Спринтер. Глава 9

        -- ...Стало быть, способность живых существ испытывать голод была задана железно ещё в планковскую эру, а то и в так называемой метавселенной. Голод в квантовом вакууме? Увольте. Слишком экстравагантно. Даже бесплатный обед здесь не оправдание...
        -- Входи, -- сказала Бекки.
        -- …Мне это не нравится. Прыжки в иррациональное были б слишком лёгким выходом из реальной сложности...
        -- Послушай, Мак. Что ты нёс вчера об антисемитизме? Закончи-ка, лучше, тогдашнюю мысль. О метавселенной я уже знаю меньше, чем знала до того, как ты открыл рот.
        -- Тебе это правда интересно? Х-хочешь узнать?
        -- Да. Тебя ведь что-то беспокоит.
        -- Мне не нравится как ты говоришь. -- Маку досадно было возвращаться ко вчерашней пьяной болтовне, которую сам же затеял в «вечновтором купе». -- Я уже сказал тебе ночью, что меня действительно беспокоит. Остальное ерунда.
        -- Ночью? -- переспросила она, бездушно фыркнув.
       Он длинно посмотрел на неё.
        -- Так, значит, я лишь позабавил тебя... – выдавил он с трудом. -- Забавляю ещё и теперь...
        -- А что? Было б недурно, если б позабавил. И почему ты поднялся сейчас сюда, вместе со мной? Зачем? Ответь мне.
        -- Выходит, чтобы отвечать на твои вопросы. Ты, видно, много думала после вчерашнего.
        -- Ах, вот как! Получается, ещё и я виновата?!.
        -- Нет, -- сказал он. -- Скорее, вообще ничего не получается. Мне это знакомо. Просто, я очень пьян был вчера. И скакал, как водится, с пятого на десятое, не договаривал многого -- о том, в частности, что для тебя было важно. Не договаривал, сам не замечая того. Вообще ни черта не замечая. Прости меня, пожалуйста.
        -- Однако ты всё прекрасно помнишь!
        -- Да. Почти всё. Со мной так часто бывает.
        -- Ты и сейчас пьян?
        -- Нет.
        -- Но от тебя несёт спиртным.
        -- А! Это я так -- шучу, притворяюсь. А что касается антисемитизма, которого не было вчера и в помине, то я очень могу закончить тогдашнюю мысль. Я ж не антисемит.
        -- Давай, заканчивай. Объясни, что тебя беспокоит, или, скажем, не устраивает.
        -- Фанатизм, -- сказал Мак, немного печально глядя ей в глаза. -- Вот и весь сказ. Впрочем, нет, ещё хуже: прагматичный фанатизм. Больше тщательности, чем глубины. Нечто весьма пикантное. Вот пример: знаки, запрещающие парковку, установлены в Тель-Авиве прямо на цветочных клумбах. То есть, надо полагать, тот, кто их устанавливал, свято был убеждён, что если б не столь дальновидное вето на парковку на цветочных клумбах... Какое патриархальное недоверие к естественому ходу вещей! Недоверие вообще к природе!.. Кстати, а как будет на иврите «отец-природа»? Впрочем, неважно: отец-природа -- вот новая редакция. Тебе нравится? Упорный инструктаж естественного, или, если угодно, стихийного, -- это уж говоря пострашней. Тотальный контроль ветра и оргазма как, извините, национальная идея. И всё это под маской матриархата. Короче, явный перебор, и даже с паранойдальным уклоном. Ну что, я удовлетворил твое топорное любопытство?
        Он закончил речь вовсе не распоясавшись, но, наоборот, покорно и уважительно сдерживая вызов и раздражение. Она медлила несколько времени с ответом, решая что-то про себя. И вдруг смягчилась.
        -- Ты был в Израиле?
        -- Как бог свят, я не был. Но был мой крёстный. Я ему доверяю.
        -- Прагматичный фанатизм, -- сказала она. -- А я-то думала, тебя привлекает всё, что подиковинней.
        -- Только не в ущерб эстетике. Давай бросим этот разговор.
        -- Ты очень необычный парень, Мак, -- сказала она. -- Симпатичный, умный, остроумный...
        -- Образованный, -- вставил он, усмехнувшись.
        -- ...Oчень красивый, наконец. Но, по-моему, я всё же сваляла большого дурака, затеяв всю эту игру.
        Он смотрел на неё со скрытой тоской в глазах. Затем, шагнув к ней, нежно обнял девушку.
        -- Надеюсь, нет, -- сказал он. -- Если это и вправду игра. А помимо всего прочего, женщина не имеет... н-национальности.
        Бекки коротко хохотнула.
        -- Господи, Мак, что за вздор ты мелешь!..
        Постояли обнявшись.
        -- А где они? -- спросила она. -- Пойдём, разыщем их?
        -- Кто -- они? -- проговорил он глухо, неубедительно; у него что-то сжалось внутри. -- Какое мне дело до них... сейчас...
        -- Тебе всегда есть до них дело. Точнее -- до него.
        Как-то уж слишком весело засмеявшись, он выпустил её из объятий.
        -- А ну тебя! Ладно, пошли. А впрочем... что ты, собственно, имеешь в виду? -- прибавил он, внезапно мрачнея.
        -- Ничего, Мак. Просто ты слишком к нему привязан. Послушай... а что ты делаешь на следующий уик-энд? Я хочу поехать за город, к себе на дачу. Поедешь со мной? Проведём там пару дней, я буду сама готовить, а ты порыбачишь в речке, на заднем дворе. Ну как, поедешь? Мы там будем одни, вдали от всех, разве не здорово?
        -- Да, -- сказал он. -- Конечно.
        -- Видишь, всё просто. Проще, чем думаешь. Думать всегда сложнее.
        Он молча кивнул и поцеловал её.
        -- Это высоко в горах. Поедем на моей машине. И там нет баров, пивных и, вообще, дешёвой выпивки. Будем пить только красное вино. У меня там дюжина бутылок в погребе. «Вальдепеньяс», кажется.
        -- Что ж, -- сказал он.
        Она испытующе смотрела на него, затем улыбнулась.
        -- Ты милый.
        -- Вовсе нет. Но мне, чёрт возьми, хочется стоять перед тобой на коленях. Не просителем, но послушником. Стоять с достоинством, и всё-таки -- на коленях.
        -- А ты умеешь быть... н-нежным. Это хорошо. Очень х-хорошо.
        -- Ты передразниваешь меня?! Ха-ха-ха! Как это мило!..
        -- Я люблю, когда парни н-нежны со мной. Ты хороший, очень х-хороший парень. Может, мне влюбиться в тебя? Как д-думаешь? -- говорила она и целовала, целовала его, улыбаясь. -- С-сможешь идти? -- шепнула тихо и весело, лаская дыханьем ухо и шею клиента.
        -- А как же! Хоть в зоопарк. Брось, Бекки, всё равно ничего не получится. Я себя знаю. В лучшем случае, всё будет так, как вчера.
        -- Шутишь, мальчик? И совсем некстати. А что же в худшем случае?
        -- В худшем? Даже развлечь тебя -- и то не сумею. Со мной так уже бывало не раз. А впрочем, поди разбери, что лучше, что хуже. Я не могу. Но знать-то я знаю, что это всё из себя представляет.
        -- Что -- «это всё»?
        -- Страсть. Секс. Влечение. Будучи ещё мальчишкой, я был обычным с-сладостраждущим. Отлично помню.
        -- Ты боишься, что не сможешь дать мне того, что захочу?
        -- Чувства? -- выпалил он, угадав.
        -- Громкое слово. Включённости. Ничего, со временем она тоже придёт, -- проворковала она, вновь возвращая его в размеренный любовный ритм, в истомную тональность страждущих сладо, и он, в приципе, подчинился, понимая, что так надо.
        -- Нет, Бекки, этого я не боюсь. Я дам тебе всё, что только захочешь.
        -- Неправда.
        -- Меня просто трудно затащить в постель. Упираюсь, как могу. 
        -- Но... на уйк-энд ты со мной поедешь?
        -- Да, -- ответил он. -- И даже не стану спрашивать, на кой чёрт я тебе сдался.
        Она вновь подалась вперёд, склонив голову набок и ища его губы, но вдруг, неожиданно, поцеловала его долгим и страстным поцелуем в шею.
        -- Ты любишь так, правда?..
        -- Да...
        -- Обними меня за шею, -- сказала она.
        -- Чего?
        -- Как девушка обнимает парня. Обними.
        -- Вот так?
        -- Тебе стыдно?
        -- Немножко, -- усмехнулся он.
        -- Приникни ко мне… Весь, без остатка. Сюда голову... Отключись от всего.
        -- Что за чёрт...
        -- Так... Хорошо...
        -- Ты... спала с девушками?
        -- Да.
        -- Была влюблена?
        -- Да.
        -- А за деньги?
        -- Иногда. Не часто.
        -- А с Сильвией?
        -- Не дури.
        Она уверенно, властно держала его в объятьях; потом скользнула рукой вниз и сжала его ягодицу. Он приглушённо засмеялся.
        -- Расслабься, -- сказала она. -- Доверься мне. Отдайся полностью.
        -- Чёрт, а ведь мне приятно... так... «Нет! -- согласилась она.» Что ж, вырываться не стану. Даже играя не стану, тем паче -- хихикая. Ещё не спятил.
        -- Tiens, une homme genial. Cмеёшься опять? Мальчишка. Tu es une petite garcon, вот кто ты.
        -- Ох, если бы!.. Если бы так, благородная Ребекка!.. -- возразил он в театрально-шутливом тоне хриплым шёпотом, слегка касаясь губами мочки уха её и медленно выдыхая слова. -- If only!.. -- прошептал он опять, и вдруг, утратив внезапно контроль над собой, шумно вдохнул живое тепло от шелковисто-гладкого плеча девушки -- пугливое, подобно тонкому дыму, нежное и ароматно-токсичное, смутно, мучительно понятное его крови, -- вдохнул глубоко, притом благодарно. -- Как ты хорошо пахнешь, Бекки!.. -- перешёл он на лепет, пугаясь своих же слов, которые выговаривались сами. -- А хочешь... хочешь, расскажу тебе м-мою фантазию?.. Что б я хотел... что хочу c-сделать с тобой?.. Отведя вот так далеко руки в стороны, хочу поцеловать тебя в губы, потом в шею, покрыть поцелуями твои плечи и грудь... Затем, стоя уже на коленях, расцеловать тебе живот и бёдра, медленно продвигаясь всё ниже, и дойти так, пригнувшись и без рук, до пальчиков твоих ног... Потом, всё так же, подняться вверх и целовать, целовать тебя... там... удерживаясь, нежно, не лапая... На большее м-моего красноречия не хватает... Да и к чёрту красноречие: не об антисемитизме теперь говорю... А ещё хочу целовать твои раскрытые губы, когда будешь кончать и не сможешь сама отвечать на поцелуи... Целовать в благодарность, что кончила, жадно, в упор вбирая в себя глазами гримаску на твоём лице... Чёрт, как-то по-мужицки последнее вышло... А, плевать... Твои губы, Бекки!.. У тебя восхитительные губы!.. И как ты очаровательно серьёзна, как уверена в себе!.. Шута, что во мне, не ставишь ни в грош, не даёшься ему, только заигрываешь с ним спокойно... И ты права: балда он, надменная кукла, и для тебя не опасен... А, чёрт, Бекки... теперь-то нам точно пора... Нас уже ждут -- никак не дождутся... Что ж делать?.. Пойдём?.. Пойдём?..
        Мгновенье помедлив, она по-сестрински чмокнула в щёку и отпустила его.
        -- Ты иди. Подожди меня в холле. Я должна привести себя в порядок... Хорошо... Ладно, иди... Иди -- ещё опоздаем.
        -- Насмехаешься, детка?..
        -- Иди, Мак, иди... Ладно... Хорошо, иди... Bнизу встретимся.
        …Пройдя, слегка пошатываясь, шагов пятнадцать по коридору, он остановился, постоял с полминуты и... повернул обратно. Дверь в номер Бекки была приоткрыта и ему невольно подумалось, что очень уж он рассеян. Он хотел было постучаться, прежде чем войти, но тут услышал, что девушка с кем-то разговаривает.         
         -- ...Сам Мак, да... Без сомнения... Да-да, стыдится страха и страшится стыда. Не по летам, конечно. Ничего не поделаешь...
         Он замер и обратился в слух.
         -- А?.. Да-да, точно: будто черновик какой пишет, а перебелить успеет всегда... Конечно, нарочно. Так ты заметил, да?.. Притворилась в ресторане недоверчиво-настороженной. Ага... Нет-нет, в номере я уже сыграла, что оскорблена, будто бы он задел меня вчера разговорами об антисемитизме. Но он опять избрал умствования, произнёс целую речь... Нет, если б он просто извинился, я бы продолжала тактично давить на него, -- в смысле, либо я, либо его умствования, -- но вовремя поняла, что это не сработает -- он бы не понял, не принял ничего. Поэтому притормозила. А главное, Рон, он, как мне кажется, почти фригиден, и это, конечно, помеха всему. Такое бывает, когда годами не занимаешься сексом, только мастурбируешь, а ещё -- не хочется даже говорить об этом -- при скрытых душевных болезнях, при шизофрении, к примеру, или когда и то, и другое, всё вместе... Так он лечился?.. Анонимно? Ах, в детстве, вот оно что... Мне очень жаль, Рон... Нет, не знаю пока. Может и так, посмотрим. Вообще-то, пробить этот лёд очень трудно, почти что невозможно, с чем-то подобным я уже сталкивалась. А?.. Нет, Рон, не хочу даже обсуждать это. Не думаю, что дело в каких-то особых пристрастиях, или, тем более, в нетрадиционной ориентации, но если и так, то нас с тобой это уже не касается, верно? Что ты сказал?.. Да-да, иногда очарователен. Более чем. Когда поднимались в номера, он нёс какую-то шутливую научно-популярную чушь, и я посоветовала ему почитать лучше Кундеру, а он в ответ: «Прочту с удовольствием. С таким же удовольствием, с каким выпью бокал шампанского, из которого пила ты». Правда, недурно?.. Слушай, Рон, он идёт к вам... Ага. Ладно. Всё.
        Не поднимая шума, Мак безобразным полубегом бросился прочь от двери -- ссутулясь, подобно вору, делая частые, аршинные шаги осторожно согнутыми в коленях ногами, словно ступал по мерно дышащим телам спящих вповалку слонов. Обогнув ближайший угол, он прислонился рукой к стене и, опустив глаза, постоял, понурившись, несколько времени. Он был глубоко, но беззлобно, беззащитно обижен. Насилу заставляя себя, он снова двинулся прочь, желая уйти подальше, чтоб ненароком не столкнуться с Бекки. Стоя уже на лестнице и зная наверное, что девушка спустится в холл лифтом, он уже слегка отошёл от стыда и обиды и внезапно почувствовал нараставшее в душе крайнее раздражение. Понятное дело, первое, что пришло ему в голову, было тотчас же маршем нагрянуть к Бекки и издевательски высказать ей своё мнение, послать её к чёрту, а уж затем заняться Рони, взять его в оборот. По счастью удержавшись, однако, всеми силами воли и разума, он принялся, заместо воплощения слепого порыва, перебирать в памяти всё, что ненароком подслушал. Чтоб поскорей разрядить напряжение, как-нибудь совладать с ним, он заставил себя упорно соображать, дабы облечь захлёстывавшие его эмоции в точные мысли, поскольку по опыту знал, что это лучшее, что он сейчас может сделать. Между прочим ему вдруг припомнилось, как ласково она сказала, что он «очарователен», и раздражение как-то сразу отпустило его -- он даже несколько удивился. Теперь уже почти спокойно думая дальше, он всё более убеждался в том, что ни она, ни Рони, в сущности, не сделали ему ничего дурного. Помимо того, она страшно нравилась ему -- так, как никто прежде, -- и, грешным делом, он воображал даже, что успел влюбиться в неё по уши. И вдруг, неожиданно для себя, он решил, что ни ей, ни своему закадычному другу никогда не скажет ни слова о том, что «заговор» их раскрыт. Повторяя мысленно это «никогда», словно какое-то заклинание, он, чем дальше, тем больше, чувствовал себя благородным и добрым, почти героем, ибо решился терпеть до конца, так сильно его страшившего. Он ясно сознавал также и то, что получил в «игре» известное преимущество. Но, отогнав от себя эту мысль, как достойную одной лишь Сильвии, он тут же решил, что свалившимся на голову преимуществом сим никогда не воспользуется. На этом уже совсем успокоившись, он подавил насмешкой слёзы гордости, подступившие от дьявола, потряс, иронизируя над самим собой, стиснутым кулаком в воздухе и легко сбежал по лестнице вниз, в гостиничный холл.      
       
        Мак, Бекки и Сильвия стояли под жгучим солнцем на улице, около фирменного магазина «Ericsson». Бекки сменила утренний наряд на голубые джинсы и красный топ, открывавший загорелые живот и плечи. Она была обута в белые кроссовки. Волосы она распустила.
        -- Что он сказал? -- осведомилась она. -- Что ему надо?
        -- Наушники для мобильника, -- ответила Сильвия.
        -- Очень удобно, -- сказала Бекки. -- Особенно, когда сидишь за рулём.
        К обочине с шумом подкатил парень на грузном и мощном мотоцикле. Затормозив с заносом заднего колеса, он выпустил привычным движением ноги подпорку и соскочил на тротуар. Одет он был во всё чёрное, кожаная куртка и брюки, а также кожаные boots были щедро украшены разнообразным железным хламом, лицо пестрело зловещими, «сатанинскими» тату и было исколото пирсингом. Он прошествовал мимо ленивой походкой, подбрасывая и ловя вновь рукой поблескивавшую на солнце тяжёлую, с увесистым брелоком в виде черепа, связку ключей.
        -- Видала? -- усмехнулся Мак Сильвии; та встрепенулась. -- Это не случайность, это синдром. Синдром байкеров. Вечно они воображают, что выглядят очень эффектно, и, как ни позорно, этого порою вполне достаточно, чтобы действительно эффектно выглядеть. То есть настолько эффектно, как не бывает, а только лишь может быть. Понимаешь о чём я?
        Сильвия вся напряглась: она силилась дать достойный отпор. Но тут, наконец, появилсяРони, вертя в руках покупку.
        -- Где же чёртова инструкция? -- пробурчал он.
        -- Инструкция? Какая ещё инструкция? Инструкция баловство. Надо угадывать.
        -- Бекки, будь добра, посмотри у меня в левом кармане, в пиджаке.
        -- Где, здесь?
        -- Да.
        -- Здесь ничего нет.
        -- Как? Нет инструкции?
        -- Ничего нет. Но, если угодно, нет именно инструкции.
        -- Чёртовой инструкции, -- сказал Мак. -- Нет, и всё тут.
        -- Ты понимаешь, Би, однаждый случился такой конфуз, что... Я, как ты знаешь, увлекаюсь скалолазанием. И вот, года два или три назад (не помню уж точно) полез без страховки на довольно сложную стену на «диком» скалодроме. Уже прошёл половину маршрута, метров пятнадцать свободного лёту подо мной, и тут -- тим-рим-рим! -- звонит хренов мобильник в кармане. Вообще-то такие цирковые номера не дело, но всё же я высвободил руку и ответил. Жена. Звонила от подружки.
        Все весело засмеялись, но Сильвия -- громче всех.
        -- Потому ты и развёлся? -- спросила она. -- Ай, класс!
        -- Именно. Именно поэтому. Короче...
        -- Правда? -- перебила она, глядя Рони в глаза. -- Могу смело держать, блин, пари?
        Рони осёкся; затем, тепло улыбнувшись, нежно обнял её и поцеловал.
        -- Так, как, могу или нет? Скажи-ка, свинья.
        -- Чёрт, что же мне делать? Хочешь, откушу себе язык?
        -- Не надо. Ты не закончил. Выкладывай, блин, до конца.
        Он ещё раз поцеловал её.
        -- Короче, с тех пор я всё собирался купить эти проклятые наушники, но как-то руки не доходили. Хотя это, конечно, не выход. Лучше не жениться.
        -- А ещё лучше -- презреть скалолазание. Пока не расквасил морду. Давно пора. Ну а насчёт того, почему он, собственно, развёлся с Ренатой, урождённой Вилья, чистокровной андалусийкой, весьма гордящейся своим происхождением, есть у меня куда более интересная и красивая версия, хотя сознаю ясно: супружеская жизнь для меня -- тёмный лес. Так вот. К чести их, молодожёны частенько навещали меня поначалу. И вот, как-то раз, уже к концу застольной беседы, Ренате припомнилась с чего-то мелкая легенда о том, что Хосе Мария Аснар -- самый что ни на есть коренной мадридец -- на самом деле родился совсем не в Мадриде, а в родном краю её, в самом центре Андалусии, на голом пустыре, но скрывает это из политических мотивов от избирателей, за что его, уверяла Рената, вовсе не следует осуждать. Развивая тему, она, каким-то нехитрым и удивительным образом, очень скоро и бегло дошла до пункта, что Аснар со своею тёщей находятся в ссоре и давно как не разговаривают. Говорила, говорила об этом минут этак пять, причём горячо, с энтузиазмом, в основном обращаясь ко мне, и, обернувшись вдруг к Рону, отмалчивавшемуся всё это время, спросила: «Не так ли, Рони?» «Нет, -- Рон ей в ответ. -- Уже разговаривают.» Определенно... Да погодите же!.. Дайте человеку закончить. Определённо, Аснар волновал её в ту медовую пору ничуть не меньше верного фамулуса нашего и любезного друга. Вот почему он развёлся. Если правда вам дороже шуток.
       
        Бекки и Сильвия рассматривали какие-то безделушки, беспорядочно разбросанные на прилавке уличного торговца. Стоя неподалёку вместе с Рони, Мак не сводил с Бекки своих серых сумрачных глаз, глаз Диониса -- суперзвездый шестидесятых.
        -- Что это с тобой, дружище?
        Мак не ответил. Он всё смотрел на девушку, вроде бы ничего и не подозревавшую об этом.