Февральские этюды-3

Кожа повседневности/3

Больше всего мне хочется бежать отсюда
Майкл Джейстерфер


Чем же отличается та женщина, глава клана, из каменного века, не желающая слышать нас .
Крупными формами? Ограниченным поведением, почему? Она живет там, «где все доступно всем». А потому «часто лишь случай решает, кому повезет» (Линдблад, с.20). Перевожу взгляд, мадам Жину-1, мадам Жину-2, разве их поведение не ограничено, еще как. Но если смотреть сразу на трех женщин? Поведение одной есть ограниченное поведение, тогда как поведение двух других лишено этих ограничений. Потому что позволяют? Скажем, пойти в кафе, на весь вечер. Хороший повод для иронии. АГ воспользовался, разве в каменном веке не было «кафе»? то есть, минут отдыха, улыбок, смеха. Игр, мест для отдыха, для игр. Наверное, была какая-то общая игра , но были и отдельные маленькие игры. Совершенно свободные игры, можно уточнить, женские игры. Женщина «вешает свой гамак рядом с гамаком избранного» (Там же, с.23), ты – мой выбор, чего тут объяснять, принимай. В чем же заслуга двух женщин из 19-го века? "Сознательное разрушение". Вполне сознательно, вернее, решительно, иногда беспечно, перейти к бесформенности. Потом искать для своей сущности новую форму. Не спешить, найти, преобразоваться вместе с новой формой. Пока же? пребывать в состоянии полной бесформенности. Господа художники, гляньте, вы когда-нибудь видели такую совершенную бесформенность. Для каменного века – это смертельный трюк.

1.
Сегодня АГ исполнил давнее обещание, мы побывали в театре.
Вернее, решили побывать, дошли, даже вошли. Начало театра, потом фойе. На этом наше пребывание в театре закончилось. Что делать, количество контактов превысило критическую массу. Пришлось бежать, бегство удалось, не без потерь, но я сбежал. Как ни странно, АГ прощает мне мою детскую выходку. Опять эта скверная привычка. Впрочем, именно на это я и рассчитывал, втайне. Воздух родины, "он особенный", вам хватило одного глотка. Чтобы задохнуться? Это уже я пытаюсь шутить. АГ выдерживает паузу, элемент театральности, и начинает рисовать. Как всегда, крупными мазками.
Представьте себе, вы на качелях.
Вы хотите двигаться вперед, напрягаете все силы, сильнее, сильнее. Взлетаете все выше, и ни с места. Ну как, представили? Тогда вы поймете поведение персонажей как поведение людей, которые оказались на качелях. На особых качелях. Чем больше они прилагают сил, тем ниже падают качели. Итак, начинаем снимать кожу, старайтесь делать это аккуратно, быстрыми, но легкими движениями. Я не могу сдержаться, нетрудно снимать старую кожу, сама отваливается. А там, где она еще по необходимости свежа? Займись делом, и жизнь пройдет. Превратиться в старую кожу, увольте. А теперь представьте человека, который сам себя превращает в старую кожу, я же сказал, увольте!
…
Обычная сцена, кусок жилого пространства, его заполняют люди, они там живут, как придется.
Можно несколько иначе. Кусок живого пространства, это пространство проявляет себя целым рядом персонажей, их жесты, слова, поступки, короче их жизнь возможна лишь в данном пространстве. Поведение этих персонажей обнаруживает некоторую логику. Что они делают, все? Выступают, иначе, что-то говорят. Если вспомнить известного персоналиста, не что-то говорят, но о чем-то говорят. А как полагают сами персонажи? Уверены, они что-то говорят. Чаще всего вспоминают. Понятно, некоторые уже прошли эту стадию, такие планируют, ищут способы, или хотя бы исполнителей. На этом фоне выделяются двое, резко. Первый вспоминает не часто, чаще просто ставит условия. Своего рода островок условий. К счастью, только островок. Почему к счастью? Любые условия, собранные в кулак, уже требования, удар! На такое действие носитель духа условий и не способен. Второй, напротив, как целый материк, готов принять и вместить всех. Душа мира, почти. Почему? Частные души, собранные в этом подобии души мира, уже страсти, собрание страстей, взрыв! Вот такой взрыв эта отзывчивая душа и не способна вместить, поглотить. Первый, он сам себе условие, оказывается вне условий, скажем, надо быть честным, зачем? Его предел, он останавливается перед действием, перед ударным действием. Второй же? условие не для себя, для других, я – условие вашей жизни, придите ко мне, рядом со мной, вы найдете себя. Его предел, он останавливается перед взрывом страстей, низменных страстей? Любых страстей, останавливаясь сам, он пытается остановить всех прочих. Люди, вы нам? Вам, вам! Не лучше ли вовремя остановиться, знать бы еще, перед какой дверью.

А где же авторская логика?
Автору достаточно воли, не обычной потворствующей – авторской воли. Именно эта воля определяет порядок всех сольных выступлений. И то верно, кому же, как не автору решать, кто будет обедать, а кто прислуживать на званом обеде. Кто начнет выступать первым, кто вторым, третьим. Дойдет ли очередь до последнего? Вот здесь авторская воля бессильна, она не может заслушать всех, до последней твари. Кто-то будет первым, кто-то последним, кто-то останется, кем? Тварью дрожащей, нет!.. тварью молчащей, нет!.. Тварью, желающей выговориться. Чуть иначе, лишенной возможности сказать, о себе, многое. Что может автор? Выбирать, тех, кто будет говорить, приятно иногда помочь, сделать доброе дело. И только? А если эти частные выступления вдруг захотят слиться в некое подобие хора, общего хора. Чуть иначе, захотят выйти за пределы авторской воли. Не стукнуть ли кулаком, для того и придуманы столы. Решайте, автор, ваше право, решайтесь, воля ваша. И то верно, если есть исполины,
скажем, "всемирного дендизма и франтовства"?

Образно говоря, есть люди, стоящие на высоте, недоступной для большинства.
Если сказано столько слов об этих, и не только об этих исполинах. Есть, следовательно, искусство, например, искусство одеваться. Есть, следовательно, люди способные любое искусство сделать высоким, дерзайте. Чем не дверь? Слышу привычное ворчание, АГ спешит поправить, скажете такое, дверь, дверца! Неужели кругом дверцы? Если бы, привратники, ключники, коридорные. Зачем эта куча? За каждой дверцей ступеньки, ступеньки. Ну и стиль, никто так уже не говорит, в ходу социальные лифты. Верно, допотопный. Потому и нужна некоторая порция дерзости. И даже так, дерзость как стиль! К чему это ведет? Как правило, к расширению перечня высоких искусств. Вот хороший пример, можно превращать шкуры собак – в меха, енотов, кенгуру, выдр. В такие меха можно обрядить все городское население. Вы правы, если некоторых, то нарядить, выделить. Если всех, обрядить, уравнять, издержки стиля.
Уравнять, неужели всех?
Почти.
Ибо, если есть город, есть и городское население. Есть искусство быть городским жителем, чуть проще, есть городской стиль. И тогда есть искусство не быть горожанином, выходит, чужой в городе. Эти чужаки как-то живут, выживают. Чуть иначе, есть искусство жизни на дне. Если конечно, допустить, что на дне есть жизнь. Допустим, есть. Тогда почему не допустить искусство, на дне? На дно! Вам не кажется, АГ идет до конца, это унижение искусства?.. Я почти соглашаюсь, иначе говоря, пытаюсь уклониться, унизить человека – дело привычное, а вот унизить искусство, требуется нечто особое, «искусство в искусстве».

2.
АГ поднимает занавес, первые персонажи, конечно, пары, их как будто две.
Одна, на временной основе, женщина делает свою работу, ей нужна помощь, конечно, мужская. Вот эту помощь она и ждет, и не более! Потому как надо быть хозяином самому себе, вернее, хозяйкой. Свобода дороже? Просто другой будет свободен за ее счет, хватит, сыта. Другая пара, настоящая семейная пара, он работает, она доживает последние дни.
Вот эти два человека – у черты, как некая модель.
Вернее сказать, модель, применимая ко всем персонажам, в опасной близости от черты. Оба ждут, она хочет жить, он хочет подняться вверх по социальной лестнице, каждый хочет вырваться. Чтобы вырваться, он готов работать, как и сколько угодно. Как выражался Классик-2, «задача действительного освобождения» требует концентрации, на себе и на своей задаче. Человек должен превратиться в Человека-Задачу, должен, ибо способен. Но с умирающей женой это невозможно, значит, невозможно вырваться. Шесть месяцев как шесть лет. Целых шесть месяцев! А для жены, спросил бы, как шесть дней, те самые шесть дней.
Что остается? Терпеть + верить + переносить.
«итак, будем все терпеть, всему верить, все переносить» (Чаадаев, с.187). Этот человек готов вынести все, возможно, потому что видит себя стоящим на лестнице. Он вцепился в перила, буквально, как клещ. И собирается идти, только вперед. Не получится идти, будет ползти. Он вырвется, если надо будет думать только о себе. Значит, сначала надо избавиться от обузы. Значит, сначала вырваться здесь, сбросить балласт. А уж потом можно будет вырваться отсюда, подниматься с этого дна. Если бы этот упорный клещ знал, что находится на качелях? Что эти качели летят вниз? Что освобождение от обреченной супруги на самом деле окончательно сбросит его на самое дно? До этого надо дожить, как долго? скоро. Он думает о том же, скоро. Поэтому уперся, упорно работает и ждет, когда супруга исполнит свой последний долг. Никакой дерзости, никакого стиля, только упорство, еще надежда. Смерть как надежда?

АГ вздыхает, давай заглянем в конец, если он так рвется, не будем ему мешать.
Жил человек, зачем? Его нет, вопрос остается живому, зачем ты? Почему бы не попробовать, просто примерить на себя, итак, зачем я?.. Действие мгновенное. Человек застывает, смотрит перед собой, тупо. Существо, оставшееся от человека, не может задать вопрос, не способно на самое простое действие. Сзади слышится нетерпеливое, чего стоять, давай делай. Не надо спрашивать, не надо отвечать, надо просто тупо исполнять. Скажем, надо ложиться и спать, ложись и спи, «только и всего».
В итоге?
Действительно, шесть месяцев по своей значимости оказались равны шести годам. Именно поэтому движение вниз стало необратимым. Ступеньки ведут не только вверх, АГ, скажите, что это не так. Человек из внешнего мира, сброшен на дно, должен жить на дне. Он осматривается, что видит, что увидел. Что-то увидел, если его буквально подбрасывает. Взвыл, если бы все, следом за нами, да сюда, вниз! Равнодушное, все помрем, никто не возмущается, так оно и есть, все мы смертны. Но то, что одни шагают вверх, а другие летят вниз? Ему обидно, обида быстро переходит в ненависть. Я выше! Откуда это известно? «Я – рабочий человек» (Горький, с.16). Равнодушие сходит в нечто похожее на досаду. Что это за манера, ценить людей по работе?.. Тогда лошадей надо уравнять с людьми. Допустим, обычная неприязнь. Но все-таки, каким-то образом надо оценивать людей? Да разве оценки не заданы. Барин, хозяин, босяк, дано, я – данник.

И вот шаг навстречу, стыдно, перед людьми, понятно, такие чувства не для животных.
И кто же эти люди? ну, конечно, островок условий, даже здесь условия? Прежде всего! Начни, верно, с чего-то надо начинать. Если я – собственное условие, ты можешь последовать моему примеру. Это значит? кто-то есть, кто не обижает тебя, кто не будет обижать тебя. Почему бы ни подружиться с таким человеком. Почему бы не войти в это падшее общество. Каким образом? Не сложно, нужно лишь починить гармошку. Так всегда, стоит появиться умельцу, как все начинает портиться. Вещи? стремятся к испорченности. Люди? к завершенности, это не сложно, будь выше.
Дверца открыта, входи.
Люди остаются людьми. Можно добавить, все остается людям.
Инструменты, гармошки, ключи. Почему бы не выпить. Началось!.. Да началось привыкание. Время обрело свой обычный ход. Шесть месяцев – это только шесть месяцев. Впереди десяток лет, может чуть больше, как повезет. Главное, не заглядывать так далеко. Лучше осмотреться, займет некоторое время. Не странно ли, рядом люди. Откуда такая уверенность? Автор решает, кто будет говорить, на этом его миссия завершается. А вот, кто будет зван...

3.

Я всего лишь повторяю то, что делают другие.
Внутри меня пустота
Майкл Джейстерфер

На то и форма, чтобы держаться за нее, от формы – к поступкам, далее события.
Смотрите, простой поступок, АГ хватает "пыльный мешок", война – слишком серьезная вещь, чтобы доверять ее генералам, любым. Я подхватываю, начало пройдено, возникла инерция, куда-то она заведет. АГ пожимает плечами, нет "такой избитой темы, которую нельзя избить еще раз…". Он не желает повторяться, законное желание. Хорошо, вернемся к главному, к сцене, на которой живут обычные люди.
Второй, душа мира, сбежал, опять о чем-то говорит? кто знает.
Первый остался, ему слово, оно известно, со школы, все приготовились слушать, что-то?
«Чело-век! Это – великолепно! Это звучит... гордо» (Горький, с.59). Несколько иначе, человек есть ценность. Любой может перенести на себя, я – человек, значит, я есть ценность, чем не повод для гордости. Отсюда, дальнейшие выводы. Человек – в центре, ради человека, на благо человека. Гордость – это? Разве Сатин не обращает свой постулат на себя. Вернее, разве не осознает себя, достойным толики гордости, за самого себя. Еще бы, во мне есть искра. И только от меня зависит, возгорится ли она. Что ж, пойдем дальше. «Правда – бог свободного человека!» (Там же, с.56). Сколько здесь собрано, Бог + свобода + человек! Вот оказывается, что должно соединиться, чтобы прозвучало нечеловечески гордое, я – человек.
Обычная практика, сначала две посылки, потом заключение.
Скажем, такое. Правда – Бог человека. Человек – звучит гордо. И заключение, если я говорю правду – я могу гордиться собой. Остается следовать этим нехитрым правилам. Знай себе, режь правду. Поначалу неловко, потом привыкаешь. И когда же Сатин начал резать правду? Как только появился на сцене. Иначе говоря, как только вышел из-под пера.

Что мешает?
То, что намешано, а намешать можно лишь в отдельно взятом человеке. Но никак не в толпе.
Мы заглянули сразу в конец, последние слова восприняли как единственные. Но ведь и раньше Сатин не молчал. Бывало, что-то вспоминал, изредка. Бывало, просто пожимал плечами. Чаще всего играл, а что делать игроку, только играть. Если не картами, то хотя бы словами. Сценарий, обычно, один и тот же.
Дай пятак, да пошел ты! Я знаю, почему ты ругаешься.
Знаешь, так скажи. Потому что у тебя, гордый рабочий человек, «нет ни гроша». Ты прав, нет. Тогда зачем спрашивать. А куда девать знания, не хоронить же их. Знания – это? Вариант Сатина. Слова, но слова надоели. Еще книги, но они для образованных людей, это в прошлом. Еще источники дохода, но вот здесь знания неожиданно обрываются. Надо быть честным, зачем? Если знаешь, скажи, я вот не знаю.

Продолжайте, надо различать, есть деньги, есть работа, есть люди между тем и другим.
Еще есть люди, которым деньги достаются легко. Как правило, такие люди не работают. Среди этих людей есть немногие, которые легко расстаются с деньгами. Что ж, будем работать? «Сделай так, чтобы работа была мне приятна» (Горький, с.15). Сделай – приятно. Одно пропустим, второе допустим. На выходе, «я, может быть, буду работать» (Там же). Пора бы остановиться, надо усилить, «да! Может быть!» (Там же). Далее стандартный набор, труд ; удовольствие, труд ; обязанность, жизнь должна быть прекрасной, она проходит, разумеется, мимо. Та самая голая правда. Мы переглядываемся, АГ предлагает ; сжать! Что ж, начинаем прессовать.

Я не хочу работать, и не буду работать.
Только свободный человек может сказать такую жестокую правду.
__________________________________________________________
Я могу гордиться собой.

Если он не хочет работать? на то, и дана ему гордость.
Кто же будет работать, за него. Компромисс, есть особая работа – говорить. Вот моя работа – слово. Разве это не приятная работа. Откуда-то из-за спины Сатина выглянуло строгое лицо Алексея Максимовича. Впрочем, это уже Учитель, один – на всю Россию. Звучит гордо, кто усомнится.


Литература:
1. Горький М. На дне – М.: Детская литература, 1981.
2. Джейстерфер М. Песня Эрика // Ридерз дайджест, 2004, апрель.
3. Линдблад Я. Человек – ты, я и первозданный. – М.: Прогресс, 1991.
4. Чаадаев П.Н. Апология сумасшедшего. – СПб.: Азбука-классика, 2004.