Правда нашего детства. Главы 21-22

          Глава 21. КОЗЁЛ ГРИШКА И ЕГО ПРИКЛЮЧЕНИЯ.

          В школу я несколько раз попадал не первого сентября, как все школьники, а третьего или пятого – некому было козочек пасти. К тому времени у нас их было уже шесть, хлопот с ними было гораздо больше, чем с теми первыми двумя кормилицами в моём стаде. Но главным моим тираном был годовалый козёл Гришка, лидер стада. Он мог увести козочек, куда ему только вздумается. Мне приходилось обследовать все прибрежные кусты вдоль берега, чтобы отыскать  стадо, потому что приходило время гнать коз на обеденную дойку, да и самому обедать, а их нет. Иногда я в поте лица пробегал несколько километров и возвращался ни с чем, а Гришка вдруг сам выводил стадо неизвестно откуда.

          И вообще Гришка по своей козлиной природе был с самого юного возраста дерзким и капризным, чуть что не по нему – мог поддать рогами так, что взвоешь от боли. И ведь целился, паразит, прижать тебя рогами к стенке, да с разбегу. Бывало, коз надо выгонять из хлева, а они без него не идут и бегают вокруг кругами. Гришка издевается ещё пуще – делает стойку, прицеливается, наклоняя свою козлиную морду рогами вперёд и вот-вот кинется на своего кормильца и поильца, которому всего-то семь лет. Один из таких его налётов чуть не закончился трагически. Как-то утром я открыл дверь хлева, взял лозовый прутик и стал им выгонять стадо из хлева. Сам стою рядом с дверью – Гришка ни с места. Я замахнулся на него прутиком, тот принимает боевую стойку и на меня рогами вперёд. Я у стены, деться некуда, думаю, сейчас покалечит. И тут мне под руку попадаются стоявшие рядом трёхрожковые вилы для сена. Как я успел схватить их и нацелить в сторону Гришки, честно, не помню, но только вилы попадают безобразнику аккурат между рогов да, видимо, так больно, что мой Гришка заорал «дурным матом» и пустил жидкую вонючую струю в противоположную стенку с такой силой, что она полностью залепила окошко в ней. После чего Гришка замотал головой и пулей выскочил из хлева. А ведь он мог на вилы напороться и другим местом. После этого случая я стал более предусмотрительным, а козёл – менее агрессивным.

          Однажды Гришкины выходки вообще чуть меня с ума не свели. Будучи на пастбище на противоположном берегу нашей Вопи, пристрастился Гришка приставать к женщинам, которые шли на базар с молочными бидонами или с котомками за плечами по тропинке, достаточно хорошо протоптанной и ведущей к перевозу. Подойдёт, бывало, к бабе, нос свой и губу кверху поднимет, и к ней под подол лезет со своей козлиной мордой, обнюхивая подюбочное пространство. И так он мог идти за любой бабой куда угодно, пока та не огреет Гришку коромыслом, или сломанным прутом. Некоторые постоянные дедушкины клиентки уже знали Гришкины повадки и быстро избавлялись от его нахальных приставаний, но одна из женщин этого сделать не смогла, и Гришка ушёл за ней аж за четыре километра. И уже в деревне Чистое два ловких  мужика отбили Гришку от измученной женщины и заперли у себя в сарае. Я принёс дедушке обед, переехал на лодке на противоположный берег за козами, а Гришки моего нет. Я и туда, и сюда побежал – нет негодника. Я в слёзы, кричу дедушке, что делать?

          – Гони коз домой и скажи папке, что козёл пропал.
          А тут как раз идёт женщина на перевоз с той стороны, куда мог уйти козёл, и говорит:
          – Видела я вашего козла, он за бабой шёл в сторону Чистого, я ещё подумала, не Пахома Павловича ли это козёл, но отбить не смогла, так он за ней и пошёл.

          Я пригнал коз домой, бегом к папке на работу, рассказал ему обо всём. Он так сильно рассердился, я не понял – то ли на меня, то ли на козла, но только крепко выругался и побежал отпрашиваться у бригадира – козла искать надо, жалко свою скотину. Бегом, прихрамывая, прибежал отец со мной к реке, я перевёз его на другой берег, и папка мой помчался к деревне Чистое. Разузнал у очевидцев, где живёт женщина, которую преследовал Гришка. Какими словами женщина обзывала Гришку, отец вслух не говорил, но кто её «спасители» сказала. Отец к ним, так и так, спасибо, что заперли, это мой козёл, водится за ним такой грех, пристаёт к незамужним женщинам… Но мужики поняли ситуацию и решили извлечь свою пользу:

          – Э нет, мужик, так дело не пойдёт. Во-первых, твой козёл набезобразничал – приставал к женщине, мы с трудом оторвали его от неё, чуть рога не сломали, за что уже полагается штраф с хозяина. Во-вторых, мы могли его запросто пустить на жаркое, как бесхозного безобразника, которого никто не пасёт, а мы его сохранили, так что без литра водки ты козла своего не получишь.

          – Отдайте, ребята, козла, принесу я вам две бутылки после работы, я ж с работы отпросился из-за этого идиота…

          – Нет, мужик, литр водки давай – козёл твой.
Отец «в мыле» прибегает обратно, берёт у дедушки деньги, бежит в ларёк, покупает две бутылки водки и бегом в обратный путь.

          – Забирай своего  бабника, только больше не позволяй ему за бабами гоняться. – Ржут счастливые обладатели дармовой выпивки.  – Не выпьешь с нами за его здоровье?

          – Нет уж, спасибо за предложение, от детей вот копейку оторвал из-за этого проходимца. Да и за здоровье его пить не стоит.  Это было твоё последнее прелюбодеяние, – сказал отец, обратившись к Гришке и привязывая верёвку к  рогам, огрел  его толстым лозовым  прутом  и погнал  домой.

          – Если не перевоспитаешь, ладно, пусть ещё приходит, мы сохраним, – продолжали зубоскалить вдогонку мужики, а отец в тот  момент ненавидел и козла, и тех зубоскалов.

          В тот же  вечер Гришкина жизнь бесславно закончилась. Мне впервые в своей жизни не было жалко своего подопечного, который и меня измотал вконец, и таких трудов и волнений доставил папке, по жаре пробежавшему шестнадцать километров, понеся при этом ещё и материальные потери, истратив для праздных пьяниц заработанные мозолистыми руками трудовые рубли.



          Глава 22. НА ПОДРАБОТКЕ. ДЕДУШКИН УРОК. БРАТЬЯ.

          Наше послевоенное детство было нелёгким для всех ребят.  У каждого из нас на первом месте были домашние дела, невыполнение которых строго каралось отцами, у кого они были, или матерями, которые с утра до вечера пластались в общественных и домашних трудах. Чтобы заработать лишнюю копейку, матери брали ребят с собой на  работу в качестве помощников, договорившись с начальством. Попробовала и меня в качестве помощника наша знакомая тётя Оля Оглоблина. Мама будила меня в пять утра, выпивал стакан молока с кусочком хлеба и бежал в поле, где у реки паслись кони, ловил стреноженного мерина Мальчика, садился верхом и с огромным удовольствием, задрав нос от своей «взрослости», ехал к кузнице, где меня ждала тётя Оля. Там она впрягала Мальчика в плуг, который был с двумя отвальными лемехами и назывался распах.

          Я ехал верхом, тётя Оля шла пешком, на поле мы должны были окучивать картошку, или углублять борозды грядок с морковью, свёклой или огурцами. Сидя верхом, я управлял конём, направляя его поводьями в нужную борозду, и потом вёл  точно по ней. Тётя Оля управляла распахом, держась за две его ручки и голосом давала команды: «Но, но, Мальчик», «Тпру, Мальчик», «Поворачивай направо, Миня». Нас, пацанов потому и брали на распашку, что мы имели «бараний вес», коню он не в тягость, а работнице было легче управляться с тяжелым  распахом,  особенно на поворотах, когда коня надо направить точно в нужную борозду. Часов в десять становилось жарко, начинали одолевать оводы, конь не успевал отмахиваться от них головой и хвостом, и мы работу прекращали часов до четырёх-пяти дня.

          Придя домой и наскоро перекусив, хотелось бежать на речку искупаться, но сон это хотение прерывал и тут же валил на кровать. Мама будила меня, когда  время обеда проходило и скоро пора идти на послеобеденную работу. Бывало и так, что на жаре верховые помощники засыпали и могли упасть с лошади, тогда работница делала перерыв, останавливала коня в конце поля на лужайке под предлогом, что пора передохнуть, а помощника просила сходить с бутылкой к родничку и принести холодненькой водички попить. Бутылочка всегда была у неё в кармане фартука. Нас всегда бабы по-своему жалели.  За работу нам платили какие-то деньги, получение которых доставляло особенную радость,  когда передаёшь их маме, а она с печально-счастливыми глазами обязательно скажет:

          – Работничек ты мой дорогой, спасибо тебе, мы к школе тебе что-нибудь купим…

          За столом семья собиралась только вечером, когда приходили с работы папа, дедушка, а мама заканчивала дневные хлопоты. Ужин мама подавала в одной большой миске, из которой каждый своей ложкой доставал еду. Исключение делалось только для папы, потому что есть с ним из одной миски было совершенно невозможно из-за того, что он пересаливал пищу так сильно, что  мы есть её не могли.

          – Мне кажется, что недостаток соли в моём организме с сорок третьего года никогда не восполнится. Мы тогда попали в окружение, немцы загнали нас в болото с оружием, с лошадями, и восемнадцать суток мы питались одной кониной, без хлеба и соли. Ровно восемнадцать. И только когда наши немцев поприжали с другой стороны, мы смогли с боями выйти из окружения, но с большими потерями. Поэтому мне съесть картошинку с сольцей с тех пор –  вкуснее и приятнее, чем съесть куриное яичко.

          Порядок за столом соблюдался самым строжайшим образом, попробуй забалуйся за столом – можешь запросто получить от дедушки ложкой по лбу, да так, что искры из глаз посыпятся. Однажды я получил такую затрещину от него за то, что стучал ногами под столом. Он сделал замечание один раз, другой, а я забылся и опять стукнул, дедушка облизал свою тяжелую литую ложку, перегнулся через стол и моментально вернул мне внимание и память, которая служит мне достаточно хорошо до сих пор.

          Трудно было с дровами, несмотря на то, что вокруг города полно лесов. Некогда было их заготавливать, строительство и работа отнимали у взрослых всё время. Отец, идя из города со своих плотницких работ, часто нёс на плече за три километра обрезок брёвнышка, чтобы мать могла вытопить печку. А когда он видел, что мне нечего делать, давал мне ввечеру задание-приказ:

          – Миня, тебе задание – возьми маленький топор, клинышки дубовые в мешок положи и наколи матери дров из пней, топить печку ей завтра нечем.

          Я брал амуницию и шёл на вырубленную немцами делянку леса, где оставались огромные сосновые пни более полуметра в диаметре, выбирал пенёк повыше и полегче, поровнее, делал топором у края пня расщелину и загонял в неё клин, а потом бил по нему обухом, пока не отвалится приличная смолистая щепка. Иногда, когда всё-таки попадался капризный пень, приходилось забивать и два, и три клина. Много ли силы у восьмилетнего пацана? Но результат всё же был – я притаскивал домой полмешка щепок, уставший и голодный. Мама тут же бросала все дела и старалась накормить.

          Когда отец работал на строительстве где-то поблизости, он опять же мне давал такое задание:

          – Ближе к обеду придёшь ко мне на стройку с мешком, сегодня будем брёвна тесать, щепы будут крупные, надо будет их собрать для матери – печку топить.

          И так изо дня в день, отец никогда не отдыхал сам и всегда находил работу мне, а погулять так хотелось. Мы с ребятами и поле футбольное с воротами сделали, и крегли у нас были, которые по-городскому почему-то называли «городки», а мы в то время и названия такого не знали, крегли и крегли. Но, попроситься погулять у отца означало получить работу, что-то сделать, а уже потом можешь гулять, дело всегда – в первую очередь. Потому и просьбу отпустить погулять я чаще всего адресовал маме, пока не было отца. Она всегда отпускала, но с условием, что я не забуду сделать то, что велел отец. Суровость отца, даже по прошествии многих лет, я никогда не посмел осудить, потому что он всю жизнь свою был для меня самым честным и преданным семьянином. Придя с войны, он часто вслух повторял:

          – Уля, рожай детей столько, сколько Бог даст, прокормимся. Я за войну столько смертей повидал, что думал без народу Россия останется. И разруха кругом такая, что не до отдыху нам сейчас, надо и страну поднимать, и детей растить.

          И мама рожала, после Витюшки в сорок восьмом году на свет появился Валерка, потом Серёжка, Володька… Шесть сыновей родила моя мама. В дни, когда пишутся эти строчки,  родителей и дедушки давно уже нет в живых, но ещё живы мы – трое  братьев, и сами мы уже имеем восемь внуков и внучек, так что род наш продолжается.