***

Он нервно взглянул на черные стрелки желтых настенных часов. Прошло уже больше двух часов, а из спальни не доносилось ни звука. Телефон, который всегда был при нем и на полной громкости, тоже молчал. Надо бы проверить, посмотреть, убедиться. Вздох, короткий взгляд на темную полосу под дверью комнаты. Да, да, сейчас он выкурит еще одну и зайдет. Два четких движения - щелчок-огонь, щелчок-затяжка. Лишь бы сигарета тлела помедленнее.
 
Сегодня холодно. Бабье лето кончилось. А в голове так и стоит журавлиный крик и еще кружившая, еще не собравшаяся стая. Они так кричали, так звали. И он видел, как дернулись его потухшие голубые глаза, как устремился взгляд в чистое вечернее небо. Он так отчетливо почувствовал, как что-то внутри оборвалось, попрощалось долгим поцелуем и... выпорхнуло. Туда, в небо, ввысь. Присоединяясь к птичьим призывам покинуть эти края.
Сколько жизней они с собой еще унесли? Скольких забрали, выманили из своих растраченных тел? За собой. Навсегда. От тех, кому они были нужны. От тех, кто их любил...

Сколько слез он спрячет от него? Сколько дрожи скроет в сжатых губах? В темных ночах, в огнях не спящего города, в грохоте проспекта и трамвайном стуке. Сколько не сорванных криков в кулак? Он зажмурится. Сильно-сильно. Потому что так устроен его мир. Он не имеет права быть слабым. И никогда не имел такого права. С тех самых пор, когда Увидел его. У него нет времени доказывать всем и вся, нет желания. И больше нет веры.
Есть только отсчитанные кем-то дни. Есть только холодная ярость. На себя, на своего Мастера. Даже, черт возьми, на Мать... Есть тупое бессилие, до такой степени страшное, равнодушное в своем судьбоносном роке, что надежда, любые ее крохи, кажутся смешными и глупыми.
Иногда его захлестывала настолько горячая и всеохватывающая злость, что Там превращалось в пепел все, что неосторожно попадалось ему на пути в эти минуты. Почему они так жестоко наказали его? Он выяснит это, сразу после того, как... Выяснит и всех уничтожит. Он придет к Ней и спросит у Нее: зачем она заточила его в земную Оболочку, зачем разрешила так сильно Любить, зачем забирает теперь все обратно...

Больше ждать нельзя. Он встал, подошел к двери, тихо опустил ручку.
В нос ударил резкий неприятный запах. Но через секунду он даже не вспомнит опро это. Что бы это не было на этот раз, это запах его любимого человека. Спящего. Одна рука свисает с кровати, другая под краем подушки зажимает черный телефон.
Он пройдет мимо, к окну, откроет створки. Привычно вдаль, за яркую полосу горящего города, вглубь чернеющего горизонта. Туда, где его давно ждут.

Однажды он уже пытался пойти за ними. Просто сел в машину и ехал до тех пор, пока не уткнулся носом в руль. Когда очнулся, было уже поздно. Они снова ушли, не дождавшись его. Зато дома ждал тот, кому он действительно был нужен. Все эти дни и ночи. Все эти килограммы дорожек и полные ладони неизвестных колес. Сколько он должен потерять, сколько раз должен умереть самой мучительной и страшной смертью, чтобы снова найти и остаться с тем, кто так сильно любил его? Кто так нуждался в нем в свои тяжелые минуты пребывания Здесь. Несмотря на на что.

Он тихо подойдет ближе. Из уголка рта тонкая темная струйка, которая тут же трусливо спряталась в подушку. Опять полный рот... Нужно разбудить. И в душ. Выслушать все недовольные реплики хриплым срывающимся шепотом, а потом заткнуть поцелуем в красные влажные губы, пытаясь забрать все Черное, что только сможет, и унести его в ванную.
- Давай, прошу тебя.
- Я же спал!
- Я понимаю, но нельзя в этом лежать.
- Да какая разница, через час повторится!
- Ничего, Малыш... Ничего.

Все, что осталось у него, - вот эти прикосновения. Когда он может снова скользить пальцами и ладонями по его коже, смывая кровь и грязь. Вы не поняли! Его ЛЮБИМЫЕ кровь и грязь! И он будет отмывать его, сгорбившегося и одной рукой державшегося за поручень, целуя лопатки и плечи, и считать... считать... считать, сколько еще счастливых, сорванных, изломанных минут он может положить в свое сердце.

Он унесет его на диван, в другую комнату, оденет и попросит подождать несколько минут, пока он сменит постельное белье. Сняв все испачканное, унесет в ванную, застелет чистым, закроет окно, чтобы комната согрелась. В ванной смоет основную грязь под проточной водой, загрузит стиральную машину. На все это уйдет около десяти минут.
Потом он унесет его на балкон, усадит себе на колени и, по старой, невесть откуда взявшейся привычке-традиции, поцелует его, прежде чем прикурить сигарету. Они не помнят, почему так повелось, но, кажется, это было с ними всегда.

Вот его "всегда". Малое, хрупкое, под непрерывным обстрелом обстоятельств. С рождения утопленное, выброшенное, слепое, покорное, бесконечно доверяющее, любящее. Теплое, настоящее, живое. Нежное, ласковое, чувствительное. Пронзительное, покоряющее и всегда побеждающее! Тонкое, но сильное, тянущееся неизменно вверх, к солнцу. Туда, в небо, ввысь.
Твои журавли до сих пор кричат. Они до сих пор ждут.

W