Новые проблемы

В расшифровке  аббревиатура ОНИЛ означает  Отраслевая научно-исследовательская лаборатория «Системы комплексной механизации взрывных работ»    (ОНИЛ СКМВР)

            Итак, с 1 ноября 1976 г я стал заведующим этой первой во Фрунзенском политехническом институте отраслевой лаборатории. Для того, чтобы составить более четкое представление о месте и предназначении лаборатории, следует дать краткую справку об основном объекте ее деятельности.

             Формально лаборатория была создана приказом министра Химической промышленности СССР от 14 апреля 1974 г. и находилась в непосредственном подчинении объединения "Союзфосфор" в г.Алма-Ата. В состав последнего входили горнодобывающие предприятия Каратаусского фосфоритоносного бассейна, одного из крупнейших в мире, и ряд заводов по производству желтого фосфора и минеральных удобрений в Джамбуле и Чимкенте. Общие запасы и прогнозные ресурсы фосфоритов бассейна оценивались в 15 млрд.т.  руды с содержанием пятиокиси фосфора от 20 до 25%. Добычу и обогащение руд осуществляло производственное объединение (ПО) "Каратау", в состав которого в то время входили действующие карьеры “Аксай” и “Жанатас” и подземный рудник “Молодежный”. Суммарная добыча руды составляла 14-15 млн.т. в год при производительности по горной массе (вскрыша + руда) - 45-47 млн. кубометров ежегодно. В стадии строительства были два новых крупных карьера “Кокджон” и “Тьесай”.

          Лаборатория финансировалась за счет средств, выделяемых "Союзфосфором" на научно-исследовательские работы, и поэтому после заключения хоздоговра с ПО "Каратау" на конкретные виды работ его необходимо было согласовывать и утверждать в Алма-Ате. В соответствии с "Положением" об отраслевых лабораториях, создаваемых при высшей школе, мы имели право заключать договора с предприятиями других министерств, но на сумму, не превышающую договоров по родной отрасли. К моменту моего прихода лаборатория имела только двух "сторонних" заказчиков - объединение "Якуталмаз" МЦМ СССР и договор с МГИ по созданию буровзрывного комбайна.

            Структурно лаборатория состояла из трех отделов и одной группы. Два отдела занимались вопросами механизации взрывных работ на карьерах. Отдел "Каратау", который по праву считался базовым, возглавлял Геннадий Ильич Дегтярев - инженер-электрик, выпускник ФПИ. Незадолго до своего ухода Е.Г.Баранов пригласил его в разваливающуюся лабораторию, соблазнив перспективой защиты кандидатской диссертации по транспортно-зарядной машине "Универсал", идея которой, как я уже писал, исходила от Валентина Низовкина. Отделом "Якутия" руководил молодой горный инженер, выпускник Каратаусского филиала Казахского политехнического института Владимир Иванович Нифадьев. Третий "Отдел внедрения", в задачу которого входило оказание действенной помощи при внедрении разработок двух ведущих отделов в практику открытых горных работ, возглавляла инженер-экономист Валентина Андреевна Еремеева.

            Лидером самостоятельной группы, лишь формально числившейся в составе ОНИЛ и занимающейся разработкой комбайна, был кандидат наук, бывший зам. директора по науке ИФиМГП и мой вечный соперник Анатолий Коваленко. Ему покровительствовал ректор МГИ, член-корр. В.В.Ржевский, не только поверивший в идею, но даже выделивший средства за счет НИС своего института и настоятельно рекомендовавший объединению "Северовостокзолото" в Магадане заключить с Коваленко долгосрочный договор на предмет изготовления и использования комбайна на приисках Колымы для вскрыши мерзлых "торфов".

            Как водится, знакомство с новым местом работы я начал с кадров. Согласно штатному расписанию 1976 года по всем отделам лаборатории числилось 65 единиц. Из них на полную ставку и по прямому назначению работало 28 человек, двое шли в качестве "нагрузки" по линии ректората института, большая часть оставшихся единиц была занята полставочниками из числа штатных преподавателей и сотрудников горно-геологического факультета. Последний сомнительный "контингент" вызывал множество нареканий со стороны заведующих отделами, которые сразу же обрушили на меня жалобы по поводу множества "дармоедов", посаженных Барановым на шею подлинных тружеников лаборатории. Натерпевшись от разных прихлебателей еще в стенах академии, где я вынужден был терпеть произвол дирекции, и уверенный в том, что здесь наконец-то получил вожделенную кадровую независимость, я пообещал им расчистить "авгиевы конюшни" сразу же после утверждения нового штатного расписания на 1977 г.

           Первые впечатления о наследстве, которое мне оставили Баранов с Низовкиным, слегка обескураживали. С утра в двух больших комнатах, щедро выделенных ректором для ОНИЛ из скудного аудиторного фонда главного корпуса института, толпилось множество людей, большинство которых не знало, чем себя занять. Люди играли в шахматы, уходили курить в туалеты, куда-то исчезали и столь же неожиданно появлялись. Короче - царила непринужденная обстановка абсолютной беспечности, на фоне которой две-три озабоченных личности казались инопланетянами. Я понял, что мне предстоит большая работа по изучению профессиональных качеств и должностных обязанностей сотрудников, но решил отложить решение этой сложной задачи до окончательного выяснения тематики и финансирования работ на предстоящий год.

             Занимая пост заведующего, я отнюдь не хотел черпать свои 340 рублей из существующего фонда заработной платы лаборатории, считая делом чести привнести в него и свою лепту. Основания для оптимизма были достаточно весомыми. Всесоюзное объединение "Союзредмет" МЦМ СССР в лице моих бывших коллег по Буурдинскому комбинату Н.М.Лунина (нач. главка) и В.А.Шупикова (зам. нач. главка) настойчиво предлагало мне взяться за решение ряда проблем, возникших на Мукуланском карьере Тырныаузского комбината на Кавказе и на карьере "Инкур" Джидинского комбината в Бурятии.

            На первом объекте предполагалось начать работы по созданию автоматизированной системы управления технологическими процессами (АСУ ТП), а на втором - осуществить внедрение технологии буровзрывных работ с сохранением геологической структуры массива при одновременном совершенствовании методов опробования и оконтуривания рудных тел. В научном и методическом планах решение обеих задач не представляло особых сложностей, вопрос заключался лишь в кадрах, способных вполне ответственно взяться за их исполнение.

            Кроме того, я надеялся, что смогу также убедить руководство ПО "Каратау" и "Якуталмаз" включить в план наших работ проведение исследований по оперативной оценке буримости и взрываемости пород и обеспечить их финансирование. При этом я преследовал цель всего лишь сохранения существующего объема финансирования, а вовсе не его увеличения. Дело в том, что до меня дошли слухи о резком сокращении в 1977 г. суммы хоздоговорных работ по этим важнейшим объектам. Более того, начальник ЦАМ ПО "Каратау" Е.И.Моргунов написал мне, что в связи с уходом Низовкина и неожиданным отъездом Баранова доверие руководства объединения к ОНИЛ окончательно подорвано и даже обсуждался вопрос о ее ликвидации.

           Не менее тревожные сведения поступали и из Мирного - наш бывший шеф предложил институту Якутнипроалмаз из средств, выделенных на 1977 г. для ОНИЛ, изъять 30 тыс. руб. и переадресовать их ему в Днепропетровск. Это был форменный грабеж, так как за этой суммой не стояло никакой научной идеи, а была гарантия "зеленой улицы" для аспирантов и соискателей из числа молодых ученых Якутнипроалмаза. Способ настолько же проверенный, насколько противозаконный, о чем свидетельствовал и недавний "погром", учиненный в том же ДГИ, о котором я, впрочем, уже писал.

            Кадры для выполнения этих работ были, но не в ОНИЛ. Их предстояло привлечь и завербовать с использованием тех преимуществ, которые недавно получила высшая школа для развития в ее недрах научных центров, подобных американским университетам и институтам.

           Когда в ИФиМГП я устраивал прощальный "уйкулук" на развалинах своей бывшей лаборатории, ко мне подошли два старших и старейших сотрудника лаборатории Сектова, оба кандидаты наук, неразлучные друзья и застарелые "мобутовцы" - Вячеслав Францевич Суховерский и Александр Афанасьевич Ждановских. Они спросили, не смогу ли я помочь им вырваться из-под власти опостылевшего ГенСека, забрав к себе в лабораторию. В качестве материальной предпосылки для перехода они предложили воспользоваться договором с Кантским цементно-шиферным комбинатом по совершенствованию технологии горных работ на известняковом карьере, расположенном всего в 35 км. от Фрунзе.

          Сумма договора 30 тыс руб. в год сама по себе была вполне достаточной для содержания двух с.н.с. с кандидатскими дипломами, но их неожиданное предложение открывало передо мной более широкие горизонты. Я сказал парням, что если они не возражают взяться одновременно и за проблемы Джидинского комбината, то объединенных сумм двух хоздоговоров будет вполне достаточно для создания в ОНИЛ Технологического отдела с окладом заведующего в 340 рублей.

          Ректор поддержал мое предложение и с 1 декабря Суховерский ушел из лаборатории Сектова, прихватив с собой своего друга и еще одного сотрудника. На этих ребят можно было положиться по всем технологическим вопросам, кроме главного - буровзрывных работ. Может показаться нескромным, но, тем не менее, не побоюсь сказать о том, что в горной науке Киргизии в то время и в этой области было только два специалиста требуемого уровня - Я.М.Додис и И.А.Тангаев.

          Посоветовавшись, мы пришли к единодушному выводу о необходимости привлечения Якова к работе в новом отделе на полставки старшего научного сотрудника. Замордованный учебным процессом в сельхозинституте и воодушевленный перспективой служения горячо любимому горному делу, Яков взялся за дело с большим энтузиазмом. Таким образом, в ОНИЛ был создан новый, обеспеченный классными специалистами, отдел, в работе которого я мог принимать самое непосредственное участие. Кроме того, что создание этого отдела давало мне возможность продолжения работ в хорошо знакомых направлениях, я, чего греха таить, испытывал "чувство глубокого морального удовлетворения", отомстив моему старому и заклятому врагу - Гене Сектову.

              После успешного решения первых организационных вопросов следовало озаботиться выяснением состояния дел на производстве, откуда продолжали поступать весьма тревожные сигналы. В средине ноября в сопровождении Геннадия Дегтярева я выехал в Каратау, чтобы на месте разобраться с тем, что сделано лабораторией за два года, истекшие после моего первого визита туда в 1974 г. Маршрут поездки слагался из двух участков - 275 км от Фрунзе до Джамбула и еще 105 км до г. Каратау. Недурные среднеазиатские дороги и относительно комфортабельные "Икарусы" позволяли довольно быстро преодолевать эти расстояния, скрадывая унылое однообразие южно-казахстанского пейзажа, а приличная по отечественным меркам гостиница "Каратау" обеспечивала привычный бытовой соцминимум для усталых путников.

             С утра мы с Геной Дегтяревым отправились на промплощадку рудника "Молодежный", где находился цех автоматизации и механизации (ЦАМ) объединения, в одном из ангаров которого стояло то, что давно должно было стать "Универсалом". На первый взгляд он был в том же состоянии, что и пару лет назад, но, тем не менее, вокруг него, кроме нашего сотрудника Саши Карпова, суетились еще 2-3 рабочих. Подробная консультация Дегтярева по конструкции машины, текущем состоянии дел и проблемах, возникших в процессе ее изготовления, убедили меня в том, что в этой идее есть рациональное зерно и за ее завершение следует побороться.

              Подошедший к нам начальник ЦАМ Евгений Иванович Моргунов, с которым у меня после совместной поездки в Мирный в 1974 г. сложились доверительные отношения, подтвердил мою точку зрения, сказав, что при обсуждении плана работ на новый год он поддержит пункт, касающийся необходимости завершения работ по "Универсалу". Однако при этом потребовал с моей стороны более жесткого контроля за ходом работ и дисциплиной представителей ОНИЛ в цехе.

             После положительного решения первого вопроса мы направились в Центральную научно-исследовательскую лабораторию объединения (ЦНИЛ) для переговоров по более сомнительным позициям договора. Среди них самым сложным был вопрос о продолжении работ над новыми взрывчатыми составами "Ф", о которых я уже упоминал в предшествующем разделе своих воспоминаний.

             Изучение характеристик этих ВВ по отчетам за 1975 г. показало, что их энергетические и детонационные параметры нисколько не лучше, а порой даже хуже, чем у "Игданита", представлявшего собой механическую смесь аммиачной селитры и дизельного топлива. Я не считал возможным продолжать обман производственников и в разговоре с начальником ЦНИЛ Ф.Ф.Сандтом предложил исключить этот пункт из плана 1977 года. Видимо такая инициатива со стороны исполнителя показалась ему необычной и он спросил, чем в таком случае я думаю компенсировать снижение финансирования?

            Я рассказал ему о своих исследованиях по оперативной оценке буримости и взрываемости пород и предложил провести аналогичные работы на карьерах объединения. Вопреки ожиданиям, он охотно поддержал идею и предложил включить ее в план. В заключение беседы нам было рекомендовано в 1977 и последующих годах вплотную заняться вопросами механизации операций на базисных складах ВВ и взрывных работ на карьерах Аксай и Жанатас. В заключение разговора Фридрих Фридрихович или по-нашему Федор Федорович сказал нам:
           - Пора, товарищи ученые, основательно заняться тем, ради чего была создана лаборатория и оправдать соответствующими делами ее название. Ваши предшественники, Игорь Александрович, слишком увлеклись дорогостоящими изобретениями и втянули объединение в большие расходы, которым не видно ни конца, ни края.

          Трудно было не согласиться с такой оценкой работы лаборатории, но я также понял, что уважаемый Ф.Ф. вряд ли бы осмелился сказать то же самое, будь на моем месте проф. Баранов, находившийся в дружеских отношениях с главным инженером объединения А.В.Недогоном.

          Как бы то ни было, нам удалось отстоять если не сам план работ, то, во всяком случае, его финансирование в прежнем объеме. Правда, согласно порядку, существовавшему на объединении "Каратау", окончательное утверждение планов НИР происходило в начале года на заседаниях НТС, в которых участвовало его руководство и представители научно-исследовательских институтов и лабораторий со всех концов страны. Однако первый визит можно было признать успешным и мы возвращались домой вполне удовлетворенные результатами поездки. Мы знали, что каждый наш сотрудник с трепетом ждет известий о судьбе договора, так как от этого зависит его ближайшее будущее, по крайней мере, - на год. В отличие от бюджетных организаций с их достаточно стабильным финансированием, например, академии, где я проработал 17 лет, судьба хоздоговорных работ напрямую зависела от множества внешних факторов, среди которых не последнее место занимал пресловутый "человеческий". Шесть лет я находился под этим гнетом, каждый год переживая не только за порученное дело и судьбы своих подчиненных, но и за благополучие свое и своей семьи. У всех, работавших в ОНИЛ, как у "американских безработных" никогда не было уверенности в завтрашнем дне. 

               
             Чтобы окончательно утвердиться в судьбе лаборатории на будущий год, предстояло еще разобраться с делами на другом нашем объекте - в объединении "Якуталмаз". Туда я вылетел в конце ноября с заведующим отделом Володей Нифадьевым. Признаюсь, я не очень желал продолжения работ на этом предприятии по причине его крайней отдаленности и суровых условий. Еще свежи были в памяти впечатления от длительной и трудной поездки туда в 1974 г. Да и сведения о результатах нашей деятельности там были не слишком воодушевляющими. Мы выступали в роли субподрядчиков Горной лаборатории института Якутнипроалмаз и поэтому нам отводилась весьма неблаговидная роль работать под началом и по ее указке. Но, как говорится, "взялся за гуж...".

             Кроме Мирного, я запланировал одновременно и первый визит в Закаменск в управление Джидинского комбината, где предстояло разворачивать работы вновь созданному Технологическому отделу.

             Город алмазодобытчиков Мирный, куда самолет из Новосибирска прилетает ночью, встретил нас сорокаградусным морозом. Результаты переговоров тоже не очень согревали - исполняющий обязанности зав. лабораторией Анатолий Шебаршов сказал, что объем финансирования на следующий год будет сокращен на 30 тыс. рублей, которые по требованию Баранова будут сняты с нас в пользу Днепропетровского горного института. Формальная мотивировка - с его переходом туда ОНИЛ становится менее дееспособной и нет необходимости в сохранении прежнего финансирования. Эту версию подтвердил и генеральный директор объединения Валерий Владимирович Рудаков, когда мы с Нифадьевым пытались доказать обратное. Позже сотрудники лаборатории на наш вопрос, чем же конкретно будет заниматься Баранов, поведали об истинной причине урезания - проф. Баранов обещал Шебаршову помочь его сыну поступить в ДГИ. Вот так за счет средств, выделяемых на науку, совершались "благотворительные" сделки.

            И все же, несмотря на неприятное известие о сокращении финансирования, за нами оставили два очень серьезных раздела темы. Нам предстояло продолжать работы по комплексной механизации складских операций на базисном складе ВВ и зарядных работ на карьере трубки "Мир", а также активизировать исследования по сейсмическому воздействию взрывных работ в карьере на промышленные и гражданские сооружения города Мирный. Последнему пункту придавалось особое значение в связи с тем, что девятиэтажные дома, воздвигнутые по свайной технологии на "вечной мерзлоте", находились буквально в нескольких сотнях метров от бровки карьера. Колебания поверхности в результате массовых взрывов были настолько значительными, что в стенах домов возникали трещины шириной до 5-10 см. Для предотвращения этих неприятных явлений требовалось провести исследования и дать рекомендации по параметрам взрывных работ и схемам короткозамедленного взрывания.

             И, наконец, самой большой удачей оказалось предложение начать исследования по приборной оценке буримости и взрываемости пород на строящемся карьере ГОКа "Удачный". И хотя этот объект находился на Полярном круге в 450 км севернее Мирного, я, посоветовавшись с Нифадьевым, все же согласился на его включение в план, памятуя по опыту, что нет ничего лучше и интереснее, чем начинать на новом месте с нуля. Кроме того, как нам сказали в лаборатории, это могло означать и возможность сохранения прежнего объема финансирования. Окончательное решение о сумме договора должно было состояться через несколько дней, но я уже не мог ждать.

              Оставив Нифадьева в институте, где ему предстояло писать отчет о результатах исследований за 1976 г., я через Иркутск и Улан-Удэ вылетел в Закаменск. Перед промежуточной посадкой в Усть-Куте наш АН-24 пролетал на трассой строящейся БАМ. Внизу сияло море огней, а сидевший рядом со мной демобилизованный сержант железнодорожных войск спокойным тоном развенчивал легенду о героической комсомольской "стройке века". По его словам основная тяжесть работ легла на плечи военных и "трудовой армии" из заключенных. Это был самый надежный и неприхотливый и, главное, практически бесплатный
контингент. Аббревиатуру ЗК он расшифровал как "забайкальские комсомольцы".

              Иркутск 76-го запомнился мне пустыми полками магазинов и постными меню столовых. Чтобы подкрепиться поосновательней, я зашел в ресторан, но и там за все отдувался "хек серебристый". Кусочек этой рыбы вместо говядины плавал даже в "борще".

             И вот, наконец,  я в конечной точке своей командировки. Закаменск - небольшой городок, живописно расположенный на склонах лесистых сопок вдоль берегов светлой и прозрачной реки Джида. Всего в нескольких километрах от него проходит граница с Монголией, которая в то время существовала только на картах. Местные жители рассказывали, что во время своих вылазок на охоту, рыбалку или за кедровыми орешками они иногда попадают и в сопредельную страну, впрочем, без особых последствий. Должен сказать, что местные трудящиеся произвели на меня очень благоприятное впечатление своей приветливостью и открытостью. Главный инженер комбината бурят Балдаев, начальник ПТО Подскребышев, руководители карьера Инкур приняли меня как представителя Большой земли и большой науки, доброжелательно отнеслись к нашим предложениям и графику работ и без проволочек подписали гарантийное письмо на 77-78 годы с ежегодным финансированием по 20 тыс. рублей. Сумма не Бог весть какая, но зато уже твердо обозначенная. В заключение они помогли мне с бронею на самолет и мы расстались, вполне довольные друг другом.

              Настроение, с каким я возвращался из этой мучительной поездки домой, было прямо противоположным тому, с которым уезжал. И дело было не только в радушном приеме, оказанном мне в Закаменске. Подводя под монотонный вой турбин самолета итоги первого месяца своей новой работы, я признавал их вполне удовлетворительными. Новый Технологический отдел твердо обеспечен финансированием; похоже, что в ЦНИЛ и ЦАМ "Каратау" мне тоже удалось переломить отношение к лаборатории и несколько стабилизировать обстановку; в Якутнипроалмазе дела были похуже, но там за нашей лабораторией оставались такие разделы, за которые больше никто не мог взяться.

             По самым скромным подсчетам 150 тыс. рублей в предстоящем году у меня уже в кармане, а ведь это почти треть годового бюджета моего родного ИФиМГП, где трудятся свыше 180 человек! К тому же у меня молодой и энергичный коллектив, способный при правильном руководстве многое сделать. Пожалуй, впервые за последние годы я смотрел в будущее с забытым оптимизмом, к месту вспомнив замечание Макса Борна из его книги "Моя жизнь и взгляды" - "Ничто так не действует благотворно и освежающе на человека, как резкая перемена обстановки". Действительно, людям вообще, а ученым - в особенности, полезно периодически менять не только работу и образ жизни, но и место жительства.

             За время моего отсутствия из Каратау вновь пришли тревожные слухи о возможности закрытия лаборатории. На этот раз они исходили от высшего руководства объединения. Пришлось в конце декабря снова ехать туда, чтобы постараться делом убедить производственников в нашей для них полезности. Предстояло запустить давно бездействующий пункт по приготовлению "Игданита" на руднике Аксай и простаивающие там же зарядные машины МЗ-1. В эту поездку мне пришлось принять непосредственное участие в процессах механизированного приготовления ВВ и заряжания скважин, о которых до этого я знал только понаслышке.

              Неприятности начались сразу после того, как мы выехали из Джамбула в сторону Каратау. В казахстанской степи бушевал такой свирепый ураган, что мощный "Икарус" порывами сумасшедшего ветра кидало от обочины к обочине словно подвыпившего бродягу. Метель была столь плотной, что водитель вынужден был останавливать машину в сплошной круговерти слепящего снега - дороги не было видно. Адский холод в салоне свидетельствовал о том, что мороз снаружи крепчает с каждой минутой. Все притихли и у каждого билась только одна тревожная мысль - сломайся автобус и через час салон превратится в братскую могилу. Кругом безлюдная степь, ни одной попутной или встречной машины, тьма и мороз с ветром. Когда мы, наконец, с трудом вскарабкались на перевал и увидели внизу огни городка, все с облегчением вздохнули - пронесло. Автобус резво побежал вниз, грохот ветра поутих и вскоре мы вышли напротив гостиницы. Ночью температура упала до -36 градусов. Вот вам и Южная республика!

             С утра мы с Дегтяревым и двумя нашими сотрудниками поехали за 30 км. на карьер Аксай, чтобы подготовить оборудование к зарядке выделенного нам опытного блока. Не буду описывать, как сложно было запустить промерзший дизель машины, очистить бункер от спекшихся остатков старой селитры, растарить и пропустить через дробилку 70 мешков слежавшейся селитры и т.д.

            Промучившись два дня, мы все же зарядили 20 скважин. При этом подтвердилось мое, прежде чисто интуитивное, предположение о том, что крахмал, введенный в состав Игданита, и не думает завариваться. Количество горячей воды и ее температура оказались явно недостаточными для того, чтобы сыпучая взрывчатка превратилась в киселеподобную массу. Красивая идея Низовкина-Баранова лопнула как шарик. Жаль только, что опровергать ее досталось мне и такой трудной ценой.

             Нам повезло хотя бы в том, что взрыв прошел вполне удачно и производственники остались довольны. Результат подтвердил, что я принял правильное решение, отказавшись от дальнейших работ над составами "Ф". Игданит был проще в изготовлении и дешевле, так как не содержал дефицитного пищевого крахмала и обладал достаточными взрывчатыми характеристиками. Единственным неприятным моментом было то, что в этом случае теряла смысл и работа над "Универсалом", который был задуман именно под эти составы. Но мы с Дегтяревым решили не заострять на этом внимание наших заказчиков, надеясь на то, что если машина получится удачной, то мы всегда найдем ей достойное применение. А победителей, как известно, не судят.

              Однако неудача с заваркой крахмала заставила меня насторожиться и, обсуждая по дороге домой перспективы дальнейшей работы над "Универсалом", я порекомендовал Геннадию произвести теплофизические расчеты, с целью выяснить, хватит ли теплоты выхлопных газов дизельного двигателя БелАЗ-540 на то, чтобы паро-газовая смесь разогрела селитру хотя бы до 32 градусов. Дело в том, что при этой температуре гранулы селитры начинают растрескиваться, в результате чего увеличивается их способность впитывать соляровое масло. При этом качество Игданита должно существенно улучшиться, что могло послужить оправданием затрат на "Универсал". Увы! Гена не стал этого делать. Он, видимо, как и я чувствовал, что расчет даст отрицательный результат и дальнейшая работа над машиной и диссертацией потеряет смысл. Забегая вперед, скажу, что мои опасения позже полностью подтвердятся. Даже летом температура смеси, выбрасываемой из шлангов "Универсала", была ниже окружающего воздуха.

            Три первых командировки со всей очевидностью показали, какое сложное и коварное наследие оставили мне мои ученые предшественники и в какой ворох проблем я вляпался. Трудным оказался уходящий високосный год, да и грядущий не обещал ничего хорошего. На средину января был назначен НТС и я уже загодя не ждал от него ничего хорошего. Недавний оптимизм вновь сменился депрессией.

            Завершался високосный 1976 год, густо насыщенный большими и малыми событиями. Некоторые из них достойны упоминания хотя бы потому, что послужили тем фоном, на котором разворачивались мои собственные житейские проблемы и неурядицы. Чтобы дать о них самое общее представление, перечислю лишь некоторые из них.

            Мировая социалистическая система все чаще давала сбои и трещала по всем швам. В газетах было опубликовано интервью президента СФРЮ и председателя Союза Коммунистов Югославии Иосипа Броз Тито, который призывал "энергичнее бороться против мелкобуржуазной психологии потребительского общества". За этой, казалось бы, незначительной фразой скрывалось большое содержание, свидетельствующее о том, что даже более раскрепощенный югославский социализм испытывал значительные трудности в удовлетворении "растущих потребностей человека". Что уж было говорить о нашем народе, который продолжал привычно стоять в очередях за хлебом насущным и сочинять анекдоты про своих вождей. Вот один из них, родившийся явно среди интеллигенции:
          Спрашивают Леонида Ильича - Л.И., скажите, пожалуйста, какое у Вас хобби? - Собираю анекдоты и только про себя. - И много насобирали? - Два лагеря!
         
          В феврале с большой помпой открылся XXV съезд КПСС. Несмотря на свой скептицизм, я всегда внимательно следил за публикациями материалов с этих сборищ, надеясь обнаружить среди навозных куч славословия и дезинформации крохотные жемчужины истины. На этот раз удалось уловить ощутимые признаки несогласия коммунистов Франции с догматами, которых продолжали придерживаться старики из Политбюро ЦК КПСС. Жорж Марше заявил, что они считают тезис о диктатуре пролетариата устаревшим в современных условиях и потому не пригодным для построения коммунистического общества. Мне было лестно, что наши с ним мысли полностью совпали. Более того, я считал, что в моей стране господствует диктатура партии, закамуфлированная под выражение воли рабочего класса и трудового крестьянства.

           Кроме того, французские коммунисты придерживались иного подхода и к толкованию понятия о свободе личности. За этим стоял прямой упрек в консерватизме теории и практики построения нового общества, совершенно игнорирующих реалии и тенденции развития современного мира. К сожалению, наши "старперы" уже не были способны реагировать адекватно и проигнорировали деликатный совет. Состав ЦК остался прежним, хотя многие в стране рассчитывали на то, что после этого съезда стремительно дряхлеющий Брежнев уйдет в отставку.

            Вскоре после этого Великий Советский Союз получил болезненный щелчок от Египта - Народное собрание с подачи президента Анвара Садата разорвало договор о дружбе и сотрудничестве между СССР и АРЕ (Арабская республика “Египет”), действовавший с 1971 г. А как было хорошо во времена незабвенного Гамаля Абделя Насера, который за непонятные заслуги перед нашим отечеством даже сподобился звания Героя Советского Союза! По этому поводу в массах ходила чья-то меткая эпиграмма:
Лежит на Ниле кверху пузом
Полуфашист - полуэсер,
Герой Советского Союза
Гамаль Абдель на всех насер.

             После этого нам ничего не оставалось делать, как взвалить всю ответственность за последствия этого шага на руководство Египта.
             Еще одним выдающимся событием уходящего года стала кончина 9 сентября на 83-м году жизни председателя ЦК КП Китая Мао Цзэдуна. Ушел к праотцам еще один диктатор, своим опытом очарования самого многочисленного народа успешно и в очередной раз опровергнувший тезис "личность ничто, массы - все". Теперь нам оставалось ждать дальнейшего развития событий в этой страшной и такой близкой стране. И события не заставили себя долго ждать. Уже 13 октября появились сведения о том, что в Пекине арестованы четыре члена Политбюро ЦК КПК и среди них - вдова Мао Цзэдуна Цзян Цин. Все они, получившие вскоре коллективную кличку "Банда четырех", обвинялись в намерении совершить государственный переворот.

               А у нас в стране в эти же дни происходило не менее значительное, но гораздо более помпезное событие - торжества по поводу 70-летия члена Политбюро А.П.Кириленко и вручения ему ордена Ленина и второй золотой медали Героя Соц. Труда. Все, что происходило на экранах телевизоров и наблюдалось не только в нашей стране, походило на идиотский фарс. Благодарственное слово, с которым юбиляр обратился к Брежневу и Подгорному, было настолько приторно-тошнотворным, что я не могу не привести несколько цитат в качестве неподражаемых перлов партийного стиля:
           "Весь твой жизненный путь, твоя мудрость и талант дали тебе возможность собрать и впитать в себя такие драгоценные качества партийного и государственного деятеля, которые присущи только великому человеку нашего времени, вождю нашей партии и всех народов нашей Отчизны".

           Ведь это звучит почти как здравица в честь "вождя всех времен и народов!". Но больше всего в этой пламенной речи, написанной явно каким-то штатным литератором, мне понравилось трогательное выражение: - "Хорошо, что в нашей стране этот возраст считается только средним". - Эта глубокая мысль не была случайной. Произнося ее, Андрей Павлович явно имел в виду, что всего через пару месяцев дорогому Леониду Ильичу тоже придется преодолевать этот возрастной барьер.

           В конце ноября произошло еще одно довольно знаменательное событие - ушел из  жизни  Трофим  Денисович  Лысенко. Это был непревзойденный мистификатор  сельскохозяйственной    науки, сделавший головокружительную карьеру от  рядового  агронома  до академика   и  президента  ВАСХНИЛ  только  благодаря  вопиющей некомпетентности руководителей партии  и  правительства,  слепо веривших  его  авантюрным  открытиям  и обещаниям,  и окружению беспринципных  проходимцев,   физически   уничтожавших   лучших представителей  подлинной  науки.  Я  склонен считать,  что его скуластая крестьянская  физиономия  могла  бы  стать  столь  же характерным  символом антинауки советского периода,  каким стал  его современник Альберт Эйнштейн для мировой физики.

           В республике тоже происходили события местного значения. В конце января этого злосчастного года город был взбудоражен катастрофой с самолетом ИЛ-18. Во время тренировочного полета после ремонта он упал и сгорел вблизи городского аэропорта. Погиб весь экипаж и сопровождавший его пилот-наставник.

            Почти одновременно в воздухе произошла еще одна трагедия, ставшая едва ли не одной из первых в ряду последовавших позднее многочисленных попыток захвата самолетов и террористических актов. Официальных сообщений, как водится, не было, но по слухам произошло следующее. Вскоре после вылета самолета ИЛ-62 по маршруту Фрунзе-Москва один из пассажиров через стюардессу передал экипажу записку с требованием повернуть самолет в Израиль. В ней содержалась угроза в случае отказа взорвать его. Террорист уверял, что он смертельно болен и терять ему нечего. Когда стюардесса отказалась передавать записку, он в сопровождении своих единомышленников, в числе которых было, по рассказам, 5 евреев и 2 немца, бросился к кабине. Пассажиры проявили высокую степень активности и скрутили бандитов. Экипаж подал сигнал опасности и самолет был встречен истребителями. В одном из промежуточных аэропортов самолет был посажен и банда арестована.

            А в сентябре случилось сенсационное ограбление кассы одного из крупнейших городских предприятий - завода им. Ленина, работавшего на оборону. Два парня во время выдачи зарплаты ворвались к кассиру и взяли один из трех мешков с деньгами, в котором находилось 103 тыс. рублей мелкими купюрами, не требовавшими размена. Все произошло на глазах очереди, в которой было не менее 20 человек. Никто даже не попытался задержать их. Грабители спокойно вышли, преодолели забор, в котором заранее было подготовлено отверстие, сели на мотоцикл и исчезли. Из Москвы от министра МВД Щелокова было обещано повышение сразу на два звания тому, кто поймает наглецов. Вся милиция города и республики была поставлена на ноги, но их и след простыл.

               Подробности этого дела нам поведал бывший сотрудник нашей лаборатории, а ныне начальник криминалистической лаборатории МВД Киргизии майор Александр Вишневский.            В заключение он выразил сомнение в способностях нашей милиции найти преступников, рассказав о своем участии в проверке бдительности работников ГАИ. Он взял у нашего друга Леши Шабанова его "жигуленка" и в течение двух часов колесил на нем по городу. Всем постам ГАИ по рации было объявлено об угоне этой машины и необходимости ее задержания. Операция с треском провалилась. Он наездил по городу свыше 100 км, неоднократно проезжал мимо постов, но ему так и не удалось привлечь к себе внимания милиционеров. Прекрасный образец дееспособности наших правоохранительных органов!