Спринтер. Глава 12

        По каким-то одному ему ведомым причинам, Мака привлёк загон с лошадьми. Их можно было брать напрокат и кататься в загоне под присмотром штатного аборигена-табунщика (гаучо). Одетый в национальный костюм (пончо), он стоял у входа в загон вместе с маленьким гаучо, своим ассистентом, а может быть сыном, одетым точно так же. Мак стал.
        -- Какие рысаки! -- сказал он, щурясь от заходящего солнца. Он был пьян тяжко и окончательно. -- Нет, вы только поглядите, какие рысаки!
        -- Ты разбираешься в лошадях? -- спросила Бекки.
        Мак кивнул, подавляя отрыжку:
        -- Могу сосчитать их.
        -- Эти клячи не такая уж невидаль, -- раскуривая травку, сообщил Дино. -- Давайте оседлаем их, пронесёмся галопом через всю среднеевропейскую равнину и ограбим TGV на полпути от Гренобля до Gare Saint-Lazare.
        -- Грандиозно! Только придётся вставить им в задницы по одной ракете Sidewinder.
        -- Верно-верно, -- воодушевился Рони. -- Это называется: «американизация». И ракеты, и вестерн, и перегар «Джек Дэниэлс» изо рта. Давайте оседлаем. Оседлаем Дядю Сэма.
        -- А где раздобыть изжёванные, почерневшие от слюны сигары? -- хрипло спросил Мак. -- Дорога-то будет под гору.
        -- И сомбреро! -- сказала Сильвия. -- Не хочу, блин, без сомбреро. Достаньте сомбреро, ребята.
        -- Сигары купим в bureau de tabac, -- сказал Рони, -- а изжуём и обслюнявим как-нибудь сами.
        -- А револьверы?
        -- Ну конечно, Маклафлин! Револьверы. Не забыть про револьверы. Револьверы «Кольт». «Кольт» тридцать восьмого калибра.
        -- А Glock не пойдёт?
        -- Что за Glock?
        -- Мой крёстный принёс в зубах из Белфаста.
        -- Но вы ещё и хорошо пахнете, мальчики, -- сказала Бекки. -- Совсем не в тему. От вас должно нести, как от лесного зверья.
        -- Это чтоб не подвести проводника с TGV, -- сказал Мак. -- Он же говорит всем: «Bon voyage, mesdames et messieurs, bon voyage!» Какой же bon voyage, если от нас будет дурно пахнуть? Французов следует грабить, не оскорбляя их вкуса. Je t’aime, la cuisine fran;aise!
        -- Куда это ты? -- забеспокоился Рони.
        -- Как бог свят, прозондировать почву. А вы -- законспирируйтесь. Тссс!.. Сомбреро покамест не надо. Приклейте, лучше, бумажные бороды и разговаривайте между собой только на «вы».
        -- На ломаном языке, -- сказал Дино. -- Исключительно на светские темы.
        -- Вы знайт, нашь калифорнийський друзья говориль, щ-то-о... Эй, Мак, постой. Постой, не надо. Свернёшь себе шею. Вернись!
        -- Сверну непременно. Не подведу тебя, брат.
        -- Дай погляжу? -- Дино вгляделся Маку в лицо. -- Нет, не шутит. Наперёд чует сердце цыганки.
        -- Сверну, конечно, а как же иначе? Сами увидите. Сверну, сверну, ещё как сверну!
        -- Отдай бутылку, -- сказала Бекки. -- Так тебя не пропустят в загон.
        -- Молодчина, Би! Ну а ты, Ронико, -- просто баба...
        -- Не называй меня Ронико. Не будь идиотом.
        -- ...Зато Бекки -- отличный мужик. -- Мак снова потрепал её по плечу. -- Но, сдается мне, прав всё-таки Ронико. Шею я, конечно, сверну, уж будьте благонадёжны. Ещё как сверну! А знаешь, Бекки, что я сейчас делаю? Нет? Я вступаю в сделку с дурным предчувствием, дав ему выход в словах. Это как просить сигарету у незнакомца. Обрати внимание, никто ведь не спрашивает: «Есть у вас сигарета?» Всегда спрашиваешь так: «Нет ли у вас сигарет?» Ловко, а? Надобно упреждать грядущие неприятности. Иначе хлопот не оберёшься...
        -- Полноте, блин, хватит болтать!
        Мак тяжело перевёл взгляд на Сильвию.
        -- Зачем подгоняешь, ...ссс-Сука? У меня ж дурные предчувствия. Нет, правда. А давайте так. Я подкину монетку: Орёл -- и я вхожу, Решка -- остаюсь с вами. Навсегда. Будем вместе журнал выпускать.
       -- Какой ещё журнал?
       -- «Педерастия сегодня».
       -- Добро. Вот ты и выпускай.      
       -- Нет. Все вместе. Периодика что надо, Динго. Нарасхват пойдёт. Обещаю.
       -- Нет, это я обещаю. Если на обложке засветишься. Не смущайся: педерастия -- это по-мужски. Чисто по-мужски.
        -- Да. Факт. Только м-мужики ею занимаются. Видно, не женское это дело.
        Мак подбросил монетку, поймал её и, не дав друзьям поглядеть, что выпало, подбросил снова. Опять не то. Подбросил ещё раз пять или шесть и, хищно улыбнувшись, протянул, наконец, на всеобщее обозрение монетку на ладони.
        Орёл.
        -- Споткнувшийся шаман, если только он жив, не верит больше в приметы. Он слишком устал. И неумело заделался в правители.
        -- Кто -- «он»? -- спросил Рони.
        -- Чего?
        -- Кто -- «он»?
        -- Поди к чёрту. -- Мак обернулся к Дино и, сощуривши глаз и склонивши голову набок, уставил в грудь ему указательный палец: -- А знаешь по чьей вине хуту, в девяносто четвёртом, убили пятьсот тысяч тутси всего за три дня? Вот именно: по вине Курта Кобейна. Он же орёт: «Everything's my fault».
        -- Очень смешно. А теперь ступай. И постарайся не остаться в этой траве.
                -- И верить в сказку столь жестоко,
                Что лучше только знать о ней,
                Но в мире, где так одиноко,
                Слепцами правит власть огней.
        -- Не пяться и не неси чепухи. Смотри под ноги, нето костей не соберёшь. Тоже -- классик выйскался.
        -- Ну вот ещё. Где уж нам, ничтожным. Если меня и будут помнить, то только как твоего друга.
        -- А меня -- как твоего. Итог: помнить нас будут обоих.
        Когда Мак уже отошёл, Бекки спросила:
        -- Терпеть не можешь, когда он зовёт тебя «Ронико»? Почему? Звучит вполне безобидно.
        -- Ну да, безобидно. Очень безобидно. Месяц назад этот кретин развёл моего японского бизнес-партнёра, сказав ему, будто мне приятно, когда меня зовут Ронико. Тот тоже хорош -- заладил как попугай: «Ронико, Ронико». Я ничего не понимал вначале, и лишь удивлялся его нахальству. Потом всё-таки не утерпел и сказал япошке, чтоб перестал. А он говорит мне: «Ваш друг сказал, что вам это приятно». «Ничего подобного», говорю, а сам думаю: «Убью Мака». Но японцы, как оказалось, шуток не понимают, так что объяснять ему, что над ним прикололись, нельзя было -- сделка могла полететь к чёрту. Пытаясь быть вежливым, я изо дня в день повторял ему, что мне не нравятся все эти «Ронико» синкопами, но он всё твердил одно и то же: «Ваш друг заверил меня, что вам это приятно». В конце концов я уж не сумел сдержаться: «Что он так сказал, охотно верю. Но я же сам, лично, говорю вам уже в тридцать третий раз, что мне это неприятно. Мой друг, безусловно, ошибся.» И что самое интересное, после этого разговора, -- разговора начистоту, -- япошка всем и вся рассказывает теперь на деловых встречах, что мой друг ошибся, сказав, что мне приятно, когда меня зовут Ронико, и что поэтому он больше не зовёт меня Ронико, то есть, фактически, продолжает всё ещё звать меня Ронико. Убить Мака мало, а ты говоришь: «Звучит безобидно».   
        Дино заразительно засмеялся и похлопал Рони по спине.
        -- Отличная шутка, -- сказал он. -- Йоко, Ронико и всё такое. Молодец Маклафлин. Японец тоже. Даром что любит сумо и подтяжки.
        -- Подтяжки?..
        -- Ну да. Для порки. BDSM, одним словом. Япоша любит не только сумо.
        Рони нехотя почесал затылок.
        -- Да, кстати... -- сказал он. -- Твоя жена тоже не первый сорт.
        -- Верно! Ха-ха-ха! Умная и властная дура. Надо же! Мы братья по браку. Но не близнецы. Загадаю теперь вам загадку. Хотите? Про известного музыканта. «Для деда слишком бабоподобен, для бабы слишком дедоподобен».
        -- Пол Маккартни, -- сказал Рон, зевая.
        -- Верно. Но ты же знал ответ. Я не тебе загадывал, старый бродяга. А вы что скажете, девочки?
          
        Дино по-дружески заговорил с гаучо-старшим. Остальные лишь кивали в знак полнейшего согласия и улыбались до ушей. Мак уже был в загоне. Он так живописно карабкался на лошадь, что гаучо-старшего надо было как-то отвлечь от сего зрелища. Зато гаучо-младший невозмутимо и старательно помогал Маку,  -- впрочем, пока безуспешно.
        -- А! -- воскликнул Дино, в нахлынувшем внезапно восторге. -- Argentino?!.
        -- Si, se;or, -- ответил гаучо-старший, осклабившись и показав пожелтевшие от табака редкие зубы.
        -- Si, si! -- подхватил Дино радостно, всем своим видом говоря как бы: «И где ж это я был до сих пор?!» -- Viva Argentina! Si, si. Любите... -- Он запнулся, ибо в обкуренную голову не приходило ничего такого уж истинно аргентинского. -- Ха! Viva Argentina!
        -- Si, se;or, si, viva Argentina! Si, si, -- сказал гаучо-старший и, вновь осклабившись, победно потряс в воздухе крепко стиснутым кулаком.
        За спиной его, в самом сердце загона, Мак уже восседал на шее клячи.
        -- Весьма символично, -- заметил Дино. -- А, Рон? Интересно, что ж дальше.
        -- Я плохой прогнозист. К сожалению, я плохой прогнозист лишь в отрицательном смысле. Бывают такие прогнозисты, которые что ни скажут -- всё ровно наоборот. Тогда им цены нет.       
        Гаучо-старший навострил уши:
        -- Простите, не понял, месье?
        Дино так и расплылся в какой-то удивлённо-благодарной улыбке:
        -- Расслабьтесь, mon cher, он это... не вам. -- И тихо переговорил Рони: -- Да он чешет по-французски не хуже нашего.
        -- Не совсем так, -- тоже тихо ответил Рони, улыбаясь аргентинцу навзрыд, как это могут только простые американцы на памятных фотокарточках. -- Но будь всё же поосмотрительней.
        -- Любите... футбол? Каж же, как же! Марадона, Тарантини, Клодоалдо... Габриель Батистута, будь он неладен, и, конечно, Убальдо Фильоль. Ха-ха! Гм. Si, si!
        -- И даже после этого Клодоалдо бразилец, -- заметил Рони. 
        Бекки, не выдержав, рассмеялась. Чтобы замять неловкость, она послала гаучо-старшему воздушный поцелуй. Тот, улыбаясь во весь рот, возвратил его со словами: «Si, se;orita, si.» Бекки с Сильвией опять сорвались на неприличный хохот.
        -- Да? Вот как? Подумаешь, Клодоалдо. Я просто так сказал: «Клодоалдо». К чёрту Клодоалдо! К чёрту Пеле и, вообще, всех бразильцев. Viva Argentina! Si, si! Зато Марадона, Марадона-то как стремителен, как силён!.. И дик и жаден до побед. Как Pecari maximus -- патагонский лесной боров. Вот jugador так jugador! Помните, как он с англичанами, а? На «Ацтека». Как же, как же! Что за яростный jugador! Карликовый, породистый el Diablo. И как можно ещё серьёзно относиться к Пеле?!. Я первый и, увы, последний, кто понял феномен, коротко и неясно именуемый «Пеле». Внимание! Перевожу на эсперанто: Пеле -- легендарное недоразумение. Si, si! Королёк футбола.
        -- Попроще, Дино. Он же ни хрена не понимает.       
        -- Говорят, Пеле забил тысячу пятьсот голов. Не знаю, не считал. А теперь с треском провалился по интернету!.. Что верно, то верно: невозможно обманывать весь народ постоянно. Титул FIFA -- чистая формальность. Они и не могли поступить иначе. Si, si! Марадоне пришлось сражаться с легендой. Так побеждают легенды. В видеозаписи.
        -- Проще, Дино, говорят тебе! У тебя в разуме сумерки. На фиг интернет и формальный титул FIFA. Смотри, как он презрительно улыбается.
        -- Si, se;or, si... Diego Armando Maradona... si, si...
        -- Рука божья... на «Ацтека». Рука Аллаха -- вот это да! Ручонка Пиолы. Иисус в отставке... Да подскажи же что-нибудь…
        -- Спроси его о лошадях, -- посоветовал Рони.
        -- Светлая мысль!.. А что спрашивать?
        -- Да что угодно!..
        -- А... а сколько уходит овса на содержание всего этого гаре... то есть, я хотел сказать, табуна? В месяц... нет-нет, в год! Именно в год. Сосчитайте точно и в фунтах. НЕТ, ВЫ ОТВЕТИТЕ, ЛЮБЕЗНЫЙ! И ДАЖЕ ПО-ФРАНЦУЗСКИ!
        Дино невольно повысил голос, поскольку на заднем плане Мак, ленивым галопом скача на лошади, начал медленно, но верно крениться с седла влево и вскоре угрожающе завис всем торсом в горячем предвечернем летнем воздухе строго перпендикулярно к потным бокам «рысака». Прочитав на лицах онемевших вдруг клиентов всё нараставшее изумление и тревогу, а также еле сдерживаемый смех, абориген-табунщик быстро и подозрительно оглянулся в сторону загона.
        -- Эй, ребята, что это вы ещё затеваете? -- спросил он в брезгливом удивлении. -- Да что с ним такое?!.
        -- А! -- воскликнул Дино, равнодушно махнув рукой. -- Это манера у него такая, южноирландская.
        Мгновенье спустя, словно худой мешок с галькой, Мак глухо шмякнулся в пыльную землю, покрытую то тут, то там островками жухлой травы. Мальчик тут же подбежал к нему. Сильвия заливалась истерическим хохотом. Бекки тоже -- к своему стыду.
        -- Ну вот, -- сказал Дино. -- Бог не добр. Был бы добр, мог бы быть и добрее. И уж, во всяком случае, не ирландец.
        -- Без цитат, без цитат! -- еле выговорил Мак, с трудом поднимаясь на ноги с помощью мальчика. Он кривился от боли и с силой сжимал левое запястье.
        Табунщик смотрел на всю компанию в сдержанной ярости: клиент всегда прав.
        -- Он что, пьян? Bоrrachо?
        -- Да, -- ответил Рони. -- Но не беспокойтесь, всё уже, хе-хе, кончено!..
        -- Его за такое сослать могут обратно на мыс Горн, -- проговорил Дино негромко. -- Хорошо час поздний, народу мало. Дай ему на чай, Рон.
        Расслышав это, табунщик радостно закивал головой:
        -- А ведь он прав, ваш друг, месье. За такое можно и с работы полететь. Так-то.
        Рони с Дино многозначительно переглянулись.
        -- Знаю, что прав, -- сказал Рони. -- Оттого и молчу. -- Он отсчитал деньги и отдал их табунщику. -- Вы тоже молчите, и тоже будете правы. Ну что, Антей? -- бросил подковылявшему Маку. -- Наглотался алебастровой пыли?
       
        Наконец друзья добрались до обезьянника. Рони захмелел. Он лакал виски не в ущерб себе во время переговоров с табунщиком, а далее и вовсе присвоил бутылку и осушил не слабее банкрота. Он был зол на Мака и тихо, без показного рвения, держался от него встороне. Заметив это, Мак тоже начал сторонится друга -- демонстративно, а оттого и уродливо: он хотел доказать себе и всему остальному свету, что ему всё равно, но это, конечно, было не так.
       Рони предпринял попытку истошным улюлюканьем привлечь внимание мощного самца гориллы, вожака стаи, сидящего серебристою спиной к посетителям. Могучая обезьяна бросила в его сторону суровый взгляд через косматое плечо.
        -- Пардон, -- сказал Рони. Он сплюнул. -- Я обознался. -- Он подмигнул Сильвии.
        Тем временем Дино с Маком очень спорили между собой, а Бекки с интересом слушала их дебаты. Мак был пьян, высокомерен и навязчив и не вызывал никаких симпатий. Дино, однакоже, из приятельских побуждений поддерживал разговор.
        -- И всё-таки Пеле и есть король...       
        -- Это ещё почему?
        -- ...И баста. И по шапке. Всем разом, всякой оппозиции.
        -- Он что, твой родственник, этот негр?
        -- Нет, лысарь. Но он не козырял. И такому сопляку, как ты, легко ошибиться в нём, недооценить его гений. Ведь козырять -- это так эффектно! Не правда ли, Динго? И ещё: он играл не телом, но душой, поэтому, когда обманывал, ему всегда верили. Соперники верили, разумею. Но главное, что без козырей обходился. Совершенство всегда обходится без козырей. На то оно и совершенство.
        -- Несёшь вздор. Что значит «козырял, не козырял»? Говори толком или проваливай к чёрту.
        Мак наставительно поднял вверх указательный палец:
        -- Истина всегда проста. Не тройная ли это ложь? Иисус молчит до сих пор.
        -- Молчание -- знак согласия.
        -- Всегда ли?
        -- Кто молчит? -- спросила Бекки, не совсем, видно, расслышав.
        -- Не знаю. Какой-то Иисус.
        -- Одно дело уметь играть: это Пеле; другое -- козырять, и уж совсем третье -- козырять постоянно: это уже Марадона.
        -- Козырять постоянно, не подтасовывая карт? Как же, как же! Ты ведь это имеешь в виду? Знаю тебя, Маклафлин, карман твой пустый. Знаю, как облупленного... -- Дино вдруг весь затрясся и мощно чихнул несколько раз подряд.
        -- Что б тебе хорошо было на свете, -- сказал Мак. -- Живи.
        -- Ух ты, отличная штука!.. Душа кончает. Это у меня от матери. Аллергия на солнце.
        -- Да, козырять. Козырять постоянно и не подтасовывая карт. Это... Я знаю о чём говорю! Ведь я всю жизнь был на чьей-то стороне. Меня не проведёшь: я болельщик. Козырять постоянно -- это и называется вдохновением. Благословенный диктат! У меня никогда не было выбора.
        -- Не пойдёт. К чёрту нескромные приступы скромности. Какой ты болельщик? Ты не болельщик, ты -- игрок. И русский бильярд -- твоя стихия.
        -- Пустая голова! Я просто скрыл в тот раз свою игру!..
        -- Скрыл, ясно. Скрыл навсегда.
        -- И как это ты догадался, а?!. Вдохновенная догадка, раздери его Яхве... в скотском гневе своём.            
        -- Негоже удивляться. Я тоже спортсмен. Мы братья по поту.
        -- Ничего подобного.
        -- Верно говорю. Проверено. Дозволено цензурою.
        -- Вот ещё! Ну тебя к Чёрту! Нашёлся мне Утрехтский лебедь.
        -- Ладно, не братья -- кузены: salve, Утрехтский гусь. Ну, что? Что смотришь?
        -- А как смотрю? Не дружески, что ли?
        -- Как участницы рок-группы друг на друга. Во время интервью. Одна говорит, другая смотрит. Ты как другая смотришь. Не замечал? Смотришь пытливо.
        -- Я никогда не давал интервью...
        -- А хочется?
        -- ...Я ещё не участница рок-группы, и тем паче -- другая.
        -- Э-э-э! -- Дино вскинул по-итальянски руку, всем своим видом показывая желание продолжать спор в том же ключе и темпоритме, но вдруг резко отвернулся, будто кто-то сзади окликнул его.
        -- Вдохновение, -- сказал Мак ему в спину. -- Это такое пограничное состояние, когда до пришествия всего только шаг -- кесарево сечение. И ты этот шаг всегда делаешь. Не моя вина! Ты халтуришь, как плачущий младенец. Постой! Постой же! Куда тебя черти несут? Э-э-й!
        -- Оставь его, -- сказала Бекки.
        -- …?!.
        -- Ничего. Пусть идёт, -- сказала она, внещне бесстрастно переборов раздражение.
        -- Или вот ещё что: метод проб и ошибок, -- молвил Мак, беспардонно переключаясь с Дино прямо на Бекки. -- Любопытно, правда? Метод «проб» -- понятно, но почему же ещё и «ошибок»?! Что за недоброе предписание?!. А если вдруг, с первого раза, угодишь в самое яблочко, doctores в миг пояснят со снисходительною улыбкой: «Повезло!» Но что значит «повезло», когда ты ясно предчувствовал это? В том и вся радость, и она-то как раз и выброшена ими в помойную яму. А я -- я не хочу нащупывать нить трусливой рукой, и там, где могу угадать, ненавижу я делать выводы...
       
        Мак и Бекки стояли у вольера шумливых гамадрилов. Мак что-то фальшиво насвистывал. Всё скрывая от себя самого, что раздражён крайне, он беспорядочно разгребал в памяти неприятный эпизод с Дино, когда тот, не удостоив его ответа, повернулся и куда-то ушёл. Бекки стояла рядом, отрешённо склонив голову набок, но не в сторону Мака. Заметив сие, он произвольно отступил от неё на шаг.
        -- А вы с Рони, оказывается, обычные психотерапевты, -- сказал он («Стыдится страха и страшится стыда»).
        -- Что-что?
        -- Любители поговорить за спиной. Я слышал, как вы судачили по телефону.
        -- ............................................Да?
        -- Да, -- сказал он («Стыдится страха и страшится стыда. Не по летам, конечно»). -- Но, подумав хорошенько, я решил ничего не говорить тебе. Никогда не говорить, п-поняла? Ведь ты ж не желаешь мне ничего дурного. Я правильно рассудил.
        -- Вот как?
        -- И мне вовсе не нужно... ж-жалости.
        -- Правда? -- сказала она; и тут же прикусила язык.
        -- Правда, -- сказал Мак.
        Девушка молчала. Он тоже помолчал с минуту, насилу шифруя пустоту -- очень и очень упорно, чтоб не лезла наружу зазорно; затем, указав перстом в адрес малыша-гамадрила на руках матери, с обаятельным, бессмысленно-грустным любопытством таращащегося на посетителей, изволил заметить, еле ворочая языком:
        -- Рожденье подобно немому ответу на не заданный ещё вопрос: выдаёт с головой. Я более чем уверен, что зрелище вдохновенного, томительно-выдержанного, словом: исполненного коитуса глубоко травмирует этих... обезьян. Приношу неглубокие соболезнования психоаналитикам.
        Потом:
        -- Припоминаю великолепный видеоролик, л-любительско-порнографический: голый мужик просит женщину полизать ему сраку. Женщина соглашается и приступает. Мужик громко пердит ей прямо в лицо и смеётся, смеётся, умирает со смеху, а женщина ругает его, честит на чём свет стоит. Картину эту я н-назвал «Мужчина и женщина». Означенная шутка моя по поводу омерзительной сцены весьма глубока и очень культурна, чем особливо же и смешна. Благородно-сдержанная шутка, вовсе не скабрезная, а ведь скабрезная-то и напрашивалась в первую очередь. Не тут-то было! Я молодец. Сострил превосходно. Н-не для обезьян. Не нах-ходишь?
        И ещё:
        -- «И посему прилепится человек к жене своей, и пребудут двое одною плотью» -- омерзительнее не скажешь, в-верно? Ужасно не сексуально. Просто кошмар! Меня тошнит от этих речей. Исполнение!.. Исполнение первобытно-вдохновенное, без купюр. Шаг назад, семь вперёд. Недурно, а?
        Последнее Мак произнёс с ущербной, постыдной гордостью, той самой, какою гордятся лишь за чужих. Бекки молчала. Девушку, и не сопротивлявшуюся вовсе, одолевала и наполняла постепенно бесстрастная радость равнодушия, глубокая и тёмная по своей природе, проще -- стихийная, а посему ненамеренно беспощадная, словно спокойная водная гладь, сомкнувшаяся над утопленником. Но радость эта, к ужасу джентльменов всех мастей, уже питала и растила в себе бесстрастно-взволнованный интерес к грядущему, строила какие-то, извините, конкретные планы.
        Покачиваясь на ватных ногах, Мак смотрел на неё насмешливо-вопросительно, с силой сжимая ушибленное запястье. Вид у него был высокомерный и вздорный, вызывающий до отвращения. Девушка молчала. Но Мак храбрился спьяну, вконец запутавшись, и навязчиво ожидал ответа.