Хлеб. Год 1961. Часть 3

На окраине поля, там где лес примыкает к пашне, жарким августовским днем, когда осень еще не наступила, но кожа уже ощущает влажность воздуха, в красной клетчатой рубашке, кепи и серых брюках, заправленных в сапоги, Георгий Григорьевич рассказывал своему сыну, маленькому Стаске о том, как растет рожь.
- Смотри, Стас, видишь? Усик какой ломкий, а не ломается, но если пальцем обратно провести- то цепляется, как крючками? Это значит- созрел колос. Жать можно, но ты глянь на стебель, у земли, видишь? Он такого же цвета, как стебель у колоска- значит жать нельзя, он еще живой, он пьет из земли. В принципе, и сейчас жать можно, но тогда хлеб не такой будет, не ароматный, и лежать хуже будет на току. А вот когда почернеет, ну или хотя бы темнее станет- сразу жать можно, будет добро зерно.
Стаске очень интересно было слушать рассказы отца о зерне. Каждый день он брал его с собой на работу, пока мать носилась с его маленькой сестрой. Стаска уже был хорошо знаком каждому трактористу, каждому механику комбайна и уж тем более Дарье, доброй девушке, кровь с молоком, из буфета, которая подкармливала его пресными свежими булками. Стаска редко говорил с отцом, отец был влюблен в свою работу и сам благоговейно и самозабвенно рассказывал вслух все, что видел, делает, зачем он это нужно и что должны делать мужики с этой штукой.
Стаске всего пять лет, а он уже знает, что жатку с комбайна нужно складывать, что тракторам на гусеницах нельзя ездить по новому шоссе, которое проложили рядом с деревней, и что папу слушаются все, а председателя только телки. Так тракторист Петька сказал, когда Стаска весь напуганный видел, как его отец кричал на Александра Семеновича- председателя колхоза «Первомайский», в котором Георгий Григорьевич работал агрономом. Тогда папа очень разозлился, таким яростным и гневливым Стаска его никогда не видел, весь колхоз, все мужики видели, как Георгий Григорьевич запустил и очень больно попал кирпичом по спине Александра Семеновича. Георгий Григорьевич орал как разгневанный бык, что если еще хотя бы один раз председатель, будучи выродком дешевой шлюхи, посмеет командовать работами и распоряжаться его техникой и людьми, то он его кончит к чьей-то матери и скормит свиньям. Стаска тогда очень напугался, особенно, когда все тот же тракторист  Петька нахватал пощечин от его отца, за то, что тот по указу председателя вывез один стог сена с поля.
Сам Александр Семенович скрылся бегством и обещал посадить Георгия Григорьевича, правда, не уточнил куда.
Вечером того же дня приехал милиционер Шаров и Георгий Григорьевич, вместе с дедом Григорием Михайловичем до поздна пили самогон в саду под сливой и смеялись, колыхая своим смехом свечку на столе.
Стаска любил ходить к деду Григорию домой. Его дом был утоплен в лес, который начал отнимать свое и обходить дом кругом. А еще его дом был самый большой в деревне, и у него было две трубы. С белых резных наличников сходила краска, и крыша, перекрытая досками, уже просела по остову. Дедушка всегда говорил, что работает лесником, а его рабочие, такие же лесники, называли его егерем. Бабушки у Стаски никогда не было. Однажды он спросил деда Григория, про мальчиков на фотографии.
- А это вот твой папа Гоша, а это его старший братик Димка.
- Деда, а где Димка?
- Не знаю Стаска. Где-то живет.
- Деда, а где бабушка? 
Григорий Михайлович тяжело выдохнул.
-Стас, а ты о немцах слышал?
- Слышал, деда- напугано сказал Стаска.- Папа говорил, что они были злые и всех убивали, они хотели всех убить, а его с мамой из дома выгнали.
- Ну да… так и было. И вот когда я в армии-то был,- дед Григорий запнулся, - вот я тогда и узнал, что твою бабушку немцы-то и расстреляли.
Григорий Михайлович говорил очень тяжело и трудно дышал.
- Все они фашисты были, Стаска. Все… до последнего. А пойдем я тебе лесоповал покажу! Там такие здоровые лесовозы привезли! Это знаешь… это такая штука огромная, больше комбайна, которая лес возит, бревна там, дрова… пойдем-пойдем…
Вечером Стаска долго рассказывал Георгию Григорьевичу про огромные лесные машины. Отец радовался задору сына и поддерживал беседу простыми односложными вопросами. Но тут Стаска спросил его о том, о чем никто никогда не говорил в их семье.
- Папа, а почему мы не живем в доме с дедушкой, у него там аж два этажа есть?
Георгий Григорьевич осунулся, и улыбка на его лице растворилась без следа.
- Да, понимаешь, Стаска, дедушка старенький уже, вот я и построил новый дом, что б мы ему не мешали.
Но Стас не унимался.
- Пап, а куда делся твой братик?
Георгий Григорьевич напряженно сглотнул.
- Не знаю Стас, уехал давно, где-то сейчас живет. Ну, так получилось, что он потерялся. Так бывает.
- Пап, а правда, что бабушку фашисты расстреляли?
- Правда,- не своим голосом выдохнул Георгий Григорьевич.- Одни фашисты ушли, другие пришли. Увидели, что у мамы- бабушки твоей- фашисты в доме штаб сделали и расстреляли ее в лесу. А меня с Димкой отправили в дом ребенка. Димку, в другой какой-то а меня в Тверской.
Стаса поразили эти слова, он совсем не понял, какие другие фашисты пришли и за что расстреляли бабушку, но по лицу отца он видел, что тот сейчас заплачет, и ему было очень- очень грустно и, даже, стыдно, за это вопрос. Но, не зная почему, он спросил:
- А деда?
- А деда, Стас, посадили, как врага народа, потому что жена его…. – Георгий Григорьевич вытер рукой слезу, что бы сын ее не заметил. Но Стаска заметил. Он не хотел, что бы папа плакал, ему было страшно, когда отец плачет в День победы, а сейчас он боялся еще больше.
- Я потом вернулся, когда в институте выучился и папу тут нашел, Стас. Он все лесником работал, а я агрономом, так мы с ним теперь и работаем вместе. – Георгий Григорьевич воспрял духом, показушно выпрямил спину и слово «вместе» сказал с гордостью и громко.
Стаска впервые пошел спать сам, и впервые подумал, что хлеб растет на земле, а если на ней кого-то убили, то, получается, хлеб растет из крови и костей убитых? Стаска плакал на подушке и думал, что ест мертвечину.