египта. Нам повезло в том, что здесь были собраны в основном английские летчики среднего уровня подготовки. Асы и настоящие бойцы защищали британские острова. Мы их сбивали десятками. Особенно прославился Марсель. Здесь ему не было возможности амурничать. Он с головой ушел в отработку боевых приемов  ведения воздушного поединка и добился поразительных результатов. В Африке мы летали на надежных «Ме-109».
     Вот это машина! Легкая, маневренная, скоростная, прекрасно вооруженная и послушная любому прикосновению пальца. Я просто влюблен в неё, настоящий стальной, боевой скакун для воздушного рыцаря. Она понравилась и Марселю и, кажется, у них получилась взаимность. Число сбитых им самолетов противника стремительно росло. При 388 боевых вылетах он сбил 158 самолетов британцев, причем только за один день 1 сентября 1942 года Марсель отправил в землю 17 англичан. На него посыпались награды. Муссолини наградил его итальянской Золотой медалью за храбрость, фюрер надел на его шею рыцарский Крест с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. Ханс-Иоахим стал второй после Роммеля популярной фигурой в Африке. Его стали звать «Африканский орел» и «Звезда пустыни».
     Все было  замечательно, если бы не появилось однажды у него прямо маниакальная идея. Как-то мы узнали, что к англичанам прямо на передовые позиции приехал сам Черчилль. В черном комбинезоне, стоптанных шлёпанцах, в белой панаме и с белым зонтом в руках, он разгуливал среди окопов и капониров на виду у нас, подбадривал солдат, беседовал с офицерами, своими шутками и ядовитыми высказываниями в сторону немцев, вносил уверенность в скорой победе среди своих военных. И никакой охраны, никакого прикрытия с воздуха, никаких бронированных танковых бортов, словно немцев, их врагов, просто не существовало на этой прожженной солнцем земле. Это было так необычно, так по-домашнему, просто и по свойски, что у нас скулы сводило от злости. Это был самый настоящий плевок в наши лица. Вот тогда и возникла у Марселя идея, наказать английского премьера, наказать по правилам войны.
     И вот 30 сентября он добился своего и вылетел один в направлении Каира для осуществления своего плана. Не знаю, был ли в это время Черчилль в Каире, да этого наверно никто из наших командиров не знал. Роммеля не было, он лечился в Германии. А наша разведка вряд ли занималась такими государственными вопросами. Через полтора часа меня вызвал майор Нойман и приказал возглавить звено для прикрытия Марселя. «У него что-то случилось», так сказал мне наш командир. Мы поднялись и вдоль береговой кромки направились навстречу  нашему герою. Удивительно, но в воздухе в этот день британцев не было. И это тогда, когда стояла прекрасная тихая, ясная, солнечная погода, без единого облачка в пробеленном светилом  небе. Минут через двадцать  достигли Эль-Аламейна. Видимость была исключительная, и мы еще издали увидели самолет Марселя. Он летел на высоте где-то полторы – две тысячи метров и прямо к побережью, прямо на позиции англичан, хотя по установленному маршруту должен был взять южнее и облететь противника со стороны плавучих песков. Там у них систем ПВО не было.
     Я дал команду, и мы кинулись на перехват. Подлетели. Англичане молчат, словно вымерли. Всё молчит, и зенитные орудия, и спаренные пулеметы, и танковые установки. Ты представляешь!  Ни единого выстрела. Буквально два дня тому назад, при нашем налете всей авиагруппой, здесь горел сам воздух, такой интенсивности и плотности был огонь с земли. А сейчас – гробовая тишина. Это мне, прямо скажу, очень не понравилось. Я установил с Марселем связь. Спрашиваю: «Что случилось?» Отвечает: «В кабине сильный запах гари. Режет глаза. Очень плохо вижу приборы. Направь меня на верный курс». Ребята тем временем взяли его в аккуратные «клещи». Один прикрывает сверху, другой сзади, третий с правого борта, а я к левому пристроился, совсем близко. И мне прекрасно виден и сам Марсель и внутренности его кабины. Смотрю, он снял очки и постоянно трет глаза, а в кабине чисто, ни задымления, ни проблесков огня не видать. Говорю: «Возьми ручку управления влево, теперь выровняй самолет. Все. Хорошо. Летим домой!» Вижу, он улыбнулся, даже рукой помахал. Мы уже передовые позиции британцев пересекаем, и опять тишина, с земли ни выстрела. Но все самое  страшное началось, лишь мы оказались на своей территории.
     Марсель неожиданно закричал: «Горю! В кабине огонь! Покидаю самолет!» У меня глаза заломило, так я старался хоть что-то похожее на огонь высмотреть в его кабине. Нет ничего, ни огня, ни дыма! Я говорю ему: «Спокойно! У тебя все в порядке. Тебе это только кажется. Успокойся друг, скоро уже будем дома. Мы  над нашими позициями». А он, ты понимаешь Юрген, визжит, словно его режут: « Я горю! У меня ноги горят! Ты что не видишь!? Боже! Как больно! Я покидаю самолет!» На моих глазах, я продолжал все это время его уговаривать, не паниковать, Марсель открывает кабину и мешком вываливается из самолета. И видимо ногой в спешке ударяет по ручке управления. «Ме-109» резко клюет носом и сваливается в штопор. Я едва успел отскочить в сторону. Видимо Ханса-Иоахима ударило крылом или корпусом. Парашют его так и не раскрылся. С высоты две тысячи метров он рухнул на твердую, как цемент  корку такыра. Самолет взорвался в ста метрах от места его падения. Когда мы кружили над нашим другом, я совершенно случайно бросил взгляд на недалекое от нас море и, кажется, увидел белые паруса того самого «пиратского брига», что видел более года тому назад на водной глади Ла-Манша.
     В этот же день тело Марселя привезли на аэродром. О происшествии было доложено в Берлин. Оттуда пришел приказ, доставить тело героя в столицу рейха и вместе с ним всех свидетелей его славной гибели. Так я оказался в Берлине в начале октября 1942 года. Нас встретил сам фельдмаршал Геринг. Мне опять пришлось писать отчет, отвечать на вопросы, как и в тот раз. Только вместо Гиммлера, меня допрашивал мой младший брат. Сам «черный» Генрих был с фюрером в подземной ставке «Вервольф» под Винницей. После того, как все были опрошены, и картина случившегося была полностью восстановлена, Геринг организовал пышные похороны Марселя, которого проводили в последний путь, как национального героя. Потом было доложено фюреру, и тот отдал распоряжение, всем прибыть для устных объяснений в его ставку. Меня назначили приказом командиром эскадрильи, которая будет сопровождать самолет командующего Люфтваффе, в состав её ввели звено, которым я командовал в Африке в день гибели Марселя, и через два дня мы уже были в Виннице. Опять начались расспросы, допросы и так далее. Гитлер был очень расстроен, порой чуть не плакал, так ему было жаль Марселя. Дня два все крутилось вокруг нас, а потом события на Волге вновь завладели вниманием фюрера и о нашем присутствии просто забыли. Трое суток мы скитались, осматривая местные достопримечательности. Одни находили какое-то дело, другие получали удовольствие от безделья, а я просто сходил с ума, лишенный возможности летать, просто сходил с ума. Наконец о нас вспомнили, и адъютант Геринга отдал распоряжение вернуться нам на аэродром в Винницу, что мы с удовольствием и сделали. Там дело пошло лучше, там я мог вновь подняться в небо и отдавал этому удовольствию, практически все время. Через неделю на аэродром вновь прибыл адъютант Геринга, собрал нас и поведал следующее.
     На одном из совещаний у фюрера генерал-фельдмаршал Манштейн, вызванный в ставку из района боевых действий, очень не лестно отзывался о действиях авиации 4-го Воздушного Флота Люфтваффе. В частности он выразился, что эскадрильям «Ю-87» ни разу не удавалось с первого захода уничтожить переправы через водные рубежи. Он сказал дословно: «Шуму и визгу много, а толку нет ни грамма. Русские настолько привыкли к отвратительной работе наших штурмовиков, что внимания на них не обращают  и даже не объявляют «тревогу» при их появлении». Наш Герман, конечно, вступился за своих «орлов». И между Манштейном и Герингом возник жаркий спор. Каждый с пеной у рта доказывал свою правоту, и это видимо очень понравилось Гитлеру. Он  любит, когда кто-то из его военных столь громогласно спорит, а ему отводится роль третейского, мудрого и проницательного судьи. И здесь он выступил в этой роли. Не долго думая, он назначил Герингу испытание, на деле доказать свою правоту. Завтра на рассвете «Ю-87» должен поразить одной бомбой трофейный русский танк, что выставят на полигоне в двух километрах от «Вервольфа» и если цель будет уничтожена, то Герман Геринг победит в возникшем споре, а Манштейну придется принести тому извинения в присутствии всей элиты рейха. Среди нас, кроме меня, не оказалось ни одного летчика летавшего на штурмовку ранее на «Штуке». Пришлось признаться в этом и тем самым вызваться на этот поединок. На аэродроме базировалась авиагруппа «Хейнкель-111» майора Вернера Эрдмана и у них в ангаре оказалась, как по заказу пара «Ю-87». Срочно стали готовить один из них, а я сел за изучение местности. Ты понимаешь, что на карту было поставлено очень многое, а главное честь и достоинство всего нашего Воздушного Флота. Так, что мне помогали все. Особенно сам Вернер. Но у меня был свой подход к делу, отточенный еще в Испании в дни, когда мы ждали прихода новой техники взамен потерянной. Ты тогда развлекался с испанками, а я летал на «Штуке» и учился нанесению ударов на местном полигоне. Самое главное для меня было это знать точное направление ветра в районе штурмовки. Вот практически и все.
     Утром в положенное время я вылетел. Ветер был юго-восточный. Совершив длинную дугу и набрав высоту три тысячи метров, я вышел в точку поворота именно в том направлении, которое обеспечило бы мне, подлет к цели против ветра. Как только  лег на боевой курс, я достал заветную расческу, что была выверена мной еще в Испании, и вставил её в прицел вертикально. Вот она, всегда со мной, как талисман.
     Барон вынул из нагрудного кармана  пластмассовую расческу и протянул её, улыбаясь, полковнику. Тот взял её в руки, повертел перед глазами и недоуменно посмотрел на  фон Роттница.
     - Ничего не вижу, Хельмут. Будь добр, поясни.
     - Тут нет ничего сложного и таинственного. Видишь, на расческе отсутствуют зубья. Вот это и есть ориентир для прицеливания. Я целюсь при бомбометании не по прицелу, а по расческе. Количество целых зубьев между провалами – примерная сила ветра, а само расстояние, это упреждение на снос бомбы ветром. Но так как я буду бомбить по ветру, то и расческа стоит прямо вертикально в прицеле. Если против ветра, то  упреждаю в обратном порядке. Если при боковом, ставлю горизонтально. Но лучше всего у меня получалось по ветру. А так как на карту было поставлено слишком многое, то я решил не рисковать.
     - Хитро придумано.
     - Да в принципе это самая настоящая чепуха. Так страховка на всякий случай и предмет для освежения памяти. И больше ничего. Понимаешь Юрген, быть хорошим «бомбёром» это не такое простое дело, для этого необходимо призвание, железные нервы, великолепный глазомер,  невероятно тесное слияние с машиной и той металлической штукой, что ты сбрасываешь на противника. Только при выполнении, всех этих условий становишься снайпером своего дела. А если в тебе чего-то из этого нет, то не помогут никакие расчески, поверь моему слову. Я наверно, поэтому и не стал штурмовиком, хотя «Штука» мне невероятно понравилась.
     - Ладно, рассказывай дальше.
     - Я лег на боевой курс и включил рацию. Мной руководил сам Геринг, прямо с места в присутствии самого фюрера. Доложил: «Говорит «Единорог». На боевом курсе. Буду в зоне видимости через пять минут». Геринг: «Единорог» уточните задание». Я: « Объект одиночный танк противника. Уничтожить с первого захода». Геринг: «Уточните количество боеприпасов». Ну, просто оперетта, одним словом! Я: «Количество боеприпасов одна бомба», тут я чуть не расхохотался. Эх, Герман, Герман. Уж не знаю, что он там изображал. Наверно показывал всем, что от знания именно того, каким количеством бомб приказано уничтожить противника, резко возрастает точность бомбовых ударов. А все стояли, разинув рот, и внимательно слушали эту бредятину. Геринг: «Единорог» вижу вас. Вы вышли прямо на цель». Я: «Цель вижу! Разрешите приступить к уничтожению?» Тут я подыграл Герману. По его голосу было слышно, как он доволен именно этой моей последней фразой. Геринг: « Единорог» уничтожить цель разрешаю!» О, если бы ты, Юрген, мог слышать этот барственно-сытый голос, с пронзительно отеческими и в тоже время властными нотками. Право слово, ради вот таких моментов можно жить на этом свете!
     Я демонстративно для зрителей на земле пролетел равнодушно мимо цели. Потом также демонстративно резко рванул вверх, театрально перевернулся через крыло и словно выпущенная из тугого лука стрела с визгом и воем устремился к земле. Воздушные тормоза под крыльями выпускать не стал, так как там, у земли мне будет нужна вся скорость разгона самолета, что бы уйти от взрыва собственной бомбы. Цель стремительно приближалась. Две тысячи метров, полторы тысячи метров, тысяча метров. Перегрузка вдавила в кресло, вой в ушах превратился в комариный писк. Пятьсот метров. Я вижу цель практически уже во всех деталях. Вижу чуть скошенную башню русского танка, понуро наклоненную к земле пушку, буксировочный трос, брошенный на землю, на котором его привели сюда на заклание могущественному богу войны. Он отработал своё время. Он уже мертв. И он, с моей помощью, больше никогда не испытает захватывающего, веселящего как вино, безумного как ночь любви, ужаса атаки. ЧЕТЫРЕСТА МЕТРОВ! Сброс! Рука автоматически нажимает рычаг сброса бомбы. Машина вздрагивает. Смерть полетела в цель. Выравниваю самолет. Он резко уходит вниз, это просадка, самое страшное при выходе из пике, но тут мне помогает скорость самого самолета. Именно в момент начала просадки я изо всех сил тяну ручку управления на себя с небольшим наклоном влево. Самолет ревет как зверь, и как зверь рывком швыряет себя вверх, в небо. Сзади гремит взрыв. Тугая волна динамического удара догоняет мою «Штуку» и яростно толкает ее в подставленный бок. «Ю-87» дрожит, вибрирует, пытается дернуться в сторону, но тут не дает ему это совершить моя воля и моя рука, вернее руки, сейчас я держу ручку управления обоими руками. В наушниках довольный голос Геринга, важный, теплый и начальственно-поощрительный: -«Единорог» цель уничтожена полностью. Можете ли посадить самолет здесь? Наш фюрер сам лично хочет поздравить вас с успехом». Я не могу ему пока ответить, просто от перегрузки мне не разжать зубы. Но как только полет становится нормальным, отвечаю: «Прошу прощения за задержку с ответом. Перегрузка. Приказ нашего Великого фюрера для любого его солдата неукоснительный закон. Иду на посадку». И сажаю «Штуку» прямо на поле. Слава богу, оно оказалось ровным. Подруливаю поближе к зрителям и выхожу из машины. Ну а дальше поздравления, награды. Геринг произвел в майоры, Гитлер собственноручно наградил Рыцарским Крестом, а «черный» Генрих отправил сюда, в Сталинградский ад. Вот и все.
     - А как фюрер?
     - Что фюрер?
     - Ну, Хельмут, это не по-товарищески! Как к твоему бомбометанию отнесся сам фюрер? Что он тебе сказал? Как оценил? Вообще как вел себя? Ты просто не представляешь себе, как это все для нас окопников интересно. Ну, расскажи подробнее.
     - Юрген, я даже не знаю, что тебе рассказать. Подошел я к ним, встал по стойке «смирно». Герман, все еще в своей роли, рукой показывает, что докладывать надо фюреру, будь-то, я не знаю, кто есть кто. Ну, его понять можно. На седьмом небе от успеха. Доложил фюреру. Тот подошел ко мне, взял за руку и минут десять, не отпуская руки, громко говорил о предназначении немецкого народа, как владыки мира, о том, что только немецкая земля может рождать таких героев, которым подвластно все - и небо, и земля, и скорость, и само время. Говорит, захлебывается, слюной брызжет, свободной рукой воздух как мечом рубит. А глаза не веселые, не радостные, тусклые и застывшие как белесое с зеленью желе. И ты знаешь, смотря на него, мне стало вдруг, до мурашек на спине, страшно. Словно бы его, самого фюрера страх, спрятанный у него глубоко внутри, через руку, что сжимала мою, вдруг пробрался в меня и охватил все моё естество. Он видимо это почувствовал и резко отпустил мою руку. Но остановиться уже не мог. Все говорил, говорил, говорил. Говорил практически одно и тоже, только другими фразами. Потом неожиданно остановился и вопросительно огляделся вокруг. Словно проснулся от самого себя и никак не поймет, а где он, и что он здесь делает? Увидел меня, опять подошел и по-человечески тихо сказал: «Капитан, сегодня вечером жду вас у меня». Повернулся и, не оглядываясь, быстро пошел к машинам.
     - А вечером? Что было вечером?
     - Вечером был банкет в бункере, в апартаментах фюрера. Фюрер пил воду и ел салаты. Геринг с Манштейном, став друзьями, баловались русской водкой с французским коньяком. Гиммлер сидел в углу и сверкал своим пенсне. Борман лишь пригубливал красное вино. Ну и так далее. В середине банкета фюрер вспомнил обо мне и растроганно на виду у всех, опять произнеся патетическую речь, наградил меня Рыцарским Крестом. После банкета Геринг увез меня в свой бункер, в свою полевую ставку. Там он ознакомил меня с приказом о присвоении мне майорского звания, а так же документы к командованию 4-й Воздушной Армии о использовании меня в качестве командира эскадрильи в её составе, подписанные самим фюрером. И предписание не позднее 10 октября явиться в штаб армии, что расположен в Ростове-на-Дону. Вот теперь все, Юрген, Все.
     - Но почему ты обмолвился, что сюда тебя послал рейхсфюрер Гиммлер?
     - В приватной беседе со мной Герман обронил, что бы я опасался Гиммлера, что это он сказал Гитлеру о необходимости таких асов как я под Сталинградом, и что только такие асы как я способны переломить ход войны в пользу Германии. Гитлер и посоветовал Герингу усилить мной 4-ю Воздушную Армию. А что советует фюрер это не совет, это приказ, и Герману ничего не оставалось делать, как его отдать. Так же он очень советовал остерегаться «черного» Генриха, от него еще будут неприятности в мой адрес.
    - Да, дружище, с СС шутки плохи. Эти черные рыцари сейчас полностью контролируют все и во все суют свой нос.
     Полковник налил коньяк себе и барону.
     - Хельмут, давай выпьем за то, чтобы черная беда нас с тобой миновала, и чтобы наши славные Люфтваффе всегда оставались славными.
     - Вот чего от тебя не отнимешь, Юрген, так это произносить тосты, причем такие за которые невозможно не выпить.
     - Прозит!
     - Прозит!
     За столом, после того как мужчины выпили, на некоторое время, воцарилось молчание. Есть уже не хотелось. Сигары уже начали отдавать паленой шерстью, а не пахучим дымом. Пора было заканчивать вечеринку.
     - Юрген, так что сказал Эрих фон Левински на совещании?
     - Немного, Хельмут, немного. Положение трудное. Паульс в кольце, и мы должны деблокировать это кольцо. Как ты правильно сказал в самом начале, восьмая итальянская армия и третья румынская армия крайне ненадежны и по логике вещей, именно по ним противник нанесет свой основной удар с севера. Но приказ фюрера мы игнорировать не можем, поэтому основные силы будут направлены на прорыв кольца окружения Шестой армии фельдмаршала Паульса. Четвертому Воздушному Флоту поставлена задача, обеспечить доставку продовольствия, медикаментов и боеприпасов окруженным войскам, а также нанесение штурмовых ударов по сосредоточению противника в районах прорыва. Как это все будет выглядеть на самом деле, просто не знаю. Мой аэродром будет использован, как аэродром подскока для транспортников, а у меня самого горючего осталось на двадцать вылетов авиагруппы. Я, конечно, дал заявку в ставке, и, конечно, горючее доставят. Но вот вопрос, когда и не будет ли к тому времени поздно. Если русские ударят танками по итальянцам и румынам, те побегут без боя, а значит через неделю «Иваны» будут бить прямой наводкой по моим самолетам. К тому же у меня одна взлетно-посадочная полоса, и всего четыре рулежных дорожки. Если сядут сразу три транспортника, то взлетать будет просто неоткуда. Голова идет кругом. И я не знаю, что мне делать.
     - Усиль оборону аэродрома наземными средствами. Полоса у тебя длинная, поэтому транспортников загоняй в конец полосы, а не на рулежные дорожки, пусть сбиваются в кучу. Их потом машинами растащить будет можно.
     - А если налет!?
     - Вот для этого я и советую тебе усилить наземную оборону и не перекрывать взлетные дорожки истребителей транспортниками. Ладно, наш район боевых действий?
     - Прикрытие с воздуха Оперативной Группы «Холит» и 3-и румынской армии в местечке Большой. Завтра я пришлю к тебе своего начальника штаба, и он все подробно расскажет и тебе и твоим подчиненным. А если будет летная погода, мой ас капитан Люфтваффе Херберт Розенталь покажет тебе и твоим командирам звеньев театр наших предстоящих боевых действий. Он у меня молодец и умница, а дерется, как черт.
     - Хорошо, Юрген. Наверно нам пора по домам. Меня от коньяка в таких дозах с непривычки в сон потянуло.
     - Задерживать не буду, Хельмут. Сам устал, я ведь прямо с дороги.
     - Ну, тогда до завтра. Да, и пусть меня кто-то проводит, я еще плохо ориентируюсь в вашей местности.
     - Конечно, конечно, мой дорогой барон! Лейтенант Штеен! Проводите господина майора! – отдал распоряжение полковник, провожая фон Роттница до двери своих апартаментов: - Так, завтра, если не будет полетов, после обеда жду тебя у себя, нам  есть еще что  вспомнить Хельмут?
     - Непременно буду Юрген, непременно. В этой глуши это единственное занятие, чтобы скоротать время хоть с какой-то пользой.
     Барон вышел на свежий воздух в сопровождении адъютанта и испытал истинное наслаждение, вдохнув полной грудью его морозную и чистую свежесть, что словно лечебный эликсир взбодрила и отрезвила его.

«ТВОРЦЫ»
Горы к северу от долины рек Тигра и Евфрата. До-Потопные времена.
     Нан испытал истинное наслаждение, вдохнув полной грудью, свежий воздух раннего утра, что словно лечебный эликсир взбодрил и отрезвил его, когда он, откинув полог из звериных шкур и лисьих хвостов, вышел из пещеры Матери Матерей. Голова слегка закружилась. Вчера вечером на пиршестве, устроенном в честь приема его, как нового члена, в состав племени, было много съедено и выпито, плюс к этому следует добавить практически бессонную ночь, проведенную с предводительницей. Да, было от чего закружиться голове.
     Цоги уже ждал его, сидя возле костра в центре площадки. Услышав шаги Нана, он встал и, сложив в приветствии руки крестом на груди, медленно пошел к нему навстречу.
     - Приветствую тебя брат Син! Богатой охоты тебе и обильной пищи! – шаман низко поклонился разведчику и, еще находясь в поклоне, тихо почтительно спросил: - Как прошла ночь и не отложить ли нам наш поход на более позднее время?
     - Нет, нет, Цоги! Ни в коем случае! Я чувствую себя прекрасно и не вижу никаких причин переносить нашу вылазку.
     Шаман вновь низко поклонился.
     - Как скажет брат наш Син! Да будет так!
     Нана покоробило раболепное поведение вчерашнего друга и помощника, и поэтому он немного резко произнес.
     - Цоги! Великие Небесные Пряхи Судьбы! Что это ты сегодня поклоняешься мне, словно Отцу Небесному? Что я опять по незнанию совершил такого, что мне надо так часто и низко кланяться?
     - Брат наш Син! Сегодня ты стал «Приобщенным», проведя ночь с Матерью Матерей, и поэтому все  члены племени должны оказывать тебе знаки почтения и внимания до тех пор, пока не появится новый «Приобщенный». Таковы законы нашего племени и мне, как Хранителю Закона, тем более не к лицу нарушать их.
     - Вот теперь мне понятно. Я, переспав с Матерью Матерей, стал равным ей по власти, стал её соправителем.
     - Нет, брат наш Син. Ты не верно понял мои слова. Ты – «Приобщенный»! «Приобщенный» и только «Приобщенный»! Никаких властных полномочий ты не имеешь и не можешь иметь. Одно только почтение и внимание. И больше ничего! Твоё место теперь всегда рядом с Матерью Матерей, ты делишь с ней кров, ложе и пищу, но когда наступит очередь другого, и Справедливая Мера отдаст предпочтение новому «Приобщенному», ты вновь вернешься к выполнению своих обязанностей на благо племени, которые выполнял не будучи «Приобщенным». До тебя это место занимал Великий Охотник Вал, теперь он стал просто охотником и воином. Придет время, и ты тоже станешь просто Сином. К этому надо быть готовым и не требовать от жизни того, что она не в силах дать. Но, однако, нам с тобой надо идти. Скоро первые лучи солнца окрасят горизонт, а путь у нас не близкий. Вчера Мать Матерей просила меня к вечеру обязательно вернуться с тобой в становище.
     - Да, Цоги, пошли, в самом деле. Все равно мне ваши законы досконально не изучить, да они и не особо нужны мне. Чувствую, что не долго я задержусь в вашем племени. И хотя мне будет, искренне жаль с вами расставаться, но долг перед моим народом рано или поздно призовет меня к себе. И ничто не сможет остановить меня, поверь мне друг. А в моём племени совсем другие законы, которые так же как мне ваши, вам будет трудно понять. Скажу одно. Они во многом отличаются от правил жизни и поведения твоего племени, мой дорогой Цоги. И  их я более приемлю, чем твои - Хранитель Закона. Только прошу тебя, пойми меня правильно и не обижайся. Хорошо?
     Шаман внимательно посмотрел разведчику в глаза, вздохнул и, повернувшись к нему спиной, без лишних слов, зашагал к выходу из ложбины. Нан поспешил за ним, даже не оглянувшись назад, на то место, где он впервые познал любовь женщины этой планеты. И это не говорило о том, что прошедшая ночь не оставила в душе разведчика никаких следов. Наоборот! Он боялся оглянуться, так как чувствовал, что не сможет совладать с собой и, забыв обо всем на свете, вновь вернется в густую темноту пещеры, где ждут его горячие до пронзительности объятия этой дикарки, её сладкие поцелуи и нежные, заставляющие таять сердце и замирать душу, ласки.
     Нельзя сказать, что опыт такого общения с представительницами другого пола был у Нана впервые. Проходя обучение в школе космического десанта, он, как и все курсанты, неоднократно встречался с женщинами из обслуживающего персонала. Да и потом, уже на базе своего отца не раз просыпался по утрам в чужих постелях. Это не возбранялось, а даже поощрялось всеми. Соплеменники Нана возводили мужскую силу в ранг божественного дара и считали, что количество соитий с разными партнершами особо характеризуют того или иного мужчину. Свобода нравов, а скорее  безнравственность, была полностью оправдана законами Нибиру. Но при всем при этом такие чувства, как Любовь и Верность, тоже имели право на существование и не подвергались всеобщему осмеянию и презрению. Нравственность и безнравственность как бы существовали параллельно, практически не смешиваясь и не препятствуя в развитии друг другу. Каждый был волен выбирать свой жизненный путь, именно тот к которому он был более предрасположен. И это до сегодняшней ночи Нану нравилось.
     И только сейчас, еще ощущая запах пота  дикарки на своей коже, он понял то, что в погоне за призрачной свободой выбора, они потеряли самое главное в отношениях между мужчиной и женщиной и, что придает этим отношениям невероятно чувственный и сугубо индивидуальный характер. Они потеряли Страсть  Любви. Не «страсть обладания». Не «страсть соития». Не «страсть продолжения рода», а именно «Страсть Любви». Именно то, что делает саму любовь возвышенной и благородной, всё охватывающей и беспредельной, готовой к самопожертвованию и подвигу, всё прощающей и всё понимающей, сладкой, как нектар и горькой, как корни сурем-травы.
     После сегодняшней ночи все предыдущие встречи с женщинами казались разведчику пресными, словно партнеры выполняли какую-то заложенную в них программу на рефлекторном уровне. Встретились, договорились, переспали и разбежались, даже не поинтересовавшись друг у друга, а какого это было, хорошо или не очень. И всё! Дальше идут поиски новых встреч. И чем их больше, тем больше становилось пустоты в душе. Тем меньше воспоминаний и запомнившихся лиц. Все одно и тоже, одно и тоже. Встретились, договорились, переспали и разбежались. И никому нет дела друг до друга. И все это под воздействием какого-то низкого, животного инстинкта, словно избавляешься от ненужного, мешающего тебе балласта. И нет желания повторения встречи с предыдущей партнершей,  и новая партнерша приносит все то же  самое: встретились, договорились, переспали, разбежались!
     Но сегодняшняя ночь, словно яркая вспышка среди мрака, вдруг осветила Нана. И ему впервые хотелось продолжения, продолжения прошедшей ночи именно с Матерью Матерей, именно с божественно прекрасной, горячей и нежной Мерой. И он чувствовал всем своим существом, что с этого момента, ему без неё, без встреч с ней,  будет трудно жить на этом свете. Она не только нужна ему, как женщина. Она нужна ему, как символ его собственного существования. Нужна, как богиня, которой поклоняются всю жизнь, и, в честь которой приносят любые жертвы на её священный алтарь. И это неожиданное слияние его сущности с сущностью Меры с одной стороны было настолько ранее не познано, что пугало своей новизной ощущений, а с другой – поразительно поднимало настроение и уверенность в том, что теперь ему не страшны никакие преграды, и он сможет преодолеть всё, что уготовано ему судьбой. Ощущение возвышенности, чистоты и искренности, прежде всего перед самим собой, окрыляло Нана, делало его в своих собственных глазах могучим и мудрым богом, бесстрашным и умелым воином, нежным и верным мужем. Это приятно жгло грудь и переполняло душу той благодатью, которая называется одним словом – Счастье.
     Одно омрачало радужное состояние разведчика. Его высказывание по поводу законов племени о «Приобщенном» выглядело мальчишеской выходкой, которую спровоцировала циничность отповеди Цоги о статусе Нана в настоящий момент. Более искушенному в вопросах настоящей любви мужчине,  холодность и цинизм шамана показались бы признаком ревности, этой родной сестры того чувства, что расцвело в сердце разведчика. Но юноша не знал его. Как настоящее первое, так и настоящее второе были незнакомы в его рациональном обществе. Поэтому, анализируя своё поведение, Нан находил в своих словах неискренность, и это удручало его. Удручала его и молчаливая сосредоточенность Цоги, который словно не замечая своего спутника, целеустремленно шагал к одному ему известной цели.
     Так, в полном молчании, они спустились в долину, углубились в лесные заросли, что покрывали западный склон горной гряды, и, наконец, вышли к небольшой бурной горной речке, на берегу которой шаман, повернувшись к Нану, нарушил молчание.
     - Здесь мы немного отдохнем и поедим. Так что располагайся, брат Син, а я схожу за сухим валежником для костра.
     - Подожди Цоги. Нам надо поговорить, - разведчик решил растопить неожиданно возникший лед в их отношениях.
     - Я слушаю тебя, брат Син.
     - Цоги! Сегодня утром я был не прав. Сам не знаю, почему я так сказал тебе. На самом деле и ваши Законы, и ваше племя за последнее время стали для меня очень близки и понятны. Они, конечно, очень отличаются от правил, что имеют место в моем родном обществе. Но, не смотря на это, я нахожу в них много рационального и даже как-то родственного мне. По крайней мере, «дикарями» вас не назовешь. Это точно! И эти ваши «Приобщенные», тоже в какой-то мере оправдывают себя, особенно в связи с тем общественным укладом, что существует у вас сейчас. Не мне судить вас, и не мне вносить изменения в вашу жизнь. И ты прав, нельзя требовать от жизни того, что она не в силах дать. Но ты должен понять и меня. Сегодня Мать Матерей стала для меня большим, чем предводительница племени. Она стала для меня той женщиной, ради которой я готов на все, наверное, даже на предательство интересов своего народа. Мне еще не приходилось испытывать такого сильного чувства в своей жизни, мой дорогой Цоги. Ты понимаешь меня?
     - Нан сын Энлиля из Великого рода Аттонов! Я прекрасно тебя понимаю. Нет на свете мужчины, что устоял бы перед божественной Мерой. Но женское сердце не постоянно, и тебе придется доказать, что ты не простой «Приобщенный». А это пока не удавалось никому. Именно поэтому я решил слегка остудить твой порыв, что был написан на твоем лице после ночи с Матерью Матерей. Мы ведь еще не знаем её мнения о тебе. Согласись со мной?
     Да! Цоги был прав, прав как всегда. Нан даже пошатнулся, как от удара, настолько последние слова шамана ярко высветили истинное положение вещей и ошеломили его. А ведь, правда! Его чувства, это только его чувства. Он волен в них, волен рисовать перед собой самые красочные и перспективные картины. Но они останутся только картинами, если их не одобрит и не поймет тот главный зритель, для кого они и создаются.
     Шаман словно понял состояние разведчика и, приблизившись к юноше, взял его отечески за руку.
     - Брат Син. Ты еще очень молод, а молодости свойственно всё воспринимать близко к сердцу и строить своё поведение, прежде всего, отталкиваясь от своего «Я». Будь проще. И не строй иллюзий на своих чувствах. Старайся сделать так, что бы твои поступки способствовали рождению ответных чувств, именно тех, которые в полной мере соответствовали твоим. Вот тогда можно будет говорить о взаимности.
     - Но как это сделать, Цоги? Я право не знаю.
     - Дари тепло внимания сам, не требуя его от окружающих. Делай добро, не ожидая за этот поступок наград. Будь бескорыстным, ибо именно это дает тебе право на взаимность. Проявляй нежность и чуткость не для того, чтобы что-то получить взамен, а от всего сердца и по его велению. Будь честным перед самим собой и окружающими тебя людьми. Вот тогда ты можешь рассчитывать на ответное чувство.
     - Всё это, что ты мне сказал, прямо противоположно тем моральным критериям, что приняты в нашем сообществе. Меня никогда не учили подобному, и я просто не знаю, как это делать.
     - Но ведь ты не убил Великого Охотника Вала, хотя всё племя требовало его смерти. Ты это совершил сам, рискуя оказаться на жертвеннике нашего Бога. Ты проявил милосердие и оказал ему помощь. Это ли не бескорыстие с твоей стороны? В отношении меня ты произвел совершенно равнозначный обмен. Это ли не проявление честности с твоей стороны? Ты, с моей, правда, помощью, сохранил для племени Великого Охотника. Это ли не добро, совершенное тобой для всего нашего сообщества? В отношениях с Великой Мерой ты был настолько нежен и чуток, что она оставила тебя рядом с собой до самого утра. Так что все это уже есть в тебе, и этому учиться тебе не надо. В любом мыслящем существе всё это заложено изначально, и надо просто поступать так, чтобы не приносить страдания тебя окружающим, дорогим и любимым тобою людям. И от того, какую модель поведения ты изберешь, зависит, нить судьбы, что вплетут в дорогу твоей жизни Великие Пряхи Судьбы. Поэтому твои поступки есть ни что иное, как предтеча твоего жизненного пути и твоей судьбы. Вот и весь секрет.
     Цоги отпустил руку Нана, отошел от него и внимательно, так же, как возле пещеры Матери Матерей, посмотрел на разведчика.
     - Мне надо подумать и проанализировать все то, что ты мне сказал, - Нан сел прямо на землю и обхватил голову руками. Раньше он никогда не задумывался над своим поведением, над своими поступками, особенно над тем, как они расцениваются окружающими и какой характер несут в себе: положительный или отрицательный. Все всегда получалось само собой. И рядом не было практически никогда такого наставника, который бы подсказал правильность или не правильность того или иного проступка. А тут…?
     - Ладно, сиди, думай. Я пошел за сушняком для костра, - шаман резко повернулся и скрылся в зарослях.
     Нан проследил за ним взглядом и, как только зеленый занавес сомкнулся за спиной Цоги, вскочил на ноги. В голове, словно птица в клетке, неистово билась одна мысль. Мысль – требование к немедленному исполнению: «Бежать! Бежать! Бежать, как можно скорее!» Все странности в поведении шамана, замеченные разведчиком ранее, сложились, как разноцветные стеклышки калейдоскопа, в единый узор, его последней фразой о модели поведения и судьбе. И этот узор говорил о том, что Цоги не простой шаман полудикого племени аборигенов. Он Наставник этого племени. Он Учитель этого племени, и поставлен он на эту должность не кем иным, а самим Алалу-Ях-Тебиром, злейшим врагом рода Аттонов. А значит, он ведет его, сына божественного Энлиля, не к месту падения небесной птицы, а в засаду,  приготовленную ему врагами его рода.
     - Спокойно! Спокойно мальчик! – сам себя попытался успокоить Нан,- Возьми себя в руки и давай рассуждать логично.
     Он подошел к речке и, сев на корточки, несколько раз окатил себе голову ледяной водой. Эта процедура помогла привести в порядок мысли и частично успокоила разыгравшееся воображение разведчика. После этого он сел на лежащий рядом большой камень и попытался, как его учили, найти рациональное зерно в действиях лже-шамана и выход из создавшегося положения.
     « Итак. Начнем по порядку. Месяц назад ты нашел племя, отличное по своему общественному устройству от предыдущих племен и в связи с этим принял решение, не вызывать крыло десанта, а понаблюдать за ним. Почему ты это сделал? Хотя по основным признакам, первым отмеченным тобой признакам, ему была прямая дорога в отстойник.
     Первое. В племени существовала, ярко выраженная, иерархия. Во главе стояла Мать Матерей, её окружал определенный штат приближенных. Существовали освященные культом законы, которые неукоснительно выполнялись всеми членами сообщества. Культовые вопросы решались определенным лицом, пользующимся авторитетом и доверием, как у предводительницы, так и у рядовых членов племени.
     Второе. На второй день наблюдения ты увидел тот предмет в руках шамана, что в начале принял за металлический нож. Он поразил и заинтересовал тебя. Вот тогда у тебя созрело решение, попытаться пойти на контакт, что бы выяснить, откуда в первобытном племени, где основные орудия производства и оружие делаются из камня, появилось изделие из металла, причем по внешнему виду сделанное при помощи более высокой технологии.
     Третье. Речь! Используя метод сенсорного сканирования, ты не только очень быстро изучил их язык, но и нашел в нем много схожих с твоим собственным языком словосочетаний, что на первых порах насторожило тебя, а потом как-то было отложено на второй план. Возможно, это и было твоей главной ошибкой.
     Четвертое. Чистота! В отличие от предыдущих, отправленных тобой в отстойник племен, в этом племени имели место первые признаки соблюдения как личной, так и общественной гигиены. Пещеры и площадка тщательно и ежедневно убирались. Существовали специальные места для складирования мусора и отходов, что появлялись в процессе приготовления пищи, а также было отведено специальное место для оправления естественных надобностей для всех членов племени. Один раз в неделю, по очереди, все племя отправлялось на небольшое озеро для купания и мытья. Причем, женщины и мужчины мылись отдельно. Детей же грудного возраста купали каждый вечер в углублении гранитной площадки, что было расположено возле женской пещеры. Воду в нем меняли ежедневно по утрам, и она прогревалась до вечера солнцем.
     Пятое. Замаскированный второй выход из лагеря. Обследуя его, ты пришел к выводу, что на половину он сделан искусственным путем. В некоторых местах тропы в базальте скалы были выдолблены ступени, для облегчения передвижения по крутому и опасному подъему, особенно женщин с малолетними детьми. В двух или трех местах аборигены оградили тропу даже перилами из тонких, но прочных стволов местных деревьев. А кучи камней на вершине одной из скал явно говорили о том, что они будут использованы против преследователей при отходе всего племени.
     Это и другие второстепенные детали заставили тебя столь долго наблюдать за этим сообществом и не позволили при контрольной связи с базой раскрыть местонахождение твоих новых подопечных.
     Теперь внедрение. Великие Пряхи Судьбы! Почему тебе не бросилось в глаза то, что за  довольно долгое по времени наблюдение за племенем, в нем не было ни одного молитвенного служение основному Богу! А именно в тот вечер, когда тобой было принято окончательное решение, идти на контакт, именно в этот вечер они вознесли молитву своему Великому Отцу! И фактически раскрылись перед тобой. Но решение было принято, а молитва лишь подогрела твое тщеславие. Ну, какой разведчик, узнав немногое, не станет стараться узнавть все!? Вот на этом они тебя окончательно и поймали. Скорее всего, если им было известно о твоём присутствии с самого начала, то металлический нож, а вернее половина кодового ключа от замка пространственно-временного портала, первая приманка, молитва – вторая и окончательная.
     Значит, получается, что они специально провоцировали тебя на контакт. Вернее не они, а он – Цоги. Тогда понятна сцена с этой горной кошкой – Варом. Убить тебя руками самого умелого воина племени. Нет! Это чересчур! Такого просто не может быть. Ведь ты мог прийти в племя с пушистой лисицей. Она вполне достойно украсила бы вход в пещеру Матери Матерей. Да, просто с пустыми руками! Нет! Тут сработал фактор случайности. Да и сам Цоги, если он из команды Алалу прекрасно должен знать, какими боевыми навыками и умениями обладают специальные разведчики отряда «Поиск» благословенной Нибиру. Нет, тут случайность, самая настоящая случайность, ни больше и не меньше. Да и то, что произошло потом, идет в разрез плана ликвидации непрошенного и опасного гостя. Ведь никто иной, как Цоги вступился за тебя, когда практически все племя готово было растерзать победителя за отказ добить того, кто проиграл в схватке. И именно он построил свою речь так, что все остались живы. И потом. У него было достаточно возможности и способов расправиться с тобой. Подмешать яд в ял или в пищу, что ты употреблял в больших количествах на праздничном пиру, ударить десантным ножом, что ты обменял на половинку ключа, настроить Мать Матерей так, чтобы она, получив от тебя то, что ей надо, просто кольнула отравленной рыбьей костью в солнечное сплетение.
     Вот и получается, что избавляться от тебя столь кардинальным способом никто не хочет. Остается одно – либо тебя хотят взять в заложники, либо тебя ведут на место предварительных переговоров. Первое, исходя из наличия у тебя десантного пояса, очень затруднительно и дорого обойдется для тех, кто захочет это осуществить. Второе наиболее допустимо. Тогда понятны и предварительные беседы Цоги в его хижине, и это его окончательное раскрытие именно сейчас пока вы одни, и доверительные беседы о проступках, как определителях судьбы и самой жизни. Тебя просто готовят к принятию какого-то важного и судьбоносного решения, и это решение будет, скорее всего, связано с нарушением законов твоих соплеменников».
     - Ну что, надумал что-то? – громкий голос Цоги и звонкий грохот брошенных на землю сухих древесных сучьев заставил Нана вздрогнуть и быстро обернуться к шаману. Правая рука инстинктивно легла на десантный пояс, готовая в любую секунду отщелкнуть его пряжку.
     - Брат Син не надо баловаться десантным поясом. Поверь, тебе здесь никто не хочет принести вреда, захватить в заложники или просто убить. С тобой хотят просто  поговорить. И в твоей воле будет принимать или не принимать то, что ты услышишь. Время раздоров и войн закончилось. И сейчас перед нами стоят такие проблемы, которые мы сможем решить только вместе, сообща. Давай-ка, лучше разведем костер. Я захватил с собой приличный кусок тушеного мяса. Подогреем его и поедим. А может, и яла выпьем. Почему нет? Половина пути пройдена и это хорошо. В полдень будем на месте.
     Говоря это, Цоги вынул из своей котомки нож Нана, выщелкнул из рукояти лезвие и стал рубить сучья для костра. Делал это он ловко и быстро, было сразу видно, что обращаться с этим оружием он умел, а точность ударов и соразмерность приложения силовых усилий говорило о значительном мастерстве, приобретенном в результате длительных тренировок.
     - Цоги, кто ты? – тихо спросил Нан, не поднимаясь с камня и на всякий случай, приводя себя в состояние готовности к переходу в боевой режим.
     Шаман на секунду прервал своё занятие и опять внимательно посмотрел на разведчика.
     - Дорогой брат Син, а ты, в самом деле, хочешь узнать об этом?
     - Да! Я хочу это узнать.
     - Хорошо. Я все тебе расскажу. Но давай сначала поедим. Помоги мне разжечь костер, и потом, за едой, мы с тобой обо всем побеседуем. Хорошо?
     - Но, Цоги …
     - Еще раз говорю тебе. Не надо ничего бояться, мой подозрительный друг. Тебе ничего не грозит, ни от меня, ни от тех, кто хочет с тобой поговорить. Поверь ты в это, наконец. Положение дел обстоит так, что любое враждебное действие с нашей стороны может привести к гибели всех. И нас, и вас, и аборигенов этой прекрасной планеты. Но об этом тебе скажут в своё время. Я же должен лишь доставить тебя к месту встречи в целости и сохранности. Так что вставай и принимайся за работу.
     - Хорошо, Цоги! Я поверю тебе, - Нан встал с камня и, подойдя к шаману, стал ломать руками принесенные для костра ветки.
     - Вот так-то лучше, - усмехнулся тот.
     Скоро на берегу горной речки весело трещал, распространяя благодатное тепло, небольшой костерок, а мужчины, насытившись подогретым на его огне мясом, расположились возле него, наслаждаясь отдыхом и чувством сытости.
     - Запомни, брат Син, никогда нельзя вести любые переговоры на пустой желудок. Хочешь с кем-то, о чем-то договориться или просто поговорить, сначала накорми его. А потом уж веди беседу. Это так, в качестве совета, - Цоги блаженно потянулся.
     - Я жду ответа, - немного холодно произнес Нан.
     - Да, да! Я помню о своём обещании, брат Син. Помню. Просто не знаю с чего начать наш разговор.
     - Начни с того, кто ты есть на самом деле.
     - Ну что ж, с этого наверно и начнем. Так вот, я не абориген этой планеты. Я торесанец. Мои родители, жители планеты Тореса, по значимости имеющей третий порядковый номер в содружестве двенадцати планет нибируанской системы. Отец, Тогаро Шелл – командир тяжелого крейсера «Зод-Ак» в составе эскадры Алалу, мать, Жаретт Гиш – старший климатолог этого крейсера. По рождению мне дали имя Витар. А когда пришел срок выбирать родовое имя, я выбрал и отцовские, и материнские корни. Поэтому полностью зовусь – Витар Шелл Гиш. Службу после небируанской академии начинал на корабле поддержки «Велуна» в команде операторов-диспетчеров. Потом перевелся на отцовский крейсер, в десант. Пилот десантного кога, командир десантного крыла, потом меня аттестовали в группу «Поиск», в которой в настоящий момент и состою. Имею звание флаг-офицера. Три цикла тому назад, когда начался Великий Эксперимент, мне предложили возглавить группу внедрения для работы с аборигенами. И вот я здесь. Коротко всё, - Цоги - Витар улыбаясь, посмотрел на Нана. Хитрый прищур его глаз как бы говорил: «Ну и что ты на это скажешь, разведчик? Что еще спросишь?»
     Нан и в самом деле был слегка поражен столь кратким и ёмким рассказом, даже не смотря на то, что именно подобное он и ожидал услышать. Мысли в голове путались. Вопросы множились, и выбрать какой-то из них было настолько затруднительно, что просто голова шла кругом.
     - Я вижу, в каком ты затруднении, брат Син, - пришел на выручку Витар: - На многие вопросы, что ты собираешься мне задать, я не уполномочен отвечать, а некоторые ответы просто  не знаю. Поэтому, экономя время, я еще кое-что тебе расскажу, и на этом мы с тобой закончим. Более подробную информацию ты получишь при встрече. Моя задача заключается в том, чтобы подготовить тебя к ней и морально и психологически, для того, чтобы  она прошла более продуктивно.
     Итак. На этой планете мы уже находимся почти восемь циклов. В начале четвертого нами были обнаружены первые зачатки разумной жизни и первые племена аборигенов. Тогда было принято решение Высшим Советом эскадры о начале Великого Эксперимента. Основная его цель – дать толчок к более цивилизованному развитию тех первобытных сообществ и племен, что попали в сферу нашего внимания. Сначала мы, как и вы, отлавливали племена и проводили обучение в закрытых резервациях. Но это не всегда давало положительный результат. Дикари при первой возможности убегали, а те, что оставались просто чахли на глазах. Отказывались принимать пищу, совершали акты самоубийства, умирали от тоски. Тогда наши медики вышли в Высший Совет эскадры с предложением провести опыты на генетическом уровне. При исследовании  спиралей ДНК мы обнаружили несколько новых для нас генов, и, как оказалось в последствии, именно они оказывали такое влияние на поведение аборигенов. Пришлось начинать все с самого начала, и мы тоже пошли по вашему пути, пути выведения новой расы через искусственное вынашивание оплодотворенной яйцеклетки аборигенки нашими женщинами. Так появился первый представитель новой расы. Его назвали Адм. Суррогатной матерью у него была Села, представительница рода Терриев с планеты Зовел. Ей было дано право назвать новорожденного, что она и сделала. На террианском наречии «адм» означает «первый».
     Эксперимент прошел удачно, и его результат превзошел все ожидания. «Первый» оказался здоровым и смышленым пареньком. От своих настоящих родителей он получил крепкий костяк, мощную мышечную систему, инстинкт самосохранения и иммунитет к местным условиям. От нас – высокий умственный потенциал и дополнительные железы Стронка, что дали ему возможность жить гораздо дольше, чем его соплеменники, а также значительно усилили и ускорили восстановительные свойства его организма.
     Когда Адм созрел в половом отношении, было принято решение о создании ему женщины для размножения. Ученые мужи пошли двумя путями в решении этой проблемы. Первый – оплодотворение семенем Адма яйцеклетки аборигенки и вынашивание её представительницей нашего сообщества. Второй – прямой контакт с аборигенкой. И в этот раз эксперименты прошли удачно. Села родила особь женского рода, аборигенка – мужского. Девочка по своим физиологическим особенностям была точной копией Адма, а вот мальчик оказался простым аборигеном, без каких либо патологий. Из этого был сделан вывод. Особые свойства нашего организма могут передаваться аборигенам только нашими женщинами, мужчины же не несут в себе код свойственных нам физиологических особенностей. Девочку назвали Ев, что на террианском означает «вторая». Так были созданы предпосылки к возникновению новой расовой группы на этой планете.
     - Постой Цоги! А может – Витар? Я право не знаю, как теперь тебя называть?
     - Да, зови, как тебе нравится. Здесь нас никто не слышит. Но и в племени тоже не всякий поймет.
     - Хорошо! Скажи мне, Витар, а зачем вам всё это? Нам допустим, эти эксперименты необходимы для разработки местных месторождений. От того, как быстро мы сделаем свою работу, напрямую зависит жизнь нашего сообщества. А вам? Как я понял, этим вы не занимаетесь, а построить цивилизацию при наличии двенадцати кораблей эскадры Алалу можно и, не проводя столь сложные эксперименты. Тем более, это есть прямое нарушение восьмого пункта Основного Закона Вселенной, пункта «О Невмешательстве». Нас заставляет нарушать его прямая необходимость, что допускается Законом. И нашими Вершителями принято решение об уничтожении всех следов наших экспериментов после окончания работ. А вы? Не рискуете ли вы попасть под Трибунал Стражей Миропорядка? Объясни мне это.
     Цоги резко поднялся со своего места и удивленно уставился на Нана.
     - Как!? Ваши Вершители приняли такое решение!?
     - Да! Мой отец первым вынес этот вопрос на обсуждение Совета двенадцати Вершителей Нибиру и получил восемь белых шаров.
     - Великие Пряхи Судьбы! И у вас поднимется рука уничтожить своё Творение!? Творение, которому возможно нет ничего похожего в нашей бескрайней Вселенной!?
     - Но так решили Вершители!
     - Брат Син! Ты провел ночь с прекрасной Мерой. Она, возможно, родит от тебя твоего ребенка. Ты, что готов убить его и её!?
     - Но это же не сейчас, Цоги, а тогда когда мы закончим свою работу.
     - А что убийство мыслящего существа перестает быть убийством по истечению определенного времени? А, брат Син!?
     - Я не знаю, - тихо произнес Нан. Туманное, далекое во времени и поэтому практически не воспринимаемое решение Совета Вершителей вдруг с жестокой ясностью, как непреложная истина, высветилось перед ним, и своей беспощадностью надавило на плечи. То, что казалось эфемерным и пока не осуществимым в силу определенных обстоятельств, вдруг четко встало перед глазами и со всей своей жесткостью заявило о себе. Цоги прав! Да, они завершат дело по созданию новой расы работников, что помогут им решить их насущные проблемы. Да, они построят по плану его отца города, что должны играть роль дальних и ближних приводов в системе обеспечения посадки тяжелых транспортных звездолетов. Да, они построят космопорт со всей его сложной инфраструктурой и решат все проблемы связанные с добычей необходимых их родной Нибиру полезных ископаемых. Но придет день, когда войдет в силу пресловутое решение Совета Вершителей, и с высоких орбит по всему этому великолепию ударят боевые орудия тяжелых крейсеров, уничтожая все следы их бурной деятельности. В огне и дыму погибнет их Творение, ими созданная цивилизация. И среди этого буйства смерти найдут свой конец его потомки, потомки его и прекрасной Меры.
     Нан в ужасе закрыл глаза и обхватил голову руками, словно она готова была разлететься на тысячи осколков от тех ужасных видений, что встали перед его глазами. Из горла, перехваченного судорогой, как петлей, вырвался хрип, заскрежетали сжатые что есть силы зубы, холодный ужас, словно змея обвил сердце и так сдавил его, что стало просто невозможно дышать. И тут разведчик почувствовал на плече тепло ладони шамана.
     - Брат Син, успокойся. Возьми себя в руки. И давай спокойно обсудим возникшие проблемы. Хорошо уже то, что ты столь близко принимаешь к сердцу судьбу аборигенов этой планеты. Но ты еще не знаешь самого главного, но это раскрыть не в моей компетенции. Это ты узнаешь от самого Алалу.
     То спокойствие, с каким были произнесены слова, что тихо сказал Цоги, словно передалось Нану, и тот также тихо произнес:
     - Я просто не знаю, почему не придал значения этому решению, и даже принял его с невероятным спокойствием, словно так и должно быть на самом деле. Я даже гордился тем, что столь проницательное решение высказал мой отец, и искренне радовался, когда оно было поддержано большинством Совета Вершителей.
     - Все правильно. Так и должно было быть. Ведь мы верим той власти, которая стоит над нами. Верим безоговорочно. Иначе мы боремся с ней. И, к сожалению третьего не дано. Да и ваших Вершителей понять тоже можно. Видимо определение статуса искусственного разума так и не принято в нибирианском содружестве двенадцати планет до сих пор. Хотя в моё время предпринимались попытки к этому. Ну а наши с вами эксперименты, не есть ли создание искусственного разума на биологическом уровне? А если нет статуса и закона о нем, то можно вершить всё. Его можно и уничтожить, и оставить жить. По праву закона это справедливо, но справедливо ли это по праву этики? Вот в чем вопрос!
     - Да, у нас нет до сих пор закона о статусе искусственного разума. Но, Цоги! Настолько ли искусственен тот разум, что создается нашими учеными мужами?
     - Это тема для научного спора, а мы с тобой, прежде всего разведчики. Мы первыми находим проблемы, и от того, как мы эти проблемы преподнесем, так они и будут решены. Не забывай об этом. А сейчас нам надо идти дальше. Я соберу наши пожитки, а ты затуши костер, - как старший по званию отдал распоряжение шаман, уже совсем по-другому смотря на юношу.
     Им потребовалось совсем немного времени собраться в дорогу. Вещи были собраны и уложены в заплечные мешки, костер тщательно потушен, а оставшиеся не использованными сухие сучья аккуратно сложены в стороне, для тех, кто захочет погреться у огня на этом месте.
     - Ну, а теперь вперед без остановок! – Витар шагнул, было к горной речке, но Нан остановил его.
     - Цоги,  ты не рассказал о том, что ты делаешь в племени?
     - Лично я, - шаман, хитро прищурившись, посмотрел на разведчика, - Ждал тебя. Остальные же, а их со мной двадцать четыре добровольца, являются учителями аборигенов по разным вопросам. Мы учим их охоте и зачаткам сельского хозяйства, письменности и военному делу, помогаем приручать животных наиболее пригодных для одомашнивания. У нас в долине уже четыре племени стали разводить коз и овец, а одно переключилось полностью на молочный скот. Наши подопечные успешно выращивают целый ряд зерновых культур, пригодных в пищу. Между племенами налажен товарообмен. Мои друзья, также занимаются вопросами религии и верований. Культ Алала, как единого бога, пока существует лишь в трех племенах, но мы работаем над его распространением и на остальные. Конфликтов почти не существует. Но если они вспыхивают, а аборигены народ горячий, то для этого существует Совет племен и на нем эти вопросы решаются практически всегда полюбовно. Ял помогает решить их всегда в благоприятную сторону.
     - Так это и есть новая расовая группа?
     - Не совсем. Это то, что от неё осталось. Но дальше тебе расскажет сам Алалу, что с нетерпением ждет тебя. Поверь мне. При встрече ты получишь ответы на все вопросы.
     С этими словами Цоги шагнул в бурный поток горной речки, и Нан последовал за ним. Солнце медленно приближалось к зениту, словно тоже совершало путь, что вел к ответам на многие насущные вопросы.

«ХРАНИТЕЛИ»
Россия.  Брянская область. Город Костёлов. Осень 1998 года.
     Солнце медленно приближалось к зениту, словно тоже совершало путь, что вел к ответам на многие насущные вопросы. Виктор Анатольевич Смагин болезненно щурил глаза, наблюдая за его движением по небосводу, совершенно не ощущая удовольствия от его последнего прощального тепла. Все было плохо, очень плохо. События последних недель осени внесли такие коррективы в размеренную и четко спланированную деятельность его группы, что о душевном равновесии только оставалось мечтать, а результаты попытки провести по «горячим» следам что-то похожее на расследование, только еще больше запутали сложившуюся ситуацию.
     По прибытию в Костёлов, Голлем с такой энергией включился в работу по изучению обстоятельств гибели Ларса, что буквально через двое суток тоже оказался на больничной койке с диагнозом «сильное нервное истощение». Следователи ДПС и прокуратуры пришли к однозначному выводу: у водителя неожиданно остановилось сердце, и в результате этого машина на большой скорости сошла с трассы и врезалась в дерево. Запись разговора Ларса с Крисом тоже ничего им не дала. Они восприняли её, как предсмертный бред погибшего, тем более, что осмотр самой машины, места происшествия не дал никаких оснований для возбуждения уголовного дела. «Дорожно-транспортное происшествие, повлёкшее за собой человеческие жертвы» - к такому выводу пришло следствие государственных организаций, и на этом расследование было закончено. Правда, еще остался опрос свидетелей. Но Лада  не могла ни говорить, ни писать. У неё была сломана нижняя челюсть и правая рука. А Лиза находилась в коме. Да и сам Смагин был вполне удовлетворен выводами, сделанными следственной бригадой. Он очень не хотел, чтобы государственные структуры коснулись тех тем, которые считал личной прерогативой и просто не имел  права дать самый малый повод к возникновению у них интереса к определенным особенностям деятельности его и его людей в России. Поэтому и Самсон Соломонович Швеллер, адвокат брянского отделения фирмы «EGO», получил четкие указания, сделать все от себя зависящее, чтобы дальше дорожно-транспортного происшествия следствие не пошло. С чем он  довольно успешно справлялся.
     - Ну, дорогой Виктор Анатольевич, вас только со служебно-розыскной собакой можно найти в этом чудном, но запущенном парке! – прервал размышления Смагина бодрый и веселый голос.
     «Легок на помине» - мелькнуло в голове Тора, который узнал по голосу своего адвоката, о котором только что думал.
     - Здравствуйте! Здравствуйте, дорогой Самсон Соломонович! Какими судьбами?- он повернулся к подошедшему, и в который раз залюбовался строгим изяществом внешнего вида Швеллера. Все в нем, и дорогая по фигуре одежда, и белоснежная шапка ухоженных волос, и в тон волосам шелковый шарф, заколотый у горла агатовой диадемой с голубиное яйцо, и до зеркального блеска начищенные туфли – все подчеркивало его респектабельность, профессионализм и зажиточность. А элегантность жестов, поз, непринужденность в разговоре, сразу располагали к нему собеседника и уже на самом первом этапе делали на половину его работу.
     - Да вот, решил прогуляться, и мне пришла в голову мысль, а не навестить ли мне моего старого друга и работодателя Смагина Виктора Анатольевича, и, зная, что в это время, мой друг и работодатель любит бывать наедине с природой, я пошел по следу. Поиски увенчались успехом. Итак, здравствуйте Виктор Анатольевич!
     - И я рад тебя видеть, Самсон! Давай-ка сядем вот здесь, дорогой. Мне кажется, у тебя есть, что сообщить мне, - Смагин широким жестом пригласил Швеллера присесть на стоящую немного в стороне скамейку, и они дружно сели на неё, предварительно застелив сидение, оказавшимися к случаю в портфеле адвоката газетами.
     - От вашей проницательности никуда не деться. Не раскроете ли ваш секрет?
     - Мой секрет заключается в том, что я знаю тебя уже целых восемь лет. И если Самсон Швеллер неожиданно перешел в разговоре с другом на «Вы», а, не смотря на свою постоянную занятость, потратил определенное время на твои поиски, то либо он заболел, либо ему таки есть, что тебе сказать. Или я не прав?
     - Вот только не надо косить под одесского еврея! Вам это совсем не идет. Одесский еврей есть одесский еврей и им надо родиться в Одессе. Я еврей польский и поэтому практически никогда не пользуюсь в разговоре знаменитыми одесскими словосочетаниями, которыми изобилует русская литература и русское кино. В основном мы говорим правильно, хоть и много. Но Одесса….. это просто Одесса.
     - Ладно, Самсон! Не обижайся….
     - Да я не обижаюсь. Ты видел хоть раз в жизни обиженного еврея? А, Виктор?
     - Признаюсь честно, нет.
     - Вот видишь. Нашу нацию тысячи лет пытаются уничтожить и стереть с лица земли. А мы живем и здравствуем. Шумеры, египтяне, майя и многие другие исчезли с исторического горизонта, ушли в темноту, оставив нам лишь материальные доказательства своего существования, а мы живем, хотя как нация на много лет старше их. Почему? Да наверно потому, что в отличие от них мы не умеем обижаться. Мы воспринимаем мир гармонично со всеми его светлыми и темными сторонами. Мы радуемся ему ежечасно и ежедневно, именно такому, какой он есть в данный момент. И нас мало заботит, что именно в этот момент происходит, осыпают нас золотом и благодарностями, или ведут на плаху с вогнанным в её край топором. Мы радуемся тому, что в данный момент мы живы и можем видеть мир, сотворенный для нас богами. А в такой радости обидам просто нет места.
     - Хорошо, Самсон. Согласен. Так, что ты мне хотел сообщить? – как можно мягче остановил своего адвоката Смагин. По опыту он знал, что тот может развивать свои теории до бесконечности и вовремя остановить его не такая уж простая задача.
     - Да, конечно. Дело, прежде всего, - Швеллер раскрыл свой портфель, покопался в нем и достал несколько листов бумаги и вручил их своему шефу.
     - Что это? – вопросительно посмотрел на адвоката Тор.
     - А это очень интересные документы, дорогой мой Витя. Очень интересные! И что самое интересное, они имеют, мне кажется, прямое отношение к нашей тематике в настоящий момент.
     - Не понял. Поясни.
     - Поясняю. Вот это,  копии регистрационных карт из психиатрической клиники города Суржа, что находится в двадцати пяти километрах от места гибели Вадима. Это, копии предварительного медицинского заключения, сделанного при приеме больных. А это результаты экспертизы сделанной по просьбе моего коллеги паспортным отделом УВД города Суржа, по документам, которые имели при себе принятые в данную больницу больные.
     - Ну и что?
     - Виктор! Я тебя не узнаю. Посмотри на дату приема больных.
     - Двадцать шестое сентября.
     - А Вадим погиб двадцать пятого.
     - Прости, не вижу связи.
     - Ну ладно. Пожалуй, будет проще, если я начну с самого начала.
     - Самсон, я в последнее время чувствую себя не в своей тарелке, и поэтому соображать мне трудновато. Думаю, ты прав, рассказать тебе самому все, будет проще. Извини, проникнись и начинай.
     - Извинил, проникся, начинаю. Итак. Я приступил к работе сразу после звонка Володи Громова. Ты сам дал такое распоряжение. При любой внештатной ситуации ставить меня в известность сразу после тебя. Это обговорено и в нашем договоре. На месте происшествия был почти вместе с представителями следственной группы ДПС и нашими «скорыми». Ольгу и Лизоньку сразу погрузили и увезли. Достали Вадима и стали его осматривать. Следователь ДПС сразу сказал, что он умер еще до удара о дерево. Я по простоте душевной спросил его по чему это видно, и тот мне показал следы ударов на голове погибшего, поясняя при этом, что подобное может быть только в том случае, когда потерпевший либо мертв уже, либо находится без сознания. Но окончательный диагноз поставит, конечно, вскрытие. Тогда у меня зародились первые признаки подозрения, что это не простая авария. Учти, что я еще не слушал записи разговора Володи Громова с Вадимом. А когда я с ней ознакомился, то просто подозрение превратилось в уверенность. Тем более, что Стешнева я знал, как самого себя. Ты же знаешь о наших отношениях? Конечно, смерть есть смерть, и нам не дано знать, когда она придет, а приходит она всегда неожиданно. Но поверить в то, что Вадик Стешнев неожиданно умер от банальной остановки сердца на глазах своих самых дорогих и близких для него людей, я просто не мог. И поэтому начал разработку версии о насильственной смерти.
     Когда вы приехали, я долго беседовал с Серафимом по вопросу психологического воздействия на расстоянии, и мы с ним вместе пришли к выводу, что подобное вполне могло иметь место в действительности. Ты знаешь, я далек от всей вашей магии и сенсорики. Но, общаясь с вами всеми, все больше и больше верю в существование этих явлений. Поэтому с Серафимом мы составили на момент расследования тандем «аля Шерлок Холмс и доктор Ватсон». С ДПС было всё ясно и там особого моего внимания не требовалось. Им даже было выгодно именно так закончить своё расследование, как они и закончили. Мы же, полностью соглашаясь с их выводами, им в этом помогли. Параллельно с ними Серафим вел своё расследование, и я всячески помогал ему. Но Котову не повезло. Он облазил все окрестности вокруг места аварии, чуть ли не нюхал носом землю. А так ничего и не нашел. И причина была в том, что весь день двадцать шестого сентября шел дождь. И я думаю, это конечно моё сугубо дилетантское мнение, именно он – дождь – смыл все следы. Потом Серафим угодил на больничную койку, но перед тем как попасть туда, он дал мне очень ответственное задание. Когда Оля придет в себя, быть первым в её палате и спросить только одно: «Сколько их было?» и всё. Что ваш преданный слуга и сделал. Оля показала мне три пальца на левой руке. Значит, злоумышленников было трое. Примерно тоже говорил и Серафим, что один или даже два «сенса» с Вадимом бы не справились. Здесь было на лицо действие одного, но с мощной подпиткой на ментальном уровне. Значит, их могло быть либо как минимум трое, или как максимум семеро. Дальнейшее возрастание участников просто нецелесообразно. Серафим пытался мне объяснить законы подпитки ментальной энергией индивидуума, но я, честно признаюсь, ничего не понял. У него была своя теория происшедшего. Не знаю, он поделился ею с тобой?
     - Нет, не успел. А сейчас к нему наш «цербер» на пушечный выстрел не подпускает.
     - Да! Ты прав. Наш «чудо доктор» Ветлугин в профессиональных вопросах истинный «цербер». А может настоящему врачу и надо таким быть?
     - Возможно, ты прав.
     - Вернусь к нашим баранам. Так вот у Котова сложилась такая теория. Стешнев, будучи за рубежом по твоему заданию, собрал информацию и закрепил её на ментальном уровне, которой кто-то очень заинтересовался. Возможно, она была такова, что сам носитель даже не подозревал её значимости. Поэтому, как ты мне сам говорил, по сообщениям Вадима, он ничего нового не нашел. «Все подтверждает уже известное», - таковы были его последние слова на сеансе закрытой связи. Это я говорю с твоих слов. Но ведь мог существовать эффект калейдоскопа. Это говорю не я, это говорит Серафим. Когда разрозненные кусочки цветного стекла вдруг неожиданно складываются в прекрасный узор. Их надо только правильно повернуть. Вот Серафим и думал, что Вадим стал обладателем таких цветных стеклышек.
     Информация ментального уровня может принадлежать только её носителю. Тому, кто хочет обладать ею, нужно убить носителя и именно в момент смерти проникнуть в мозг обладателя информации и скачать все то, что ему необходимо в свой мозг. В других же случаях, доступ к ней закрыт. Котов даже приводил такой пример, что сожжение в прошлом живьем на костре при стечении большого числа народа, это не только акт устрашения, но и своеобразный способ, придуманный богами, именно богами, а не богом, чтобы сохранить определенный вид информации в поколениях людей, если уж другого пути просто нет. Именно в момент смерти происходит большой выброс ментальной энергии, а дальше как в Библии сказано: «Кто слышит, да услышит!» Так вот, Серафим предположил, что Вадим понял, что именно хотят эти злоумышленники, и дал им бой в «астрале». Я мало что понимаю, и поэтому «астрал» для меня понятие схожее с загробной жизнью. Хоть верь, хоть не верь. Он раньше, чем это сделали «сенсы», сам остановил своё сердце, информацию отдал Ольге и Лизе, а потом ударил по врагу. Вот почему руки женщины и девочки так сильно держали руку Стешнева. Их просто пришлось раздирать с силой, что бы вытащить из машины. И вот почему Оля сломала правую руку, левой она держала руку своего мужа и видимо боялась отпустить её. Но сама она пуста, как сказал Серафим. Он успел её просканировать сразу после операции на руке. Значит вся информация в Лизоньке. Бедная девочка!
     Теперь по поводу этих документов. Когда Котов слег и наш «цербер», как ты выразился, объявил, его территорию, недоступной для простых смертных, я оказался на короткое время не у дел. И вот как-то гоняя чаи с нашим могучим Сергеем Ильичем Ветлугиным, я поделился с ним имеющейся информацией. Ты знаешь, просто хотел узнать мнение профессионала по поводу этой магии. Больше ничего. Что самое интересное, этот профессионал довольно спокойно и серьезно принял мои фантастические опусы и даже высказал мнение о том, что если Вадим ударил в «астрале» по своим противникам, то без жертв не обошлось. И посоветовал обзвонить все психиатрические клиники в радиусе сто километров от места аварии. Именно психические расстройства мог вызвать ответный удар Вадима. Мы с ним сразу за это дело и взялись. А чего переносить на завтра то, что можно сделать сегодня. И результат сразу сказался. В городе Суржа мы обнаружили психиатрическую клинику, но самое главное её главврачом оказался сокурсник нашего эскулапа. Ну, они минут десять посвятили воспоминаниям своих студенческие похождения, а потом выяснилось, что как раз двадцать шестого в клинику поступили на излечение два человека: Смыслов Валерий Алексеевич и Нассеров Джабал Махмудович. Оба с одним диагнозом: тяжелая форма шизофрении с болезненными проявлениями, галлюцинаторно-пароноидальное расстройство – бред преследования. Привезли их якобы родственники поздно вечером двадцать пятого сентября и сказали, что завтра утром придут оформлять документы. Как потом выяснилось, они очень много дали «на лапу». Где-то около двух тысяч евро. Поэтому «синенькие» сыграли ту роль, что обеспечила нашим сумасшедшим отдельные камеры и смирительные рубашки. Ну, а утром, конечно, никто не приехал. Оформили новеньких по тем документам, что нашлись в их вещах. Но документы оказались липовыми, правда, очень хорошего качества. Как сказали в паспортном столе: «В России таких паспортов не делают». Мы пока с Сергеем никому ничего не говорили. Вы, как заинтересованное лицо, первый. Вот такие у меня новости, многоуважаемый Виктор Анатольевич.
     - И ты думаешь, что эти двое из той тройки, что напала на Ларса?
     - А почему нет. По времени все сходится. В прочем нам выбирать особо не приходится, а проверить этих двух психов, я думаю, просто необходимо.
     - Хорошо! А где тогда третий? Ведь и он должен был получить свою долю удара.
     - Витя, ты многого от меня хочешь. Кто я, в конце концов!? «Сенс», психотерапевт, маг, колдун!? Я простой адвокат! Я провел с Ветлугиным независимое расследование, выдал тебе полученную в его результате версию, а теперь слово за специалистами. Но поверь моей интуиции, что-то здесь есть. Пусть Серафим поработает с этими двумя, вдруг что получится. И причем надо это все поскорее делать. Напичкают этих бедолаг препаратами и окончательно память отшибут. Попомни моё слово.
     - Да, ты прав. Надо попробовать, - Смагин достал из кармана сотовый телефон и быстро набрал на нем номер: - Сергей Ильич? Приветствую Вас! Смагин говорит…. Взаимно, взаимно, Сергей Ильич! Мы тут с Соломоновичем вопрос один обсудили…. Да, да, этот самый. Нужно побеседовать. У Вас как в настоящий момент со временем? ... То есть через час мы можем поговорить? ... Прекрасно! Значит, через час будем у вас. Да, как там наши дела? … Понятно. Мы решим этот вопрос. А Серафим как? … Вот это прекрасно! Пусть он тоже при нашем разговоре будет. … Ну, до встречи через час.
     - Как там?
     - Пока все по-прежнему, но ухудшений нет.
     - Серафим…?
     - Рвется в бой, костерит медицину последними словами. В общем, пришел в себя.
     - Ну и, слава Богу!
     - Ильич предлагает принять на работу молодого специалиста, Борисова Юрия Степановича, на должность психотерапевта. Заодно и посмотрим, что за человек. Ну, что, Самсон, поехали доводить до ума твою версию? Или у тебя времени нет?
     - Поехали! Поехали! Ради этого я отложу даже встречу с английской королевой. Тем более Серафима сто лет не видел, уже успел соскучиться. Вот чем мне нравится работать с тобой Витя, так это тем, что уж больно необычные дела  у нас попадают в производство. Честно слово, если книгу написать, бестселлер получится, Жаль, что писать обо всем этом пока запрещено.
     - Ничего Самсон! Придет то время, когда ты свою книгу сможешь написать. А пока ты прав, нельзя. Хотя, сам видишь, мы особой тайны из своей деятельности не делаем. Мы просто ограничиваем в некоторых вопросах распространение информации. И делается это не столько для нашей безопасности, сколько для безопасности всего человечества.
     Они встали со скамьи и медленно пошли по дорожке к выходу из парка, к месту, где ждала машина Смагина.
     Через час, как и было условленно, в светлом и большом кабинете главного врача костёловской больницы номер три, что работала под патронажем филиала фирмы «EGO», собрались все заинтересованные в предстоящем разговоре лица. Сергей Ильич Ветлугин, богатырского сложения мужчина, пятидесяти лет, возвышался на своем месте за огромным письменным столом, словно огромный айсберг, в своём белом одеянии. Голубое сукно стола еще больше подчеркивало сравнение его массивной фигуры с ледяной горой. Могучие руки блестящего хирурга, каким являлся Ветлугин, спокойно покоились на широких подлокотниках кресла, и было просто не понятно, как этими руками мог делать уникальные, виртуозные и ювелирные по своему исполнению операции этот человек. Добрая улыбка светилась на его широком, чисто русском лице, а в пронзительно голубых глазах сверкали искорки искреннего веселья. Они со Смагиным, что расположился в широком кожаном кресле у стены кабинета, в настоящий момент были свидетелями бурной радостной встречи двух закадычных друзей. В центре кабинета стояли высокий элегантный Швеллер и маленький горбатый Котов и со счастливой неистовостью то обнимались, то хлопали по плечам и, перебивая друг друга, а вернее даже не слыша того, что словесно выражали сами, купались, словно мартовские коты, в теплых лучах взаимной любви и уважения. Странность самой сцены, словно не бросалась в глаза. С одной стороны подтянутый красавец, салонный «Дон Жуан», элегантный и утонченный дамский угодник, и сердцеед, с другой – безобразно согнутый знаком вопроса горбун с кривыми и тонкими, как спички, ножками, с непомерно длинными до колен руками, весь внешний вид, которого вызывал либо отвращение, либо жалость. И вот это несоответствие на фоне столь бурно выражавшихся дружеских чувств, наполняло кабинет такой искренней теплотой и любовью, что, не смотря на ограниченность во времени, ни Смагин, ни Ветлугин не решались прервать её. Они словно вместе с главными героями этой встречи сами купались в теплых лучах искренней взаимной привязанности, и им было невероятно спокойно и хорошо на душе.
     Первым очнулся Котов.
     - Самсон, однако, мы  не одни и все собрались здесь не для того, чтобы устроить нам с тобой свидание. Тем более что я совершенно здоров и готов к работе.
     - Конечно! Конечно, Серафимушка! Садись дорогой. Но ты все же похудел. Сергей Ильич, вы плохо кормили нашего «Мессинга».
     - У него была специальная диета, - прогудел со своего места Ветлугин.
     - Наша с ним диета, уважаемый Сергей Ильич, две больших отбивных с зеленью и яичница из десятка яиц. И никаких «специальных» только натуральное.
     - Самсон, уймись! – как обрубил, произнес Смагин, - Давайте, в самом деле, поговорим о главном. Голлем, сейчас наш «доктор Ватсон» познакомит тебя с результатами своего расследования. А потом мы решим, что делать. Самсон Соломонович прошу вас.
     В течение некоторого времени говорил только адвокат, Ветлугин только утвердительно кивал головой, когда требовалось подтвердить правильность изложения хода событий. Котов не перебивал своего друга и не задавал никаких вопросов, только внимательно слушал. Наконец рассказ подошел к концу, и слово взял Виктор Анатольевич.
     - Итак, мы имеем, предположительно, двух фигурантов, которые возможно принимали нападение на Вадима. Что скажет на это Серафим Юрьевич?
     - Скажу одно. Вполне может быть. Надо ехать и разбираться на месте.
     - Хорошо. Мы поехали и разобрались. Все подтвердилось. Что дальше?
     - А дальше, - Голлем пожевал губами, - Надо их брать к нам и сканировать по полной программе. Если это на самом деле они, то возможен выход на «меченного», с которым мы столкнулись в твоём городе Виктор Анатольевич.
     - Сергей Ильич, мы это можем осуществить практически? – спросил Смагин, повернувшись к Ветлугину.
     - В принципе в наше время все возможно. Место у нас есть. На нулевом этаже как раз две палаты оборудованы для содержания подобных пациентов. Да и среди персонала специалисты по этому заболеванию имеются. Вот хочу обратить внимание на Борисова Юрия Степановича. О нем я вам уже говорил по телефону, - и Ветлугин протянул Тору тонкую папку личного дела, - Там есть рекомендательное письмо профессора Крамера, а мнением этого человека я очень дорожу. Ну а детали мы сейчас выясним. Чего тянуть. Я просто позвоню своему приятелю и все уточню.
     - Звоните, Сергей Ильич. А заодно уточните, какие лекарства применялись к больным. А то может и ехать не стоит. Если их обкололи по полной программе, тогда сканируй не сканируй, толку будет ноль.
     - Хорошо. Я вас на десять минут оставлю. Разговор будет иметь сугубо специфический характер. Прошу прощения.
     - Поступайте, как вам будет удобно. Нашим друзьям это будет только на руку, а я пока изучу то, что вы мне дали.
     Ветлугин быстро вышел из кабинета. Воспользовавшись этим, Серафим и Самсон вновь стали делиться новостями друг с другом, словно не виделись не две недели, а целую вечность. Смагин же раскрыл личное дело Борисова и углубился в чтение.
     Через пятнадцать минут главврач вернулся.
     - Ну, как? – спросил Виктор Анатольевич, уже по внешнему виду доктора определяя, что не все гладко с этими больными.
     Ветлугин сел в своё кресло и тихо произнес:
     - Один из пациентов скончался. Обширное кровоизлияние в мозг. Второй еще жив. Никаких препаратов, кроме инъекций практически безвредных успокоительных, им не давали. Сейчас же за все надо платить, а кто будет оплачивать полный курс лечения двоих бомжей, да еще с поддельными документами. Так что оставшегося мы можем забирать в любое время.
     - Со стороны «конторы» препятствий не будет? Как никак человек с «липовым» паспортом, да еще и сделанным не в России?
     - Егор, это мой однокашник, сказал, что покрутился у них один в черной тройке, попытался даже допросить одного из больных, но ничего у него конечно не получилось. Собрал кучу справок и документов и отбыл. Потом из Брянска позвонили и рекомендовали вообще нигде не проводить по документам этих больных, считать,  что их просто не существует. Егор, конечно, стал возражать, но ему очень убедительно дали понять о том, что так будет лучше и для него самого. А на следующий день один из них, русский по фамилии, умер. Вот такая петрушка получается. Поэтому мой приятель будет, я думаю, только рад, если мы заберем того, кто в живых остался. Он теперь для него только лишняя головная боль. В конце концов, там где «один» можно всегда поставить «два». Тем более что труп умершего они кремировали.
     - Право, Сергей Ильич, не ожидал от вас столь циничного отношения к вопросам жизни и смерти, - Смагин удивленно посмотрел на Ветлугина.
     - В чем здесь вы усмотрели цинизм, дорогой Виктор Анатольевич. Это скорее голый практицизм с моей стороны. И если эти двое замешены в смерти нашего Стешнева, то тут только так и поступать надо. А то, что они замешаны мне теперь доподлинно известно. Русский перед смертью несколько раз выкрикнул его фамилию. Причем, друзья мои, советую поторопиться. Егор сделал предположение, что смерть этого больного была вызвана сильным внешним воздействием. Воздействием на расстоянии. Это как мина, управляемая по радио. Дали команду, и она взорвалась. В подробности он не вдавался, но тоже просил ускорить транспортировку больного к нам.
     - Возможно и зомбирование на самоликвидацию, - вставил своё слово Голлем.
     - Значит, поступим так, - Смагин ударил ладонями по подлокотникам кресла, резко поднялся и вышел на середину кабинета, - Сергей Ильич можно срочно подготовить реанимационную карету?
     - Да, конечно. Только отдам распоряжение.
     - С ней должны ехать врач психотерапевт с набором всего необходимого, учитывая состояние нашего больного, и пара санитаров покрепче. Вы понимаете.
     - Нет проблем, - Ветлугин встал и пошел быстрой походкой к выходу.
     - Постойте, Сергей Ильич. Еще, срочно готовьте к приему больного палату. Одну из тех, что на нулевом этаже. Поставьте экранирование её по полному профилю. Ну а потом давайте вашего Борисова, поговорим. Все, идите.
     Ветлугин вышел.
     - Теперь ты Голлем. Берешь мою машину и на базу. Там отдашь моё распоряжение Крису, дать тебе тройку Стаха, экипировка «Экстрим», и на их машине едешь сюда. Забираешь «реанимационку» и прямым ходом в Суржу. Мы твои действия будем подстраховывать по телефону и по рации. Поэтому мою машину сразу отправь назад и скажи Викентию, пусть в кабинет главврача ко мне поднимется. Я ему всё объясню.
     - Хороши пироги! А я!? – взвился со своего места Самсон, - Интересное кино получается. Я эту тему озвучил, я вас на след навел, а теперь я как бы в стороне.
     - А что ты хочешь, господин адвокат? – немного недовольно тем, что его перебили, спросил Швеллера Смагин.
     - Раз мы это все дело с Серафимом начинали, разрешите нам его и закончить.
     - Хорошо, поезжай. И раз напросился, то получи отдельное задание. Прозондируй почву с юридической стороны, что бы все по закону было. Документы и прочее. И несешь персональную ответственность за Серафима. Он теперь для нас дороже все богатств мира. Понял?!
     - Вот это другой разговор. Конечно понял! Да я с него буду пылинки сдувать, дорогой Виктор Анатольевич.
     - Ну, если все ясно, то вперед мальчики. Жду вас здесь. Чуть не забыл, обязательно возьмите экранные шлёмы, и не только для себя, но и для больного.
     - Хорошо, Виктор Анатольевич. Не волнуйтесь, все сделаем в лучшем виде, - заверил Смагина Котов, выходя со своим другом из кабинета главврача.
     Смагин остался один, вновь сел в кресло, пролистал дело Борисова, отложил его в сторону и задумался. Всё шло не так, как он планировал две недели назад. События в Костёлове на какое-то время вышли на первый план и затмили собой то, что произошло в его родном городе. Хотя в принципе было сделано не мало. Необходимые документы и денежные средства Лорду переправлены, с Дроздовым все вопросы решены, Смелов Афанасий Лукич с фурой, нагруженной нужной для нового офиса аппаратурой, в сопровождении тройки «фалангёров», выехал и благополучно добрался до места, со столичной и местной администрацией при помощи куратора все юридические вопросы решены. На последнем сеансе связи Лорд доложил о том, что приобрел почти в центре города двухэтажный особняк старой постройки и приступил к его реставрации. Казалось все там идет нормально, но Смагину не давали покоя два вопроса. Первый – кто, почему и зачем устроил столь необычное покушение на Петра, и какое значение имел при этом эсесовский кинжал, отмеченный руной «Тюр»? Второй – кто такой этот неизвестный со столь примечательным шрамом на щеке в виде латинской буквы «S»? То, что этот «фигурант» не мог быть агентом какой-то спецслужбы, было ясно как божий день. С такими отметинами, тем более на лице, в полевые исполнители не допускают на пушечный выстрел. «Самая мелкая, но бросающаяся в глаза, примета у исполнителя – прямой путь к провалу не только порученного дела, но и самой организации» - это золотое правило любой разведки, контрразведки, террористической организации, а также всех тайных орденов и сакральных обществ. Нет, тут было что-то другое, и то, что это другое не поддавалось ни какому логическому просчету, тревожной занозой сидело в голове Смагина.
     Дверь кабинета открылась, и вошел Ветлугин.
     - Виктор Анатольевич, реанимационная карета подготовлена, врач, и санитары уже сидят в ней и мной проинструктированы. Можно отправлять?
     - Хорошо Сережа. Позвони им, пусть ждут Серафима. Он старший группы, и они поступают в его полное распоряжение.
     - Да, с Суржой я договорился, там нас ждут, - дополнил свой доклад Сергей Ильич после короткого разговора со своими людьми по сотовому телефону.
     - Вот и прекрасно! Нам остается только ждать. Как дело с палатой?
     - Ей занимаются и обещали к вечеру подготовить. Придется отдирать звукоизоляционную и смягчающую удар обивку, крепить экранную сеть, а потом все возвращать на место. Работа довольно кропотливая, но я поставил две бригады и от твоего имени пообещал премиальные. Думаю, часа за два-три управятся.
     - Добро! Ну а где твой новый работник?
     - Уже сидит в приемной.
     - В принципе не мне, а тебе с ним работать. Личное дело я его просмотрел. Школа, служба в армии, Афганистан, контузия, медицинский институт, врач-психиатр, практика у профессора Крамера. По рекомендательному письму самого профессора, этот молодой человек подает большие надежды. Странно, что он отпустил его от себя. И потом сменить Брянск на наше «захолустье»…. Что-то тут не так? Ты не находишь?
     - Витя, давай поговорим с человеком и все это сами выясним. От того, как он будет отвечать на наши вопросы, сложится и наше с тобой впечатление о нём. Согласен?
     - Согласен! Зови.
     - Соня! Пригласи к нам Юрия Степановича, пожалуйста, - попросил свою секретаршу Ветлугин по селекторной связи.
     В кабинет главврача вошел худощавый, среднего роста молодой человек. Он поздоровался и на секунду задержался на пороге.
     - Проходите, Юрий Степанович, проходите, - произнес Ветлугин, радушным жестом указывая  на кресло возле его стола: - Проходите, присаживайтесь, чувствуйте себя как дома.
     - Спасибо, - немного хрипловато, видимо от волнения, сказал Юрий, садясь в предложенное ему кресло.
     Смагин внимательно наблюдал за ним, и по тому, как тот скрывал своё волнение без лишней театральности,  с чувством собственного достоинства, по тому, как строго и элегантно был одет Борисов, по его четким и неторопливым движениям и жестам, уже сделал определенные выводы в пользу его кандидатуры. Парень с первого взгляда стал нравиться Тору. В нем чувствовалась скрытая до поры до времени сила, чистота помыслов и настоящая мужская прямота. Именно те качества, что так ценил сам Смагин в представителях сильного пола.
     - Юрий Степанович! – неожиданно торжественно начал главврач: - У нас принято проводить небольшое собеседование с теми, кто изъявил желание работать в нашей клинике, перед тем как эта кандидатура будет утверждена. Собеседование это носит чисто ознакомительный характер, но имеет большое значение в том, какое решение по вашей кандидатуре будет принято. У нас учреждение наполовину частное и поэтому подбору персонала мы придаем большое значение. Сегодня в нем примет участие наш главный спонсор, представитель международной корпорации «EGO» в нашем регионе, Смагин Виктор Анатольевич.
     От Тора не ускользнуло то, как вздрогнул Борисов, когда Ветлугин произнес его фамилию, и то с каким любопытством и затаенной радостной искоркой в глазах тот посмотрел на него, слегка приподнявшись в кресле и кивая в знак приветствия.
     Сергей Ильич между тем продолжал.
     - Я ознакомился с вашим личным делом, и у меня практически нет к вам вопросов. В рекомендательном письме профессора Крамера очень подробно описаны ваши деловые и профессиональные качества. Они нас, прямо скажу, вполне устраивают. Может у господина Смагина к вам есть вопросы?
     «Хорош гусь! Перевел таки стрелки на меня! Ну, Ветлугин! Ну, хитер!», подумал Виктор Анатольевич, неуютно повозившись в кресле при последних словах главврача.
     - Вопросы, конечно, есть, как не быть, - наконец, после непродолжительного молчания, произнес Тор, - Но они ни в коей мере не затрагивают вашей профессиональной подготовленности, дорогой Юрий Степанович. Я, по сути – хозяйственник, администратор, руководитель, поэтому довольно далек от вашей психиатрии, хотя по долгу своей службы очень часто с ней сталкиваюсь. Меня больше всего волнует человеческий фактор. Вот ваш поручитель, профессор Крамер Лев Эдуардович, в своём рекомендательном письме описывает вас только с положительной стороны. Вы с ним с какого времени работаете и в качестве кого?
     - На четвертом курсе института я попал ко Льву Эдуардовичу на практику и там познакомился с ним. Как-то получилось, что из всей группы профессор выделил лишь троих и меня в их числе. После окончания практики наши встречи продолжались, я даже устроился в его клинику на должность санитара-лаборанта. А после окончания института он помог мне при распределении попасть к нему врачом психотерапевтом. Так что можно считать, что работал я у Крамера с 1993 по настоящий год.
     - И какую работу лично вы проводили под руководством профессора?
     - Легче назвать какую работу не проводил. Практически все больные Льва Эдуардовича были записаны на меня. Ведение журнала наблюдений, психоаналитические сеансы, отслеживание результатов метаментозного лечения больных, работа в лаборатории по изучению ПЭМВ (продольные электромагнитные волны), применение гипнотического транса в процессе лечения, да многое другое. В общем, всем тем, чем занимался профессор, тем практически занимался и я. Он прекрасный педагог, и я многому научился у него. Плюс он помог мне развить те способности, что стали проявляться у меня через год после контузии.
     - Что за способности и что за контузия? – заинтересованно спросил Смагин.
     - В армии я служил в парашютно-десантных войсках, в разведывательно-диверсионной группе, что была образована под патронажем Главного Разведывательного Управления. После полугодичного обучения нас перебросили в Афганистан. Осенью 1988 года наш отряд попал, после выполнения задания, в засаду. Приняли бой. В этом бою меня контузило и ранило. Осколок мины по касательной попал в голову, а снайпер продырявил бедро. Бой был тяжелый, из восемнадцати человек отряда в живых осталось семеро, и если бы не «вертушки», то наверно никто из нас живым из него  не вышел. Меня спас мой друг, - Борисов сделал паузу и, смотря прямо в глаза Тора, тихо произнес, - Смагин Петр Владимирович.
     - Петька!? – удивленно воскликнул Виктор Афанасьевич и сразу добавил сконфуженно, - Это племяш мой.
     - Потом меня отправили в Ташкент в госпиталь, оттуда в Москву. Были нарушены некоторые функции мозга, особенно плохо было с речью. Со временем все восстановилось, и долечивался я уже на родине, в Брянске. Между прочем лечили меня в клинике профессора Крамера. Именно там у меня зародилось желание поступить в медицинский институт, на кафедру психотерапии. А способности…., - Юрий замолчал, словно обдумывая как более доходчиво выразить словами то, что он хотел сказать, - Я просто не знаю, как это назвать. Это стало проявляться ровно через год после моего излечения. Сначала я этому не придавал значения, потом очень испугался и даже подумал, что схожу с ума, потом привык, а при помощи Льва Эдуардовича научился это контролировать по мере возможности.
     - Так что же это? – спросил Ветлугин.
     - Я просто вижу людей.
     - Мы все их видим, дорогой Юрий Степанович, - слегка разочарованно произнес Смагин.
     - Совершенно верно Виктор Анатольевич! Мы все видим физическое тело человека. При определенном воображении и знании анатомии, мы можем представить себе работу некоторых органов. Я же могу видеть всё, работу органов, движение крови, процессы, происходящие в мозговом веществе, деятельность рецепторов центральной нервной системы, биополя живого организма, могу проникать в человеческую сущность и отслеживать не только то, что есть в настоящем, но и то, что было в прошлом, а возможно и будет в будущем. Все это представляется мне определенными картинками, которые иногда необходимо расшифровывать. Лев Эдуардович много потратил времени и сил на коррекцию моих способностей, но так до конца и не смог дело довести. Нам пришлось расстаться, к сожалению.
     - Хорошо, Юрий Степанович. Вы как раз задели этот не совсем корректный с нашей стороны вопрос. Но он нас очень интересует. Вы уж простите. – Смагин подался вперед словно гончая, - Так в чем причина, что столь уважаемый в медицине метр расстался со своим подающим большие надежды учеником, да к тому же, как выясняется ходячим кладезем экстрасенсорных способностей, разрабатывая которую можно не только докторскую диссертацию защитить, но и  на Нобелевскую премию рассчитывать?
     Борисов опустил голову и стал сосредоточенно изучать свои руки, потом вздохнул и решительно, словно прыгая с крутого обрыва в холодную воду реки, заявил.
     - Я совершил по отношению ко Льву Эдуардовичу неэтичный проступок.
     - Вот те раз! – воскликнул Ветлугин.
     - Я вас попрошу, в этом месте поподробнее, - тихо сказал Смагин.
     - Весной этого года я случайно встретил одну свою знакомую, вместе учились в школе. Зашли в кафе выпили за встречу, стали предаваться воспоминаниям нашей юности. Только я вижу Тоня, так зовут мою знакомую, прямо на грани нервного срыва. Её психика просто натянутая до предела струна, вот-вот порвется и выльется в неконтролируемый психоз. Мне пришлось применить все свои навыки, чтобы разговорить её. Выяснилось же следующее. Она мать одиночка. Воспитывает сына. Ему сейчас уже шестнадцать лет. До этого года парень был, как парень. Учился не плохо, занимался спортом, очень хорошо относился к матери, помогал ей во всем. А в этом году его словно подменили. Стал вялым, неразговорчивым, каким-то заторможенным. Перестал ходить в спортивную секцию, часами мог лежать на диване, не реагируя ни на что, потерял просто полностью интерес к жизни. А два дня тому назад Тоня обнаружила в его комнате целую упаковку сильного снотворного. Я стал её успокаивать тем, что это результат переходного возраста, неразделенной первой любви, невроз, развившийся в результате отсутствия отца в доме, с которым можно было бы более доверительно обсудить возникшие проблемы…. Но это не успокоило мою знакомую. Узнав, чем я в настоящий момент занимаюсь и где работаю, она просто на коленях стала просить меня осмотреть сына. Я не посмел ей отказать, и мы отправились к ней домой. Картина, прямо скажу, мне предстала страшная. Паренек лежал на диване в своей комнате и практически ни на что не реагировал. Все выполнял чисто автоматически. Скажешь: «Сесть!» - сядет. Скажешь: «Встань!» - встанет. Скажешь: «Закрой глаза!» - закроет. И ни слова в ответ, ни проблеска жизни и интереса в глазах. Никакой реакции! Просто ходячий труп. Я попытался применить свои способности и то, что я увидел, еще больше поразило и испугало меня. Человек в чёрном коконе! Чёрном, как ночь! Коконе, сплетённом из тугих нитей  мрачных мыслей, что отгородили его от радостей жизни, от простых мальчишеских желаний, от любви родных и близких и теплоты человеческого общения. И вы просто не представляете, каким холодом, отчужденностью и гибелью веяло от него. У меня до сих пор мороз по коже.
     Заверив Тоню, что постараюсь помочь, я прямо пошел ко Льву Эдуардовичу за советом. Тот принял меня дома и очень внимательно выслушал, а, выслушав, дал добро на размещение паренька в его клинике. В тот же день мы с Тоней привезли Андрея туда, оформили, ей, как матери, пришлось подписать целую кипу бумаг, в том числе и договор о стационарном психоаналитическом лечении. Увы, ни она, ни я не обратили внимания на один маленький пунктик в нем. Право, не до этого было. А в этом пунктике четко было расписаны обязанности в денежном обеспечении лечебного процесса, не зависимо от результата договаривающейся стороны. Как потом выяснилось, цифры были просто запредельные. Но я понимаю Тоню, жизнь сына была для неё дороже любых денег. Но с себя снять вины не могу. Да, я вообще не особо обращал внимания раньше на такие, как считал, мелочи. Не обращал, пока это напрямую не коснулось меня.
     Первый сеанс ничего не дал, второй тоже. Мы работали с Крамером как одержимые. Вводили Андрея в состояние транса и словно археологи исследовали его прошлое. За пять дней нами было досконально изучено пять степеней погружения в прошлое сына Тони. От 16 до 12 лет. От 12 до 8 лет. От 8 до 4 лет. От 4 до 1 года и от 1года до 1 месяца. И нигде не было даже намёка на стрессовую ситуацию, такую, что могла привести к подобному результату. Лев Эдуардович вынес вердикт, болезнь пациента вызвана не психологическим путем. Она больше похожа на наследственное заболевание. Посему необходимо полное обследование родителей: как матери, так и отца. Мать есть и готова пройти любое обследование, а вот где взять отца?
     Расстроенный я пришел к Тоне, чтобы рассказать ей  о нашем поражении. Мы засиделись до вечера. И вот тут в разговоре всплыло то, что и послужило невероятной, фантастической, немыслимой зацепкой. Тоня забеременела от парня, с которым жила в гражданском браке. Она очень любила его и боялась потерять. А парень этот панически боялся детей. Поэтому в своей беременности моя приятельница призналась ему не сразу. А когда призналась, то была бурная сцена, в результате которой парень просто бросил Тоню и уехал из города. Девушка осталась одна практически без средств существования, её «бой-френд» увез с собой все их сбережения и драгоценности, что остались от матери моей знакомой в наследство. Вот тогда Тоня и решала сложный вопрос: оставить ребенка или нет? Вы можете представить, как ей было невероятно трудно, горько, обидно и одиноко. Ведь это в кино и книгах на помощь приходят к герою в трудную минуту верные друзья, а в настоящей жизни чаще от того, кто попал в беду, все отворачиваются. Можете представить, сколько бессонных ночей провела Тоня, сколько проклятий было произнесено ей и в адрес бежавшего отца, и в адрес не родившегося еще ребенка. А у меня от этого известия словно молния полыхнула в голове. Вот оно! Вот тот психический стресс, который пережил зародыш в утробе матери вместе с ней. И мне, честно признаюсь, было совершенно до лампочки то, что светила науки, поднимут меня на смех. Ведь доказано якобы, что зародыш в  недельном развитии что либо запомнить не может. У него еще нет того, чем бы он запомнил это. У меня появилась идея, появилось направление поиска, и пока я эту идею не проверю, а этим путем не пройду, найти успокоения не мог. Ночь, конечно, не спал, а утром был уже у кабинета Льва Эдуардовича и выложил ему все, как только тот появился. Профессор поднял меня на смех и, вручив счет для моей знакомой за оказанные услуги, просто выставил за дверь. Я глянул в эту проклятую бумагу, и в глазах помутилось. Там стояла цифра в 12 тысяч долларов. Оказывается только один час работы самого профессора, будь то сами сеансы, или изучение истории болезни и больничных карт, или просто осмотр больного, стоит 500 долларов! Таких денег ни у меня, ни у Тони, конечно, не было. И тут я обозлился, обозлился невероятно. Сразу от профессора пошел в палату к Андрею и попросил сестру подготовить пациента к психоаналитическому сеансу.
     Через полчаса я уже работал с Андрюшей. «Спустившись» до внутриутробного состояния пациента я сразу обнаружил психический криз. Он словно красная лампочка мигал в темноте. Измученному проделанной работой мне вновь пришлось идти с её результатами к Крамеру. В этот раз он меня выслушал внимательно, и сам отправился на проверку.
     В общем, Андрей пролежал в нашей клинике еще два дня. Ему были сделаны два сеанса интенсивного гипноза. Они изменили подсознательное отношение мальчика к себе. Просто стерли из его памяти этот тревожный свет красной лампы, что олицетворял собой психический криз. А вместе с ним и чёрный кокон отчуждения. На седьмой день Андрея выписали, а я пришел в кабинет Льва Эдуардовича. Не буду пересказывать все то, что я сказал ему и что он сказал мне. В конце концов, мы пришли к следующему. Результаты лечения полностью приписываются Крамеру, и я к ним не имею никакого отношения. За это денежный долг Тони гасится. Я получаю от профессора рекомендательное письмо, увольняюсь по собственному желанию, и уезжаю в любой город Российской Федерации. Я выбрал ваш. Конечно, мне пришлось подписать некоторые документы, которые в настоящий момент могут уличить меня во лжи, направленной на подрыв авторитета профессора. Так что у вас есть все основания не верить мне. По крайней мере, сам я перед собой сейчас правдив. И делаю, я это не потому, что как-то хочу произвести на вас впечатление, а потому что, прежде всего, оправдываюсь сам перед собой. Да и сам Крамер не выполнил данного им самим обещания. Долг Тони они не списали. Мне пришлось продать в Брянске квартиру, чтобы помочь ей рассчитаться с этой клиникой.
     - Юрий Степанович, а почему в начале вашего рассказа вы назвали своё поведение неэтичным по отношению к профессору Крамеру? – спокойно и мягко спросил Смагин.
     - Моё поведение было в течение почти четырех лет, что я работал в клинике профессора, аморальным и безнравственным. Пока дело не коснулось меня самого, я закрывал глаза на существующие в ней порядки, находя их даже правильными. А вернее, я просто не обращал на все это внимания. За что, в конце концов, жестоко поплатился. И потом, разве может врач отказывать в лечении больному лишь по тому, что ему нечем заплатить ему за полный курс? Как это согласуется с той клятвой Гиппократа, что мы давали в торжественной обстановке закончив институт? И как оценивать иначе моё поведение в течение четырех лет под крылом Льва Эдуардовича? Проще простого сказать: я не знал, я не видел, у меня и в мыслях не было. Сейчас меня беспокоит другое. А если бы я не встретил тогда весной Тоню? Не вошел в её положение? Не решился помочь Андрею? Что бы было? Скорее всего, я продолжал бы работать в клинике Крамера. Вот, что страшно.
     - Сергей Ильич, у меня вопросов больше нет, - Тор откинулся на спинку кресла, с улыбкой посматривая на Борисова.
     - У меня тоже. Ну, что, берем Юрия Степановича? А, Виктор Анатольевич?
     - Берем, Сергей Ильич, берем. Но только с испытательным сроком, ведь у нас тоже целый ряд процедур платный, и иногда довольно ощутимый для кармана больного. А что делать? Раз уж взялись строить капитализм, то уж тут не до излишней благотворительности. Хотя лечим всех нуждающихся и в этом наше небольшое отличие. Находим компромиссы. Я прав Сергей Ильич?
     - Правы как всегда. Значит Юра, можно вас так называть теперь, когда вопрос почти решен?
     - Да, конечно.
     - Так вот Юра. Подойдете к моей секретарше и возьмете у неё весь пакет документов на оформление. Они уже заполнены, вам осталось только их внимательно прочитать и подписать. Нужны будут ваши фотографии. Фотолаборатория на нулевом этаже, кабинет 045. Всем кто оформляется на работу скидка сто процентов. Вам подготовили номер в нашей гостинице пока вы не обзавелись жильем. Правила у нас строгие, поэтому со снятием квартиры советую не затягивать. Питаться можете в ресторане гостиницы, но цены там кусаются. Готовить пищу в номерах категорически запрещено. Горячая вода для чая и кофе всегда есть на каждом этаже. Сегодня отдыхайте, изучайте документы, а завтра с утра милости прошу ко мне на утверждение в должности. Вопросы есть?
     - Есть, но не к вам, а к Виктору Анатольевичу.
     - Задавай Юрий, - Смагин изобразил полное внимание.
     - Виктор Анатольевич, как там Петр?
     - Нормально. Журналистом стал, но я его в исследователи, кажется, перековал. Возможно, скоро сюда переедет. Так что еще увидитесь.
     - А телефон его можно узнать?
     - В настоящий момент, Юрий, он в больнице и позвонить ему очень трудно. Давай договоримся. Я через своих людей, что с ним сейчас находятся, передам от тебя привет и твои координаты, а он уж сам тебе позвонит. Тогда и поговорите. Хорошо?
     - А что случилось?
     - Да так, производственная травма. Перо не в ту руку взял.
     - Отлично. Так я пойду, больше вопросов нет.
     - Иди Юра, иди, отдыхай.
     Борисов вышел из кабинета, со всеми попрощавшись. Когда за ним закрылась дверь, Ветлугин задал вопрос.
     - Ну и как он тебе?
     - Кажется парень честный и открытый. Но как он Крамера сдал?! Высший пилотаж! Здорово старый черт ему насолил. Вот ведь природа человеческая. Все есть: звания, уважение, известность, деньги, а все мало. Давай больше!
     - Я тоже немного удивлен. Не ожидал за Львом такого поведения. Он всегда у меня был примером беззаветного служения науке и образцом лекаря.
     - А ты в курсе, что у Льва Эдуардовича третья жена и на двадцать восемь лет его моложе?
     - Нет! – удивленно произнес Ветлугин,
     - Ему сейчас если память не изменяет 52 годочка всего. Первая у него умерла в 83-м, со второй он развелся в 92-м, а сейчас женат на 24-х летней блондинке, что до этого была его секретаршей. Кровь омолаживает старый прохвост. А впрочем, чего мы судим других, у каждого на этой планете своё предназначение. Может Льву предназначено стать родоначальником новой расы, вот он и старается.
     На столе Ветлугина раздался зуммер селекторной связи.
     - Слушаю, - нажав кнопку, произнес главврач.
     - Сергей Ильич в приемной к Виктору Анатольевичу посетитель дожидается, - не произнес, а пропел милый женский голосок.
     - А черт! Это мой водитель. Зови его сюда, - встрепенулся Смагин.
     - Соня, пропусти его к нам, - попросил в микрофон главврач.
     В кабинет сразу вошел, увешанный сумками с аппаратурой связи, Викентий, личный водитель Тора.
     - Виктор Афанасьевич, где размещать будем? – без лишних слов начал свою работу Викентий.
     - Так у хозяина надо спросить?
     - Размещайте где хотите, только стол мой не занимайте. У меня сейчас вечерний обход, а вы тут сами хозяйничайте, - Ветлугин направился к выходу.
     - Так где, Виктор Афанасьевич?
     - Да давай на столе заседаний, постели только газет, чтобы лакировку не поцарапать, - отдал распоряжение Смагин и, закрыв глаза, устало протянул ноги. Тяжелый день подходил к концу, и еще было неизвестно, когда он кончится. Фактически все только начиналось. А сил уже было мало. «Пора принимать эликсир Дюваля», мелькнула мысль, прежде чем по старой еще фронтовой привычке Тор отключил себя и погрузился в темный провал сна.
     Через сорок минут его разбудил Викентий. Голлем вышел на связь и сообщил о том, что больного они забрали без проблем и возвращаются назад. А еще через полтора часа реанимационная карета и джип тройки Стаха влетели во двор больницы.
     - Ну что, Виктор Анатольевич? Пойдем, посмотрим на нашего нового подопечного? – Ветлугин, который к тому времени вернулся с вечернего обхода и они со Смагиным выпили не одну чашку крепкого кофе, поднялся с кресла и с хрустом потянулся.
     - Да уж, давай пойдем, - Тор тоже встал. Усталость не проходила. Она тяжелым грузом лежала на плечах и тупой болью отдавалась в мышцах.
     Они вышли из кабинета, прошли приемную, по коридору подошли к кабине лифта и спустились на нулевой этаж. Там их уже ждали Котов и Швеллер.
     - Как все прошло? – спросил Смагин.
     Первым доложил, конечно, адвокат:
     - Все прошло, дорогой Виктор Анатольевич, тихо, мирно и благородно. К нашему приезду больной был уже подготовлен, вещи его были упакованы в коробку, документы все готовы. Нам осталось только поставить свои закорючки, запеленать пациента в экран, погрузить и доставить сюда.
     - Ему вкололи снотворного, так что сопротивления он не оказывал. Хотя по внешнему виду буйствовал изрядно, - вставил своё слово Голлем, - Сейчас его фиксируют на специальной кровати в палате и подсоединяют к аппаратуре искусственного питания. Он будет спать еще как минимум сутки, так что его можно только посмотреть.
     - Тогда начнем с вещей. Они иногда многое могут сказать о своём владельце.
     - Хорошо. Пройдемте в «процедурную». Мы их оставили там, - Котов повернулся и, увлекая за собой всех собравшихся, направился в сторону двери кабинета, предназначенного для проведения различных лечебных процедур.
     В нем на столе стояла большая картонная коробка. В ней аккуратно сложенные в целлофановые пакеты лежали вещи нового пациента.
     Смагин вопросительно посмотрел на Голлема. Тот, перехватив его взгляд, сконфуженно пожал плечами.
     - Их уже успели обработать Тор, и снять информацию практически невозможно. Я уже пробовал, - он подошел к коробке и стал по очереди вынимать пакеты, называя то, что в них лежало.
     - Ботинки кожаные на толстой рифленой подошве. Белье нижнее цветное. Джинсы, рубашка клетчатая, куртка меховая кожаная. Ремень к джинсам. Носки черные. Перчатки, коричневая лайка. Паспорт и то, что было в его карманах.
     - Вот это последнее и давай сюда, - Виктор Анатольевич сел на стул возле стола и принял от Котова пакеты с вещами.
     - Итак. Паспорт. Нассеров Джабал Махмудович. Родился 14 февраля 1972 года в городе Ташкенте. Проживает по адресу: город Смоленск, улица Революционная, дом 15, квартира 67. Не женат. Национальность – тюрк. В общем, ясно, что это и не Джабал, и не тюрк, и не житель Смоленска. Тебе, Серафим, в первую очередь надо будет узнать, кто он на самом деле. Теперь посмотрим, что он носит в карманах? – Смагин высыпал содержимое второго пакета прямо на стол, что-то металлически тяжело ударило о его крышку, - Это что  так призывно брякает?
     Тор покопался в образовавшейся на столе кучке разной мелочи, что обычно носят в карманах люди, и извлек из неё небольшой кожаный мешочек, туго завязанный круглыми тесёмками, сквозь черный материал которых была пропущена золотистая нить.
     - Ты смотри узел, какой хитрый, - удивленно произнес Виктор Анатольевич, с любопытством рассматривая обнаруженную вещицу, поднеся её прямо к самим глазам, - Такие узлы я видел на вещмешках немецких парашютистов из специального подразделения «Ное Дойчланд», с которыми столкнулся в 42 году, и которых мы отлавливали в лесах под Калугой. Такой узел просто так не развяжешь, только ногти поломаешь. Поэтому поступим проще.
     Он достал из кармана перочинный нож, открыл лезвие и ловко перерезал тесемку. Из мешка на подставленную ладонь выпал по тяжести и цвету похожий на золотой предмет, оснащенный толстой цепочкой. Внешним видом он напоминал медальон, только края его были не скругленными, а многоугольными, в чем прослеживалась восточная традиция. На одной стороне его была выгравирована какая-то эмблема, на другой змеилась короткая арабская надпись.
     - Да, мальчики, вот оказывается, кто к нам в руки попался. Слышал я, что это еще продолжает существовать, но убедиться в правдивости слухов только сейчас пришлось.
     - Ну и кто же это, если не секрет? – с интересом в голосе тихо произнес Самсон Соломонович.
     - А это, братцы мои, самый настоящий представитель древнего восточного тайного общества ассасинов, выспитанник знаменитого Старца Горы. Причем не простой исполнитель, а «федави», то есть «верный». Об этом на медальоне написано. И если мы у него найдем на левом плече татуировку в виде скошенной звезды, то это самый настоящий зверь. При Хасане ибн-Саббахе, основателе этого ордена, «верные» представляли собой специально натренированных убийц. Эти люди обучались тому, когда и как лучше вонзить кинжал в сердце жертвы; кроме того, они изучали иностранные языки, умели менять свою внешность и могли прикинуться монахами, торговцами или солдатами в зависимости от задания. А если на его плече есть татуировка скошенной звезды, то это «посвященный». Это еще более серьезно, так как «посвященные» обладали навыками восточной магии. Проще говоря, являлись «сенсами». И это, друзья мои, уже не шутки, это очень серьезно. Так серьезно, что своими силами мы возможно не справимся. Придется выходить на куратора. Как говорил Пророк: «Рай покоится в тени мечей».

«ТВОРЦЫ»
Персия, ныне территория Ирана. Южное побережье Хвалынского, ныне Каспийского,  моря. Горная цепь Эльбурса.  Крепость  Аламут.  1106  год  н.э.
     - Как говорил Пророк: «Рай покоится в тени мечей», - как заклятье, тихо произнес седой, но еще крепкий старик в голубом, расшитом золотой нитью халате. Он медленно поднимался по крутой винтовой лестнице потайного хода, что был сделан в толстой стене самой высокой центральной башни крепости Аламут и вел из его секретного кабинета «Убежище потаенных молитв» прямо на её верхнюю площадку.
      - «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Не покинул тебя твой Господь и не возненавидел. Ведь последнее для тебя – лучше, чем первое. Ведь даст тебе твой Господь, и ты будешь доволен. Разве не нашел Он тебя сиротой – и приютил? И нашел тебя заблудшим – и направил на путь? И нашел тебя бедным – и обогатил? И вот сироту ты не притесняй, а просящего не отгоняй, а о милости твоего Господа возвещай!»
     С последними словами 93 суры Корана, что называется «Утро», старик одолел последнею ступеньку лестницы и оказался перед замаскированной под камень дверью. Он нажал рычаг, торчащий из стены. Беззвучно сработал, спрятанный в толще кладки, механизм, и дверь медленно отъехала в сторону.  Перешагнув порог, старик вышел из прохладной темноты тайного хода на ярко освещенную восходящим солнцем площадку. Он остался доволен собой, блаженно улыбнулся теплым лучам светила и полной грудью вдохнул свежий воздух горных вершин. Нет, немощная старость ему еще не грозит. Ноги, преодолевшие сейчас двести сорок ступеней, не дрожат, и дыхание не сбилось. Внутренние ощущения не притупились с годами, и, не смотря на окружавшую его непроглядную темноту во время всего подъёма, он начал читать суру «Утро» именно в том месте лестницы, чтобы её последнее слово точно совпало с его выходом на площадку башни. А это в его 82 года не такое уж плохое достижение.
     Продолжая улыбаться, старик окинул взглядом открывшееся перед ним пространство. Шесть «федави» в белых шелковых одеждах с красными поясами почтительно склонились на одно колено, прижав правую руку к сердцу, приветствуя его. Резко взмахнув рукой, он освободил от ритуала приветствия своих личных телохранителей. Все шестеро одновременно, словно под действием тугой пружины, вскочили на ноги и заняли свои места. Трое, не спуская глаз, следили за каждым движением своего повелителя, трое обеспечивали наблюдение за всем, что происходило за парапетом башни. Их четкие действия порадовали их хозяина.
     В центре площадки у высокого флагштока, на котором развевался широкий и длинный, как змея, вымпел крепости с изображением летящего в прыжке горного барса, стоял Главный Распорядитель и Секретарь в окружении троих слуг. Там же был разбит шатер для отдыха и бесед, с накрытым фруктами и напитками широким и длинным столом на низких витых ножках. Пол шатра застилали в три слоя толстые самаркандские ковры, на которых красивым веером были заботливо уложены мягкие пуховые подушки для возлежания.
     - Повелитель! Ваше распоряжение выполнено. Прошу Вас посмотреть, все ли нами учтено, не допустили ли мы какой либо ошибки, и может надо еще, что-то добавить ко всему этому, - склонился в низком поклоне Главный Распорядитель и Секретарь, делая шаг навстречу  старику.
     Тот молча обошел шатер кругом, внимательно все рассматривая. Шесть треножников с чашами, наполненными «черной кровью земли» окружали его. Старик мысленно соединил эти треножники друг с другом и получил идеальный магический шестиугольник защиты, окруживший место отдыха и бесед. Потом также мысленно соединил вершины многоугольника, и перед ним возник «макрокосм», шестиконечная звезда Давида. Место в шатре, которое по праву старейшего и хозяина должен был занимать он сам, располагалось идеально в центре звезды, в месте сосредоточения наивысшей магической силы этой каббалистической фигуры. Место же будущего собеседника было за её пределами, как раз между центральным и правым лучом. Место подчинения, место слабости, место полной зависимости от воли того, кто находится в центре. Все было сделано так, как он и приказал, и это тоже порадовало его.
     - Ты справился с задачей, Мустафа. И я рад за тебя вдвойне, так как вчера мною так и не было определено место нашего гостя, - глубокий и сильный голос старика перекрыл свист ветра и хлопанье под его порывами вымпела на флагштоке.
     - Я счастлив, о, Повелитель! – вновь склонился в поклоне Главный Распорядитель и Секретарь, давая незаметный знак слугам удалиться.
     - Прибыл ли наш гость? – спросил старец, дождавшись, когда слуги скроются в темноте общедоступного спуска с площадки башни.
     - Нет, мой повелитель. Но Саланж бен-Гори сообщил, что через восьмую заставу проехал караван почтенного Садыка и с ним тот, кто именует себя Бероузом, хотя нам всем известно то, что высокочтимый Бероуз давно вкушает сладкий нектар в райских садах милостивого Аллаха.
     - Когда ты получил это сообщение, Мустафа?
     - С первым лучом солнца.
     - Хорошо. Значит, он прибудет к нам в Аламут не ранее полудня. Встретишь его как долгожданного путника и друга, не обращая внимания на то, как он себя называет. Накормишь, напоишь, разместишь в лучших покоях для гостей. Ты сам знаешь, в каких именно покоях. Если он изъявит желание отдохнуть, не чини ему препятствий, пусть отдыхает. Путь, что он проделал от Александрии в наши края, не близкий, да и нам торопиться незачем. Мне сразу обо всем докладывать. Я буду здесь все это время. Теперь иди, займись всеми необходимыми приготовлениями к встрече гостя, а ко мне пришли нашего уважаемого Насера.
     - Повинуюсь! О, повелитель! – Мустафа вновь склонился в низком поклоне и с поразительной быстротой исчез с площадки.
     Старик еще раз обошел палатку, внимательно осматривая её расположение и убранство. Потом взял с огромного серебряного блюда, что занимало почти весь центр столика, гроздь винограда и, отправляя в рот по ягоде, стал медленно в задумчивости мерить шагами свободное пространство площадки самой высокой башни крепости Аламут.
   
      Вот уже шестнадцать лет, как существует его незримая империя, охватившая практически все государства мусульманского мира. Везде есть его представительства, где открыто, где тайно. Данная в юности клятва о том, что персидский Ирак будет лежать у его ног, выполнена. Идеи исмаилизма, поддержанные и утверждающиеся при помощи кинжалов его верных сподвижников, завоёвывают все большие и большие массы простого народа. Уже сейчас он может собрать под свои знамена почти полумиллионную армию хорошо обученных и преданных делу ислама воинов. Имя Хасана ибн-Саббаха вселяет страх и ужас любому, кто не разделяет его взгляды и не состоит в числе его друзей. А ритуальный меч ассасина с прикрепленной к его рукояти запиской с требованием сделать то, что угодно ему – великому и ужасному «Старцу Горы», что находил султан, эмир, король, князь у изголовья своей постели однажды утром, стал самым надежным аргументом в любых переговорах.
     А все это начиналось в далеком детстве Хасана. В городке с простым названием Рей, что был пропылен и обожжен солнцем летом, утопал в белом цвету абрикосов и вишен весной, и был знаменит на весь север Персии своей правоверной школой. В эту-то школу и отдал своего сына Саббах, утверждавший, что его род идет от куфийских арабов, а это давало человеку право претендовать на высокое положение среди мусульман. Эль-Куфа был в те времена городом, который являлся крупным политическим и культурным центром всего арабского мира и его коренные жители пользовались большим уважением среди местного населения. Именно поэтому отец Хасана претендовал на высокую должность в свите губернатора Рейя. На самом же деле старый Саббах был религиозным фанатиком, шиитом из Хорасана. И как бы он не демонстрировал свою приверженность традиционному исламу, а сам губернатор был правоверным мусульманином, должности он не получил. Его религиозная искренность все же вызывала сомнения у властей. Неудача обозлила Саббаха, и всю свою ненависть к правоверным он постарался передать сыну. Такие действия вполне согласовывались с шиитской доктриной утаивания, и религиозная совесть отца Хасана была чиста. В провале своего предприятия он винил не себя, не отсутствие актерских способностей и неосторожность в своём поведении, а происки и зависть со стороны сторонников первого халифа Абу Бакра, которого провозгласили «заместителем» Пророка Мухаммеда после его смерти в 632 году. Его, а не истинного продолжателя святого дела – Али, двоюродного брата и зятя самого Мухаммеда, как считали шииты. Поэтому те зерна «знаний», что вкладывали в сына Саббаха в знаменитой «правоверной» школе, попали на хорошо возделанную почву.
     Школой, куда поступил Хасан, руководил грозный имам Мувафиг. Это был высокий, аскетически худой, с пронзительными черными глазами перс. Густая черная с проседью борода, волной падала на его впалую грудь. Лохматые брови всегда были сердито насуплены, из-под них, словно раскаленные стрелы из тугого лука, метались в учеников испепеляющие взгляды. Все трепетали перед ним, все боялись его, все преклонялись перед его знаниями. Это был идол, которому либо стоило поклоняться, либо стоило пасть пеплом у его ног. Но говорить он умел. Его занятия всегда проходили в полной тишине и при всеобщем внимании. Его проповеди, подслащенные таинственностью и мистикой, изощренностью философских толкований, а также горячей любовью к сирым, убогим и бедным, находили отклик в молодых и не укрепленных еще верой сердцах его слушателей. Так постепенно молодой Хасан, сам того не замечая, стал превращаться в того, кем он, в конце концов, стал.
    
     - Вы звали меня повелитель! – прервал размышления старика громкий голос Начальника Тайной Стражи Аламута  Насера Гулама.
     - Да, ты мне нужен, дорогой Насер, - Хасан, прогоняя из головы мысли о прошлом, резко встряхнулся и залюбовался статной богатырской фигурой своего помощника тайных дел.
     Гулам был армянином и достался ибн-Саббаху еще ребенком. Грязный работорговец Саид Малик продал его Хасану на невольничьем рынке в Бейруте за две медные монеты двадцать лет тому назад. Мальчик был болен проказой, и смерть стояла у его изголовья. Вспоминая прошлое, старик никак не мог найти оправдания своему поступку. Он многим рисковал. Сам мог подхватить эту заразную болезнь, мальчик мог умереть на его руках, что нанесло бы удар по его авторитету мага и чудотворца, в конце концов, лечение его методами могло не привести к положительным результатам и это тоже резко бы снизило его влияние на приверженцев. Но, тем не менее, Хасан рискнул и выиграл. Два месяца он не отходил от больного, два месяца творил над ним заклинания, используя все свои знания в восточной белой и черной магии, два месяца обкладывал хрупкое тельце лечебными, только ему одному известными, травами и поил Малика их настоем. В конце концов, они победили, Хасан своей настойчивостью, Насер своей жаждой жизни. Мальчик поправился, вот только лицо его было навечно обезображено отступившей болезнью. Теперь Гулам всегда закрывал его густой черной сеткой.
     - Я хочу спросить тебя Насер вот о чем. Как продвигается дознание с известным тебе скороходом?
     - Пока все подтверждается. Его послал сам Абба-Схария бен Абраам-Яхи с посланием к твоей милости. Никаких особых тайных поручений, особенно касающихся твоего драгоценного здоровья и жизни, он не имел. Только передать послание и если пожелаешь, вернуться с ответом.
     - А насчет этого таинственного Бероуза он ничего не знает?
     - В Александрию этот Бероуз прибыл на большом и волшебном корабле. Он видел его на рейде в порту. Мачт у него две и снабжены они несколькими перекладинами. Весь он опутан толстыми канатами. Говорят, что этими канатами чародей ловит ветер и поэтому корабль столь быстр, что догнать его не сможет самое быстроходное судно. А в бурю, он просто поднимается в воздух и мчится по небу, как по воде. В бортах этого судна проделано два ряда отверстий, но они не круглые, как на галерах, а квадратные и закрыты деревянными щитами. Такого корабля скороход никогда не видел, и даже не знает с чем его сравнить, и как назвать. Пришло же судно, как говорили матросы в порту, из-за Большой Соленой Воды. Что такое «Большая Соленая Вода», скороход не знает.
     - А добросовестно ли ты его спрашивал? – Хасан прямо и пристально посмотрел  Насеру в глаза, скрытые под черной сеткой.
     Начальник Тайной Стражи Аламута упал на одно колено, склонил голову и прижал правую руку к сердцу.
     - Всемилостивейший повелитель! Да продлит милосердный Аллах твои годы! Я применил все, что только умел. Огонь, воду, плеть, дыбу, распятие и медленный яд.
Его сущность пытался раскрыть все знающий Хорши. Но тоже ничего нового не узнал. Он либо на самом деле знает только это, либо это сам шайтан, а с ним мне не справиться. Вели казнить меня, если я в чем-то не проявил усердие, мой господин.
     - Ладно, Насер, встань. Видимо это правда, что  скороход ничего не знает, и этот стервятник ему не поручал покуситься на мою жизнь.
     - Но за чем ваша смерть Абба-Схария?
     - Эта погрязшая в Каббале гиена  занимается богопротивным делом. Он ездит по свету и собирает останки людей, что прославились в истории как злодеи, убийцы, насильники и совершили другие ужасные дела. В его коллекции не достает только моей головы. Это порождение шакала считает меня, Хасана ибн-Саббаха, самым кровавым тираном этого времени. Два года тому назад он имел смелость предложить мне огромную сумму за мою голову. Мне самому, за мою же голову!! – голос Хасана сорвался в дикий визг, а руки взлетели над головой, со сжатыми с огромной силой кулаками. Большие изумрудные четки яростно звякнули, зажатые в правом кулаке.
     - Только прикажи! О, повелитель! И дни этого, питающегося падалью, стервятника окончатся еще до того, как ты закончишь читать свою любимую суру из священного Корана.
     - Дорогой Малик, я десять раз по сто мог бы убить это исчадие ада. Но, Хасан ибн-Саббах, никогда и никого не убивает инкогнито и тайно. Сила моя и ваша, в том числе, состоит в том, что мы убиваем наших врагов, открыто, и все знают, кто это сделал. Как?! Другой вопрос. Если же мне открыто убить Абба-Схария, то это равносильно признанию моей слабости перед ним. И эта моя слабость сразу станет достоянием всех. Вот почему этот шакал так смел и уверен в себе. Ладно, скоро все разъяснится. Скоро приедет этот гость, и мы все узнаем. Хорошо, Насер, иди по своим делам. Я хочу побыть один.
     Начальник Тайной Стражи Аламута ушел, а ибн-Саббах наметанным глазом заметил, что его «федави» незаметно поменялись местами. Теперь те, что до этого рассматривали окрестности крепости, не спускали глаз со своего повелителя, а те, что ранее смотрели на него, пристально всматривались в горную страну, что раскинулась под стенами славного бастиона. Значит, прошли уже два часа. Ноги слегка гудели, и Хасан, зайдя в шатер, прилег на мягкие подушки. Пальцы правой руки взялись за перебирание четок. Это нехитрое движение несло успокоение и выстраивало мысли в четкий порядок. Он закрыл глаза и опять перед внутренним взором предстали картины далеких дней детства, юности, зрелости. В последнее время Хасан все чаще ловил себя на том, что стоило ему остаться одному, как сразу воспоминания прошлого окружали его со всех сторон.
     «Видимо это знамение свыше. И всемогущий и всемилостивейший Аллах указывает мне, что путь мой приближается к своему концу, и наверно надо  заняться на досуге описанием своего пути для потомков. Вот решу, эту загадку с чародеем Бероузом, и возьму в руки стило. Решено», - подумал старик, вновь возвращаясь к своим прожитым давно дням.
    
     Имам Мувафиг, руководитель «правоверной» школы в Рейе, не был правоверным, хоть очень искусно маскировался под него. Это открылось Хасану не сразу. Имам был исмаилитом.
     В 765 году шиитское движение раскололось. После смерти шестого имама, его титул по закону должен был наследовать его старший сын – Исмаил. Но, как это было заведено у суннитов, ярых врагов шиитов, с согласия якобы всей общины был избран младший. Верные Исмаилу шииты, назвавшие себя «исмаилитами», взбунтовались и ушли в Тунис, где основали свой халифат, названный в честь Фатимы – дочери Мухаммеда, вдовы имама Али, двоюродного брата и зятя Пророка. Фатимский халифат быстро набирал силу. В него все больше и больше стекалось сторонников. Да иначе и не могло быть. Справедливость и законность требований исмаилитов к решению династических вопросов была очевидна каждому. К тому же представители нового течения в своих проповедях призывали к всеобщей любви и равенству всех и каждого. Плюс в ход пошли мистика, сакральные тайны, восточная магия, что так было любимо простым народом.
     К 969 году халифат окреп и разросся настолько, что его многочисленная армия успешно вторглась в Египет и захватила страну. Тогда и был основан Каир, новая столица Египетского государства. Далее экспансия исмаилитов продолжилась на Сирию, Сицилию, Йемен, а также были захвачены священные для каждого мусульманина города Мекка и Медина. Сложилась интересная международная панорама. Исмаильский  халифат с центром в Каире лютой ненавистью ненавидел суннитский халифат с центром в Багдаде. Тот отвечал ему взаимностью. А шиитский халифат в Персии знать обеих не хотел. Сделать Персию исмаильской, была розовая мечта Каира. Тогда бы сунниты оказались между молотом и наковальней и были бы окончательно побеждены. Поэтому не смотря на затраты, на территории Персии стали организовываться учебные заведения, где под маской правоверных мусульман шиитского толка преподавали настоящие исмаилиты. Они сделали ставку на подрастающую молодежь. В принципе правильную ставку, но время распорядилось по иному. С востока пришли сельджуки и в течение небольшого времени захватили значительную часть Западной Азии. Они были правоверными, и равновесие нарушилось в пользу суннитов. Но это произошло потом, а пока Хасан ходил каждый день в школу и там его незаметно готовил к переходу в исмаильскую веру опытный, специально обученный для этого, имам.
     Ибн-Саббах рос тихим, учтивым и внимательным мальчиком. Так говорили все. Он был жаден до знаний. На Востоке любой ученый человек, не смотря на его принадлежность к тому или иному течению ислама, не смотря на его материальное положение, всегда пользовался уважением и почетом у всех слоев населения. Поэтому стать ученым в станах Азии было мечтой любого мусульманина. Но и требования к учению были столь высоки, что не каждому это было под силу. В этой борьбе за знания побеждал способнейший из всех. Именно к такой категории относился и Хасан.
     Да, ибн-Саббах был тихим, учтивым, внимательным. Но уже тогда под маской благочестия скрывался холодный и практичный ум восточного человека, которому не претит понятие чести и достоинства, но, который также знает, что для достижения цели все средства хороши. Важны не твои действия, важен результат. И если для победы необходимо погубить хоть одного  невинного, утопить в крови целый город, переступить черту, ведущую к клятвопреступлению, лжи, мздоимству и стяжательству, то все это воспринималось как вполне логичный и вполне одобряемый процесс. Но только в том случае, если цель бывает достигнута. «Слава победителям, горе пораженным!» По этой незыблемой формуле строилась жизнь, что протекала вокруг молодого Хасана, и он, как разумное дитя своего времени, впитывал в себя всё это и на этом строил своё отношение к действительности.
     Их было трое неразлучных друзей в школе имама Мувафига: Хасан ибн-Саббах, Омар Хайям, Низам-эль-Мульк. Им суждены были в истории значительные роли. Один станет родоначальником могущественного и таинственного ордена убийц. Второй – великим персидским поэтом. Третий – став визирем турецкого султана, который тогда правил в Персии, даст одному возможность получить такую пенсию, что тот сможет вести приятную и беззаботную жизнь в своем любимом Нишапуре и писать свои знаменитые рубаи, а другому - просто отдаст свою жизнь.
     Думая часто об этом, старик задавал себе все время один и тот же вопрос. «Кто же из нас троих стал по настоящему великим? Я – всю жизнь проведший в неистовой борьбе? Хайям – сочинивший сотни рубаи, что стали достойной жемчужиной персидской литературы? Или ты – Низам-эль-Мульк – своими делами обеспечивший восхождение и того и другого? Кого будут помнить потомки?» Он задавал себе эти вопросы и в тщетных поисках не находил на них ответов. По всему выходило, что не будь Низама, скорее всего не было бы  Омара Хайяма - поэта, да и его тоже не могло бы быть именно таким, каким он стал сейчас. А кто такой этот Низам-эль-Мульк? Сын простого крестьянина, ничем особым не проявивший себя в школе имама Мувафига, единственное достоинство которого, была воспитанная землей крестьянская сметка и бычье упорство в достижении поставленной цели. Они, все трое, как-то поклялись на крови, что тот, кто достигнет вершин благополучия во взрослой жизни, обязательно поможет в этом остальным.
     Первым этого добился именно Низам. После окончания школы, он в довольно короткий срок стал визирем султана Альп-Арслана по прозвищу Лев. В то время когда он, Хасан ибн-Саббах надрывал горло в философских и религиозных спорах, оттачивая своё ораторское мастерство, по указанию имама Мувафига, занимался у восточных магов изучением их великого мастерства, учил наизусть религиозные манускрипты и путешествовал по Среднему Востоку, набираясь мудрости. А Омар Хайям разрывался между государственной службой и своим любимым увлечением – женщинами, вином и поэзией. Низам стал крупным политическим деятелем, блистательным дипломатом, бесстрашным, умелым воителем и незаменимым хозяйственником. И именно он, без напоминания, первый вспомнил о клятве, данной в юности. Омар Хайям получил огромный пенсион и отбыл в Нишапур, что бы с головой окунуться в те страстные желания, что сжигали его душу. Да, светоч персидской поэзии; да, сверкающий бриллиант в короне персидских властелинов! Да! Тысячу раз – ДА!! Но кем бы он был без Низама, простого деревенского парня, и выбитого им у турецкого султана пенсиона?
     Пришло время, и Лев умер, на престол взошел Мелик-шах. Он был юн и неопытен, к тому же страдал манией величия и за чистую монету воспринимал любую лесть в свой адрес. Вот тут и появился Хасан, что напомнил Низаму о юношеской клятве. Ибн-Саббах уже тогда стал ярым поклонником исмаилитов и навсегда связал свою жизнь с ними. Нет, поступая на службу к султану, он не преследовал пока никаких политических целей. Проза жизни! Ему просто нужны были деньги. Бродяжническая жизнь полу-дервиша, полу-изгнанника, хоть и исмаилита, ему просто надоела. Он хотел достатка и роскоши. Хотел иметь дом, гарем, уважение, много вкусной еды и красивой одежды. Именно это подвигло его обратиться к своему школьному другу. Тот тепло встретил своего однокашника и рекомендовал султану. В конце концов, Хасан стал министром по казначейским делам.
     Впервые в своей жизни он оказался владельцем  огромного дома, больше похожего на дворец. После, усыпанной лепестками свежих роз, ванны, перед медным зеркалом работы дамасских мастеров, ибн-Саббах примерял новый парчовый халат для представления султану в новом качестве министра-казначея. Тогда, смотря на свою улыбку до ушей и блестящие от счастья глаза, он понял, что жизнь, наконец, удалась, и со всей этой роскошью нельзя сравнить никакие философские мудрствования  друзей его исмаилитов и все религиозные диспуты вместе взятые. К тому времени ему уже исполнилось более тридцати лет, и пора было подумать о спокойной семейной жизни. Предпосылки к решению этого вопроса наметились.
     На первых парах у Хасана все пошло хорошо. Он добросовестно относился к своим служебным обязанностям, был всегда приветлив и учтив. Султану нравилось встречаться с ним в саду и разговаривать с ним. Хорошо поставленная в философских диспутах речь ибн-Саббаха радовала его слух. Его  глубокие и обширные знания в религиозных, исторических и каббалистических вопросах, а также красочные описания его приключений во время скитаний по восточным государствам в поисках знаний, пробуждало интерес и любопытство юного султана. И поэтому потребность бесед с новым министром-казначеем с каждым днем возрастала в нем. Скоро Хасан понял, что Мелик-шаха интересуют не столько государственные дела, а то, как говорят о нем самом. Вот тут в ибн-Саббахе проснулся исмаилит. Потоки красноречия обрушились на бедного султана с такой силой, что тот опешил, впервые ощутив на себе всю мощь исмаилитского восприятия действительности, их понимание мира через магическую призму и фанатическую нетерпимость к другим течениям ислама. Но потом привык и стал, как любитель гашиша, требовать дозу все больше и больше.
     Слава Хасана при дворе росла. Подарки, деньги, почетные звания сыпались, как из рога изобилия. На выполнение служебных обязанностей просто не хватало времени. Сначала он попросил султана назначить себе заместителя по казначейским делам. Потом, уже без султана, назначил двоих сам. Все сходило ему с рук. Мелик-шах души не чаял в искусном льстеце. А Низам все более и более хмурился. В своих мемуарах он написал так: «В самых лестных выражениях я рекомендовал Хасана султану, и он стал министром. Но, как и его отец, Хасан оказался лжецом и корыстолюбцем. С удивительным лицемерием он выдавал себя за человека набожного, что никак не соответствовало истине. Вскоре он полностью околдовал шаха…»
     Опасность пришла к ибн-Саббаху со стороны его друга детства. Низам, как визирь, имел право неожиданно проверить любую службу в администрации султана, как в столице, так и на периферии. И он неожиданно проверил состояние дел в казначействе. Хасана в тот момент не было в городе, они с султаном развлекались на трехдневной охоте. Первые же результаты проверки повергли визиря в ужас. Такого беспорядка и запустения в отчетных делах он не видел никогда. Из документов явно было видно, что воровство и коррупция расцвели ярким цветом в казначействе, и от него, как опухоль при заражении крови, стали распространяться на другие службы. Самое страшное было то, что эту «болезнь» уже не возможно было лечить. Её можно было только безжалостно отсекать от пока еще здорового организма.
     Через два дня Низам–эль-Мульк испросил аудиенцию у возвратившегося с охоты султана и доложил ему о результатах негласной и неожиданной проверки. Тот был шокирован не на шутку. Вызвали Хасана. Тот стал оправдываться и обещать, все устранить в течение сорока дней, но те «горы» золотых монет, что исчезли из казны, пока он проводил время с султаном, всем было ясно за сорок дней не вернуть, даже если ибн-Саббах продаст всё своё имущество. Да и своего имущества у него не оказалось. Кроме подарков. Все остальное: дом, выезд, сад, бани – все было собственностью султана.
     Как не жаль, своего сладкоголосого певца, было Мелик-шаху, но пришлось быть твердым, перед глазами стояла большая груда исчезнувшего золота. По повелению султана Хасан ибн-Саббах лишался всех званий, расположения султана и отправлялся в ссылку.
     Разъяренный неудавшийся казначей скрылся в Исфахане. Там у своих друзей он и произнес свои знаменитые слова, что прозвучали как клятва и уже окончательно определили его дальнейшую судьбу: «Если бы только у меня было два верных помощника, всего лишь два, я бы свалил и этого турка, и этого крестьянина».
     Обидно было то, что сам Хасан для себя не взял из казны султана ни одного медного гроша. Он просто забыл о своих обязанностях, пустил все на самотек, отдавая всего себя, оказывается такому восхитительному делу, как словесное одурачивание представителя верховной власти. Да, что греха таить, именно при этом он испытывал истинное наслаждение.
     И вновь старик задавал себе вопросы и не находил на них ответа. Так, кто ты, Низам-эль-Мульк? Кто ты уже для меня? Ведь этот вопрос тогда можно было решить довольно просто. Провести дополнительный сбор податей, организовать военную операцию, наконец, заставить вернуть все золото зарвавшихся чиновников. Для этого совершенно не обязательно было на прямую докладывать султану и пугать его нежную и глупую душу. Почему ты поступил именно так, как поступил? Честь, совесть, благородство? А причем здесь твоя честь, Низам? Совесть не должна была тебя мучить, ведь ты сам не брал, как не брал и я? Благородство? А не истинное ли благородство спасти заблудшую душу, очистить её от скверны, принять её раскаянье и помочь встать на путь истинный?
     Аллах всемогущий учит нас: «Протяни руку упавшему, дабы встал вновь он». Почему ты поступил не как истинный мусульманин? Почему мы вообще поступаем не как истинные мусульмане, хотя заучиваем святое писание до дыр!?  Поступи ты тогда  по-другому, не было бы тех рек крови, что пролил я, встав на путь мщения и не имея сил остановиться. Не было бы 10 октября 1092 года, когда острый кинжал моего ассасина Бу Тахира Аррани пронзил твоё сердце. Так кто же из нас величественнее? Ты фактически «отец» всеми признанного поэта и всеми проклинаемого убийцы? Или я – отдавший приказ, убить отца этих двух людей? Ответь мне, Низам-эль-Мульк!?
     Но, как и всегда, в ответ на эти вопросы Хасан получал только гнетущее и холодное молчание.
     - Мой повелитель! – неожиданно громко кто-то произнес рядом с задремавшим стариком.
     - Что случилось? – встрепенулся тот.
     - Прибыл ожидаемый гость и просил безотлагательно встретиться с вами, - со страхом в голосе пролепетал склоненный до земли слуга, посланный с предупреждением от Главного Распорядителя и Секретаря.
     - Он что даже не хочет помыться с дороги? – слегка возмутился Хасан ибн-Саббах.
     - Он свеж, как только что расцветшая роза, мой господин. По нему и не скажешь, что он проделал столь долгий путь. Слуги говорят, что под ним пали четыре лошади и пять верблюдов, так он спешил к вам, мой повелитель.
     - Хорошо. Зажги треножники и передай Мустафе, что я жду нашего гостя тут.
     Слуга быстро зажег треножники и, не переставая кланяться, исчез. Хасан выглянул из шатра и позвал:
     - Джабраил! Подойди ко мне!
     Один из «федави» легкой походкой подошел к своему господину.
     - Слушаю и повинуюсь, - склонился он перед шатром.
     - Охрана не устала?
     - Нет, повелитель.
     - Сейчас начнется самое главное и еще есть время сменить вас на свежих бойцов.
     - Дай нам умереть за тебя и не позорь нас своим вниманием. Для нас нет выше счастья, отдать за тебя жизнь, мой повелитель.
     - Ладно, я тебя предупредил. Быть как никогда внимательными и готовыми ко всему. Ты меня понял?
     - Я все понял, мой повелитель!
     - Иди.
     Джабраил вскочил и, подняв над головой сжатый кулак, сигнал «усилить внимание», побежал к своему месту. Хасан с гордостью отметил, как разом подобрались, словно тигры перед прыжком, его личные телохранители, как они стали разминать свои конечности точечным массажем, как проверяли своё оружие, быстро без суеты, лишь одним, практически незаметным движением.
     «Ну что ж я готов, к встрече, уважаемый Бероуз, или как там тебя звать, Милости прошу!» - подумал старик, откидываясь на мягкие подушки и закрывая глаза.
     Несколько свободных минут до появления гостя у него было, и он решил их потратить с пользой. Полностью расслабился и заставил себя ни о чем не думать. Тонкая струйка песка в песочных часах не успела и на треть заполнить нижнюю стеклянную колбу, когда на площадке башни появился высокий человек в сером шерстяном плаще с остроконечным капюшоном, что закрывал верхнею половину его лица. Он плавной, полной достоинства походкой подошел к палатке, где возлежал на мягких пуховых подушках Хасан,  без раболепства, лишь отдавая дань уважения хозяину, что приютил его, поклонился и произнес глухим, но сильным голосом:
     - Высокочтимый имам Хасан ибн-Саббах! Да продлит твои годы всемилостивый Аллах! И да ниспошлет он тебе удачу во всех твоих делах и сократит бремя твоих забот настолько, насколько ты великий сокращаешь жизнь своих врагов. Я, гонимый и преследуемый всеми маг и чародей, что когда-то звался Бероуз, как пыль припадаю к твоим ногам, что стоят на дороге мудрости, и нижайше прошу принять меня под твою защиту и выслушать.
     С этими словами гость грациозно встал на одно колено и смиренно склонился в, совершенно не соответствующем первоначальному впечатлению от его полных внутреннего достоинства царственных движений, низком поклоне.
     Старик из-под опущенных век пристально наблюдал за своим гостем, сам внутренне напряженный, словно тетива тугого сирийского лука. Первое впечатление было расплывчатым и двояким. С одной стороны в пришельце чувствовалась огромная и какая-то не земная, древняя магическая сила, сила первозданная, осененная каким-то божественным изначальным светом. С другой – что-то темное, таинственное и грозное, словно туман, что по утрам окутывает и скрывает от взора  подножья горных вершин, когда их, покрытые вечным снегом, пики сверкают в первых лучах восходящего солнца. Оно, это что-то, клубилось, постоянно меняя свои очертания, где-то у подножья сверкающего божественного естества и не давало окинуть взором всю сущность  незнакомца. А самое главное было то, что перед имамом склонился  не дух, не дэв, не посланец божественных сил, а самый обычный из плоти и крови человек, с кровавыми мозолями от поводьев, царапинами и маленькими ранками на руках, что всегда получает путешественник, проделавший столь длительный путь.
     Его плащ был в двух местах  прожжен костром  стоянок, у которого он грелся холодными ночами и готовил пищу для поддержания сил. На подбородке, что был виден из-под капюшона, алел свежий порез от недавнего бритья. От незнакомца удушливо несло запахом верблюжьего пота, горьким дымом горящих  лепёшек помёта тягловых животных, что использовались для костра в местах, где было невозможно найти дерева. И еще, как не старался имам, напрягая все свои магические способности, он не смог найти даже проблеска скрытого в потаенном месте металла; ножа, кинжала, а также, монет, застёжек на одежде, ритуальных принадлежностей, амулетов. Лишь два  перстня на правой руке путника обращали на себя внимание своей необычной формой. Один чисто золотой с большой квадратной печаткой, другой серебряный с огромным карбункулом в когтистой, червленой оправе. Но, тем не менее, от того, кто назвался Бероузом, веяло угрозой, незначительной, на периферийном уровне, но все же УГРОЗОЙ. Хасан, как можно незаметно, проверил свой верный дамасский клинок, что всегда носил под халатом, подтянул ноги, чтобы иметь возможность сразу вскочить при малейшей опасности, и милостиво произнес:
     - Встань путник! У нас, по воле всемилостивейшего Аллаха, еще будет время поговорить о делах. А пока, сними свой бурнум, омой лицо и руки чистой, как слеза младенца, водой, надень приготовленный тебе халат для пира и раздели со мной эту скудную трапезу, - имам ударил в ладоши, и на площадке, словно из-под земли, появились слуги.
     Двое несли роскошный халат для пира, на зеленой парче которого, серебряной нитью были выведены невидимые для непосвященного в общем узоре каббалистические фигуры, что в своём сочетании должны были предотвратить применение магических способностей того, кто был облачен в этот халат. Еще двое принесли большой серебряный чан, полный родниковой воды, для умывания. А остальные слуги, с молчаливого разрешения Хасана, расторопно уставили столик различными яствами, что должны были утолить голод любого, кто проделал дальнею дорогу.
     Бероуз встал и скинул с себя плащ. Вот теперь ибн-Саббах мог разглядеть своего гостя как следует. Это был высокий, атлетически сложенный мужчина. Густые черные вьющиеся волосы, с седыми прядями на висках, красиво уложенные самой природой, величественной короной обрамляли его голову. Высокий лоб говорил о пытливом уме его обладателя, а резкие носогубные складки о его решительном и твердом характере. О том же говорил и твердый квадратный, слегка выдающийся вперед подбородок. Орлиный с горбинкой нос придавал всему лицу гордое, царственное выражение, а большие, широко расставленные темные глаза под густыми бровями, казалось, обладали способностью метать молнии в гневе и дарить благодатное тепло в любви.
     Хасана немного смутила одежда незнакомца. Она была незнакомого ему покроя, и он даже не мог придумать название некоторым её деталям. Что-то похожее на просторную рубашку из черного шелка, но с большим отложным воротником, широкими рукавами и узкими длинными манжетами, что плотно обхватывали запястье и заканчивались где-то на полпути к локтевому суставу. Отдаленно напоминающая котту, кожаная куртка, но без рукавов, тесно обхватывала богатырский торс Бероуза. Штаны были тоже кожаные, но сплошные, по всей длине, от бедра до стопы. Но больше всего ибн-Саббаха поразила обувь пришельца. Однозначно она напоминала сапоги, но подошва была толстая и не сплошная, а с высоким квадратным утолщением в районе пятки. Голенища доходили до колен и заканчивались полукруглыми щитками, что, видимо, служили для защиты коленного сустава.
      «Интересно, как он сможет сесть, так туго затянутый в кожу?» - подумал имам, усмехаясь в густую белоснежную бороду.
     Тем временем Бероуз закончил омовение и при помощи слуг облачился в предложенный ему халат для пира. При этом он, явно разглядев каббалистические знаки на халате,  одарил, сидящего в шатре Хасана, мимолетным  пристальным взглядом  и усмехнулся.
     В лицо имама словно ударила струя холодного обжигающего воздуха, настолько эта, подобная змеистому изгибу молнии усмешка, что на мгновение тронула полные и чувственные губы чужеземца, была ему знакома. Когда!? Где!? При каких обстоятельствах он мог видеть её? Мозг лихорадочно пытался отыскать ответ в самых потаенных закромах памяти, напрягаясь до боли в висках. Нет, не тогда! Нет, не там! Нет, не тот! Мгла воспоминаний не рассеивалась, вспышки более-менее запомнившихся событий, словно разноцветный калейдоскоп проносились перед внутренним взором Хасана, но нигде он не находил этот характерный изгиб красивых губ, что одновременно нес в себе холодное презрение, пренебрежительное покровительство и насмешливое одобрение твоего поступка. Но от этого уверенность в знакомстве с этим человеком не пропадала, а даже еще усиливалась. И это была не кратковременная встреча в толпе, это было не мимолетное не отягощающее тебя какими-то обязательствами знакомство, а что-то важное, определившее твою судьбу на продолжительное время, и давшее тебе что-то большое и светлое, но одновременно и озаботившее тебя чем-то роковым и обязательным в исполнении. Эти губы явно говорили с Хасаном. Говорили долго и убедительно, эти глаза пронзали его сердце и душу, эти руки прикасались к его лбу, снимая головную боль. Но когда, где, в какое время!? Имам с силой сжал кулаки, спрятанные в широких рукавах  халата. Нет! Не вспомнить! Трудно признаться, но память, что никогда не подводила его, сегодня еще раз напомнила о его возрасте, столь неожиданно и больно.
     - Садись чужеземец, - наконец справившись с собой, как можно ласково пригласил ибн-Саббах Бероуза, указывая рукой на место для гостя: - Вкуси эти дары природы, что преподнес нам сегодня всесильный и милосердный Аллах. А потом мы поговорим о твоем деле.
     Не смотря на сомнения старца, гость сел легко, скрестив ноги, и кожа его одеяния не лопнула, не заскрипела, а его конечности не свела жестокая судорога. Не требуя дополнительного приглашения, чужестранец сразу приступил к еде. Видимо странствия не прошли даром, и он давно не вкушал столь изысканной пищи.
     -  Твой путь явно был долог и труден, - произнес Хасан, наблюдая с какой жадностью, поглощает яства пришелец: - А пища в твоем путешествии была пресна и скудна.
     - Да, ты прав, дорогой Хасан ибн-Саббах. Мой путь был и долог, и опасен, а едой в основном служили ячменные лепешки и горсть фиников. Да продлятся твои благословенные годы, сегодня ты совершил чудо. Ты дал мне то, что я уже и не мечтал получить от всемилостивейшего Бога. Эта пища настолько вкусна и обильна, что во мне вновь просыпается уверенность в том, что в мире не все так плохо, как кажется на первый взгляд.
     - Смотри, дорогой гость, не нанеси вреда своему здоровью  обильной трапезой, если ты столь длительное время не мог питаться, как подобает.
     - Мне лестно твоё внимание, высокочтимый Хасан ибн-Саббах, и я благодарен тебе за него. Но прошу тебя, не беспокоится о моём  здоровье. Наша физиология немного разная, и то, что вредит вам, не может повредить мне. Точно так же, как этот макрокосм, столь искусно и хитро начертанный по твоему повелению, и эти магические знаки на халате, могут, возможно, лишить силы простого земного волшебника, или просто напугать его, но на меня не производят никакого влияния.
     - Ты говоришь загадками, дорогой чужеземец.
     - А, что есть «загадка», благороднейший из благородных? Не это ли то, что мы не понимаем, не знаем, не видим и не ощущаем? Но, не именно ли эта «загадка» дает нам тот неисчерпаемый заряд энергии в стремлении к познанию неведомого и способствует нашему продвижению вперед по дороге изучения этого мира? Так давай восславим эту «загадку», ведь получается, что именно она дает нам право жить и творить на этой земле! Но, что ты не понимаешь, не знаешь, не видишь и не ощущаешь сейчас, несравненный? Скажи, и я попробую тебе это объяснить.
     - Кто ты есть на самом деле, чужеземец? Настоящий Бероуз, как гласят хроники, ушел из этого мира почти 1250 лет тому назад и похоронен на острове Кос, что расположен в просторах Медитерраниума. То, что ты разгадал мои уловки и магические символы, говорит о хорошей подготовке тебя, как мага. Но почему на самом тебе нет ни одного талисмана или амулета, который подтверждал бы это? И какая связь между тобой и достопочтимым Абба-Схария бен Абраам-Яхи, который, в своём послании ко мне, очень убедительно просит меня оказать тебе внимание, понимание и помощь в том, что ты у меня попросишь? Вопросов много. Но это пока первые.
     Тот, кто назвал себя Бероузом, отложил в сторону аппетитный кусок жирной куропатки, тщательно вытер руки о положенное на колени холщевое полотенце и протянул свою правую к имаму.
     - Вот мои талисманы и амулеты, многоуважаемый имам! Этот серебряный перстень с бесценным карбункулом подарен мне великим царем Вавилона, сыном подобного солнцу Набопаласара, Навуходоносором, за то, что помог ему в строительстве укреплений его столицы. Этот золотой перстень с печаткой, когда-то принадлежал несравненному царю иудейскому Соломону и дан им мне  за дельные советы в управлении государством и за те богатейшие копи, что до сих пор сводят с ума своими сокровищами воспаленные жаждой наживы головы кладоискателей арабского мира. В этих перстнях нет ничего магического, но, тем не менее, они мне дороже любого самого сильного талисмана или амулета, так как напоминают о славных годах юности.
     Ты совершенно прав, вавилонский жрец храма бога Мардука, астролог, историк, великий пророк Бероуз умер, как говорят, примерно 1250 лет назад. Его школа астрологии на острове Кос была разграблена его же учениками, а из его статуи, что воздвигли благодарные афиняне своему знаменитому провидцу, был вырван золотой язык, что символизировал собой драгоценный дар прорицания. Хорошо еще то, что над могилой несчастного не надругались, но и то видимо потому, что никто не знал, где она находится. Да и узнать не могли по очень простой причине.  Могилы вавилонского жреца храма бога Мардука просто не существует.  Интересно, правда!
     Бероуз жил, творил, учил, предсказывал, после него остались даже кое-какие записи, а его могилы не существует. Так умер ли он? Может кто-то может засвидетельствовать его смерть, что произошла на его глазах? Таких тоже нет. Великий пророк просто исчез однажды. Не пришел на занятия в свою школу, его не нашли в его скромной хижине на берегу моря и по истечении месячного срока стали считать, что он отправился в тот далекий путь откуда нет возврата. То есть стали считать его умершим. Он мог утонуть, и его съели рыбы, его могли убить грабители и надежно спрятать его тело, его мог испепелить могущественный Зевс, особенно после последнего предсказания пророка о неминуемой гибели живых олимпийских богов. Так что причин умереть внезапно и без свидетелей у пророка было более чем достаточно. Вот поэтому все и пришли к решению, что великий маг Бероуз умер.
     - Так ты все же настаиваешь на том, что в настоящий момент являешься именно Бероузом? – немного строго, чем хотелось бы, сорвалось у Хасана.
     - Многоуважаемый Хасан ибн-Саббах! А ты, чья мудрость и прозорливость стали украшением всего исламского мира, до сих пор не нашел во мне ничего схожего с тем профессором Амиру Заррабом, что когда-то излечил тебя, семнадцатилетнего юношу, от черной оспы? А?
     - Амиру Зарраб!? – воскликнул пораженный имам, и мгновенно тот калейдоскоп воспоминаний, что продолжал крутиться в его голове, разбуженный знакомой усмешкой Бероуза, сложился в единую многоцветную картину его далекой юности.
    
     Черная оспа пришла в благословенный городок Райи внезапно, как дикое племя кочевников-грабителей из аравийской пустыни. Своим расцвеченным пурпурными пятнами крылом она задела и семейство Саббаха. Сначала умерли его старшая и младшая жены, Потом слегла мать Хасана и больше уже не встала со своей циновки. Отец и сын, убитые горем потерь, все же потаенно радовались тому, что мор миновал их, когда на груди старого Саббаха разгорелись зловещие пятна скорого конца, а сам Хасан от высокой температуры оказался на грани яви и бредовых видений. Видимо тогда и появился в их доме профессор Амира Зарраб.
     Первое, что увидел мальчик, придя в себя, было склоненное над ним лицо незнакомого мужчины, который заботливо поил его из глиняной чашки каким-то горьким и в тоже время очень приятным настоем. Видение было не четким, размытым от слабости, что владела еще юношей. Но пронзительные темные глаза, орлиный царственный нос с трепетными, четко очерченными крыльями ноздрей и властный, но в тоже время мягкой, дарующий любовь рот, казалось, навсегда врезались в память.
     «Ну, вот ты и очнулся будущий «карающий меч ислама». А значит все еще поправимо, и все не так плохо, как кажется», - с усмешкой на полных и красивых губах, чью красоту лишь оттеняла густая седая борода, произнес незнакомец, помогая мальчику вновь лечь на циновку.
     «Кто вы?» - с трудом спросил шепотом Хасан.
     « Я профессор Амиру Зарраб. Приехал из Каира познакомиться с тобой Хасан ибн-Саббах по просьбе твоего учителя, многоуважаемого имама Мувафига, который в своем письме ко мне очень высоко отзывался о твоей настойчивости в учении и стремлении познавать суть вещей. И как видишь, я прибыл во время. Еще бы немного и мир ислама потерял бы того, кто определен судьбой, что вершится при воздействии всемилостивого Аллаха нашего, как «карающий меч ислама», - задумчиво произнес профессор, поглаживая свою бороду.
     Еще плохо понимая значение слов незнакомца, мальчик прошептал, уже проваливаясь в темный колодец глубокого здорового сна:
     « А где отец?»
     « К сожалению, а может и к радости, он уже говорит с самим Аллахом. За рождение и воспитание такого сына ему уготована прекрасная жизнь в благоуханных садах нашего божественного повелителя, среди красивейших гурий, что будут выполнять любое его желание и услаждать своим пением его слух. Спи мой юный друг. Сон, это главное лекарство для тебя сейчас».
    
     - Да, ты очень похож на профессора Амиру Зарраба. Я узнал тебя. Но может, как и с Бероузом, ты вновь назвался чужим именем, ибо Амиру Зарраб пятнадцать лет тому назад принял мученическую смерть через распятие на площади казней в Багдаде, вместе с шестью своими последователями. За это визирь халифа Багдада Мирза абу- Баркан был зарублен одним из «святых творцов смерти». И об этом есть специальная запись под номером  24 в памятной таблице, что висит на стене «Дворца Скорби» в Аламуте. И это ты можешь увидеть сам.
     - Ты прав, ты как всегда прав, мудрейший из мудрых Хасан ибн-Саббах. Амиру Зарраб умер от удушья на кресте в Багдаде пятнадцать лет тому назад. Он не оставил после себя никого и ничего. Все его рукописи были сожжены там же в Багдаде, а его ученики, что были его единственной семьей, тоже были распяты вместе с ним. Поэтому я не могу знать тех подробностей ваших бесед, которые вы вели в городе Райи в дни твоего выздоровления. Как ты думаешь, я прав?
     - Ты мог втереться к Заррабу в доверие и все выведать у него еще до его казни.
     - И опять ты прав, многоуважаемый ибн-Саббах. Но Амиру Зарраб  до казни двадцать лет провел в зиндане Багдада со своими учениками. А тридцать пять лет тому назад ты был министром-казначеем султана Мелик-шаха и не представлял какого-то интереса для исламского мира. Наоборот ты хотел уйти от борьбы за чистоту ислама, тебе больше пришлась по душе жизнь в роскоши и почете при дворе персидских султанов, чем скитания в поисках истины и полная лишений судьба настоящего воина имама Исмаила. И это вопреки тем обещаниям и клятвам, что ты дал на  своём смертном ложе Амиру Заррабу…
     - Хорошо! В твоих доводах есть зерно правды. Так о чем мы говорили с Амиру Заррабом в дни моей болезни?
      Бероуз опять усмехнулся и размеренно стал рассказывать о событиях далекого прошлого. А перед глазами имама вновь стали разворачиваться картины его далекой юности.
    
     Хасан проснулся рано. Сознание уже не покидало его, но во всем теле ощущалась большая слабость. Она была такова, что стоило только на немного поднять голову, как в глазах начиналось мельтешение разноцветных пятен, в ушах появлялся звон, и к горлу подступала противная тошнота. Кожа страшно и нестерпимо чесалась, особенно в местах, где высыпали гроздья вишневых оспенных язв. Юноша инстинктивно хотел почесать беспокоящие места, но обнаружил, что на его руки надеты толстые кожаные мешки, стянутые на запястьях шелковыми шнурами и завязанные такими хитроумными узлами, что зубами их было не развязать.
     «Ты проснулся, мой мальчик. Сейчас я тебя покормлю», - в дверях его комнаты стоял вчерашний мужчина с большой миской в руках.
     «Уважаемый, прошу Вас, почешите меня. Нет сил, терпеть этот зуд», - прохрипел Хасан, извиваясь на своём ложе.
     «Ты же знаешь, этого допускать нельзя. Иначе всё наше лечение будет напрасным, и ты умрёшь», - строго сказал профессор, подходя к ложу ибн-Саббаха и садясь на коврик: - «Я покормлю тебя, а потом займусь твоим лечением. Надо будет немного потерпеть».
     Еда состояла из простой ячменной каши, слегка залитой козьим молоком и сдобренной какими-то душистыми травами. Хасан через силу заставлял себя есть.
     «Нам надо с тобой заставить работать твой желудок и печень как следует» - говорил Амиру Зарраб, ложку за ложкой отправляя в рот мальчика это не очень аппетитное кушанье: - «Человеческий организм, если его правильно настроить и соответственно обеспечить правильным питанием, сам может справиться с любой болезнью. У него множество степеней защиты. Так распорядилась сама природа и божественный дух всемилостивого Аллаха. Главнейшим внутренним органом в борьбе с недугами является печень. Это она вырабатывает любые противоядия для лечения всего нашего тела. Поэтому главное место в нашей пище сейчас занимает козье молока. Оно поможет твоей печени восстановить, прежде всего, себя саму, и усилит её работу по оздоровлению всего организма. Ячмень заставит работать желудок, что является вторым по значению после печени органом защиты организма. Он отберет у ячменя его энергетическую составляющую и передаст через кровь её всему твоему телу. А травки, что я добавил в кашу, дадут толчок работе почкам, что стоят на третьем месте, и эти природные фильтры твоего организма, наконец, займутся тем, чем они и предназначены заниматься. Они отфильтруют и выведут из него все те вредные вещества, которые способствуют дальнейшему развитию болезни. Вот видишь, как это с одной стороны просто, и как этой простоты не хватает многим людям, которые неправильным, но прекрасным по вкусовым качествам, питанием не помогают, а только вредят сами себе.
     Человек, дорогой Хасан, может жить и сто, и сто пятьдесят, и двести, и триста лет. Его строение уникально и совершенно, а силы заключенные в нем безграничны. Печень, желудок, почки отвечают за твою физическую сущность. Сердце – за духовную. Мозг осуществляет командное руководство органами чувств, копит и реализует опыт самой жизни. На основании чего он развивается, обогащается и совершенствуется. Ум есть у всех. Но, к сожалению, не всем дано им пользоваться по-настоящему и с пользой. Поэтому права пословица: «Сколько вложишь, столько получишь. Сколько создашь, стольким обогатишься. Сколько дашь, стольким дважды возрадуешься. Сколько предашь, столько дважды потеряешь». Вот и молодец, все съел».
     «Уважаемый Амиру Зарраб, я не могу терпеть этот зуд. Прошу Вас, помогите» - вновь взмолился шепотом Хасан.
     Профессор поставил на пол пустую чашку и молча посмотрел на юношу. Потом он взял в руки четки и все также молча стал перебирать их, читая молитвы про себя.
     «Неужели у Вас нет сердца!» - воскликнул ибн-Саббах., которому уже стало казаться, что его добровольный лекарь совершенно безразличен к тем мучениям, что он испытывает.
     «Сердце у меня есть и оно говорит мне, что ты еще не готов к принятию серьезных решений. Тобой безраздельно владеют неприятные ощущения, что испытывает твое тело. Это заполонило твой разум и не дает возможности логически мыслить. А логика это краеугольный камень, который предопределяет нашу судьбу, что в свою очередь прямо зависит от принимаемых нами решений».
     «Какое решение я должен принять? Говорите скорее и помогите мне», - Хасан уже не молил, он требовал помощи, хрипя поряженным болезнью горлом.
     «Скажи мне, мальчик! Ты хочешь жить, или умереть?» - Амиру низко наклонился над юношей и пристально вгляделся в его глаза: -  «Вот перед тобой две склянки. В одной мгновенный яд. Ты его выпиваешь и без каких либо неприятных ощущений оказываешься в садах Аллаха. В другой склянке - лечебная мазь. Она окажет оздоровительное действие на твои язвы и саму болезнь. И через пятнадцать дней, ты сможешь пойти снова в школу уважаемого имама Мувафига. Но для этого тебе придется научиться терпению и все свои силы собрать только для одного желания – стать здоровым. Полностью зуд удалить мы не сможем. Он будет мучить тебя днем и ночью. Он станет для тебя невыносимой пыткой, и ты должен будешь преодолеть его. Согласен ли ты на все это? Подумай и торопиться с ответом не надо. Сейчас ты должен взвесить все свои возможности и принять именно то решение, от которого уже не откажешься, не смотря ни на что».
      Зарраб  поставил склянки перед глазами Хасана прямо на глиняный пол  и вновь защелкал своими четками.
     Хасан смотрел на поставленные перед ним предметы в полной нерешительности. Видит всемилостивейший и всемогущий Аллах, он не знал что выбрать. Смерть страшила его, как любого живущего на этой земле, да к тому же такого молодого. Длительное лечение, связанное с предстоящими муками и неудобствами, тоже не особо прельщало. Но третьего выхода не было.
     «Почему же! Он есть!» - словно читая его мысли, громко сказал Амиру Зарраб: «Я забираю склянки, снимаю с твоих рук кожаные мешки и ухожу. Ухожу навсегда. Ты даешь волю обуреваемым тобой сейчас желаниям и через два дня умираешь либо от болезни, либо от большой потери крови, но это будет сопровождаться уже более страшными мучениями».
     И опять защелкали четки.
     «Уважаемый Амиру Зарраб!» - тихо прошептал, в конце концов, Хасан: «Я прошу простить меня за мою слабость. Я выбираю лечение и клянусь, что постараюсь перенести все, как это достойно мужчины».
     « Ты забыл добавить – «мужчины, верного седьмому имаму Исмаилу, ибо лишь он по первородству имеет право быть седьмым имамом, он и белее никто».
     «Да, я буду, достоин звания верного воина святого седьмого имама Исмаила, ибо лишь он по первородству может быть седьмым имамом, он и более никто!»
     «Хорошо! А теперь внимательно выслушай меня, мой мальчик. Тебе предопределено стать «карающим мечом ислама». Что это такое в действительности я не знаю. В чем это выразиться тоже. Может, ты будешь великим полководцем, может, ты станешь могучим халифом, может, от твоих проповедей в качестве имама поднимется весь мир мусульман на священную войну – джехат, за воцарение ислама во всем мире. Сказать трудно, потому что все теперь будет зависеть от тебя самого. Но «карающим мечом ислама» ты сможешь стать, лишь сохраняя верность нам – исмаилитам. Уйдешь в другое течение ислама, не станешь тем, кем тебе предопределено быть. Я послан к тебе в это время, видимо, чтобы спасти тебя от смерти. Но я спасаю не Хасана ибн-Саббаха! Я спасаю «карающий меч ислама»! Поэтому клянись мне именем Аллаха всемогущего, что ни при каких обстоятельствах не свернешь с единственно верной дороги приверженцев седьмого имама Исмаила».
     «Я клянусь именем Аллаха всемогущего, что ни при каких обстоятельствах не сверну с единственно верной дороги приверженцев седьмого имама Исмаила! Да будет так!»
     «И последнее. Я оказываю сейчас тебе, мой юный друг, ни с чем не сравнимую услугу, не зная чем, все это закончится. Ты же понимаешь, что черная оспа практически не поддается лечению. Я многим рискую. И, прежде всего самым дорогим для меня, своей репутацией. Поэтому хочу получить от тебя залог. Если лечение пройдет успешно, и я спасу тебя от этой страшной болезни. Поклянись мне милосердным Аллахом, что тоже рискнешь расстаться с самым дорогим для тебя, тогда, когда это потребуется для меня».
     Хасан на некоторое время задумался и внимательно присмотрелся к профессору. Тот сидел спокойно и все также перебирал четки. Нет, никакого подвоха не было заметно. Да и что есть самое дорогое для семнадцатилетнего юнца, кроме его собственной жизни. К тому же она, эта самая жизнь, сейчас была уже полностью в руках Амиру Зарраба. Поэтому, отбросив сомнения, он торжественно произнес:
     «Клянусь Аллахом милосердным, что в любое время и в любом месте созданного им для нас мира, по первой просьбе мудрейшего из мудрых Амиру Зарраба расстанусь с самым дорогим для себя в данный момент! И да покарает меня всемилостивейший, если я нарушу эту клятву!»
     «А теперь скрепим, данные тобой клятвы кровью».
     Зарраба вытащил из-за пояса острый нож, поставил рядом со склянками чистую глиняную миску и точными, быстрыми движениями нанес себе крестообразную рану на левой руке с её внешней стороны, точно по центру между запястьем и локтевым суставом. Хлынула кровь. Профессор наклонил руку над миской. Как только дно скрылось под алой кровью, он, отложив нож, зажал рану ладонью правой руки и, закрыв глаза, зашевелил губами в молитве или заклинании. Через короткое время кровь остановилась, а когда профессор вытер руку влажной тряпкой, на ней остался лишь крестообразный рубец.
     «Теперь твоя очередь. Не бойся, больно не будет»
     И в самом деле, больно не было. Лишь прикосновение лезвия ножа было холодным, словно вода, что бежит с тающего ледника на горе. Все повторилось, и также как и у Зарраба, после заклинания на руке Хасана остался беловатый крестообразный шрам. Потом смешанную кровь вылили в огонь очага, где она с шипением испарилась.
     «Вот теперь клятвы имеют свою силу, дорогой мой мальчик. Помни о них всегда. А сейчас я облегчу твои страдания».
     С этими словами Амиру Зарраб взял в руки склянку с лечебной мазью, предварительно спрятав с ядом, и стал медленно и аккуратно пальцем наносить эту мазь на вишневые оспенные язвы. Он наносил мазь на раны, а его губы змеились в усмешке, в которой было холодное презрение, пренебрежительное покровительство, насмешливое одобрение твоего поступка. Но тогда эта усмешка была для Хасана усмешкой Бога, так как с каждым прикосновением руки профессора, он ощущал блаженство избавления от нестерпимого и измотавшего его нервы зуда.
    
     Бероуз закончил свой рассказ и молча обнажил свою левую руку, коричневый загар которой, ровно по центру между запястьем и локтевым суставом, двумя белёсыми линиями перечеркивал крестообразный шрам.
     - Благородный имам, я не буду просить тебя показать свой. Знаю и так, он на положенном ему месте. Я пришел по следам твоей клятвы, несравненный «карающий меч ислама». И я счастлив, что не ошибся в тебе в то далекое, сожженное черной оспой лето.
     - Твои слова можно понимать так. Я оправдал возложенное на меня провидением предопределение.
     - В полной мере, мой дорогой и уважаемый Хасан ибн-Саббах. Ты даже представить не можешь, какое эхо в горных ущельях времен создадут твои деяния. Каким невероятным образом, дело, начатое тобой, повернется в ненавистном нами христианском мире. Ты не просто оправдал предопределение, ты во многом расширил его значение и из «карающего меча ислама» самостоятельно вывел новую формулировку «карающий меч мира»!
     - Так значит, я могу считать себя Великим, – неожиданно и для Бероуза, и для себя самого, тихо, с небольшим хрипом от волнения в голосе, проговорил Хасан.
     - Более чем! – улыбаясь, теперь во весь рот, открыто и радостно, провозгласил маг.
     - За подобную радостную весть я готов наградить тебя всем, чем пожелаешь, несравненный Амиру Зарраб. Проси богатства, и оно будет у твоих ног! Проси самых прекрасных женщин, и они будут в твоём гареме! Проси власти, и любой трон мира будет умолять тебя занять его! Проси почестей, и завтра ты проснешься самым знаменитым и почетным гражданином любого исламского государства в известном нам мире! Проси все! И я, не будь Хасаном ибн-Саббахом, сделаю это!
     - Многоуважаемый имам! Мне не нужны ни богатства, ни женщины, ни власть, ни почести. Все это у меня уже есть! Мне нужно то, в чем ты мне поклялся.
     - Но, клянусь Аллахом всемогущим, я просто не знаю, что есть такого дорогого у меня, кроме жизни, конечно, что могло бы заинтересовать тебя, мой дорогой Амиру Зарраб. Надеюсь это не она, мой несравненный друг?
     - Нет, твоя жизнь мне не нужна, мне нужен тот, кого ты назвал Тахиром и еще кое-что, но об этом немного позже, - просто сказал Бероуз, отправляя в рот крупную виноградину.
     - Тахир?!! – воскликнул изумленный Хасан.
     - Да, тот славянский мальчик, которого пленили хазары на берегах реки Волги и переправили в Тебриз, на невольничий рынок, восемь лет назад. Которого в Тебризе купил по твоему приказанию, Мусса. И, в настоящее время, он проходит седьмую ступень посвящения. Ты не стал настаивать на том, что бы он отрекся от религии своих предков и встал на путь ислама. Ты поступил мудро, достойнейший Хасан ибн-Саббах, разглядев на его левой лопатке печать Бога в виде равноконечного креста. Единственное, что ты сделал, это дал ему имя Тахир, в память о первом ассасине Бу Тахир Аррани, что своим кинжалом пресек жизнь ненавистного тебе, бывшего твоего близкого друга, визиря персидского султана несчастного Низама-эль-Мулька. Дав ему, имя верного служителя ислама, вы надеялись стереть в его памяти воспоминания о Родине. Но только покрыли золой тлеющие ярым огнем угли. Он помнит все. Он молится своим богам и поклоняется своей вере, а так как он обладает еще и некоторыми необычными способностями, о которых вы тоже уже знаете, то со временем будет представлять реальную угрозу всему твоему халифату. Я знаю, он дорог тебе. Но ради своего собственного спокойствия, и во исполнение данной мне клятвы, заклинаю, отдай мне его. Он мне нужнее, и я найду ему достойное применение.
     - Многоуважаемый Амиру Зарраб. Ты поставил меня в неловкое положение. В игре «Сто Забот» это положение называется «шах». Еще немного и тобой будет сказано последнее слово «мат». А это конец игры. Я не хочу этого и поэтому принимаю твою сторону. Никогда не любил проигрывать. Да, ты прав, Тахир дорог мне, дорог как сын. Тем более, что оба моих сына ведут не подобающий истинному мусульманину образ жизни. Надир погряз в пьянстве, а Мустафа усыпает свою дорогу трупами, не щадя никого. В мои планы входило, сделать из Тахира достойного приемника моего дела.
     - Неверный не может быть приемником святого дела. Не мне тебя учить азбуке, многоуважаемый Хасан ибн-Саббах. У тебя уже есть  достойные приемники. Приглядись к ним, это Кие Бузург-Умида и Абу-Али. Один уже сейчас духовный пастырь твоего дела, а другой великолепный администратор и отважный полководец.
     - Но что мне делать с моими сыновьями? Ведь начнется настоящая война за место имама, после того как я уйду.
     - Не мне давать советы мудрейшему. Но не Аллах ли учит нас языком Корана. «А кто не судит по тому, что низвел Аллах, то это – неверные». «Они поклонники идолов, презревшие правду; они отступники и кознодеи». «Избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте». Это ли не истина, изреченная устами бога. Ты, Хасан ибн-Саббах, всегда и всюду поступал так, как учил поступать нас сам Аллах устами Пророка своего Магомеда. Ты никогда и ни кому, в первую очередь себе, не давал скидок в этом деле. Святому делу может служить только святой! Так почему сейчас тебя заботят твои сыновья? Сорную траву выпалывают с поля, пока она не задушила весь урожай.
     - Я понял тебя Прорицатель. И спасибо тебе, - Хасан опустил голову и стал сосредоточенно пересчитывать изумрудные зерна четок. Такие мысли уже давно приходили ему в голову, просто Бероуз еще раз подтвердил правильность их истинного значения: - Хорошо! Забирай Тахира. Но если не секрет, зачем он тебе нужен?
     - Секретов от друзей у меня нет, тем более, что скоро мы снова встретимся с тобой на этом поприще. Многоуважаемый Хасан ибн-Саббах, до тебя, конечно, дошли слухи, что орды франков захватили Иерусалим и многие территории на Ближнем Востоке. Иудеи и мусульмане завоеваны огнем и мечом. А о настоящей резне, что устроили крестоносцы в святом городе, лучше не вспоминать. Грядет настоящая борьба за святые места. И я хочу принять в ней деятельное участие. У меня есть план взорвать это сообщество северных варваров изнутри. А для этого мне нужны верные и способные люди. Вот таким и является Тахир. Он по внешнему виду мало отличим от франка. Их языку я научу его сам. Тем более этот знак креста на левой лопатке. Франки благоговеют перед этим орудием ужасной казни. Имея доверенных людей в стане врагов легко узнать об их планах и спутать им карты. Разве я не прав?
     - Конечно, прав, достойнейший, Амиру Зарраб.
     - Вот с этого мы и начнем. Начнем сеять раздор в стане врагов, а в первую очередь семена раздора посеем на ниве присвоения кое-кем общехристианских святынь, что были найдены крестоносцами в Храме Соломона. Святое дело рушится, когда на сцену выходит личный интерес, воровство и стяжательство. Зависть к богатству соседа всегда приводила к гибели соседа, но никогда не приносила счастья тому, кто наложил руку на это богатство. Скажу по чести. Мы могли бы жить мирно. Мусульманская и христианская религия похожи, как сестры, по своим основным священным канонам. В них даже Великие Пророки, что Мухаммед, что Моисей, действуют одинаково и разговаривают с Богом на одни и те же  темы. Многому мы могли бы научиться у них, а они у нас. Но не мы подняли знамя войны, и поэтому победа должна быть за нами. Наша с тобой война, мудрейший Хасан ибн-Саббах, будет невидимой, а значит самой результативной. Мы уже сейчас объединяем с тобой наши силы, на начальном этапе. Потом это объединение расширится и станет приносить свои плоды. Но сейчас мне самому нужно на месте разобраться с обстановкой.
     - Хорошо! Я рад, что знамя Пророка вновь встанет в первых рядах атакующих воинов ислама. И рад тому, что ты и мне определил соответствующую роль в этом святом деле. Вместе и только вместе мы одолеем этих варваров. Я буду ждать от тебя вестей с нетерпением, мой дорогой Амиру Зарраб. Да, а почему ты назвал Низама несчастным? Он что получил то, что получил не по заслугам?
     - Так и быть открою тебе, драгоценный Хасан ибн-Саббах, небольшую тайну. После того как ты дал клятву в верность исмаилитам, мои люди не спускали с тебя глаз. Когда ты попал в министры-казначеи Мелик-шаха, мы поняли, какой опасности подвергается твоё основное предопределение. В ход было пущено все. Подкуп, сплетни, наговоры, ложь, «авторитетные» мнения, воровство казны и наветы. В конце концов, нам удалось настроить Низама против тебя.  Казну Мелик-шаха мои люди довели до такого состояния, что при проверке Низам уже с тобой не церемонился и совсем забыл, что у него перед глазами друг детства. Эта проверка была ему подсказана тоже одним из моих людей. И ты стал тем, кем и должен был стать – «Карающим Мечом Ислама». С одной сторону Низама по-человечески жаль. А, с другой стороны, кто заставлял его верить тому, что ему шептали на ухо? Почему не провел настоящее расследование? Ведь стоило ему допросить хоть одного вора, и истина всплыла бы на поверхность. Нет, он пошел по пути наименьшего сопротивления. Обвинил во всем тебя и отправил в изгнание. Он поверил больше ушам, а не сердцу, и получил за это сполна.
     - Так вот как было организовано все это дело!? – имам грозно свел брови, и его правая рука решительно скользнула под халат. «Федави» повинуясь условному знаку, что проскользнул в голосе их повелителя, в его движениях, тоже взялись за оружие и в мгновении ока оказались все шестеро за спиной Бероуза.
     - Не горячись, повелитель храбрейших из воинов. Поставь себя на мое место. Что бы делал ты, если бы распланированная годами игра «Сто Забот», в которой цена проигрыша, это быть или не быть исламу великой религией, стала давать сбои на самом ответственном этапе? Какие бы ты принял меры сам в этой ситуации? Какие бы «воины» или «башни» пошли бы в жертву лишь для того, чтобы выиграть сражение? К каким бы уловкам прибегнул ты сам, чтобы добиться победы? – спокойно и тихо произнес Бероуз.
     Рука имама медленно вернулась в прежнее положение. Она была пуста. «Верные» тоже быстро заняли свои, оставленные по одному им понятному сигналу, места.
     - Возможно, ты прав. Я устал. Скоро вечер и тебе тоже нужно отдохнуть. Когда ты собираешься в обратный путь?- усталым и потухшим голосом медленно произнес Хасан.
     - Я думаю дня два еще у тебя погостить, отдохнуть, поговорить с Тахиром и собраться в дорогу.
     - Особо не задерживайся. Нас ждут с тобой великие дела и мне нужны глаза и уши в стане наших врагов, - в голосе имама появились властные, стальные нотки. Он явно входил в предложенную ему игру и уже не в качестве равноправного партнера, а Верховного Повелителя: - А теперь ступай. Я хочу остаться один и совершить вечернею молитву во славу Аллаха.
     Бероуз, при последних словах Хасана, удивленно поднял брови, но потом успокоился, лишь вспыхнула улыбка - молния на его красивых губах. Вспыхнула и пропала.
     - Хорошо! Но завтра я могу надеяться на беседу с тобой мудрейший?
     - Мы все живем надеждой! – Хасан ибн-Саббах нетерпеливо махнул властно рукой, и Бероузу пришлось встать и, кланяясь, покинуть площадку башни.
     Когда маг скрылся из виду, имам тоже встал и, разминая затекшие от долгого сидения ноги, прошелся по периметру площадки.
     «Да, вот оказывается, как творится история. И мы пешки в этой игре «Сто Забот», которую разыгрывают, может и не Боги, но уж точно не люди. А ты Низам-эль-Мульк все же не так велик, как я себе тебя представлял. Прав Зарраб, что назвал тебя «несчастным». До изумления, прав! Ты верил ушам, а не сердцу, а это удел слабых и низких душ. Нет! Ты не можешь быть великим, если воля твоего сердца столь мала, что не может сильным толчком разорвать аорту своего хозяина, когда он поступает вопреки своей совести и чести. Твоя совесть и честь молчали, когда твоего друга смешивали с грязью и выставляли перед тобой законченным льстецом и мздоимцем. Значит, их у тебя и не было. И все твоё сочинение, что принесли мне мои верные люди, это попытка оправдать свое предательство друга и товарища детства. Обелить себя перед потомками. Нет! Низам-эль-Мульк ты не достоин звания великого человека еще и потому, что боишься посмотреть правде в глаза и в других ищешь причины своего низкого поведения. Мы люди любим высоту. С вершин далеко видно и воздух там чище. А, стараясь высоко взобраться, мы чаще всего теряем себя по дороге. А обрести своё естество в вышине, не дано никому. Вот и я! Да, меня называют великим. Я на вершине своей славы. Но велик ли я? Если мне сейчас приходится однозначно выбирать насильственную смерть для своих сыновей ради дальнейшего процветания богоугодного дела. «Поступок достойный поклонения», - скажут одни. «Будь ты проклят, детоубийца!» - скажут другие. Где истина? И есть ли она на этом свете? Что надо ставить на главное место при выборе пути и решения? Историческую необходимость, или боль в сердце? Что важнее, чистые руки или победа любой ценой? Жизнь это четки! За одним зерном всегда идет другое. И в жизни: за одним вопросом сразу возникает другой. И не смотря ни на что, придется быть ВЕЛИКИМ!»
     Ночь опустилась на горы. Хасан медленно подошел к своей тайной дверце в парапете башни. Щелкнула пружина, и непроглядная тьма запахом нагретого за день кирпича ударила ему в ноздри. Двести сорок ступеней ждали его. Спускаться, это конечно не подниматься, но сейчас впервые за свою долгую жизнь в стенах крепости, Хасан пожалел, что не взял с собой факел. Он шагнул в темноту. Первая ступенька, как будь-то с радостью, приняла его ногу, но впереди еще 239 ступеней.
И неизвестно на какой из них споткнется твоя нога.

«СПЕЦЫ»
Россия. Московская область. Деревня Каменка. Конец декабря 1998 года.

                Особой важности.
                Экземпляр единственный.
Докладная  записка.
     (Запись беседы между двумя неустановленными объектами, полученной в результате оперативного прослушивания квартиры № 108, дома № 93, по улице Пушкарской города  Москвы, 16 декабря 1998 года).
                Разрешение на оперативную разработку получено               
                от генерал-полковника Мохового Ю.И. (устно)
    
     Сигнал о начале движения на объекте поступил на операторский пульт  16 декабря 1998 года в 15 часов 24 минуты. Группа быстрого реагирования выехала на место в 15 часов 31 минута. Приступила к съёму данных в 16 часов 06 минут. Список участников операции прилагается. Объектам присвоены номера первый, второй.
    
Первый - … неизвестно, на какой из них споткнется твоя нога. Так вот и живешь в постоянном страхе предчувствия неминуемого падения в бездну.
(Звон расставляемой посуды)
Второй – Что-то я не замечал за тобой раньше философских изысков. Это что, приближающаяся старость, или излишне накопленная мудрость?
Первый – Скорее всего и первое, и второе, и третье.
Второй – А что третье?
Первый – Скорее всего то, что мы называем  «успехом», достигнутым в жизни.
Второй – Не понял, объясни!
Первый – А что тут объяснять. Вот тебе конкретный пример. Сегодня я добирался до этой точки городским транспортом, как и было условлено. Такое  со мной в последний раз происходило двадцать лет назад. И ты знаешь, мне было, до ужаса, страшно оказавшись в этой толпе, куда-то спешащих людей. Я все время ловил себя на мысли, что постоянно боюсь сделать что-то не так. Не так, как заведено в этом стаде, что окружало меня, и тем самым выдать то, что сам я к нему не принадлежу. А, следовательно, являюсь для него – чужаком. И определив это, оно набросится на меня и разорвет в клочья. В мечущейся туда – сюда толпе, мне постоянно было неуютно, тревожно, и предчувствие  опасности, словно «Дамоклов меч» висело надо мной. Оказывается это не одно и тоже, когда наблюдаешь толпы народа с гостевой трибуны Мавзолея во время праздничных демонстраций и оказаться в самой сердцевине этих толп. Вот тут-то и пришло ко мне аллегорическое сравнение моей жизни с подъемом по крутой лестнице. Сегодняшнее  состояние говорило о том, что забрался я уже довольно высоко и если доведется, не дай бог, конечно, падать мне придется на самый низ. То есть в эту самую толпу. И от этого стало еще страшнее. Да еще этот запах, запах перегара, немытых тел,  чего-то тухлого и кислого. Меня в вагоне метро так притиснули, что думал, просто задохнусь, к чертовой матери, от всего этого смрада. Нет, это ужасно, ужасно, ужасно.
Второй – Ну, чего ты, в самом деле, раскаркался, в конце концов. Даже если это произойдет, с твоим счетом в Швейцарском банке ты не упадешь на самый низ. Просто перейдешь из одного состояния в другое.
Первый – Ну, это ведь как карты разложатся, и как нас с тобой скидывать будут. Могут просто отправить в отставку, а могут и «заказать». Знаем мы уж больно много.
Второй – Вот поэтому и надо нам, наконец, принять предложение «Князя». А то крутимся одни, как белки в колесе. Ни тебе, ни страховки, ни защиты на государственном уровне, ни надежных путей отхода на всякий случай. Все одни и одни.
Первый – Пять лет тому назад, ты совсем не то говорил. Когда пошел первый взнос в «зелененьких», ты первый ни с кем делиться не захотел.
Второй – Так то было пять лет тому назад! И мы с тобой, начиная нашу комбинацию, даже представить себе не могли, какие деньжищи пойдут на наши счета уже с первой операции. Тут у любого мозги с ног на голову встанут. Но теперь, когда мы с тобой практически обеспечены, почему не подумать о достойном выходе из игры, без потерь и фактически оставаясь в том же общественном положении?
Первый – Ладно, поговорим и об этом. Ты, что все так и будешь бегать туда – сюда! Может, сядешь, наконец! На столе все уже есть, да и стресс мне снять давно уже пора.
Второй – Можно и сесть.
Первый – Но только не надолго!
(Смех, звук передвигаемой мебели и журчание разливаемого напитка).
Первый – Давай за успех нашего «предприятия».
Второй – Давай!
(Молчание – 5 минут)
Первый – Ну, что там у нас намечается по Ярославлю. Ведь ты за этим меня позвал?
Второй – Стоп! Еще по одной, а потом о деле.
Первый – Не много ли ты пить стал в последнее время?
Второй – Я как все. В отличие от тебя, я в этом человеческом стаде живу постоянно, и на работу в общественном транспорте езжу каждый день.
Первый – Ну, твои демократические наклонности всем известны. О них по управлению уже легенды хо…
Второй – Не нарушай того, что мы с тобой обговаривали в самом начале нашей деятельности.
Первый -  Но ты же заверил, что эта точка надежна…
Второй – В наше время полностью надежной может быть только могила, да и то, если успеть вовремя и мертвецы могут заговорить. Тем более что эта точка стоит на балансе нашей конторы.
Первый – Но надеюсь твоего отдела?
Второй – Обижаешь! В чужие джунгли я не хожу.
Первый – Тогда по второй.
(Помеха. 10 минут)
Второй - … следует то, что в ближайшем будущем откроется новый канал. Направление его будет нацелено не на Москву, а, скорее всего, на север, Питер, Петрозаводск, Архангельск, Мурманск.
Первый – Но это очень дорогое удовольствие и не очень перспективное.
Второй – Но в тоже время и не проторенная еще тропа.
Первый – Ты хочешь сказать, что эти умники хотят выйти из-под нас?
Второй – Скорее всего, так оно и есть. По крайней мере, контрольные ходки ими были осуществлены в трех направлениях: Питер, Москва, Петрозаводск.
Первый – Ну и кто есть кто?
Второй – Главной фигурой здесь выступает некто Самарин Леопольд Валерьевич. Вор в законе, глава фирмы «Сина», кличка «Улугбек».
Первый – Стой! Не тот ли это «Улугбек», что портил нам кровь в Узбекистане. И было это, дай бог память,  в 83-м году.
Второй – Тот самый. Но сейчас, после того, как отсидел, если не ошибаюсь, десять лет, остепенился, заматерел, и особых грешков за ним в последнее время не числилось. В 1991 году переехал на постоянное жительство в Россию, осел в Ярославле, открыл свою фирму. Сначала торговал ширпотребом, потом компьютерами, теперь еще занялся туристическим бизнесом. Приобрел два теплохода. Один среднего, другой класса «люкс». Причем туристическую фирму выделил своему дружку: Манатову Закиру Султановичу. Обособил, так сказать. При более глубоком анализе явно прослеживается прицел на возобновление той преступной деятельности, которой он занимался в далекие восьмидесятые.
Первый – Ты думаешь, что он хочет использовать экскурсионные теплоходы для доставки сырья?
Второй – А почему нет? К тому же, у него не только теплоходы есть, но и уже солидный парк комфортабельных пассажирских автобусов для дальних перевозок, и планы покрыть сетью туристических маршрутов всю Европу. И тут высвечивается  второй фигурант: Крапивин Эдуард Васильевич.
Первый – А это, что за «фрукт»?
Второй – Надо сказать, очень интересный «фрукт». Итак, Крапивин Эдуард Васильевич, родился в 1960 году в городе Вена, столице Австрии. Отец Кропивницкий Василий Евгеньевич, мать баронесса Матильда Зельдем-Амштатская. Имеет австрийское подданство. В 1985 году окончил Венский университет.  В 1986-м изъявил желание вернуться на родину своих предков и принять российское гражданство. В 1987-м получил на это разрешение. При оформлении российского паспорта просил изменить фамилию на «Крапивин», что тоже было сделано. Деньги решают все. Его мать, единственная наследница баронов Зельдем-Амштатских и входит, в первую десятку самых богатых дам Австрии. Владеет недвижимостью, текстильными предприятиями, тремя крупными отелями, небольшой судоверфью, что выпускает гоночные и прогулочные яхты, как река-море, так и море-океан. Но для нас самое главное, она является совладелицей с мужем знаменитой туристической фирмы «Золотой круг Света». Годовой доход этой семейки составляет около 50-ти миллионов американских долларов. Сюда не входит стоимость недвижимости, фамильные драгоценности и реликвии, а так же собрание живописи, что выставлено в одном из их фамильных замков. С 1834 года мужчины этой фамилии с честью несут звание рыцарей Тевтонского ордена, который был восстановлен австрийским императором Францем I. Но так как, на Матильде мужская линия баронов Зельдем-Амштатских прервалась, то рыцарем ордена стал её муж; Кропивницкий Василий Евгеньевич. Та же участь ждет и Эдуарда, если он хочет унаследовать богатства семьи.
Первый – Так, так. Становится все интереснее.
Второй – В 1988 году Эдуард Васильевич прибывает в Ярославль на постоянное место жительства. Открывает фирму «Мажор», которая занимается продажей текстильных изделий, изготовленных на предприятиях его маменьки, большой благотворительной деятельностью, а также оптовыми поставками комплектующих частей для компьютеров. Вот тут-то, в этом последнем, и пересеклись интересы «Улугбека» и Крапивина.  Самарин попытался завязать дружбу с Эдуардом, но видимо ничего не получилось. Только деловое партнерство. Тогда он сблизился с заместителем Крапивина, неким  Карташовым Альбертом Ивановичем, бывшим вором-карманником по кличке «Заморыш», давно ушедшим от дел и даже получившим юридическое образование. «Улугбеку» очень интересен Крапивин, прежде всего своими связями в Европе и туристической фирмой, что владеет его отец.
Первый – А что? Тот же Крапивин, тот же «Улугбек» нам, то есть «конторе», уже не интересны?
Второй – Ну, что, ты. Еще как, интересны. Сам … (помеха)… отдел…(помеха)… принял сразу… (помеха)… Генерал Дроздов получил распоряжение взять в разработку Эдуарда по схеме «Свой среди чужих», и этим в плотную занялся  Сережа Корнеев. Ты его должен помнить?
Первый – Конечно помню. Как же я могу его не помнить? Мне до сих пор по человечески жалко этого парня. Прекрасный оперативник. И чего он начальнику безопасности президента не понравился? Ума не приложу.
Второй – А помнишь…(помеха 5,5 минут)….
Первый - …..(помеха)… става, как есть подстава. Это ведь и так понятно. Я  тогда и сказал на коллегии прямо, но только по носу получил. Одним словом съели мужика.
Второй – Ладно, мы отвлеклись от нашего дела. Их дела пусть их делами и останутся. Нам с тобой надо как следует заняться «Улугбеком». Я предлагаю внедрение в окружение Самарина нашего человека, что бы знать о его планах и в нужный момент войти в игру. Кандидатуры мной рассмотрены и осталось только утвердить одну из них.
(Шелест бумаги)
Первый – Вот с этими я сразу не согласен. Этот мне просто не нравится, а у этого опыта маловато, да и в деле он себя еще не проявил. Этот хитер, как змей, и мне порой кажется «засланным казачком». А вот этот подойдет. И опыт есть и проверенный кадр. Ты ему, сколько хочешь дать?
Второй – Как всегда единовременно 15%.
Первый – Слушай, а не мало будет? Может, хватит жадничать? Это, все-таки, наш человек?
Второй – А ты сколько предлагаешь?
Первый – Ну. Пусть будет 30%.
Второй – По опыту первых взносов это около 100 тысяч долларов. Не круто ли?
Первый – Понимаешь, дружок, по тому, что творится наверху, нам с тобой всем этим осталось заниматься считанные дни. Скоро придется или сматывать удочки, или собирать вещи. И поэтому многое будет зависеть от этих вот, простых исполнителей, которые работают, как они думают, не на нас, а на идею. И от того, как мы сейчас с ними простимся, будет зависеть, что запоют они, когда узнают правду. А она всплывет, вот увидишь.
Второй – А твой «партизанский» резерв на что?
Первый – Ты моих «лесовиков» не тронь! Это мои подкормленные «пираньи» и их можно использовать только в том случае, когда уже ничего не поможет. А так для личного спокойствия заливать земельку кровью, я не намерен, и ты из головы выбрось.
Второй – Ладно. Проехали. 30% так 30%. Я не против этого.
Первый – Вот и хорошо. Значит, внедряем и ждем результатов. Что у нас еще на повестке дня?
Второй – «Князь».
Первый – Налей-ка мне сока.
Второй – Может еще по одной?
Первый – Нет, спасибо и тебе не советую. Вот придешь домой и пей, сколько хочешь. А здесь сейчас трезвые мозги нужны. Это ведь только в сериалах наш брат с «ментами» вместе с утра до вечера водку хлещет. Смотришь и удивляешься, а как же они в таком случае работать то могут? Как они с людьми то разговаривают со столь густым шлейфом? И вообще не понятно, толи это показ, как надо бороться с преступностью, толи это инструкторско-методические занятия по правилам употребления алкогольных напитков на рабочем месте? Пьяным, даже слабо, мозгам нечего делать в сыске! Так что и ты подожди, порадуй старика.
Второй – Да, я так, к слову.
Первый – Вот и хорошо. Так значит «Князь»! Ну и что он собой представляет?
Второй – Сразу признаюсь, все это была моя личная инициатива. Так сказать, инициатива, проявленная на интуитивном уровне. Так, что если я не прав, то не судите строго.
Первый – Говори, что натворил.
Второй – В начале осени прошлого года в курилке на втором этаже «конторы», вы же знаете, там собираются «болтуны», я случайно подслушал разговор двух из них. Из разговора выходило, что в Москву приехал Смагин Виктор Анатольевич,  на днях посетил нашего «Главного» и якобы получил от него документ, дающий ему неограниченные права. Больше конечно говорили не о нем, а о «джипах», на которых этот Смагин приехал. После посещения «босса», он выехал в Ярославль, на свою родину. Я вначале не придал этому значения, просто  пожалел, что не смог увидеть настоящую живую легенду нашего заведения, но потом некоторые события заставили меня заинтересоваться им.
     В Ярославле в то время шла бурная предвыборная компания по избранию членов Областной Думы. И одним из кандидатов был Крапивин Эдуард Васильевич. Отрабатывая наших фигурантов, мне приходилось внимательно следить за этими событиями. Все ярославские газеты каждый день были на моём столе. И вот в одной из них я обнаружил исторический очерк под названием «Ищи, кому это выгодно?», в котором говорилось о событиях 1902 года. Повествование велось на основании уголовного дела «Об убийстве мещанина Спицына Лавра Павловича». Расследование этого дела вел полицейский следователь Смагин Леонид Денисович. А статью написал Смагин Петр Владимирович. У меня от обилия этих Смагиных просто голова закружилась. Канва очерка была в том, что некий купец первой гильдии Кропивницкий  Семен Константинович, что держал практически весь город в своих руках, вознамерился прибрать себе бумажную мануфактуру «Спицын и сын», что славилась на всю Российскую Империю. В дело пошли поддельные векселя и, в конце концов, Спицын-отец застрелился, а Спицына-сына убили в пьяной драке. Одним словом, хороший сценарий для исторического детектива. Если бы не одно! Буквально на следующий день в левых газетах появляется материал, из которого вытекает, что баллотирующийся в Областную Думу Крапивин Эдуард Васильевич, не кто иной, как прямой родственник, то есть правнук этого купца, которого расстреляли чекисты за участие в белогвардейском мятеже Савинкова в 1918 году в городе Ярославле.
     Политическая звезда нашего Эдуарда закатилась, а я срочно выехал с «очередной проверкой»  в Ярославль. Интуиция подсказывала мне, что там не все так просто и надо ждать каких-то событий. И она меня не подвела. Наш заморский принц, видимо в приступе бешенства от неудачи, первым делом на корню скупил газету, что напечатала этот злополучный очерк. Потом с треском уволил журналиста, что его написал, то есть Смагина Петра Владимировича. И это бы еще ничего, это бы люди поняли. Но он при помощи «торпед» «Улугбека», который тоже видимо много потерял от этого разоблачения, создал вокруг несчастного самый настоящий вакуум. И если учитывать то, что все это изначально было делом рук нашего Сережи Корнеева, то операция по превращению Крапивина  в «своего среди чужих» близилась к завершению.
Первый – Узнаю Серегу! Осталось дождаться хода «торпед» и потом можно было упекать господина Крапивина  в  СИЗО. А там делать из него своего человека. Просто, грубо, но результативно. Тем более, что этот зарубежный хлыщ представления не имеет, что значит наше СИЗО. Давай дальше.
Второй – Но тут вмешался Смагин Виктор Анатольевич, и все пошло не так как было запланировано. На Петра Влад……(помеха 15 минут) …..
Первый – И что это был, в самом деле, эсэсовский кин….(помеха 5 минут)….   
Второй - ……. дел двух «жилеточников», похожих на «спецов» из службы безопасности президента. Они довольно вольготно чувствовали себя в хозяйстве Дроздова. Как  я понял, их приезд был, напрямую, связан с появлением старшего Смагина в Ярославле, и вели они его. Информации было крайне мало, лишь то, что мне по дружбе сообщил Сергей – наркотики «Улугбека» и связь с ними Карташова, кинжал, зомбирование. На первом этапе это было все. Тогда я решил немного пощупать самого Дроздова. Напросился в гости и там, после хорошей порции спиртного, кое-что получил. Мы рассматривали семейный альбом генерала и предавались воспоминаниям, как вдруг Дроздов побледнел, увидев фотографию моложавого офицера, времен Великой Отечественной войны. Он был снят на фоне, иссеченных пулями и осколками, Бранденбургских  ворот в Берлине. Я забеспокоился, что это с ним. А он твердит только: «Одно лицо. Одно лицо». Я спрашиваю: «Кто это?» Он отвечает: «Мамонт». Потом ступор прошел, и Дроздов мне поведал вот о чем. Эту свою военную фотографию Смагин старший подарил Михаилу Савельевичу в день своего ухода на пенсию. Так вот Петр Смагин точная копия своего дяди в те далекие годы. Просто самый настоящий близнец. Значит если зомбировали Игнатьева на образ, то вполне могли на образ того Виктора Смагина из далекого 1945 года, так как его теперешнего просто не видели. Зомбировали на «авось», в надежде лишь на случайную встречу этого офицера с «Мамонтом» в коридоре, в туалетной комнате, на улице, при возможной беседе с ним. И это была самая настоящая месть, для этого и использовался ритуальный эсэсовский кинжал, как напоминание о том, что убивают его за что-то совершенное во времена  второй Мировой войны. А Петр попался исполнителю просто случайно, из-за своего поразительного сходства с дядей. Видимо здорово кому-то насолил наш «Мамонт» в те годы.
    Когда я вернулся в Москву, то два дня не вылезал из архива. Личное дело Смагина Виктора Анатольевича оказалось под грифом «секретно», и «хранить вечно». На руки его не выдавали, поэтому работать с ним разрешили только в специальной комнате. Вот то, что мне удалось узнать, конечно, в очень сокращенном варианте.
     Итак. Смагин Виктор Анатольевич, родился в 1916 году. В 1934-м поступил на московские курсы ГУГБ. Проявил большие способности в языках. В конце 35-го года сдал экзамен на знание немецкого. Его язык был признан совершенным, с берлинским акцентом. К тому времени знал еще французский язык. Мог разговаривать. И самостоятельно изучал английский. Казалось, ему светит карьера нелегала, но на одном семинаре с ним повстречался Бокий Глеб Иванович, начальник Спецотдела ГУГБ. Глебу Ивановичу видимо понравился одаренный курсант, и после окончания курсов Виктор Анатольевич оказывается в Спецотделе ГУГБ. Летом 1937 года Глеба Ивановича Бокия арестовали за принадлежность к тайному обществу «Единое Трудовое Братство». А 15 ноября 1937 года расстреляли. Практически никто из сотрудников Спецотдела не избежал ареста. Был посажен в тюрьму ГУГБ и наш будущий «Мамонт». Через шесть месяцев его выпустили, но о карьере нелегала пришлось забыть. Его взял под свое крыло Сафронов Максим Игнатьевич, с ним Виктор Афанасьевич и встретил начало войны. С 41-го по 43-й побывал практически на всех фронтах. Принимал участие:
- в организации партизанских отрядов,
- в борьбе с парашютистами-диверсантами,
- лично обезвредил несколько немецких шпионов, действовавших в тылу наших войск,
- вместе с Сафоновым организовали диверсионную группу в составе 25-ти человек и с ней совершили за годы войны около тридцати рейдов по тылам противника.
     За исключительную дерзость, смелость и невероятную удачу (за все время действия, а это июль 42-го – февраль 45-го, невосполнимые потери в группе составили всего пять человек) они получили прозвище «Ночные Призраки»
     Славных дел у Смагина было много, много и наград: Два ордена Красного Знамени, орден  Красной Звезды, два ордена Великой Отечественной Войны III и II степени, медаль «За отвагу», польский Грюнвальдский Крест, ну и так далее.
     Меня заинтересовало вот что. В 1943 году, весной, он принимал  участие с группой в проведении операции «Зигфрид». Это была явно не рядовая операция. Обычно группа ходила в тыл противника на одну, от силы две недели, а тут почти два месяца. В личном деле это было упомянуто вскользь, а больше нигде никаких документов по этой операции я не нашел. На мой запрос в архиве ответили, что материалы до сих пор находятся под грифом «Особой Важности», и мне, как не имеющему допуска, выдать эти материалы не могут.
Первый – Да, я тоже слышал о такой операции, но подробностей и даже где она проводилась, не знаю. Однажды на сборах в академии, один лектор упомянул о ней, как об тщательно спланированной, но перегруженной средствами, техникой и людьми операции, что в конечном итоге и привело к нулевому результату.
Второй – Нам бы надо узнать о ней детально, потому что интуиция мне подсказывает, что это была не простая операция.
Первый – Единственно, что могу тебе посоветовать, поговори с Клязиным Павлом Леонидовичем. Если Смагин – живая легенда «конторы», то Клязин – живая энциклопедия всего управления. Он давно на пенсии, живет в деревне, разводит гусей. И о его существовании давно все забыли. Вот тебе его адрес, съезди, поговори.
Второй – Хорошо, сделаем. Эта операция еще интересна и тем, что после неё четко намечается специфичность использования «Ночных Призраков». Винница, Кёнигсберг, Краков и так далее. После освобождения Кракова группу расформировали, но сам Сафонов и Смагин с ним оказались в подчинении генерал-лейтенанта Арсентьева Игоря Петровича, который возглавлял Спецотдел при НКВД, что непосредственно занимался «Черным Орденом» Генриха Гиммлера и «Аненербе». С ним они и вошли в поверженный Берлин. С мая по октябрь 1945 года Смагин находится в Берлине. 10 октября на машину Смагина в районе города Котбус было совершено вооруженное нападение, в результате которого водитель погиб, а сам Смагин, видимо раненный, пропал. До 26 октября велись его поиски. Но результатов не дали. А 27 октября Смагин сам появился в комендатуре Берлина, живой и здоровый. В своём объяснении он подтвердил, что при нападении был ранен в плечо, отстреливаясь, ушел от погони, был найден немецким бюргером, который его вылечил, а после излечения на попутных машинах добрался до комендатуры. Посланные по указанному им адресу офицеры Особого Отдела эту версию полностью подтвердили. Немецкому бюргеру была выписана денежная премия за спасение советского офицера. Но после этого инцидента Виктора Анатольевича отправляют в Москву. Где он и продолжает свою службу, но уже в центральном аппарате НКВД. Работает в том же Спецотделе под руководством генерал-лейтенанта Арсентьева. В 1956 году поступает в нашу академию и заканчивает её в 1961-м. Остается в ней преподавателем. В 68-м пишет кандидатскую, а в 75-м защищает докторскую диссертацию. В 80-м уходит на пенсию. В этом же году уезжает из Москвы в город Костелов Брянской области. Там и поселяется на постоянное место жительства. Вот и все, что есть в нашем  личном деле на Смагина.
Первый – Из всего этого просматривается образ рядового советского пенсионера. Пусть и «доктора», но пенсионера. Откуда тогда взялись «джипы» и охрана?
Второй – Меня тоже это заинтересовало, и  удалось выяснить следующее. С 1988 года наш Виктор Анатольевич в, забытом богом, Костелове становится представителем трансатлантического концерна «EGO».
Первый – Идиотизм какой-то! Зачем международному концерну, не фирме, не акционерному сообществу, а целому концерну, захудалый Костелов!?
Второй – Это и во мне вызывает недоумение. Но пойдем дальше. «EGO», как фирма родилась во Франции в конце прошлого столетия. Её организовал некто Эрнест Дюваль, один из богатейших людей Европы. Она специализировалась в основном на выпуске фармацевтических средств. В десятые годы нашего века к этому добавилось: медицинское оборудование и строительство госпиталей, больниц, санаториев, медицинских пунктов, сначала в Европе, а начиная с 30-х годов уже по всему свету. С этого времени она и приобретает постепенно мировое значение. К 50 – 60-м годам сложилось такое положение, что «EGO» автоматически становится трансатлантическим концерном, причем практически независимым от правительств тех стран, на территориях которых находятся его предприятия. В политику концерн не вмешивается, 50% своих доходов вкладывает в развитие экономики государств, с кем заключил договор, обеспечивает практически бесплатное медицинское обслуживание малоимущих слоев. Одним словом сплошная благотворительность, что конечно очень нравится многим. В 1987 году концерном «EGO» был заключен договор с российским правительством.  Головное представительство «EGO» появляется в Санкт-Петербурге, а пять лет назад пущено в строй его первое предприятие на нашей территории. В Москве, в настоящий момент, работает  целый ряд торговых точек этого концерна и большая база готовой продукции. А вот его отделение в Костелове, возглавляемое уже знакомым нам Смагиным Виктором Анатольевичем, полная загадка. С юридической стороны все законно и правомерно, но с экономической и материальной, полный, как ты выразился, «идиотизм». Но он, этот «идиотизм», работает. Смагин построил там больницу на уровне европейских стандартов, создал базу фармацевтических средств, ведет интенсивную торговлю ими. Сейчас подобное отделение начал организовывать в Ярославле. Может Костелов, использовался «EGO», как своеобразный трамплин для дальнейшей  экспансии концерна на всю территорию России?
Первый – Вполне возможно.  Но почему именно Костелов, почему не сразу Ярославль, и почему восьмидесятилетний Смагин, они, что моложе не могли найти представителя своих интересов в России?
Второй – Вопросов очень много, но их станет еще больше, когда я коснусь «Князя».
Первый – Так давай, касайся, в конце концов!
Второй -   Касаюсь, касаюсь, не волнуйся. Встреча с этим человеком произошла у меня месяц назад, как раз тогда, когда я интенсивно занимался Смагиным, поэтому столь подробно и остановился на этом. По почте, на домашний адрес я получил письмо, в котором  очень просили о встрече для сообщения мне важных сведений по интересующим меня вопросам, и подписано оно было «Князь». Встреча состоялась. И на первых парах была похожа на банальный шантаж. «Князь», он так и представился, и просил себя так называть, довольно подробный рассказал о нашей с тобой деятельности, о грядущей смене власти и ожидаемых при этом переменах. В нашей с тобой жизни тем более. Картина была довольно мрачная. Я в начале еще хорохорился, а потом под его железной логикой просто понял, что, в конце концов, он прав, и как тут ни крути, именно это нас с тобой и ожидает, даже если мы успеем рвануть за границу, а, скорее всего, нам это не позволят. Тем более что о нашей тайной деятельности уже кое-кому известно, как сказал он. «Князь» же предложил следующее. Мы для него делаем конкретную работу, а он обеспечивает нам выезд за границу при любых обстоятельствах, сохранение наших счетов в швейцарских банках и плюс еще по пятьсот тысяч долларов за положительный результат.
Первый – Это что, вербовка…!?
Второй -  По характеру предложенной работы, не похоже, Хотя, если на все это грубо посмотреть, то самая настоящая.
Первый – Так в чем суть этой работы?
Второй – Первое – установить негласный контроль над деятельностью группы Смагина Виктора Анатольевича и узнать, что он ищет под Брянском и в Ярославле. Второе – найти  пятый «список» монаха Авеля, который находится, скорее всего, у младшего Смагина. Третье – дать ему хорошо законсервированного специалиста для решения одной проблемы за рубежом. Ты понимаешь, какого специалиста? Ему, эта работа будет оплачена так же, как и нам и на тех же условиях.
Первый – Постой! Постой! Что это за «Князь» такой, что ставит нам условия?! «Авторитет»? Новый «Вор в законе»? Представитель спецслужбы? И что он конкретно знает о нас? Какими доказательствами нашей деятельности обладает, а, следовательно, велика ли угроза с его стороны? Или это просто блеф и попытка взять нас на испуг?
Второй – Поверь мне, он знает всё в мельчайших подробностях. Причем в таких подробностях, что, просто невероятно, как он об этом узнал. «Князь», в подтверждении своих слов, выложил передо мной пакет копий документов уличающих нас с тобой в той деятельности, которой мы занимаемся уже пятый год, фотографии, где мы встречаемся при расчетах с нашими фигурантами, дал послушать записи наших бесед с ними. В общем, обложил нас со всех сторон. Причем никаких угроз с его стороны типа: «Если вы не согласитесь, то этот материал пойдет в те руки, которые с удовольствием сотрут вас в порошок», не было. Он просто доказывал, что все-все знает. И еще! В процессе разговора у меня сложилось мнение о нем, как о могущественном и обладающем невероятной властью человеке, а может и не человеке вовсе.
Первый – Вот только мистики нам еще и не хватало!
Второй – Хочешь ты этого или нет, но тебе придется поверить мне. Тем более, что прекрасно знаешь меня, как законченного реалиста и прожженного атеиста, который не верит ни в бога, ни в черта. Мы встречались с «Князем» в «Праге». Ресторан был полон, и мы сидели не в закрытом кабинете, а в самом центре центрального зала. Разговор наш велся иногда на довольно, повышенных тонах. И я часто ловил себя на том, что окружающие волей неволей должны были обращать на нас внимание. Но этого не было! Сколько я не скашивал глаза на соседей, сколько раз пугливо не оборачивался, все вокруг были заняты исключительно сами собой, и до нас и нашей беседы никому не было никакого дела. Складывалось впечатление, что нас просто нет в этом зале! А «Князь», заметив мои пугливые взгляды на окружающих, просто сказал, что нас никто не побеспокоит и никто не услышит, поэтому не стоит так пугаться.
Первый – Да, кто он такой, в конце концов!?
Второй – Не знаю, но то, что этот человек обладает невероятной властью и стоит над любым государством, над любым правительством, над любой спецслужбой, это я понял точно, и поэтому меня вполне удовлетворил его ответ на вопрос: «Кто он такой?», который, как и ты, мне, я задал ему.
Первый – Ну, и что он тебе ответил?
Второй – «Правдивый ответ на этот вопрос принесет вам только лишнею головную боль. Лживый ответ – затруднит наши взаимоотношения, поэтому предлагаю остановиться на библейском изречении: «Азм есть тот, кто я есмь», что переводится «Я есть сущий», а  в просторечии: «А твоё, какое дело».
Первый – Слушай, ты к чему это все вывел!? Черт тебя возьми! Ты хочешь представить этого «Князя» живым богом! И тебе он явился в человеческом обличии?! Моисею в виде огненного куста, а тебе в образе вполне живого человека?! Ты что!? За кого меня принимаешь!?
Второй – Успокойся! Прошу тебя.
Первый – Да как тут успок….(помеха – 5 минут)
Первый - ….. убедительны, я тут не спорю. Но, в остальном вопросе, чертовщина какая-то.
Второй – В этом я с тобой согласен. Как есть чертовщина. Но ведь и документы, и фотографии, и записи разговоров – материальны! И тут я даю тебе голову на отсечение, что все так и было. Да, вот посмотри! Я забыл. Он дал мне несколько фотографий специально для тебя, словно знал, что ты не особо мне поверишь.
(Молчание – 1 минута. Звук  перебираемой бумаги)
Первый – Фантастика! И как это можно было снять так, чтобы мы не заметили. Все переговоры велись в закрытых помещениях, а в точке, с которой сделаны снимки, если конечно не ошибаюсь, была просто голая стена.
Второй – В принципе это при теперешней технике труда не составляет. Но ты обрати внимание. Снимать нас начали с самого начала. Мы еще не решили играть в эти игры, даже не думали о них, а нас уже снимали!
Первый – Значит, уже тогда готовили материал к теперешнему разговору.
Второй - И дали нам безнаказанно действовать пять лет!? Да на нашем разоблачении можно было сделать не одну карьеру за это время.
Первый – Ты прав, на спецслужбы это не похоже.
Второй – На криминальную структуру тоже. Кто из «крутых» стал бы со спокойствием смотреть, как такие деньжищи уплывают прямо из под носа. Нас, в конце концов, просто бы заказали, и дело с концом.
Первый – Ладно! Голова уже болит от всего этого. Опиши-ка мне этого «Князя».
Второй – Высок, атлетически сложен. Густые черные вьющиеся волосы, на висках седина. Лицо вытянутое. Лоб высокий. Глаза темные широко расставленные, брови густые, ресницы длинные. Нос тонкий орлиный, с горбинкой у самой переносицы. Губы полные. Верхняя губа, характерный четко очерченный «лук Амура». Резкие и глубокие носогубные складки. Подбородок твердый, квадратный, слегка выдающийся вперед. Взгляд прямой, насмешливый и доброжелательный одновременно. Он со мной словно с дитём неразумным говорил, чем очень смущал и в тоже время подбадривал. Голос бархатистый, глубокий и тихий, но в тоже время любое его слово слышно четко. Произношение идеальное, хотя славянином его не назовешь. Скорее, что-то восточное было во всем его облике. Но тоже какое-то расплывчатое, не четкое. От всех понемногу, и от арабов, и от индусов, и от евреев, и от персов, и от египтян. То есть, определить национальность было невозможно, как и возраст. По всему внешнему виду – лет 45-50, по взгляду – 70-80, по фигуре – 25-30. И еще! На правой руке два перстня. Я такие перстни только как-то в Эрмитаже видел. В залах, посвященных  древнейшей истории. Ну, там Египет, Вавилон, скифы и так далее. Один золотой, точно золотой, тяжелый, толстый и с квадратной печаткой. Другой перстень серебряный с камнем. Кажется, с рубином. Камень размером с голубиное яйцо, овальный, граненный по старинной методике, заключенный в червленую оправу в виде четырех когтистых лап, которые, если их соединить, представляют собой крест с перекрестьем точно в центре камня. Был одет в строгий, серый с искрой,  по всему  очень дорогой, костюм, белоснежную рубашку и в тон костюма галстук. Вот в принципе и все.
Первый – Какие гарантии он тебе дал?
Второй – Гарантии? Не знаю даже как это сказать? Понимаешь, он просто сказал следующее. У нас с тобой есть всего один год. Новое тысячелетие Россия будет встречать с кардинальной сменой власти. Без серьезных последствий останется лишь команда старого президента. Все же остальные пойдут под топор. Мы с тобой как раз и есть, те остальные, то есть входим в их число. Срок – до августа, следующего года. Как я его понял, до этого времени нас трогать не будут. Начиная с сентября, его возможности в нашем деле начнут уменьшаться и к декабрю, сойдут на «нет». Если же мы успеем, он открывает для нас свой восточный коридор и спокойно переправляет в любую из стран востока, по нашему выбору, с надежными документами. Конечно с семьями. Наши счета, вместе с обещанной суммой переводятся по его указанию в банк этой страны, и там мы получаем, так сказать, полный расчет. Ну а дальше? Это уж от фантазии каждого из нас будет зависеть. На время переброски он обеспечивает нас надежной охраной и юридически подготовленными людьми, которые знакомы с обычаями и законами востока, а также будут служить нам переводчиками. Все вопросы, связанные с визами, переездом, первоначальным размещением, а также созданием вполне законной легенды выезда, он берет на себя и заверяет, что все будет сделано по высшему разряду.
Первый – А если мы не успеем к августу?
Второй – Тогда у нас еще есть два месяца, но полной гарантии он не дает. Начиная с ноября, гарантии нет вообще.
Первый – Хорошо, мы отказались. Что тогда?
Второй – Тогда, как личности мы существуем до февраля нового тысячелетия. Потом нас ловят с поличным. Громкое, на всю страну, дело, и суд, который определит нам довольно большие сроки заключения. Я уже не говорю о полной конфискации имущества и заморозке банковских счетов.
Первый – А если мы рванем за рубеж сейчас, по нашим каналам?
Второй – Этот вопрос мы тоже обсуждали. По его мнению, нам не дадут выехать даже из Москвы. И в этом он не будет принимать никакого участия. Стоит нам лишь намекнуть на возможное бегство, только намекнуть, карающая машина мгновенно включится. А что это такое, ты знаешь.
Первый – Да! Попали!
Второй – Так что будем делать?
Первый – А у нас есть выбор?
Второй – Тогда посмотри кандидатуры на работу из тех, кого мы держим в «законсервированном» состоянии
(Шелест бумаги)
Первый – Я так понял, что по списку они размещены по порядку заданий?
Второй – Совершенно верно.
Первый – А галочками отмечены те, кого ты сам предлагаешь?
Второй – И опять в десятку.
Первый – Ну что ж я согласен. Жалко только «Вепря».
Второй – Нам он все равно при любом раскладе уже не потребуется.
Первый – Так, а зачем мы тогда будем возиться с «Улугбеком»?
Второй – Это еще одно условие «Князя». Мы должны обеспечить переброску в Европу хотя бы одной партии товара «Улугбека». Больше не надо.
Первый – Хорошо. Принимаем в работу. Да, а что это за пятый «список» монаха Авеля?
Второй – Да был один пророк еще в царские времена. Он якобы написал пять книг с предсказаниями, которые с невероятной точностью сбывались. Три книги были посвящены 18 и 19 веку, четвертая – 20-му, а пятая якобы 21-му. Так вот  «Князю» стало известно, что пятая книга находится в семье Смагиных, в Ярославле. И он очень хочет её заиметь себе.
Первый – Ой! Не нравится мне эта возня, ой, не нравится!
Второй – А что прикажите делать?
Первый – Ты только до крови ничего не доводи. Хорошо?
Второй – Не волнуйся, мне самому она не особо и нужна.
Первый – Ну все. Давай прощаться. Эх, и испортил ты мне настроение. Эх, и испортил.
Второй – При нашей с тобой работе все равно это должно было, когда-то случиться. Разве я не прав?
Первый – Да прав! Прав! Но только от этого мне не легче. Ну, все. Я пошел. Держи меня в курсе событий.
Второй – Слушаюсь и повинуюсь.
Первый – Он еще шутит! Черт тебя возьми!
(На этом снятие разговора закончено)

Резолюция.
Материалы оперативного прослушивания уничтожить.
Участников операции подвергнуть психотронному воздействию по программе «Ложная память».
Точку стерилизовать и удалить из списка «В».
Генерал-полковник Моховой Ю.И. (подпись)

     Седой мужчина, закончив читать документ, бросил его в огонь камина и зябко запахнул полы вишневого домашнего халата. Пламя жадно приняло на свои ладони бумажные листки и в течение нескольких секунд превратило их в черно-серый пепел. Мужчина устало откинулся в кресле и закрыл глаза.
     - Что скажете на все это, мэтр? – завозился в соседнем кресле другой мужчина и в мягком свете низкого торшера сверкнул генеральский погон.
     - Так, что сказать, дорогой Юра. Практически вся тематика из времен давно ушедших и практически невозвратимых, - голос его соседа был больше похож на хрип тяжело больного человека: - И честно хочу спросить, зачем ты все это дал мне прочитать?
     - Меня интересует несколько вопросов, уважаемый Павел Леонидович. Во-первых, что это за операция «Зигфрид»? Во-вторых, кто это «монах Авель» и есть ли на него у нас документы? В-третьих, кто такой «Князь» и не проходил ли он по нашему ведомству в прошлом? И, в-четвертых, как со всем этим связан Смагин Виктор Анатольевич?
     - Что ж, отвечу что смогу. Операция «Зигфрид» - это одна из особо засекреченных операций, проводившихся в годы Великой Отечественной Войны. Её выполнением контролировал сам «хозяин». В 1943 году, кажется, в феврале месяце от нашей агентуры в Берлине поступило сообщение, что Гитлер отдал распоряжение Генриху Гиммлеру доставить в ставку фельдмаршала Клюге, какой-то очень сильный артефакт, который должен был помочь тому в грядущем наступлении. Адольф просто спал и видел, взять реванш за Сталинград. А так как он был невероятным мистиком, нет, не сумасшедшим, а именно мистиком, то это решение было вполне в его духе. Чего греха таить! И мы икону Пресвятой Казанской Богоматери по фронтам возили. Вообще эта война была войной еще и мистической. Вспомни еще, Юра, что началась она, после того как мы вскрыли могилу Тамерлана. То-то и оно.
     Так вот этот артефакт отправили в ставку фельдмаршала Клюге, что располагалась в Брянске, на личном бронепоезде Гиммлера, что звался «Зигфрид». Поэтому так и назвали операцию. Были задействованы огромные силы и средства. «Хозяину» во что бы то ни стало, нужен был этот артефакт. Партизаны рвали железку с таким расчетом, чтобы загнать этот бронепоезд в ловушку, устроенную ему «Ночными Призраками» Сафонова. Больше никому не поручили проводить эту операцию, только им. В общем, ребята погорели на этом деле. Бронепоезд они взяли. Правда положили троих своих парней и два взвода «Т-34», но взяли. Только вот никакого артефакта не нашли. Тогда было принято решение, взорвать его к черту, ведь все это происходило в тылу у немцев, и партизанская бригада, стянутая к месту событий, еле сдерживала натиск двух отборных полков Клюге, что тот послал на выручку бронепоезду. Так что взорвали его очень качественно, и сами на оставшихся танках вырвались к своим. Ребятам за такую дерзость можно было бы и ордена дать, а их на Лубянку, в подвал и на допросную карусель. Один с ума сошел, это я точно знаю. Уж больно «хозяин» был взбешен неудачей. И лишь после Курской Дуги их освободили. Не сработал артефакт, не помог ни Клюге, ни Манштейну, ни Боку. Значит, либо уничтожили, либо не был он столь могущественным, как казался, а может до сих пор не нашел своего хозяина. Возможно, именно его и ищет Витя Смагин в брянских лесах. Костелов ведь недалеко от того места, где бронепоезд брали, расположен.
     Насчет монаха Авеля ничего не скажу, практически не занимался никогда такой тематикой. Одно знаю. Весной 1914 года в Генеральный Штаб Российской Императорской Армии из Австрии пришло письмо, подписанное странно «Цезарь русской правды». В нем буквально по дням было расписано начало первой Мировой Войны и кратко давались её результаты, в том числе и отречение Николая II и революция 1917 года. Но это письмо положили под сукно, а когда вспомнили о нем, его и след простыл. Сохранилась лишь небольшая запись о нем в дневнике Ратаева Леонида Александровича, начальника отдела тайных обществ, при департаменте полиции. Ходил слух, что это письмо отправил тот, кто знаком был с четвертым списком монаха Авеля. Но самих списков так и не видел никто. Да я особо и не верю во все это, хоть и пришлось много на своем веку повидать. Могу к этому добавить только одно. С 1941 года, с августа месяца, вновь стал функционировать, разгромленный в 37-м  Специальный отдел НКВД под руководством тогда еще полковника Арсентьева Игоря Петровича. Он как раз и стал заниматься разными религиозными, мистическими, оккультными вопросами и вплотную вел разработки по «Черному Ордену» Гиммлера и его зловещей «Аненербы». Помню вопросами пророков и предсказаний в этом отделе занимались двое: Галина Баранова и Слава Прокофьев. Про Славу ничего не знаю. После войны еще встречались, а с 60-х он как-то выпал совсем из поля зрения. А вот Галку встретил недавно в нашем райцентре. Она тоже давно на пенсии, но сохранилась неплохо. Живет в Пушкино. В моей записной книжке её адрес есть, адрес и телефон. Так записал на всякий случай. На, посмотри. Может она про этого Авеля что-то знает? В принципе им они должны были заинтересоваться в первую очередь. Ведь судя по записям Ратаева в этих  «списках» Авеля была заложена довольно интересная информация. И если они существовали на самом деле, то ход войны в них вполне мог быть описан так же, как и первой империалистической, а это, сам посуди, довольно мощный козырь при определении правомочности существования самого спецотдела. Поэтому должны они были это дело копать, должны и точка. А я сам, еще раз повторюсь, хоть и любил всю эту мистику, но в то время ей не особо интересовался. Да просто, действительность была настолько тревожно и страшна, что как говорится: «Только мистики и не хватало для полного клинического диагноза на наличие шизофрении».
     - А «Князь»? «Князь» вам  встречался, Павел Леонидович? – произнес генерал, быстро переписывая адрес Барановой в записную книжку своего сотового телефона.
      - Как же встречался и не один раз. Ну конечно не лично. Нет, конечно. Но слышал и находил его следы в прошлом я неоднократно. Тут все дело в перстнях, мой дорогой Юра. Впервые столкнулся я с ним еще, будучи гимназистом. Мой отец, вместе с Александром Блоком участвовал в расследовании убийства и подрывной деятельности гражданина Распутина Григория Ефимовича, поэтому все вечера за общим обеденным столом в то время были посвящены у нас этому делу. И вот однажды отец поведал нам следующее. Еще в конце прошлого века посещал Гришку странный «Князь». И было у этого князя  два старинных перстня. Один золотой с печаткой, а другой серебренный с кровавым рубином с голубиное яйцо. Почему-то все именно это в первую очередь замечают. После этих встреч Григорий Ефимович и стал «божьим» человеком. По воспоминаниям современников перед совещанием в Филях фельдмаршал Кутузов тоже имел встречу с  «князем», на правой руке которого были подобные перстни. Не забудь, Юра, и то, что Кутузов Михаил Илларионович был масоном очень высокого ранга. Павел I встречался с ним после произведения в Великие Гроссмейстеры Мальтийского Ордена. Адольф Гитлер в письме сестре отмечает знакомство с неким очень интересным человеком, имеющим на руках знаки вселенской власти. А далее следует очень подробное описание этих перстней. Это письмо написано им в Вене в 1910 году. Если дальше углубиться в историю то думаю, эти перстни всплывут не раз.
     И причем заметь, они появляются именно в те моменты, которые мы потом начинаем звать «ключевыми». То есть в моменты, когда начинается твориться история по какому-то словно ранее задуманному сценарию. И вот, опять «Князь» и опять эти перстни. Словно этот человек бессмертен. А может перстни передаются из одного поколение в другое какого-то древнего неизвестного нам  рода? Но согласись со мной, этого просто не может быть среди всего этого мирового хаоса, с его революциями и войнами, а также с его переписями населения и настоящим глобальным контролем сейчас при помощи электронных средств. Поэтому я тебе Юра очень серьезно заявляю. Это не человек! Поверь старику. И если ты намерен выследить и взять его, то предупреждаю тебя, людей загубишь и сам можешь погибнуть. Кто это или что это, я думаю не доступно узнать никому, пока он сам этого не захочет.
     - Ладно, Павел Леонидович. Я учту это ваше предупреждение в своей дальнейшей деятельности, - генерал пренебрежительно повел плечами, словно коснулся чего-то гадкого, скользкого и противного: - А о Смагине, что можете сказать?
     - Я бы очень хотел его увидеть, нашего замечательного и несгораемого Мамонта. Очень! Право слово у нас бы нашлось, о чем поговорить и что вспомнить. А сказать я могу следующее. Виктора я знаю с 36-го года. С момента его прихода в Спецотдел к Бокию. Он сразу мне понравился своей рассудительностью, спокойствием и невероятной тягой к знаниям. Потом его арестовали, но я был уверен в том, что это ошибка и был нескончаемо рад тому, что его освободили и сняли с него все обвинения. По моей протекции Сафонов взял его в свой отдел и не разу не пожалел об этом. Под Калугой Смагин получил своё боевое крещение. Там они в пух, и прах разгромили парашютный десант немцев. За это на его груди появился первый орден Красного Знамени. Потом был Смоленск, где он с двенадцатью бойцами на сутки задержал подход к городским укреплениям свежей моторизованной колонны фашистов. И был награжден вторым орденом Красного Знамени. Зимой 41-го уже в составе группы «Ночные Призраки» он восемь раз ходил в тыл противника с различными заданиями и всегда возвращался с победой. В дальнейшем группа действовала на разных фронтах. В 43-м  Витя единственный из группы не попал в подвал Лубянки. Во время штурма бронепоезда он был ранен и контужен. Партизаны взяли его с собой и на своей базе выходили. Как он мне рассказывал, там оказался замечательный лекарь, некто Белов Григорий Константинович. Его лекарскому искусству, и танкистам, что вызвали на себя основной удар при штурме, он обязан своей жизнью. Он еще успел повоевать с партизанами немного, а в сентябре 43-го вернулся в свою группу. Там все и узнал. Но буря уже миновала, и его никто не трогал. Так он и продолжал мотаться по фронтам со своими «Ночными Призраками». Осенью 45-го вернулся в Москву, учился в академии, стал там преподавать. Если хочешь услышать его характеристику, то скажу одно, более воспитанного, благородного, увлеченного своим делом, честного и стойкого товарища, я не встречал. И если ты вознамерился пришить ему эту самую «EGO» как измену Родине, то прямо могу сказать, если Витя связал свою жизнь с этим концерном, то это стоящая контора, не чета нашей. Уж чего-чего, а дурости, лицемерия, подхалимства, карьеризма, местничества, подлости и трусости в наших рядах я повидал достаточно, что бы сделать такие выводы.
     Витя же всегда был выше этого и не допускал со своей стороны ни малейшего нарушения Кодекса офицерской чести. За что его многие и не любили. А то, что он сейчас в своем Костелове пытается разобраться с событиями 43-е года, мне ясно, как день.
     - А зачем ему Ярославль?
     - Так ведь это родина Виктора. А, став богатым и влиятельным, почему бы ему ни обратить внимание на свою родину?
     - Но в разговоре четко прослеживается, что пятый «список» Авеля находится в семье Смагиных.
     - Вот чего не знаю, того не знаю. Виктор никогда не упоминал в разговорах об этом, а говорили мы с ним в своё время часто.
     - Ну, а что вы думаете насчет этого покушения?
     - То же затрудняюсь что-то сказать. Виктор не очень любил рассказывать о войне, впрочем, как и любой фронтовик. Я имею в виду настоящий, непосредственный фронтовик, тот который убивал, и которого тоже каждую минуту могли убить. Но видимо что-то такое было в его жизни, что пришло за ним через такое продолжительное время. Хотя сомневаюсь, что Смагин мог совершить что-то предосудительное и мерзкое, что бы вот так пытаться отомстить. Не знаю, что тебе и сказать, Юра. Может это следует связать с деятельностью этого пресловутого концерна на нашей территории? Может с теми поисками, что ведет сам Смагин под Костеловым?  Ведь обычно физически уничтожают тех, кто мешает, кто много знает, кто ведет двойную игру, кто излишне жаден или излишне честен. Может конкуренция, а может и банальная месть? Тут, пока не найдешь исполнителя можно строить тысячи версий. Да что я тебе прописные истины растолковываю, ты же сам  это все как «Отче наш!» знаешь.
     - Хорошо, Павел Леонидович. Спасибо за информацию и прошу прощения за отнятое у вас время, - генерал встал и, склонившись над стариком, мягко пожал его руку, лежащую на подлокотнике кресла. Потом резко выпрямился и поднес к лицу надушенный французским одеколоном носовой платок. От Клязина пахло старостью и запущенностью, как и от любого человека, который отмерил в этой жизни уже девятый с лишним десяток лет.
     - Ну, что ты, Юра! Ты доставил мне самую настоящую радость. В кои веки вспомнили обо мне. Одиночество, ты поймешь это со временем, хорошо только на первоначальном этапе, а потом оно приносит черную тоску, серую скуку и белую печаль. И единственным цветным пятном в твоей жизни вдруг остается только одно, привязанность к тебе бессловесного существа. У кого-то это собака, у кого-то – кошка, а у меня мои гуси. Я наверно и живу так долго только потому, что они у меня есть. Жаль, что ты так поздно ко мне приехал, а то бы я тебе их продемонстрировал. У меня один Степан чего стоит! Ты даже представить себе не можешь, что это за умница.
     Старик, кряхтя, встал со своего кресла. Полы вишневого халата распахнулись и взору генерала представились опухшие, покрытые синеватыми узлами вен ноги ветерана. Он отвел глаза в сторону. Смотреть на всё это убожество, старческую немощность, дышать этим воздухом, пропитанным мерзкими, кислыми испарениями, у него уже не было сил. Поэтому Юрий Ильич Моховой поспешил расстаться со своим собеседником как можно скорее.
     - Жаль, конечно, что я вашего Степана не посмотрел, но мне и в самом деле пора, еще не вся работа на сегодня сделана. До свидания, дорогой Павел Леонидович! До свидания! Мы еще обязательно встретимся, - генерал-полковник  быстро пошел к выходу, запах старика преследовал его и вызывал позывы тошноты. Даже парижская парфюмерия не могла перебить его.
     На крыльце он смог  вдохнуть полной грудью свежий морозный ночной воздух и с блаженством почувствовать, как тошнота постепенно пропадает, исчезает, становится только воспоминанием. «Нет! Только не такую старость я хочу себе. Только не такую!» - закрыв глаза от одного только удовольствия вдыхать этот здоровый, обжигающий гортань воздух, подумал Моховой: - «Лучше пустить себе пулю в лоб, чем вот так гнить в глуши, позабытым и заброшенным».
     - Господин генерал-полковник, - обратился к нему один, из ожидающих его выхода от Павла Леонидовича, молодых людей. От своих подчиненных Моховой требовал обращаться только так, в неофициальной обстановке: - Так что «Ложную Память»?
     - Какая «Ложная Память» Стрепетов!? Какая «Ложная Память»!? Он и пяти минут не протянет. Просто помогите ему, но так чтобы это выглядело очень естественно. Сердце неожиданно отказало, что ли? Да не мне вас учить. Все! Пошли! Я жду в машине. Да, и следы все уберите. Полная стерилизация.
     - Может тогда лучше подпалить тут все? У Юзефа с собой все материалы есть. Дом деревянный, сухой, старый, вспыхнет как порох через час. Сгорит мгновенно, тут уж точно никаких следов не найдут. Стоит он на отшибе, соседи далеко. Пока прибегут,  одни головешки останутся.
     - Капитан! Тебя, какая мать воспитывала? Ты что не видишь, что у этого мухомора полный сарай гусей. Живые твари то тут причем?! Их то за что на небеса отправлять? Сколько не работаю с тобой Геннадий, все время удивляюсь, откуда в тебе столько нечеловеческой жестокости. Просто поразительно!
     - Виноват, господин генерал-полковник! Сказал не подумавши! – Тот, кого назвали капитаном Стрепетовым, вытянулся перед своим начальником в струнку.
     - То-то и оно, что не подумал. Делать все быстро и тихо. Но только не колоть! Пусть Юзеф даст ему понюхать ту гадость, что он в Самаре на одном фигуранте испытывал. И еще раз повторяю, полная стерилизация и никаких следов. Да, там у него на полке две красные папочки лежат. На полке, что справа, как в комнату с камином войдете. Эти папочки мне принести. Ну, все! Пошли живо!
      Трое молча вошли в дом. Моховой молча проводил их взглядом, постоял прислушиваясь. Из дома не доносилось ни звука. «Господи! Избавь меня от такого конца тоже!» - мысленно попросил он бога. Потом резко развернулся к стоящей за штакетником машине и медленно пошел к ней.  Под ногами  аппетитно захрустел снег.

«ИСКАТЕЛИ»
Россия. Город Ярославль. Декабрь 1998 года.
     Под ногами аппетитно захрустел снег, когда Петр и Гриф вышли из машины и медленно  пошли под сенью окутанных пушистым инеем лип  по безлюдной в это время суток волжской набережной. От реки белыми густыми полосами поднималась дымка от свободной ото льда широкой полосы воды. Она, как живая, медленно пробиралась между жгуче черных сучьев нижнего ряда высоких старых деревьев, переваливалась через чугунный парапет, прозрачной кисеёй растекалась под ногами и окутывала пространство набережной, висящей в воздухе, неподвижной взвесью. Все это делало окружавший Петра и Гриф мир нереальным, сказочным, таинственным и настолько прекрасным, что осознание видимого глазами захватывало дух и приводило всё твоё существо в восторженно бессловесное состояние. Слов, выражающих красоту окружающей действительности, просто не было, их не существовало в природе и поэтому молчание, и именно оно, гораздо больше любых слов, выражало именно это, зачарованно-восхищенное, состояние души.
     Они медленно шли под жемчужно-белым пологом, прислушивались к скрипу снега и молчали. Смагин всем сердцем любил свой родной город и особенно его невероятно красивую набережную. Для него не существовало другого места, где бы столь пронзительно не вспыхивали в памяти воспоминания о прошедших временах его детства и юности. И сегодня, на второй день после выписки из больницы, он настоял на этой прогулке, не смотря на возражения Гриф, и не пожалел об этом.
     Петр блаженно вдыхал в себя обжигающе-морозный воздух. Несмотря на тупую ноющую боль в левом боку, чувствовал он себя бодрым, здоровым и восторженно-радостным от красоты, что окружала его, от присутствия рядом этой загадочной и прекрасной женщины, от тех чистых, словно отмытых этим волшебным пейзажем мыслей, что складывались в нем в лирическую поэму, посвященную и прошлому, и настоящему. Он словно мысленно писал статью для своей газеты и это ощущение невероятного творческого подъема, этого неожиданного вдохновения, еще больше бодрило его.
      Волжская Набережная была прекрасна в любое время года.  Зимой, как сейчас, она представлялась белой пушистой сказкой, где ждут тебя чудеса, волшебники и невероятные приключения. В детстве для Петра не было радостнее вечеров, когда вся семья: отец, мать и он, брали с собой лыжи и выходили на лыжню, проложенную специально для таких прогулок городского населения прямо по газону набережной. Господи! Сколько было радости, смеха, щекочущего нервы волнения от летящего в лицо снега. От стремительного движения вперед, свиста ветра в ушах, когда мчишься по пологому спуску к реке с вершины берега и знаешь, что мама, стоя на этой вершине, провожает тебя тревожно-радостным взглядом, а потом, когда ты усталый, поднимешься к ней, обласкает восторженно-теплой улыбкой. И вокруг красные от мороза, веселые лица знакомых и незнакомых горожан. И все они словно составляют с тобой в данный момент  одну семью. Семью, что сложилась сейчас под воздействием, этого снега, этого ветра, этого чистого морозного воздуха, этих ярких огней на вечерней набережной, этого ощущения праздника, волшебства и радости. И эта общность со всеми, что окружают тебя, делает самые настоящие чудеса. Ты становишься красивее, стройнее, сильнее, смелее и бесстрашнее. Ты любишь всех тех, кто рядом с тобой в этот момент и готов на все ради них. Ты счастлив этой любовью!
     Весной набережная покрывалась липовым цветом, и его сладкий аромат кружил твою голову. В прозрачной и насыщенной голубизне чистого неба белыми стрелами проносились чайки, черной молнией мелькали ласточки, сновали резкими толчками воробьи, важно распушив хвосты и опустив кончики крыльев к самому асфальту, обхаживали своих зазноб воркующие голуби возле еще не просохших от стаявшего снега луж. Все и всё радовалось долгожданному теплу, яркому солнцу, пьянящим запахам распускающейся листвы. И ты тоже радовался всему этому всем сердцем, всей душой. Ты радовался удаче разбойника воробья, что нагло подхватывал крошечный кусочек булки у зазевавшегося голубя и мгновенно скрывался со своей добычей в еще голых ветвях рядом растущей липы. Ты радовался первым росткам ярко зеленой молодой травы, что неожиданно появилась в трещинах, что покрыли асфальт. Ты радовался привольному размаху матушки-Волги, что, освободившись из ледяного плена, уже успела поголубеть на стремнине и свободно, словно приветствуя тебя, со всего маха ударить волной в бетонный берег набережной. И сама набережная, сбросив с себя снежный наряд, словно помолодела, словно похорошела, словно тоже улыбнулась искристой улыбкой многочисленных луж, лужиц и ручейков. И ты знал! Знал, что это солнечные лучи играют с водой, ты это знал, но, не смотря на это, для тебя лично это не солнечные блики – это радостная улыбка, предназначенная только тебе, улыбка твоей старой и любимой знакомой Волжской Набережной.
     Лето со своим зноем душило тебя в городе пылью и выхлопными газами. Обжигало достающими везде безжалостными солнечными лучами. И ты бежал от этого перекрестного огня, этой химической атаки, спешил найти от них спасения. Петлял, как загнанный заяц, в теснине узких улочек старого города, стремительными перебежками преодолевал широкий простор площадей и проспектов и инстинктивно, каким-то седьмым чувством, находил спасения здесь,  под тенью лип, под прохладным ветерком с реки. И вновь Волжская Набережная представала перед тобой надежным другом, готовым защитить тебя от любых невзгод и протянуть руку в трудную минуту. Она, как заботливая мать, принимала тебя в удобные ладони своих скамеек, успокаивала прохладой обожженные солнцем руки и плечи, тихим шелестом листвы над головой  возвращала, утраченное в сутолоке города, равновесие душе и своей незыблемой, раз и навсегда установленной в этом мире, надежной красотой вносила в твоё сердце уверенность в то, что на смену неприятностям, раздражению, неудачам, всегда приходит радость успеха, счастье любви и страстное желание жизни. 
     Осень! И опять сказка! Желтые как золото листья лип, багровые, коричневые, листья кленов…
     Петр неожиданно для себя остановился в своих поэтических размышлениях и вдруг, скосив глаза, увидел  выражение по-детски непосредственного счастья на обычно строгом лице Гриф. Та давно уже забыла о своих обязанностях телохранителя, взяла его под руку, прижалась к нему боком и не сводила своего взгляда от той чарующей красоты, что развернула перед ней Волжская Набережная. Широко раскрытые глаза, полуоткрытые алые губы, легкий румянец на щеках – все это настолько красило девушку и добавляло к её естественной красоте такие дополнительные краски, что Смагин, поддавшись их общему настроению, совершенно не отдавая себе отчета в том, что он делает, стал читать стихи, которые совершенно непроизвольно полились из его сердца.
 
Золото осень под ноги швырнула,
Черный, багряный и желтый расцвет.
Солнце последним теплом нам шепнуло,
Свой остывающий томный привет.

Скоро ударят под утро морозы.
Изморозь вспыхнет алмазом в траве.
И забелеют, как свечи березы,
Что отдают себя в жертву зиме.

Тихо. Задумчиво. Ярко и серо.
Дым от костров разъедает глаза.
Все засыпает и как-то не смело,
Грустно щеку обжигает слеза.

Все умирает, что б вновь возродиться,
В ярком кипении свежей листвы.
С песней пурги по ночам будет сниться
Ласковый шелест зеленой травы.

С верой в тепло принимаем мы холод,
С верою в свет принимаем мы тьму…
Миг бытия, ты как жизнь наша дорог,
С этим мечтаю, люблю и живу.

Осень заманчиво даль развернула,
Звонок от холода воздух и чист…
Время опять к Книге Жизни шагнуло,
Перевернув в ней еще один лист.

     - Молодой человек! А молодой человек! – услышал Петр где-то на далекой периферии сознания. Он слышал и не слышал этого голоса. Широко распахнутые, одновременно удивленные, пораженные и восхищенные, глаза Гриф заполнили для него весь мир, и не просто заполнили, а словно два темных бездонных омута захватили и погрузили в себя все его естество. И это было настолько сладко, приятно, настолько захватывало дух своей бездонной пропастью, что возвращаться из этой нежно-бархатистой бездны Петру просто не хотелось.
     - Молодой  человек! А молодой человек! – вновь раздался в настоящий момент такой противный своей настойчивостью голос.
     - Петя, тебя зовут, - это не произнесла, это прошептала Гриф.
     - Да, я сейчас, - а это пролепетал как-то робко и растерянно он.
     Глаза отпускали его, и осознание этого черной волной негодования, к тому, кто позволил себе настоять на этом, заполнило всего Смагина.
     Он резко обернулся на голос, уже готовый разразиться бранью, но, увидев того, кто позволил себе так бесцеремонно нарушить ту идиллию, что возникла между ним и Гриф, потух и сник. На лавочке, что стояла напротив того места, где они остановились, сидело замершее и несчастное по своему внешнему виду существо. Шапка-ушанка с коричневым кожаным верхом и беловатым каракулем криво сидела на лохматой голове. Пронзительно синие глаза одновременно жалобно и, с какой-то смешливой искоркой в уголках,  просительно смотрели на Петра. Ухоженная острая бородка клинышком задорно торчала над толстым шерстяным шарфом, широким узлом, повязанным вокруг его шеи. Карманы ширпотребовской куртки «Аляска» топорщили спрятанные в них от холода руки. А ноги в серых джинсах, явно тонковатых для зимы, и бело-синих кроссовках, вьетнамского производства, дрожали мелкой дрожью от ступней до колен. Нет, это был не бомж. Это был чистенький и вполне упитанный мужичок, видимо попавший в трудное положение. Боевой настрой Петра как-то сам собой пропал и уже спокойно тот спросил:
     - Что угодно, уважаемый?
     - Молодой человек! Я прошу покорнейше меня извинить, а также прошу прощения у вашей дамы, но что бы по-настоящему оценить всю прелесть прочитанных сейчас вами стихов, вы не могли бы угостить меня одной сигареткой?
     - Конечно! В чем проблема? – Смагин достал из кармана пачку и выщелкнул из неё сигарету.
     Мужичок долго вытаскивал правую руку из кармана «Аляски» и когда она появилась на свет, и Петр, и Гриф мгновенно поняли насколько замерз этот неожиданный разрушитель их сладкого одиночества.
     - Послушайте дедушка… - начала было Гриф.
     - Какой я тебе дедушка, касатка. Мне от роду еще и сорока нет, – спокойно произнес мужичок, протягивая сведенную от мороза руку к сигарете.
     Петр решительно снял со своей руки кожаную на овечьей шерсти перчатку, вывернул ее  шерстью наружу, присел перед ним на корточки и стал аккуратно но, прилагая определенное усилие, растирать пораженные холодом, скрюченные, пальцы мужичка.
     - Ой, спасибочки! Ой, хорошо! – застрекотал тот, вынимая и левую руку из кармана.
     Когда обе руки несчастного были доведены до розовых пятен, а пальцы стали сгибаться и разгибаться, Смагин натянул на них свои перчатки и с удовлетворением поднялся, разгибая затекшие ноги.
     - Вот теперь порядок. Вот теперь можно и закурить, - произнес он, прикурил сразу две сигареты и одну сунул мужичку в рот. Тот, блаженно жмурясь, затянулся.
     - Да, молодой человек! Теперь порядок!
     - Наверно нам пора познакомиться. Меня Петром величают. Это Гриф. А вас?- спросил Петр, присаживаясь на скамейку и тоже с удовольствием прогоняя через легкие горьковатый дым сигареты.
     - Меня Акимычем кличут. А как есть я - Семен Акимович Сперанов, - представился мужичок, уже вполне владея обеими руками.
     - Послушайте, мужчины! А не выпить ли нам горячего кофе. Кафе кстати, совсем рядом, - взяла неожиданно бразды правления в свои руки Гриф: - Там и поговорим, а то Семену Акимовичу сейчас тепло, ой как не помешает.
     - Касаточка, ты моя! Были бы у Семена Акимовича деньги, неужели я бы тут сидел? – уныло произнес Сперанов.
     - А впрочем, это дельный совет. Деньги не проблема. Пошли в кафе, - Петр решительно встал и помог подняться Семену.
     - Ой! Что-то я ног своих совсем не чувствую, - испуганно пролепетал Сперанов, заваливаясь опять на скамейку.
     - А ну, взяли его вдвоём, - Гриф решительно подхватила мужичка слева.
     Повинуясь её красноречивому взгляду, Петр взялся за Семена справа. Тот оказался небольшого роста и легким, как ребенок. Без особых усилий молодые люди подняли его со скамьи и, когда они распрямились, Сперанов повис между ними, почти не касаясь ногами земли.
     - А теперь понесли его в кафе! – вновь скомандовала Гриф.
     Оказавшись в тепле, Семен сначала блаженно вздыхал, потом стал морщиться от боли в ногах, которые заломило, лишь только они стали согреваться. Но две чашки горячего кофе с коньяком быстро привели его в нормальное состояние.
     - Так что с вами случилось, Семен Акимович? – спросил Петр, когда мужичок окончательно отогрелся.
     - Со мной?! Со мной ничего не случилось. Это с Федоровыми случилось, а я просто ушел от греха подальше, то есть, чтобы ничего не произошло, - спокойно ответил Сперанов, без особого жеманства вонзая зубы в жирную куриную ножку, что заказала ему Гриф. По всему было видно, что Семен Акимович сильно проголодался.
     Девушка и Смагин переглянулись.
     - Поясните, пожалуйста, - как можно мягче произнес Петр.
     - А чего тут пояснять? Так и все ясно, - расправившись с ножкой, Сперанов тщательно вытер руки бумажной салфеткой и блаженно улыбнулся: - Ну, спасибо вам мои милые! Ну, спасибо! Отогрели, напоили, накормили. Даже не знаю чем мне вас и отблагодарить то?
     - Семен Акимович, так что же все-таки произошло? Может, вам помощь нужна? – вступила в разговор Гриф.
     - Так я привычный, дорогая моя касаточка! Все ведь это не в первый раз. Бегать, правда, надоело. Ни тебе  отдыха, ни тебе  спокойствия! А с другой стороны? И что делать? Не погибать же им, чадам неразумным и глупым. Они то чем виноваты? Тем, что глупые они и неразумные? Так тогда вина такая у большинства будет. Что ж всех под корень извести? По-божески ли сие будет?
     - Что-то я не пойму ничего. Кто неразумен и глуп?  Причем здесь вы? И почему вам бегать приходится от этих неразумных и глупых? – слегка раздраженно спросил Петр.
     - Да, вы уж с самого начала лучше начните, Семен Акимович, а то мы ничего не понимаем, - просительно произнесла Гриф.
     Мужичок как-то смущенно посмотрел на девушку, потом на Смагина, нерешительно повел плечами и тихим голосом произнес:
     - Так я и не знаю, что говорить то. Как есть, не знаю. Ведь все это обычная жизнь моя, а кому она, эта обычная жизнь, интересна. Да и как объяснить её? Я ведь тоже не знаю. Ну, вчера Ваня Федоров очень пьяный пришел, а сегодня с утра стал у своей жены Маши на похмелье просить, да не просить – требовать в очень грубых выражениях. Мне бы чайку попить, а они в кухне громко беседуют. Не ровён час, под горячую руку попадешь, а этот грех придется на себя взять. Таких грехов уж больно на мне много скопилось. Не хочу больше! Вот я оделся и убежал сюда, а денег не взял.
     - Ничего не понимаю! – Петр допил своё кофе, излишне громко поставил свою чашку на блюдце и, повернувшись к официанту, попросил принести еще всем по одной.
     - И я не понимаю, - Гриф недоуменно развела руками: - Хорошо, эти супруги Федоровы ваши соседи?
     - Да, соседи они мне и хорошие люди. Когда не пьяные, то всегда накормят и добрым словом обогреют.
     - А живете вы в коммунальной квартире и сами Федоровы вам не родня?
     - Нет, не родня. У меня родни нет. Подкидыш я, детдомовский. А нас в этой квартире еще трое живет, но семейные одни Федоровы. Те, другие тихие, я их практически и не вижу почти.
     - И почему же вы убежали?
     - Ну, ведь грех мог произойти, а я греха не хочу,
     - Да что за грех  то такой? – тихо спросил Петр, низко наклоняясь над столом.
     Сперанов опять засмущался, опустил глаза и стал теребить руками край белоснежной скатерти. Воцарилось молчание, прерываемое лишь сопением Семена. Со стороны он был похож на ребенка, которого заставляют признаться в каком-то постыдном проступке, и ему это очень трудно сделать.
    - Семен Акимович! Если вам не хочется нам этого говорить, то не говорите. Мы не настаиваем. Поверьте, пожалуйста, нам. Все эти расспросы мы ведем лишь только потому, что хотим помочь вам, так как считаем, что вы попали в беду или очень неприятное положение. А какой другой вывод мы могли сделать, обнаружив вас на набережной в таком состоянии? Ведь еще немного и вы бы замерзли до смерти. Это вполне могло произойти, не окажись нас на набережной. Поэтому, скажите нам ваш адрес, и мы отвезем вас домой, - также тихо над столом произнес Петр.
     - Нельзя мне к себе домой сейчас. Никак нельзя! Чувствую, грех будет, а я не хочу Ивану или Маше за  то добро, что они для меня делали, так отплатить. Не хочу!
     - Так, что же  вы опять на скамейку пойдете?
     - А куда мне теперь? Только туда.
     - Ну вот, что! – решительно, как и всегда, вмешалась в разговор мужчин Гриф: - Вы тут еще поговорите, а я подгоню машину к кафе. А потом мы поедем к нам домой, дорогой Семен Акимович. Там мы вас  покормим, и вы отдохнете, а как почувствуете, что больше «греха» вашим Федоровым не сделаете, отвезем домой. Хорошо?
     Сердце Петра гулко ударило в грудную клетку при словах «к нам домой», что так буднично и просто произнесла Гриф. Дыхание прервалось, в горле неожиданно запершило. И в тоже время горячая волна радости и еще неосознанного сознанием счастья с такой силой ударило в виски, что их заломило, а лицо покрылось пунцовыми пятнами от резко подскочившего давления.
     - Да, что за беспокойство я вам доставляю! – вскинулся неожиданно Сперанов: - Вы уж и так мне очень помогли. Накормили, обогрели! Да я и так благодарен вам  на всю оставшуюся жизнь! Право слово, не стою я такой заботы с вашей стороны.
     - Если уж мы спасли вас один раз сегодня, то наверно не должны допустить повторения этого и в дальнейшем. Поэтому возражения не принимаются, и я ушла. Ждите! – Гриф с чисто женским любопытством внимательно посмотрела на Смагина, потом встала из-за стола и быстро вышла.
     - Серьезная у вас жена Петр. Очень серьезная, строгая и очень красивая, - провожая восхищенным взглядом экс-премьера фаланги, тихо произнес Семен.
     - Она мне не жена. Пока не жена, - в тон ему сказал, все еще не отошедший от смущения, Смагин, тоже не сводя взгляда с удаляющейся девушки.
     - Петр…, - Сперанов нерешительно посмотрел на своего собеседника, как только дверь за Гриф закрылась: - Я не знаю, как это все вам объяснить и поверите ли вы мне. Возможно, я покажусь вам просто сумасшедшим. При вашей девушке мне было трудно об этом говорить, трудно говорить и вам, но я должен, должен предупредить вас.
     - О чем? – спросил спокойно Смагин, закуривая сигарету и протягивая Семену пачку с молчаливым предложением тоже закурить.
     -  Сначала ответьте на мой вопрос. Петя, вы верующий?
     Петр на секунду задумался.
     - Да как вам сказать, Семен Акимович. До Афганистана, это точно, верующим я не был. А вот полежал под пулями и минами душманов, увидел своими глазами, что такое смерть твоих друзей, почувствовал своей кожей её холод….  И не то чтобы я сразу стал верить в бога. Нет! Но что-то в душе изменилось, это точно. Как-то бережнее, что ли, я стал относиться к своей жизни и жизни других, стал верить в судьбу, что предначертана для каждого из нас. Появилась, пока не убежденность, а так пограничное предположение, что все то, что творится вокруг, и что творю я сам, это неверно,  это неправильно, что человек не для того существует на земле, чтобы убивать себе подобных, это противоречит самой идее существования разумной жизни. Не может разумный человек отнимать разумную жизнь! Если это первый шаг к вере, то я его сделал. Но твердо сказать о том, что я истинно верующий в бога, я не могу. Убивать  все равно приходилось. На войне ведь как, или ты, или тебя. А жить хочется всем.
     - Понимаешь Петя, я не просто так тебя спросил об этом. Дело в том, что от того, как ты относишься к вере, будет зависеть твое отношение к тому, что я намерен тебе сказать.
     - Ну и что?
     - Не знаю. Все это настолько нереально, что я боюсь.
     - А вы не бойтесь, говорите.
     - Ну, ладно! – Сперанов, словно перед прыжком в воду, набрал в грудь воздуха и, закрыв, словно от страха, глаза, скороговоркой выпалил: - Я несу в себе проклятье, проклятье на всю жизнь. Я не знаю, кем оно наложено, может богом, может дьяволом, но это проклятие действует и действует неотразимо.
     Смагин недоуменно посмотрел на Семена и без тени насмешки спросил:
     - Так что это за проклятие такое?
     Сперанов открыл глаза. Несмотря на его, как ему казалось, страшное признание, его собеседник спокойно продолжал сидеть на своем месте. В его взгляде не было ни страха перед открывшейся ему истиной, ни сомнения в его Семеновой умственной полноценности, ни желания прекратить эти навеянные больным воображением измышления. Наоборот, во взгляде молодого человека сквозило участие, понимание и интерес к его словам. Нет, не любопытство, падкого на все сверхъестественное,  простого и бездушного обывателя, а искреннее участие, заинтересованного в оказании помощи, человека. Поэтому, уже без особого опасения, Семен продолжил:
     - Понимаешь, стоит кому-то сказать мне обидное слово, обругать меня без особых оснований, если попался под горячую руку, замыслить против меня какую-то пакость или ударить, что самое тяжелое, то с этим человеком, с его семьей начинают происходить ужасные вещи. Ребенок попадает под машину и становится на всю жизнь калекой. Любимая жена может уйти к другому мужчине, но счастья она уже не обретет. Самого его могут выгнать с работы, обокрасть, обвинить в чем-то и посадить в тюрьму. В общем, набор неприятностей самый пестрый. Причем страдают все и в первую очередь, если это семейный человек, то его самые близкие. Смерть видимо считается, как избавление от бед и горя. Поэтому ему уготована долгая жизнь, но жизнь в страданиях. Что тут лучше, рассуди сам. И это я узнал лишь три, четыре года тому назад. Узнал и стал как-то оберегать от себя людей. Ведь народ то наш в основном хоть и добрый, но в тоже время, ох как лют на расправу, расправу и над виновным и безвинным. Оскорбить человека, толкнуть его, ударить не за что – ох, как у нас любят. Я уже не говорю про то, что унизить своего ближнего вообще не считается за проступок, а, наоборот, при определенных обстоятельствах даже за определенный шик принимается. Вот и представь себе только, сколько я людей на страдания обрек? Мне сейчас тридцать четыре года. Тридцать лет, целых тридцать лет я несчастье сеял по земле нашей! Как только представлю себе лишь то немногое, что могу представить, вспомню лишь то, что смогу вспомнить, меня трясти начинает. Ведь люди-то в большинстве своём и не виноваты просто. Их такими сама жизнь делает. А тут я, со своим проклятьем! Вот и подумай, стоит ли со мной связываться, меня в свой дом вести, а может лучше пока не поздно, отпустить меня на все четыре стороны. Для меня возможно смерть то самое лучшее, что может дать мне судьба сейчас.
     - Вы знаете, Семен Акимович, я не особо верю во все эти проклятья, предсказания и другую магическую ерунду, хоть иногда жизнь преподносит такие сюрпризы, что хочешь, не хочешь, а задумаешься, - после некоторого молчания произнес Смагин: - Вот мой дядя, он, похоже, верит. И те, кто с ним работает, тоже верят, и не просто верят, а этими вопросами занимаются. Возможно, они смогут вам помочь. Поэтому никуда мы вас не отпустим, а поедете вы с нами. Сразу обещаю, что оскорблять и унижать вас никто не намерен и тем более давать волю рукам по отношению к вам. Так что не возражайте! Приедем к нам домой, я свяжусь с дядей, и посмотрим, что он посоветует. Хорошо?
     Петр ощутил невероятное удовольствие оттого, что повторил фразу «к нам домой», до этого произнесенную Гриф, и вновь теплая волна счастья накрыла его с головой.
     - Ладно, воля ваша! Но я вас предупредил, - Сперанов откинулся на стуле, и устало прикрыл глаза.
     В этот момент в кафе вернулась Гриф:
     - Мальчики! По коням! Петя рассчитывайся за еду и питьё, а мы с Семеном Акимовичем будем ждать тебя в машине.
     Когда они выехали с набережной, и с заднего сидения послышалось сопение уснувшего Сперанова, тепло и сытость сыграли свою роль, Гриф тихо спросила:
     - Петя, это твои стихи, что ты читал на набережной?
     Смагин до сих пор в присутствии девушки чувствовал себя очень стесненно и часто покрывался краской смущения. Особенно тогда, когда в памяти вставали страшно унизительные сцены, когда эта красивая и строгая Гриф с ловкостью опытной сиделки подавала ему «утку», меняла его простыни, переодевала его в чистое белье, мыла его в ванной комнате. В больнице она никого не допускала к Петру и вся, порой довольно грязная работа, делалась этой гордой красавицей непринужденно и быстро.
     Вот и сейчас после вопроса Гриф, обжигающий жар юношеской стыдливости удушливо ударил в лицо Петра  до перехвата дыхания, до предательских слез в уголках глаз. С трудом он хрипло выдавил из себя:
     - Мои.
     - Ты знаешь, мне понравились. Спасибо тебе. Сегодня ты сделал для меня такой дорогой подарок, какой я не получала никогда в жизни. Твоя Волжская Набережная – это просто чудо! Это сказка! Нет просто слов, чтобы описать все те чувства, что она пробудила во мне своим фантастическим видом. Нет, я не преувеличиваю, я говорю правду. И потом эти твои стихи, неожиданные, немного не в тему, но такие искренние и теплые… Я благодарна тебе очень, Петя!
     Она сняла правую руку с руля машины и вложила её в ладонь Смагина.
     Господи! Кровь ударила в виски, сердце застучало так сильно, что больно стало грудной клетке, в левом боку проснулась боль, но все это было второстепенно и совершенно ничего не значило. Её теплая и нежная ладонь в его руке! Вот, что было главным! И она сама вложила её в его руку, САМА! Вот что было наиглавнейшим! Ей понравились его неказистые и немного несуразные стихи! Вот что было наипревосходнейшим! На этой волне в Смагине проснулась смелость.
     - Гриф!
     - Зови меня Лена,- тихо сказала девушка.
     - Хорошо, Лена, я …..
     Гриф быстро освободила свою руку и прижала ладонь к губам Петра.
     - Не здесь, Петя, не здесь. Хорошо?
     А Петру было уже все равно, здесь или не здесь. Как самое драгоценное сокровище в мире, самую дорогую реликвию, он осторожно прижал ладонь Лены к своим губам и уже покрывал её многочисленными поцелуями. И все было понятно без слов. И что хотел сказать, но так и не сказал Смагин, и что творилось в данный момент на его сердце и в его душе, и насколько серьезны были его намерения в несказанных словах.
     Во все времена и у всех народов – поцелуй женской руки всегда был мерилом почтения и обожания к представительнице слабого пола. По нему дамы безошибочно угадывали серьезность отношения к ним своих кавалеров и степень любви и обожания, что испытывали к ним они. Королевы – безграничность преданности своих подданных. Жрицы богов и богинь – степень веры в тех, кого они представляли на земле. Мужчины тоже пытались ввести такой обычай, но ничего так и не поняли. Священники всех степеней протягивали руку для поцелуя своим прихожанам, но не ощущали ничего, кроме некоторой брезгливости от прикосновения их мокрых губ. Властители требовали от своих подчиненных поцелуем руки скрепить клятву верности и выразить этим свои верноподданнические чувства, но так и не понимали окончательно, искренне или неискренне прикладывается своими губами к длани их вассал, или под маской покорности таит кинжал за сапогом. Да и не могли они этого понять по очень простой причине, ибо  мужские руки созданы для  созидания и убийства, для резца и меча, для пера и шпаги. И лишь женские руки предназначены для нежности к ребенку и любимому, для любви и ласки, для врачевания ран и возрождения жизни, для создания тепла и уюта в доме, для обеспечения спокойствия и надежности в семье. И только им дана природой возможность определять меру искренности тех чувств, что горят в сердцах окружающих их.
     И сейчас, чувствуя горячие поцелуи Петра на своей ладони, Гриф испытывала ни с чем  несравнимые ощущения. Здесь была радость и нега, счастье и признательность, сладкое томление и безумное желание того, что бы все это продолжалось вечно, и главное – она верила в искренность этого порыва. Именно это было самое главное. Нет не похотливую страсть, разбуженную её красотой, чувствовала Гриф, а именно глубокое и искреннее чувство, сродни глубокой веры, сродни преклонения перед обожествленным идолом, сродни безграничному обожанию раз и навсегда созданному для себя прекрасному образу.
     - Петя, мы сейчас во что ни будь, врежемся, - тихо, почти шепотом, произнесла она.
     - Пусть, - прохрипел Смагин, совершенно не воспринимая того, что ему сказали.
     Гриф одной рукой аккуратно припарковала машину к тротуару и выключила мотор. Потом она повернулась к Петру, взяла его лицо в свои ладони и посмотрела в его глаза.
     - Петя успокойся, пожалуйста.
     Счастливо-глупое выражение лица Смагина, блуждающая потусторонняя улыбка на его раскрасневшихся губах, слезы на щеках, тронули железное сердце экс-премьера фаланги.
     - Я наверно веду себя как мальчишка, да? – спросил Смагин, вновь теряясь под пристальным взглядом этих колдовских темных омутов.
     - Да вы всегда для нас мальчишки, в любом возрасте. Наверно поэтому мы вас и любим, - тихо произнесла Гриф, нежно улыбаясь Петру.
     - Что!? Приехали!? – раздалось с заднего сидения, и между креслами просунулась еще сонная физиономия Семена.
     - Нет еще, но скоро будем на месте, - не отнимая рук от лица Смагина, спокойно произнесла Гриф.
     - Ой! Я, кажется, помешал! Вы уж простите меня, дурака? – сконфуженно прошептал Сперанов.
     - Ничего Семен Акимович, ничего. Мы не в обиде. Сейчас поедем. Ну, что Петя, поехали?
     - Что делать? – уныло произнес Смагин: - Поехали.
     Гриф включила мотор, лихо вывернула с места парковки и бросила машину вперед.
     - Лена, расскажи о себе? – попросил Петр, когда они влились в густой поток машин, и скорость движения заметно снизилась.
     - А что тебя интересует?
     - Буквально все. Я ведь практически о тебе ничего не знаю. Ты наверно всю мою биографию изучила у дяди Вити, а я о твоей жизни даже представления не имею.
     - По условиям той работы, что я выполняю, клиенту совершенно необязательно знать биографию своего телохранителя, достаточно его профессиональных способностей и рекомендательных писем, - со смешком в голосе продекламировала Гриф.
     - Я серьезно, Лен.
     - Ладно. Все равно впереди пробка, и нам стоять скоро. Итак, родилась в 1960 году в Одессе, у самого Черного моря. В 1977 году умерла мама, и отец решил переехать в Израиль. В 1978 году, после окончания мной средней школы, мы туда переехали. Обосновались в Иерусалиме. Отец открыл свое дело и через год вошел в десятку лучших адвокатов этого города. Я же в 1979 году поступила в Иерусалимский еврейский университет на гуманитарный факультет. С детства у меня были хорошие способности к изучению иностранных языков. Моя мама знала четыре языка, папа шесть. Еще в Одессе, я с их помощью научилась свободно говорить на идиш, английском, французском и немецком языках. В университете изучила итальянский, испанский, латынь, древнегреческий, древнееврейский языки и немного шумерский, но клинописные таблички читаю, признаюсь, с трудом. Мы его проходили на факультативных занятиях. В 1984 году через ректора нашего факультета со мной познакомился месье Эрнст Дюваль, Генеральный директор концерна «EGO». Он предложил работать у него после окончания университета. Предложение было заманчивое, и я согласилась. С 85 года я сотрудник концерна. Два года провела в тренировочных лагерях, где изучала различную технику борьбы, владения всеми видами оружия, режиму боевой работы и так далее. Имею три сертификата: «Экс-мастер - телохранитель», «Экс-премьер фаланги», «Стрелок-снайпер». С 1987 года вхожу в полную фалангу примьер-фалангера Лорда, что работает с твоим дядей здесь в России. Вот и все. Доволен? – засмеялась Гриф, увидев в лице Петра целый каскад чувств. Здесь были и восхищение, и страх, и тайная зависть, и растерянность, и опасение в том, что теперь его личные качества будут оценены значительно ниже,  ведь у неё есть с чем сравнивать: - Ну, что скажешь? Подхожу я тебе в телохранители и секретари, или как?
     - Подходишь, конечно, - упавшим голосом произнес Смагин.
     - А почему так печально? – не утерпела от сарказма Гриф.
     - Боюсь ответить на вопрос, а подхожу ли теперь я тебе, со своим педагогическим институтом, двумя годами в Афгане, и ранением в не совсем приличное место.
     - Это ты о той дырке в правой ягодице говоришь? – спросила, смеясь, Лена.
     - И это ты знаешь? – совсем расстроился Петр.
     - Так как же мне это не знать, когда я тебя вот этими ручками всего от макушки до пят, два раза в неделю, мыла в ванной комнате в больнице. Хоть ранение и было не очень серьезное, но пока я тебя везла, ты почти ведро крови потерял. В реанимации над тобой два дня врачи колдовали, но вытащили, дай бог им здоровья. А потом после операции, когда нагноение началось, из тебя по разу в день всю эту гадость откачивали и антибиотиками так накачали, что ты…. Ну понимаешь, что я хотела сказать. Поэтому это мытье было просто необходимо, а сам ты был слаб, как ребенок.
     Петр совсем смутился, покраснел так, что можно было прикуривать от его лица сигарету. Видя его замешательство, Гриф поняла, в своей прямоте она слегка переборщила, поэтому она тихо добавила:
     - Ты, Петя, мне очень дорого достался, и я тебя, хочешь ты этого или не хочешь, никому не отдам. Понял? А тому, что я знаю и умею, тебя Крис, да и я тоже, вполне в течение одного года можем научить. Это не проблема. Тем более на основной базе у нас неплохой спортивный городок для тренинга.
     - Ребята, а скажите мне Христа ради, куда и к кому я попал? – испуганно промычал со своего места Семен.
     - Семен Акимович, вы попали в руки международных террористов высокого класса! – вдруг неожиданно для себя засмеялся Петр, поворачивая свою счастливую физиономию к Сперанову:  - Как вам такое общество? А?
     - Ну что ж, к террористам, так к террористам! – Семен тоже улыбнулся Петру и печально вздохнул: - Нам ли выбирать сейчас?
     Между тем автомобильная пробка стала понемногу рассасываться, и они вновь тронулись с места. В это время раздался зуммер радиотелефона.
     - Гриф слушает! Да, Лорд, погуляли великолепно. Нет, все нормально. Хорошо. Будем на месте через минут двадцать. Нет, у нас на проспекте пробка, что-то случилось впереди. Хорошо. До встречи! – Лена закончила разговор и кратко ознакомила с его содержанием остальных.
     - Звонил Лорд. Группа Юса, что дежурит возле нашего дома, сообщила о том, что туда подъехал господин Крапивин Эдуард Васильевич, собственной персоной, и без охраны. Видимо ждет нас. Вернее тебя Петя. Я его дважды выгоняла из больницы, когда ты там лежал. Сегодня видимо этого не удастся сделать. Да и надо, в конце концов, узнать, что он так настойчиво хочет сказать тебе. Ты не возражаешь?
     - Нет! Совсем не возражаю. И ты зря его выгоняла из больницы, - умиротворенно проговорил Смагин. После всего того, что произошло, он готов был простить всех и вся. Он был влюблен, его любили, и весь мир был любим им.
     - Почему это зря? – немного обиженно произнесла Гриф.
     - А может, он хотел попросить у меня прощения? А ты не дала ему такой возможности.
     - Ой! Господи! – раздалось вдруг с заднего сидения.
     - Что случилось!? Семен Акимович? – почти одновременно вскликнули Гриф и Петр.
     Машина в это время выезжала на Юбилейную площадь, и они увидели причину, что создала эту автомобильную пробку. К тротуару была припаркована разбитая «Лада» девятка, а возле нее, явно в шоковом состоянии, стоял высокий мужчина в распахнутом полушубке. Лицо его было поцарапано и бледно. Несколько сотрудников патрульно-постовой службы сновали возле разбитой машины, делая какие-то замеры и занося все это в протокол. Рядом, с опущенными рогами, застыла громада троллейбуса, левый бок которого был видимо, протаранен несчастной «Ладой».
     - Ой! Господи! Да за что это?! – вновь взвыл на заднем сидении Семен.
     - Это что? Ваш знакомый, Семен Акимович? – спросила Гриф.
     - Да как сказать? Сегодня утром, как раз за час до встречи с вами, имел честь с этим господином побеседовать, - уныло произнес Сперанов.
     - Ну и что?
     - Так послал он меня. Да еще «вонючим бомжем» назвал. Он тоже по набережной прогуливался, и я имел смелость у него сигаретку попросить. Свои то все искурил согреваясь. Господи! С ним же женщина должна была быть. Они у беседки встретились, поцеловались и к машине пошли. Ой! Ребята! Нехорошо мне!
     - Да успокойтесь, Семен Акимович! – Гриф, ничего не понимая, прибавила газу, чтобы как можно скорее проехать злополучное место.
     Петр сидел молча, чувствуя, как внутри у него, все напряглось от тревожного предчувствия. Одно дела знать из рассказа о чьих-то особенностях, и совсем другое дело видеть их действие своими глазами. Ему было не по себе.
     - Ладно, Семен Акимович! Как говорит нынешняя молодежь «проехали». Он сам свою судьбу выбрал, - тихо проговорил он.
     - Эй! Ребята! Я что-то пропустила?
     - Лена, я потом тебе всё объясню, хорошо? – примирительно сказал Петр, делая девушке знак, не касаться больше этой темы.
     - Да я уже все, ничего, - испуганно пролепетал Сперанов, почувствовав, что выдал себя с головой в глазах этой строгой, решительной и красивой женщины.
     Ему уже очень не хотелось покидать этих людей. Их взаимная и нежная любовь    грела его истерзанную душу. За долгие годы фактического одиночества,  полного раскаянья в несовершенных преступлениях, он впервые ощутил искрению заботу и внимание со стороны практически совершенно незнакомых людей, и тем ценнее было это новое для него чувство. Чувство семьи, чувство сопричастности, чувство уверенности в себе, надежности окружающих тебя и защищенности от любых невзгод. И для него, никогда не испытывавшего этого чувства в своей прошлой жизни, оно было настолько бесценно, что потерять его становилось соизмеримо с потерей жизни. Новая парадоксальность поражала Семена в самое сердце. Только буквально час тому назад, он мечтал о смерти, как избавлении себя от мук совести и, избавления окружающих от себя, как от постоянной опасности. А теперь, обретя неожиданно этих двух симпатичных ему людей, он не только перестал о ней думать, он стал бояться её.
     Тем временем они подъехали к дому Петра и въехали во двор. Первое, что бросилось в глаза Смагина, это неожиданное обилие машин на их дворовой автостоянке в это время. Серебристый «Мерседес» Крапивина сразу бросался в глаза. Рядом с ним черным взгорком возвышался «Джип» дежурной тройки Юса. Чуть в стороне одиноко стояла неприметная, как и положено зеленая девятка людей генерала Дроздова, начальника Областного Управления ФСБ. Этих ребята Лорда вычислили в пять минут, и внимания на них не обращали.
     Гриф лихо развернула машину и точно поставила на полагающееся ей место. Из «Мерседеса» сразу вышел Крапивин. Он, не обращая ни малейшего внимания на то, что «Джип» мгновенно покинули двое и не спеша, пошли за ним следом, направился к «Ауди» Гриф. Смагин покинул машину и подошел к нему.
     - Здравствуйте, Петр Владимирович! – начал Эдуард, явно волнуясь.
     - Здравствуйте, Эдуард Васильевич! – в тон ему, но без волнения и холодно, ответил на приветствие Петр: - Какими судьбами?
     - Первое, я хочу принести вам свои извинения. Погорячился! Кровь прадеда взбунтовалась. Признаю, статья ваша весьма правдива и написана мастерски. Ну а уж, какие выводы из неё сделали господа левые, ведь вы не виноваты. Правда написана она для меня лично была ой, как не во время! Но это уже другой разговор и вас лично он не касается. Второе, мне просто необходимо с вами поговорить.
     - Ваши извинения, Эдуард Васильевич, я принимаю и не держу на вас зла. А насчет разговора…. Ну что ж, давайте поговорим.
     - Я бы хотел поговорить с вами наедине. Как видите, у меня нет ни одного человека охраны. И если вам будет удобно, то мы могли бы поговорить в моей машине. Право, это не займет много времени. Я даже могу ключи от неё отдать вашему прекрасному телохранителю, если вы боитесь похищения с моей стороны. Моё почтение и восхищение мадмуазель! Или может быть мадам? Извините, я не был вам представлен, - склонился в поклоне Крапивин, приветствуя Гриф, которая совершенно беззвучно возникла слева от Смагина и перекрыла собой любую траекторию правой руки Крапивина, будь это просто удар, захват, а также применение холодного или огнестрельного оружия.
     - Лучше, мадмуазель, - тихо сказала она.
     - Хорошо, Эдуард Васильевич, я принимаю ваше предложение.
     - Но…, - слегка повысила голос Гриф.
     Петр посмотрел на неё, и девушка неожиданно для себя увидела, в его взгляде проблеск стали. Это были уже не восхищенные, обволакивающие тебя глаза. Это были глаза воина, принявшего решение и не желающего слушать никаких критических замечаний в этот адрес. «Да, Петр Владимирович, вы продолжаете меня все больше и больше удивлять», - подумала Гриф и, сделав шаг назад, кивнула в знак того, что поняла Смагина. По опыту она знала, при таком взгляде лучше не спорить.
     - Вот и хорошо. Лена, возьми Семена Акимовича, поднимайся к нам домой. Вот ключи. Приготовь, что нибудь покушать. И если я задержусь, обедайте без меня. Да, там, в холодильнике, водка после того вечера у меня осталась. Налей Семену грамм сто. Надо стресс снять. Иди! Я скоро, - отдал твердым голосом распоряжения Петр.
     - Но…! – вновь было попыталась возразить Гриф.
     - Лена! Милая! Давай не будем смешить людей. Хорошо? Эдуард Васильевич совершенно один, а тут еще три орла за мной смотрят. Ну, право слово, если еще и ты тут будешь, то это уже самый настоящий перебор, - мягко, но в тоже время не терпящим возражений тоном, произнес Смагин.
     - Хорошо! – наконец сдалась Гриф и, метнув на Петра недовольный взгляд, пошла к машине за Сперановым.
     - Я в вашем распоряжении, Эдуард Васильевич, - развел руками Смагин.
     - Пойдемте, Петр Владимирович, пойдемте.
     В салоне «Мерседеса» было тепло и уютно. Тихая музыка из бортовой радиолы только усиливала эти ощущения. Здесь Крапивин явно чувствовал себя хозяином, поэтому сразу приступил к делу.
     - Давайте, Петр Владимирович, сначала в знак полного примирения, выпьем чисто символически по пятьдесят капель французского коньячку и, считая это «на брудершафт», перейдем с «вы» на «ты». Девять лет разница я считаю не такая уж пропасть времени, что бы тратить его на официоз. Как вам такое предложение?
     - Согласен.
     - Очень хорошо. Тогда, как у вас говорится, поехали!
     Коньяк приятно обжег гортань и теплом разлился по всему телу.
     - Теперь ты зови меня Эдуард, а я тебя буду звать Петр. Хорошо?
     - Хорошо.
     - Так вот, Петр, чтобы не тянуть зря время, я хочу сразу приступить к делу. В твоей статье все описано правильно. Мой прадед и в самом деле был изрядным прохвостом. Но я от него не отрекаюсь. В чем-то, чего греха таить, я похож на него и сейчас. Да и как тут устоишь, если у вас здесь практически все покупается и продается. Вон, видишь зеленую девятку? Это ваше знаменитое и легендарное ФСБ. И что интересно, они здесь совсем не за мной следят, а как ни странно, за тобой, дорогой Петр. А теперь подумай, откуда я могу это знать? Сейчас я им одну штуковину включу, и они нас, как бы не старались, слышать не будут.
     Крапивин вынул из кармана металлическую коробочку, положил её на сидение и нажал кнопку. Загорелся красный индикатор.
     - Все! Доблестные разведчики остались без ушей! – засмеялся он: - Вот теперь мы с тобой можем спокойно поговорить. Закуривай, не стесняйся.
     Эдуард достал пачку сигарет, прикурил, выпустил дым на сетку бортового кондиционера, что тихо заворчал, автоматически включившись при появлении дыма в салоне, и продолжил.
     - Вопросов у меня к тебе всего два. Но один из них не очень корректен. Поэтому я начну именно с него. Только прошу тебя отнестись к нему очень внимательно, серьезно и ответить правдиво. То, что ваша спецслужба давно интересуется моей персоной, для меня не секрет. И то, что эта пресловутая статья, написанная тобой, тоже фактически дело их рук, я тоже знаю.
     - Но, я ….
     - И то, что ты об этом даже не догадывался, тоже мне известно. Но надо признаться в том, что на первом этапе операции они достигли кое-какого успеха. Разве не так? Я вышел из равновесия, к делу сразу подключился «Улугбек» со своими «торпедами», хоть я и не просил его совершенно об этом, и даже был категорически против его вмешательства. Все шло к применению физического воздействия на тебя, ну и к моему заключению в СИЗО, где бы мне предложили сотрудничать с вашей спецслужбой. Старая, как этот мир, схема, но надо признаться, очень действенная. И что самое интересное, зная и чувствуя весь этот театр, я попался на удочку, как глупый пескарь. Но тут неожиданно вмешался ваш дядя, разведчики заспешили и наломали дров. Так что к твоему пребыванию в больнице я никакого отношения не имею. Наоборот, с моей стороны было бы сделано все возможное и невозможное для того, чтобы «торпеды» «Улугбека» не тронули с твоей головы даже волоса. Мне совершенно не хочется становиться «секретным агентом» вашей ФСБ, это не входит в мои планы и претит моим убеждениям. Прошу в этом мне поверить. Но, как и у любой организации такого плана, у них был  запасной вариант, и именно его они в настоящий момент ввели в действие. Поэтому я спрошу прямо! Петр, ты имеешь какой-то компромат на фирму Самарина Леопольда Валерьевича «Сина» и на его связь с моим заместителем Карташовым Альбертом Ивановичем? Да или нет?
     - Я историк, Эдуард. Историк и только. Ни в какие политические и тем более криминальные вопросы я свой нос не сую и не собираюсь совать. Провести параллель могу, показать схожесть исторического процесса тоже, но разоблачать настоящее при помощи прошлого, тем более в персональном плане…. Нет, увольте! И, теперь я тебя прошу мне поверить, если бы я знал что Кропивницкий твой прадед, то статьи бы не было. В этом я готов даже клятвенно присягнуть тебе. Насчет Самарина и Карташова скажу одно. О первом слышал, а про второго узнал лишь сейчас из твоих уст. И еще! Собирать компромат на кого-либо, это не моя специфика. Лично я во всем этом вижу что-то грязное и недостойное. Я ответил на твой вопрос?
     - В принципе, я и ожидал такого ответа, Петр. У меня было время хорошо изучить тебя и твоего отца. И поэтому, когда я получил информацию об этом «компромате» якобы находящемся у тебя и готовым к печати, то сразу в это не поверил и, как видишь, не ошибся. Ну, ладно, с этим вопросом я разберусь сам, но тебе советую в ближайшее время без охраны не ходить. Если эта информация дойдет до «Улугбека», то мало не покажется.
     - Да меня и так без неё никуда не пускают, - огорченно произнес Смагин.
     - Ну, мне бы такую охрану, - хохотнул Крапивин.
     - У тебя ко мне был еще вопрос, Эдуард, - поспешил напомнить Петр.
     - Да, еще один, это точно, и для меня самый главный. Понимаешь, моя бабушка, бабушка Люда, была родной дочерью Спицына Павла Степановича, владельца бумажной мануфактуры «Спицын и сын», которую решил прибрать к рукам мой прадед. С твоим родственником, Смагиным Леонидом Денисовичем, у бабушки сложились очень теплые отношения. Познакомились они в доме твоего деда, что служил главным инженером на мануфактуре её отца. Постепенно теплые, дружеские отношения переросли в любовь, верность которой моя дорогая бабушка Люда сохранила до конца своих дней. Она умерла в Вене в 1984 году, два года не дожив до столетнего возраста. У нас с ней были очень хорошие отношения и видимо, поэтому за два месяца до смерти она поведала мне одну тайну семейства Спицыных. Оказалось, что у Павла Степановича  хранились две семейные реликвии, а именно четвертый и пятый «списки» предсказаний монаха Авеля. Был такой пророк в вашем государстве, в своё время. Перед тем, как пустить себе пулю в висок, Спицын отдал шкатулку, где хранились «списки», своей дочери с наказом сохранить их до лучших времен. Никому не показывать, кроме человека, что назовется «Князем» и будет иметь на правой руке два перстня, один золотой с печаткой, другой серебряный с рубином, размерами с голубиное яйцо. В июне 1904 года бабушка по настоянию своей матери вышла замуж за сына моего прадеда, а в феврале этого года состоялась последняя встреча Смагина Леонида Денисовича с Людмилой Павловной. Твой родственник уезжал к новому месту службы, в Тобольск. В этом ему поспособствовал мой прадед. Но, чего греха таить, на его месте каждый бы поступил также. Бабушка плакала, вспоминая эту последнею встречу со своим любимым. Вот на этой встрече она и отдала заветную шкатулку со «списками» полицейскому следователю с заверением, что в апреле приедет к нему в Тобольск. Но судьба распорядилась совсем не так, как планировали молодые люди.
     Я уже говорил, в июне состоялась свадьба моей бабушки и младшего сына моего прадеда, а сразу после неё молодые выехали за границу, в Швейцарию, и поселились в Берне. Вот здесь и появился «Князь». Он очень расстроился, узнав о том, что шкатулка осталась в России, но Людмила показала ему свои записи, которые она сделала с них, так как, прочитав «списки», нашла их очень любопытными. На удивление «Князь» остался доволен и даже похвалил мою бабушку за столь умный поступок. Ей он показался необычно обаятельным, добрым и остроумным человеком. Саму рукопись «Князь» не взял, только внимательно прочитал и вернул хозяйке. Он даже посоветовал бабушке в начале 1914 года предупредить русский Генеральный Штаб о грядущей войне, даже придумал псевдоним, которым можно подписать это послание – «Цезарь русской правды». Моя бабушка так и сделала. Но война все равно началась, потом отречение Николая II, потом революция, гражданская война. Но, не смотря на это, бабушка очень гордилась своим патриотическим поступком. О её послании каким-то образом узнала германская военная разведка и начала интенсивные поиски этого «Цезаря русской правды», поэтому в сентябре 1918 года Кропивницкие переехала в Австрию, приняли австрийское гражданство и поселились в Вене. В 1940 году умер мой дед, бабушка осталась с десятилетним сыном, моим будущим отцом, одна. Жили они не бедно. Кропивницкий успел перед самой революцией перевести значительную часть своих капиталов в один из венских банков. Он и сам собирался выехать из России, но что-то помешало, и в 1918 году его расстреляли чекисты за участие в мятеже в этом городе. Мой отец в 1954 году женился на баронессе Матильде Зельдем-Амштадской и в 1960 родился я и был назван в честь деда. Есть еще сестра Мария, старшая, но её бабушка почему-то невзлюбила.
     Так вот перед смертью баба Люда очень просила меня вернуться в Россию и разыскать Леонида Денисовича, а вместе с ним и «списки» монаха Авеля. Четвертый «список» практически не нужен. Он посвящен предсказанием на текущее столетие, а оно уже кончается. А вот пятый….  В старости бабушка стала очень мнительной и все переживала, что неверно сделала записи по этому «списку». Особенно в том месте, где говорится о крови жертвы - «искупителя». Все время повторяла, что там стояло «не допустить», а она перевела – «истинно», то есть кровь надо пролить обязательно. И еще, что «боги вернуться, неся меч и огонь», а надо «боги вернут свой меч и огонь». В общем можно считать это все старческим маразмом, но я сам читал её записи и, прямо скажу, по нашему столетию все точно до мелочей. Даже образ вашего Горбачева выписан, как с портрета. Я уже не говорю о Гитлере, Сталине, Черчилле. Причем буквально два предложения и портрет готов. И все это было написано в первой половине девятнадцатого века! Ты понимаешь?! А вот записи нового столетия путаны и неполны. Да и сама бабушка говорила, что просто не успела  их перевести и переписать, как следует. Не успела!
     - Хорошо. Но я здесь причем?
     - А вот причем, дорогой Петя. Леонид Денисович вел дневник, и мой человек сумел с ним ознакомиться. В нем за март 1934 года есть запись, из которой можно сделать вывод, что он решил отправить с сопроводительным письмом эту шкатулку своему брату, то есть твоему деду в Ярославль, с просьбой передать её на хранение тем, «кто крепок душой и ближе к богу». В 1939 году Леонид Денисович скончался, и при описи его имущества никакой шкатулки не было обнаружено. В июле 34 года ваш дед получил по почте посылку из Тобольска весом два с половиной килограмма. Это тоже установили мои люди. Странно, конечно, но факт. Реестровая книга за 34-й год сохранилась, а за другие года нет. Мистика какая-то. Так что полностью доказано, что твой дед получал посылку из Тобольска и именно в 34-м году. Следовательно, шкатулка либо осталась в вашей семье, либо отдана кому-то на хранение. Вот это мне и надо знать.
     - Но, Эдуард! Право слово у нас в семье, никогда не говорили ни о каких «списках» и шкатулках из Тобольска, да и о самом Леониде Денисовиче я лично узнал со слов своего дяди Вити. Даже тогда, когда я писал статью, у меня даже сомнения не было в том, что этот Смагин просто мой однофамилец. Честно, очень хочу тебе помочь, да и самому стало интересно, но чем, просто не знаю.
     - Ты смотри?! Еще один эскадрон твоей кавалерии прибыл, - устало усмехнулся Крапивин, показывая на окно салона.
     Петр посмотрел и увидел, как во двор влетел еще один черный «джип» и из него вышел Лорд и небольшого роста мужчина в потертом длинном пальто с меховым воротником. К ним быстро подошел Юс и стал докладывать обстановку. Лорд несколько раз неодобрительно посмотрел на «Мерседес» Крапивина, но, увидев успокоительный жест Смагина, махнул рукой и направился с мужчиной к подъезду, в котором располагалась квартира Петра.
     - Чувствую, тебе попадет от твоих защитников, - съязвил Эдуард.
     - Возможно, - неопределенно пробурчал Смагин.
     - Неужели нет ни какой зацепки? – с надеждой в голосе спросил после небольшого молчания Крапивин.
     - Просто не знаю, что и сказать. Может с дядей Витей посоветоваться? У меня сегодня с ним будет разговор, и я спрошу его об этих «списках». Это единственное чем могу помочь тебе Эдуард.
     - Хорошо. Давай закругляться. Вот тебе моя визитка, там телефон, звони, как только что-то узнаешь. Договорились?
     - Обязательно позвоню при любом результате.
     - Петр, ты на меня не обижаешься?
     - Да нет, уже все прошло.
     - Ты можешь в любое время вернуться в редакцию. На твоё место так никого и не взяли.
     - Я подумаю. Но дядя берет меня в свой штат, так что, скорее всего я выберу его предложение. Не обижайся, хорошо?
     - Да, насчет твоего дяди. «EGO» знаменит и всесилен. Я бы согласился по мере своих возможностей и при помощи своих связей помочь вашему предприятию. Намекни об этом своему дяде. А вдруг он примет меня в вашу компанию? А? Я не акулистее других «акул капитализма», – и Эдуард заразительно засмеялся.
     - Хорошо скажу, - сказал Смагин, тоже смеясь и покидая салон «Мерседеса» своего нового, как ему казалось, друга.
     Несколько минут спустя, он уже входил в свою квартиру и сразу попал под самый настоящий перекрестный допрос Лорда. Тот, усадив Петра в кухне, очень подробно расспросил его о содержании разговора с Крапивиным. Интересовало Лорда буквально все, даже интонации в разговоре. Гриф стояла у окна и только прислушивалась к беседе мужчин, не принимая в ней никакого участия. Вид у неё был довольно расстроенный, видимо старший группу высказал её все свои претензии к её работе с клиентом еще до появления Петра.
     - Ладно, - наконец сказал Лорд и, посмотрев на Гриф и Смагина, улыбнувшись, продолжил: - Разбор полетов я уже здесь учинил, поэтому повторяться не буду. Крапивин прав. Если эта информация дойдет до «Улугбека», то возможен любой вариант действий с его стороны. Что нам сейчас совершенно не нужно. Поэтому, осторожность и еще раз осторожность. Гриф, тебя это касается в первую очередь. Теперь группа прикрытия будет вас сопровождать всюду. Я отдам необходимые распоряжения, и сам лично проведу инструктаж. Понятно так же откуда растут ноги у этой «дезы». Генералу Дроздову нужен Крапивин в первую очередь, «Улугбека» они оставляют на закуску. А может разработкой последнего занимается сам «Центр»? А вот «списки» монаха Авеля – это что-то новое. У меня по этому вопросу никаких указаний со стороны Тора нет. Поэтому делаем следующее. Я еду в гостиницу и выхожу на связь с Тором. Все ему обрисую, и посмотрим, что он скажет. Да, Гриф меня познакомила с вашим «подснежником». Что думаете с ним делать?
     - Я право не знаю, что с ним делать. Пусть пока поживет у нас. Может на работу к вам его можно будет определить? – Петр вопросительно посмотрел на Лорда.
     - На работу то можно определить, но что это за человек и на что он способен?
     - Понимаете, как это сказать даже не знаю, - Петр на секунду задумался, потом вздохнул и решительно продолжил: - Он утверждает, что несет на себе какое-то проклятие, которое заметил совсем недавно, несколько лет назад. В общем, все те, кто грубо с ним обращаются, обижают незаслуженно, смеются над ним, унижают, оскорбляют и так далее, все они со временем караются какой-то потусторонней силой. Причем в первую очередь эта сила карает их близких, тем самым, усугубляя их страдания. Сегодня, когда мы возвращались с набережной, на площади Конституции произошла авария. Так вот Семен Акимович утверждал, что водитель пострадавшей девятки, за три часа до этого происшествия, обозвал его «вонючим бомжем» и пожалел дать ему сигарету, которую тот у него попросил. Мужчина сам не очень пострадал, но Семен утверждает, что в машине должна была быть женщина, с которой тот встретился на набережной. Если есть возможность, то это  надо уточнить. Нашего, как вы выразились «подснежника», зовут Сперанов Семен Акимович. Живет он в какой-то коммунальной квартире и постоянно убегает из дома, что бы этой своей особенностью не навредить своим соседям. Так было и сегодня. И нам пришлось настоять, что бы он с нами поехал. Иначе замерз бы там окончательно. Он, между прочим, этого как раз и хотел. Что же нам было делать?
     - Нет! Поступили вы правильно. Хотя все это смахивает на психическое заболевание. Ладно, и об этом посоветуюсь с Тором. А теперь пойдемте в комнату, я вам представлю одного из наших научных, так сказать, сотрудников, с которым вам, Петр Владимирович, предстоит работать. Вы, надеюсь, не изменили своего решения насчет нашей фирмы?
     - Конечно, не изменил, -  заверил  Смагин.
     - Ну, тогда пошли.
     Они дружно встали и направились в гостиную.
     - На стол я сейчас соберу, - Гриф загремела тарелками.
     Когда Петр вошел следом за Лордом в большую комнату, первое что бросилось ему в глаза, это счастливая раскрасневшаяся физиономия Семена. Он просто преобразился  в теплой и доброжелательной обстановке. Напротив него в любимом дядей Витей кресле сидел худощавый пожилой мужчина и во весь голос хохотал, видимо над тем, что только что произнес Сперанов. При появлении Лорда и Петра смех оборвался, и улыбающиеся лица собеседников повернулись к ним.
     - Лорд! Ты понимаешь, наш уважаемый Семен Акимович, просто неисчерпаемая кладезь народной мудрости и юмора. Это просто невероятно, как он может так просто объяснить любую жизненную ситуацию, - радостно произнес незнакомец, возбужденно при этом размахивая руками и в тоже время, с любопытством рассматривая Петра.
     - Хорошо! Хорошо, Афанасий Лукич! – как показалось Смагину, довольно холодно и излишне нетерпимо сказал Лорд, прерывая пожилого: - Давайте сначала решим наши дела. Вот, представляю вам нашего будущего сотрудника, Петра Владимировича Смагина.
     - Очень приятно, - незнакомец встал с кресла и церемонно поклонился.
     - А это наш краевед, историк – Афанасий Лукич Смелов. Прошу любить и жаловать. Под его непосредственным руководством вы Петр Владимирович и начнете свою работу в нашей фирме, - продолжил между тем Лорд.
     Петр, со словами: «Рад познакомиться», пожал протянутую ему руку Смелова и неожиданно для себя ощутил твердость и силу ответного рукопожатия. Это как-то не соответствовало внешнему виду Афанасия Лукича, его изящным ладоням интеллигента с длинными, тонкими пальцами пианиста и щуплому телосложению.
     - Афанасий Лукич познакомит вас с теми вопросами, которыми вы займетесь под его началом, а юридически мы все документы оформим немного позже. Хорошо? – спросил Лорд, поворачиваясь к Смагину.
     - Конечно! Как вам будет удобно, - произнес тот.
     - Мужчины, прошу всех занять свои места за столом. У меня все готово, - раздался голос Лены, что с подносом в руках появилась в комнате: - Сейчас я вас буду кормить.
     - Меня сразу увольте, - Лорд поднял руки: - Я вас покину на час, проведу сеанс связи с базой, а потом вернусь с новостями, вот тогда и поем. Надеюсь, мне что-то оставит ваша дружная компания?
     - Конечно, оставим. Запасов у нас на всех хватит, - произнесла Гриф, ловко и быстро  сервируя стол.
     - Тогда я поехал, до встречи через час, - с этими словами Лорд покинул комнату.
     - А вы давайте приступайте к трапезе, горячее я подам через минут двадцать, - Лена прижала пустой поднос к груди и направилась в кухню.
     - Гриф, а ты? – в след ей крикнул Смелов.
     - Я, пока готовила, все это попробовала, а вот горячего поем с вами, - обернулась девушка и посмотрела прямо в глаза Петра. От этого взгляда тот немного смутился, но в тоже время радостно понял, что прощен за ту самостоятельность, которую проявил при встрече с Крапивиным.
     За едой разговор не клеился. Содержимое бутылки хорошего коньяка, что, очень кстати, оказалась в центре стола, пробудило у мужчин такой приступ голода, что было просто не до разговоров. Поглощая салаты из свежих овощей и тонко нарезанные сыр, колбасу, ветчину, перекидываясь малозначимыми репликами, все трое даже не заметили, как пролетело время, и в комнате вновь появилась с подносом Гриф. От тушеной с кроликом картошки шел такой аромат, что все вновь почувствовали себя голодными. Новая рюмка коньяка «под картошечку» только усилило это состояние, и за столом было слышно лишь признательные слова в адрес хозяйки, нечленораздельное мычание, что означало высшую степень удовлетворения вкусом еды, да восклицания типа: «Давно я так вкусно не ел». Лена, присоединившись к мужчинам, принимала их похвалы, как само собой разумеющееся. Она не жеманилась, не смущалась, не гордилась своим кулинарным искусством, не вмешивалась своими репликами в общий словесный поток, а просто улыбалась доброй, всё понимающей улыбкой. И это, лучше всех слов, говорило о том, что ей по-настоящему радостно видеть, как едят мужчины, и она счастлива  тем, что приготовленная пища, так им понравилась.
     Никто не спорит о том, что мужчина может быть прекрасным кулинаром, но только женщине дано провидением то неземное чувство полного удовлетворения собой, чувство подлинного блаженства и счастья, которое она испытывает от одного вида, как поглощают то, что сотворили её руки на жарком огне. Мы, мужчины, тешим своё тщеславие, налагая запреты на участие женщин в приготовление некоторых видов блюд, считая, что только нам дано исполнить их с истинным искусством. Но это остается с нашей стороны лишь мелкой местью за то, что нам не дано испытать. Посмотрите в глаза ваших жен, когда вы получаете удовольствие от приготовленной ими еды, и вам всё станет ясно, как божий день. И, что интересно! Им не нужна похвала, им не нужно восхищение, им нужен сам процесс. И именно по этому процессу они определяют, удалось или не удалось то или иное блюдо. Нам же обязательно надо спросить: «Вкусно или не вкусно». Женщине спрашивать не надо. В отличие от нас, она всем своим существом чувствует настроение того, кого  кормит. И именно это чувство делает её счастливой и гордой, если блюдо удалось на славу.
     Первым сдался Смелов. Он откинулся в кресле и, отдуваясь, с трудом произнес:
     - Дорогая Гриф, извини, но я больше просто не могу. Некуда!
     - И я с вами за компанию. Как в том мультике – «Сейчас спою!» - тоже с трудом сказал Сперанов, усиленно моргая слипающимися глазами. Сытость клонила его в сон.
     - А ты, Петя? – тихо спросила девушка.
     - А я, вот ножку доем, и тоже все. Прямо слов нет, как божественно вкусно.
     - Спасибо всем. Я рада, что все понравилось. Как насчет кофе?
     - Ребята, дорогие мои. Я право могу показаться совсем обнаглевшим, но если можно вот здесь, на диванчике часок прикорнуть… - начал, было, Семен, но его прервал Смагин.
     - Сейчас, Семен Акимович, все организуем. Ты, Лен, иди, делай нам крепкий кофе, а я нашего «подснежника» отправлю спать. Ничего, если на раскладушке? А, Семен Акимович?
     - Да я и на полу могу.
     Недолго думая, Петр вытащил из кладовки раскладушку, прошел в спальню и развернул её там. Матрас и подушка тоже оказались в кладовке.
     - Постель готова. Идите спать, Семен Акимович, там вам никто не помешает. А приедет Лорд, и мы решим ваш вопрос.
     - Ой, спасибо! Спасибо дорогой! Уж я и не знаю, как благодарить вас всех? – запричитал Сперанов, уже чисто на автомате пробираясь к уготовленному ему месту. Через минуту, практически сразу после скрипа раскладушки, раздался его громкий храп.
     - Ты смотри, как умаялся человек, - проводив гостя сочувственным взглядом, сказал Смелов.
     - Да, ему сегодня досталось, - произнес Петр, усаживаясь напротив краеведа за уже девственно чистый стол. Гриф уже успела все убрать и колдовала на кухне.
     - Ну, так чем мы с вами будем заниматься, Афанасий Лукич? – спросил Смагин.
     - Давайте сначала я вам, Петр Владимирович, представлюсь по настоящему.
     - Хорошо, давайте.
     - Так вот. С вашим дядей я работаю с 1987 года. До этого преподавал в Смоленске в средней школе историю и увлекался краеведением. Но в 85 году умерла моя жена, и это здорово меня подкосило. Стал злоупотреблять спиртным. На гребне перестройки этому было дано однозначное определение, и я лишился работы. Под пьяную лавочку продал за бесценок свою квартиру, стал бомжем. Дважды попадал в милицию. Возможно, для меня все это, в конце концов, плохо закончилось, если бы однажды я не прочел  объявление в газете, где говорилось о найме строителей любой квалификации фирмой «EGO», офис которой расположен в Костелове. Поехал туда, встретился с вашим дядей. Он очень подробно расспросил меня о предыдущей деятельности и предложил работать по специальности в его фирме. Я сначала недоумевал, зачем историк моего профиля для фирмы, которая занимается медицинским оборудованием, но оказалось, что и мне нашлось применение, и, надо сказать, очень достойное. Я люблю историю, а когда человек занимается своим любимым делом, он счастлив. Да и возможности у Виктора Анатольевича просто поразительные. Так что с его помощью, я обрел второе дыхание, и сейчас тружусь, в этой фирме, не покладая рук.
     Не буду тратить время, и перечислять все те вопросы, над которыми приходилось работать. Скажу только о том, что стоит сейчас на повестке дня, и с чем встретитесь вы под моим, так сказать, руководством.
     Итак, в настоящий момент мы с вами будем заниматься интереснейшим делом. Оно интересно тем, что исторических материалов по нему сохранилось довольно мало. Имеют место быть легенды, сказания, предания, а конкретики, исторической конкретики, практически нет. Но по логике вещей это вполне могло быть. Дело это изначально касается одного из сыновей смоленского князя Ростислава из колена Рюриковичей Федора. Того именно Федора Ростиславовича Чермного, который в 1258 году женился на ярославской княжне Марии, дочери Василия Всеволодовича, который до 1249 года княжил в Ярославле. В летописях, особенно периода  конца XIII века, Федора Ростиславовича чаще именуют Черным, видимо потому, что он имел дружеские связи с Великим Ханом Золотой Орды Менгу-Тимуром. За проявленную доблесть был даже представлен к высокому придворному чину – Главный Виночерпий Хана, а так же, после смерти Марии, женился на дочери хана прекрасной Гюльзар, что при крещении стала называться Анной. Это была яркая, деятельная и неординарная личность. Недаром, когда встал вопрос у представителей православной церкви, кого из ярославских князей причислить к лику святых, то на первое место были выдвинуты кандидатуры Федора Ростиславовича и его сыновей, Давида и Константина, рожденных дочерью хана Золотой Орды. Княжна ярославская Мария родила ему сына, но тот умер в 1282 году. Странно, не правда ли? Друга Орды, славного ордынского воина, того, кто при неприятии его после возвращения из оной народом, пошел на Ярославль с ордынцами и жестоко наказал выразивших ему недоверие людей. Тем более, что из Ярославских князей были более достойные на звание святых. Это и внук Всеволода Большое Гнездо Всеволод Константинович, павший в битве с монголами на реке Сити. И Константин Всеволодович, брат князя Василия, отца Марии, что погиб в страшной сече с татарами на Туговой горе под Ярославлем в 1257 году. Это и князь Василий Грозные Очи, старший сын Давида, что породнился со знаменитым Иваном Калитой. Почему же пальму первенства в этом  довольно щекотливом деле занял Федор с сыновьями? Ведь он и правил то Ярославлем лично какие-то 10 лет, а все остальное время был в Орде? Уж конечно не за ордынские подвиги его произвели в святые? Вот Виктор Анатольевич и поставил мне, а теперь нам, задачу; выяснить, что же такого совершил князь Федор, что бы войти в ряды святых, причем очень чтимых на ярославщине?
     - Мужчины, а вот и кофе, - пропел голос Гриф, и комната наполнилась ароматом этого божественного напитка.
     - Прекрасно, моя дорогая! Просто прекрасно, а то у меня горло уже пересохло, - ответил ей Смелов.
     - Да, кофе нам прямо скажем, не помешает, - в тон ему произнес Петр.
     Гриф опять захлопотала у стола, а когда села, смеясь, произнесла:
     - Господи! Сколько же времени я не занималась этой исконно женской работой. Даже устала с непривычки.
     Петр сразу встал с дивана.
     - Лена, давай поменяемся местами. Ты ложись, тут подушки, тебе будет удобно, - сказал он, явно смущенный убожеством обстановки своей квартиры.
     - Ты знаешь, а я приму твою жертву. Честно, ноги гудят, просто жуть.
     - И это говорит «железная» Гриф? Не поверю! – хохотнул Афанасий Лукич: - Ты знаешь, Петя, эта дама в тренажерном зале дает двойную фору любому из мужчин их фаланги, даже Крис и Лорд выходят после тренинга с ней, как из парилки.
     - Лукич, я бы сейчас променяла один час у плиты, на шесть часов тренировки с полной выкладкой, - томно произнесла девушка, словно прекрасная кошка, сворачиваясь калачиком на диване. В её движениях было столько грации и пьянящего очарования, что Смагин не мог отвести глаз, любуясь Леной.
     Это конечно не ускользнуло от взора Смелова, и краевед понимающе улыбнулся, скрыв свою улыбку чашкой кофе.
     - Ну а дальше, - с трудом прервал воцарившееся молчание Петр.
     - Можно и дальше, - легко согласился Афанасий Лукич: - У Виктора Анатольевича, как я понял, во всем этом есть еще и личный интерес. В составе дружины смоленского князя Ростислава был воеводой некто по прозвищу Смага. Умелый боец, лицо видимо, довольно, приближенное к князю. Иначе как понять то, что младший сын этого Смаги Юрий, стал оруженосцем молодого княжича Федора. Впоследствии он стал для него, как теперь называется, начальником службы безопасности. Смоленская ветвь Смагов постепенно угасла, полностью сгорела в огне многочисленных сражений с Великим Княжеством Литовским, на его стороне с Ливонским Орденом, потом с рыцарями Ордена Меченосцев. К 1383 году о них в летописях и хрониках не упоминалось окончательно. А вот ярославская ветвь жива и по сей день. Ты Петя являешься самым молодым её представителем. Причем представителем древнего рода воинов, защитников своего Отечества. Нет, ни князей, ни бояр, ни графов, ни баронов, а простых воинов, настоящих творцов истории. В составе хоругвей смоленского князя Семена Лингвена Ольгердовича, что привел своих воинов на помощь польскому королю в его борьбе с Тевтонским Орденом, были и два Смага: Петр и Савва. Может братья, а может отец и сын. Но прибыли они из Ярославского княжества и приняли участие в знаменитой Грюнвальдской битве. Существует легенда, что Владиславу II Ягелло перед началом этого сражения двое русских витязей вручили, как знак будущей победы, знаменитое «Копьё Судьбы», которое и сыграло якобы решающую роль в разгроме немецкого орденского войска. Вот только кто были эти русские витязи, данных не сохранилось.
     - Постойте, постойте, Афанасий Лукич, я читал об этом копье, но оно до сих пор хранится в Австрии и находится в Хофбургском замке в Вене. Его еще называют «Копьё Лонгина», - прервал рассказ историка Петр.
     - Я скажу тебе также, что оно хранится в Риме, в Ватикане, а также в Париже и Армении. И по-своему буду прав. Из всех святых реликвий христианской религии одна Туринская плащаница имеется в единственном числе. И то видимо лишь та, что уцелела. Если посчитать, сколько существует на свете чаш с кровью Христа, сколько святых гвоздей, сколько осколков святого креста, терновых венцов, платов Вероники со святым ликом, то этого наверно хватит на целый взвод распятых. Но это есть вера, и если люди хотят в это верить, то пусть верят, тем более, если от этого им становится легче жить в этом жестоком мире. Нас с тобой должно интересовать лишь вот это «Копьё Судьбы», лишь его след нам надо отследить с тобой, а заодно и выяснить каким образом оно появилось у русских витязей. Вот тут и всплывает князь ярославский Федор с его продолжительной одиссеей в Золотой Орде. Ты слышал о тамплиерах?
     - Конечно. Это Орден рыцарей Храма, который в 1307 году полностью разгромил король Франции Филипп Красивый.
     - Ты прав, но отчасти. В настоящий момент нам известно о 345 вынесенных смертных приговоров по делу рыцарей Храма. Из этого числа, приведены в исполнение только 320. Это по Франции. В Англии смертная казнь изменили, на заточение в темницу, а потом, когда обвинения короля Франции не были утверждены римским папой, осужденные были выпущены на свободу. А к тому времени в составе Ордена насчитывалось 15 тысяч рыцарей и 45 тысяч сержантов. Куда делись остальные? Потом. Король Франции затеял этот процесс с целью завладеть несметными богатствами Ордена. Но в результате не получил  практически ничего. Куда делся знаменитый флот тамплиеров, насчитывавший 17 больших судов и 34 галеры? Этот флот имел монополию на хождение по Средиземному морю. Сейчас мы знаем, что 8 больших судов и 5 галер дошли до Англии и там искали убежище. А куда делись остальные? Потом, откуда у тамплиеров было так много серебра, что практически они одни снабжали всю Европу чеканенной ими серебряной монетой? И потом, после 1307 года в истории Европы есть только две точки, где неожиданно всплыли огромные денежные запасы, казалось бы, неоткуда. Это Англия, и начало военных действий  против Франции. И это Москва Ивана Калиты, что не только откупился от Золотой Орды, но и провел целую серию различных дорогостоящих операций по объединению земель вокруг этого, тогда совершенно никем не признаваемого городка. А потом, до этих событий, неожиданные походы Бату хана, пусть и потомка знаменитого Чингиза, но тоже очень дорогие по денежным затратам, тебя не настораживают? Даже великий хромец Тимур по масштабам военных действий не идет в пример этой экспансии. Серебро в Европе не добывалось, месторождения в Германии, Чехии, России еще не были открыты. Серебряные копи Сибири, Африки, Центральной Азии, были либо также еще не открыты, либо истощены до предела. А Батый одаривал преданных русских князей серебряными ярлыками, разрешающими занимать тот или иной стол,  в человеческую ладонь величиной. И только у тамплиеров было этого серебра много. Так много, что та тонна, что они вывезли из Палестины, была просто песчинкой среди их несметных богатств. Вот вопрос. Откуда у них было столько серебра?
     И последнее. Орден рыцарей тамплиеров был создан не только для охраны и сопровождения паломников, но и для сбережения христианских святынь храма Соломона в Иерусалиме. Они поэтому и назывались рыцарями Храма. Хороши защитники святых мест, в одном из его залов ими была устроена самая настоящая конюшня. Даже охраняемые ими паломники возмущались, видя такие их действия. Существует легенда, скорее всего придуманная самими тамплиерами, что во время раскопок в этих святых развалинах ими была обнаружена тайная комната, где хранился Ковчег Завета, Святой Грааль и Копье Лонгина, и они вывезли эти святыни в Европу, где спрятали в надежном месте. Причем, что интересно! Во многих сказаниях, легендах, средневековых хрониках прослеживается мысль о том, что чаша с кровью Христа и копьё Лонгина, обагренное его святой кровью, составляют якобы одно целое и не могут существовать друг от друга отдельно. Именно об этом говорит фреска на стене грота, находящегося под замком Монреаль де Со во Франции, в департаменте Арьеж. Изображение это, по всей видимости, сделано катарами, что распространили своё учение на весь юг Франции, и против кого французский король объявил новый крестовый поход, что продолжался с 1208 по 1244 года. Фактически тамплиеры придерживались нейтралитета в этом вопросе, хотя много рыцари Храма принимали инкогнито активное участие в боевых действиях на стороне Раймона VI, графа Тулузского, что возглавил сопротивление населения Оквитании французскому королю. 
     Но, даже не смотря на все это, скажи мне Петр, только честно. Как ты думаешь, стали бы хранить иудеи в своем святилище предметы, как-то связанные с тем, кого они дружно послали на страшную казнь? Причем хранить в течение целой тысячи лет? Ну, Ковчег Завета, куда ни шло. Но чашу и копьё – это нонсенс. Эти предметы никак не могли быть священны для  верующих в Яхве, как единственного бога на Земле. Тем более что Христос имел неосторожность провозгласить себя сыном бога, новым царем иудейским и хотел храм отца своего стереть с лица земли и за три дня построить новый. Нет, ты как хочешь, а я этому не верю. Тогда возникает новый вопрос. Откуда же всплыло это копьё потом? Да и вообще, что это такое? И потом, если они, эти два предмета, как-то связаны друг с другом, то где чаша?
     И вот еще что. Сама структура Ордена тамплиеров очень напоминает структуру уже давно существовавшей на востоке, а именно в Персии, организации религиозных фанатиков, что звались ассасины. Есть предположение, что первые тамплиеры заключили с главой этой организации тайный договор и проходили обучение. Как сейчас бы сказали, в его учебных центрах. Но тогда, как и сейчас, за все надо было платить, а чем могли заплатить тогда бедные, как церковные мыши, рыцари? Может теми артефактами, что нашли они в развалинах Иерусалима? Может копьём и чашей? Ну, нашли они какой-то наконечник копья, нашли какую-то красивую чашу, а почему не выдать их за священные для христиан предметы? Ведь этим подлогом тогда занимались все, кому не лень. А вдруг они попали, сами того не подозревая, в «десятку»? Может такое быть? А почему нет! Я веду этот разговор к тому, что персидскую головную организацию ассасинов с их крепостью Аламут разгромили монголы, почти в то время, когда у них «гостил» наш Федор Ростиславович. А это уже след!
     Как видишь вопросов много, и на них мы будем искать с тобой ответы, мой дорогой. Где? Не поверишь, сам не знаю. Но это-то и интересно. Не правда ли?
     - Да, уважаемый Афанасий Лукич, ну и задачу вы мне обрисовали. Просто не знаю, что и сказать?
     - Не бойся. Мы начнем с малого. Решим сначала вопрос, почему Федор Ростиславович Чермный был причислен к лику святых? И что он делал в Золотой Орде в течение почти 15 лет с небольшими перерывами? И еще, что произошло здесь в 1290 году, когда убеленный сединами воин-князь вернулся на свой законный стол и кто ему помогал в возвращении княжеского стола?
     В это время хлопнула входная дверь.
     - Вот и Лорд вернулся. Не волнуйся Петя, у всех наших есть ключи от твоей квартиры. Это так положено в целях безопасности, - успокоила, встрепенувшегося было, Смагина Гриф: - Сейчас узнаем новости, а я быстро на кухню, кормить еще одного мужичка.
     В комнате между тем появился Лорд и по выражению его лица все поняли, что сеанс связи с базой прошел успешно и действия ярославского филиала были руководством одобрены.
     - Ух! И проголодался же я, - произнес Лорд, потирая руки, и, потянув носом, добавил: - А вы тут картошечку с мясом потребляете. Это крайне не честно с вашей стороны.
     Но Гриф уже была за его спиной с подносом в руках. Она ловко обошла его. И на столе появилась тарелка с дымящейся картошкой. Вслед за ней, последовали  салатница и несколько блюдец с  ветчиной, сыром и колбасой. Петр заикнулся, было насчет коньяка, но девушка просто сказала:
     - Фалангеры не употребляют спиртного. Давай, Лорд, садись и покушай, а все остальное потом. Тебе чай, кофе?
     - Мне, дорогая Гриф, только приготовленный тобой кофе, только приготовленный тобой! – со значением в голосе сказал тот, усаживаясь за стол и приступая к трапезе.
     Несколько минут за столом царило молчание, но потом видимо сам «премьер фаланги» не выдержал и стал выдавать информацию в процессе еды.
     - Всем большой привет от наших «брянских волков». Работой, что мы проделали на нулевом этапе, довольны, но желают ускорить её в некоторых вопросах. Поэтому к нам срочно выезжают Самсон Соломонович и Голлем. Первый решить все юридические вопросы и по вашему, Петр, оформлению, как сотрудника концерна, а второй по душу вашего «подснежника». Вы, Петя и Гриф, оказывается, великое дело сделали, что спасли его. Голлем, а он присутствовал при разговоре, чуть не надорвался от счастья, словно вы ему родственника нашли. Так меня проинструктировал, как себя с ним вести, что просто не знаю, что делать. Но отдельный номер-люкс в гостинице я уже снял. Честно скажу, из его слов я очень многое не понял, что-то про ауру серебрянную он говорил, о монастырях, о предопределении и так далее. Завтра к вечеру приедет и все сам расскажет. Да, я просмотрел сводку за сегодня по происшествиям в городе. Авария в районе Юбилейной площади имела место, и женщина в тяжелом состоянии отправлена в больницу. Вот так!
      Насчет «списков» монаха Авеля Тор сказал следующее. Он прекрасно помнит этот момент. Да его родители, твои бабушка и дедушка Петя, в 1934 году, летом, получили посылку из Тобольска. Тор как раз готовился к поступлению на московские курсы ГУГБ. Он так же помнит, что в посылке, кроме кедровых орехов и сухих грибов, была шкатулка из темного, очень приятного на запах дерева. В ней лежали какие-то бумаги, исписанные красивым с виньетками подчерком. В семье долгое время по вечерам шли разговоры об этих бумагах. Отец Тора предлагал отдать их властям, мать настаивала на том, что необходимо исполнить волю Леонида Денисовича и отдать эти бумаги церкви. Как решилось дело, сам Тор не знает, потому что уехал в Москву. А вот зацепку дал. У твоей бабушки, Петр, был двоюродный брат,  Миронов Константин Михайлович. Это его мирское имя, а вот, как священника, его звали – отец Павел и служил он в Федоровской церкви. Был он почти на двадцать лет младше твоей бабушки, так что вполне возможно, что он еще жив. Тор сказал, что, скорее всего, победила в этом семейном споре мать. Отец всегда её слушался, в любых вопросах. Поэтому поиски «списков» надо начинать с Федоровской церкви.
     На базе все идет своим чередом. Лада пошла на поправку. Мышка все еще в коме, но у Ветлугина появился новый психотерапевт – Борисов Юрий Степанович.
     Лорд неожиданно замолчал и вопросительно посмотрел на Смагина.
     - Юрка?! – неожиданно хрипло выдавил из себя тот.
     - Да, Петя, ваш боевой друг и соратник. Он передает вам большой привет и номер своего сотового телефона. Вот, потом позвоните. Так вот, этот Юрий Степанович предложил с помощью Лады вывести Мышку из комы. Сейчас эту операцию они и готовят. Надежда есть. Еще, они обнаружили двоих из тех троих, что напали на Ларса. Один умер, а второй жив и содержится в нашей клинике под экраном. Пока результатов нет. Лечат. А более подробно Голлем по приезде расскажет. По Крапивину я получил зеленый свет. Так что если вашего протеже, Петр Владимирович, устроят наши требования и моральные установки, то бога ради, хоть сегодня мы заключим с ним договор. Вот и все, господа. Как вашего «подснежника» зовут?
     - Семен Акимович Сперанов, - ответил Смагин.
     - Поднимайте его. Нам пора ехать. Время уже позднее. А вот завтра, если не возражаете, и здоровье позволяет, начинайте работать с Афанасием Лукичом, - отдал распоряжения Лорд, поднимаясь со стула.
     Семен собрался быстро и не задавал лишних вопросов. Он словно понял, что судьбу его решили эти внимательные и заботливые люди, и одно это вполне устраивало его. Чувство незащищенности, что постоянно тревожило, словно старая рана, прошло. На смену ему в душе постепенно стало укрепляться ощущение надежности и, самое главное, понимания его сути окружающими людьми. Пожалуй никогда в своей жизни он не испытывал такого покоя. И только за это Семен Акимович готов был выполнять любые требования и просьбы новых друзей, даже не задумываясь ни на минуту в правильности принимаемых им самим решений. На прощание он крепко пожал руку Петру и вспыхнул, как светофор красным цветом, когда Гриф поцеловала его в щеку. Смелов пожелал спокойной ночи, заверил, что завтра позвонит в десять часов и, обняв Сперанова за плечи, покинул вместе с ним квартиру Петра. Лорда уже не было.
     Смагин запер дверь и повернулся. Гриф стояла рядом и смотрела на него. Черные омуты глаз завораживали и, словно магниты, притягивали к себе. Что в них было? Нежность, тепло, желание, любовь? Нет, для Петра это было не главное. Они, своей бархатистой темнотой, не отталкивали его, это и только это в настоящий момент имело значение. Он сделал шаг вперед и решительно произнес:
     - Лена, я еще в машине хотел сказать…
     Ладонь девушки, как и тогда, легла на его губы, прерывая фразу.
     - Подожди, Петя, подожди, - тихо произнесла Гриф: - Я прекрасно знаю, что ты хочешь мне сказать. Твои глаза мне это уже давно сказали. И я, как ни странно, испытываю к тебе примерно те же чувства. Но, понимаешь, я - фалангёр, я – боевая машина, правда, снабженная интеллектом на уровне 104 IQ, а также всем набором человеческих  достоинств и недостатков. В течение нескольких лет в меня усиленно вкладывали опытные учителя знания совершенно не свойственные женщине. Меня учили не беречь любя, а убивать защищая! Я умею обращаться с любым оружием и знаю 54 способа убить человека, не имея  оружия при себе. Я умею работать в боевом режиме на уровне «берсеркер» в течение нескольких часов. Моё аналитическое и логическое мышление настроено на уровне инстинктивных рефлексов только для анализа боевой обстановки и принятия к действию единственно правильного решения. Причем все это я выбрала сама. Были и другие предложения со стороны концерна «EGO», но я решила вполне сознательно стать тем, кем стала. Как видишь, чисто женского естества во мне не очень много. И я сама не знаю, что со мной произошло в тот момент, когда я впервые увидела тебя? Я просто не знаю, имею ли я право на ответное чувство к тебе?
     Гриф потупила глаза и смущенно склонила голову. Во всей её позе отразилась целая гамма чувств. Здесь была и растерянность оттого, что она только что сказала, и испуг в предчувствии  ответных  слов Петра. Здесь была и обреченность признавшегося в неблаговидном проступке школьника, ожидающего совершенно справедливого наказания. Здесь был и страх человека неожиданно оказавшегося  перед разделяющей его судьбу чертой. Сзади все знакомо и привычно; впереди неизвестность,  влекущая к себе своей загадочностью и непредсказуемостью. Но твой шаг через эту черту во многом зависит от кого-то другого. И пусть этот другой очень дорог тебе, дороже всех богатств мира, но ты прекрасно сознаешь то, что он может и не позвать тебя за собой, потому что ты сама наверно так бы и поступила. Но ты хочешь, очень хочешь, чтобы тебя позвали перешагнуть эту роковую черту, и в тоже время боишься этого. Ибо тот груз обязанностей, что ты по своей воле возложила на свои плечи, лишает тебя права делать этот шаг.
     Надеждой, колеблющейся на острие меча, полыхнул взгляд девушки, брошенный украдкой на Петра. А тот стоял как вкопанный, почти физически ощущая ту боль, что в настоящий момент испытывала Гриф. Наконец он вздохнул полной грудью, словно перед прыжком в воду, и так же тихо, как  Лена, произнес:
     - Я все же скажу, хоть ты это и знаешь. Я люблю тебя и прошу стать моей женой. Ты согласна?
     Девушка резко вскинула голову.
     - Но, Петя…
     - Я прошу ответить мне прямо «Да» или «Нет», - уже твердым голосом произнес Смагин, и желваки на его щеках вздулись буграми от внутреннего напряжения.
     Гриф сделала шаг и вплотную подошла к Петру. Этим шагом она переступила черту, что так негаданно перечеркнула её судьбу. Её позвали, и внутренне она была благодарна за это. Ладони девушки разгладили щека Смагина. Он непроизвольно обнял её за талию и словно удар тока пронзил все его существо.
     - И откуда ты взялся на мою голову, - полным счастья и теплоты голосом, еле слышно произнесла Лена, всем телом прижимаясь к тому, кто с настоящего момента становился её мужчиной.
     - Так «Да» или «Нет»? - прошептал Петр.
     - Да! – горячее дыхание девушки обожгло его губы, а последовавший за этим словом поцелуй, окончательно лишил рассудка.
     А где-то в недоступном для людского глаза пространстве одна из Великих Прях Судьбы поймала своими свободными передними конечностями две белесые нити и, полыхая разноцветными переливами глазного пояса, что говорило, о её радостном и счастливом состоянии, стала вязать узелок. Так было всегда и так будет и впредь! Нити судеб и жизней сходятся и расходятся, связываются в узелки и множатся от них. Жизнь во вселенной нельзя остановить ничем. Однажды зажженный её огонь в мироздании нельзя задуть одним напряжением легких. Он бессмертен, как и сама вселенная. Просто из одного качества жизнь переходит в другое. Ибо это основной Закон развития и движения живой природы, её основная целесообразность. И любовь – главное в этом Законе. Поэтому и горит глазным поясом, словно новогодняя ёлка Великая Пряха Судьбы. Ей оказана высокая честь, соединить две души, два сердца, две судьбы. И нет прекраснее долга у мыслящих, этих рабочих Мироздания, как производить на свет новых работников, новых стражей мирового порядка, новых хранителей жизни самой Вселенной.
     Узелок завязан, семя брошено, скоро одна квадриллионная часть мыслящей субстанции этой галактики даст новую нить судьбы. И это, счастье! Счастье для всей вселенной, всего мироздания. Так должно быть, и так будет всегда! Жизнь, не смотря ни на что, продолжается, и будет продолжаться вечно.

«МЕСТО,  ГДЕ  НЕТ  ВРЕМЕНИ»
    « Жизнь будет продолжаться вечно» - толи шёпот чей-то, толи шум в голове, толи ветер просвистел эту фразу, совершенно ей непонятную, совершенно не к месту кем-то сказанную и от этого ставшей чужой, холодной, быстро забываемой и раздражающе напыщенной.
    -Доктор! Доктор! Она открыла глаза!
     Звон в ушах. Кружится голова. Почему-то нестерпимо чешется правое колено. И вновь забытье, теперь больше похожее на сон.
     Стремительное падение вниз. При такой скорости должен свистеть ветер в ушах, но здесь нет ветра. Здесь нет ничего, только тьма, черная вязкая тьма. Но тебе не страшно. Это уже было. Да по-настоящему ты и не успеваешь испугаться.
     «БОМ!» - звучит в ушах гулкий удар колокола. И с этим ударом ноги чувствуют под собой твердую поверхность. Ты её только чувствуешь. В этой тьме не видно ни ног, ни рук, ни твоего тела, ни той поверхности, на которую ступили твои ноги. Они есть, сознание подсказывает это, вот и правое колено опять стало чесаться, но его самого не видно. Есть и поверхность, её шершавость ты ощущаешь своими ступнями, но ты не видишь этого. И холодные иголки страха начинают покалывать где-то в области солнечного сплетения. Болят глазные яблоки, настолько сильно ты напрягаешь своё зрение, что бы хоть что-то увидеть. Но напрасный труд! Всё погружено в черную темноту, что кажется плотной повязкой на глазах. А может это так и есть?
     Ты, не смотря на страх, что всё больше начинает овладевать тобой, подносишь правую руку к лицу. Вот правая щека, вот губы и нос. На руке пять пальцев. Большой. Указательный. Средний. Безымянный. Мизинец. Ладонь теплая, приятная. Пальцы, как разведчики, быстро ощупывают все лицо, одновременно такое знакомое и в тоже время совершенно неизвестное. Вот с середины левой щеки до самого виска тянется широкая полоска чужеродной материи, шершавой на ощупь и валиком вздутой по всему центру. Память услужливо подсказывает, что это. А это пластырь, которым закрывают незначительные раны на теле. Но ты разве ранена? Глаза инстинктивно закрываются, когда пальцы-разведчики приближаются к ним. Ты ощупываешь веки, брови. Все на месте, пока. Рука поднимается ко лбу и тут новое препятствие. Матерчатая лента, толстым коконом  покрывает лоб и всю голову. Это бинтовая повязка, а ты знаешь, что её накладывают уже при серьёзных травмах. Но почему? Что с тобой случилось? Вот этого в памяти нет. Хочется заплакать от бессилия, от этой темноты, от этого страха, что все упорнее и упорнее, напоминает о себе. Хочется вновь позвать маму, но тут сквозь пальцы ты замечаешь какое-то свечение. Далекую светлую точку. И ноги сами начинают движение вперед, к этой единственной звездочке в окружающем тебя мраке.
     Долго ли продолжается этот путь неизвестно. Ты не ощущаешь ни усталости, ни напряжения в движении. Звездочка постепенно становится пятнышком. Потом пятном. И, наконец, превращается в ярко освещенную со всех сторон, совершенно непонятно, как и чем, бревенчатую большую избу. Окна, украшены резными красивыми наличниками. На коньке двухскатной крыши, как раз над крыльцом, что словно притягивает тебя к себе, сверкает золотом петушок, сидящий на тонкой спице. Такие избы ты уже видела на окраине города Костелов, где живешь с папой и мамой. А вот петушок! Он словно прилетел прямо из сказки Пушкина, что так любил читать тебе перед сном папа.
     Страх проходит. Ты любуешься этим красивым флюгером, и чем больше вглядываешься в него, тем поразительней находишь это творение человеческих, а может и не человеческих, рук. Гордо вскинутая маленькая головка петушка немного наклонена назад, крылья слегка отстранены от тела, сама фигура словно устремлена вверх, к солнцу. Еще одно мгновенное, и чуть загнутый клюв раскроется, сама головка рванется вперед, словно помогая вырваться на волю оглашающему окрестности призывному кличу, что приветствует восход животворного светила. Каждое перышко, каждая деталь фигуры выписаны с такой четкой пунктуальностью и мастерством, что сам петушок кажется живым, лишь замершим на мгновение перед своим обрядом поклонения солнцу.
     «БОМ!» - раздается, вместо петушиной трели, удар  колокола, и дверь избы бесшумно открывается, приглашая тебя зайти в дом. Ноги опять сами, помимо тебя, устремляются к открывшемуся проходу, и ты переступаешь порог.
     Насколько знакомо тебе наружное убранство этого деревянного дома, настолько поражает тебя его внутренний вид. Сеней нет. Сразу за дверью перед тобой открывается, теряющаяся в темной дали, перспектива практически пустой комнаты. Три стены и потолок, выложенные мощными древесными стволами, ограничивают освещенное пространство. Задней стены не видно, она теряется в клубящейся серо-черной мгле. Нет ни предметов обстановки, ни окон, ни знаменитой русской печи. Все голо. Потолок, три стены и пол. Даже на полу нет ни коврика, ни дорожек, ни постеленных для вытирания ног тряпок. Все то, что ты видела снаружи;  окна, с резными наличниками и горшками цветов на подоконниках, здесь отсутствуют. Только стены, потолок, пол.
     В центре освещенного пространства комнаты стоит древний прядильный станок. Такой станок ты видела в Кракове, в археологическом музее, куда вы с мамой заглянули, знакомясь с этим дивным городом, пока отец занимался своими делами. К этому станку  от задней стены, а вернее из постоянно меняющей свои очертания бурой массы, что её представляет, тянутся многочисленные белесые нити. Те самые нити, что окружали тебя при твоем первом полете в то, прошлое  никуда.
     За станком сидит женщина. На ней расшитый золотом и серебром нарядный небесно-голубой русский сарафан. Её голову украшает высокий, сверкающий драгоценными камнями кокошник. Со спины определить возраст женщины очень трудно. Стан её строен, тонок и гибок. Шея в меру длинна и гордо поставлена. Руки, оголенные по локти, быстры и проворны. Но бросается сразу в глаза цвет кожи незнакомки. Он чёрен! Кто это? Негритянка? Но почему она в старинном русском наряде? И что вообще она здесь делает? Эти вопросы непроизвольно возникают в твоей голове, но особого удивления нет, есть только любопытство. Вот это-то любопытство и заставляет тебя идти дальше, все ближе и ближе к занятой своей работой, и, казалось бы, не обращающей на окружающий мир внимания, загадочной женщине. Вот открылось твоему взору лицо. Оно сосредоточено и внимательно. Толстые, слегка вывернутые губы не портят, а наоборот, украшают его. Нос прямой, с четко очерченными трепетными ноздрями, скорее римский, чем широкий африканский. И это первое несоответствие не портит внешний вид женщины, а добавляет очарования в её образ. Большие черные слегка на выкате глаза обрамлены густыми длинными ресницами. Высокий лоб гладок и лишь у переносицы залегла глубокая резкая складка, характеризующая меру сосредоточенности пряхи в данный момент. У кокошника отсутствуют височные украшения и поэтому взгляду открываются серебристые от седины, закрученные самой природой, пряди волос, что густым водопадом падают на щеки красавицы. И только это, если конечно серебристый не является природным цветом волос незнакомки, может говорить о значительном возрасте чернокожей пряхи в русском парадном сарафане.
     - Деточка, подожди немного. Я сейчас узелок один завяжу и мы с тобой поговорим. Уж больно ювелирную работку надо сделать. Хорошо? – раздается неожиданно очень красивый, мелодичный голос. Сначала ты не веришь, что в такой тональности можно говорить простые слова. В ней можно только петь, только петь прекрасные итальянские песни, что так любила исполнять мама.
     - Так хорошо, солнышко?
     Спазма сдавливает горло. Так звала тебя часто только самая дорогая женщина в мире, только твоя мать.
     - Хорошо, - наконец выдавливаешь ты из себя с большим трудом.
     - Ну и отлично. Сейчас я эту проблемку закреплю, а теперь для её решения вот здесь и здесь узелочки навяжу. Вот, как славно, как славно получается. Тут тебе и решение, тут тебе и ответ, тут тебе и нужное направление в дальнейшем движении вперед. Славно! Ну вот, сейчас я из настоящего и будущего выйду, и мы с тобой поговорим, - женщина резко и сильно хлопает в ладоши, и все замирает. Станок перестаёт  работать, нити прекращают своё вечное движение. Женщина удовлетворенно грациозно потягивается, как после продолжительной умственной работы, выгибает свою красивую спину и встаёт  с табурета. Она высока и стройна. Ты любуешься ею,  завидуешь её красоте и грации белой детской завистью.
     - Дай-ка, Лизонька, я на тебя посмотрю, - сказав это, она подходит к тебе и берет руками за плечи.
     Женщине  чтобы заглянуть тебе в лицо,  приходится присесть.
     - Да, дорогая моя, здорово тебе досталось. Головка не болит?
     - Нет, только кружится немного.
     - Это ничего. Это пройдет. Это все скоро пройдет, и ты снова будешь с мамой.
     - А папа?!
     - Он тоже будет всегда с тобой, но по ту сторону черты, дорогая моя Лизонька.  А знаешь что? Давай-ка мы с тобой, устроим праздник. Посидим, посплетничаем, выпьем и поедим, чего-то  вкусненького? А?
     Ты неожиданно для себя чувствуешь, что голодна и хочешь пить, поэтому киваешь головой.
     - Вот и прекрасно, вот и чудесно! – восклицает, вставая, женщина. Она поворачивается к одной из стен, вытягивает перед собой руки, одновременно щелкает пальцами обоих рук и разводит их в разные стороны. У стены мгновенно появляются длинный мягкий и удобный диван с  множеством различных по размеру подушек, а рядом с ним низкий столик на красиво изогнутых ножках, уставленный вазами с фруктами, с пирожными и разнокалиберные бутылки с напитками.
      - А теперь, дорогая и долгожданная гостья, пойдем, присядем и повеселимся   всласть, - широким жестом приглашает к столу женщина и, взяв тебя за руку, ведет за собой к нему.
     Диван необычайно удобен. Он словно сам живой и подстраивается под положение твоего тела. Пирожные настолько вкусны, что ты,  раньше кроме шоколада ничего из сладкого не признававшая, съедаешь сразу два, запивая фруктовым соком. Незнакомка тоже не отстает от тебя, видимо работа за ткацким станком сильно подточила её силы.
     Наконец, вы насытились и блаженно отвалились на подушки. В этот раз ты начинаешь разговор первой, сытость  и непринужденность обстановки, придают тебе смелость.
     - Скажите, тётя, а как вас звать?
     - Ой! Прости, Лизонька! А я  и вправду, совсем забыла тебе представиться. Вот ведь старость не радость! – восклицает, всплеснув руками, прекрасная негритянка.
     - Нет, вы не старая. Вы очень красивая! – говоришь с оттенком тайной зависти ты.
     - Эх, Лиза! Видела бы ты меня в молодости и знала бы ты,  сколько мне лет? То наверно  так не говорила. А завидовать мне не надо. У меня все в прошлом, а у тебя все впереди. Уж кому, как не мне, тебе завидовать надо, - с грустью произносит женщина и задумчиво смотрит на тебя.
     - А тогда, сколько вам лет, - слегка наглеешь ты.
     - А вот это спрашивать у любой дамы просто бестактно. Мы имеем столько лет, на сколько лет  выглядим.
     - Извините, пожалуйста.
     - Ничего, я не обижаюсь. А звали меня когда-то Этереш Гуами Пифа. Потом просто Пифа. Какое-то время – Пифия, а теперь я зовусь - Одна  из Великих Небесных Прях Судьбы. Ты же зови меня просто Пифа, мне так проще и роднее. Хорошо?
     - Хорошо. А папу вашего как звали?
     Этереш Гуами Пифа некоторое время удивленно смотрит на тебя, потом произносит:
     - Этереш Батур. А это тебе зачем?
     - Можно я буду звать вас Пифа Батуровна, - ничего не подозревая,  говоришь ты.
     - Ха! Ха! Ха! – заливисто смеется негритянка: - Ой, моя прелесть! Ой, насмешила ты меня! Ой, не могу! Ой, спасибо!
     Ты удивлена. Ты не находишь ничего смешного в том, что только что сказала. Ведь это правильно, называть того, кто старше тебя, по имени-отчеству. Так тебя учили папа и мама. Так должно быть, и поэтому для тебя очень странно и не понятно слышать такой радостно-счастливый смех твоей собеседницы. Но он сам по себе прекрасен. Он похож на звон множества серебряных колокольчиков, и их звуковая гамма настолько восхитительна, что твоё недоумение, в конце концов, сменяется сначала улыбкой,  потом слабой попыткой тоже влиться в этот каскад радости, а за тем  и твой серебряный колокольчик смело вплетается  в общий хор  праздничного веселья.
     Наконец Этереш Гуами Пифа вытирает слезы, выступившие на её прекрасных глазах, переводит дыхание и, отдышавшись, говорит:
    - А ты молодец! Быстро сообразила, что у нас имя собственное идет на последнем месте. Просто, молодец! А насмешила ты меня тем, что в дословном переводе на ваши языки имя моего отца звучит следующим образом: «Велик, хоть и мал». Это соответствует вашим пословицам: «Мал  золотник, да дорог», «Мал, да удал». А в просторечии моего отца звали просто: «Коротышка». «Пифа» же переводится, как «очаровательная», «прекрасная» и «сияющая». Вот и получается, что ты назвала меня «очаровательной коротышкой». И это мне показалось невероятно смешным.
     - Извините, я не хотела, - в растерянности произносишь ты.
     - Ну, что ты, не извиняйся. Я наоборот очень тебе благодарна. Если бы ты знала, как давно я так не смеялась, то поняла бы, какой дорогой подарок сделала для меня этим своим каламбуром.  А ты просто прелесть!
     Пифа  грациозно садится и берет твою руку. Пожатие её нежно, ладонь бархатиста и тепла.
     -  И сила в тебе бурлит огромная. Невероятная и божественная сила, - тихо говорит она, смотря прямо в твои глаза, своими колдовскими бездонными колодцами: - Да ты просто клад, деточка! Твои папа и мама отдали тебе все, что имели и даже больше. Вот только на что пойдет твоя сила? Какие вопросы при помощи её будешь решать, созидательные или разрушительные? Каким путем пойдешь? Не прост будет твой путь, детка. Ох! Не прост. И нужен тебе на этом пути хороший наставник, друг, защитник. Такой, что бы понимал тебя, берег от беды и помогал в выборе решений. Твоя мама здесь тебе не помощница. Нет, на первых парах, она сыграет свою роль наставницы. Но уже через год, два её участия будет мало. Что же нам с тобой делать? Вот ведь неугомонный Мардук! Просила у него найти простого оракула, а он мне нашел настоящего Творца временной составляющей! И как тут быть теперь?
     - А кто это такой – Творец временной составляющей? – робко спрашиваешь ты.
     Красавица внимательно смотрит на тебя. Смотрит и молчит. По лицу видно, как она борется с собой, как она растерянна, словно неожиданно от твоего вопроса потеряла нить своих умственных рассуждений.
     - Право слово, я даже не знаю, как тебе это объяснить. Но попробую. Представь себе работу простой пряхи. Что она делает?
     - Ткёт полотно.
     - Правильно, моя красавица. Но если на полотне нужно создать какой-нибудь рисунок? То наверно вначале надо составить его эскиз? Возможно, окончательно он будет не похож на то, что задумывалось в начале. Это уже от творчества и искусства пряхи зависит. Но первоначальный вариант необходим для того, что бы было с чего начать. Ведь, правда?
     - Да.
     - Мы, Великие Небесные Пряхи, ткём матрицу текущего времени вашего мира и для того, чтобы она была жизнеспособной и прогрессирующей, нам тоже нужен определенный эскиз, определенная временная составляющая, которая как нерушимый закон должна быть выполнена при этой работе. Цивилизации должны развиваться постепенно и, по мере возможности, на одном уровне. Стоит только кому-то забежать вперед в своем развитии, в отличие от других, и гибель неминуема. Так случилось с Шумером, с Египтом, с Вавилоном, с государством древних иудеев, со Священной Римской Империей. Так произошло и с Россией, с твоей родиной, в настоящее время. Это очень трудная и ответственная работа. Мы сами не можем составить свой эскиз будущей матрицы. Нам его предлагает сама Гея, рождая Творцов временной составляющей. Это в принципе обычные люди, но несущие в себе основополагающий код столетий, а иногда и тысячелетий. Их деяния и творения определяют то основное направление, по которому должна развиваться та или иная цивилизация. Иногда они привязаны к конкретному месту, к конкретному государству. А иногда они имеют мировое значение. Такими Творцами временной составляющей были пророк Мухаммед, Иисус Христос, Заратуштра, Будда Шакья-Муни, Конфуций, Моисей и другие. Их временную составляющую поддерживали и проводили в жизнь пророки, апостолы, оракулы, ясновидцы. Вот на основании всего этого и творим мы, Великие Небесные Пряхи, матрицу мира.
     А изначально, еще до событий Великого Потопа, да и значительное время после него, Творцом временной составляющей мыслящих существ этой планеты была я, Этереш Гуами Пифа. Правда тогда и небесных прях было мало. Это сейчас нас миллионы. Есть семь уровней мастериц: планетарный, континентальный, религиозный, эпохальный,  государственный, региональный и самый большой индивидуальный. Людские судьбы представлены в виде, уже виденных тобой, белесых нитей. Но эти нити только с виду белесые, на самом деле они имеют огромное количество оттенков. Вот по этим оттенкам мы и вяжем свои узелки, стараясь получить ту цветовую гамму, которую задают для данной матрицы Творцы временной составляющей. Скоро и ты, войдя в силу по- настоящему, дашь нам своё видение будущего мира, которая станет определяющей в нашей работе.
     Конечно, не всё получается. Существует фактор случайности, иногда ошибается сама пряха, особенно это касается прях из самих мыслящих существ. Порой сама Гея под действием Великого Первозданного Колебания вносит изменения в уже сложившуюся структуру матрицы. Это и землетрясения, наводнения, бури, ураганы, смерчи, эпидемии, все те, как вы называете природные катаклизмы, что несут с собой многочисленные человеческие жертвы. Иногда в нашу работу вмешиваются оставшиеся на Земле боги, как тот же Мардук. Они тоже ведут свою игру и тоже пытаются построить тот мир, который более благоприятен им, порой совершенно забывая о человечестве в целом. Самое страшное это то, что их нитей судьбы нет в наших руках. И хотя мы их знаем и даже можем с ними встречаться, но не властны над их сущностями. Так же и Гея, знает о них, чаще они мешают ей, и она хочет от них избавиться, но ничего поделать не может. Злится, морщит своё тело, изрыгает огонь из кратеров вулканов, заливает свои просторы водой, а расправиться с ними не в силах.
     Работа трудная, кропотливая, но интересная. Прямо скажу, она мне по душе.
     - Пифа скажите, а что будет, если я не захочу быть Творцом временной составляющей? – неожиданно для самой себя прерываешь ты свою собеседницу.
     - Ты просто не сможешь этого сделать, моя прелесть, к твоему глубокому сожалению. В общей матрице мира у каждого мыслящего своё предопределение. Один должен принять мученическую смерть на кресте, чтобы начался новый виток в развитии цивилизации, и он примет её, как бы сам ни противился этому. Другому мыслящему, предопределено воспитать сына, будущего покорителя вселенной, и он воспитает его, что бы с ним не произошло самим. Третьей доверено провидением, родить будущего великого пророка, и, поверь мне, она родит его, даже оказавшись на необитаемом острове совершенно одна. Нет числа вариантам выполнения предопределенного.  Мы для того и существуем, что бы каждый мыслящий прямо или косвенно выполнил свою миссию за время своей жизни. А говорит нам об этом та расцветка нитей судьбы, которую они приобретают уже впервые годы жизни мыслящего существа. Конечно, в некоторых вопросах существуют исключения. Людям дано право самим выбирать свою судьбу и творить её. Нет такого положения – этот будет гением, этот знаменитым ученым, этот великим полководцем, а этот жестоким тираном. Практически от рождения все на первом этапе равны по своим возможностям. Конечно, генная наследственность играет свою роль, но если взять все в целом, то шансы у всех равны. Порой дети кровавых разбойников становятся проповедниками милосердия и божественного прощения.
     Все зависит от множества факторов: окружающей среды и общества, исторической действительности и от развития способностей к познанию мира. Но каждому, так или иначе, дан шанс претворить в жизнь то, что ему предопределено. Одни используют его, другие нет. Человечество с момента своего зарождения бьётся над ответами  на  вопросы. Кто мы? Зачем существуем? В чем сама суть нашего существования? Что я, я сам, должен сделать в этом, таком не простом, мире? Одни находят эти ответы, другие нет.  Но даже те, кто так и не находят себя, принимают участие в творении матрицы истории мира. Таким мыслящим у нас отведены второстепенные, эпизодические роли. И ты знаешь, их большинство. С тобой все проще. Один раз в  столетие на планете рождается индивид, который в своей карме несет код будущего. Это словно ствол дерева, словно основная нить в трикотаже, словно краеугольный камень в строительстве здания, словно печь,  от которой надо плясать. Это основа основ в создании матрицы исторического процесса. В настоящий момент этим индивидом являешься ты, моя прелесть. Ты несешь в себе код будущего столетия, и, беря твою карму за основу, мы, Великие Небесные Пряхи, будем осуществлять свою работу. Поэтому от самой тебя мало что зависит. Все уже предрешено, и у тебя нет в этом  права выбора.
     Повисает гнетущее молчание. Ты чувствуешь, как к глазам подступают слезы, от суровых  слов негритянки. Она уже не кажется тебе доброй и нежной. Да и в самом облике Великой Небесной Пряхи Судьбы появляются жесткие черточки, властные тона и твердые складки. Ты чувствуешь себя маленькой зверюшкой, неожиданно попавшей в расставленные охотниками силки. Ты мечешься в разные стороны, но только всё туже и туже затягиваешь на себе нити сети.
     - Как же так, нет выбора? Вы же сами говорили, что любой человек на земле имеет его.  И потом, раз  положенное этим самым предопределением  все равно свершится в обязательном случае, так, причем здесь право выбора? И еще! Папа говорил мне, что  карма у человека начинает формироваться к 18-20 годам. А мне только  одиннадцать исполнилось. Так какая из меня может быть «временная составляющая», скажите,  пожалуйста? И последнее, не проще ли будет с вашей стороны все просто рассказать людям. Все что будет, и что им надо делать, что бы это, например, свершилось, а это нет. Мне кажется, вот это и будет настоящее право выбора. Разве не так? – с трудом говоришь ты.
     Глаза Пифы вновь блестят теплыми огоньками, а мягкая улыбка прогоняет  с её лица жесткое выражение. Она уже не строгая наставница, а добрая и заботливая учительница.
      - Ты все больше и больше мне нравишься, Лизонька. Папа и мама очень много в тебя своих сил вложили, надо это прямо признать. Я и не надеялась на то, что ты сможешь хоть десятую часть понять из моих объяснений. А ты смотри еще и предлагаешь что-то, и споришь со мной. Нет, как не крути, а ты истинный Творец временной составляющей. И не перечь мне.
     Понимаешь, предопределение в глобальном случае, да, свершится неукоснительно. И его все почувствуют сразу. Но в частном, это может произойти и совершенно незаметно для текущего времени, или наоборот быть очень заметным, но обыденным  для большинства. Скольким людям на протяжении веков падало на голову яблоко? Ни счесть! Но только Исаак Ньютон вывел из этого закон всемирного тяготения. А, об истинном значении этого закона, человечество начинает понимать лишь в настоящее время. Историю творят именно те, кто познал своё предопределение. А сами мыслящие узнают о значении этого порой через сто и более лет. Причем человек в настоящий момент не всегда  осознает, что же он творит, да и окружающие его люди, чаще не понимают его. И лишь по истечению определенного срока начинает вырисовываться картина чего-то нового, прогрессивного, светлого и жизнеутверждающего или прямо противоположного первому; что-то тёмное, страшное и мерзкое. Конечно, ты права, Самое простое это взять и предупредить человечество. Но как? И послушает ли оно это предупреждение? Вот тебе пример подобного.
     В конце вашего 18-го века Великое Первозданное Колебание дало небольшой сбой, который должен был неукоснительно привести, возможно, к гибели всей цивилизации Геи. Картина рисовалась просто ужасная. Гибель цивилизации планеты, это, между нами говоря, и наша гибель тоже. Поэтому все силы были брошены на то, что бы её избежать. Инстинкт самосохранения нам тоже не чужд.
     Войны, эпидемии, хаос должны были захлестнуть  всю Гею. И что самое страшное, карма Творца временной составляющей на девятнадцатое столетие тоже не сулила ничего хорошего. Тогда по моей просьбе Иштар, это еще одна из тех богов, что остались  на Земле, нашла для меня оракула, деревенского парня Василия Васильева, и я вложила в него всю возможную картину развития мира почти на три столетия вперед. Теперь  вижу, что немного перестаралась с этим, но тогда время было дорого и особо щадить бедного паренька не приходилось. Мне нужно было предупредить Россию, за которую несу  ответственность, и это было сделано. Паренек стал монахом, получил первое имя в иночестве Адам и написал первое пророчество. И что ты думаешь? Его заключили в крепость под стражу. Первое предсказание сбылось, как и положено. Но и после этого мой оракул остался в заточении. Ваш царь Павел I освобождает Адама и беседует с ним. Тот описывает ему всю будущность династии Романовых,  до Николая II включительно. Тот все аккуратно записывает, но о себе не спрашивает, а монах не говорит. Василия отпускают и вновь подстригают в монахи, теперь под именем Авель. Он пишет новую книгу пророчеств, потому что не может хранить это в себе. Дар пророка страшен тем, что всегда рвется наружу. Этот дар словно разрывает тебя на части, пока находится в темнице твоей сущности. Но теперь Авель пишет и о судьбе бедного Павла. И опять каземат Петропавловской крепости. Павла убивают. Авеля  переводят в Соловецкий монастырь без права передвижения. Там он пишет третью книгу о войне 1812 года и восстании декабристов. Книга доходит до императора Александра I, и моего оракула сажают в монастырскую тюрьму. Предсказание сбывается в который раз полностью. Сбой Великого Первозданного Колебания достигает Гей. Его основной удар приходится как раз по территории России. В небе висит комета, предвестница страшных событий, на столе императора лежат уже проверенные временем пророчества, но никто ничего не делает. Наполеоновская армия пересекает Неман и входит на территорию России. Сапоги французских, польских, итальянских солдат топчут русскую землю, как до этого они топтали земли Европы. Есть от чего опустить руки. Понимаешь, все сделано для того, чтобы предотвратить зло. Но сами люди все поворачивают так, как они хотят, а не так, как им советуют.
      Очень давно на одном из заседаний Вселенского Трибунала, который судил первых богов Геи, один из председательствующих так сказал в оправдание их действий: «Что бы тут не говорилось, но истина очевидна. Слияние планетарного, божественного, естественного и искусственного привело к тому, что совершенно неожиданно в мировом пространстве появилась новая мыслящая раса. И я бы охарактеризовал её, как расу «Сквозь тернии, к звездам!» Само это говорит в пользу усилий тех, кого мы сейчас судим».  Другими словами, создавать трудности и преодолевать их героически без чьей-то помощи главная особенность вашей цивилизации. И в некоторых случаях, я Великая Небесная Пряха Судьбы, просто склоняю голову перед вами всеми.  Вы способны выбирать, и вы выбираете не самые легкие дороги. А разве это не есть истинный  выбор мыслящих существ?
     А двадцатое столетие?!  У сбоя Великого Первозданного Колебания оказался очень сильный откат. И он тоже весь пришелся на Европу и Россию, небольшая волна прошлась по Японии.  К тому времени бедный монах Авель уже скончался, но предсказания его сохранились. И опять на них никто не обратил внимания. А там было все расписано. Нет, люди сами боролись со злом и победили его. И это опять право выбора. Конечно, мы помогали, что было сил. Такого напряжения, как в то время, я не испытывала со времен походов Чингиза, Хана Бату и Тимура. Боги-изгнанники тоже трудились, не покладая рук. И опять все в основном решили сами люди. Монах Авель с честью выполнил свою миссию на этой земле, не смотря на то, что его предсказаниям, так и не придали значения. И только  сейчас начинаешь понимать основной смысл этого. Мои действия были предопределены самим сбоем Великого Первозданного Колебания и ответом на него самой Геи. Она тоже по-своему спасалась от гибели. Земля сама подсказала мне мысль о создании оракула. Но первая, вторая, третья и четвертая книги его предсказаний это только прелюдия. Это только начало пути, поэтому все так и получилось. Главное в пятой книге. Первые четыре служили просто доказательством жизненности его пророчеств и готовили людей к безоговорочному  принятию его главной, пятой книги. Но что в ней не могу сказать. Понимаешь, забыла. А может, и не помнила. Ведь, когда вкладываешь в оракула видения картины мира, находишься в трансе и иногда от желания дать что-то большее забираешься так далеко, что потом об этом очень смутно вспоминаешь, или не помнишь вообще. Но книга есть и её надо найти. В ней ты узнаешь и о своем предопределении.
     Вот тебе пример свободы выбора при свершении того, что предначертано. Я уже говорила, что вариантов претворения в жизнь предопределенного не счесть. Прошлый Творец временной составляющей оставил нам такой затейливый рисунок на уже практически прошлое столетие, что мы долго не могли понять его. И лишь сейчас, когда вся картина близка к завершению, мы только начинаем видеть и чувствовать её. Человечество прошло большие испытания, и его ждут великие перемены. Признаюсь, мы с потаённым страхом ждем от тебя проекта матрицы. Если твой предшественник задал нам такую задачу, то чего  можно  ждать  от тебя?
      - Но я не хочу этого!?- неожиданно вырывается криком из горла.
     - Правильно. А кто хочет? Может быть, ты думаешь, я хотела стать пророчицей? Да, хоть за все богатства мироздания, не хотела. Но бывает так, что наш выбор практически не зависит от нас самих. Тебя, моя дорогая, никто заставлять не будет. Как ты решишь, так тому и быть. Это есть закон мироздания и его нарушать, никому не позволено. Все совершится помимо твоей воли. Ты даже не почувствуешь, что дала нам эскиз матрицы. Твой предшественник тоже, даже в мыслях, не мог себе этого представить, да и не представлял. Он был великим поэтом, страстным революционером, боровшимся за свободу и независимость своей прекрасной страны, «величайшим мыслителем нашего времени», как назвал его Ромен Роллан, «Голосом, в котором воплотилась душа Индии», так характеризовал его Рабиндранат Тагор. И в тоже время для нас он был Творцом временной составляющей.
     - Как его звали? – тихо спрашиваешь ты.
     - Его звали Шри Ауробиндо.
     - Я такого не знаю.
     - Да, его в России мало кто знает. Творцов временной составляющей избирает сама Гея. Она их, скорее всего, и создает.
     - Скажите, Пифа. Вы всё время говорите о нашей планете, как о живом существе? Это разве возможно?
     Негритянка очень внимательно смотрит на тебя. В её взгляде недоумение и растерянность. Складывается впечатление, что она просто не понимает этого вопроса.
     - А разве ты думаешь иначе? – наконец спрашивает осторожно она.
     - Ну, я право не знаю, но  огромный шар в космическом пространстве как-то  не похож на живое существо, - в тон собеседнице, тоже с осторожностью, отвечаешь ты.
     - Слушай, дружок, а ведь я как-то упустила самое главное в нашем разговоре. И это главное заключается в том, что ты можешь воспринимать меня, как плод своего воображения, как спасительную  фантазию своего вышедшего из коматозного состояния сознания, как простой бред, перегруженного болью и жаром воспалительных процессов,  мозга.
     Она вопросительно смотрит на тебя. А ты молчишь, потому что именно так и воспринимаешь все происходящее с тобой, какой-то еще окончательно не осознанной, десятой долей своего разума. Это как во сне. Ты падаешь с обрыва, дыхание перехватывает, страх рвется с криком, а что-то спокойно шепчет тебе: «Не бойся, ты просто спишь. Сейчас проснешься, и ничего этого не будет».
     - Так! Понятно! Значит, ты видишь меня во сне? Хорошее дело!
     Пифа огорчена. Она что-то сосредоточенно думает. На лбу пролегла глубокая складка.
     - Ты знаешь, а ведь я ничем тебе не могу доказать своего существования на самом деле, и этого места, и этого дома, и этого станка, - наконец говорит она: - А диван, на котором мы с тобой сидим, и нити, что тянутся неизвестно откуда, вообще невероятны и фантастичны  в твоём, деточка, мире. Магия и волшебство! Виртуальная сказка – не более! И  для тебя в реальности этого не существует. Ну и что же нам с тобой делать в таком случае?
     - Я не знаю.
     - Вот и я не знаю, как можно одиннадцатилетней девочке объяснить теорию пространственно-временных «карманов»,  принцип существования живого и мыслящего существа, как единой колебательной системы с Великим  Первозданным Колебанием? Что такое само Великое Первозданное Колебание и какую роль оно играет в нашей галактике? Что любое живое существо есть устойчивая колебательная система,  частота и интенсивность которой определяют степень мыслительных процессов, а, следовательно,  разумность того или иного объекта? И многое, многое другое, то другое, что еще только предстоит открыть и доказать вашим ученым в далеком будущем, если конечно ваша цивилизация достигнет его. Ты в полном праве мне не верить и думать, что это все красивый, сказочный сон. Так же и я не вправе настаивать на том, что все это существует на самом деле, все это реально. Просто сама реальность тут немного другая, еще не постигнутая человеческим разумом. И таких реальностей огромное количество. Вся вселенная это огромный спектр колебательных процессов. И каждому ритму этого спектра соответствует своя реальная составляющая. Кто такие ясновидцы, пророки, провидцы, маги, волшебники? Что такое телекинез, парамедицина, парадиагностика, телепатия, лозоискательство? Это люди, имеющие от рождения или приобретающие в течение жизни при помощи кого-то или каких-то конкретных обстоятельств, способности перестраивать основной ритм своей колебательной системы на определенные частоты, и это дает им возможность видеть, чувствовать и делать то, что не доступно другим людям. И непосредственное участие в этом принимает сама планета, сама Гея, частота и интенсивность колебательных процессов которой как раз и говорит о её разумности. Таких планет в нашей галактике много, и рождены они самим Великим Первозданным Колебанием. Для чего? Это вопрос вопросов. Например, мы, дети Могучего Союза двенадцати Планет, считаем, что создает их ВПК для познания сути вещей и самого себя. Ведь любому мыслящему существу для его дальнейшего развития необходима какая-то определенная среда, какое-то окружение, какое-то общество. Иначе само существование его в этом мире становится бессмысленным. В свою очередь сами планеты, для познания самих себя, создают мыслящих существ.
     -Так значит, мы произошли не от обезьян, а рождены самой планетой?- прерываешь Пифу ты и, смутившись от своей неожиданной для тебя самой вольности, чувствуешь, как кровь горячим потоком  опалила твои щеки.
     Пряха не сердится, она улыбается тебе доброй и нежной улыбкой.
     - С вами, моя дорогая, не всё так просто. Произошла целая цепь непредсказуемых событий, которые имели непосредственное участие в процессе вашего рождения. Ты в своё время о них узнаешь более подробно. Сейчас же я тебе скажу только одно. Человечество стало одновременно детищем Геи и нас, галактических странников и изгоев. В этот процесс также вмешались и те, кто шел по нашим следам и хотел расправиться с нами. Но если мы, как тогда думали,  улучшали это творение планеты, то они просто создавали себе покорных работников и рабов. В общем, получился невероятный коктейль. Такого наша галактика еще не знала. Именно поэтому вердикт Вселенского Трибунала был слишком мягок по отношению к тем, кто вознамерился стереть с лица Геи наши общие творения. Знак человечества в Таблицах Судеб мыслящих существ галактики – Животворящий Крест. Высший знак в этой иерархии. Поэтому ваша цивилизация до сих пор жива и её расцвет  еще впереди. И поэтому нам, оставшимся на планете и избежавшим судилища Трибунала, разрешено принимать участие в ваших судьбах и судьбе самой Геи. Вот почему я, Этереш Гуами Пифа, рожденная пинезийкой, то есть представительницей планеты Пинеза, от брака с горатом, представителем планеты Гората, в настоящий момент являюсь Великой Небесной Пряхой Судьбы планеты Гея и отвечаю за регион России.
     Пифа замолкает и внимательно смотрит на тебя:
     - Мышка, тебе хоть немного понятно из того, что я говорю?
     Горло опять перехватывают спазмы. Опять воспоминания об отце, который любил тебя так называть, тяжелой волной ударяют в берег твоего естества и парализуют на мгновение ум и волю. Но ты справляешься с этой слабостью и, стараясь не показывать своё волнение, говоришь:
     - Я понимаю все, но в это очень трудно поверить.
     - Конечно, конечно, моя дорогая! Кому как не мне знать, что это такое. Все понимать, но в тоже время не верить в то очевидное, что лежит за гранью познанного тобой мира. Когда я испытала на себе излучение «Посланника» и превратилась в пророчицу, то  долгое время не верила даже в то, что чувствовала сама. Но это все со временем пройдет. Сила, что таится в тебе, окрепнет. Знания принесут опыт. А твой наставник не даст тебе сойти с предназначенного пути. С ним будет и проще, и легче идти к истине.
     - Так кто же это? Кто мой наставник?
     - Вот и любознательность, старшая сестра познания, появилась. Я же говорила, что не ошиблась в тебе. Хочешь, я покажу тебе его?- смеётся Пифа.
     В тебе борются два чувства. С одной стороны, чисто женское любопытство, с другой – страх. А вдруг тот, кого увидишь, не понравится тебе. Но, в конце концов, первое побеждает, и ты говоришь тихо:
     - Хочу.
     - Тогда пойдем, - негритянка легко встает с дивана, протягивает тебе руку, и вы вдвоем подходите к ткацкому станку.
     - Вот смотри, - начинает показывать и объяснять Пифа: - Эта нить с зеленоватым отливом твоя. Я её с краю постепенно в центр веду. А вот эта с красной искрой твоего будущего наставника. Она немного ниже твоей, но уже значительно ближе, чем была раньше. Если хочешь его увидеть, возьми аккуратно её в руку и закрой глаза.
     Ты делаешь, так как говорит Пряха, и ледяные волны ужаса перехватывают дыхание. Перед тобой открывается необъятная горная страна. Снежные зубчатые вершины словно подпирают собой небо. Под ногами бездонная пропасть. Она страшна своей глубиной, от которой кружится голова. Острые каменные  пики, что хищно скалятся и тянутся к тебе из-под снежной белизны серо-коричневыми клыками, лишь добавляют ужаса в этот хаос. Так и, кажется, что еще мгновение и твоё такое хрупкое и беззащитное тело рухнет на их безобразную твердь.  Пряди молочного тумана стелются причудливыми завихрениями между ними, придавая картине нереальный, какой-то потусторонний вид. С ближайших вершин ветер срывает снежную крупу, и она словно развернутые знамена, стелется по воздуху.
     Прямо перед тобой на небольшой площадке стоят двое. Высокая красивая женщина в кожаной куртке с белоснежной меховой оторочкой. На ней черные брюки, заправленные в высокие массивные горные ботинки на шнуровке. Рядом с женщиной стоит юноша. Он обнажен по пояс. Руки его разведены в стороны, а улыбающееся лицо поднято к солнцу, что освещает всю его фигуру. Юноша словно совершает какой-то языческий обряд, обряд восхваления и поклонения дарующему жизнь светилу. Губы его что-то шепчут, глаза закрыты, на обнаженной груди на сыромятном ремешке висит православный крест, а рядом на блестящей металлической цепочке египетский анх. Ты знаешь это. Отец тебе рассказывал об этом магическом кресте, который долгое время был первым христианским крестом. Картинка начинает бледнеть. Дальние горные цепи размываться, и превращаться в бело-серые кляксы. В последний момент ты видишь на правом виске юноши яркое белое пятно, величиной с пятирублевую монету. Все пропадает, и ты вновь оказываешься в избе, возле старинного прядильного станка. Пифа осторожно освобождает белесую с красной искрой нить из твоей руки.
     - Хватит на первое время, моя прелесть. Хватит! Посмотрела и пока достаточно. Тебе еще вредно находиться долго в ирреальности. Ну, видела?
     - Да, видела. Женщину и… молодого человека, - с трудом подбираешь ты слова.
     - Хорошо разглядела? Понравился?
     - Да нет. Не успела разглядеть. Видела только белое пятно на правом виске, да египетский  анх на груди.
     - Ого! Ты и это знаешь?!
     - Мне папа о нем рассказывал.
     - Молодец твой папа, просто молодец. Тогда нам с тобой пора прощаться, моя дорогая Лиза. Время, отведенное для встречи, истекло, и дальше задерживать тебя в этой реальности я не имею права. На прощание хочу тебе сделать подарок.
     Пряха протягивает тебе точно такой же анх, что ты видела на груди юноши.
     - Носи его всегда на груди. Ты теперь знаешь своего наставника, а он тебя нет. Этот крест подскажет ему, кто перед ним. Заодно это будет и доказательством реальности того, что с тобой у меня происходило. Хорошо?
     - Да, я буду носить его обязательно.
     - Теперь слушай внимательно и запоминай. Вас на пути к истине должно быть семь человек. Через три земных года вы все встретитесь. Ты самое главное связующее звено в этой группе. Научись быть доброй, внимательной и все понимающей. Не давай проявляться таким чувствам, как зависть, нетерпение, зазнайство, эгоизм. Будь снисходительна к человеческим слабостям. Всегда помни, что люди в своей сути прекрасны, но не всегда их поступки говорят об этом. И будь очень внимательна к предложениям своего наставника. Он, конечно, еще сам молод, и ему тоже, как и тебе, еще учиться и учиться. Но он допущен к высшему таинству твоей реальности. Поэтому он Поводырь! Ты цемент! Исходя из этого и строй все отношения. По мере возможности мы будем помогать вам, но основную работу придется делать самим. К этому будьте всегда готовы. И последнее. Тебе дан дар самой Геей графически отображать то, что подсказывает тебе твоя  предопределенность в ясновидении. Научись пользоваться этим, научись расшифровывать свои рисунки. Это тебе очень поможет в будущем. Сама Гея будет говорить с тобой через них и наставлять тебя. Ну, пока прощай, красавица! Удачи тебе!
     Пифа наклоняется к тебе и нежно целует в лоб. Ты закрываешь глаза. Тебе приятно, а когда открываешь их …. «Мама!» - шепчут еще не  послушные губы.

«ТВОРЦЫ»
Горы к северу от долины рек Тигра и Евфрата.  До-Потопные времена.

      Когда пылающее око светила оказалось в своей высшей точке на небосводе, Нан  и Цоги подошли к  крутым отрогам горной цепи, что с севера гигантской и труднопреодолимой стеной ограждали долину.
     - Вот мы и пришли, - просто сказал флаг-офицер.
     Перед ними почти правильным треугольником в густую зелень кустарника вдавалась ровная как стол каменистая, похожая на язык гигантского чудовища, площадка, на которой ровным строем застыли два десантных кога и большой адмиральский катер. Нан  инстинктивно произвел примерный подсчет своих противников. Вывод оказался неутешительным. Каждый ког нес в себе одно десантное крыло. Это двадцать бойцов. Итого – сорок. Десять человек личной охраны адмирала, плюс – пять, шесть сопровождающих его приближенных. В общей сложности получалось пятьдесят пять активных единиц, что при любом стечении обстоятельств говорило о практической невозможности бегства и тем более боевого контакта. Счет явно был не в пользу Нана. Он внутренне подобрался и чисто рефлекторно тронул десантный пояс, единственное оружие, которое было у него  в настоящее время. Цоги явно заметил, в каком состоянии находится Нан. Он положил свою руку на плечо юноши и тихо произнес:
     - Не спеши, брат Син, не спеши. Еще раз говорю тебе, что с тобой просто хотят поговорить. А десантники в таком количестве нужны не для устрашения тебя, а для того, чтобы вашей беседе с Алалу никто не помешал. Ты же видишь, я даже не пытаюсь лишить тебя твоего последнего оружия. Хотя это по положению вещей должен был сделать в первую очередь. И я надеюсь, что у тебя не появится намерения применить его. А теперь идем. Нас с тобой уже ждут.
     Он слегка подтолкнул Нана, и они почти одновременно вступили на гладкую, словно отшлифованную, поверхность каменного языка. У адмиральского катера стояла группа, состоящая из трех человек. Больше никого на площадке не было видно. В центре этой группы возвышался сам  Алалу Эхерем Яхве. Белые просторные одежды, предназначенные для торжественных случаев, красиво колыхались под порывами теплого ветерка. Его Нан узнал сразу, хотя кроме голографического изображения в Таблицах Судеб не видел ни разу в своей жизни. К ним и направились шаман и разведчик. Соблюдая нибируанский дипломатический этикет, они в десяти шагах от группы остановились. Цоги, как подчиненный Алала, преклонил одно колено и склонил голову, а Нан, подняв перед собой руки раскрытыми ладонями вперед, торжественно произнес:
     - Да будут Великие Небесные Пряхи Судьбы благосклонны к тебе сияющий Алал Эхерем Яхве. Да ниспошлют они тебе достойного долголетия, великих дел и свершений!
     После этого разведчик, как младший по возрасту, тоже преклонил одно колено и опустил смиренно голову.
     - Пусть будут Великие Небесные Пряхи Судьбы благосклонны и к тебе блистательный Наннар. Сын достойного Энлиля и прекрасной  Нинлиль. Внук богоравного Ану  Ях   Тебир  Лу  Небиру, - раздался в ответ высокий голос Алала: - Твои дела, что впереди, да будут достойны уважения, свершения затмят собой звезды, а нить Судьбы будет бесконечной.
     Ритуал приветствия закончился. Нан и Цоги встали на ноги. Алал, оставив своих охранников у катера, подошел к ним.
     - Ну, здравствуй Наннар, здравствуй! – тепло произнес он, внимательно рассматривая разведчика: - Ты знаешь, мой выбор тебя, как  первого из Аттонов с кем я буду вести эти переговоры, кажется,  уже оправдал себя. Несмотря на молодость, ты вполне здраво смотришь на вещи. А это в настоящий момент самое главное. И это меня радует. Сейчас не время помнить старые обиды. Совсем не время! Но не буду забегать вперед. Где ты хочешь начать наши переговоры? Можно в моём катере, можно разместиться прямо здесь? 
     - Мне было бы удобнее начать переговоры здесь, - сдержанно проговорил Нан.
     - Прекрасно! Витар, будь добр, отдай нужные распоряжения, пусть сделают все необходимое, чтобы наши переговоры проходили на свежем воздухе. А мы с Наннаром  пока погуляем здесь, - вежливо попросил Цоги Алал и, взяв юношу под руку, медленно стал прогуливаться с ним по площадке.
     - Как здоровье твоего отца? – через некоторое время спросил он разведчика.
     - Благодарю вас, хорошо.
     - А твоя мать так же прекрасна, как о ней говорят?
     - Право, я не знаю, кто мог вам это говорить? Ведь моя мать родилась уже после вашего бегства с Нибиру.
     - Мой дорогой друг. Можно я так буду тебя называть?
     - Вы окажете мне честь.
     - Прекрасный ответ! Так вот, мой дорогой друг, с момента вашего появления в этой планетарной системе, мы знаем о вас все. Каким образом, говорить не буду, но информация идет к нам из надежных и проверенных рук. Не забывай того, что наш флот находится здесь уже восемь циклов, а ваш не разменял пока еще и первый. Из дальнейшего нашего разговора ты сможешь понять, почему для нас это так просто. А сейчас ответь мне вот на такой вопрос. Не смотря на мой отказ от трона Нибиру, твой дед все еще жаждет моей крови?
     - Я знаю только одно. Он ищет вас, ибо до тех пор, пока вы сами, или кто-то из вашего Клана Эхеремов Яхве не будет возведен в ранг Личного Виночерпия  Великого Владыки Чрева Нибиру, мой дед остается Узурпатором. А это ему не очень нравится.
     - Анахронизм! Великие Небесные Пряхи Судьбы! Какой анахронизм! Как был прав Эстер Шобскар Гомеш, что говорил о необходимости не только пересмотреть наши Законы, но и кардинально менять их. Именно они сковывают наш мир  Союза двенадцати планет. Именно они не дают нам сделать следующий шаг в развитии. И если бы не «Посланник» и Пифа с её пророчеством, мы бы совершили тот переворот, который уже давно необходимо было совершить.
     - Кто такой Эстео Шобскар Гомеш? В Таблицах Судеб я не встречал такого, хотя их чтение моё любимое занятие.
     - Дорогой дружок! Таблицы Судеб пишутся людьми, и пишутся они чаще всего в угоду тем, кто в настоящий момент стоит у власти. Поэтому то, что ты читаешь, во многом не соответствует истине. Это есть  разрешенная для народа история нашего Союза. Но существуют и секретные Таблицы Судьбы, которые ведут специально назначенные для этого тайные советники. Вот там и можно найти истину. Но эти Таблицы Судьбы доступны лишь правителям, да некоторым особо доверенным высокопоставленным чиновникам. Что делать? Эта политика тоже чистейшей воды анахронизм! Поэтому в тех Таблицах Судьбы, что ты читал, скорее всего, нет того, о чем мы с тобой будем говорить, нет там и упоминания о Эстер Шобскар Гомеше. А это был, лично для меня, великий человек. Он одним из первых провозгласил создание искусственной Нибиру, как координационного центра нашего Содружества, тупиковой ветвью в развитии цивилизации. Законы, принимаемые и диктуемые этим центром остальным планетам, при помощи силы, как политического давления, он назвал «тормозом в движении  к процветанию». А саму организационную структуру этого центра: «тугой сетью, что лишает нас выполнить своё предназначение, как мыслящих существ во вселенной». Эстер Шобскар Гомеш был моим учителем и наставником. И это он настоял на том, что бы я стал Великим Владыкой Чрева Нибиру. Видимо хотел с моей помощью спасти нашу цивилизацию, но тут появился «Посланник»….
     - Место для проведения переговоров готово, мой повелитель, - прервал Алала Витар, который  незаметно подошел к ним.
     - Вот и прекрасно! – неожиданно весело воскликнул Алал: - Что ж, пойдем Наннар, там нам удобнее будет вести беседу.
     Невдалеке от адмиральского катера люди Алала разбили походный десантный маскировочный навес, который служил хорошим укрытием от палящих лучей светила. Под навесом были поставлены два удобных кресла, небольшой, тоже походный, раскладной стол, на котором  уже стояли пара ваз с фруктами и бутыли вина, настоящего нибируанского вина. Один вид этих узкогорлых высоких сосудов темного стекла произвел на Нана  неизгладимое впечатление. От них веяло родным и близким. А душистый букет их содержимого уже ощущался на губах, языке, гортани. Конечно, горьковатый и обжигающий ял вполне мог сойти за пьянящий напиток, но он был лишен самого главного. Он был лишен самой процедуры поглощения и наслаждения этой процедурой. Крепость яла  диктовала употребление его одним быстрым глотком, за которым следовал болезненно- горячий взрыв в желудке, и лишь только после этого благодатное тепло разливалось по всему организму, поднимая настроение и туманя рассудок. А вино захватывало весь процесс в целом. Его дурманящий букет, чуть жгущая крепость и благородная терпкость сначала воспринимались губами, языком и нёбом и уже на этом этапе делало само употребление сродни получения небесной благодати. Легкое жжение гортани и пищевода и одновременное распространение тепла в груди восхитительно продолжали процесс дальше. А чувственный жар в желудке, что медленно и нежно разгорался под его воздействием, красиво завершал всю процедуру и возбуждал желание все повторить снова.
     Представив всё это, Нан ощутил, как рот предательски наполняется слюной, и, кося глаза, как бы этого не заметил Алал, смущаясь и краснея, как мальчишка, резко проглотил её.
     - Я вижу, ты давно не пробовал нибируанского вина, мой юный друг, - мягко произнес изгнанный Владыка: - Немного разочарую тебя. Наши запасы этого божественного напитка давно кончились, но на этой планете нами выведен новый сорт ягод «веселого наслаждения». И надо сказать, напиток из них не уступает по вкусовым качествам нашему отечественному. А букет запаха даже во многом превосходит его. Сейчас мы это и попробуем.
     К тому времени Алал и Нан уселись в кресла напротив друг друга, а Витар, выполняя обязанности виночерпия, налил благоухающую ярко-красную жидкость из бутылки в высокие хрустальные стаканы.
     - За удачу наших переговоров! – провозгласил тост Алал, и они выпили.
     Вино и в самом деле оказалось превосходным.
     - Я поражен! – только и смог сказать разведчик, полностью погрузившись в те ощущения, что он испытывал от глотка вина и находил их просто божественными.
     - Рад, что произвел на тебя впечатление. И это только небольшое наше достижение по сравнению со всем тем, что мы успели сделать здесь за восемь циклов, дорогой Наннар.
     - Спасибо за такой радушный прием, уважаемый Алал Эхерем Яхве. Но не пора ли перейти к главному? – учтиво, но твердо, сказал Нан, ставя пустой стакан на стол.
     - Ты прав. Пора перейти к главному, но сначала я коснусь немного истории, что бы тебе, мой дорогой друг, было легче понять и меня, и всех нас. Хорошо?
     - Я не возражаю.
     - Прекрасно! Итак, начнем. Из Таблиц Судьбы ты должен знать, что последним настоящим Великим Владыкой Чрева Нибиру был  Сахил из славного Рода Яшма, представитель планеты Катара, имеющей восьмой порядковый номер в Содружестве. По установленным правилам после его смерти этот пост должен был занять представитель Рода Аттонов. А конкретно, Мудрый Аншаргал, блистательный адмирал боевого флота Нибиру. Здоровье Сахила  угрожающе ухудшалось. Катарцы не отличались долголетием, да тут еще сказывалось ранение, что он получил во время улаживания конфликта между планетами - Веска и Тира. Все шло к тому, что скоро Верховный Совет Нибиру и Правители двенадцати Планет должны будут утвердить нового Великого Владыку Чрева. Вот этот момент и решил использовать мой учитель, Эстер Шобскар Гомеш, для  проведения революционных преобразований в политической жизни координационного Центра Содружества двенадцати планет. К этому времени в верховных эшелонах власти Нибиру  сложилась довольно мощная группировка его единомышленников, я уже не говорю о том, что все, без исключения, Правители планет Содружества были на его стороне. На тайном Совете меня предварительно избрали кандидатом на этот высокий пост. После этого Гомеш провел блистательные переговоры с Аншаргалом. Твой великий родственник поддержал идеи моего учителя и  заверил его в том, что не будет чинить препятствий и оспаривать результаты голосований Верховного Совета и Правителей планет при избрании Великого Владыки Чрева Нибиру. На  должность Личного Виночерпия он предложил твоего деда – Ану Аттона.
     Работа была проделана большая, перемены необходимы были всем, поэтому выборы закончились в мою пользу с сокрушительным счетом – сто шесть белых шаров против двадцати черных. Твой дед был избран Личным Виночерпием, что по законам Нибиру лишало Род Аттонов  претензий на пересмотр процедуры выборов. И на первых парах все шло очень даже хорошо. Мы наделили планеты Содружества более гибкими и демократичными Уложениями, расширили их права в вопросах торговли и предпринимательства, дали им возможность самостоятельно выбирать пути дальнейшего развития цивилизаций. Координационному Центру были оставлены лишь функции третейского суда, решение вопросов всеобщей обороны,  защиты прав и свобод, а также защиты положений Всеобщей Конституции Содружества двенадцати планет. Можно было казалось праздновать победу, но тут появился «Посланник».
     Скорее всего, того, что было до «Посланника» в тех Таблицах Судьбы, которые читал ты, нет.
     - Там сказано очень туманно о событиях вашего правления. Все дано так, что вы, пользуясь отсутствием  Аншаргала, путем вооруженного восстания захватили власть и под угрозой применения  паралитического оружия  заставили Верховный Совет и Правителей планет проголосовать за вашу кандидатуру.
     - Вот видишь, дорогой Наннар, истину в историческом процессе, как он бывает порой описан и даже снабжен документами, найти очень трудно, тем более, если писцы трудились над ним под пристальным присмотром верховной власти. Ну, а о «Посланнике» хоть есть, что ни будь?
     - Немного. В системе планеты  Патагосса появилось неизвестное тело шарообразной формы, которое по своим размерам и формам напоминало грузовой корабль  типа «Ковчег». Он был неуправляем и не проявлял признаков жизни. Два крейсера боевого флота Нибиру осуществили захват этого тела и высадили на поверхность десант. Проникнуть внутрь не удалось. Во избежание, каких либо, неприятностей было принято решение, придав  направление в сторону местного светила и сообщив  дополнительное ускорение, сжечь его на поверхности звезды. Что и было сделано.
     - Великие Пряхи Судьбы! Смотри, как все повернули! Одно хорошо, что совсем не стерли из памяти. Да, система планеты Патагосса. Да, неизвестное тело шарообразной формы. Да, два крейсера и десант на поверхность. Но вот дальше…. А дальше было следующее. Один бар десантного крыла, а это пять человек, проникли внутрь  шара. Что там произошло, нам стало известно от того, вернее от той, что осталась в живых. Сейчас я покажу тебе голографическую запись допроса десантника второго уровня  Этереш Гуами Пифа, это она чудом избежала смерти, которую приготовил шар для остальных и для себя.
     Алал Эхерем Яхве  положил на  стол  блестящую коробочку голографа и нажал кнопку воспроизведения. Из центра прибора к небу взметнулись зеленые лучи фиксаторов изображения, а между ними появилась сидящая на кресле девушка с туго забинтованной головой. На повязке в трех точках – виски и середина лба – виднелись кровавые кляксы. Девушка была бледна, напугана и растеряна. Об этом говорили, напряженность всей её фигуры, широко раскрытые, подернутые слезами глаза и сжатые, словно в предчувствии удара, плечи. Руки, до белизны суставов, с большой силой стискивали подлокотники кресла.
     Послышался голос невидимого человека, что, видимо, вел допрос.
     1-й голос – Пифа, успокойтесь. Вы среди друзей. Расскажите нам, что произошло с вами и вашими напарниками?
     Пифа  -  Кто вы? Мне страшно! Кто вы? Где Ленг? Где Брошур? Где Скант? Где Ольеф? Великие Небесные Пряхи Судьбы! Что произошло? Мне кто-то ответит на этот вопрос?!
     Девушка почти кричит. Видно, что она на грани истерики. В разговор вмешивается еще один человек. Голос меняется.
     2-й голос  -  Доченька, это я твой отец. Успокойся. Ты на моем корабле, и тебе здесь никто не сделает ничего плохого.
Пифа  -  Папа, почему ты здесь? Здесь страшно! Не надо папа! Уходи! Уходи, прошу тебя!
     Только сейчас Нан заметил, что девушка привязана широкими кожаными ремнями к креслу. Ими перехвачены лодыжки ног, запястья рук и талия.
     1-й голос  -  Я же говорил, что надо вводить препарат. Так мы ничего не добьемся. А ребят надо как-то вытаскивать из этой западни.
     2-й голос  -  Но это моя дочь!
     1-й голос  -  Я все понимаю командор. Все понимаю, но время не ждет. Что задумала эта штуковина нам совершенно непонятно. Впустила в себя пять человек, потом выплюнула одного. А теперь закрылась от нас защитным экраном совершенно непонятной природы. В её утробе остались четыре моих бойца. И если ваша дочь нам сейчас не разъяснит, что хочет от нас этот монстр, то вполне вероятно они могут погибнуть.
     2-й голос  -  Да, ты прав. Возможно, через мою дочь шар хочет установить с нами контакт. Не зря же он её «выплюнул», как ты сказал?  Хорошо! Вводите сыворотку.
     Девушку на некоторое время закрывает чья-то спина. Потом эта спина отплывает в сторону и пропадает. Теперь Пифа сидит с закрытыми глазами, лицо расслаблено, как и вся фигура, руки спокойно лежат на подлокотнике кресла.
     1-й голос  -  Вот теперь можно задавать вопросы.
     2-й голос  -  Так задавайте, Великие Пряхи Судьбы!
     1-й голос  -  Пифа, что случалось, когда ваш ког подошел к поверхности шара.
     Пифа  -  Поверхность шара состоит из огромных пятиугольных  плит. Она не однородна. Брошур очень нехорошо выругался. А  Ленг свистнул, когда одна из плит отъехала в сторону, открыв нам путь внутрь  «Посланника».
     2-й голос  -  Дочка! Почему «Посланника»?
     Пифа  -  Он сам себя так назвал.
     1-й голос  -  Подождите командор. Её нельзя путать вопросами. Действия препарата осуществляются упорядоченно, и любое опережение событий может вызвать амнезию предыдущего. Поэтому позвольте мне задавать ей наводящие вопросы?
     2-й голос  -  Извините меня Петрот. Право, я не хотел. Само как-то вырвалось.
     1-й голос  -  Ладно, пока надеюсь это не страшно. Пифа, что было потом?
     Пифа  -  Скант очень аккуратно ввел ког в открывшееся отверстие, и мы сели на площадку. Пластина встала на место. Сначала было темно, а потом зажегся свет.
     1-й голос  -  Что, из себя, представляла эта площадка, и что вы увидели в помещении?
     Пифа  -  Помещения не было. Мы висели в пустоте. Площадка представляла собой квадратную платформу и светилась сама. Все остальное тонуло во мраке. Через некоторое время началось движение. Зрением его определить было невозможно, но мы ощущали то, что движемся вместе с платформой. Сначала в горизонтальной плоскости, потом очень плавно перешли в перемещение по вертикали. Кроме платформы, кога и самих себя, мы ничего не видели. Это было настолько страшно, что Брошур выстрелил в поверхность под нашими ногами. От выстрела на ней не осталось и следа, но мы сразу были наказаны. Кратковременная сильная боль в районе ушных раковин. Так же нас наказали, когда мы попытались подойти к краю платформы.
     1-й голос  -  Сколько времени продолжалось ваше движение?
     Пифа  -  Не знаю. Сложилось такое чувство, что время остановилось. Его, словно не существовало. Мы собралось у кога, и Ленг приказал занять круговую оборону. А потом они стали исчезать.
     1-й голос  -  Кто стал исчезать?
     Пифа  -  Первым исчез Брошур. Он прикрывал нос кога и был в пределах видимости слева от меня. Крик, вспышка, и его не стало. Ленг побежал туда и снова, крик, вспышка и он исчез. Я видела, как Ольеф хотел открыть огонь, видимо от страха. Стрелять то было не в кого. И опять крик, вспышка! Как исчез Скант, я не видела. Он был отделен от меня корпусом кога, но крик его я слышала.
     1-й голос  -  Платформа  все еще двигалась?
     Пифа  -  Нет! Она остановилась. С её остановкой все это и началось.
     1-й голос  -  Почему же не исчезла ты, и что произошло дальше?
     Пифа  -  Он сказал, что я избранна.
     1-й голос  -  Кто это сказал?
     Пифа  -  Он, «Посланник»!
     Алал нажал на кнопку голографа, и изображение исчезло.
     - Петрот сам нарушил, видимо от волнения, порядок ведения допроса при применении «Эсклена», и поэтому дальше нет ничего интересного. Этереш Гуами Пифа зациклилась на самом слове «Посланник» и дальше свои ответы строила по схеме: «Посланник приказал», «Посланник выбрал», «Посланник решил». Тем более, что шар неожиданно начал движение в сторону светила системы планеты Патагосса, а сама Пифа потеряла сознание и не приходила в себя до возвращения к месту стоянки исследовательского флота Нибиру.
     Нан был  ошеломлен настолько, что смог только сказать:
     - Этого всего в Таблицах Судеб не было.
     - Там очень много чего не было из того, что я тебе еще расскажу. Поэтому по мере возможности мои слова будут подтверждать документы и записи голографа.
     Алал дал знак, и молчаливо стоящий за его спиной Витар наполнил вновь хрустальные стаканы ярко-красным вином.
     - Итак, - продолжил бывший Владыка Чрева Нибиру, когда они выпили: - Шар легко вырвался из силовых сетей крейсеров и, набирая скорость, понесся к светилу, где и сгорел. Вместе с ним сгорели и четыре десантника, если только они были живы, и оставшийся в его чреве десантный ког.
     - Прошу прощения, что перебиваю вас, достопочтенный Алал Эхерем Яхве. Но как спаслась Пифа?
     - Да, Пифа! Для наших исследователей прошло совсем немного времени с момента исчезновения десантного кога в чреве шара, когда на его поверхности вдруг появилась яркая точка, которая быстро приблизилась к крейсеру отца девушки и оказалась энергетическим коконом, в котором та находилась. Со всеми предосторожностями кокон втянули в посадочный ангар крейсера. Как только давление стало стабильным, кокон исчез, медленно исчезло и непонятное устройство, в котором была заключена Пифа. Что-то похожее на  клубок гигантских змей планеты Лакросса, три из которых присосались к вискам и лбу бедной девушки. Её подобрали, привели в чувство, ну а сам допрос ты видел. Все это было очень похоже на то, что красочно, одним словом, назвал Петрот. Шар словно выплюнул Пифу из себя.
     - А эти раны….
     - Когда я сам увидел Пифу, то никаких ран и шрамов на её лице не было. Да и главный медик флагманского крейсера, что наблюдал за ней в полете, говорил, что при первой смене повязки в повторной уже не было никакой необходимости. Следы глубоких и сильно кровоточащих ран, что они обнаружили на голове Пифы в посадочном ангаре, просто исчезли, как по волшебству. Что это был за шар, именовавший себя «Посланником», тоже установить не удалось. Даже в секретных Таблицах Судеб, а их я теперь мог изучать, став  Великим Владыкой Чрева Нибиру,  никогда не упоминалось о подобном. Я и мой учитель Эстер Шобскар Гомеш, придерживаемся такой версии, и правомерность её подтвердили последующие события.
     Каждое мыслящее существо выполняет какую-то свою миссию в мироздании. Так же и сообщество мыслящих существ тоже предназначено для каких-то определенных деяний, несущих в себе семена творчества на благо всей нашей Галактики. Это все определяет Великое Первозданное Колебание, а контролируют исполнение Стражи Миропорядка со своим Трибуналом. Скорее всего, именно Стражи Миропорядка и прислали нам «Посланника» под воздействием ВПК для того, что бы напомнить о той миссии, которую должна была выполнить наша цивилизация для всего Мироздания. А может, именно тогда наступил тот исторический момент, когда цивилизации, наконец, открывается истинное её предназначение. И Пифа  была избранна ВПК  для  раскрытия нам этого нашего предназначения.
     -  Но, может ли это быть на самом деле? Мне с трудом в это верится.
     - На заре наших цивилизаций вообще не верилось в то, что мыслящие существа рождаются самими живыми планетами под непосредственным участием самого ВПК, что тоже является мыслящим существом, но самого высшего и не доступного нашему пониманию порядка. Слабо верилось в то, что окружающий нас мир есть мир живых и мыслящих существ. Просто они все находятся на определенных бытием ступенях развития и лишь одно из них, а именно Человек, способен к  познанию и изменению окружающего мира и самого себя. Он творит собственную историю и культуру. Имея высокое развитие головного мозга и способность к членораздельной речи, он обладает рациональным мышлением, фантазией, логикой и творческой активностью. Пропорции его тела уникальны и совершенны. В нашем  Содружестве состоят двенадцать планет. Это фактически двенадцать миров. Они были открыты Великими первопроходцами Торесы и Фукиды в начале начал нашей общей истории. И заметь, ни на одной из них не было обнаружено творчески активное мыслящее существо другого вида. Нет, я не оспариваю наличие мыслительного процесса, и даже способности к творчеству у других мыслящих существ. Но различаю его по значению на два вида - планетарный и вселенский. Так вот Человек относится к вселенскому виду мыслящих существ. И ВПК при помощи живых планет создает его для познания самого себя, познания самой планеты, защиты и изучения её, защиты и изучения самого мироздания. Вот в чем состоит основное предназначение мыслящего существа именуемого ЧЕЛОВЕКОМ!
     - Извините меня, многоуважаемый Алал Эхерем Яхве! Я не очень силен пока в философских трактатах, да, честно признаться, и не особо интересовался ими. Мой интерес в настоящий момент, это разведка, строительство, накопление знаний. Ваши высказывания, поэтому для меня не настолько значимы, что бы уверовать в них.
     - Конечно, мой друг! Конечно! Я и не стремлюсь к тому, что бы ты сразу поверил мне и принял мою концепцию как основу своего понимания окружающего тебя мира. Нет! Но то, что я тебе сейчас сказал, в нашей беседе просто необходимо для того, что бы понять ту суть, что будет озвучена позднее.
     - Так давайте вернемся к самой истории….
     - Да, давай вернемся. Итак! «Посланник» убил себя в пламени светила, и крейсера под командованием отца Пифы командора Этереш Батура вернулись на стоянку исследовательского флота Нибиру. Сам Батур прибыл ко мне с докладом о проделанной работе, но вслед за ним пришло сообщение о том, что Пифа пришла в себя и срочно требует встречи со мной, причем встречи без свидетелей. Мой Старший Советник  Эстер Шобскар Гомеш посоветовал мне, немедленно вылететь на крейсер где содержалась Пифа, что я и сделал, оставив за себя на Нибиру  Личного Виночерпия. Сейчас, по прошествии столь длительного времени, мне все больше и больше кажется то, что Гомеш прекрасно знал о готовящемся перевороте, и также знал, что только моё отсутствие на планете может спасти мне жизнь, а значит и ту миссию, которую со слов Пифы ВПК возложило на нашу цивилизацию. Вот это и подтверждает нашу с Эстер Шобсканом Гомеш версию, что «Посланник» был ничем иным, как настоящим посланником ВПК для нашей цивилизации, что бы напомнить о той основной миссии, которую Первозданное Колебание уготовило для нас в своём познании созданного им самим мира.
     Я не буду тебе что-то еще рассказывать и доказывать. Сейчас ты сам это все увидишь.
     Алал пробежал пальцами по клавиатуре голографа, и перед Наном вновь появилась Пифа. Теперь она лежала на широкой диагностической  кровати больничного отсека крейсера разведки, опутанная проводами с датчиками и прозрачными трубками с питательными и лекарственными растворами.
     Алал  -  Здравствуй Этереш Гуами Пифа!  Ты звала, и я пришел к тебе. Как видишь, мы одни, но с твоего разрешения, я  делаю запись на голографе, для памяти и истории. Хорошо?
     Пифа  -  В конце нашей беседы это уже не будет иметь значения, Великий, поэтому поступай, как знаешь.
     Алал  -  Ты не очень учтива девушка.
     Пифа  -  Великий! У нас с тобой нет времени на учтивость и соблюдение придворного этикета. Я ограничена в нем  скоростью движения по орбите далекой Геи, а ты теми событиями, что сейчас происходят на Нибиру.
     Алал  -  А что сейчас происходит на Нибиру?!
     Пифа - Твой Личный Виночерпий поднял мятеж и лишил тебя  престола Нибиру.
     Алал  -  Но, Эстер….!
     Пифа  - Эстер Шобскар Гомеш с четырьмя преданными ему учениками заблокировался в Центре Космической Связи, и дает нам с тобой возможность поговорить.
     Алал  -  Но мне надо дать, в таком случае, указание боевому флоту Нибиру!!
     Пифа  -  Ты забыл, Великий, кто стоит во главе этого флота? Там ты не найдешь поддержки. Твой учитель дает нам с тобой один час. Час на беседу, принятие решения и скачок  в ту область Галактики, что предопределена нам «Посланником». Через час воины Ану  ворвутся  в  Центр Космической Связи, Аншаргал получит приказ, и исследовательский флот будет лишен возможности вырваться в свободный космос.
     Алал  -  Но на Небиру много моих людей!
     Пифа  -  Одни тебя уже предали, другие убиты, а тем, кто еще сражается, ты не в силах помочь. Тебе надо принимать решение! Вот уже стучат в дверь. Сними блокировку и ты узнаешь о перевороте.
     Алал выключил голограф.
     - Как и говорила Пифа, мне принесли послание Гомеша. Оно было зашифровано моим личным кодом, поэтому кроме меня, его никто не мог прочесть. Там говорилось о мятеже на Нибиру под руководством Ану  Аттона.  А так же убедительная просьба во всем довериться Пифе, и последние прощальные слова моего учителя. Но смотри дальше.
     Вновь включился голограф.
     Пифа  -  Теперь ты убедился в том, что провидение не оставило нам и минуты на учтивость.
     Алал  -  Что надо делать, Пифа?
     Пифа  -  Возьми этот носитель. На нем  указана точка координат, куда тебе необходимо прямо сейчас отправить три крейсера исследовательского флота. Прямо сейчас, немедленно, пока весть о твоём низложении с престола Нибиру не облетела весь флот. Я знаю, что именно три крейсера в настоящий момент готовы к прыжку, это «Впередсмотрящий», «Одеон» и «Искатель». Потом объяви десятиминутную готовность всему флоту. И прыгай туда же со всеми оставшимися кораблями. В принципе все уже сделано. Вводи данные носителя в главный мозг флота и прыгай. Возможно, это приведет тебя к славе, возможно к гибели, не знаю, но так предопределено тебе «Посланником». Больше пока ничего не могу сказать. Все остальное откроется там, на месте. Одно знаю, мы должны спасти Гею!
     Алал  -  Гея?! Кто это, или что это?
     Пифа  -  «Посланник» передал мне, что это планета. Не планетоид, а именно живая планета, и нам предначертано её спасти и помочь. Так повелело ВПК! Я избрана «Посланником» вести вас всех к ней. Все остальное, что вы должны делать откроется на месте. Десантники, что были со мной на шаре, живы. Теперь они стали Стражами Миропорядка и уполномочены следить за нашими действиями. «Посланник» также предупредил, что не выполнение предначертанного может трагически сказаться на всем Содружестве двенадцати планет. Если ты развяжешь войну против Аттонов, то она приведет к концу нашей цивилизации.
     Алал  -  Хорошо Пифа, я сделаю то, что ты просишь!
     Пифа  -  Запомни, Алал! Я не могу теперь просить, я могу теперь только указывать и требовать. Конечно, ваше право слушать или не слушать меня, выполнять или не выполнять мои требования.  Но моими устами с вами будет говорить само Великое Первозданное Колебание. Его требования теперь вы будете выполнять. А ты знаешь, что бывает с теми, кто идет против него. Я избрана вести вас, ты избран, творить деяния угодные ВПК. Третьего не дано! Либо мы идем вместе, либо мы вместе гибнем! Так теперь ставится вопрос! И ответов на него лишь два: ДА и НЕТ! Что ты выбираешь?
     Алал  -  Я выбираю… «ДА».
     Пифа  -  Тогда иди и командуй, не теряя зря времени. Твой учитель еще продержится двадцать минут.
     Изображение погасло. Некоторое время за столом переговоров царила тишина. Наконец Нан прервал затянувшееся молчание.
     -  Я правильно понял? Вы прыгали в эту планетарную систему?
     -  И да, и нет! Такой, как ты её сейчас знаешь, она стала после нашего прыжка.
     -  То есть как??
     -  А так, что Гея до нашего появления здесь была пятой по счету от светила. Мы назвали его Гелиос. Первые три крейсера сошли с «волны» прямо перед ней, и произошла катастрофа. Нам сейчас трудно определить, что же произошло в действительности. Но, скорее всего, все три крейсера взорвались и сбили Гею с её орбиты. По касательной она чиркнула  поверхность четвертой планеты, что названа нами Марсом. Шрам от этого виден до сих пор. Сорвала с него атмосферу и притянула на свою поверхность практически всю воду. Скорость была достаточно велика, и, наверно только поэтому, Марс не последовал за ней. Но это столкновение снизило и скорость самой Геи. К орбите третьей планеты, что зовется Луна, она приблизилась уже значительно медленнее. В конце концов, её движение под действием сил притяжения Гелиоса и других планет стабилизировалось и в настоящий момент ее личная орбита имеет вполне сбалансированный вид в планетарной системе. Практически это орбита Луны. И до некоторого времени каким-то образом эти две такие разные планеты, Луна сама по себе представляет 1/8 массы Геи, неплохо чувствовали себя на одной траектории движения.
     Когда наш флот, состоящий из восьми крейсеров и четырех транспортных кораблей, сошел с волны в этой планетарной системе, мы оказались в Кованом Браслете. Ты знаешь, наверное, что так наши десантники называют пояса астероидов. По всему он образовался недавно, и мы предположили, что это  осколки несчастной Геи, и появились они от взрыва наших первых трех разведчиков. Прыжок нам дался тяжело. На такие расстояния за всю историю нашей цивилизации никто не прыгал. Были и жертвы. Два крейсера и три транспортных корабля не сошли с волны вместе с нами. Затерялись в космосе или в последний момент приняли решение не участвовать в  нашем походе. Среди личного состава флота сто сорок человек были ранены и психически истощены. Нам нужно было отдохнуть. Поэтому мы выбрали Марс, как свою временную, а может и постоянную базу и совершили на его поверхность посадку всего флота.
     - А как же Пифа с её дальнейшими предсказаниями? – в голосе Нана невольно промелькнули насмешливые нотки.
     - Пифа  пока молчала. И ты прав, не смущайся. Я тоже также отнесся к её молчанию. Только к насмешливости примешивалась большая доля злости и гнева. Помню, в возбужденном состоянии я ворвался в её апартаменты и, едва сдерживая себя от желания нахлестать её по щекам, высказал ей всё, что в данный момент думал. Она спокойно меня выслушала и тихо сказала:
    « - Великий Правитель, мы будем нужны Гее через два цикла. Прикажи строить подземную базу, которая станет основной в нашем предприятии. А также, пусть эскадрилья когов отловит в Кованом Браслете два крупных  астероида и задаст им траектории спутников Марса. Нам они будут необходимы. На их поверхностях надо построить обсерватории  для постоянного наблюдения за Геей и изучения её с безопасного расстояния. Когда  это будет сделано, тогда и приходи ко мне. А сейчас дай мне спокойно совершать траурный ритуал по моему отцу».
     Ты понимаешь, Наннар, у меня просто вылетело из головы то, что одним из командоров погибших у Геи крейсеров был родной отец нашей Пифы. А раз она знала с самого начала о готовых к прыжку трех крейсерах, то, конечно же, знала и о том, что одним из них командует её отец. Я скажу тебе больше. Она знала и то, что эти крейсера должны были погибнуть. ВПК использовало их для того, что бы сбить Гею с её бесперспективной орбиты. Живая планета, оказавшись пятой в этой системе, по всей вероятности должна была погибнуть, так как параметры орбиты не обеспечивали ей долгое существование, а тем более зарождению способности создания мыслящих существ. А там где это было возможно, по иронии судьбы или по ошибке самого ВПК, оказалась маленькая и не способная к созданию мыслящих существ, планета.
     - Но, как я думаю, для таких кардинальных решений, и существуют Стражи Миропорядка. Или я не прав?
     - В принципе ты прав, мой дорогой друг. Но повелитель никогда не будет делать то, что может сделать слуга. Особенно если это связано с риском для жизни и нет уверенности, что все пройдет, как надо. Так наверно было и здесь.
     В общем, мы целый цикл провели в работе по созданию своей подземной базы и двух обсерваторий на орбите Марса. Начали визуальное изучение Геи и вот, что мы на ней обнаружили.
     Алал  вновь потянулся к голографу и, пощелкав клавишами, включил его. Перед Наном  появилось голографическое изображение планеты. Вся поверхность была затянута серо-желтыми тучами. Их закручивали в спирали бешеные вихри, ярко освещали  ветвистые молнии, буро-малиновыми пятнами просвечивали действующие вулканы. Это было похоже на хаос, первозданный хаос. Казалось, планета корчилась в каких-то невероятных болезненных муках. Она словно кричала от боли, создавая в этих муках саму себя.
     - Уровень тектонической активности зашкаливал на первом этапе наблюдений. Нам даже казалось, что она не выдержит и взорвет себя сама. Когда я наблюдал за этим в первый раз, мной владело такое неописуемое чувство восторга, ужаса и восхищения, что передать его словами просто невозможно. Это надо видеть! Пробуждение живой планеты ужасно и прекрасно одновременно. А вот это мы увидели на втором цикле нашего пребывания, на Марсе.
     Несколько щелчков клавиатуры и перед Наном  возникло совсем другая картина. Планету тоже окутывали облака, но цвет их стал белым с сероватым отливом. Лишь иногда появлялись черные кляксы туч, освещенные электрическими зарядами молний. Вулканической активности стало значительно меньше. Атмосферу скручивали густые, бешено вращающиеся  спирали циклонов и более спокойные, прореженные антициклонов. И в самом облике планеты стало больше голубоватых и изумрудных тонов.
     - К этому времени мы уже много знали о Гее.  О её строении, атмосфере, практически присутствовали при создании планетой озонового слоя, этого, имеющего огромное значение для биологических процессов, щита от солнечной радиации с её смертоносным ультрафиолетовым излучением. Нами было изучено гравитационное поле Геи, и её радиационные пояса, составлены схемы магнитного и радиационного полей планеты. Все полученные данные говорили о том, что она способна к созданию биологических форм, а, следовательно, и мыслящих существ.  Когда атмосфера стала приобретать прозрачность, мы приступили к детальному изучению поверхности планеты и составления её карт. И тут произошло совершенно непредвиденное. Вот  посмотри на это.
     Изображение планеты кардинально изменилось. Покров облаков стал редеть прямо на глазах. Появились континенты, горы, моря, озера, реки, океаны. Неожиданно поверхность быстро стала приближаться и перед глазами Нана предстала фантастическая картина. Среди болот и густых зеленых зарослей какого-то невысокого кустарника, на берегу широкой и полноводной реки возвышались три белоснежных пирамиды, а у их подножья  лежал каменный Сфинкс, и на его широкой спине стояло черное тавро мирового центра, космической оси. Знак КРЕСТА!  Это был общий для всех мыслящих существ символ универсального ЧЕЛОВЕКА. ЧЕЛОВЕКА способного к бесконечному и гармоническому развитию. Вертикальная ось представляла могущество Духа: звездное, духовное, интеллектуальное, позитивное, активное, мужское начало. Горизонтальная ось - могущество материи: земное, рациональное, пассивное, негативное, женское начало.  У разведчика непроизвольно вырвался крик изумления.
     - Но этого просто не может быть?!!
     - Как видишь, это имеет место.
     - Так что, это та самая легендарная ЗЕМЛЯ!?
     - Не знаю, мой дорогой друг. Она пока Гея и для нас и для ВПК. Другим именем её Пифа не называет. Мы, когда высадились на планету, попытались обследовать эти строения. Но добраться до них даже с нашей техникой оказалось практически невозможно. Десять человек погибли, прямо на наших глазах проглоченные бездонной трясиной. Трое разбились, пытаясь высадиться на спину Сфинкса. В конце концов, я отдал приказ, прекратить попытки исследования этих артефактов до более благоприятных времен. Но пока путь туда заказан. Болота практически скрыли Сфинкса и видна только верхушка самой высокой пирамиды. Нам остается только знать лишь то, что поведала  когда-то древняя легенда и не больше этого.
     Нан был настолько поражен увиденным, что почти вплотную придвинулся к изображению, и по поверхности голограммы пошла мутная рябь от его дыхания.
     - Нет, этого не может быть! Просто не может быть! – твердил он глухим, дрожащим от волнения голосом.
     Алал  же, словно не замечая его волнения, спокойно продолжал.
     -  Нас, как и тебя, поразили эти артефакты. Тем более, что в их реальное существование практически никто не верил. Каждый из нас зачитывался в детстве уникальным творением седой старины «Эпосом о принце Герше и верном друге его Февале». Да ты сам наверно не раз наслаждался этим произведением.
     Разведчик, не отрывая глаз от голограммы, тихим голосом продекламировал:
     - Пред молчаливым звездным зверем застыл блистательный принц Герше.
       Он понял! Путь его закончен!
       Безумный путь, что начал он, презрев опасности и муки.
       И слезы радости и горя, подобные горячей магме, несущие в себе усталость,
       Но не дающие покоя, его обветренные щеки двумя ручьями обожгли.
       «Кто ты? Что ты?» - сухие губы прошептали,
       Сквозь перехваченное горло с трудом рождавшее слова.
       Но звездный зверь молчал.
       Торжественно и строго он взор свой направлял на горизонт,
       Указывая точно направленье, где должно быть всходящему светилу,
       Что б жизнь в его владеньях расцвела,
       И стала ярким центром мирозданья, пронизанным космическим копьем.
       Молчали и седые пирамиды, как стражи вечности застывшие у входа
       К разгадке тайны главной Мирозданья, что принцу не дано было постичь.
       И плакал принц бессильный что-то сделать.
       И плакал принц и злился на себя, что не послушался в своей гордыне
       Советов друга мудрого Февале, которые  давал тот пред началом
       Их долгого и трудного пути.
       И понял принц, гордыня и тщеславье не созидают, разрушают мир!
       Он шел сквозь волны страшные пространства.
       Он друга верного в дороге потерял. И для чего?
       Что б перед звездным зверем своё бессилье полностью признать?
       О! Как ему хотелось стать Героем. Свершить такое, что никто не смог
       И вот под тяжестью позора, муки, горя, лежит в пыли у каменных он ног.
       И умер принц Герше.
       А звездный зверь устало закрыл глаза, ему привычно ждать,
       Когда родится тот, кто не для личной славы,
       Способен будет жизнь ЗЕМЛЕ планете дать.
     - Прекрасно! Прекрасно! Мой юный друг! Сколько чувства, сколько экспансивности! Просто прекрасно! Прямо скажу, давно я не слышал  такого исполнения «Эпоса». Молодец! Еще раз убеждаюсь, что выбор именно тебя для наших переговоров, невероятно удачен. Но вернемся с поэтических высот к нашим делам, мой дорогой. Как можно понять из «Эпоса», принц Герше отправился со своим другом  Февале на поиски загадочной Земли, где надеялся приобрести бессмертие и неограниченную власть над всем сущим. То есть, проще говоря, стать Богом. Февале перед началом их предприятия дает ему два совета. А именно. Первый – в состав экспедиции необходимо включить некоего Гуроса, местного ученого и звездочета, который сможет помочь разгадать те загадки мироздания, что встретятся в пути. Второй – количество «звездных лодок», видимо так в древности назывались галактические крейсера, нужно увеличить до божественного числа  двенадцать. Но Герше, опасаясь того, что первенство в его подвиге могут перехватить другие, отказывается прислушаться к его советам. И, в конце концов, терпит полный крах. Он находит Землю, находит Сфинкса, находит пирамиды, даже частично расшифровывает заключенную в этих  символах загадку, но силы, претворить её в действительность, у него нет. И он, от переживаний о своем поражении, умирает.
     В настоящий момент, мы словно повторяем путь легендарного принца Герше. Нами тоже найдена планета отмеченная пирамидами и Сфинксом. Та ли это ЗЕМЛЯ, что в «Эпосе», или это совсем другая планета, трудно доказать. Может этих пирамид и Сфинксов разбросано кем-то по вселенной неограниченное количество. А это вполне возможно. Но то, что перед нами живая планета, способная к рождению биологической и разумной жизни, уже факт. А вот необходимым фактом, для появления жизни, направление взгляда Сфинкса на точку появления Гелиоса над горизонтом планеты не является. Пока он был виден, мы сделали необходимые измерения. Сейчас траектория взгляда этого звездного зверя сдвинута к северному полюсу от этой точки на двадцать градусов, но биологическая и разумная жизнь, не смотря на это, появилась. И мы имеем уже довольно большое количество мыслящих существ на этой планете. Как они создавались, и что мы делали для этого, ты знаешь из действий своих родственников и рассказа флаг-офицера Витара Шелл Гиш. А вот бессмертие и божественную силу мы нашли.
     Алал  засмеялся, увидев уже в который раз за время беседы, изумление на лице Нана.
     - Да, да, настоящее бессмертие. По крайней мере, для аборигенов этой планеты мы бессмертны. Понимаешь, один цикл нашей жизнедеятельности равен 3600 циклам полного вращения Геи вокруг Гелиоса. Аборигены же до нашего вмешательства за редким исключением могли жить лишь всего 40-50 полных вращений своей планеты вокруг светила. Это наше вмешательство на генном уровне помогло им в настоящий момент иметь 300-600 циклов. Но и это по сравнению с нами капля в море. Особо конечно стоят те, что получили по рождению железы Стронка. Но эту популяцию мы строго контролируем, и она находится в особых условиях. Из них мы готовим Хранителей Знаний и Законов. Когда  «учителя» уйдут, эти хранители заменят их.
     Как видишь в отличие от твоего отца и твоего дяди, мы создаем на этой планете самую настоящую цивилизацию, в  которой сами занимаем места всесильных, могущественных, но справедливых богов. За последний наш цикл нами проделана очень большая работа. То, что ты видел в племени Мудрой Меры – Матери Матерей не отвечает действительности, кроме боевых способностей Великого Охотника. Этому мы их еще не учили так, как сами категорически против любых вооруженных конфликтов между племенами, да и самими аборигенами.
     - А как же Закон Крови? – не удержался Нан.
     - А что, Закон Крови!? Он служит не для пробуждения низменного рефлекса к убийству себе подобных, а, наоборот, для удержания аборигенов  от подобного действия.
     - Но это чистой воды утопия! Вся  история нашей цивилизации доказывает то, что подобные Законы, как бы строги они не были, не в силах удержать стремление мыслящего существа решить свои проблемы самым легким и простым способом. А именно просто убить того, кто эти проблемы создает.
     - Я согласен с тобой. Полностью согласен. Но ведь на заре нашей цивилизации, во-первых, у нас не было таких учителей и, во-вторых, в течение её развития мы, наконец, поняли, насколько ценна каждая, отдельно взятая, жизнь мыслящего существа. Почему бы теперь, на заре другой цивилизации, не применить на практике это наше знание. Ну почему бы нам не пофантазировать? Почему бы не попытаться создать идеальное общество, лишенное в самом корне таких пороков, как зависть, ненависть, злоба, стяжательство, воровство и так далее? Вот здесь мы могли бы объединить наши усилия. Наши аборигены уже умеют многое. Они получили навыки земледелия и скотоводства. Сейчас заканчивается обучение их первым азам металлургии и мелиорации. Появились первые ремесленники. Между племенами налажена торговля. Пока это простой товарообмен, но не за горами знакомство их с денежной системой. Появилась письменность, религия с её ритуалами, тягловый скот, колесо, лук со стрелами, единицы измерения и счета.
     Всего я тебе рассказать за один раз не смогу, многое ты увидишь сам, да и Мера тебе многое покажет, ведь ты в нашем сообществе тоже становишься легендой, становишься Богом.
     - То есть как?! – вырвалось у разведчика.
     - А вот так, мой дорогой друг! Твоё неожиданное появление ранним утром на фоне Луны с мертвым горным барсом на плечах воспринято аборигенами как божественная воля этого ночного светила планеты. Тебя уже иначе, как Сина – молодой бог Луны, и не зовут. А твое боевое мастерство в схватке с Великим Охотником и проявленное тобой милосердие только еще больше подтвердили эти умозаключения. О тебе уже слагают песни и сказания, а племя Матери-Матерей, сегодня приняло за тотемный знак рода образ горного барса в прыжке и стало зваться ШУМЯНЫ. Надо сказать это одно из самых многочисленных и сильных племен местной резервации.
     - Но как вы все это узнали? – удивился Нан: - Ведь мы все время с вами разговаривали?
     Вместо ответа Алал  вытащил из уха «жемчужину» индивидуальной связи и, с улыбкой повертев её между пальцами, снова вставил на место.
     - Согласись с тем, что ты уже почти на половину наш, мой юный друг. А быть молодым Богом невероятно интересно. Не правда ли?
     - Я пока не знаю, как это…. По нашим требованиям, что бы стать Богом, надо построить город, возвести храм, зажечь алтарь, принести жертву. А тут все это сразу и так быстро….
     - Ты и построишь город, и возведешь храм, и зажжешь алтарь, и принесешь жертву с племенем ШУМЯНОВ. Оно теперь твоё, и ты в любое время можешь забрать его к себе в долину Больших рек.
     - Ты даришь мне целое племя?!!
     - Но оно само избрало тебя своим Богом. Как же я могу быть против их желания.
     - А Цоги?
     - А вот это немного другой разговор, к нему мы сейчас и приступаем. Теперь слушай внимательно и запоминай. До определенного времени Гея с Луной вполне нормально делили одну орбиту. Но ровно полцикла тому назад что-то произошло. Наши обсерватории на спутниках Марса зафиксировали яркую вспышка на поверхности Луны, и скорость её вращения вокруг Гелиоса увеличилась. Возможно, в неё ударила комета. Так она приблизилась к Гее и стала её спутником. Но точку равноденствия  она прошла и теперь постепенно падает на планету. Страшно подумать, что произойдет, если не принять мер. Надо оттащить Луну от Геи, а у нас, как и у принца  Герше, не хватает силенок. Мне не достает всего трех тяжелых крейсеров, что бы  силовыми полями спеленать проказницу и вернуть в режим настоящего спутника планеты.
     Алал достал из-под складок своего одеяния черный кружок носителя информации и протянул его Нану.
     - Вот здесь все наши расчеты и предложения. Я хочу, что бы это ты передал твоему дяде Энки Аттону. Извини, но твой отец будет играть во всем этом резко негативную роль, по словам Пифы, и поэтому его лучше не посвящать в это дело.
     - Так Пифа заговорила?
     - Да с того момента, когда мы обнаружили на поверхности планеты пирамиды и Сфинкса. Теперь она практически главная в нашем Великом Эксперименте. Я только выполняю то, что она говорит. С её  слов мы избрали именно тебя для переговоров, она предрекла тебе звание бога Сина и власть над племенем ШУМЯНОВ. Но она же и предупредила нас, что до некоторых пор необходимо держать в неведении о наших переговорах твоего отца. Пока все сбывается по её словам. Видимо ВПК и в самом деле сделало из неё пророчицу. Вполне возможно, что твоему дяде потребуется связаться со мной или даже переговорить. Такой вариант мы тоже учитываем. Для этого я дам тебе полный набор пространственно-временного портала для связи со мной. Видишь, насколько мы вам доверяем. Первая половинка ключа у тебя есть, после беседы ты получишь зарядную батарею и фокусирующие фиксаторы. Что надо сделать для работы портала твой дядя прекрасно знает. По этим устройствам, для вас уже слишком старым, он когда-то писал дипломную работу на звание «Создатель искусных вещей». И получил его. На носителе, что ты уже получил, есть код того места, где мы можем встретиться, а также кодированные частоты, настроившись на которые он сможет со мной всегда переговорить. Вы должны понять, что все это в ваших же интересах. И поверь мне, игра в богов затягивает и становится жизненно необходимой со временем. Да и кто бы вы все были на Нибиру? Пусть высокопоставленные сановники, представители правящего Рода, и все. А здесь? Одно слово БОГ чего стоит! А?
     - В этом ты прав, Великий, - и Нан неожиданно для себя склонил перед врагом своего деда, да что деда, всего рода, свою голову.
     - Вот видишь, ты тоже начинаешь понимать, что эту планету просто необходимо спасти. А теперь поговорим о Витаре Шелл Гиш. Он тоже выразил желание остаться с тобой в племени на правах твоего жреца. Я в принципе не возражаю. Но даешь ли ты гарантии, что он не будет изобличен как мой лазутчик и не станет ли это предприятие последним в его жизни? Что бы я тебе здесь не говорил, ты все равно мне не поверишь. Поэтому скажу прямо! Да, Витар Шелл Гиш  флаг-офицер группы «Поиск» моего флота, будет моим лазутчиком в вашей среде, моими ушами и глазами. Но с другой стороны, я и так без лазутчиков, при помощи Пифы знаю ход основных событий, что произойдут в наших лагерях, на полцикла вперед. А просчитать действия  главных действующих лиц не составляет большого труда. Подумай хорошенько, прежде чем ответить. Я не заставляю тебя брать на себя ответственность за жизнь Витара. Но если он пойдет с тобой, то это придется сделать. Я так же не имею намерения тебя сделать моим лазутчиком. Клянусь своими Великими Пряхами Судьбы, что даже в мыслях не держу подобного. Союз нам с вами просто необходим, если мы хотим владеть этой планетой. Иначе все может закончиться для нас, либо Трибуналом Стражей Миропорядка, либо всеобщей гибелью. Я слышал о том, что ваш Совет Вершителей, используя восьмой пункт Основного Закона Вселенной «О Невмешательстве», приняли определение своим действиям, как следствие «прямой необходимости». Мудро! А также постановили, после проведенных «необходимых» работ, все уничтожить. Тоже не плохо, хоть и глуповато. Но вы еще не видели пирамиды и Сфинкса! Что будете делать, когда пред вами предстанет  Знак ВПК? Наверно придется отменять свои решения. Эта планета не подвластна восьмому пункту Основного Закона Вселенной, Она живая! К ней больше всего подходит двенадцатый пункт  «О запретах». Но мы  здесь на правах создателей и нас ведет устами Пифы само ВПК. А вы здесь, на каком основании? Мое волновое сообщение с координатами Геи было тоже продиктовано Пифой. И ваши крейсера в этой планетарной системе не для того, что бы грабить планету, не для того что бы, наконец, расправиться с мерзким Алалом Эхерем Яхве, а для того, что бы спасти Гею, спасти родившуюся на её поверхности жизнь. Поэтому нам просто необходимо быть вместе, дорогой Наннар
     - Я все понял, Великий. Ты убедил меня, и я приложу все силы для  спасения Геи. Клянусь тебе в этом своими Великими Пряхами Судьбы. С головы Витара не упадет ни один волосок, кто бы он ни был и чью бы волю не исполнял. Он, прежде всего, мой друг, а потом уже твой лазутчик.
     - Это слова настоящего Бога, мой мальчик!
     В это время над их головами послышалось шипение генераторов, и на площадку ловко сел двухместный скутер. Откинулся прозрачный колпак кабины. Из скутера вылез взъерошенный человек в черном энергетическом костюме, который бегом устремился прямо к месту переговоров.
     - Мой повелитель! У нас чрезвычайная ситуация! – еще на бегу закричал он, но, увидев Нана, смущенно замолчал.
     - Говори Нинль, что произошло? – недовольно повысив голос, произнес Алал.
     - Я не смею, - совсем потупился подбежавший.
     - Говори! Я доверяю этому человеку, как самому себе!
     - Великий! В племени Тенгри Буда Шара произошло непредсказуемое событие. Один абориген убил другого, причем своего брата.
     Алал в растерянности бросил взгляд на разведчика. Но тот искусно сдержал свои эмоции, хотя на самом кончике языка огнем горело колкое язвительное слово. Зачем лишний раз показывать свою правоту, когда сама жизнь стоит на твоей стороне.
     - Расскажи подробнее, - наконец выдавил из себя Алал, справившись большим усилием воли с нахлынувшим волнением.
     - В племени, что расположилось возле круглого озера, есть два рода. Которые возглавляют родные братья: Ав и Канн. Род Канна занимается земледелием, а род Ава – пасет и выращивает коз. Сегодня была их очередь принести дары на алтарь Великому богу Алалу-Ях. Подношение принимал сам Тенгри. Канн первым положил на алтарь две большущих корзины с плодами возделанной им земли. Ав же принес живого козленка, желая окропить алтарь непорочной кровью. Тенгри, видя что места для жертвоприношения нет, без злого умысла снял корзины Канна с алтаря и поставил их на землю. Ав зарезал козленка на алтаре и получил благодарность от Тенгри. Это было воспринято  Канном, видимо, как оскорбление. Да тут еще сам Ав отпустил в его адрес не очень лестную шутку. «То, что из земли мертво, на земле и должно стоять, а то, что живо на алтаре лежать». Кажется так. Канн ударил Ава, тот упал, но очень неудачно, ударился головой об угол каменной плиты алтаря и испустил дух на месте. При этом присутствовали все мужчины обеих родов. Быть бы большой драке, но Тенгри успел вызвать крыло десанта и мужчин быстро развели в разные стороны поселения. Созвали старейшин на Совет. Тенгри очень просит вашего присутствия. О. Великий!
     - Хорошо! Передай Тенгри, пусть готовит совет. Заодно я представлю старейшинам нового молодого Бога. Все, ступай!
     Как только скутер взмыл в воздух, Алал посмотрел на Нана и тихо сказал:
     - Может ты и прав, мой юный друг, и то, что мы замыслили,  в самом деле, чистой воды утопия. Ну ладно! Ты полетишь со мной?
     - Конечно! Вы ведь хотите представить меня Старейшинам, - спокойно сказал разведчик, ничем не выдавая того чувства полного удовлетворения, что охватило его после слов Алала.
     Полет на адмиральском катере в сопровождении двух десантных когов не занял много времени. Солнце еще висело над горизонтом, когда они сели на обширной круглой поляне, что простиралась на берегу почти идеально круглого озера. Десант сразу покинул свои борта и слаженно занял позиции по кромке берега озера, возле которой расположились корабли. Когда они вышли из катера, Нану открылась необычная картина. Весь край поляны, что примыкал к лесу. Был заполнен огромным количеством аборигенов. При появлении Алала все как один пали ниц.
     - Дети мои! Встаньте! – неожиданно громогласно и слегка на распев возвестил Яхве. Разведчик сразу понял, что тот использует усилители катера.
     Аборигены встали. Остались сидеть лишь те, кто был в первом ряду. Как догадался Нан, это и были Старейшины. Среди них  юноша разглядел как мужчин, так и женщин, а впереди, скрестив ноги, сидела сама Мать-Матерей мудрая Мера и не сводила восхищенного взгляда с него, с Нана. Между тем Алал приблизился к полукругу старейшин и продолжил:
     - В скорбный час я пришел к вам дети мои! В скорбный и черный час! Один из вас нарушил сразу все Законы и все Нравоучения, которыми я пытался облегчить вашу жизнь. Где он? Пусть подойдет ко мне.
     Из толпы довольно смело, совсем не так как представлял себе юноша, вышел довольно крупный мужчина и, подойдя к живому Богу, замер, на месте гордо подняв голову. Его поведение, походка и эта гордо вскинутая голова видимо сильно озадачили Алала.  Было видно, как тот растерялся на мгновение и, не найдя что сказать, тихо спросил:
     - Канн, где твой брат Ав?
     Мужчина не дрогнул, не опустил голову, не смутился. Он стоял и прямо смотрел в глаза своего Бога. Потом, почему-то вытерев ладонью рот, громко произнес:
     - Нельзя окроплять священный алтарь Великого Отца нашего свежей кровью! Это святотатство! Все живое достойно жизни, а жертвоприношение тоже убийство, посему совершивший его сам достоин смерти. Я не хотел убивать своего брата. Не я! Сам Великий Отец наш покарал его своим каменным алтарем. Но если я в ваших глазах виновен, то готов понести наказание, ибо тоже скорблю о кончине брата, которой стал невольным участником.
     С этими словами мужчина отступил на шаг назад и, преклонив одно колено, склонил голову в ожидании приговора и наказания.
     Нан  был поражен и самим мужчиной, его складной, проникновенной речью, той неожиданной мудростью, что словно яркий луч высветила все это драматическое событие. Он терялся в догадках, что же сможет ответить на это сам Живой Бог.
     По всему было видно, что Алал тоже в затруднении. Он скрестил руки на груди и смотрел на склоненную перед ним фигуру. Молчание явно затягивалось. По рядам присутствующих стал проноситься пока еще тихий ропот, но готовый в любую минуту сорваться в грозный гул. Наконец Эхерем Яхве вздрогнул, видимо нашел, что сказать и над поляной вновь загремел его зычный голос.
     - А что, дети мои, может Канн и прав. Ведь в Законах и Нравоучениях не сказано, что надо приносить на алтарь Бога кровавые жертвы. Сердце убитого вами зверя можно, но убивать на алтаре…. Об этом нет ничего в Законах и Нравоучениях не сказано. И поэтому! Канн встань.
     Когда мужчина поднялся с колена, Алал подошел к нему  и положил свои руки на его плечи.
     - С этого момента тебе Канн вверяется в обязанность забота о семье погибшего брата. Ты сам, твоя семья, твой род и всё колено твоё, а также твои друзья и кто того пожелает, завтра уходите на восход солнца со всем своим скарбом, животными и орудиями труда. Вас поведет тот, кто принял кровавую жертву в честь вашего просветленного бога.
     - Это изгнание!? – дерзко перебил Живого Бога Канн.
     Разведчик видел, как напряглись руки Алала на плечах мужчины, как они вдруг стали похожи на когтистые лапы хищной птицы и словно готовы были уже рвать плоть человека до фонтанов крови. Но голос не изменил Яхве. Он оставался таким же возвышенно спокойным.
     - Нет, это не изгнание, но это наказание за невольное, но все же повлекшее смерть другого человека деяние. Вот что это!
     Алал отпустил плечи мужчины и слегка оттолкнул его.
     - Теперь уходи прочь! Я устал быть твоим Богом!
     Канн также достойно и гордо прошествовал к толпе и сразу растворился в ней.
     - А теперь, дети мои, - радостно воскликнул Яхве, поднимая над головой руки: - Я покажу вам нового молодого Бога, о ком уже говорят все племена нашей долины. О ком уже складывают легенды и песни, и чей подвиг бессмертен. Вот он!
     Великий плавной походкой подошел к Нану и вытолкнул его на середину поляны.
     - Вот он! – вновь возвестил Алал: - Тот, кто одной голой рукой справился с горным барсам. Кто победил без оружия Великого Охотника и стал ему кровным братом. Кто пришел к вам на фоне полной Луны, этого божества ночи. Тот, кто не пожелал смерти своему противнику, не смотря на то, что все требовали её! Это Великий и Мудрый Бог СИНА – Бог Луны и ваш бог отныне!  Вы теперь имеете свой тотем – застывшего в последнем прыжке горного барса. Вы теперь именуетесь не племенем, а народом, народом ШУМЯНУ! Завтра на Большом Совете Старейшин и вождей мы решим, куда вы пойдете со своим новым молодым Богом. А теперь, дети мои, прощайте!
     Все вновь упали ниц. Алал быстро пошел к катеру. Было видно, что он очень недоволен всем тем, что сейчас произошло. В катере он устало упал в кресло.
     - Вот к чему приводят безответственность и не внимание к простым, казалось бы, мелочам! – гневно начал он, пристально смотря на сконфуженного Тенгри, что застыл с опущенной головой возле него: - Я сегодня видел в глазах этого полудикого аборигена понимание и презрение. А Бог, которого понимают, не может быть Богом! Что ты на это скажешь, Тенгри!? Завтра же уходи, и уводи всю эту свору. Как ты это сделаешь, куда пойдешь, чем их будешь кормить, и лечить, теперь не моё, а твоё дело. Хочешь стать их Богом? Пожалуйста! Стань! А теперь все вон! Я устал.
     А Нан стоял возле склоненной перед ним Мерой и любовался красивым изгибом её стройной шеи.
     Боги уходят и приходят, остаются только люди. Ибо людям дано все или ничего. От них зависит быть или не быть тому миру, что их руками  создан.

«ПРОРОК»
Россия. Санкт-Петербург. Зимний дворец. Кабинет Павла I. 12 декабря 1796 года. Утро.
      
      «Боги уходят и приходят, остаются только люди. Ибо людям дано все, или ничего. От них зависит быть или не быть тому миру, что их руками создан».  Странно! Очень странно! Чья это фраза? Дидро? Вольтер? Монтескье? Фридрих Великий?  В чьих трудах я прочитал это? Почему только сейчас, именно сейчас, они всплыли в моём разуме? И к чему бы это все? И почему они, слова эти, как мухи  зудят в голове. Когда началось? Так! Я встал. Умылся. Оделся. Все сам! Все сам! Как Фридрих Великий. Никаких помощников. Никакой расхлябанности! И слов никаких в голове не было. Ни слов, ни фраз. Посмотрел в зеркало…. И…! Началось! Зеркало! Зеркало! Вот! Это знак! Как есть ЗНАК! Но к чему? О чем? Что сегодня? Так! 12 декабря 1796 года. Утро! Встреча с монахом. Монах? А, тот монах, что матушке кончину предсказал загодя. И что? Что в этом такого? Монах, он и есть монах. Но ЗНАК этот, к чему? К чему это предупреждение? ВОТ!!! ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!!! Так! Фраза последняя. Это ключ! Как там. «От них зависит быть или не быть тому миру, что их руками создан». Вот к чему все это. Вот оселок, вот грань того, что предстоит мне сегодня! «… что их руками создан»! И от меня, лично от меня, что-то зависеть будет. Но ЧТО?! Великой Боже, укрепи меня! Укрепи и проясни разум мой! На тебя одного уповаю!»
     В это раннее утро 12 декабря 1776 года Император российский Павел I совершенно не мог работать в установленное им самим для себя время с 5 до 8.30 утра ежедневно. Все валилось из рук. Ничего не привлекало. Ничего не ладилось. В голове каша какая-то из отдельных фраз и ничего нужного, необходимого, стоящего того, чтобы лечь на припасенный лист бумаги, стремительным, твердым росчерком.
     Дежурный камер-лакей Василий Кокарев приложил к закрытой двери ухо. Отвечая на вопросительный взгляд одного из гусар личной охраны императора, что застыли изваяниями с правой и левой стороны от входа в рабочий кабинет государя, прошептал:
     - Все ходют и ходют. Сапоги стереть можно от такой беготни. Вчерась уж больно недовольны были. Шинельку солдатскую, что на себя одели, так и швырнули Степану в лицо прямо. Видно не понравилось что-то. А замерзли… Страсть! Растирали Их императорское величество и снегом и водкой чуть ли не всего. Ну, вестимо ли! Мороз на улице, а он мундир тоненький, треуголку на голову и шинелюшку солдатскую на плечики. Все баре в шубах медвежьих, собольих шапках, меховых сапожках и рукавичках. А он в шенелюшке! Ох! Не кончится это добром. Не кончится. Заболеет сердешный наш, так-то себя выставляя.
     За окном кабинета появились первые признаки рассвета. Чернота ночи уступала своё место серому неприветливому свету. Буйный ветер гнал по небу низкие разлохмаченные облака, завывая в узких улочках и печных трубах. Вместе с ним белыми полосами стремительно проносились  заряды мелкого колючего снега. Шрр-динь-тень-динь-шрр! - слышалось в теплом кабинете, когда направление ветра неожиданно менялось, и снежный заряд со всего маху врезался в стекло.
     Павел Петрович почувствовал тяжесть в затылке и первые признаки приближающейся боли. Он скрывал это недомогание от всех. Лечиться не любил, а лекарей просто ненавидел холодной, презрительной ненавистью. Но по тем признакам, что он ощущал, помощь скоро потребуется. И помощь только от одного человека – Ивана Кутайсова, назначенного им своим личным гардеробмейстером. Нежные руки у Ваньки, нежные и сильные. Как он ими шею и затылок императорский массирует…! Павел, вспоминая эти мгновения,  зажмурился, как сытый кот и даже по-кошачьи заурчал. « Надо бы как-то отметить Ванюшу – друга, сердешного!» - уже в который раз подумал император.
 
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА.
     Кутайсов Иван Павлович.
     Русско-турецкая война (1768-1774гг) была в полном разгаре. Первая русская армия под командованием графа Румянцева Петра Александрович громила турецкие войска и брала город за городом, крепость за крепостью.  У второй  русской армии под  командованием графа Панина Петра Ивановича успех сложился не очень удачно. Разбив турецкое войско под Бендерами, она осадила крепость и 2 месяца стояла на «зимних квартирах». В Бендерах в осаде оказался 18-ти тысячный турецкий гарнизон.
     Преследуя отступающего  врага первая русская армия, соединившись со второй в ночь на 16(27) сентября 1770 года с «наскока» взяла эту крепость штурмом, разрушив её до основания и потеряв при штурме более 6000 русских воинов. Потери турок составили более 5000 человек. При штурме отличились – Михаил Илларионович Кутузов, сам Петр Александрович Румянцев, Петр Алексеевич Пален и Емельян Иванович Пугачев, за смелость и решительность пожалованный чином хорунжего.
     О победе надо было сообщить Екатерине  II. Зная крутой нрав императрицы по поводу побед с такими результатами, желающих среди представителей знатных родов по сердцу и душе не оказалось, а по приказу – сами командующие не посмели. По дворцовому этикету доложить о Виктории должен был либо князь, либо граф. А посылать с таким титлом офицера под горячую руку Екатерины II в приказном порядке, это значит нажить себе врага на всю оставшуюся жизнь. А там же не знамо, как жизнь обернуться может.
     Тогда было принято решение, бросить среди генералов жребий. Бросили. Ехать с докладом пришлось на молодого, 36 летнего, генерал-поручика князя Николая Васильевича Репнина. Можно представить состояние молодого князя, когда ему выпала метка с крестиком. Бродил он по лагерю, не находя себе места. И тут увидел мальчонку, турецкого мальчонку, в замызганных шароварах, порванной куртке без рукавов и с синяком под глазом, но симпатичного, большеглазого, с густой копной черных, как ночь, волос. Оказалось, что взяли его в плен в крепости. Успел он перед появлением русских солдат ятаган на землю бросить, а то бы не миновать штыка в живот. Николай Васильевич, не торгуясь, отсыпал из кошеля солдатам тридцать серебряных рубчиков, выкупив тем самым их законную добычу. За переплату приказал вымыть турчонка, одеть в хорошее, добротное одеяние. На глаз картошку холодную вареную положить и чистой тряпицей замотать. Одним словом, приготовить его к представлению перед императрицей. Через два дня обозом выехали, генерал-поручик с турчонком в возке, трофеи для государыни в крытых возках, эскадрон казаков по бокам.
     Пока ехали, Николай Васильевич турчонка  русскому языку обучал. А сам турецкому учился. Сметливый оказался оголец, прислужливый, веселый и находчивый. Он  и выручил  генерал-поручика на приеме у императрицы. Екатерина II лишь одно сказала: - ««Чем столько терять, и так мало получить, лучше было и вовсе не брать Бендер», потом рукой махнула и занялась  пленным мальчиком. Он ей тоже по сердцу пришелся. Уж больно смешно коверкал турчонок русские слова, только что выученные. Развеселил государыню.
     Тут же стали думать о его фамилии. Про Бендеры, конечно, забыли. Место рождения, город Кутахья, что в Турции, значит – Кутайсов. Звать - раз русским стал – Иван. Отчество? А не подарить ли его цесаревичу? Пусть Павлуша ему и крестным отцом станет. Надо же этому турку  православную веру принять. Следовательно, крестить его надо. Значит, отчество ему будет - Павлович!
     Так поздней  осенью 1770 года на свет появился новый слуга, новый русский, в будущем самый близкий друг у цесаревича Павла Петровича, что стал, еще ко всему прочему, для него и крестным отцом.
     Примерно в 1778 году И. П. Кутайсов по личному повелению цесаревича выехал в Берлин, а потом в Париж, где выучился парикмахерскому и фельдшерскому делу.
     В 1783 году возвращается в Россию и становится камердинером Павла Петровича, т.е. «домашним слугой», ведающим всей домашней обстановкой, включая денежные расходы.
     В 1794 году – получает новое звание – камер-фурьер. По «Табели о рангах» камер-фурьер соответствует гражданскому чину коллежского или военного советника, а по военному чину – майора или полковника.
     В ноябре 1796 года – из камер-фурьеров пожалован в гардеробмейстеры 5-го класса.
     В декабре 1798 года он стал обер-гардеробмейстером 4-го класса и кавалером ордена Святой Анны 1-й степени, украшенного алмазами.
     В феврале 1799 года возведен в баронское достоинство Российской Империи и назначен егермейстером Высочайшего двора.
     В мае 1799 года получает графский титул, став основателем графского рода Кутайсовых, в июле того же года  был удостоен ордена Святого Александра Невского.
     В январе 1800 И.П. Кутайсов был пожалован в обер-шталмейстеры Высочайшего Двора, в марте стал кавалером ордена Святого Иоанна Иерусалимского, в декабре получил орден Святого Андрея Первозванного с бриллиантами.
     Наряду с чинами и орденами И.П. Кутайсов получал от императора щедрые пожалования землями и крестьянами: 5 тысяч душ крестьян (в том числе 2 тысячи душ в Тамбовской губернии), до 50 тысяч десятин земли, богатые рыбные ловли на Волге, приносившие ежегодно до полумиллиона рублей дохода. Он стал одним из богатейших людей в России.
     После смерти Павла I в марте 1801 года И.П. Кутайсов был на короткое время арестован, 16(21) марта 1801 года уволен со службы. После заграничного путешествия жил до конца дней в Москве и в своих имениях.
     И.П. Кутайсов скончался 9(21) января 1834 года в своем подмосковном имении Рождествено-Кутайсово. Похоронен а правом приделе храма Рождества Христова в Рождествено.
     Герб графов Кутайсовых помещен в YI части «Общего Гербовника» под номером 14.
     Гербовой щит, рассеченный двумя перпендикулярами на четыре части, в середине еще имеет овальный щиток, заключающий в золотом поле государственный герб, в котором на груди орла в лазоревом поле вензелевое изображение имени благодетеля рода Кутайсовых – императора Павла I. В первой  части щита – в золотом поле возникающий одноглавый черный орел. Во второй – в лазуревом поле серебряная звезда о шести лучах. В третьей части – в лазуревом же поле серебряный полумесец рогами вниз, а в четвертой части – в золотом поле черный крест.
     Гербовой щит увенчан графскою короною и под нею три серебряных шлема. Над правым шлемом – корона баронская, посередине – графская, а слева – дворянская корона. Нашлемники с боков представляют с каждой стороны по три страусовых пера; в середине же – два черных орлиных крыла и между ними серебряное сердце, горящее пламенем.
     Намет лазуревый с подложкою золотом.
     Щитодержцы: справа – воин в серебряных латах, с мальтийским крестом, знаменем в правой руке и с малиновой перевязью через правое плечо. Слева – белый конь.
     Девиз – «ЖИВУ ОДНИМ И ДЛЯ ОДНОГО».
     Вот такие дела! Не зря эта глава началась словами: - «От людей зависит быть или не быть тому миру, что их руками создан». 
   
      Император подошел к рабочему столу, взял за резную ручку колокольчик и несколько раз встряхнул им. Серебряный перезвон наполнил пространство кабинета, и дверь  сразу распахнулась.
     - Ваше Императорское величество! Что желаете? – торжественно произнес густым басом камер-лакей Василий Кокарев, закрыв за собой дверь.
     - Есть там, кто ко мне? – спросил резко Павел
     - Так только двое. Генерал-прокурор, князь Куракин Алексей Борисович, в сопровождении капитана гусар Кропивницкого. Им Вами, Ваше Императорское величество, вчера было велено вашего распоряжения с утра в приемной дожидаться. Вот они и ждут уже час с лишним. А более никого. По вашему  распоряжению мы еще вчера знаки везде поставили.
     - Какое распоряжение? Какие еще ЗНАКИ? – Павел Петрович немного даже опешил. Своё то распоряжение вчерашнее он помнил. Прекрасно помнил, как сказал, что завтра, то бишь сегодня, никого  не принимает. Но слово «знаки», произнесенное камер-лакеем, так неожиданно совпало с тем «ЗНАКОМ», что всплыл у него в голове во время метаний по кабинету, что  было от чего опешить.
     - Так это еще матушкой вашей заведено, -  смущенно произнес камер-лакей: - В те дни, когда Их Императорское величество отсутствовали, или приём посетителей отменяли, мы по всей анфиладе, на лестницах и у входа во дворец в вазоны букетики белых роз ставили. Дома и принимает – то красные. Всем все понятно. Но если Вы, Ваше Императорское величество, прикажете, отменим это тот час.
    - Букетики, цветочки, - пренебрежительно сказал император: - А впрочем, пусть! Раз люди к этому привыкли, пусть остается. Позови ко мне генерал-прокурора и пошли за Ванькой Кутайсовым. Пусть ждет в приемной, я его вызову.
    - Слушаю, Ваше Императорское величество.
     Камер-лакей вышел, и через минуту в кабинет вошел Алексей Борисович.
     - Доброе утро, Ваше Императорское величество!
     - И тебе доброе утро, Алексей Борисович. Ну как ты после вчерашнего?
     - Да, ничего. Пришел к себе в экспедицию, отогрелся и домой.
     - А у меня все заболели. Растопчин слег, Пален сморкается, Безбородко чихает, Аракчеев кашляет. Как думаешь, Алексей Борисович, это действительно имеет место, или это «бунт на корабле»?
     - Да нет, Ваше Императорское величество. Что вчера-то было. До обеда солнце, пусть и слабо, но согревало. А все в шубах. Да под шубами еще душегреи меховые. Вспотели. В толпе некоторые говорили, что зря так тепло оделись. И Вашему Императорскому величеству завидовали. А после вахт-парада вдруг ветер поднялся, снег пошел, мороз ударил. Вот вам и простыли.
     - Но ты, же не простыл?!
     - Ваше Императорское величество забывает, что я состоял при Вас в Гатчине и школу прошел военную при Вашем непосредственном командовании. Так что вчерашний холод совсем нечета тому холоду, что мы с вами испытали там, на плацу и при преодолении водных препятствий во время маневров.
     - Так значит, толк был в муштре?! А? Алексей Борисович?! – радостно заулыбался Павел.
     - Конечно, Ваше Императорское величество. Был! И сомневаться в этом не след!
     - Рад этому! Так у тебя все готово? - резко переменил тему разговора Павел.
     - Ждем Ваших указаний, Ваше Императорское величество.
     - Тогда вези его сюда. И не надо, чтобы кто-то знал об этом. Пусть я тоже заболею с утра, - хохотнул император.
     - Слушаюсь, Ваше Императорское величество, - князь поклонился и быстро вышел.
     Сразу же вошел камер-лакей.
    - Ваше Императорское величество! Гардеробмайстер  Иван Кутайсов ждет…
    - Давай его сюда живо! – прервал камер-лакея Павел, но потом вдруг поднял руку, останавливая Василия Кокарева на полпути к двери: - Совсем забыл, голубчик. Совсем забыл. У меня скоро гость пожалует. Из простых. Из крестьян.
     Глаза Кокарева полезли на лоб, а рот слегка приоткрылся.
     - И что такого? Я государь или не государь?! – вскричал Павел.
     - Государь! Ваше…
     - Так значит, есть у меня дело и до простого народа, а не только до тех, кто золотом с головы до пят увешан. Ты вот что, пошли кого-то на кухню, пусть мне здесь столик накроют. Неприхотливый. Простой. Раз гость, то и угостить его надо. Я прав!?
     - Так точно, правы, Ваше императорское величество!
     - Ну вот. А ты…  Давай! Давай! Действуй!

Россия. Санкт-Петербург. Дорога от Петропавловской крепости до Зимнего дворца. 12 декабря 1796 года Утро.
    
     В карете ехали молча. Все было сказано во время сборов в комнатке чухонца Семки. Там Куракин проинструктировал бывшего монаха, как обращаться к императору, как стоять, как сидеть, как преклонять колени, что говорить, какие ответы давать на поставленные вопросы и как сами ответы строить. Одним словом запугать не запугал, но и от голой правды, кажется, отохотил. Князь, наблюдая за Василием Васильевым, так и не убедился в том, понял ли он что-то. Бывший монах смотрел на него столь кротко своими большими бездонными глазами, так застенчиво и благостно улыбался…
     Сначала генерал-прокурор в сердцах махнул рукой на все это, потом опять же в сердцах плюнул, а уж после всего этого холодный туман страха заполз к нему прямо внутрь, к солнечному сплетению, перехватил дыхание и сжал желудок в наперсток. «Что будет?!» - пронеслось в голове: - « Великий Боже! Спаси и сохрани всех нас! Спаси и сохрани!»
     Когда все было готово, генерал-прокурор отправил Кропивницкого с Васильевым в карету, а сам остался один на один с генерал-аншефом.
     - Ну, что скажете, дорогой Андрей Гаврилович?
     - Ваша светлость! Вы прочитали мои записи?
     - Прочитал. И ночь не спал. Все читал и думал. Думал и читал.
     - А я две  ночи без сна. В моём возрасте это просто не допустимо. Но чувствую себя превосходно в физиологическом плане, а вот в душевном… боюсь страшно! Нет не за себя. Я пожил. И в жизни многое повидал. От славы до узилищ и обратно. Боюсь за Россию-матушку. Это ж надо такую дорогу выбрать? И помочь в  изменении её пути, нет ни знаний, ни силы.
     - У вас, Андрей Гаврилович, черновые наброски бесед с монахом остались? А может для себя вы их в чистовом варианте на память оставили?
     - Была мысль такая. Была, сознаюсь. Но нет! Все сжег. Все до последнего листика. В памяти, была бы воля, тоже все бы стер. Все бы стер до последней фразы.
     - Ну что ж. Извините, что столь тяжелый груз на вас возложил. Но я право и не предполагал, что такое произойдет. Посмеивался про себя. А оно вон как обернулось. Мне тоже страшно. Главное о нас и нашем деле знает лишь один человек. А его действия после сегодняшней встречи с монахом могут быть просто непредсказуемы. Павел Петрович добрая душа. Я с ним практически с детства, с юности один на двоих кисель хлебаю. Но также знаю, что если ему вожжа под хвост попадет, то головы полетят десятками, сотнями, тысячами. Потом он плакать будет, просить прощения, молиться за упокой убиенных душ, себя проклинать и даже руки на себя накладывать, но головы слезами не приклеишь, а мертвых прощением не воскресишь.
     - Ваша светлость, я тут прошение об отставке написал. Мне его в канцелярию Его императорского величества подавать?
     - Чего так?
     - Пора уходить, Алексей Борисович. Годы, годы. Беседы с Васильевым мне глаза открыли. Пока хоть какие силы есть надо и для себя пожить пусть годок, пусть два, но для себя.
     - Ну что ж. Вы наверно правы. Давайте ваше прошение. Через мою канцелярию я его быстрее через нашу бюрократическую машину пропихну. А вместо себя кого порекомендовать можете? Но только не Бельмешева! Этого разгильдяя на ваш пост не надо.
     - Я, ваша светлость, не очень охоч до высшего света, поэтому  плохо его знаю. Но один человек, настоящий человек, мне известен. Это генерал от инфантерии Вязмитинов Сергей Кузьмич. Достойнее его не вижу. Честен, бескорыстен, справедлив. А самое главное к людям с любовью относится. На этой должности только такие и необходимы. Да только сгрызут его здесь.
     - Но вас - то не сгрызли? Сами уходите, - последние слова генерал-аншефа немного обидели князя, обидели именно своей правотой, правотой того, что среди тех кто «сгрызет»  будущего коменданта Петропавловской крепости вполне возможно будет и он.
     - Не обижайтесь на меня ради бога, Ваша светлость! Сказал не подумавши.
     - Да я не обижаюсь, Андрей Гаврилович. Так! Нервы! Ну и куда стопы свои направите, если не секрет? Я же знаю, у вас ни кола ни двора нет. Ни имений службой нажитых, ни квартиры купленной в городе. Все, что есть, казенное, государственное. Один Антип. Так ведь уйдет он от вас. Расторгнет договор заключенный. У него с вашей помощью прилично деньжат накопилось. В деревню поедет, бабу заведет, обустроится. И о вас забудет навсегда.
     - Что, правда, то - правда. Святая  правда. Он на доносах на меня капиталец себе хороший сделал. Я знаю.
     - Как?! Вы знали, что Антип агент секретной экспедиции? – изумился князь.
     - Еще с Оренбурга. Он же в колодники бы пошел, за самоволие и неисполнение приказов.  Антип тем эскадроном командовал, что ватагу Скурата Немовича на сабли взял, да и положил их всех. Хорошее дело было. Чистое. Этот Немович нам столько крови попортил, столько хороших душ загубил. И Антипову ладушку сквозь строй пропустил, в насмешку над нашим бессилием. Вот тогда Антип и сорвался. Все взял на себя. Послал подальше всех законников. Выследил  скуратово лежбище, переодевшись каликом перехожим, поднял эскадрон в седло и порубил всех до единого. Слава богу, с нашей стороны потерь не было. Так. Две раны легкие, семь царапин. Но нашелся подлый человек в эскадроне. Шепнул коменданту. Тот доложил в тайную канцелярию. Вот и завертелось дело. И здесь – всю вину Антип взял на себя. Его одного под суд и готовили. А этот младший советник Юрген фон Бах с момента моёго появления все хотел на мне карьеру сделать. Уж кого он ко мне не приставлял. А как же, запачканный дворцовыми интригами ссыльный. Явно в заговоре состоит масштаба всероссийского. Вот мы с Лузгой и порешили. Он принимает предложение Баха следить за мной, я прошу по команде определить Лузгу мне в услужение и беру на себя всю ответственность. Ничего бы не получилось у нас, не произведи меня матушка в майоры. По её личной просьбе за подписью  Петра Федоровича прошение это в Оренбург пришло. А майор это уже личность. Тут и Юрген подсуетился. А как же! Главный заговорщик в стольный город едет, прямо к престолу. Этот престол ему еще и звание дает. Вот где карьеру можно сделать. И еще, какую карьеру.  Так Антип и стал моим слугой. А дело его имеющее отношение к тайной канцелярии осталось. Мы с ним вместе эти донесения и составляли. Я его и грамоте обучил, чтоб он их своей рукой писал. А то ведь кроме креста, как подписи, и написать ничего не умел.  Вот этот момент фон Бах совсем упустил. Да и откуда ему было знать про это, немчуре. Вот такие наши дела, Ваша светлость.
     - Ну, тогда я за вас спокоен, Андрей Гаврилович. Тогда будьте здоровы и счастливы. А мне пора. Государь заждался.
     А дальше произошло совершенно неожиданное. Единый порыв! Они оба одновременно распахнули друг другу объятия, крепко обнялись и трижды, по-русски расцеловались. Родовитый князь и почти безродный генерал-аншеф. Да и в родовитости ли тут дело. Все мы – РУССКИЕ! Князья, графья, работные люди, крестьяне. Это там, в европах ценность приобретают одиночки.  Жанна Д,Арк, Ричард Львиное Сердце, Барбаросса, легендарный Роланд…. У нас не так. Совсем не так. У нас, у русских – «ОДИН ЗА ВСЕХ, ВСЕ ЗА ОДНОГО!» И нет у нас личной родовитости. Она лишь ширма, которую можно в любой момент отодвинуть в сторону. Которой можно кичиться, гордиться, славиться – совершенно не представляя из самого себя что-то значительное и достойное. А настоящий РОД, настоящая РОДОВИТОСТЬ в каждом из нас и во всех вместе – РУССКИЕ!!!

Россия. Санкт-Петербург. Зимний дворец. Кабинет Павла I. 12 декабря 1796 года.  С утра до полудня.
    
     После массажа, выполненного Ивашкой Кутайсовым, настроение Павла Петровича  улучшилось. Он даже сел за рабочий стол и написал несколько замечаний по поводу состояния внешнего вида,  выполнения строевых приёмов, слаженности действий войск, что было вчера явлено на вахт-параде.
     Работа пером и чернилами, да еще не как цесаревич и Великий Князь, а как полноправный ИМПЕРАТОР, полностью захватила его.  Павел даже не заметил, как три совсем юные девушки из кухонной прислуги быстро и совершенно бесшумно накрыли малый столик в уголке отдыха неприхотливой снедью и также быстро и бесшумно удалились.
     Камер-лакей Василий Кокарев, по  прибытии князя Куракина, капитана гусар Кропивницкого и Василия Васильева, приоткрыл дверь, и, увидев императора за работой, тут же закрыл её.
     - Работают! – прошептал он
     - Ты, мил человек, доложи о нас и доложи немедленно! – прикрикнул на слугу князь: - Их Императорское Величество, нас ожидают.
     - Боязно, ваша светлость. Вчерась так осерчали, что Степану шинельку ни за что, ни про что прямо в лицо швырнули! Во как! А тут Они может что-то важное пишут, а я их прерву…
     - А вчера, что дальше то со Степаном было? – спросил спокойно Алексей Борисович.
     - Так, когда согрели и оттерли Их Императорское Величество, всем по серебряному рублю, Они лично вручили.
     - А Степану?
     - А тому, аж два дали и прощение попросили.
     - Ну, вот видишь. Жезл для чего у тебя?
     - Им по полу стукаю, когда сообщить что-то собираюсь.
     - Вот зайди и стукни. Если прервется и на тебя посмотрит, доложишь о нашем прибытии. Нет. Выйдешь обратно. Будем ждать. А то в таком случае за несвоевременный доклад, не рубль серебряный, а полную отставку можешь получить без пособия.
     Последнее было гораздо страшнее любого телесного наказания. Поэтому Василий набрался смелости, глубоко вздохнул и, открыв дверь, вошел в кабинет.
     Удар жезла звонко нарушил тишину.
     - Что!? – вскинулся Павел от бумаг.
     - Ваше Императорское Величество! Генерал-прокурор князь Куракин Алексей Борисович, капитан гусар Кропивницкий и с ними крестьянин Василий Васильев, по приказанию Вашего Императорского Величества изволили прибыть! – дрожащим слегка голосом, но громко и четко произнес камер-лакей, на всякий случай, закрыв глаза.
     Находясь в законотворческих высотах, Павел Петрович совсем забыл и о Куракине, и о монахе. Он недоуменно повел глазами, увидел накрытый стол в уголке отдыха и,  вспомнив о намеченной встрече, слегка расстроился. Хорошие мысли просились на бумагу. А тут, монах!
     - Вот что!  Кто стол накрывал?
     - Девки из кухонной прислуги, по Вашему приказанию, Ваше Императорское Величество!
     - Они…
     - Я им сказал в камергерской посидеть. А вдруг прислуживать за столом необходимость сложится.
     - Молодец! Держи! Рубль заработал, - Павел бросил Кокареву монету. Тот ловко её поймал: - Зови генерал-прокурора. И дальше по его указаниям действовать будешь.
     - Слушаюсь Ваше Императорское Величество! – и куда только страх делся. Василий Кокаревым опять был Василеем Кокаревым, камер-лакеем с большой буквы. С большой буквы, но с  потным лбом.
     Через минуту в кабинет вошел генерал-прокурор. Павел поманил его к себе пальцем и, когда тот приблизился почти вплотную, прошептал:
     - Алексей Борисович! Заведи в кабинет монаха. Посади за стол ему приготовленный. Возьми с собой девку, что б служила за столом. Пусть поест хорошо. Посиди с ним. Он к тебе уже привык немного. Угощай его, не стесняйся, словно меня и нет. Я не знаю, что там выставили. Так заработался, что и девок не видел.
     - А вот это уже совсем не дело, Ваше Императорское Величество. Девок не видеть, - улыбнулся князь: - Уж кто-кто, а вы среди нас в Гатчине, всегда в этом деле первым были.
     - Хи-хи-хи! – захихикал сдавленным голосом император: - Было дело. Но и вы все промаха не давали.
     По озорному блеску глаз Павла Петровича, совершенно не сочетающемуся с резкими, скорбными морщинами в уголках губ, Куракин понял, что Гатчина императору, как и ему самому вспоминается потерянным навсегда раем, где царствовала свобода как в делах, так и в решениях и всегда такой вспоминаться будет.
     - Так вот, Алексей Борисович, ты его займи застольем, а я за ним понаблюдаю. Как насмотрюсь, так к вам и подойду. Ты уж тогда с девкой выйди и у дверей на часах встань. Ко мне никого! Пока не скажу.
     - Хорошо, Ваше Императорское Величество! Разрешите исполнять.
     - Давайте! Давайте! Исполняйте! – Павел махнул рукой, уже углубившись в  прерванную работу и строча на бумаге своим стремительным подчерком еще одну «великую и наиглавнейшую» мысль.
     Но, с появлением в кабинете монаха, работу пришлось отставить. Прикрывая ладонью левой руки глаза, император не мог оторвать их от сидельца.
     Чистенький, аккуратненький, в белой  холщевой рубахе на выпуск, по вороту узор вишневый выткан, подпоясанный витым в три цвета пояском, в серых с черными узкими полосами штанах, заправленных в новенькие мягкие сапожки. Он был таким одухотворенным, таким неожиданно мягким и добрым, таким желанным и родным…, что Павел Петрович от умиления чуть ли не плакал.
     «Вот она душа русского простого народа. Душа, очищенная от скверны ежедневного тяжелого труда, от  плетей и надругательств сиятельных хозяев её, от вопиющей бедности и полной незащищенности от драконьих законов частной собственности, возведенной в ранг неукоснительного исполнения любых прихотей того, кто этой собственностью владеет, теперь и его императорскими повелениями. Надо с этим что-то делать. Надо как-то облегчить удел простого народа. Надо на это решиться. И я на это решусь!»
     А между тем, за столом в уголке отдыха, шла тихая беседа между генерал-прокурором и монахом. Васильев смущенно улыбался в реденькую аккуратно подстриженную бородку. Видимо по настоянию князя пробовал то одно, то другое угощение. Аккуратно брал его тонкими длинными пальцами, откусывал и кивал головой. Видимо подтверждая утверждение Куракина, что это очень вкусно.
     Девка, из кухонной прислуги, прямо как бестелесная летала вокруг стола. То одно подаст гостю, то другое, то чаю нальет, то варения в блюдце, то медку в кузовок. И ничем не брякнет, ничто в её руках не звякнет. А лицо то все разгорелось, а глаза то прямо, как звезды светятся. И все у девки споро, все точно, все толково и ко времени.
     «Тоже из крестьянских. Вот и старается, как перед своим отцом. В какие это поры было видано, чтобы в Зимнем дворце, в рабочем кабинете императора, потчевали простого крестьянина? Это только при Петре I могло быть! Так я уже этим на своего прадеда похож! Вот и пойдет слух! Вот и узнает народ простой, какой у них император – с простым мужиком за одним столом чаи гоняет! Вот она из чего любовь-то народная приходит. Эко я здорово сделал, что Васильева сюда пригласил, да не тайно, а  с прислугой, с угощением, с обслугой за столом. Ох, и разнесет эта «трещетка»  по всему городу о сегодняшнем событии. Завтра об этом будет знать весь Санкт-Петербург, через неделю – губерния, через месяц вся Россия-матушка. Молодец Павлуша! Ох, какой ты молодец-удалец! Вот вам СИЯТЕЛЬНЫЕ пример, как себе имя надо делать! Вот все ваши поучения, нравоучения, философские трактаты и революционные идеи – коту под хвост! Вот она – революционная идея! Приблизь себя к народу, если ты император, и все революционные идеи – КОТУ ПОД ХВОСТ!» - Павел тихо засмеялся, закрывая рот рукой: - «А я еще и не то сделаю! Ваньку Кутайсова, безродного турка, даже и не русского по происхождению, в ГРАФЫ произведу! Вот попомните меня! Прадедушка Сашку Меньшикова, торговавшего пирогами с зайчатиной, своим самым главным помощником сделал, в князья определил, минуя графский титул.  По аглицки в герцоги произвел. Съели! Умылись! И вякнуть супротив не посмели! И у меня тоже будет! Может Ваньку тоже князем сделать? Нет! Мы все по порядку. Как положено по «Табелю о рангах». Императору не след нарушать установленный порядок. Все должно быть по порядку! В порядке – НАДЕЖНОСТЬ! В порядке – ПОБЕДА!»
     Между тем Василий Васильев явно насытился. Стал с улыбкой отказываться от предложенных вкусностей, ручки свои белые ладонью вперед поднимать, головкой из стороны в сторону покачивать, с приложенной к груди правой рукой кланяться низко. И хотя, что говорит он и князю, и девке было императору не слышно, но по артикуляции губ можно понять – «Благодарю сердешно!»
    Пора в разговор вступать. И тут заметил Павел Петрович, что ему как бы и не по себе стало. Такое ощущение появилось, вот словно сидишь на бережку речки в жаркий летний полдень. Солнце разморило. Прохлада реки к себе тянет. Окунуться хочется. А вспомнишь, как вначале схватит тебя противный спазм, пройдет по всему телу от пяток до макушки… «БРРР!!!», передернет всего, словно первача хватил залпом, мурашками ползучими кожу покроет, судорогой икры сведет и дыхание перехватит петлей тугой, невидимой… Это потом и блаженство, и радость, и ощущение своей силы, и гордость за себя, что этот момент заставил преодолеть… А в самом-то начале! Ой, как не хочется и очень хочется одновременно.
     Вот и сейчас. Такое же ощущение. К чему бы это? Опять «ЗНАК»? Но я же ИМПЕРАТОР! Не след мне так теряться!
     Он резко встал из-за стола. Девка замерла с куском пирога на фаянсовой тарелке, что в руках держала. Алексей Борисович повернулся к нему, скрипнув стулом. Монах вскинул на своего императора очи свои ясные. Все замерли!
     «Господи! Укрепи меня! Дай силы мне! Как же трудно этот первый шаг в холод реки делать!» - пронеслось в голове.
     Генерал-прокурор покинул свой стул и склонился в низком торжественном поклоне, разведя в стороны руки. Девка кухонная, как опытная статс-дама, грациозно присела в реверансе, распушив юбки своего простенького платья по блестящему паркету. Один монах растерялся. Как ему не говорил, как его не инструктировал Алексей Борисович – все это в сей торжественный момент вылетело из головы, и замер он столбом во весь свой не малый рост с широко раскрытыми глазами, чуть приоткрытым ртом, с выражением испуга, неуверенности,  конфуза на своем просветленном внутренним содержанием лике.
     И именно это! Этот чужой конфуз! Этот чужой испуг, помог императору преодолеть свой.
     Павел Петрович вышел из-за стола и подошел к уголку отдыха. Шаг его был тверд и как всегда стремителен.
    - Поднимитесь, господа мои, поднимитесь! – повелел он ласково, совершенно не замечая, что к простой кухонной прислуге он – император Великой России обратился, как к знатной даме.
     - Ваше Императорское величество… - начал, было, свой доклад генерал-прокурор, но замолчал под взмахом руки Павла.
     - Все хорошо, Алексей Борисович! Все хорошо!
     Император не сводил глаз с монаха. Тот еще больше стал стесняться, опустил глаза, руки его беспокойно забегали по пояску.
     Молчание явно затягивалось.
     - Да! Я так понял, что наше угощение Вам, отец честный, пришлось по душе? Все попробовали? Насытились? А может еще чего подать? Если желаете, не стесняйтесь, просите. Все подадим! – скороговоркой выпалил Павел Петрович, по обыкновению склонив голову на бок, обращаясь к Васильеву.
     - Благодарствуем, батюшка-царь! – не обращая внимания на знаки руками, что подавал ему из-за спины государя генерал-прокурор, глухим голосом произнес монах, тоже видимо через силу борясь с неожиданным оцепенением: - Премного благодарны  Вам. Нижайший поклон отдаём и за заботу, и за почет незаслуженный, и за доброту, приветливость Вашу!
     Васильев низко, в пояс поклонился императору, достав правой рукой до самого пола кабинета.
     - Ну, раз так, то наверно и побеседовать нам с тобой отче настало время. Ты, красавица, убери здесь все быстренько. Да, вот тебе рублик серебренный на ленты, заколки, ну и так далее. Молодец! Хорошо гостю нашему дорогому служила. А вы, Алексей Борисович действуйте, как мы и договаривались.
     Девка кухонная зарделась, приложилась к венценосной ручке, что протянула ей рубль горячими губами и быстро, споро все собрала со стола.
     Не прошло и нескольких минут, как император остался один на один с монахом.
     - Вот мы и одни остались. Да Вы садитесь, садитесь, отец честный. На диванчик, на диванчик. Там и мягче и удобнее. А я вот тут, рядом с Вами на стульчик присяду, - засуетился Павел Петрович, почувствовав опять приближение неуверенности и страха холодного, оставшись наедине с монахом.
     - Батюшка-царь, не можно меня  отцом честным величать. Расстрижен я по велению епископа Костромского и Галицкого Павла. Теперь я просто – Васька Васильев, крестьянин деревни Акулово, Тульской губернии, - скорбно произнес сиделец, устраиваясь на диване, на самом его краешке.
     - Знаем! Знаем! И что на «ТЫ» мне тебя величать правомочно и обязательно. И что самое ласковое слово моё к тебе «смерд сиволапый» приемлемо, с благодарностью тобой выслушано, должно быть. Все знаю! Да вот только не могу всего этого принять. Не могу и все! Так, что давай расскажи о себе, друг любезный. Все рассказывай, не бойся. Я все приму и все пойму. На то и есть я – император российский.
    
ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ.