Спринтер. Глава 3

        Спускаясь по лестнице, Мак достал мобильник, набрал номер и радостно прокричал в трубку:
        -- Хелло!
        -- Где ты, Мак, чёрт тебя возьми? -- спокойно, терпеливо отвечал Рони.
        -- Иду, иду. Уже подгребаю. Но куда идти, собственно? Ты в ресторане?
        -- Нет. Но я занял купе. И пошёл искать тебя. Зачем ты отключал телефон? Портье сказал, ты не выходил на улицу.
        -- Какое ещё купе?
        -- Второе.
        -- Ах, купе! Великолепно. Божественно. Вечновторое купе. Да ты просто неудачник!
        -- Мак, Mак, не сворачивай никуда больше, ладно? Иди прямиком в ресторан. Я сейчас тоже туда.
        -- А ты не торчи в дверях, это лишнее. Я тебе не смазливая любовница. Забирайся поглубже в своё сраное купе и задрай люки. Не то выйдет скандал.
        -- Не такое уж оно и сраное. Не сворачивай никуда, очень прошу.
        -- Напрасно беспокоишься. Я уже на автопилоте. Впрочем, собака-поводырь -- куда эффектней. Купи мне, Рон.
        -- Ладно, Гомер. И где ты добавил?
        -- В гостях. Я был в гостях.
        -- В каких ещё гостях?
        -- Ну и любопытен же ты, bro. Нос у тебя слишком длинный. Тебе б Шнобелевскую премию. Ну да, был в гостях, и что ж тут такого? Целая история. Приду -- расскажу. Посмеёмся.
        Рони сказал что-то негромко и неразборчиво, затем, как бы издалека, в трубке послышался красивый женский смех. Мак мгновенно насторожился:
        -- Не слышу ни хрена. С чего это ты вдруг перешёл на... жёпот?
        -- Ну вот, я на месте, -- прозвучал голос Рони теперь уже отчётливо. -- Кстати говоря, я в очень милой компании. Ты что-то не торопишься.
        -- Намёк понят. Ты меня больше не увидишь. В обосримом будущем не увидишь, точно тебе говорю.
        -- Не неволь себя, -- усмехнулся Рони. -- И...
        -- Ах ты борелевская обезьяна!
        -- ...И прекрати сквернословить. Настройся-ка, лучше, на великосветский лад.
        -- Ты пижон и помрёшь пижоном! И расскажешь потом, каково это -- помирать пижоном, а я послушаю.
        -- Мак, мы ждём тебя, -- поддразнил его Рони, после чего снова донёсся короткий женский смех.
        -- Ладно-ладно. Знай, однакоже: я ревную. -- Мак быстрым шагом вошёл в ресторан. -- Уже ревную -- напропалую. Вот оно как.
        -- Кого? Меня?
        -- Да нет же, нет! П-пижон, засранец! Борелевская обезьяна, вот кто ты... Её ревную -- к тебе, гад. И ко всем индусам. Если только это она, и если не спятил.
        -- И кто же спятил, то ли не спятил? Говори разумней, яснее.
        -- Я, я! Фу ты, дьявол! Действуешь же ты мне на нервы!..
        -- Успокойся, брат. Я, конечно, пижон, а это, конечно, она, как ты изволил выразиться, и ты не спятил. Просто клиент не пришёл, только всего.   
        Рассматривая ряды купе, Мак, за видною за сто шагов напускною деловитостью, скрывал нервозность и досаду.
        -- Успокоиться?! Как это так успокоиться? Ни за что теперь не успокоюсь. Ни за что, понял? Я слышал, как она ржала...
        Тут из купе шагах в пяти справа, куда Мак, обернувшись будто ужаленный, бросил потерянный взгляд, раздался весёлый хохот, а затем, с опозданием в пару секунд, тот же хохот, лишённый какой бы то ни было музыкальности, канонической имитацией, словно какое-то недоразуменье, прозвучал и в мобильнике: Рони и девушка смеялись вместе.
        -- Ты что... -- промямлил Мак. -- Ты... -- Он задел чей-то столик. -- Извините...
        Стоя посередине ресторанного зала и не зная, что делать дальше, он тупо глядел на освещённый изнутри вход в «вечновторое купе», сплошь завешенный тускло, матово проницаемым, словно застывшим коньячным дождём из тяжёлых бусин тёмно-янтарного цвета, крупных и грубо гранёных, плотно нанизанных на часто свисавшие нити. Ему было очень, очень неловко. Молчание затягивалось.
        -- Эй, Мак, что с тобой, язык проглотил, что ли?
        -- Нет... Просто пытаюсь припомнить песенку о жертвах кораблекрушения, -- отвечал Мак, потирая лоб; он начал уже потихоньку приходить в себя. -- Молчание -- золото, не правда ли, Рон?
        -- У тебя приятный голос, Мак, -- вмешалась девушка в разговор. -- Ну же, присоединяйся к нам.
        -- У тебя тоже. И ты, признаться, весьма заразительно и-и... очаровательно... ржала. -- Мак и девушка сорвались на короткий, катартический хохот. -- Я правдолюб. А теперь передай, пожалуйста, трубку Рони.
        -- В чём дело, Мак? Ты где? Ну, пошутил я, пошутил. Вредно несколько, да и неучтиво, согласен. И чт с того?
        -- И с какого места она слушала? Или, быть может, я и сейчас в прямом эфире?!
        -- Нет. А ты когда-нибудь бывал в прямом эфире?
        -- С-сукин сын! -- Дерзко раздвинув шторы, Мак ворвался в купе и уселся на свободное место; облокотившись об столик, словно античная статуя мудреца, он всё продолжал болтать в трубку, как бы не замечая Рони и очень красивую незнакомку, будто их там не было вовсе: -- Я был рождён, чтоб давать интервью! Вот тайна моего непорочного зачатья. Вот тайна непорочного зачатья вообще. Я сошёл с рабочего монитора CNN. В в-выходной. Я всегда выше случая. Я хожу среди людей, как среди обломков будущего. Я северный ветер для спелых плодов. Я анти-осёл. Я... Я что-то не то говорю?.. Неважно. Я пьян. Я -- оба распятых разбойника. В одном кабаке. А ты, говнюк, продаёшь меня за бесценок. И главное -- кому?!. Породистой смуглолицей туземке с карими глазами и томным взглядом, имя которой мне ни за что не угадать? Сперва было имя. Tы ставишь меня в неудобное положение. Ты хочешь, чтоб я зависел от тебя. Я угадал это -- позапрошлым летом. Ведь я... -- Оборвав себя на полуслове, он замер и театрально уставился на незнакомку -- она была очаровательна: лет двадцатипяти, в безупречном вечернем туалете, с зачёсанными кверху светло-каштановыми волосами, открывавшими прелестные ключицы и нежную шею -- слегка напряжённые, объёмные линии, говорившие на чутком языке светотени, -- и гладкой, золотистой от загара кожей, излучавшей тёплую телесность. Перегнувшись через угол стола, Мак быстро, но осторожно, деликатно даже, схватил золотую звезду Давида, висевшую на груди девушки, поверх полузакрытого черного декольте. -- К тому же она ашкенази!.. -- Очень смешно и обаятельно изобразив ужас на лице, он отпустил древний иудейский амулет и откинулся на спинку кресла. -- Всё! Ты уволен. Ты больше не мой импрессарио. Я анти-следователь, а ты мой экс-импрессарио. Ну как, доходит? Ну вот, кажется, я пришёл. Привет, амазонка. Как дела? 
        -- Отключи телефон, -- сказал Рони; до этой минуты молча слушавши Мака, он лишь безнадёжно-осанисто качал головой и с шутливо-брезгливою миной указывал девушке на отведённый от уха мобильник, будто бы из него, словно из репродуктора, лилась им на головы блистательная Макова ахинея. -- Ты, конечно, не поверишь, Би, но он-таки хороший парень. Как-то раз он угадывал два дня подряд, как будет по-немецки груша.
        -- И что? -- спросила девушка.
        -- Вспомнил, -- ответил Рони.       
        -- Видишь ли, процесс слишком затянулся. Меня будто видели насквозь. Я чувствовал себя очень уязвимым. Так нельзя.
        -- А словарь? -- спросила она. -- Для чего же тогда словарь?
        -- Баловство. Словарь баловство. Надо угадывать.
        -- Ну что, и в сей раз тоже будешь угадывать? -- спросил Рони. -- Вспомнить-то не получится.
        -- Зловарь. Плевать на зловарь. Мне он не нужен. 
        -- Так, как? Будешь, нет? Покуда не изнеможешь. Или мне следует всё же...
        -- Угадывают наверняка. Я не в форме. Может выйти недоразумение.
        -- Ладно, -- сказал Рони. -- Это Ребекка Портман. А это Мак.
        -- Сам Мак -- вот как следует говорить. Если уж позабыл мою фамилию.
        Ребекка выслушала приветственную тираду Мака со сдержанно-весёлым любопытством, но лишь до того места, как тот шутливо коснулся её национальности. Последнее чуть заметно обеспокоило её: на мгновенье она слегка изменилась в лице. Но Мак был слишком пьян, чтобы замечать все эти небольшие метаморфозы.
        Зато Рони был начеку.
        --  Боюсь, у Мака слишком грандиозные планы на сегодняшний вечер. Сдаётся мне, что ему таки втемяшилось разубедить пипл в том, что ирландцы умеют пить.
        Девушка улыбнулась и понимающе кивнула. За неподдельной невозмутимостью, однако, она всё же скрывала, что немножко напряжена.
        -- Джонатан Маклафлин-младший, -- объявил ей пьяный клиент, галантно приложив руку к груди и короткий поклон отвесив. -- «Мак» -- демократическое сокращённое от фамилии. А ты правда ашкенази?
        -- Да. А что?
        -- А ничего. Просто я как раз думал недавно, с чего это мне так претит весь этот подпольный и громкий шёпот о сионизме. О возможном еврейском, то есть, извините, вашем господстве на мировой политической арене. Круто, а? Перестань лягаться под столом, Рон. Или это ты, благородная Ребекка?
        -- Что ты несёшь? -- возмутился Рони. -- Я и не думал!..
        -- Ладно-ладно. Пошутил я, пошутил. Несколько неучтиво, Ронико, брат мой. Видишь, ей весело, она смеётся. Развеселись и ты. Продолжаю, однако! Я космополит всей душой, на национальность мне плевать. Значит, дело в чём-то другом.
        -- Возможность так называемого «еврейского господства» высосана из пальца и чертовски раздута, -- сказал Рони веско. -- Так же, впрочем, как и возможность глобального «господства» какой бы то ни было другой нации. Всё это -- вредная чепуха.
        -- Ничего себе раздута!.. А если и так, то правомерен вопросик: почему раздута? Да ты конформист! У тебя же на лбу написано: антисемитизм -- плохо, либерализм -- хорошо. Заглавными буквами. Пропаганда, чёрт ея дери! Всё это верно, но убери первое и увидишь, как вступит в силу второе, и уже во всей полноте. Только так, не иначе. Зачем подчёркивать очевидные вещи? Это опасно. Да-да, вот именно: это всегда настораживает. И не спорьте понапрасну: язык вывихнете. Истина всегда очевидна. Иисус промолчал по привычке, из вящей деликатности...
        -- Ну-ну, понёсся. Говори толком.
        -- Молодец, -- сказала Ребекка.
        -- Кто, Иисус? -- спросил Мак.
        -- Пилат, -- сказала Ребекка; все трое рассмеялись. -- Но так ли уж для всех очевидна неприемлемость антисемитизма? Боюсь, что многие про себя считают иначе. Или, может, я что-то неверно поняла?
        -- Wow! Check out a big brain on Rinette de Sossine! Гм. Ладно. Сейчас разъясню. Так-с. Антисемитизм, стало быть. Видишь ли, Би, когда слово становится крикливым само по себе, это как если б переводчик, толмач, принялся орать в самое ухо. И это вместо того, чтоб говорить спокойно и внятно и оставаться неприметным. А что если он к тому же ещё переводит с суахили на суахили? Ась? Вот именно: тогда потоп. Тогда... Чего это вы? По-вашему, это смешно? Шумный толмач -- безработный толмач, в скобках: синонимы. Таковы суровые законы рынка. Антисемитизм -- шумное, зарвавшееся слово, а не слово творения. Оно перекрикивает факты и негодует вперёд. Это лишнее.
        -- А как насчёт либерализма? -- спросила Ребекка.
        -- Попрошу не выражаться, -- парировал Мак, и они снова рассмеялись. -- А вообще, отвечаю сразу же, как в тесте на ассоциации: англосаксы и кельты -- под личиною поганых янки. От них не веет холодом, словно от хирургического инвентаря. И они даже способны официально извиниться пред честным людом за все пакости, которые сами же и чинили сорок лет тому назад. Слыхала про манкуртов?
        -- И к тому же ещё и играют на саксофоне, -- сказала Ребекка.
        -- Да, -- сказал Мак, сощурившись на один глаз. -- С вашего разрешения играют. И на саксофоне тоже.
        -- Надеюсь, ты пьян, -- сказал Рони. -- Помимо всего прочего, Билли уже на пенсии.
        -- И я надеюсь. Что за вино? Никак не ударит в голову. Закажу-ка виски.
        -- Не надо.
        -- Не для тебя, будь покоен. Ты выпьешь, Ребекка?
        -- Да. И зови меня Бекки, о’кей?
        -- О’кей.
        -- А что, так уж это обязательно -- напиваться вдрызг?
        Мак обнял девушку за плечи и нежно притянул к себе.
        -- Это ты нам? -- спросил он; девушка улыбнулась.
        -- Ладно, бери три, -- махнул рукой Рони. -- К чему эта дурацкая пантомима? Я плачу.
        -- Шантажист, -- усмехнулся Мак.
        -- Ты, кажется, так и не закончил, а я любопытна, есть грешок, -- сказала Бекки, когда официант удалился.
        -- О чём это ты? -- Переключившись на заказ, Мак внутренне дистанцировался от давешней болтовни насчёт антисемитизма и ему вдруг неловко стало возвращаться к сомнительно-безответственным разглагольствованиям на столь больную тему. -- Не закончил, верно. Ну и что ж? Ты попрекаешь меня? Но ведь это же вечная тема. На то и вечная, что не исчерпаема по сути. По счастью, однако, существуют заменители -- удачные пародии на высокие материи: применительно к ним не требуется ни такта, ни особых мозгов. Перейдём же теперь на заменители. За заменители, господа! За дермантин. -- Он залпом допил бокал красного итальянского вина, которое и вправду никуда не годилось. -- Кстати-кстати... а из чего, собственно, делают искусственный мех? Меня это всегда оченно интересовало.
        -- Не знаю, какая-то синтетика. А это правда, что ребята из «Гринпис» красят несмываемой краской живых бельков?
        -- Ага, -- чинно поддакнул Рони. -- Чтобы хоть как-то сократить их промысел. Кому нужна белоснежная шуба, на которой жирно выведено зелёным: «Отстаньте, ****и!»? Я бы так написал.
        -- Здорово! Здорово придумано. Я бы записалась в «Гринпис». И запишусь.
        -- Сердобольные фанатики, -- заявил Мак. -- Апофеоз современного безверия. Впрочем, на тебя это, должно быть, и вправду похоже.
        -- К чему это ты? Я просто пошутила...
        Мак рассмеялся.
        -- Бекки, Бекки... -- сказал он, очень довольный собой. -- Боюсь, ты слишком далеко заходишь в своих симпатиях к моей нескромной персоне. Зачем же отрекаться, да ещё впопыхах, от собственных убеждений, выношенных в здоровом сердце, со времён «сухого закона»? Едва только я брякнул глупость, в которую и сам не верю, как ты сразу бросила на хрен бельков и кинулась мне навыручку. В полный ущерб интересам «Гринпис». Очаровательно, говоря исчерпывающе и по существу. Вот это по-женски. Ого, ты даже покраснела. Могу тебя успокоить, однако: я и сам влюблён в этих сумасшедших. По уши влюблён. Ну как, амазонка, поняла ли м-меня?
        Бекки, которая и не думала «краснеть», отвечала спокойно:
        -- Послушай, Мак, обойдёмся лучше без блестящих инсайтов. Что за психоанализ ты сейчас развёл? Мне это не нравится.
        -- Виноват, мадам, но я всего лишь хотел изложить вам факты. Да-да, ровно так. И я, конечно... э-э-э... я сделал комплимент в духе глобализации: всем женщинам вместе взятым. На сей раз -- в твоём лице. Хотя, как бог свят, верно и то, что ты одна-единственная еси. На всём белом свете -- если он действительно бел. Обратное неверно. Уж мне ли не знать? То есть... bluh-bluh-bluh… Бог мой, что я несу?..
        Воцарилось молчание и отчётливо слышно было, как Рони с громким хрумканьем уплетает фисташки.       
        -- А не лучше ли нам вновь поговорить об антисемитизме? -- сказала Бекки. -- Выходило недурно.
        -- Ага, -- согласился Рони. -- И надо бы ещё поскорей ввязаться в процесс ближневосточного урегулирования. Не то эта штука вот-вот сорвётся, не приведи Бог!..
        -- Какая штука? -- огрызнулся Мак.
        Прежде чем ответить, Рони скромно пожал плечами, говоря как бы: «Понимаешь, братан...», но тут в купе, словно порыв сирокко, ворвалась некая девица вполне похабного типа и, охотно обведя всех бесстыжими глазками, наспех чмокнула Бекки в щёчку.
        -- Salut! Ни за что не догадаешься, как я тебя разыскала.
        -- Salut, -- сказала Бекки. -- Ты, видно, звонила Карлин. И эта стрекоза...
        -- Ишь ты! Угадала всё-таки. Вычислила, блин, не хуже банкира. -- Девица подсела к ним, улыбаясь без тени смущения. -- Как ты любезна! Мне самой познакомиться с твоими друзьями? Я могу.
        -- Извини. Рони Кросс. Джонатан Маклафлин, можно Мак. Это Cильвия Ледуайен. Мы как раз обсуждали проблему антисемитизма. Тебя интересуют вечные темы?
        -- Не совсем, по правде сказать... Очень приятно... Очень...
        -- Нам тоже, -- сказал Рони.
        Сильвия с нескрывемым, наглым восхищением оглядывала Мака. Тот сидел инфантильно насупившись, представляя собой отличную, что и говорить, мишень по части издевательств как раз для девиц вполне похабного типа. И Сильвия обратилась прямо к нему:
        -- Будьте добры, закажите мне виски с содовой. А я пока допью ваше. Вы позволите? Вот спасибо.
        -- Ты что, подслушивала? -- спросила Бекки, не глядя на Сильвию.
        -- Не бери в голову!
        -- Ну да, -- сказал Мак. -- Минут пять маячила тенью за шторами. Я просто виду не подавал. Принял за любопытную официантку.
        -- Каков бесстыдник! Слушайте, блин, здесь так скучно! Выйдем в зал, потанцуем. Пошли?
        -- Неохота пока, -- сказала Бекки.
        -- Ладно. Свистни, когда надумаешь. А вы как?
        Рони привстал.
        -- Что ж, я не прочь.