дельфин2

Думаю, что описание того, как моя милая Мия крушила квартиру, сдирала обои со смехом и укутывалась в них, прыгала на кровати так, что та сломалась, а в матраце зияла дыра, управляла рабочими как маленький Гитлер, будет не так занимательно для вас. Лучше буду рассказывать, что было дальше. Мы, безнадежные романтики с дырами вместо сердец, теперь живем в сумасшедшей квартире, где я с трудом засыпаю только на груди у Мии, встаю рано утром и плетусь нехотя на ненавистную работу, а моя импровизированная кошка продолжает потягиваться под горячим одеялом и звучно зевать. Я уговариваю ее найти работу, и она каждый раз отвечает мне, что хочет стать проституткой. Мне приходится выслушивать ночью – обычно она сидит на нашем крохотном балкончике с сигаретой между пальцами, дым поднимается струйкой и плывет над ней как грозовая туча, медленно растворяясь в воздухе – с кем у нее раньше были отношения, кого она хотела, а кто хотел ее взять прямо на столе или в грязном туалете школы. Она рассказывает мне ужасные истории, грязные, порой дикие и не доступные для моего понимания, пошлые, слишком взрослые для нее, я молча слушаю их, не в силах что либо сказать, потому что мне нравится ее приглушенный голос, хриплый, иногда больше похожий на шепот. Мия не пугает меня, напротив, с каждой минутой я хочу узнать ее лучше, выведать все подробности ее прошлого, хочу, чтобы она доверяла мне как себе, чтобы могла со мной разговаривать как с собой, как говорил когда-то Достоевский. Я думаю о том, что, возможно, я просто игрушка в ее маленьких ручках, что я для нее не значу столько, сколько она значит для меня. Эти мысли… Они как моль, которая разъедает постепенно ткань.
В один из наших дней, а именно в воскресенье, мой единственный заслуженный выходной, я проснулся только в 12 часу, блаженно потянулся в кровати, машинально кладя руку на ее подушку. Поверхность ее была холодной. Меня это встревожило и удивило, так как обычно моя принцесса не встает до обеда. Она любит лениво курить под одеялом и стряхивать пепел на обложки книг, по которым все равно уже ничего не разобрать. Другие книги она любит и относится к ним с особой бережливостью, ставит их на полки в стеллаже, смахивает пыль ежедневно, водит пальцем по корешкам, продвигаясь вдоль длинного ряда всевозможных книг, среди которых примостились мои подарки из других стран, куда я ездил в командировки. Это утро запомнилось мне запахом свежеиспеченного хлеба, хризантем, въевшегося табака, ставшего настолько горьким, что я порой начинал кашлять, и чего-то свежего, кажется, белья. Поднявшись на локте и протирая одной рукой глаза, которые упорно не хотели открываться и видеть омерзительную им реальность, как бы собирая этим движением всю головную боль в район переносицы, я сладко зеваю и ,наконец, открываю уставшие глаза и вижу лишь макушку головы с растрепанными волосами цвета угля. Странно, но я не вижу вечно сопровождающую ее белую линию дыма. Точным движением я скидываю одеяло с ног, и вдруг она поворачивается, смотрит на меня глазами, вглядываясь в которые можно потерять рассудок, встает на колени, перелазает на кровать и движется ко мне. Как пантера на стаю зебр, она приближается с каждой секундой все ближе, беззвучно, и вот она уже совсем рядом со мной. Ее ноги расходятся врозь, тело томно, не спеша опускается на меня, длинные бескровные пальцы, как щупальца, готовые проникнуть в тебя, водят по моей беззащитной обнаженной груди, дыхание у меня прерывается, я не могу выдохнуть. Корпус ее тела теперь опускается ближе ко мне, и вот она шепчет мне : « Не бойся, милый, все в порядке. Я с тобой, расслабься. » Ее ласковый шепот достигает моего мозга, и теперь я могу с облегчением выдохнуть и отдать свое тело ей. Я не знаю, что со мной происходит, когда она слишком близко ко мне, дышит в затылок или прикасается чем-то, когда ее волосы щекочут мне нос, и я могу разглядеть огонек свечи в ее шоколадных глазах. Это явно не нормально, но Мия просит меня не ходить к врачу, говорит, что ей это нравится. Она боится любых врачей после случая с ее мамой. А мне трудно поддерживать поступление кислорода в легкие, пока она рядом.
Окна нашей квартирки смотрят прямо туда, куда уходит ежедневно солнце. Моя девочка с восторгом всегда провожает его, фотографирует на старую мыльницу, что я подарил ей когда-то давно. С этой мыльницей у нас связано много воспоминаний, как и с любой вещью в нашем жилище. На нее мы часто фотографируемся, а я потом распечатываю фото в тайне и складываю в коробку, которая находится в надежном месте в моем кабинете на работе. Там есть много моментов, запечатленных на бумаге, и мне доставляет неимоверное удовольствие сжигать некоторые карточки, например, как-то раз я сжег ту, где изображена Мия с сигаретой во рту, по плечи в мутной воде ванны. Тогда она была сильно пьяна и попросила сфотографировать ее так, потому что ее это заводит. Я долго смотрел на ее оголенные плечи, выступающие ключицы, ровный контур губ, локон волос, выбившийся из общей прически и перечеркивающий ее худое лицо. В тот момент она казалась мне чудом, прекрасной королевой моего сознания, моей чертовски неправильной жизни, тогда я любил ее как никогда раньше. Тем не менее, одним теплым весенним вечером пламя зажигалки, которую я стащил у нее в наказание за выдранный клок волос, охватило острый край фотографии, ярко-желтые язычки лизали поверхность, а потом не стесняясь поползли вверх и поглотили полностью воспоминание. Таких воспоминаний я сжег порядка трех сотен. Пару раз это доставило мне такое удовольствие, что я почувствовал эрекцию.
Я работаю консультирующим психологом в частной школе со странным названием «сияние». Никогда еще не видел, чтобы школам вообще давали названия, но мне понравилось, и я без затруднений устроился туда консультантом, тем более, что они показали мне мой будущий кабинет. Это было весьма просторное помещение со множеством окон, чистыми жалюзи, что редко можно увидеть в школьных кабинетах, на подоконниках стояла пара горшков с цветами, в углу примостился шкаф, другая стена была закрыта стеллажем, на полках которого уже занимали свое место папки и книги. Мне понравился вид из окон и атмосфера кабинета. Он был закрыт от любопытных школьников и учителей, то есть я мог часами закрываться в нем и делать все, что мне только взбредет в голову.  У стола стояло широкое плюшевое кресло, что не могло не радовать такого любителя всего большого и удобного, как я. Чем же я занимался на работе? на самом деле, времени на «заниматься чем угодно» у меня совершенно не оставалось. Ко мне приводили школьников, чье поведение показалось учителю хоть на немного странным, и приходилось говорить с ним, задавать вопросы, давать советы. Обычно я оказывался под огромной кучей дерьма, состоящего из мата и оглушительных возгласов, почему именно его или ее пригласили в «психушку» (так они называли мой кабинет). Редко когда я разговаривал с приятным и адекватным учеником или ученицей, которые просто устали от всего, что творится в этой школе. И я соглашался с ними на счет того, что это заведение учит лишь терпеть оскорбление, непонимание со стороны одноклассников, а, возможно, и побои. Она готовит нас к жизни в мире, которого не существует, как метко заметил Альбер Камю. Я увлекался, как маленький мальчик, историями, которые мне вверяли дети, старался помочь им преодолеть сложный период в их жизни, а они смотрели на меня глазами, в которых я читал лишь боль и постоянное унижение. Но все это было до того редко, что я дико скучал по таким случаям и жаждал поскорее услышать их, а не ругательства, возмущения и угрозы в мой адрес. Я до сих пор не уволился из этой «сиятельной» школы потому, что мне платят хорошие деньги за несложную работу. Правда, домой я буквально приползаю весь истощенный, пустой, безумный и не помнящий себя от тяжелой депрессии, из которой Мие приходится выводить меня чаем с ромашкой и поцелуями в висок, мне нравится работать таким образом. Так я кажусь людям более менее нормальным. Продолжение следует.