Правда нашего детства. Главы 31-32

          Глава 31. СТЫДНЫЙ СЛУЧАЙ. ПАРАЗИТЫ. СКАРЛАТИНА.

          Послевоенное детство, трудное и радостное, его всё-таки нельзя назвать несчастным, да и счастливым назвать можно с большим натягом. Но оно было нашим, дорогим и единственным, которое дважды не повторяется ни у кого. В то время все плохо питались, было нечего надеть, одежда взрослых перелицовывалась, латалась, перешивалась для детей. Я ходил в школу не с портфелем, а с сумкой, которую мама сшила из белой старой наволочки.

          Но зато отец справил мне сапоги, а сам вынужден был ходить в лаптях, которые дедушка Пахом плёл для себя и для отца. Да, такое трудное время было, победитель, дошедший до Берлина, ходил года два на работу в лаптях и не сетовал, не ругал власть.

          А мне мама сшила из своей старенькой хлопчатобумажной сорочки майку, которую я очень хотел. Но она быстро порвалась от ветхости, а я пришёл в ней в школу. А в этот день в школу к нам пришла фельдшерица, наша горбатенькая Нина Михайловна, и стала проверять у школьников головы и бельё на наличие вшей, поскольку эта военная беда была тогда у многих. Бань в достаточном количестве ещё не было, и эти злыдни досаждали и взрослым и детям, да ещё как. Частый гребешок был непременной принадлежностью в каждой семье. Расстелет, бывало, мама бумагу на коленях перед тем, как нам пойти в баню, тронет волосы гребешком, и защёлкают на бумагу отъевшиеся паразиты, уничтожаемые затем ручным способом. Всех мужиков мама заставит «причесаться», отправит нас в баню, а потом и сама сядет вычёсывать «лихоманцев», а грязное бельё отправит в баню на «прожарку».

          Так вот, в тот памятный день я и вспомнил, что у меня майка-то драная, да ещё в ней и насекомые могут быть обнаружены, это же стыдно. А потому я потихоньку под рубахой, пока до меня очередь не дошла, легко дорвал до конца свою майку, вытащил её из-под рубахи и спрятал в парту. Нина Михайловна зовёт меня на осмотр к учительскому столу, осмотрела, в голове чисто, подняла рубаху, посмотрела:
          – Недавно в бане был, Михаил? Молодец, чистенький, а что ж ты без майки?

          Я покраснел так, что почувствовал, как щёки мои стали горячими, но сказать про драную майку постеснялся и после уроков засунул её в свою холщовую сумку, чтобы не видели ребята, и принёс домой. Мама спрашивает:
          – Чтой-то ты, сынок, майку свою у сумку запихнул? Ай, постыдився, что рваная?
          – А ты сама посмотри, мам. У нас же осмотр был, мне, правда, было неловко. - Ничего мама не сказала, в тот же день она сшила из какого-то кусочка ткани новую майку.

          Ещё одна деталь про насекомых, хотя она тоже не из приятных, вроде и говорить об этом как-то не принято, чтоб не подумали, что мама была грязнуля и не следила за нами, вовсе нет. Мама была исключительно чистоплотным человеком, будучи единственной женщиной в семье, обстирывала, обшивала и кормила сначала четверых, потом пятерых, а потом и шестерых мужиков. Пока отец не построил баньку, топившуюся по-чёрному, мама детей купала в русской печке: вытопит её, чисто подметёт, постелит на под соломки, нагреет воды, и сама в три погибели с малышом в руках купает нас, да ещё позаботится, чтоб никого не простудить.

          А второй напастью были клопы, вывести которых никак не удавалось всеми доступными в то время средствами. У нас с дедушкой любимым местом отдыха была печка. Дедушка вообще спал на ней, накрывшись старенькой овечьей шубейкой, а я перед сном залезал к нему на печку погреться, потолок над печкой был низкий – всего сантиметров семьдесят. При этом сделан он был из старых нестроганых досок, которые отец, чтобы хоть как-то побыстрее обустроить наше жильё в новой хате, наспех приспособил на потолок доски, разобрав в лесу заброшенный мостик, оставшийся от войны. В щелях потолка водилось великое множество этих выносливых долгожителей, при нашем появлении они очень точно падали из щелей на нас с дедушкой. Мы зажигали свечку, отыскивали «парашютистов», уничтожали их, но это были напрасные усилия, меньше их не становилось.

          Как-то в начале лета, когда начались мои первые или вторые летние каникулы, у меня поднялась температура и появилась какая-то обильная сыпь на теле. Чувствовал я себя очень плохо, меня уложили в постель и вызвали врача, который тут же определил: скарлатина, всех детей изолировать от больного, которого срочно в больницу в карантинную палату, в доме нужна дезинфекция, поскольку болезнь заразная. Мама, естественно, перепугалась, отец сказал, что дезинфекцию делать не даст,  что за выдумки – обливать вонючей хлоркой чистую комнату. Но, без всяких лишних разговоров меня в больницу положили аж на целых сорок дней, такой срок карантина был в те годы для больных скарлатиной.

          А высокая температура у меня продержалась всего-то дня три, сыпь тоже стала пропадать, но из больницы меня не отпускали, несмотря на просьбы родителей. Нас было человек восемь «скарлатинщиков» в одной палате, в городе была вспышка этой болезни. Было весело в такой компании, все мы были почти одинакового возраста, кормили нас хорошо, лучше даже, чем дома, давали компот из шиповника и сухофруктов, рыбий жир, вкусную кашу. Так что на этих казённых харчах я стал быстро поправляться и расти. К тому ещё и мама через день-два приходила и приносила что-нибудь вкусненькое, вроде пирожков. Плохо было только то, что на улицу нас не пускали, и каникулы наши пропадали. Хорошо ещё на втором этаже больницы был большущий балкон, и нам разрешали выходить, дышать там свежим воздухом и читать книжки.

          Когда через сорок дней меня выписали из больницы и мама привела меня домой, мне наша комната показалась ниже, чем была раньше, я даже почти что доставал до потолка. Я ходил по ней и удивлялся этому, а отец смеялся, глядя на меня, и говорил:
          – Сын, это не комната стала ниже, а ты за эти полтора месяца вырос, вон какой стал высоченный и толстый.


          Глава 32. ДЕДУШКИНЫ «БАСНИ».

          И вновь мы с дедушкой проводили вечера на нашей любимой печке, куда я залезал погреться перед сном. И всякий раз я  непременно просил своего наставника:
          – Дедушка, расскажи басню. – Баснями мы с дедушкой называли любую историю, которых он знал невероятное количество: это были сказки, исторические рассказы о жизни царей и великих людей России, интересные рассказы об охоте и рыбацких удачах, поскольку дедушка некогда слыл весьма уважаемым охотником и рыболовом. Он всю свою жизнь жил у реки и у леса. Две дедушкиных басни я помню и постараюсь рассказать. Вот одна из них – про рыбацкую удачу.

          – Ну, так слушай, внучок. Дело это было ещё до войны, когда тебя ещё и на свете не было, а я был помоложе, да и силой своей владел вполне прилично. Жили мы с твоей бабушкой и папой твоим будущим напротив островов, что на реке Вопи около деревни Дуброво. Я охотился, рыбачил. Недалече от двора нашего на Вопи заливчик такой есть, назывался он Шупиха. Почему такое название этому заливчику было дадено когда-то, сказать тебе не могу – не знаю. Только на Шупихе каждую зиму мы столько рыбы добывали, что на санях, бывало, вывозили её, на всю зиму хватало всей семье, да ещё и продавали соседям. Тогда рыбы в реке много было, не то, что теперь, после войны. Бывало, приедем на Шупиху на розвальнях, сеточку достаём, прорубаем большие лунки во льду на расстоянии шагов десять – пятнадцать одна от другой. В одну прорубь заправляем сеть, а из другой вытаскиваем её длинной жердиной. Потом в другую прорубь сеть перетаскиваем, и вот она, рыбка, да крупная. По шесть пудов иногда попадалось за одну поездку.

          Дедушка будто бы делал портрет рыбацкому тому улову, описывая каждый сорт рыбы: окуней, щук, язей. Особое почитание у него было к сомам, этим сильным и осторожным рыбам. Одна история про удачную рыбалку на сома была особенно занимательной.

          – В те времена на удочку ловили только живцов. Знаешь, для чего нужен живец? Нет, тогда расскажу, чтоб знал. Живец – это мелкая рыбёшка, примерно с твою ладошку или побольше, плотвичка или окунёк, он особенно хорош, потому что хорошо ходит в воде и более живучий, чем плотва. Поймаешь живчика и насадишь его за спинку на крупный крючок жерлички – это такая толстая леска или шпагат крепкий–крепкий, на конце которой стальной поводок с большим крючком, эта рыболовная снасть настоящего рыбака на крупную рыбу. Шпагат или леска наматывается на рогатку из лозы, как у тебя была, которую папка отобрал, чтоб ты из неё глаз кому не выбил. Леска на расстоянии метра полтора – два от крючка с привязанным живцом закрепляется на рогатке так, что живец её размотать с рогатки не может, а если крупная рыба живца этого заглотит вместе с крючком, то дёрнется так, что леска с рогатки и размотается. А сама рогатка привязана к кусту в воде или к прочному шесту, который крепко втыкается в берег. Получается такая удочка для крупной рыбы, только вместо червяка наживкой служит живая рыбка, которая вместе с пришитым крючком ходит на леске туда-сюда, туда-сюда, она и есть приманка для рыбы хищницы – давай, мол, подходи и глотай.

          И вот однажды вечером расставил я с лодки штук десять жерлиц. Живцы были хорошие, крупные и ходили хорошо. Пока это я расставлял все свои жерлицы, прошло пожалуй что часа полтора. А одну от другой я ставил их на расстоянии шагов так пятьдесят, может, шестьдесят. Поставил последнюю и плыву на лодке назад по течению, речка наша тихая, течение не шибко сильное. По ходу смотрю, как мои живчики работают. Ничего, хорошо ходят, думаю, к утру что-нибудь да попадётся. Подплываю я к первой своей жерличке, она стояла у довольно глубокенького вирка, смотрю, а рогатки-то моей с жерличкой на шесте-то и нет, а я ведь хорошо её к шесту привязывал.

          – Куда ж она делась, дедушка, снял кто-нибудь?
          – Да нет, внучок, у нас на речке никто тогда не безобразничал, рыбак рыбака всегда уважал. Ты слушай дальше. Я вот тоже тогда стал думать, куда могла подеваться моя жерличка? Живчик её сорвать не мог, я хорошо привязывал рогатку, да и леска хорошая, и поводок крепкий из тонкого тросика. Вдруг вижу – плавает моя рогатка под кустом шагах в пятнадцати вверх по течению. Чудеса, думаю, да и только. Подплываю это я к ней, поднял из воды и давай наматывать на рогатку леску, и вдруг она как рванётся у меня из рук, и поплыла вверх против течения. Да быстро так поплыла, я весло в руки – и за ней, снасть ить новая, жалко. А сам думаю: раз она от меня уплывает, значит там на крючке какая-то рыбина сидит, да видно, что хорошая рыбина попалась, раз жерличку с шеста сорвала. Догоняю я её, схватил теперь покрепче, чтобы опять не вырвалась, и потихоньку начинаю наматывать леску на рогатку, подаётся – хорошо. Метра два намотал, и вдруг опять – так рванула, что леской мне аж ладонь обожгло, а рогатка выскользнула из рук и поплыла дальше. Я опять за весло и за ней. А самого такой азарт охватил, аж затрясло всего – что ж это за рыбина такая села мне на крючок, да хорошо как села. Догоняю рогатку, а она под лозовым кустом, да таким густым, что пробраться к ней невозможно. Что тут делать? А в воду лезть не хочу, думаю, как достать другим путём.

          – А ты плавать тогда умел, дедушка? Или вода была холодная?
          – Дело было летом, плавал я хорошо, на спине мог километра два проплыть против течения. И вода была не холодная – лето, да мочиться не хотелось. Я другой способ придумал. Ножиком своим охотничьим, он всегда при мне был, срезал я длинный толстый прут с крючком на конце – сучок там такой крепенький был. Этим крючком подцепил я рогатку под кустом, потихоньку-потихоньку подтаскиваю к себе и думаю, как бы рыбине не дать леску запутать за корягу какую. Тяну потихоньку, ближе, ближе, к самой лодке подтащил. Ну, думаю, теперь ты без меня не уплывёшь, меняю тактику. Беру осторожно рогатку и обматываю леску вокруг лавочки, что посерёд лодки, крепкая такая лавочка. Привязал, а сам опять начинаю подтягивать за леску. А тут опять рывок, и лодка моя поплыла сама против течения на леске-то, а она ж теперь к лавочке привязана. Вот это силища, думаю, такого со мной ещё не бывало, чтоб рыбина меня на лодке катала. Мне и чудно, и интересно, какая ж там рыбина мне попалась, опять гадать начинаю. А лодка уверенно так идёт, не быстро, конечно, но идёт. Как только натяжение лески ослабевает, я опять начинаю леску в лодку выбирать. Лески на рогатке метров десять, метра четыре я выбрал, опять к лавочке привязал выбранную часть, лодка опять пошла, а я веслом правлю, как рулём, чтоб рыбина к берегу, к кустам не прижималась, иначе запутает мне леску, да и оторвать может под кустами.

          Часа полтора возила меня рыбина на лодке, повернула в обратную сторону, потащила по течению. Я теперь только управляю лодкой, да время от времени выбираю и перевязываю леску, чтоб покороче была. Чувствую, что моя рыбина уже почти рядом с лодкой, метра два-три осталось лески в воде, устаёт рыбина, всё чаще замедляет движение. Вот-вот увижу я свою добычу. И действительно, из-под лодки вдруг как вывернется такая большая чёрная, форменная бревнушка – это рыбина спину свою показала чёрную длиной с весло, а голова широкая. А-а-а! Так это сом такой агромадный меня по речке катает! Вот это удача. А силища-то в нём какая!

          Подтянул я уставшую рыбину как можно ближе к лодке, да как шарахну её веслом по широкой башке. Она было опять рванулась, да сил уже не осталось. А тут как раз на пути у нас отмель такая, аккурат напротив дома моего. Я правлю к ней, подгребаю веслом со всех сил. Выскочил из лодки на мель на эту, ещё раз пришлось веслом рыбину приглушить. Подтащил я её на мели к самому берегу, а у самого от напряжения ни руки, ни ноги уже не слушаются. Кричу хоть кого-нибудь на помощь домашних своих. Бежит Вася, бегом бежит, увидел мою добычу и сразу в воду кинулся, да подошёл со стороны хвоста, а сом как хрястнет хвостом из воды – Вася мой и с катушек долой. Стоит весь мокрый, а у самого от удивления глаза на лоб полезли и рот до ушей – никогда, говорит, такого чуда ещё не видел.

          Вытащили мы с ним этого богатыря на берег, сели рядом на бугорок и любуемся, хорош сом. А усищи-то, усищи, как у запорожского казака. Отдохнул я маленько, потом свернул в несколько рядов леску от жерлички, она была скручена из толстых льняных ниток, потому и выдержала такую нагрузку, продел эту верёвку через рот и жабры, взвалил на плечо и понёс домой. Голова сома на плече, а хвост по земле волочится. А ребятня, что на речке была в ту пору, уже понеслась к деревне с криком:

          – Дед Пахом поймал «чуду-юду-рыбу-кит»!

          Вся деревня перебывала у нас в тот день, чтоб посмотреть на мою «чуду-юду». Раз десять пришлось мне рассказывать, как это удалось её поймать. При всей деревне решили сома взвесить, сколько ж он потянет. Принесли один безмен – не хватает делений, принесли другой, побольше, на верстак возле дома пришлось вставать, чтоб хвост сома до земли не доставал, когда подцепили за жабры крючком от безмена. На шестьдесят два фунта потянул сом, больше чем полтора пуда.

          – А что вы потом с ним сделали, дедушка?
          – Съели, конечно, больше половины соседям роздали, самим столько не съесть, куда там! А потом, большая речная рыба всегда немного травой отдаёт, хотя мясо вкусное, слегка сладковатое. Но деревенским жителям было интересно попробовать кусочек от этого великана. Потом они несколько лет это угощение вспоминали, потому что никто ни до меня, ни после такую большую рыбу в нашей Вопи не поймал.

          Я слушал дедушкины басни и как будто сам участвовал в тех событиях, о которых он рассказывал. Проходило несколько дней, и я просил дедушку повторить рассказ про то, как он поймал сома, или как ловил рыбу на Шупихе, как царь Пётр к разбойникам попал а денщик спас его, как охотился дедушка на волков, как жили до революции, как разорилось дедушкино крепкое хозяйство. Эти рассказы повторялись много-много раз. У Пушкина была Арина Родионовна, а у меня был мой дедушка-труженик Пахом Павлович, светлая ему память.


Рецензии