Значимые для души

Я была самой старшей из детей нашего родства, которое постепенно семьями или молодежью переселялось из глухой «вятской губернии» в «город невест». Невест в городе было достаточно, но «вятских» девчат любили за милую внешность, вероятно, унаследованную от смешения русских и марийских кровей, особую деловитость и способность ассимилироваться в новых условиях. Они настолько срастались с местностью, куда переселялись, поскольку для них важным являлось не место жительства, а наличие родственников, которые будут необходимым якорем. Так формировался «клан родства» по материнской линии, поскольку три сестры перебрались в Иваново друг за другом по настоянию дяди, отцова брата, который занимал в городе хорошую начальственную должность.

Первой приехала моя мать, Лидия, ей было четырнадцать лет. Она только что закончила семилетку в деревне. Поселившись в доме дяди, где было четверо детей и только одна из них школьница, Лидия фактически оказалась пятым ребенком, нахлебником. Год она жила без трудоустройства, помогая тете по хозяйству и уходу за детьми, потом поступила на фабрику, обучаясь профессии обувщика и продолжив свое неоконченное образование в школе рабочей молодежи до 11 класса.

Общежитие ей предложили сразу, но оно находилось на другом конце города, а от дядиного дома до фабрики – десять минут ходу. Лидия все взвесила, поскольку ходить на работу к шести в утреннюю смену и возвращаться домой в вечернюю смену после одиннадцати было удобно только имеющим велосипед, а у нее не было ни велосипеда, ни навыка езды, она еще на несколько лет, до самого замужества, оставалась жить у дяди.

Жена дяди не работала, он обеспечивал семью. Так они жили всегда вместе, если исключить летний двухнедельный отпуск, когда Лидия уезжала к родителям, чтобы на время летних работ в колхозе помогать дома по хозяйству. Хозяйство в деревне состояло из двух коров, двух-трех свиней, да десятка кур, другие соседи, кроме этой скотины держали еще с десяток овец, но бараниной родители Лидии «разживались» у старшего сына, который обосновался с семьей в этой же деревне. Был у родителей огород в полгектара, выделенный колхозом на многодетную семью. Выращивали капусту, картофель, огурцы, пшеницу и кукурузу «для курей», Муку брали на мельнице и пекли хлебы на всю неделю, потому что в рабочие дни печь было некогда.

Родители мамы не могли представить, как можно жить в городе и покупать там продукты и мясо. Их зарплата была так мала, что по выходе на пенсию моя бабушка, заслуженная колхозница, стала получать заслуженные двадцать пять рублей пенсиона, считая себя счастливой, что может еще работать за шестьдесят рублей на поле.

Они все время крутились в делах. Дедушка вернулся инвалидом с войны, его контузило в голову, и он не мог делать тяжелую физическую работу. Но ему дали должность колхозного конюха. Он ухаживал за двумя лошадками, Серухой и Карюхой, названных соответственно окрасу, ездил на них в лес драть лыко, чтобы сдавать государству на изготовление мочалок. Эти же лошадки вспахивали участки под картошку и пшеницу. Так он подрабатывал на жизнь.

Живя «в людях», Лидия не заметила, как утратила «отрезок своей молодости», самые лучшие годы ушли на воспитание чужих детей. Ей хотелось строить свою семью, и она имела план, как это сделать, только с женихами не везло. Маленькая и худенькая, она казалась шестнадцатилетней в свои годы после двадцати. Она уже теряла всякую надежду на городское замужество, а возвратиться в деревню не хотела ни под каким предлогом. Тогда она стала «делать карьеру» на производстве. Она была смышленой, быстро осваивала процессы работы, и вскоре, уже в двадцать лет, стала бессменным бригадиром и резервной рабочей в своем цехе.

Замужество ее совершилось неожиданно для нее и родни. В город, на свою родину, приехал парень-сирота, с которым познакомила Лидию его сестра. Через четыре месяца после знакомства они расписались и поселились на частной квартире у еврейской преподавательской четы. Жили они, сохраняя прописку в другом месте, она – у дяди, он – у сестры, чтобы хозяевам не вменили дополнительный доход, что было в то время предосудительно для учителей.

Жили два с половиной года, уже со мной, как «вымпелом», передаваемым из рук родителей хозяевам, потому что жалели отдавать меня с двух месяцев в ясли. Я имела склонность к простудным заболеваниям в младенчестве, и меня берегли. Так я, не зная близко своих деревенских родственников, долгое время считала бабушкой и дедушкой Тамару Николаевну и Александра Ефремовича, у которых не было детей, но до самой смерти «Ефремыча» они посещали нас, и перезнакомились с «маминым родством».

Когда мне исполнилось четыре месяца, умерла папина мачеха, и мы переселились в ее комнату в коммуналке по настоятельной просьбе соседей, которые познакомились с отцом и полюбили его. Там я и росла, и в пошла учиться в «элитную во все времена» школу, которую не могу вспоминать без дрожи. Но один светлый эпизод первых дней учебы запомнился мне на всю жизнь.

Имя этого эпизода «Фенечка». Она работала техничкой, убирала вестибюль и всегда встречала и провожала учеников. Мы боялись оставаться без мамы и плакали, Фенечка, ей было лет пятьдесят, подбегала к плачущему ребенку, обнимала и утешала его. Это было такое сокровище, каких я больше не встречала в своей жизни. Каждый день я шла с желанием встретить ее на пороге школы и в переменку сбегать к ней поболтать.

Она была маленькая, ходила как уточка вперевалку и всегда носила платок на голове. Мне очень хотелось увидеть ее волосы, и я просила ее снять платок, но Фенечка стеснялась. Однажды я подкралась и стащила сзади платок с ее головы. Я потом жалела об этом. Рядом стояли ученики, которые стали смеяться над Фенечкой. У нее были реденькие рыженькие волосы, сплетенные в тоненькие косички, уложенные вокруг головы. Фенечка заплакала. Я стала ее обнимать и просить прощения за свою выходку. Я тоже заплакала и сказала, что больше не буду так делать.

Вскоре Фенечку уволили. Она не вписывалась в интерьер элитной школы и на ее место взяли тетю Валю, красивую молодую женщину, которая устроилась на работу, чтобы иметь ведомственное жилье. Она так и работала в школе уборщицей, пока они с мужем не накопили денег на кооператив. Тетя Валя, если бы не ее обстоятельства, могла бы, наверное, стать кинозвездой, с такой яркой и привлекательной внешностью. Но она была не такая, как Фенечка, она просто хорошо мыла полы, а с нами, детьми, держалась очень сухо. Через много лет, я встретила ее в городе. Она была так же хороша, довольная жизнью. Оказалось, что у нее двое детей и муж-военнослужащий. Но она не узнала меня и удивилась, что я ее помню.

Люди, однажды подарившие мне добро, остались «яркими звездами» в моей жизни. Они не перестают светить и теперь, когда я общаюсь с детьми. Они, ничего не значащие в мире, оказались значимыми для формирования моей души. Низкий поклон им за это.