Глава I. Лабиринт

   Римская провинция Ахайя. 
   Западное предместье Коринфа.               

   Лето 808 года от основания Рима
   (55 год нашей эры).
               
   

       Несмотря на  утренний час, жара стояла поистине удушающая, и камни Лехейской дороги словно источали невидимый огонь. Стоявшие по обочинам деревья выглядели неживыми, застывшими в раскаленном воздухе, и даже листва их казалась не зеленой, а какой-то темно-серой… По каменистой дороге со стуком и скрипом катились направлявшиеся в город повозки, временами проносились одиночные всадники, распугивавшие группы пока еще немногочисленных пешеходов, которые неуклюже шарахались от храпящих лошадей. Пройдет еще пара часов, и пыльная дорога  с редкими прохожими и проезжими преобразится в два бесконечных потока людей, транспортных средств и тягловых животных, движущихся навстречу друг другу; и вот тогда здесь начнется настоящее пекло и воцарится настоящая толчея.    
     Ликастид знал об этом, а потому, прибыв в Лехей с утренним кораблем из Патр, торопился поскорее добраться до города. Причина такой поспешности была вполне ясна: молодой мужчина вел с собой за руку маленькую девочку лет шести-семи.
     - Папа, у нас еще осталась вода? – слабым голоском спросила девочка. 
     Ликастид остановился, тяжело вздохнул и тоскливо посмотрел на дочку.   
     Так хотелось сберечь несколько глотков драгоценной влаги, еще остававшихся на самом донышке! Но у какого отца не дрогнет сердце при виде страданий своего ребенка?   
      Мужчина отвел девочку на обочину, раскрыл холщевую суму и вытащил тыквенную бутыль, показавшуюся ему удручающе легкой. Крепкими зубами Ликастид вытащил из бутылочного горла  затычку и слегка взболтнул сосуд. На дне бутыли чуть слышно булькнуло… Мужчина грустно улыбнулся и протянул бутыль девочке. Ребенок жадно припал алчущими губами к горлышку. Сделав глоток-другой, девочка остановилась и пристально взглянула в глаза отцу.
    - Что случилась, Харита? – спросил печально Ликастид. – Там больше нет воды?
    - Немного есть, - отвечала девочка, - но ведь и ты хочешь пить, правда, папа?
    - Пей, моя милая, - мягко улыбнулся Ликастид. – Мы ведь с тобой на самых подступах к Коринфу – самому большому городу Ахайи, а не в ливийской пустыне. У меня еще есть несколько оболов, так что в городе раздобудем немного воды…
    - Если только Господь будет к нам милостив? – улыбнулась Харита. – Так ты говорил мне, да?..
    - Да, так, милая... - улыбнулся в ответ Ликастид. - Ты поняла правильно.
    - А Он будет к нам милостив?..
    - Я очень на это надеюсь, Харита,- серьезно ответил мужчина. – Очень!..
     Девочка опорожнила до конца бутыль, и Ликастид бережно уложил пустой сосуд на дно сумы – будто опускал покойника в могилу. Затем взял дочку снова за руку, и они пошли дальше.
     По мере продвижения к городу народу становилось все больше. Деревья постепенно отступали от дороги вверх по склонам холмов, уступая место квадратным белым домикам городских предместий. Ликастид заметил, что в сторону города люди шли куда более густым потоком, нежели тот, что стремился из города в гавань. А еще он заметил, что многие люди покидают свои дома, запирают двери и присоединяются к тем, кто направлялся по дороге в город, тем самым еще более уплотняя людское движение.
     - Кажется, нам не слишком повезло, - сказал Ликастид, обращаясь к девочке. – Сегодня здесь с самого утра настоящее столпотворение…
     - А ты разве не знаешь, - вдруг обратился к нему пожилой человек, идущий рядом с навьюченным мулом и оказавшийся в соседстве с Ликастидом, - что сегодня в Коринфе праздник в честь Зевса Олимпийского?  Потому-то и народу идет так много! Сегодня в храме и на Капитолии будет большое жертвоприношение…
     - А-а, вот оно что! – протянул Ликастид и тут же добавил с досадой: - Проклятье…
     Последнее слово он произнес очень-очень тихо, однако дотошный старик, затеявший с ним разговор, на слух, похоже, не жаловался.
     - Ты что это сказал, богохульник?! – грозно вопросил он, прожигая собеседника пристальным взглядом.
     - Я ничего не сказал, - поспешно отозвался Ликастид и, привлекая к себе девочку, постарался вместе с нею затеряться в толпе. Это оказалось совсем несложно, потому что люди теснились со всех сторон. Тут были в основном приезжие, жители соседних городов и предместий, селяне, торговцы и ремесленники. Однако попадалось и немало людей состоятельных, явно направлявшихся на праздник: они вели с собой жертвенных животных, несли дары для храма, их сопровождали родственники, слуги, рабы… Со всех сторон Ликастида с дочкой теснили, пихали и толкали. Желающих пробиться к храму было слишком много, дорога не могла вместить всех. В воздухе висел невообразимый шум, повсюду мельтешили разноцветные накидки, пестрые туники, конические пилосы* и широкополые шляпы; мелькали лица – суровые и веселые, бородатые и гладкие, молодые и старые – кругом царил настоящий хаос. Клубы пыли ползли по дороге, поднимаясь выше и выше; над толпой стоял смрад – жуткая смесь запахов животного и людского пота с удушающей вонью глиняной пыли.
      Ликастида вытолкали в сторону стоящей у дороги базилики, за которой в бледно-голубом мареве виднелась черепичная крыша какого-то большого здания. Судя по гигантской статуе, изображающей юношу атлетического сложения с золотым венком на кудрях и с луком в руке, храм был посвящен Аполлону. Святилище Зевса, куда неудержимо стремилась толпа паломников, находилось немного дальше и на противоположной стороне дороги.
     Здесь образовался настоящий затор, который становился все плотнее, пока не заблокировал проход в город. Ликастид подумал было о том, чтобы свернуть в какую-нибудь из неприметных улочек, а потом дворами добраться до агоры. Но тут оказалось, что вдоль дороги с обеих сторон выставлены шеренги легионеров в сияющих на солнце шлемах и панцирях. Их длинные копья и красные с позолотой по краям щиты-скутумы резко выделяли своих носителей на фоне пестрой и запыленной толпы. Похоже было, что общее движение организованно направлялось сначала к храму Зевса, после чего людской поток уже беспрепятственно вытекал на городскую агору.
    «Вот так – к Зевсу на поклонение под конвоем,» - с досадой подумал Ликастид. Он крепче сжал в руке нежную ладошку дочери и в смятении огляделся по сторонам. Справа от него стояло воинское оцепление, слева толпился народ, и люди все прибывали; назад путь тоже был отрезан, а впереди он видел только сплошное скопление людских спин. Ликастид ощутил себя зверем, прямиком угодившим в охотничью ловушку.
    Ему не было никакого дела до этого нечестивого празднества, устроенного в честь Зевса, этого главного ложного бога всех тех эллинов, к которым еще не пришла благая весть… И теперь он испытывал жгучую досаду от того, что вынужден терпеть этот ужас вместе с нечестивцами, рискуя быть растоптанным их безумной и стихийной толпой. Над головами людей, скопившихся перед портиком, Ликастид увидел край крыши еще одной базилики. Ему показалось, что там можно избежать столпотворения, и он, стараясь держаться края людского потока, решительно двинулся в сторону спасительного сооружения, увлекая за собой дочку, с любопытством глазевшую по сторонам. Несколько легионеров из оцепления не удостоили его вниманием, лишь один из них проводил его хмурым и настороженным взглядом.
      - Папа, - вдруг спросила Харита, - а кто эти дяди с такими красивыми щитами и в сияющих шлемах? У них еще такие длинные копья… Кто это?
     - Римляне, - ответил Ликастид сквозь зубы.
     Он ускорил шаг, думая лишь о том, чтобы скорее миновать воинские шеренги и выйти к спасительной базилике.
     - А почему их так зовут – римляне? – вновь спросила девочка.
     - Потому что их главный город называется Рим, - отвечал Ликастид с некоторой досадой на так некстати проснувшееся детское любопытство. 
        Однако ребенок не унимался.
      - А разве Коринф у нас не главный город? – последовал вопрос.
      - Главный, - сказал Ликастид.
      - Тогда, если они из Рима, то что они тут делают? - поинтересовалась девочка. – Зачем они нужны здесь, в Коринфе?
     На лице Ликастида отразился неподдельный испуг.
      - Дочка, идем быстрей, - приглушенно произнес он, мысленно моля Бога о том, чтобы среди легионеров не нашлось никого, хорошо знающего эллинское наречие…
      - Они плохие, эти римляне, да? – задала Харита следующий вопрос. – Почему же их не прогонят отсюда вон? Пусть уходят обратно в свой Рим!..   
     Ликастид резко дернул дочь за руку, как бы говоря ей «молчи»!.. Сам же суетливо огляделся, искренне надеясь, что неосторожная реплика Хариты останется незамеченной.   
     Однако не тут-то было! Испуганный взгляд Ликастида встретился с ледяным взором некоего знатного незнакомца, которого Ликастид только что увидел. Этот хмурый человек настороженно разглядывал Ликастида. Он был выше среднего роста, а его осанка легко выдавала в нем военного. Одежда незнакомца состояла из белоснежной туники, украшенной черными клавиями и перехваченной в талии широким кушаком, и  ярко-синего плаща, наброшенного поверх туники и застегнутого на левом плече изысканной застежкой. На голове этого человека возлежал оловянный венок с позолотой, не только украшавший его аккуратную прическу, но и скрывающий изрядно полысевшую макушку. В руке он держал довольно длинную палку из виноградной лозы, а из-под полы плаща высовывались ножны боевого меча.
     «Господи, да ведь это центурион*!» – в смятении сообразил Ликастид. 
     Встреча с римским офицером не сулила ему ничего хорошего, и он попытался затеряться в толпе, но грубый окрик заставил его вздрогнуть:
     - А ну, постой!.. Ты оглох?! Я к тебе обращаюсь, бродяга с девчонкой!..
     Ликастид здраво рассудил, что пытаться удрать не просто бесполезно, но еще и опасно – за ним тотчас устроят охоту и поймают в два счета. Поэтому он счел за благо застыть на месте, как подобает добропорядочному подданному империи, и только судорожно сжимал в своей взмокшей ладони нежную ручку Хариты.
      Между тем центурион сдвинулся с места и сделал пару ленивых шагов, мерно постукивая палкой по своей кожаной калиге*. Перемещался он неторопливо и важно, как подобает хозяину. Остановившись напротив Ликастида, римлянин смерил его грозным и оценивающим взглядом, после чего презрительно спросил:
    - Ты, деревенщина!.. Что это здесь только что болтала твоя маленькая дрянь?
     Ликастид собрал все свое самообладание, чтобы выглядеть абсолютно  невозмутимым. Подняв на центуриона смиренный и кроткий взгляд, он чуть дрогнувшим голосом ответил:            
     - Но это только малый ребенок, господин… Это всего лишь несмышленый ребенок.
     Римлянин скользнул холодным и безразличным взглядом по испуганному личику девочки. Харита была достаточно сообразительна, чтобы понять – у ее отца, а значит, и у нее, начинаются серьезные неприятности. Теперь она испуганно молчала и, припав к жиловатой руке Ликастида, затравленно глядела на римлянина своими удивительно синими глазами.
     - Ребенок, говоришь, - небрежно заметил центурион. – Ну конечно, малый ребенок… Вот только почему твоя мартышка смеет столь непочтительно отзываться о властителях мира и твоих господах – а, деревенщина? Уж не потому ли, что по глупости повторяет то, что раньше слышала от своего неблагонадежного родителя?..
     Ликастид ощутил, как по спине его струится холодный пот. Он прекрасно понимал, что стоит этому высокомерному римлянину только мигнуть, и он окажется в ближайшей темнице вместе со своей болтливой дочкой. Ужас, охвативший его, был так силен, что Ликастид лишился дара речи. Он только тупо смотрел на центуриона немигающими глазами и решительно не знал, как себя вести…
    - Я задал тебе вопрос, бродяга, - злобно сказал римлянин. – Ты проглотил язык? Отвечай, а не то отведаешь виноградной лозы, - и он выразительно помахал перед лицом Ликастида своей виноградной палкой.
    - Дети порой задают глупые и неуместные вопросы, господин, - тихо произнес Ликастид. – Такое иногда случается… к сожалению.
    - Стало быть, виновата твоя малая дочка? – серьезно заметил центурион.- А ты у нас чист, как слеза юной девственницы?
      Ликастид испытал приступ досады, закипавшей в его сердце. Этот римлянин просто со скуки издевался над ним, наслаждаясь своей неправедной властью и упиваясь вседозволенностью наглого оккупанта. Ликастид подумал о том, что он – свободный эллин, плоть от плоти своего народа, и никто не давал права этому самодовольному индюку унижать его, даже если индюк нацепил на себя роскошный плащ, а на лысину напялил дурацкий оловянный венок! И тем не менее Ликастид не мог позволить себе отвечать этому негодяю дерзостями: с ним была его маленькая дочь.
   - Моя дочка ни в чем не виновата, - почтительно возразил он. – Если только не считать виной ее малолетство. Прошу тебя, господин: прости нам ее неуемное любопытство и глупые слова – с годами она поумнеет. Ведь не может маленькая девочка представлять собой какую-либо опасность для…
    Ликастиду не следовало произносить последнюю фразу – центурион тут же за нее уцепился. Римлянин грубо оборвал его на полуслове:
   - Не крути мне голову, ты сам понимаешь, что твое собачье отродье меня ничуть не интересует! Куда большего внимания заслуживаешь ты, приятель. Ты приехал в столицу на праздник? Что-то я ничего не вижу у тебя в руках, кроме этой залатанной сумы! Где же твои дары в храм нашего верховного бога? Или как раз сейчас в Лехейскую гавань прибывает корабль, доверху набитый твоими пожертвованиями на алтарь Юпитера Капитолийского?
      Скрепя сердце, Ликастид проглотил и это издевательство.
    - Я бедный человек, господин, - просто сказал он, тревожно взирая на центуриона. - Я прибыл в Коринф лишь для того, чтобы найти пристанище и работу.
 - Пристанище? – усмехнулся в ответ центурион. – Ну что ж, приятель… Пристанище мы для тебя найдем. Полагаю, что и работа, которую мы тебе предоставим, придется тебе по вкусу. Эй, стража! Быстро сюда!..
     Ликастид мгновенно понял, что он арестован. Ему сразу же перестало хватать воздуха, и он судорожно приоткрыл рот, как будто уже ощутил, как жесткая петля захлестнула его горло.
    Господи всемилостивый! Как же так? Разве для того он стремился в Коринф, к собратьям по вере, чтобы прямо с дороги угодить в римскую тюрьму? И только лишь потому, что попался на глаза изнывающему от скуки римскому центуриону?
       Вдруг совершенно внезапно произошло нечто странное. Центурион не успел подозвать стражу, оказавшуюся на счастье Ликастида в некотором отдалении, а из плотной толпы быстро вынырнула женщина, одетая в свободное платье из тонкой льняной ткани бежевого цвета с узорами в виде цветов и с темно-коричневой каймой, вышитой по подолу. Поверх головы у нее было наброшено полупрозрачное покрывало, из-под которого выбивались пряди длинных черных волос, перетянутых на затылке голубой лентой. Среднего роста, изящная, красивая – она очутилась прямо перед центурионом… Бесцеремонно и порывисто она обняла его за шею и прильнула своим лицом к его лицу, ласково называя его по имени. Видимо, римлянин тоже знал ее, так как его угрюмая физиономия тотчас обрела самое благодушное выражение… Он хлопнул женщину по крепкому заду своей широкой лапищей и даже произнес несколько игривых грубовато-нежных слов. Какое-то время эти двое обнимались и переговаривались между собой, словно голубки, а Ликастид так и стоял перед ними столбом, боясь шевельнуться.
    Вдруг он заметил, что женщина, болтая с центурионом, как будто ненароком сумела повернуть его так, что Ликастид оказался у римлянина за спиной. Далее он увидел, как женщина, не переставая улыбаться и любезничать, делала рукой, лежавшей у центуриона на плече, какие-то знаки, адресованные ему, Ликастиду! Бедняга не сразу сообразил, что эти то собиравшиеся в горсть, то резко выпрямлявшиеся пальцы маленькой ручки означают одно: «Быстро уходи, пока я отвлекаю его от тебя!» А когда сообразил, не стал задумываться о мотивах такого поведения незнакомки. Необходимо было пользоваться моментом – не иначе, как сам Господь послал ему эту женщину! Ликастид подхватил в охапку Хариту и опрометью бросился в толпу, двигавшуюся в направлении храма Зевса. Ему хватило нескольких секунд, чтобы раствориться, затеряться в этом бурлящем людском круговороте… Не помня себя от радости, которую принесло ему нежданное избавление, он упорно стремился вперед, судорожно прижимая к себе вздрагивающее тельце маленькой дочки. Харита, обняв отца за шею, хранила испуганное молчание. Наконец Ликастид прорвался сквозь людской поток и подался в сторону базилики…
      Вскоре он рассудил, что ушел достаточно далеко – да и не такая он важная птица, чтобы римляне устраивали за ним погоню. Еще ему подумалось, что вид бегущего человека скорее привлечет внимание проконсульской стражи, а потому перешел на спокойный и по возможности уверенный шаг. Опустив девочку на землю и ведя ее за руку, Ликастид миновал здание базилики и поравнялся с огромным открытым бассейном, посреди которого возвышался массивный фонтан. Раскрытые пасти мраморных дельфинов извергали прозрачные искрящиеся струи холодной воды, и многие из паломников, пришедших в город на праздник, нашли себе приют возле каменной ограды, тянущейся по краю водоема. Ликастид разыскал свободное место и, перегнувшись через ограждение, зачерпнул горстями свежую прозрачную воду. Сделав несколько жадных глотков, он принялся омывать разгоряченные лицо и шею, и вода казалась ему обновляющей, будто дарующей новое рождение. Харита молча стояла рядом, опустив голову.
   Она понимала, что сейчас с ними обоими едва не случилась очень большая беда. И виновата в том была только она! Девочка несмело протянула руку и тронула отца за плечо. Ликастид повернул голову.
    - Харита, - сказал он тепло и в то же время строго. – Мы с тобой приехали в очень большой город. Здесь нас никто не знает… Здесь живет римский проконсул – самый главный римлянин во всей Элладе! А потому нам следует быть предельно осторожными и никогда – слышишь? – никогда не распускать язык! Ты это понимаешь?..
    - Поняла, папа… - тихо ответила девочка, опуская глаза.
    - Вот и хорошо, - отозвался отец, вновь зачерпывая воду и омывая себе лицо. Затем Ликастид умыл дочку и наполнил водой свою походную бутыль, чтобы не пришлось потом втридорога покупать живительную влагу у городских водоносов.
     Утолив жажду и умывшись, Ликастид встревоженно посмотрел в сторону святилища. Там он заметил нездоровое оживление: в толпе мелькали сияющие шлемы легионеров, над головами паломников колыхались длинные копья… Ему почудилось, что вот сейчас толпа разомкнется, и появится этот проклятый центурион, покажет на него пальцем и закричит:
«Вот он! Взять его!..» Сердце Ликастида сжалось от страха…
     Но, к счастью, ничего такого не случилось. Видно, у центуриона хватало хлопот и там, возле храма, и ему недосуг было гоняться за первым подвернувшимся бродягой. И все же Ликастид решил не испытывать судьбу и убраться отсюда подальше. Он  решительно взял дочку за руку, и они вместе отправились в сторону агоры.
   
      Харита с интересом оглядывала вымощенные камнем улицы и узенькие переулки, рассматривала богатые носилки знатных горожан, порой попадавшиеся им навстречу, дивилась на пестро разодетую толпу людей… здесь было немало чужестранцев, удивлявших девочку своим необычным видом и диковинными одеждами. Многое из увиденного вызывало у нее вопросы, но теперь Харита была настороже и предпочитала молчать. И все-таки она после некоторого раздумья не удержалась и спросила:
      - Папа, а ты не знаешь, кто эта тетя, что помогла нам убежать?
      - Откуда же мне знать, - угрюмо ответил Ликастид. – Я ведь говорил, нас в Коринфе никто не знает. И мы тут никого не знаем.
      - А зачем тогда она спасала нас от римлянина?
      - Наверное, она просто добрая женщина, и ей стало жаль нас с тобою…   
       Ликастид не хотел дальше развивать эту тему. Сам он полагал, что их нежданная спасительница, скорее всего, одна из тех доступных женщин, которыми, как он слышал, весьма богат Коринф. В пользу этого предположения говорило и ее раскованное поведение, и реакция центуриона на ее появление… Возможно, когда-то она тоже бежала от беспросветной нужды в столицу Ахайи, и вот увидела несчастного бродягу с малой дочкой, прониклась сочувствием и пришла на помощь. Надо признать, получилось весьма ловко и даже изящно! Впрочем, женщины ее ремесла отличаются находчивостью и умением выкручиваться из любых ситуаций – работа этому учит.
     - А римлянин так обрадовался, увидев ее, что сразу позабыл про нас! – весело заметила Харита.
      Ликастид мрачно промолчал. Он только подметил мысленно, что его ребенок весьма наблюдателен, и задался вопросом – чего в этом факте больше: хорошего или плохого. Чтобы положить конец этому обмену мнениями, он сказал:
      - Кем бы она ни была, эта женщина спасла нас от римской темницы. А потому, милая, как только мы разыщем здесь общину единоверцев, я сразу же помолюсь за нее и попрошу Господа простить ей все ее грехи…
     - А если у нее нет грехов? – спросила Харита.
     - Так не бывает. Грехи есть у всех. Безгрешен один Христос…
     - И у тебя есть?..
     - И у меня… Харита! Перестань задавать мне подобные вопросы, пока с нами снова не случилось каких-нибудь неприятностей!
     Харита тотчас замолчала, опустила голову и принялась пытливо изучать очертания камней, которыми была вымощена дорога. Ликастид же смотрел вперед, где уже было видно, что улица, по которой они идут, заканчивается, и дальше открывается широкий простор агоры… Вдруг Харита дернула его за руку и закричала:
     - Папа, папа! Смотри, вон она!
     - Кто?..- опешил отец, погруженный в свои мысли.
     - Ну, та самая тетя!.. - девочка показала рукой в сторону большого, но изящного здания с полуколоннами. В толпе людей, снующих перед базиликой, он разглядел уже знакомое ему бежевое платье, расшитое цветами… Женщина стояла возле широкого крыльца базилики и смотрела в сторону агоры, будто кого-то поджидая.
     - Действительно, это она, - слегка озадаченно заметил Ликастид. – Надо бы отблагодарить ее, но у нас с тобой совсем нет денег. Да и неловко расплачиваться за подобное благодеяние монетами… Все, что мы можем, это выразить ей свое почтение. Давай-ка подойдем к ней.
     Ликастид взял дочку за руку, и они стали осторожно пробираться сквозь спешащую и гомонящую толпу к одиноко стоявшей у крыльца базилики женщине. Ликастиду вдруг подумалось: как быстро эта женщина оказалась здесь, возле агоры! Но он тут же вспомнил, что они  с Харитой задержались возле фонтана, и женщина вполне могла прийти сюда раньше их, направляясь к главной городской площади сугубо по своим делам. Подойдя на достаточно близкое расстояние, Ликастид крикнул довольно громко:
    - Радуйся, госпожа*!..
      Женщина чуть вздрогнула, и видимо, поняв, что приветствие обращено было именно к ней, с любопытством вгляделась в текущий мимо людской поток. Ликастид помахал рукой, привлекая ее внимание. Женщина увидела его вместе с девочкой и приветливо улыбнулась. Ликастид сумел наконец приблизиться настолько, чтобы можно было вести разговор, и смущенно заметил:
    - Ну вот… До чего же многолюдный город Коринф! Здесь не протолкаться!
    - Сегодня праздник, поэтому много паломников, - просто сказала она, бросив на мужчину вполне равнодушный взгляд. Ликастид улыбнулся ей и тут же подумал, насколько глупой, должно быть, показалась ей эта его улыбка. Смутившись еще больше, он промямлил с трудом:
    - Вот… увидели тебя, госпожа, случайно здесь. Хотим поблагодарить…
    - Не стоит, - сухо отозвалась женщина. – Просто ребенку следует иногда разъяснять, когда можно болтать, а когда лучше держать рот на запоре.
    - Да, госпожа,- буркнул Ликастид, покорно проглотив сделанную ему краткую отповедь. – Ты совершенно права. Да благословит тебя Господь за твою доброту и находчивость! Мы никогда не забудем, что обязаны тебе своей свободой…
     Женщина наконец взглянула на Ликастида с некоторым интересом.
    - Откуда приехали-то? – спросила она довольно небрежно.
    - Из Димы.
    - Не слыхала никогда, - рассеянно сказала незнакомка.
    - Неудивительно, - улыбнулся Ликастид.- Это всего лишь деревушка на морском  побережье в нескольких милях от города Патры.
    - Ах, Патры! – воскликнула женщина. – Теперь ясно. Путь до Коринфа неблизкий.
    - Да, госпожа. Раньше мы никогда не покидали нашей деревни. Ну, в Патрах я, конечно, бывал не раз. А вот Харита…
    - Твою девочку зовут Харита? – слегка удивилась женщина. – Интересное имя*…
    - Согласен с тобою, госпожа, - гордо заметил Ликастид. – Очень интересное.
    - Не называй меня так, - попросила коринфянка. – Никакая я не госпожа. Меня зовут Фабия.
    - А меня – Ликастид! – радостно воскликнул Ликастид. Он был очень рад неожиданному знакомству, на душе сделалось так хорошо… А Фабия наклонилась к девочке и взяла ее нежную ручку в свою ладонь.
    - Мы  вполне заслуживаем такое имя – правда, малышка? – улыбнулась женщина. Харита, смущенная вниманием к своей особе, опустила глаза. Отец ободряюще погладил ее по шелковистым золотым волосам. Фабия между тем выпрямила свой гибкий стан, продолжая умиленно смотреть на девочку. А Ликастиду вдруг подумалось, что его новая знакомая ничуть не похожа на публичную женщину, и ему сделалось нестерпимо стыдно за свои мысли…
    - Фабия, - несмело сказал Ликастид. – А у тебя самой… не было неприятностей?
    - Не поняла? - слегка удивилась женщина.
    - Ну, этот… центурион. Он так просто отпустил тебя?..
    - Ах, вон ты о чем... - Фабия беспечно хохотнула. – Пустое. Я назначила этому кабану свидание в одном известном месте… Ничто не мешает мне попросту не явиться туда. Вот и все. Коринф – город большой. А вот что тебя заставило проделать немалый путь в столицу, да еще тащить с собой дочку – мне непонятно…
    - Нужда заставила, - горько вздохнул Ликастид. – Умерла жена, мы с Харитой остались одни… Работы в Димах нет, еды тоже нет. В Патрах мне тоже места не нашлось. Вот я и решил податься в столицу – может, здесь повезет больше.
    - И чем же ты зарабатываешь на жизнь? – поинтересовалась Фабия.
    - Я каллиграф, - ответил Ликастид. – Переписываю на заказ свитки…
    - Прекрасно, - заметила женщина, не то с одобрением, не то с легкой насмешкой. – А в Коринфе у тебя есть родные, знакомые?
    - Никого у меня нет, - печально ответил Ликастид. – Ни в Коринфе, нигде. Мы с Харитой одни на всем свете.
     Фабия выглядела растроганной. Она с участием посмотрела на погрустневшую девочку, потом перевела взгляд на мужчину. Тот смущенно и вымученно улыбнулся ей. 
    - Ну ладно… Фабия. Мы с Харитой пойдем. Еще раз благодарим тебя… Храни тебя Бог! Может, еще и свидимся, и у меня будет случай ответить тебе добром на добро… А пока прощай…
     Он взял дочку за руку и хотел уйти. Но Фабия вдруг окликнула его:
    - Постой, Ликастид… Как я поняла, ты сам не знаешь, куда идешь?
    - Если честно… не знаю! – смущенно признался Ликастид.
    - «Если честно»! – передразнила его женщина. – Вот ведь бестолочь! Клянусь покрывалом Геры, эти мужчины просто невыносимы! Никакого соображения, хуже малых детей! Позволь спросить: когда  и где твоя малышка ела в последний раз?
   - На корабле... - растерянно ответил каллиграф.
   - На корабле. Это означает – вчера… И чем ты ее кормил? Сухими корками?
    - А что делать, Фабия? – обреченно отозвался Ликастид. – Мы уж как-нибудь…
    - Как-нибудь ты можешь перебиваться сам, а ребенок должен быть сыт, - решительно заявила Фабия. Она вытянула шею и огляделась по сторонам.
   – Я должна была встретиться здесь с одной подружкой… Как видно, она не явилась. Я ждала долго – Афина тому свидетельница! Так что пусть теперь пеняет на себя… А мы сейчас пойдем и накормим как следует твою Хариту! Давай-ка мне ручку, милое дитя! – и женщина протянула Харите свою руку.
   - Но, Фабия…- промямлил Ликастид, пораженный таким оборотом дела. – У меня совсем нет денег!..
   - У меня зато есть, - невозмутимо отвечала Фабия. – Пошли!
    И она решительно двинулась в сторону агоры, ведя за собой девочку, а Ликастиду не оставалось ничего иного, как следовать за ней. Он увидел, что Харита не просто послушно шла рядом с Фабией, но и даже прильнула щекой к ее руке… И Ликастид подумал о том, что как ни пытался он восполнить Харите душевную пустоту, вызванную  отсутствием матери, ему никогда не удастся добиться этого в той мере, в какой могла бы это сделать женщина.
     Между тем, Фабия с Харитой вышли на край площади, и дальше Фабия повела девочку в сторону торговых рядов. Женщина не просто вела Хариту, она еще оживленно болтала с ней, и Харита внимательно слушала. Ликастид невольно улыбнулся, наблюдая их идиллию – ему вдруг показалось, будто эта женщина и его дочь знали друг друга давным-давно! Идя позади, он с умилением наблюдал за ними. Так все трое миновали агору, затем огромное здание с колоннами и барельефами, и проследовав мимо ряда жилых домов, свернули в тихую улочку… Здесь мощеная дорога кончилась и началась грунтовая, да и народ, попадающийся навстречу, выглядел победнее, чем публика, собиравшаяся на агоре перед зданием римской курии*.
    - Ты не устала, малышка? – заботливо спросила Фабия, наклоняясь к Харите.
    - Нет…- ответила девочка, поднимая на женщину чистые голубые глаза.
    - А где у нас папа? Похоже, он немного отстал…
    - Я здесь, - улыбнулся Ликастид, подходя к ним. – Засмотрелся немного на все это столичное великолепие… Долго ли еще идти?
    - А мы уже пришли, - весело отозвалась Фабия. – Вон там, у стены видна постройка с крыльцом и вывеской. Это таверна… Сейчас мы там поедим. 
     Она вновь взяла девочку за руку и направилась к заведению. Ликастид пошел за ними с тяжелым сердцем: при мысли о том, что за еду для его дочки будет платить почти незнакомая женщина, ему стало не по себе. Его мучил стыд за то,что полуголодное существование уже давно сделалось для его ребенка обычным состоянием.
    Народу в таверне было немного, так как обеденное время еще далеко не наступило. Перед прилавком  стояли пять столов, два из которых были свободны. Фабия кивнула Ликастиду на стол, установленный  прямо перед входом, и тот глазом моргнуть не успел, как Харита бросилась к этому столу со всех ног.
     - Кушать! Кушать! – радостно закричала она, усаживаясь на скамью и барабаня ручками по широкой столешнице.
      Немногочисленные посетители разом обернулись на шум. Ликастид почувствовал себя прескверно: меньше всего он хотел привлекать к себе внимание явно не лучших обитателей огромного и чужого города. Особенно не понравился ему взгляд одного из посетителей, сидевшего за соседним столом в компании такого же угрюмого типа, как и он. Оба были одеты весьма бедно, однако смотрели на Ликастида искоса и с долей превосходства. Посетитель, привлекший внимание каллиграфа, был одет в залатанную тунику, подпоясанную широким кушаком. На скамье возле него лежали кожаные рукавицы, свидетельствовавшие, что их обладатель, скорее всего, наемный рабочий или поденщик.
     - Харита, тише, тише! – с испугом обратился к девочке Ликастид.
     - Не надо ее одергивать, - мягко вмешалась Фабия, ласково глядя на Хариту. – Девочка голодна, ее легко понять. Пусть пошумит, это всего лишь обычная таверна, а не царский дворец и не храм… правда, Харита?
     - Правда! – весело отозвалась Харита, очень довольная, что Фабия куда более снисходительна к ее шалостям, нежели строгий отец.
     Действительно, до дворца этому заведению было бесконечно далеко. Стены постройки состояли из охапок хворостин, обмазанных глиной, и кое-где сквозь них просвечивала улица.Только вход был обрамлен крепкими столбами, чтобы удерживать болтающуюся на ржавых скобах дощатую дверь. Солома, разбросанная по каменному полу, давно утратила свежесть и явно требовала замены. Табернарий тоже отнюдь не напоминал дворцового обитателя: толстый, лысый, в залатанном кожаном фартуке, он недобро поглядывал на вошедших гостей, будто его не радовали клиенты, несшие ему деньги. Из прохода, устроенного в единственной каменной стене и больше напоминавшего собой ход-лаз, несло нестерпимым жаром: там раздавался звон, скрежет, мелькали отблески огня. Ликастид подумал, что в хозяйской печи готовится какое-то чудо здешней кулинарии.
     Фабия присела рядом с Харитой и совсем по-матерински обняла ее за плечи. Ликастид несмело расположился напротив.
    - Чего расселся? – с шутливой строгостью обратилась к нему Фабия.
    - Я?.. – растерялся каллиграф. – А что я? Я ведь сказал, что у меня совсем…
    - Милый Ликастид, - назидательно сказала женщина. – Эта харчевня не из тех заведений, в которых к посетителю подходит хозяйская служанка, а то и сама хозяйка, и спрашивает – что угодно господину. Здесь публика другого пошиба. Так что поднимай задницу и ступай к хозяину своими ножками. Не знаю, как в Димах или в Патрах, а в Коринфе в таверне расплачивается мужчина… Вот, - она ловко и незаметно для окружающих вложила в ладонь Ликастиду несколько монет. – Ты считать умеешь, каллиграф? Здесь пять ассов. А теперь иди к табернарию и выбери что-нибудь для нас всех – пусть думают, что мы семья.
   Ликастид поднялся с места и направился к прилавку. Слова Фабии как-то сладко кольнули его сердце: мы – семья… Он вдруг с острой тоской ощутил, что у него так давно уже нет семьи! Пусть они жили весьма небогато, но все любили друг друга, и как жаль, что со смертью его любимой жены все это незамысловатое семейное счастье закончилось…
   Через какое-то время Ликастид вернулся и поставил перед Фабией и Харитой глиняные тарелки, в которых горками возвышалась сырая резаная капуста, приправленная кислым вином, вареная свекла, сдобренная горячей ароматной подливкой, и маняще дымящаяся горячая ячменная каша с воткнутой в нее вертикально торчащей ложкой. Харита с нетерпением ухватилась за ложку, а Фабия предупредительно подвинула тарелку к ней поближе. Девочка жадно принялась за еду – она не ела горячего много дней. Фабия глядела на нее с материнской заботой, потом перевела взгляд на Ликастида, и ее темные лучистые глаза снова стали строгими.
      - И это все? – спросила она кратко.
      - Думаю, да… - ответил каллиграф не слишком уверенно.
      - У тебя еще остались деньги?
      - Ну конечно… сейчас отдам…
      - Не надо, - Фабия отстранила его руку с зажатыми в ней монетами. - Я дала тебе денег на хороший обед на троих, а не на легкую закуску…
     Ликастид почувствовал, что краснеет: для него и Хариты подобная легкая закуска давно уже сделалась непозволительной роскошью. Фабия между тем продолжала:
      - Вернись к хозяину и возьми три порции сосисок с подливкой из чеснока и лука.
      - А что такое сосиски? – поинтересовалась Харита, деловито облизывая ложку.
      - Сосиски?! - опешил Ликастид. – Но их здесь нет…
      - Закажи, - тихо, но сурово велела Фабия. – Сосиски здесь заказывают: хозяин скажет поварихе, она их приготовит, пока мы будем есть твою капусту. Без мясного твоя девочка останется голодной. Да и тебе тоже не мешает подкрепиться, разве не так?..
      - Да чего уж там…- бедный каллиграф растерялся от такого истинно столичного размаха. – Ты слишком добра к нам, Фабия…
      - Мой бедный Ликастид! Много ли ты видел доброты в своей жизни? Слишком добра! Надо же такое придумать! Уж если пришли в таверну – надо поесть, как следует. Или ты боишься, что я тебя в долг угощаю?
     - Нет, - Ликастид невольно потупил взгляд.
     - Ну, и нечего болтать вздор! – закончила диспут Фабия.
     - Что такое сосиски? – снова спросила Харита, переводя свои синие глаза то с отца на Фабию, то с Фабии на отца.
     - Сейчас попробуешь, милая, тебе понравится, - ответила женщина.
   Фабия дала Ликастиду еще один асс и тихо сказала:
     - Возьми себе немного вина, можешь выпить – ведь сегодня у тебя счастливый день!               
      - А какого вина попросить? – спросил каллиграф.
    - Фалернского, конечно, или кипрского белого,- улыбнулась Фабия, но тут же, увидев, что неискушенный провинциал и впрямь собрался уже идти, остановила его: - Ликастид, прости, я пошутила…Таких вин здесь не бывает, да и мне они не по средствам. Спроси хозяина, есть ли у него мульса… Это вино, приправленное медом. Если мульсы нет, спроси кальду или, на худой конец, лору… лора самое плохое вино, обычно его  пьет всякий сброд – его единственное достоинство в дешевизне.
    - А тебе какое взять? – спросил Ликастид.
    - Мне? – Фабия коротко рассмеялась. – Я еще не достигла того возраста, когда женщинам дозволяется пить вино на людях! Ох, Ликастид… до чего же ты наивен! Тебе нелегко придется в Коринфе! Впрочем, если хочешь, чтобы я выпила с тобой, возьми мне чашу сапы*…
    Ликастид вновь вернулся к прилавку. Табернарий хмуро выслушал заказ и глянул на клиента с подозрением – вид бедняцкой одежды мужчины, похоже, вызывал у него сомнения. Его маленькие глазки переместились с Ликастида на Фабию, но женщина не смотрела в их сторону – она любовалась Харитой, лихо доедавшей ячменную кашу. Табернарий лениво взглянул в лицо Ликастиду.
     - Что-нибудь еще?..
     - Да…- Ликастид робел под его тяжелым, чуть насмешливым взглядом. – Вино… У тебя есть… мульса?
     - Есть, - осклабился хозяин. По тому, как неуверенно клиент произнес название напитка, он понял, что гость услышал его впервые и только сейчас. Скорее всего, от своей разбитной спутницы. Интересно – кто она ему? Неужто жена?..
      - А еще сапа, - сказал Ликастид, добавив твердости в свой тон.
 Табернарий неспешно наполнил две глиняных чаши и подвинул их под нос Ликастиду.
     - Вот это мульса, - пояснил он с издевкой, - а это – сапа… Смотри, не перепутай, приятель!
     - А еще сосиски?..- Ликастид сделал вид, что не заметил ядовитой иронии в его словах. – Нужно три порции.
     - Будут готовы – позову, - буркнул табернарий, и Ликасид понял: здесь не принято подавать на стол клиентам вроде него – за своими заказами они подходят сами.
      Ликастид забрал наполненные чаши, вернулся к столу и торжественно поставил их перед Фабией и Харитой.
      - Ну вот и славно, - заметила женщина. – Пока готовятся сосиски, можно поговорить и даже немного выпить! – Она улыбнулась обворожительной и чуть лукавой улыбкой.   Ликастид  пригубил из чаши с мульсой. По жилам заструилось сладостное тепло, во рту появился приятный медовый привкус…
      - Ну и как? – спросила Фабия, беря чашу с сапой. – Нравится?
      - Чудесно! – отвечал Ликастид, которому показалось, что он в жизни не пил более прекрасного вина. Фабия тоже отпила из своей чаши.
       Ликастид принялся за вареные овощи, а женщина положила себе пару ложек капусты. Похоже было, еда не слишком интересовала ее, она больше смотрела на своих новых знакомых: на Хариту с нежностью, на Ликастида с мягкой снисходительностью…
      - Ну, и чем ты думаешь заниматься в Коринфе? – спросила Фабия.
      - Своим ремеслом, - просто ответил Ликастид. – Всегда лучше на жизнь зарабатывать тем, что умеешь делать хорошо. Коринф – столица, город культурный, полагаю, каллиграфы здесь нужны…
      - Что ж, по-твоему, в Коринфе мало своих переписчиков? – усмехнулась Фабия.
      - Откуда мне знать,..- Ликастид нахмурился. Об этом он не задумывался. – Я буду искать. Мне надо вырастить дочку. Она единственное сокровище, что у меня осталось. Харита... - он с нежностью поглядел на свою девочку. – Бог не дал демону Смерти забрать ее у меня, и я должен оправдать Его милость.
      - Я не очень поняла, - отозвалась Фабия. – Поясни…
      - Моя Харита... - Ликастид помолчал, словно раздумывая, стоит ли говорить о таком, но все же решился. Он продолжал, понизив голос: - Харита появилась на свет мертвой. Но, к счастью, роды принимала очень опытная повитуха, и ей удалось с Божьей помощью вернуть малышку к жизни.
      Фабия повернулась к Харите и вгляделась в нее, будто желая убедиться, что с девочкой все в порядке. Харита, уже покончившая с кашей, весело взглянула на женщину. Ликастид заметил, что глаза Фабии влажно блеснули.   
      - Бедная детка, - прошептала Фабия. – Какой ужас…
      - Харита очень похожа на свою мать, - тихо сказал Ликастид. – Иногда мне кажется, что моя бедная Элатея знала о своей скорой смерти и сама отдала свою чистую душу Господу нашему в обмен на жизнь нашей девочки…
      Фабия посмотрела на собеседника вопросительно:
      - Послушай… Ты уже который раз поминаешь какого-то Господа. Ты почитатель финикийского Адониса?
      - Нет, нет! – поспешно ответил Ликастид. – Я верую в единого Бога, в того, кто создал мир и кто любит нас всех, ибо мы Его дети…
      - Ты сам-то понял, что сейчас сказал? – Фабия пытливо смотрела ему в глаза. – По-твоему выходит, что этот бог, который любит нас как своих детей, забрал душу твоей несчастной жены лишь из-за того, что она хотела подарить жизнь вот этой малышке? 
    Ликастид невольно отшатнулся, в глазах его мелькнул ужас, уступивший место горькому сожалению.
     - Не говори так, прошу тебя! – воскликнул он достаточно громко, чтобы ближайшие соседи уставились на них. – Ты когда-нибудь слышала о Сыне Божьем? Он явился людям в Галилее, учил любви и добру, а потом был схвачен римскими властями и распят на кресте…
     - Кажется, я слышала что-то в этом роде, - вспомнила Фабия. – Тут у нас в Коринфе имеется синагога, и в нее ходят здешние иудеи. Несколько лет назад к ним приезжал некий учитель. Он жил в городе и проповедовал в этой самой синагоге. Оттуда его, кажется, выгнали, и он пытался говорить с людьми на площадях и улицах… Вот он тоже рассказывал о неком Сыне Божьем, которого распяли и который потом воскрес из мертвых… Не больше и не меньше! Конченный психопат и, вдобавок – лжец!
      - Почему ты так решила? – хмуро спросил Ликастид.
      - Римские власти не вешают на кресты тех, кто учит любви и добру, - рассудительно заметила женщина. – В чем опасность такого учения? Зато они охотно распинают бунтовщиков и мятежников. И если твой сын божий попал на крест, то никакой он не сын божий, а самый отъявленный разбойник! Добру он учил, любви… Велика твоя наивность, если ты поверил такой байке для малых детей… Я смотрю, нет ничего легче, чем задурить тебе голову! Как ты собираешься выживать в Коринфе, да еще с малым ребенком на руках – ума не приложу!    
    Ликастид почувствовал, что ему становится жарко. Он никогда не вел ни с кем диспутов о вере, но весь ужас состоял в том, что логика в словах Фабии была очевидна.
    - А как звали этого учителя, что жил у вас в Коринфе? – осторожно спросил он, избегая вдаваться в дальнейший спор о Сыне Божьем.
    - Откуда мне знать? – пренебрежительно фыркнула Фабия. – Я его видела только пару раз и все… Может, и слышала его имя, но…не помню.
    - Постой-постой…- оживился Ликастид. – Ты видела его?!
    - Ну видела… И что?
    - Но ведь это наверняка был Павел из Тарса! – воскликнул каллиграф.
    - Точно! – отозвалась Фабия. – Теперь и я вспомнила… его звали Павел.
    - Ради Бога, расскажи мне – какой он? – взмолился Ликастид. – Как выглядит?..
    - Как выглядит?.. - озадаченно переспросила женщина, слегка ошеломленная таким страстным напором собеседника. – Вполне обычно…
    - Фабия… умоляю! Я так мечтал его увидеть…
    - Ну… такой малого роста, почти лысый… бородка клинышком с сединами. Говорит, однако, плохо, искусству оратора явно не обучен. Но при этом очень страстный – не говорит, а кричит, глаза у него пылают! И вообще ведет себя, будто припадочный… Достаточно? – женщина выжидающе взглянула на Ликастида.
     - Я так тебе завидую! Счастливая Фабия! Ты могла слушать самого апостола Павла!.. 
     - О боги всемилостивые! Могла, но не слушала! Почему я должна слушать какого-то сумасшедшего, оглашающего улицу своими воплями? Мне это неинтересно. В Коринфе и своих безумцев хватает.
     - Милая Фабия, - горячо возразил Ликастид. – Павел не безумец… Богом клянусь! Он несет людям слово Божье… Я тебе кое-что покажу…- каллиграф схватил свою суму, порылся в ней и вытащил наружу пергаментный свиток, перевязанный шнурком. Бережно держа его в руках, словно свиток мог ненароком рассыпаться в прах, Ликастид пытливо взглянул на собеседницу, будто сомневаясь, можно ли доверить ей такое сокровище.
      - Что это? – сдержанно поинтересовалась Фабия.
      - Это список послания Павла коринфской общине верующих в Сына Божьего! - тихо, но торжественно сказал Ликастид. – Его мне отдал в Патрах человек, который вез этот список в Коринф… Он получил его от Тита, друга Павла, добрался до Патр и слег от болезни. А список вручил  мне. Список был сделан очень небрежно, изобиловал ошибками. Я переписал его начисто, красивым почерком, и теперь привез сюда. Я найду в Коринфе своих единоверцев и преподнесу им этот список в дар от себя! Может быть, они примут меня к себе не только как собрата, но и как хорошего каллиграфа… И мы с Харитой не умрем с голоду.
     - Ах вот оно что! – коротко рассмеялась Фабия. – Я-то думала, ты вообще бредешь наудачу, куда тропа выведет! А у тебя все же есть определенная цель – найти единоверцев… Это уже лучше. Членов этой секты зовут христианами. Не знаю, конечно, как они тебя примут, но все равно попытаться стоит.
     - А что? – встревожился Ликастид. – Могут не принять?
     - Христиане вовсе не отличаются дружелюбием, - пояснила Фабия, - это угрюмые, мрачные люди, одержимые идеями о конце мира. Не думаю, чтобы с ними было уютно, особенно ребенку. А еще среди них преобладают бедняки, поэтому вряд ли ты сможешь прилично заработать в этой общине, переписывая чьи-то письма…
    - Не слишком обнадеживающе, - кисло улыбнулся каллиграф.
    - Зато правдиво, - сухо отозвалась женщина.
    - Эй, парень! – раздался зычный окрик хозяина. – Готовы твои сосиски!.. 

  Ликастид порывисто поднялся  и чуть не бегом поспешил на зов.
    - С тебя пять ассов и шесть семиссов, - важно произнес табернарий, добродушно поглядывая на незадачливого клиента.
    - Это за все – закуска, каша, вино, сосиски? – уточнил Ликастид.
    - За все.
    Ликастид выложил три медные монеты, выданные ему Фабией. Вместе с уже уплаченными деньгами выходило всего шесть ассов.
    Хозяин удовлетворенно кивнул и сгреб деньги с прилавка своей лапищей, напоминавшей размером совковую лопату.
    - Сдачи пока нет, - пояснил он, - подойдешь потом, когда поешь…   
    Каллиграф забрал с прилавка три тарелки, на которых возлежали по две ароматных, с румяной корочкой, толстенькие сосиски, щедро политые горячим луково-чесночным соусом. Вернувшись к своим спутницам, он с торжествующим видом поставил блюда на стол.
    - Вот это уже похоже на приличный обед! – радостно воскликнула Фабия. Харита захлопала в ладоши. Ликастид невольно улыбнулся: он видел, что девочке хорошо, и был безмерно благодарен Фабии, устроившей им настоящий праздник.
   - Надо будет потом вернуться и забрать сдачу, - деловито заметил он, усаживаясь на скамью.
   - Сколько? – небрежно бросила Фабия.
   - Два семисса…
   - Не смеши людей, Ликастид, - вздохнула Фабия. – У хозяина не найдется таких денег, он будет отсылать тебя снова и снова, пока ты не плюнешь и не уйдешь. Все же ты редкий чудак, клянусь ланью Артемиды… Давай лучше выпьем! Благо, твоя чаша с мульсой почти полна.
     Ликастид несколько смущенно взялся за свою чашу, а Фабия подняла чашу с сапой. 
    - Давай выпьем за твой будущий успех, за твою прекрасную дочку и за то, чтобы ты никогда больше не попадал в скверные истории! – весело произнесла женщина.
    - Да благословит тебя Господь, Фабия…- проникновенно отозвался Ликастид.
     Каллиграф залпом осушил свою емкость и со стуком поставил ее на стол, после чего с наслаждением принялся за свои расчудесные и вкуснейшие сосиски.
     Вскоре ему сделалось удивительно хорошо и спокойно. Он благодушно наблюдал, как Фабия увлеченно болтает с Харитой, и подумал, что никогда еще не видел свою дочку такой оживленной. Он смотрел на милую Фабию влюбленными глазами, и ему начинало казаться, будто он знает ее всю жизнь, и что сейчас он приехал не в чужой незнакомый город, а вернулся домой… На глаза вдруг навернулись непрошенные слезы. «Похоже, эта мульса крепко ударила по голове, - подумал он в легком смятении, – не хватало только разрыдаться…»
     Он попытался улыбнуться. Господь милосердный! Как было бы хорошо, если бы у Хариты была такая мать… А у него? Кем Фабия могла бы стать для него? Наверное, лучшей спутницы жизни после его незабвенной, безвременно ушедшей Элатеи и желать было бы нельзя…
    - Смотри, папа зевает, - засмеялась Харита, показывая на него Фабии.
   Ликастид благостно улыбнулся. Его сердце билось ровно и умиротворенно, по всему телу растекалось медовое тепло, его неудержимо потянуло в сладостный сон.
    - Устал твой папа, - мягко заметила Фабия с теплой улыбкой. – Он проделал большой путь, измучился, издергался… Ему бы надо отдохнуть хоть немного…
    «Да, мне надо отдохнуть, - мысленно согласился с нею Ликастид, - пусть совсем немного, но очень надо!.. Я так устал... безумно устал…»
    Он попытался подпереть рукой стремительно тяжелеющую голову, но она неумолимо клонилась к столу. Блаженная улыбка тронула его губы…«Мои дорогие, родные, - подумал он о Фабии и Харите. – Это Господь
всемилостивый послал мне вас обеих в утешение…» И это было последнее, о чем он подумал, прежде чем впасть в беспамятство…

  ***               

       Ликастид очнулся от сильнейшей тряски: кто-то несколько раз немилосердно встряхнул его, ухватив за плечо. Каллиграф ошалело вытаращил сонные глаза – все вокруг было как в тумане. Ему показалось, что он дремал только несколько минут, однако… За столом напротив – там, где полагалось находиться Фабии и Харите, - теперь расселись каких-то два мужлана, недобро поглядывавших на него. Ликастид резко вскинул голову – над ним горой возвышался тучный табернарий, чья волосатая ручища лежала у него на плече и то и дело грубо встряхивала все его тело.
       - Что?..- растерянно выкрикнул Ликастид. – Отпусти плечо – больно!.. Его возглас вызвал взрыв глумливого хохота у присутствующих. Ликастид огляделся – все вокруг глазели на него. Но он ясно увидел – ни Фабии, ни Хариты рядом с ним не было! Да и лица посетителей стали совсем другие – это были лица не тех людей, которых он запомнил с того момента, как вошел в таверну. И народу заметно прибавилось…
       - Нет, вы только поглядите на него! – раздался голос хозяина. – Он еще и возмущается! Ах, прости, благородный господин, - хозяин согнулся в шутовском полупоклоне, - прости нас, коли мы нарушили твой безмятежный сон!..- он снова выпрямился, приобретя вид статуи Юпитера. И голос сразу сделался иным: - Только знаешь ли, бродяга, у меня тут не постоялый двор, а таверна! И если ты в жизни не пил ничего крепче обычной воды, то неудивительно, что тебя развезло от чашки мульсы… А за столами у меня не дрыхнут, понял? Это места для тех, кто приходит поесть и выпить. Так что свои сны досматривай где угодно, хоть в сточной канаве, но не за моим столом… Быстро поднимай свою задницу и проваливай!..
       Кругом снова засмеялись. Ликастид же никак не мог сообразить, что происходит. Наконец он промямлил в полной растерянности:

- Но тут была девочка… и женщина! Со мной за столом! Где они?..

- Не знаю, - мотнул головой табернарий. – Я не сторожу своих клиентов… Живо убирайся! Или ждешь, чтобы тебя вышвырнули?!
     И он снова тряхнул Ликастида за плечо, да так резко, что каллиграф едва не прикусил язык. Ликастид ощутил приступ ярости. Он гневно сбросил с плеча руку хозяина и встал из-за стола… его тут же шатнуло в сторону, и он едва не свалился на усыпанный замызганной соломой пол.
    - Эка тебя штормит, дружище! – крикнул кто-то под всеобщий гогот и улюлюканье.- Не иначе, ты хватил чего-то покрепче мульсы!.. Чтобы не упасть, Ликастид ухватился обеими руками за край стола. Он испытал искреннее изумление, ощутив ужасающую слабость в коленях: ноги подгибались, как будто были сделаны из теста… Со стороны он производил впечатление сильно перебравшего клиента, и вокруг него уже не смеялись, а просто выли от хохота.
      - Послушайте...- пролепетал он, обращаясь сразу ко всем и ни к кому, - со мной была девочка… Это моя дочка! И женщина была… Куда они делись?..
     - Поищи их на улице! – издевательски выкрикнул табернарий. – Напьются вусмерть, а потом начинают искать по углам потерявшихся дочек, жен, подружек… Выметайся вон! Нечего мне тут посетителей распугивать, у меня приличное заведение… Кругом продолжали оглушительно ржать, а место, освобожденное Ликастидом, уже занял какой-то вошедший в помещение верзила. Ликастид все так же непонимающе озирался по сторонам, все еще надеясь увидеть среди этих глумящихся рож синие глазки своей дочки, но тщетно… Его бросило в жар, а где-то внутри он ощутил леденящий холод. Все вокруг словно сдвинулось и куда-то поплыло…
      - Эй, приятель! – вдруг окликнул его тот самый тип, что сидел за соседним столом и прикидом был похож на строительного рабочего. – Клянусь молотом Гефеста, ты проспал своих жену и дочку! Они ушли, как только ты вырубился и захрапел прямо на столе!..
     - Ушли?..- воскликнул ошеломленный Ликастид. – Как ушли… почему?!
     - А вот так – встали и ушли, - ответил рабочий. – Женщина вела девочку за руку, а та улыбалась. Женщина говорила ей что-то, но я не любопытен и не прислушивался. Ты погоди пугаться-то, может, они и вправду на улице, пошли воздухом подышать. Народу много, ребенку здесь не место…
     Рабочий осекся, заметив, как страшно побледнел Ликастид, и настороженно спросил:               
       - А что… разве эта женщина не ее мать?..
    Ликастид не помнил, как выскочил из душного, наполненного людьми помещения, как оказался на крыльце… Сначала он и впрямь лелеял надежду, что рабочий угадал, и Фабия просто вывела Хариту на воздух, и он сейчас увидит их обеих где-нибудь возле таверны. Однако эта призрачная надежда исчезла весьма быстро…
      Ликастид метался по улице, словно сумасшедший. Внезапно ему пришло в голову, что медовое вино не способно вызвать столь тяжкий обморочный сон у молодого, крепкого мужчины, как бы он ни утомился… А это означало, что ему в чашу что-то подмешали. Времени для этого было достаточно – ну хотя бы, когда он отлучался к прилавку, чтобы забрать сосиски. Стало быть, это Фабия! Она, и никто другой. Но зачем, почему?.. Кто она? И как он мог столь беспечно довериться первому встречному в огромном чужом городе?.. От этих мыслей Ликастида пробил озноб, несмотря на царящий полуденный зной.
      - Харита! – отчаянно позвал он, заставив оглянуться довольно многочисленных прохожих.
      - Боги, да что же ты орешь, как безумный? – перепугалась женщина, торговавшая с лотка на углу улицы. Ликастид остановил на ней свой горящий взор. Перед ним была торговка выпечкой: прямо у нее за спиной находилась булочная, из открытых дверей которой струился теплый хлебный дух. Несчастный метнулся к торговке так стремительно, что едва не своротил лоток, доверху загруженный румяными булочками, кренделями, пирожками…
      - Добрая женщина, - голос Ликастида дрожал, - ради Христа, скажи, ты не видела…   
      - Ради кого?..- опешила простоватая тетка.
      - Ради всех богов, кому ты молишься…не видала ли ты здесь девочку? Лет шести, с длинными золотыми волосами?.. Она была с женщиной – такой темноволосой, молодой, одетой в платье, расшитое цветами?..
       - Сумасшедший… - торговка перевела дух, убедившись, что ее выпечка не пострадала от натиска невесть откуда выскочившего безумца. – Женщина с девочкой? Которые вышли из дверей таверны?.. - Да! Да! – закричал Ликастид в невероятном возбуждении. – Это они… - Как же, видела… Девочка уж больно красива! Вот по этой улочке и пошли себе…
        Ликастид орлиным взором окинул узкую крутую улицу, по которой деловито сновали редкие прохожие. В конце улочки виднелась часть пересекавшей ее широкой дороги.
       - А там, дальше, что за улица? – спросил Ликастид.
       - Это большая улица…- отвечала женщина. – По ней можно идти очень долго…
     Ликастид бросился бежать по улице, что ему была указана. С обеих сторон ее тянулись выбеленные стены одноэтажных домов, возле входных дверей играли детишки. Ликастид в мгновение ока добежал до конца улочки и остановился на перекрестке в полной растерянности. Народу здесь было полно, и становилась очевидной бессмысленность поисков: если Фабия хотела увести от него Хариту, то в столь многолюдном месте сделать это было весьма легко… Рассудком Ликастид это понял сразу, но сердце несчастного отца не могло смириться с тем, что произошло. И теперь он носился по перекрестку, кидаясь в разные стороны, натыкаясь на людей и уворачиваясь от едущих по дороге повозок. Его осыпали бранью, иные смеялись, крутя пальцем у виска, но Ликастид ничего не замечал, он только судорожно хватал за руки всех встречных и поперечных, задавая один и тот же вопрос:
       - Вы здесь девочку не видели?.. Золотоволосую… Синеглазую… Очень красивую…
      Прохожие лишь отмахивались, и никому не было до него никакого дела. Ликастида охватило отчаяние, страшное своей полной безнадежностью. Ему казалось порой, что он спит и видит жуткий сон, и стоит только проснуться, как он снова обнимет свою Хариту. Но кошмар не проходил, и сон не заканчивался. Ликастид озирал надвигавшуюся на него со всех сторон толпу, и этот огромный город, этот Эллинский  Рим, как его порой называли, с которым он связывал столько надежд, теперь казался ему каким-то многоголовым монстром, в чреве которого любой человек может исчезнуть без следа. И никто никогда его не найдет…
     - Боже… Боже милосердный…- прошептал он в беспредельном ужасе. Зной все усиливался, воздух раскалялся все больше, над головами людей дрожало марево. Блуждающий взгляд Ликастида остановился на разносчике воды, чья фигура маячила на другой стороне улицы. Ему подумалось, что если Харита была здесь, то она наверняка попросила пить… И Фабии пришлось купить ей воды. Если это так, то водонос мог запомнить ее! Не зря боги наградили его дочку редкой красотой… Водонос оказался вполне добрым малым и к вопросу Ликастида отнесся внимательно и сочувственно. Он сразу вспомнил, что женщина с девочкой покупали у него воду. Девочка была очень мила – синеглазая и золотоволосая… На вопрос Ликастида, куда они пошли, он после некоторого раздумья уверенно указал на улицу, ведущую к Коринфскому заливу…
      У Ликастида вновь затеплилась надежда.
     - Эта улица идет до самого берега и упирается в большую дорогу, идущую вдоль моря, - напутствовал его водонос. – Там перекресток, на нем стоит кумир Гекаты. Спросишь там еще кого-нибудь, может, кто-то их видел…
      Каллиграф опрометью кинулся по указанной ему улице. Довольно скоро он достиг перекрестка, на котором улица заканчивалась, упираясь в широкую дорогу, вымощенную рваным камнем. С одной стороны дороги шел ряд приземистых домов, а с другой изгородь из колючего кустарника, за которым находился обрыв и открывался вид на простор Коринфского моря. На сверкающей под солнцем морской глади виднелись корабли, либо направлявшиеся в Лехейскую гавань, либо шедшие из нее. Благодаря огромному расстоянию они казались совсем крошечными, похожими на детские игрушки. Перекресток дорог был обозначен тремя старыми платанами, возле которых Ликастид увидел статую богини Гекаты, выточенную из черного дерева. Кумир изображал женщину о трех телах, державшую в шести руках факелы, кинжалы и плети. Три женских головы были увенчаны тремя коронами. Ликастид задержал взгляд на
устрашающем изображении, жестоко терзаясь вопросом – можно ли ему, христианину, просить о помощи Владычицу демонов? После короткого раздумья он решился…
      - Помоги…- тихо прошептал каллиграф одними губами. Он даже не пообещал жертв, обращаясь к богине только как к женщине, способной помочь найти ребенка.
      На перекрестке Ликастид растерянно озирался, не зная, к кому подойти – здесь не было ни торговок, ни водоносов. Его окружали только прохожие и проезжие, торопящиеся по своим делам. Они лишь досадливо отмахивались от него. Какой-то грубиян  с силой оттолкнул его прямо на проезжую часть, и Ликастид едва не угодил под колеса большой перегруженной повозки, со скрипом тащившейся в сторону гавани. Возничий грубо заорал и замахнулся на каллиграфа бичом. Ликастиду удалось избежать удара – он проворно отскочил прямо под сень развесистых платанов и очутился рядом с кумиром трехтелой богини, который достигал высоты примерно в полтора человеческих роста.
      - Ты что здесь забыл, придурочный? – раздался у него из-за спины чей-то грубоватый, но вполне добродушный окрик.
     Каллиграф оглянулся – перед ним стоял стражник с копьем и в кожаном шлеме. Далее под платанами Ликастид заметил нечто вроде сторожки – видимо, там скрывались от зноя охранники какого-то сторожевого поста.
  А это означало, что кто-нибудь из них мог запомнить хотя бы некоторых из людей, проходящих мимо перекрестка…
     - Добрый господин, - сказал Ликастид срывающимся голосом, - я ищу свою малую дочку. Ее у меня похитила женщина в бежевом платье и короткой накидке. Заклинаю тебя всеми богами, вспомни, не видел ли ты здесь женщину с девочкой… лет шести, с золотистыми волосами?..
     - Девочку, говоришь? С золотыми волосами?.. – осклабился стражник. – Да ты, похоже, спятил, дружище: разве я обязан запоминать всех, кто проходит здесь? Мало ли тут вас шляется! Разве всех упомнишь?
     - Тут была моя дочь, - с отчаянием произнес Ликастид, опустив голову.
     - Не помню, - отрезал охранник, - народу много, а мы тут присматриваем за кумиром и порядком на перекрестке. Скоро здесь такое столпотворение будет! И тебе тут нечего делать, приятель. Ступай себе с миром, поищи свою дочку… - страж перекрестка вдруг осекся и взглянул на Ликастида исподлобья. – Хотя постой…- вдруг заговорил он совсем иным тоном и наморщил лоб. – Постой, постой! Похоже, видел я тут  твою девчонку… Такая красивая, будто статуэтка, и с длинными светлыми волосами! А женщина… - он вопросительно взглянул на Ликастида. – Довольно молодая, одетая в длинное платье с цветами, вроде бы – хланис из тонкого льна? Это твоя воровка?..
       - Да, да! – вскричал Ликастид вне себя от воодушевления. – Это они!.. Господом всемогущим клянусь, они!
      Надо было отдать должное хранителю перекрестков: глаз у него оказался наметанный. Ликастид затаил дыхание, боясь неосторожным словом сбить рассказчика с толку. А разохотившийся стражник продолжал говорить:
      - Я их запомнил, потому что они остановились перед Гекатой, и женщина молилась.
      - А девочка?..- не удержался Ликастид.
      - Девочка? – усмехнулся страж перекрестков. – Девочка, понятное дело, больше глазела по сторонам… А потом они ушли, но перед этим оставили какое-то подношение.
      Стражник указал на ветви платанов, увешанные ленточками, лепешками, детскими игрушками… Съедобные пожертвования прохожих теперь с удовольствием клевали птицы.
       - А… куда? – еле слышно прошептал Ликастид, чувствуя, как замирает его сердце. – Куда они пошли?…
       - Эта дорога, - предупредительно сообщил стражник, - ведет прямиком в Лехейскую гавань. Так вот они отправились не к пристани, а в прямо противоположную сторону, - он махнул рукой вдоль залива. – Я еще подивился: куда это они? За город, что ли? Но не спрашивал, конечно, не мое это дело…
     «Даже если бы ты и спросил, эта тварь все равно бы солгала…» - подумал Ликастид. А вслух сказал:
      - Добрый человек, прости, но у меня нет денег, чтобы отблагодарить тебя…
      - Какие там деньги! – стражник только отмахнулся от него. – Ты действительно придурок, что ли? Нет ничего страшнее, чем потерять свое дитя… Ты не трать даром время, беги по дороге, она, между прочим, тянется на много миль вдоль моря… до самых Патр! Если поторопишься, может, догонишь… ребенок быстро ведь не ходит!
       - Да, я побегу… да хранят тебя боги, славный воин!
       - Ладно, ладно… ступай! Удачи тебе, растяпа!.. Ликастид вприпрыжку устремился по дороге, но сделав несколько шагов, остановился и обернулся. Трехглавая богиня бесстрастно глядела ему вслед. Каллиграф вдруг вспомнил очень древнее предание, в котором говорилось о том, как Геката указала Деметре, где ей искать похищенную Аидом дочь Кору…
       - Благодарю... богиня! – горячо прошептал он. Вскоре Ликастид дошел до городской стены. С внутренней стороны к ней лепились жилые домики, постоялые дворы, торговые лавки… Вдоль этих строений в разных направлениях двигались непрерывные потоки людей – как горожан, так и приезжих. Ликастид в смятении остановился: затеряться в этой толпе было очень просто. Он с ужасом подумал о том, что Фубии вовсе не надо было вести Хариту куда-то за город – можно ведь зайти в какую-нибудь лавку или в дом, и тогда… все! Всякие поиски заведомо теряли смысл. Его снова охватило состояние полной безысходности. Но он подумал, что для этого воровке надо иметь здесь сообщников, либо самой жить здесь. А этого наверняка Ликастид знать не мог. Поэтому он выйдет за ворота и пустится в погоню. Если не догонит, тогда вернется сюда, и будет приходить каждый день. Ребенок не иголка, и когда-нибудь он свою девочку увидит…Возможно, придется обойти все невольничьи рынки города…    
      Каллиграф решительно зашагал к воротам. Там происходило настоящее столпотворение. У стражей, надзиравших за порядком, были такие скучающие и тупые физиономии, что бесполезность обращения к ним не вызывала сомнений. Неведомо откуда у Ликастида возникла твердая уверенность, что его дочь покинула город и прошла именно через эти ворота. Она была здесь, и он, если поспешит, непременно догонит ее и Фабию… И пусть тогда эта тварь молится какому угодно богу: ей не уйти от возмездия!   
      Он стремительно шагал по дороге, не обращая внимания ни на палящий зной, ни на прохожих, ни на повозки, едущие навстречу или обгонявшие его. Сердце его словно рвалось из груди, кровь ритмично ударяла в виски, горло горело… Он задыхался от едкой пыли, облаками которой его обдавал едущий мимо транспорт. Он шел уже долго, то переходя на бег, то снова возвращаясь к широкому шагу, когда раскаленный воздух начинал обжигать легкие. Время летело, и чем дальше удалялся Ликастид от города, тем очевиднее становилась тщетность его попыток догнать похитительницу его ребенка. Как она могла уйти так далеко? С малой девочкой?
А что, если какой-нибудь погонщик мулов, едущий из города, увидел на дороге женщину с ребенком, сжалился над ними, посадил их в повозку… От этой мысли Ликастид похолодел, несмотря на градом льющийся с него пот. Его охватил настоящий ужас. Он остановился – ему не хватало воздуха, в горле застрял горячий ком… Бедняга горько расплакался от отчаяния и бессилия. - Эй, парень! что с тобой стряслось? Тебя ограбили? Ликастид поднял голову и увидел бородатого путника, имевшего хоть и суровый вид, но смотревшего на него с явным сочувствием. На плечах его висел запыленный дорожный плащ, в руках он держал посох и старую суму. Видно было, что этот человек много времени проводил в дороге и наверняка навидался всякого.
     - У меня похитили маленькую дочь, - устало произнес Ликастид. От горя и усталости им постепенно овладевала апатия.
     - И ты ищешь ее здесь, на дороге, среди голых, выжженных солнцем, полей?
      Ликастид с отчаянной надеждой взглянул в смуглое от солнца, хмурое и обветренное лицо прохожего. Его светлые глаза смотрели заинтересованно и вопросительно.
     - Добрый человек… скажи, ты идешь издалека? – спросил Ликастид.
     - Я иду из Сикиона*, - охотно пояснил странник.- Я ходил поклониться Эвменидам* в священную рощу, что стоит на берегу реки Асоп. Теперь возвращаюсь в город.
      - А ты не встретил по дороге из Сикиона женщину с маленькой девочкой? У девочки длинные золотистые волосы. Путник немного подумал, потом покачал головой.
       - Нет, - печально сказал он. – Женщина с ребенком на дороге без мужчины встречается не так часто… Думаю, я бы их запомнил. А почему ты думаешь, что женщина повела твою малютку в Сикион?
       - Меня направили по этой дороге, - с горечью ответил Ликастид. – Но если ты, идя из Сикиона, их не встретил, значит, они вообще по этой дороге не проходили…
       - Но они могли свернуть куда-нибудь в сторону… Здесь в округе немало деревень. А вдоль морского берега разбросаны рыбацкие поселки.
       - Безнадежно, - Ликастид обреченно махнул рукой. – В какой деревне, в каком поселке я буду ее искать? Я потерял свое дитя…
       - Не падай духом, - сдержанно посоветовал старик. – Если твой ребенок не в Коринфе, и тебе верно указали дорогу, то дальше этих мест твою девочку не могли увести. До Сикиона ее точно не довели. Значит, надо вернуться и проверить все проселки, уводящие в сторону от дороги. Их не так много, парень! Надо только поискать. Внимательно рассмотри следы на дороге – здесь ведь не город, дождя не было, на проселке следы могли сохраниться хорошо! По следу придешь в какое-нибудь селение, а там непременно найдешь!
       - Благодарю на добром слове, добрый человек, - сказал Ликастид. – храни тебя Бог…
       - Иди же и пусть сопутствует тебе удача…
      Еще несколько часов Ликастид прочесывал округу. Он действительно нашел несколько небольших поселений, обошел их, всюду спрашивая о маленькой златоволосой девочке… и все безрезультатно.
     Занималась вечерняя заря, дневной зной сменился приятным теплом, с моря потянуло желанной прохладой. Но Ликастиду было уже все равно. Он утратил последнюю надежду. Он брел словно в полусне, сам не зная куда. Его блуждающий взгляд скользил по обочине дороги, по высоким вересковым зарослям, тянущимся вдоль нее, пока не задержался на паре высоких полузасохших стеблей, торчащих возле обозначенной в пожелтевшей траве полузаросшей тропы. То, что Ликастид увидел на этих ломких и надломанных ростках, заставило затрепетать его измученное горем сердце.
      Он бросился к вересковым стеблям и остановился в смятении, не веря своим глазам. Затем протянул руку и, затаив дыхание, осторожно снял с цепких веточек тонкую прядь длинных золотистых волос.
      Он рассматривал драгоценную прядку, приближал ее к глазам, вновь отводил, разглядывая на расстоянии, перебирал ее пальцами, словно желая убедиться, что она существует, что она есть – вот, в его руке, что это не видение… Если кто-нибудь увидел бы его в этот момент, он подумал бы, что человек лишился разума. И был бы, наверное, недалек от истины. Ликастид сделал несколько шагов по тропе, еще внимательнее рассматривая вересковые заросли в надежде найти еще хотя бы волосок, как вдруг что-то захрустело у него под ногами. Он наклонился и заметил на гладком грунте несколько голубых бусинок. Его последние сомнения вмиг улетучились – это были бусины с простенького ожерелья его дочки, которое он собственноручно смастерил и с которым она не расставалась никогда! Харита обожала это нехитрое украшение, с любовью сделанное для нее отцом.
      И вот теперь – золотистые волосы, голубые бусинки… Его ребенок был здесь! И значит, Ликастид  с самого начала был на верном пути!..
     - Харита! – закричал Ликастид во все горло. Но вокруг не было ни души.
    « Боже всемилостивый! – горячо взмолился несчастный. – Боги всемогущие, умоляю – верните мне мое дитя!..» Он побежал по тропе, судорожно сжимая в кулаке бесценные бусинки. Ему так ярко представилось, как Фабия довела Хариту до этого места, и как ребенок, сообразив наконец, что попал в недобрые руки, попытался вырваться, чтобы убежать, и как в пылу неравной борьбы Харита зацепилась длинными волосами за вересковые ветки, оставив на них свою прядь; как порвалось ее любимое ожерелье, и голубые бусинки раскатились по земле… Он побежал еще быстрее, прямо на бегу озираясь по сторонам, чтобы не упустить малейшее движение в высокой траве…
     - Харита! – снова позвал он, словно ждал, что его девочка вот-вот выбежит ему навстречу. Однако только безмолвие было ему ответом, да еще стрекотание цикад, невидимых в густой  траве.
   Задыхаясь от сумасшедшего бега, Ликастид замедлил шаг и побрел дальше, с трудом переставляя ноги. Долгий путь по морю, свалившееся на него несчастье, день, проведенный на ногах – все это давало себя знать. Он чувствовал, что попросту выбивается из последних сил.
    - Харита!..- хрипло выдохнул он, и теперь его зов был похож на тяжкий стон.
       Вдруг он услышал мелодичный и умиротворяющий звон медного колокольчика. Ликастид остановился: со стороны  ближайшего леса наперерез ему двигалось стадо овец, вслед за которым шагал старый седой пастух.
      Ликастид сошел с тропы и сам пошел навстречу старику.
     - Мир тебе и твоему стаду! – крикнул он издали.
     - И тебе также мир! – отвечал пастух неожиданно сильным и чистым голосом.
     - Скажи мне, добрый пастырь, -  почтительно обратился к нему Ликастид,- не встречались ли тебе здесь неподалеку женщина и девочка лет шести?..
     Старик взглянул на него с искренним удивлением.
     - Да ты в уме ли, путник? – усмехнулся он в седую бороду. – Женщины с девочками в этих местах не ходят.
     - Но она была здесь. Была! – горячо воскликнул каллиграф. – Я нашел ее следы…
     - Послушай, странник, - сказал пастух. – Я не знаю, о каких следах ты тут толкуешь, но я просто прогоняю здесь своих овец. До темноты мне надо успеть со стадом в деревню… А ты первый, кого я сегодня в этом поле встречаю.
     Ликастид сконфуженно помолчал. Он так ждал совсем иного ответа!
     - А куда ведет эта тропа? – спросил он куда более сдержанно.
     - Ты мог бы заметить, что по ней давно уже никто не ходит,- отвечал пастух хмуро и повернулся к нему спиной. – Она почти сплошь заросла.
     - Пастух, умоляю тебя! – с отчаянием вскричал Ликастид.- Где-то здесь пропала моя дочка… ее похитили! Я нашел ее бусы и прядку волос! Ради всех богов, скажи – куда ведет эта тропа! Ведь на ней я нашел следы моей малышки…
    - Пропала дочка?.. – старик вновь обернулся к путнику. Помолчал немного, потом угрюмо заметил: - Тропа эта никуда не ведет. Она теряется вон в том лесу. А на границе поля и леса стоят очень старые развалины. Туда лучше не ходить вообще. Там плохое место…
    - А есть ли тут в округе какие-нибудь селения, хоть один дом, наконец?
    - Похоже, ты меня не слышишь, - сурово ответил пастух. – Ведь я сказал – там дурное место! Какие могут быть селения? Лучше возвращайся, пока с тобой не случилось беды…
    - Старик, тебе не случалось терять своих детей? – с горечью спросил Ликастид.
    - Случалось, юноша: у меня было четверо сыновей, а нынче осталось только двое.
    - Я тебе сочувствую, но моя дочь у меня одна. Ее украли! Какая еще беда может остановить отца? Не надо пугать меня, лучше расскажи все, что знаешь об этом месте. Я ведь все равно пойду туда, разве это неясно?.. Старик тяжко вздохнул, словно его принуждали делать то, что ему не следовало бы делать. Он остановился перед Ликастидом, пережидая, пока овцы пересекут тропу.
     - Когда-то очень давно, - мрачно заметил он, - там стоял храм. Он сгорел, и теперь остались одни руины…
     - А какому богу принадлежал храм? – спросил Ликастид.
     - Разное говорят… Одни передают, что это был храм Аполлона, и что его разрушил Пирр, мстя Стреловержцу за гибель своего отца Ахиллеса. Другие рассказывают, что некогда коринфяне строили тут храм Зевсу, и когда уже заканчивали крышу, с неба вдруг упал огонь и сжег почти построенное святилище… Так или иначе, место это давно проклято.
     - И как же проявляется это древнее проклятие? – поинтересовался Ликастид.
     - Тебе разве мало того, что я сказал? – рассердился пастух. – Я не хочу навлечь на себя несчастье! Не слушаешь, ну так ступай туда сам, и узнаешь!
     - Благодарю и за это, старик! – отозвался Ликастид, повернулся и зашагал дальше по тропе. Пастух еще какое-то время глядел ему вслед, затем крикнул вдогонку:
      - Эй! Помни, что я тебя предостерегал… Ликастид в ответ только рукой махнул.
      Он прошел еще около двух стадий*, пока не увидел обширный овраг,
за которым сплошной стеной поднимался густой лес. А по дну гигантского оврага тянулись какие-то полузасыпанные землей каменные руины. Место было весьма мрачным само по себе, а царившая вокруг странная, почти неестественная тишина еще более усугубляла устрашающее впечатление. Ликастид остановился в нерешительности, окидывая взором открывшуюся перед ним панораму. Из земляных куч, поросших бурьяном, вздымались остатки мощных стен, сложенных из рваного камня; они тянулись во все стороны из единого центра. Этот центр был окружен  еще одной стеной из внушительных каменных блоков и имевшей в плане форму прямоугольника. На том месте, где когда-то был вход в святилище, каким-то чудом
сохранилось несколько колонн – впрочем, целой из них оставалась лишь одна, у второй отсутствовала капитель, а три другие представляли собой лишь обломки стволов разной высоты. Глядя на эти остатки былого величия, Ликастид невольно почувствовал смутное желание покинуть это место. Однако выбора у каллиграфа не было, и он решил облазить эти руины: ведь только сюда проклятая Фабия могла утащить бедную Хариту, если только она не отправилась с нею дальше в лес… Ликастид закинул дорожную суму за спину, чтобы сделать обе руки свободными, и начал поспешно спускаться с откоса.

        Добравшись до остатков стены, Ликастид остановился в некоторой нерешительности. Даже будучи разрушенными, эти древние стены давили на него своей несокрушимой мощью. Казалось, только гиганты или циклопы были способны воздвигнуть подобное сооружение – вес каждого из составлявших стену камней был не менее четырех-пяти талантов*. Камни поросли мхом, местами будто срослись с землей, напоминая своим видом обломанные зубы, торчащие из челюсти какого-то хтонического чудовища. Ликастиду долго пришлось идти вдоль древней кладки, пока ему не открылся прямой путь к внутреннему двору. Он осторожно вошел в замкнутое пространство между стенами. Его не покидало ощущение, что здесь по-прежнему властвуют древние боги, в честь которых когда-то воздвигался этот храм, ныне лежащий в руинах. Когда он шел по растрескавшейся поверхности двора, ему чудилось, что кто-то невидимый и страшный неотступно наблюдает за ним, и от этого ему было все время не по себе.    
   Пройдя храмовый двор, Ликастид дошел до колонн, некогда обозначавших вход. Колонна, сохранившаяся в относительной целости, имела высоту не менее, чем в три человеческих роста. Ликастид нигде не видел подобных колонн: ее ствол был совершенно гладким, без каннелюров*, а сечение ствола имело заметное расширение снизу вверх, что являлось совсем уж необычным. Миновав остатки древнего портика, Ликастид наткнулся на лестницу, заваленную щебнем и землей. Узкие массивные ступени вели куда-то вниз. Ликастид осторожно спустился по ступеням и очутился в какой-то подземной галерее, черный провал которой уводил в неизвестность, где царил холодный и непроглядный мрак. Каллиграф не решился последовать туда и повернул назад. Поднявшись во внутренний двор, он остановился  возле базы одной из колонн и вытер взмокший лоб. Он хотел продолжить свои поиски, как вдруг ему показалось, что за его спиной  мелькнула чья-то тень.
      Ликастид стремительно обернулся, но никого не увидел. Каллиграф бросился к пролому в стене и едва не сорвался с крутого обрыва. Ухватившись за каменный выступ, он глянул вниз: он стоял на самом краю древней фундаментной плиты, часть которой нависала над пропастью, образованной когда-то оползнем. Вдруг сверху донесся звук торопливых шагов, по земляному откосу с шуршанием покатились мелкие камушки…
     - Фабия! – пронзительно крикнул Ликастид, задирая голову. – Я знаю, что ты здесь! Я догнал тебя, проклятая собака! Тебе не скрыться от меня! Где Харита?..
       Ответа не последовало. Ликастид резко подался назад, пробежал краем двора и выскочил за каменную стену, намереваясь пересечь путь человеку, бегущему сверху по склону. Возле груды осыпавшихся камней Ликастид остановился и прислушался. Вокруг было тихо.
     - Фабия! – снова позвал он. – Отдавай мою дочь, будь ты проклята! Иначе, Богом клянусь… Он осекся на полуслове, услышав шаги, стремительно бегущие по верху каменной стены. Трудно было ожидать подобной прыти от обычной женщины, да еще живущей в большом городе. Кто-то спрыгнул с каменистой осыпи и побежал по тянущейся вдоль откоса дорожке. Ликастид оглянулся и увидел человека. Это был мужчина.
     Опешивший каллиграф отпрянул назад и кинулся бежать обратно через храмовый двор. Вслед ему раздался окрик:
     - А ну, стой!..
     Ликастид  резко свернул в сторону и попытался скрыться с глаз преследовавшего его незнакомца, но, огибая выступ древней стены, нос к носу столкнулся с еще одним мужчиной, человеком внушительного роста и могучего телосложения, который одним сокрушительным ударом сбил его с ног. Ликастид со всего маху грянулся оземь. Не успел он опомниться, как две пары крепких рук подхватили его и одним грубым рывком поставили на ноги.
  - Попался, голубь!.. – вскричал один из преследователей, обладатель бородатой рожи весьма гнусного вида. Он гадко улыбнулся Ликастиду, приоткрыв щербатый рот, из которого в лицо каллиграфу пахнуло тяжким запахом плохих зубов. – Клянусь сандалиями Меркурия, ты заставил-таки нас побегать за тобой!
     - Надеюсь, мы с Эфалионом не будем жалеть, что гонялись за тобой по этому славному местечку, - отозвался второй тип, настоящий верзила, тот самый, что не дал Ликастиду скрыться. Этот был на голову выше первого преследователя, значительно моложе и видом своим мог бы сойти за древнего героя, если бы не злобный блеск в черных маслянистых глазах и расплющенный в какой-то драке нос.
    - Ведь мы простим его, правда, Трохил? – ернически заметил тот, которого звали Эфалионом.
    - Простим, - добродушно отозвался Трохил, - если он будет правильно себя вести.
     Ликастид поднял глаза на своих нежданных недругов, неведомо откуда свалившихся ему на голову. У здоровяка, звавшегося Трохилом, на матерчатой перевязи висел меч, а одет он был в тунику коричневого цвета, поверх которой носил плащ-сагум, застегнутый на правом плече простой фибулой. Второй – низкорослый и юркий, был вооружен кинжалом, а на плечах имел накидку-касулу явно с чужого плеча. В руке Эфалион держал увесистую палку-фустис, применяемую в армии. По всем этим атрибутам, а также по обуви – тяжелым калигам со шнуровкой из воловьей кожи –
Ликастид догадался, что перед ним легионеры-дезертиры, сбежавшие из какой-нибудь когорты ауксилиев* и промышлявшие теперь дорожным разбоем.
     - Что вам от меня нужно? – выкрикнул Ликастид, морщась от боли и досады. – У меня ничего ценного нет…
     - Что нам нужно? – простодушно переспрсил Эфалион. – Смотри-ка, Трохил: он еще нас спрашивает! Ну, ты наглец, голубь: ведь мы тут больше суток тебя дожидаемся!
    - Вы?! – искренне изумился Ликастид. – Меня дожидаетесь? Да я только сегодня с рассветом приехал в Коринф! Я никого здесь не знаю…
    - Неужели? – Трохил улыбнулся, показав свои зубы не менее крепкие, чем у молосского пса*. – Никого не знаешь… А что же тогда ты забыл в этом проклятом месте?
    - Я ищу здесь свою дочь! – крикнул Ликастид так исступленно, будто перед ним были глухие.
   - Свою дочь? – озабоченно откликнулся Эфалион. – Ах, да…Трохил, как же мы сразу не поняли? Конечно, голубь ищет свою дочь… Где же еще искать сбежавшую дочурку, как не в этом распрекрасном местечке! Здесь ведь настоящий Элизиум для малых детишек, правда?
     В ту же секунду Трохил со всей дури врезал Ликастиду своим твердокаменным кулачищем в бок – туда, где находится печень. Каллиграф задохнулся, согнувшись от удара, рвущего внутренности… разинув рот, он судорожно ловил воздух, а негодяй при этом шептал ему в ухо:
     - Тебе не следует шутить с нами, приятель, мы и так потеряли много времени. Свои байки ты поведаешь полупьяному сброду в дешевой таверне, и то, если мы оставим тебе твою подлую жизнь! Ты понял меня, крысиный помет?! Смотри, Эфалион, он понял. Приходит в себя. Вот и славно! А теперь живо веди нас к месту, где Клеодей закопал наши деньги!..
   Услышав такое, Ликастид лишился дара речи. Он не понимал ничего, кроме одной только вещи: разыскивая дочь, он попал в ужасную историю…
      - Какой Клеодей, Бога ради?.. – вскричал он в приступе отчаяния. – Я не знаю никакого Клеодея, так же, как и вас не знаю. Я уже сказал, что… - он не договорил, ибо Эфалион со злобой ткнул его под вздох концом фустиса и вдобавок заехал локтем в висок… Ликастид обмяк, свесив голову на плечо.
      - Тише ты, придурок! – встревоженно закричал Трохил. – Дохлым он нам не нужен! Говорил я тебе: надо за ним просто последить, пока сам не начнет копать, так нет же, ты умудрился-таки обнаружить себя! Сам маленький, тощий, а ходишь громко, как ливийский слон! Вот и выколачивай теперь из него, где зарыты деньги!
     - Ничего, выколотим! – угрюмо отвечал щербатый разбойник, хватая Ликастида за волосы и дергая изо всей силы. От резкой боли у бедняги вырвался глухой стон. – Видишь, уже очухался! Сейчас и выложит нам всю правду, не так ли, голубь?.. И ямку выкопает сам. А уж мы в долгу не останемся – получишь свою долю, ты ведь теперь наш подельник – правда, Трохил?
       Эфалион мерзко заржал собственной шутке, а верзила отозвался добродушным гоготом. Между тем Ликастид понял, что его ждет жалкая и ужасная смерть. Эти двое просто зарежут его, как барана, и предвкушаемая расправа над безоружным человеком живо веселила их пустые черные души. Самое гнусное состояло в том, что Ликастид не мог понять, чего они от него добиваются, было ясно лишь одно: они приняли его за кого-то другого, и ему суждено стать жертвой рокового недоразумения, наличие которого эти два скудоумных мерзавца упорно не хотели признавать.
      - Послушайте, - сказал он, все еще пытаясь взывать к их здравому смыслу, - вы совершаете ошибку. Я не тот человек, кто вам нужен. Я не знаю никакого Клеодея, я ничего не знаю о зарытых им деньгах. Отпустите меня с миром, ибо я не могу принести вам никакой пользы. А мне надо найти свою дочку… Поймите меня, ведь у вас, наверное, тоже есть дети! Или были…   
      Разбойники многозначительно переглянулись. Казалось, они начали понимать…
      - Какая речь! – уважительно воскликнул Эфалион. – Да ты настоящий оратор, голубь! Этот, как его… Цыц… Цыци… Цеце…
      - Цицерон? - машинально вспомнил имя консула-оратора Ликастид.
      - Вот-вот! – радостно вскричал Эфалион – Он самый… Ты и есть оратор Цицерон, голубь! Неужели это все правда?.. ты как полагаешь, Трохил?
      - Правда! Правда!..- вскричал Ликастид.
      - Поклянись!
       - Клянусь!.. Богом живым, Отцом нашим небесным клянусь, что…
      Трохил снова ударил его – на сей раз под вздох, и Ликастид со стоном согнулся пополам. Он едва не потерял сознание от удушающей боли, и только мысль о Харите, которая так и не будет спасена, удержала его на краю беспамятства.
    - Ну довольно, - миролюбиво произнес Трохил. – Это мы уже слышали. А теперь слушай меня, пес! Я сейчас стану отрезать тебе по одному пальцу. И после каждого отрезанного пальца будем с тобой вспоминать, где же все-таки этот ублюдок Клеодей зарыл украденные у нас деньги… Если после четвертого пальца твоя память не проснется, отхвачу всю руку! По локоть… Уяснил? Прекрасно… Тогда начинаем!
      Он кивнул своему подельнику, и Эфалион с готовностью ухватил правую руку каллиграфа, а затем резко вытянул ее. Ликастид наблюдал все происходящее, и ему казалось, что он видит дурной сон. Только когда он увидел собственную руку, растянутую на плоском камне, и цепко державший ее Эфалион навалился на нее всем телом, ему вдруг подумалось – как же он сможет заниматься каллиграфией, если у него не будет пальцев? Между тем Трохил обнажил сверкающий меч, деловито примерился, а Эфалион с усилием отогнул большой палец руки Ликастида в сторону. У Трохила вид был совершенно невозмутимый, как будто он собирался зарезать к обеду курицу. И Ликастид понял, что если он и дальше будет упорствовать, то ему конец.
     - Остановитесь! – хрипло крикнул он, судорожно извиваясь в стальных тисках Эфалиона, который только с виду казался щуплым, а на деле силу имел немалую. – Подождите… Я все вам покажу! Только поймите, умоляю: я давно здесь не был… Очень давно! И я не участвовал в этом. Мне надо походить по этим руинам, оглядеться, чтобы получше вспомнить. Понимаете? Я помогу вам, только мне надо вспомнить!
   Последнюю фразу Ликастид проорал во все горло, словно боялся, что смысл его признания так и не дойдет до безмозглых голов его мучителей. Трохил замер, а потом распрямил свой могучий торс, не сводя с жертвы испытывающего взгляда.
      - Вот это уже лучше! – заметил он, однако меч убирать не спешил.
Он кивнул подельнику, и Эфалион отпустил руку пленника.
   – Только времени у тебя немного, приятель. Видишь, солнце уже садится? Через час станет темно. А в темноте мы точно ничего не найдем! А нам с Эфалионом, знаешь ли, дозарезу нужны наши деньги! И поскорее…
    - Да, голубь, на тебя вся надежда! – снова заерничал Эфалион. – Ты уж постарайся…
    - А не то…- и Трохил поднес острие меча к самому горлу каллиграфа. – В общем, у тебя, приятель, один только час…
    - Послушай, Трохил... - задумчиво сказал Эфалион, - а не связать ли нам этого парня? А то уж больно он резвый, как бы не удрал! Веревка прыти ему поубавит, а памяти не повредит.
   - Ну что ж, - благодушно отозвался Трохил. – Иногда ты и впрямь говоришь дело. Веревка лежит в моей суме, поройся… Мы скрутим ему руки, сделаем петлю на шею и приторочим к моему поясу. Так он ходить сможет, а вот убежать – точно не убежит!
       Ликастид облизнул пересохшие губы. Было ясно, что он сумел выиграть немного времени, но от своих мучителей вовсе не избавился. Если его привяжут, словно собаку, свободы ему не вернуть: очень скоро оба негодяя поймут, что он пытается водить их за нос, и тогда незамедлительно последует расправа. Надо было действовать, и немедленно.
      Эфалион был занят поисками веревки, копаясь в суме своего товарища, а Трохил в какой-то момент бросил озабоченный взгляд на дневное светило, уже коснувшееся нижним краем ломаной линии горизонта. Доведенный до отчаяния каллиграф сумел использовать эти секунды… Как дикий барс, он бросился вперед и что было сил обеими руками толкнул Трохила в широкую грудь. Верзила был застигнут врасплох, тем более, что в свой отчаянный удар Ликастид вложил всю тяжесть своего тела. Нелепо взмахнув руками, Трохил рухнул прямо под откос. Каллиграф сумел направить бросок таким образом, что разбойник упал головой вниз – ногами кверху.
    Меч выскользнул из его пальцев и, звякнув по каменистой осыпи, отлетел прочь. В следующую секунду Ликастид схватил фустис, неосмотрительно оставленный Эфалионом возле себя, размахнулся и огрел негодяя по плечам, вложив в удар всю свою ненависть. Тот дико закричал и попытался вскочить на ноги, одновременно прикрывая руками голову. Не давая ему опомниться, Ликастид со всей силы ткнул его фустисом в живот, затем ударил его еще раз, направив сокрушительный удар в грудь. Эфалион, как подкошенный, упал на колени, а затем повалился набок, получив еще удар по спине. Ликастид перескочил через него и со всех ног кинулся бежать. Через несколько секунд он достиг пролома в стене, пролез в него, пересек внутренний двор и помчался вдоль храмовой стены, петляя среди каменных руин.  
      Ликастид бежал до тех пор, пока яростные проклятия разбойников не затихли вдали. Тогда он остановился, чтобы перевести дух. Прижавшись спиной к шершавой холодной стене, каллиграф прислушался. Стояла полная вечерняя тишина, но Ликастид не сомневался в ее обманчивости. Он бросился бежать дальше. Миновал развалины еще одного портика и помчался вниз по древней каменной лестнице. На каменной осыпи оступился, и каменистый покров поехал у него под ногами. Отчаянно пытаясь выкарабкаться, Ликастид все же не удержался на осыпи  и свалился вместе с потоком песка и мелких камней в глубокий провал под древней блочной стеной. К счастью, беглец упал не на острые камни, а на кучу земли. Он кубарем скатился на самое дно огромного провала. Пока Ликастид размышлял, как ему выбраться из новой ловушки, до его слуха стали доноситься приближающиеся голоса. Ликастид затаился, прижавшись к земляному откосу всем телом. Ему повезло, что тьма сгущалась весьма быстро, а провал в земле был весьма глубок и обширен. Между тем голоса приближались, и вот каллиграф увидел обоих разбойников, появившихся на краю обрыва. Их черные тени четко выделялись на фоне темно-синего неба, а возбужденные голоса далеко разносились вокруг, так что Ликастид мог слышать каждое слово.
        - Смотри, - вскричал Эфалион, - вон там видишь?
       
        - Вижу что? – откликнулся Трохил.

        - Как что? Разве это не следы?..
        - Что ж, по-твоему, он спрыгнул в эту яму?
        - Он мог и упасть в нее… А теперь притаился там и ждет, когда мы уйдем! Надо спуститься вниз и найти его.

        - Спуститься? Да ты с ума спятил. А как мы оттуда выберемся?.. И если его там нет, ты хоть понимаешь, что больше мы его не увидим? Пока мы будем тут лазить, он успеет добраться до самого Коринфа или до Сикиона…
   
     Оба разбойника ожесточенно заспорили, раздались взаимные обвинения в ротозействе и нерасторопности. Ликастид словно врос в землю, стараясь слиться с надвигающейся темнотой, и с замиранием сердца ждал, что же решат его преследователи. Их голоса становились все тише, как будто удаляясь, и каллиграф начал было успокаиваться. Но вот до его слуха донесся приглушенный звук, похожий на мягкий шлепок, а потом откуда-то сверху с шуршанием посыпались-поползли мелкие камушки. Ликастид оцепенел от ужаса: выходит, Эфалион убедил-таки своего подельника спуститься в яму и обыскать ее! Возможно, они нашли его следы, ведущие прямиком к земляному провалу… Ликастид судорожно пополз вверх по склону, надеясь найти убежище в густой тени, отбрасываемой гигантской каменной плитой. Вдруг прямо под плитой, в древней стене он увидел нечто похожее на ход-лаз. И сейчас эта нора была едва заметна, а когда разбойники доберутся сюда, станет совсем темно… Здесь можно надежно спрятаться и пересидеть до тех пор, пока они наконец уйдут. Едва ли они намереваются провести в этой гигантской яме всю предстоящую ночь.
        Ликастид проворно поднялся дальше по склону и бесшумно влез в отверстие. Мягкая темнота со всех сторон окружила его. Вытянув вперед руки, он наткнулся на массивную каменную опору, видимо, одну из тех, что поддерживали низкий свод…
       Ликастид смог приподняться и стать на колени. В таком положении он насколько мог быстро пополз вперед, стараясь забраться как можно дальше, чтобы два негодяя, неотступно преследующие его, наконец-то его потеряли и больше уже не нашли никогда… Никогда!
 
***               

      Ранним утром, когда первые солнечные лучи только-только позолотили высокую крышу базилики Юлии, а затем заиграли яркими бликами на розоватых колоннах храма Аполлона, по широкой мраморной лестнице величественного здания городской курии  неторопливо поднимался человек. В этот рассветный час обширная площадь была почти пустынна. Человек подошел к правому крылу беломраморного сооружения, в котором размещались государственные учреждения. Римская стража при виде его тотчас отсалютовала ему оружием - длинный плащ-полюдаментум* и деревянный массивный жезл в руках пришедшего выдавали в нем важного городского чиновника. Он кивнул легионерам и, не поворачивая головы, прошел под крышу массивного портика. Отсюда вошедший проследовал в огромный атриум, и в пустом зале гулко раздавались только его собственные шаги, а каменные зрачки мраморных бюстов богов и героев провожали его неподвижными взглядами. Миновав длинный коридор, устланный ковровой дорожкой, он  вошел в зал городского совета, а затем свернул в узкий проход, приведший его к дверям из мореного дуба, украшенным искусной резьбой. Открыв их бронзовым ключом, чиновник оказался в довольно обширном, но уютном и тихом помещении. Плотно прикрыв за собой дверные створки, он уселся за широкий стол из ценного ливанского кедра и откинулся на резную спинку удобного массивного стула, после чего смежил глаза и вытянул ноги.
    В такой расслабляющей позе, в одиночестве и молчании коринфский парафилакс* Эвтимен начинал каждый свой день. Он всегда приезжал в курию очень рано, чтобы было время побыть одному, собраться с мыслями, настроиться на рабочий лад. А работы и всяких неотложных дел у парафилакса всегда было много.
       Однако не прошло и трех минут, как за дверьми послышалась нерешительая возня. Дверь с легким шелестом приоткрылась. Эвтимен испытал легкую досаду – он никого не ждал в такое раннее время. В приоткрытые двери заглянула голова, увенчанная широкополой фригийской шляпой, низко надвинутой на лоб. Тем не менее Эвтимен сразу узнал пришедшего.
    - А, это ты, Перант…
    - Прошу прощения, господин, - сказал ранний посетитель. – Я могу войти?
    - Входи, тебе всегда можно.
      В комнату вступил человек лет тридцати в теплом гиматии*, и этот прикид свидетельствовал о том, что минувшую ночь этот парень провел на ногах, ибо в дневную жару подобная одежда была явно излишней. О бессонной ночи говорило и его осунувшееся лицо с синеватыми кругами под глазами. Перант остановился перед столом парафилакса и чуть дрогнувшей рукой стянул с головы шляпу, обнажив черноволосую, слегка курчавую голову.
     Эвтимен добродушно улыбнулся, но улыбка вышла скупой и чуть печальной, ибо парафилакс был из тех людей, что вообще улыбаются нечасто.
  - Господин, я с утренним докладом, - сказал молодой человек. – Ты позволишь?
  - Да. Надеюсь, столь ранняя аудиенция не связана с каким-нибудь ужасным событием? – спросил Эвтимен с чуть заметной усмешкой.
      - Ничего ужасного, господин, - поспешил заверить Перант.               
     Эвтимен вдруг ощутил легкий укол совести: он-то провел ночь дома, в теплой постели, под боком у любимой супруги, а вот несчастный Перант бодрствовал до самой зари. Разумеется, тут все было по закону – Эвтимен был уважаемым в городе человеком, принадлежавшим к древнему роду Полиадов, почтенного возраста (ему исполнилось уже сорок пять лет), занимал почетную выборную должность в городской иерархии; а Перант являлся всего лишь вольноотпущенником, состоявшим на государственной службе. В распоряжении парафилакса было немало людей, и прежде всего – диогмиты, бойцы городских мобильных отрядов, охранявшие общественный порядок в дневное и ночное время. Диогмиты ловили воров на рынках, выслеживали и громили разбойничьи соединения в предместьях и на дорогах, осуществляли патрулирование улиц, разыскивали беглых рабов и преступников.
Во время уличных беспорядков диогмиты помогали куриальным властям предотвращать кровопролитие, действуя рука об руку с городской стражей и отрядами войск.
Они были организованы в отряды от пятидесяти человек до трех сотен и комплектовались главным образом из числа вольноотпущенников, то есть бывших рабов, после освобождения пожелавших нести государственную службу и получать жалованье из городской казны. Во главе каждого такого отряда стоял диогмит, носивший звание иринарха ( умиротворителя), подчинявшийся непосредственно парафилаксу. Для молодых и сильных вольноотпущенников это был неплохой способ устроить свою будущую жизнь в большом городе – тем более, что со времен Цезаря Коринф являлся фактически не эллинским, а сугубо имперским городом, чье население состояло большей частью из вольноотпущенников, из числа которых выходили и богатейшие люди города; в то же самое время представителей исконно эллинских, древних и славных родов в Коринфе оставалось ничтожно мало.
      Перант и был одним из таких вольноотпущенников-диогмитов греко-ливийского происхождения; Эвтимен выделил его среди прочих за невероятную выносливость, редкую наблюдательность и безупречную добросовестность, а потому сделал его своим доверенным лицом. Иными словами, именно Перант был глазами и ушами парафилакса в городе.
       - Я тебя внимательно слушаю, Перант, - сказал Эвтимен. Перант принялся подробно излагать начальнику сводку ночных происшествий в городе.
     - На северном кладбище между третьей и четвертой стражей* задержаны грабители могил… Шесть человек. Все схвачены и доставлены в куриальную тюрьму до выяснения. Уже на сей момент известно, что двое из них – италики*, и не просто италики, а ветераны римской армии… Недавно прибыли в Коринф из Азии, и для начала занялись ограблением усопших…
      - Вот выродки, - мрачно заметил Эвтимен, проведя ладонью по короткой бороде. – Нечего сказать, достойный промысел выбрали защитники империи, завершив воинскую службу! Какой позор! Самые дикие варвары не позволяют себе такого… Им что же, не хватает на хлеб? В это трудно поверить – и Август, и Тиберий заботились о ветеранах. Даже этот блаженный Клавдий! Надо думать, что и в армии эти негодяи так же нагло мародерствовали, обирая без разбору как убитых врагов, так и своих же павших товарищей. А что остальные? – повернулся Эвтимен к диогмиту.
     - Остальные…- Перант достал из поясного кошеля две таблички и взглянул на записи. – Остальные вот: двое недавние вольноотпущенники, один – беглый раб. Хозяин – некий Клидем, что держит суконную лавку возле Пропилей. А еще один – свободный гражданин по имени Мениск. Больше о нем ничего пока неизвестно.
     - Так, - вздохнул Эвтимен, подумав с минуту. – Италиков, или как ты их там назвал – ветеранов, держать в тюрьме до моего особого распоряжения. Я сам доложу о них квестору, а может, и самому проконсулу – пусть знает, чем занимаются по окончании службы доблестные воины императора. Беглого раба головой выдать ротозею суконщику, а заодно проверить, как содержатся рабы у этого Клидема, и почему один из них оказался ночью на кладбище в компании гробокопателей.
     - Слушаюсь, господин, - почтительно отозвался Перант, делая пометки на своей табличке.
     - Вольноотпущенников подержать не более двух суток, - продолжал далее парафилакс. – За это время необходимо выяснить, кто является патроном этих грязных ублюдков. Может, они вовсе не из Коринфа? А может – вообще не из Ахайи? Если же патрон или патроны проживает в Коринфе, выйти на него или на них и установить долговые обязательства, на основе которых осуществлен отпуск на свободу…  Похоже, благородные господа слишком поспешили, давая волю таким мерзавцам. Однако в куриальной тюрьме их долго держать тоже нечего – там не так много места. И есть постояльцы
посерьезнее грабителей могил. А вот этого свободного гражданина, что промышляет у нас обворовыванием усопших, держать до следующего народного собрания – пусть представители народа решают его участь. Было бы полезно, если бы в собрании оказались родственники тех умерших, в чьи могилы этот упырь запустил свою лапу…
     - Все ясно, господин, - отозвался Перант. – Будет исполнено.
     - Что еще? – спросил Эвтимен.
     - Еще… Под утро случилось недоразумение в квартале Афродиты Пандемос.  
     - Проклятье! – негромко выругался Эвтимен. – Ненавижу такие дела… Что там стряслось?
   - Девушки не поделили клиентов, - вздохнул Перант. - С этого все и началось. Потом ссора переросла в кровавую драку, в которую втянули и посетителей. Одному из них сломали руку.
   - Не наше дело, - решительно заявил Эвтимен. – Все дома порне находятся в ведении Акрокоринфа и его служителей. Пусть они и разбираются. Надо только сегодня, нет – сейчас же поставить Акрокоринф в известность о происшедшем. Мы вмешиваемся только, если кого-то убьют и надо поймать убийцу. Это понятно?
    - Да, господин, - ответил Перант.
    - Не хватало только, чтобы мы занимались еще разбором драк между их девками, - хмуро заметил Эвтимен. – А клиентам подобает самим следить за целостью своих рук и всего остального… ты согласен, мой добрый Перант? – Эвтимен поднял глаза на диогмита, и в них блеснул лукавый огонек.
    - Согласен, господин, - сдержанно улыбнулся Перант.
    - Вот и хорошо… Давай – что там дальше.
   Перант убрал в кошель одну табличку и достал другую.
    - Серьезное столкновение в иудейском квартале…
    - Зевс всемогущий… опять! – Эвтимен сморщился, как от внезапной зубной боли. – Что они там не поделили на этот раз – провалиться им всем в Эреб?!
     - Причины до конца не выяснены, мой господин…- виновато заметил Перант.
     - Так выясните! Сегодня…
     - Нам ведь известно, что недавно в городе побывал некто Павел из Тарса, - осторожно пояснил диогмит. – Так вот он проповедовал в коринфской синагоге о смерти и воскресении какого-то человека, коего он именовал Сыном Божьим, носившего имя Иисус…
     - Недавно?! – воскликнул парафилакс негодующе. – Это было три, а то и четыре года тому назад! Давно нет уже в Коринфе этого Павла!.. Зачем ты мне толкуешь о нем?
      - Павла нет, но есть его коринфские единоверцы, именующие себя христианами, - терпеливо произнес Перант. – А теперь в город прибыли другие иудейские проповедники, судя по всему, противники Тарсянина. Они убеждали коринфских христиан в том, что Павел не обладает полномочиями организовывать общины последователей Иисуса. По их словам, он не видел даже в глаза Иисуса при жизни, и тот никогда не давал ему подобных прав. И вот столкнулись иудеи – сторонники Павла, с иудеями же, но его противниками. Сегодня ночью были беспорядки, переросшие в драку с бросанием камней. Думаю, дошло бы и до поножовщины, не вмешайся наши бойцы, несшие патрулирование на улицах, прилежащих к синагоге… Они-то и разогнали буянов, так что крупного кровопролития удалось избежать.
       - А кто командовал отрядом? – спросил Эвтимен.

       - Итис и Клеомен.
       - Хорошо. Позовешь их сегодня ко мне. Я узнаю подробности, а заодно поощрим тех, кто особо отличился… Ох, уж эти мне иудеи! Они как кость в горле! Готовы драться из-за чего угодно… Ну скажи на милость, верный мой Перант, что это за религиозный спор, который способен вылиться в драку с кровопролитием? Какие-такие религиозные дела решаются подобным образом? Не в диспуте, а кулаками и камнями?               
    -  Иудеи очень жестко привязаны к своим законам, - отозвался Перант, - и очень нетерпимы к тем, кто их нарушает… Как говорят, Павел пытается научить их как раз терпению, взаимной любви и уважению. В синагоге он проповедовал как раз такие взгляды – вполне здравые и разумные.
    - Похоже, он не слишком преуспел в этом, - заметил Эвтимен.- И я не понимаю тех эллинов, которые, как я слышал, начинают сами верить в этого… ну, воскресшего!
      - Некоторые называют его Распятым богом, - подсказал Перант.

     - Ну да, в Распятого… - Эвтимен не мог скрыть своего недоумения. – Я готов понять иудея, выходца из пустыни, поверившего в россказни о том, что сын какого-то бедного поденщика был распят на кресте, после чего сделался богом. Недавнему полудикому кочевнику совсем несложно заморочить голову: людям вообще свойственно верить в чудесные сказки, особенно если жизнь их полна тягот. Но чтобы в подобное поверил образованный  эллин, рожденный в стране Пифагора, Платона, Аристотеля… Клянусь Гермесом, я отказываюсь такое понимать! Заурядный бунтовщик, имевший наглость объявить себя законным иудейским царем, совершенно
закономерно вздернутый за это на крест римскими властями, вдруг, видите ли, воскресает и становится Сыном Божьим – подобно Дионису, Гераклу, Тесею… Как способен эллин поверить в подобный вздор? До чего же докатилась Эллада, неужели так низко пали мы, эллины? Ужас!.. И вот именно иудеи распространяют у нас всю эту мерзость, да еще устраивают уличные побоища! Как тебе такое, Перант? Ты ведь сам наполовину эллин, не так ли?
     - Да, господин, - отвечал Перант не без гордости. – Моя мать была эллинкой из Лаконики родом…
     - Значит, тебе это небезразлично, – хмурое лицо Эвтимена сделалось еще мрачнее, и стал отчетливее виден белесый давний шрам, наискось пересекающий его высокий лоб с двумя горизонтальными морщинами. Парафилакс непроизвольно потер его пальцами: Перант знал, что начальник делает так всякий раз, когда сильно волнуется. Диогмит спрятал добрую улыбку, но Эвтимен не смотрел ему в лицо и не заметил этого. – Все  это кончится весьма скверно! Я не понимаю таких эллинов, не уважающих ни обычаи отцов, ни самих себя, зато прекрасно понимаю ныне усопшего императора Клавдия, который шесть лет назад взял, да и выгнал всех иудеев из Рима – как верящих в Распятого, так и не верящих в него… Всех, без разбору! Выгнал в шею за их вечную склонность к беспорядкам и мятежам. И что же? эти склочники и безбожники благополучно осели у нас в Коринфе – в этом эллинском Риме! И прекрасно устроились. Я давно собираюсь поставить вопрос перед народным собранием о том, чтобы ходатайствовать перед проконсулом об изгнании иудеев из Коринфа – так же, как их изгнали из Рима! Пора очищать город от беспокойного сброда – и без того Коринф уже давно похож на Вавилон!
      - Но ведь многие из них вполне добропорядочные граждане, - возразил Перант, - занимаются ремеслом, торговлей, платят городу налоги…
      - Что-то не упомню ни одного иудея-ремесленника, - усмехнулся Эвтимен. – Зато среди ростовщиков и менял их сколько угодно! Где слышен звон монет, там непременно встретишь иудея!
      - Ну почему же, - заметил диогмит. – Тот же иудей Павел из Тарса был не только учителем христиан, но и ремесленником. Он шил палатки для гостей Истмийских игр…
     Эвтимен сурово сдвинул брови.
      - Я что-то не понял – ты за эллинов или за иудеев?
      - Прости, господин, я просто говорю правду… Я полагаю, Коринф нуждается в любом добром человеке, способном принести городу пользу – будь то эллин, италик, иудей, эфиоп или египтянин…
      - О, я всегда уважал тебя, Перант, за смелость и прямоту суждений, - улыбнулся Эвтимен, но его лицо тотчас приняло вновь суровое выражение. – Но ты еще молод, мой добрый друг. Пойми: я не против иудеев вообще, я хочу лишь, чтобы они жили у нас достойно, как и подобает гражданам великого города. Если же они желают жить здесь, как полудикие кочевники, тогда следует вышвырнуть их из Коринфа, как в свое время Клавдий вышвырнул их из Рима… Полагаю, Коринф много не потеряет, в нем и так уже на сегодняшний день около семисот тысяч жителей. Более, чем достаточно.
       Эвтимен замолчал, высказав до конца свое возмущение. Перант выжидающе и почтительно молчал.
      - Так… что у тебя еще? – спросил парафилакс. – Или все?
      - Все, господин, - ответил Перант с видом человека, только что честно исполнившего свои обязанности.
      - Хорошо. Можешь отдохнуть до седьмого часа*… Ты свободен.

     Перант поклонился и начал отходить к двери, не поворачиваясь при этом к начальнику спиной. Эвтимен между тем положил на стол перед собой большой кожаный футляр, извлек из него пергаментный свиток и, развернув его, принялся внимательно изучать документ. Перант повернулся к двери и уже взялся за массивную резную ручку, как вдруг замер на месте, как будто вспомнив что-то.
      - Господин…- тихо позвал он.
     Эвтимен поднял глаза от пергамента.
      - Ты еще здесь?..
      - Прости, господин… Не знаю, как сказать. Возможно, все это пустое, однако…
      - Ну в чем дело? – с легким раздражением спросил Эвтимен.
      - Трудно сказать нечто определенное, - заметил Перант, и парафилакс тревожно сдвинул брови: он знал, что у его доверенного диогмита с таких слов нередко начинаются сообщения о делах, становящихся потом неразрезрешимыми.
        - И?.. – Эвтимен отодвинул от себя пергаментный свиток, пристально глядя на Перанта. - За последние несколько месяцев в Коринфе произошло немало случаев странных исчезновений, - сказал Перант. – Иногда ко мне или к другим диогмитам обращаются люди. Они просят нас о помощи… Они говорят, что потеряли кого-то из родных или друзей.
       - То есть как  - потеряли? – недоуменно спросил Эвтимен.
       - Ну вот – жил человек в своем доме, в своей семье, а как-то поутру отправился по каким-то делам, скажем, на рынок, или в курию, или еще куда… вышел из дома – и больше не возвращался. И нет о нем никаких вестей.
     В комнате повисло напряженное молчание.
       - Многие обращались к нам с отчаяния, - продолжал Перант. – ведь они просто не знали, к кому идти со своей бедой. Одни просили поискать своего пропавшего родича, рассказывали – как он выглядел, где чаще всего бывал. Другие спрашивали, не попадался ли нам тот или иной человек, просили дать им знать, если он вдруг нам встретится. Но чем мы могли им помочь? Разве что обещать задержать его при встрече и доставить домой.
     - Ты произнес слово «многие», - заметил парафилакс. – Выходит, подобных обращений вы получили немало?
    - Поначалу наши бойцы не слишком обращали на них внимание, - нерешительно ответил Перант. – Обычно люди подходили к нашим патрульным, а правила запрещают нам отвлекаться на разговоры. Но со временем таких обращений становилось все больше, и я начал даже записывать передаваемые нам сведения о пропавших людях. За четыре – пять месяцев таких записей у меня накопилось больше двух дюжин…
       - Получается, что в месяц в городе неизвестно куда пропадает от четырех до шести человек? – прикинул Эвтимен. – Конечно, для такого города, как Коринф, это капля в море, однако это же означает, что несколько коринфских семей каждый месяц теряют своих близких…Такое неприятное открытие, пожалуй, заслуживает нашего пристального внимания… Ты как полагаешь?
      - Да, господин, - согласился Перант, - а еще надо заметить, что это лишь те люди, которых я записал. Сколько их было до того, как я стал их учитывать, никто не знает.
     - И надо полагать, не все люди, у кого пропали близкие, подходили к нашим диогмитам, - прибавил Эвтимен мрачно. – А что ты сам об этом думаешь, Перант?
    - Клянусь Посейдоном, не знаю! – Перант поднял на своего начальника честный и встревоженный взгляд. – Не знаю… Бывает, конечно, что человек тайком сбегает из семьи, уезжает из города, чтобы начать новую жизнь на чужбине, но едва ли возможно, чтобы ежемесячно из Коринфа вот так просто сбегало хотя бы  двое-трое мужей, отцов, братьев, сыновей…
     - А что, пропадают только мужчины? – спросил парафилакс.
     - Да… мужчины молодых или зрелых лет, как правило, свободные или вольноотпущенники. Среди них есть и бедные, и зажиточные, но – полагаю, все они не из тех, у кого могут быть причины внезапно бросить на произвол судьбы своих родных.
     - Тебе рассказывали об обстоятельствах их исчезновения, - сказал Эвтимен. – Ты можешь припомнить подробности хоть одного такого случая?
     - Да, господин, - с готовностью отозвался Перант. – Вот, к примеру… Некий старик подошел ко мне на площади храма Зевса Корифея и сказал, что у него пропал племянник, который каждый месяц приходил к нему в Коринф из Стимфала, чтобы помочь навести порядок в счетах… Старик держит на рынке у Пропилей скобяную лавку, но не слишком силен в науке цифр, а доверять такое дело постороннему не решается. Ждал он ученого племянника и в этот раз, но тот не появился. Дядюшка думал поначалу, что парень заболел и потому не пришел, кое-как перебился, а потом из Стимфала к нему приехала родственница, которая сообщила, что молодой человек был здоров и отправился в Коринф, как обычно делал это раз в месяц… Она была страшно удивлена и встревожена, узнав, что у дяди парень так и не объявился.
     - А не мог племянник завернуть к кому-нибудь из знакомых в Коринфе и там застрять? – предположил Эвтимен. – Или у него появилась тайная возлюбленная…
    - Старик уверял, что парень был очень серьезным в делах, он знал, что дядя его ждет, - заметил Перант. – В любом случае первым делом он пришел бы к дяде… Однако молодой человек просто исчез, как будто в воду канул!
     - И давно это было? – поинтересовался Эвтимен.
     - Недели две назад.
     - За это время племянник мог и объявиться в доме безутешного дяди! – сказал парафилакс. – Нередко молодые люди, даже весьма серьезные в делах, совершают непредсказуемые и поистине сумасшедшие поступки! Ты ведь больше не видел того старика? 
     - Нет… - отвечал Перант.
     - Ну, так поинтересуйся! – строго заметил начальник. – Пошли кого-нибудь в эту лавку, либо появись там самолично, да и поспрашивай – а вдруг узнаешь, что парень немного загулял, а дела с дядюшкой попросту задвинул на какое-то время! И тогда окажется, что вся-то история и слова доброго не стоит…
       - Будет сделано, господин, - почтительно ответил Перант.
       - Будет сделано… - передразнил диогмита парафилакс. – В Коринфе для молодого человека столько соблазнов! Да ты и сам знаешь. Ну, а остальные случаи, видимо, тоже что-то в этом роде?

       - Господин, я уже говорил, что трудно сказать нечто определенное, - сдержанно заметил Перант. – Можно только строить предположения. Однако… если мы станем проверять все подобные сведения, поступающие от горожан, нам не хватит бойцов, чтобы выполнять нашу основную работу…
    - Конечно, не хватит! – согласился Эвтимен. – Но отмахиваться от людей тоже не годится. Поэтому проверять подобные обращения следует выборочно… Есть у нас молодые, быстроногие бойцы… вот, Ферсий, например! Или Эвклет… У них верный глаз, твердая рука, да и голова в полном порядке. Вполне можно поручать им такие дела.
    - Да, господин! – отозвался Перант.
    - И вот еще что…- задумчиво глядя на диогмита, произнес Эвтимен. – Оставь-ка мне свои записи. На время… я их просмотрю на досуге.
   - Здесь господин найдет все, что мне сообщили о пропавших людях, - сказал Перант, доставая из кошеля перетянутый шнурком небольшой свиток. Он протянул его начальнику, и парафилакс положил документ на стол. Затем кивнул диогмиту, отпуская его, и Перант удалился, явно успокоенный, как человек, разделивший с кем-то тяготившую его проблему.
    Эвтимен остался один. Посидел в тишине, развернув перед собой пергамент, который начал читать до прихода Перанта. Парафилакс попробовал продолжить начатое изучение, однако никак не мог сосредоточиться: мысли путались, разбегались, а взгляд то и дело обращался на оставленный Перантом свиток. Эвтимен ощутил какое-то тягостное предчувствие, будто бы его ожидает весьма запутанное и неприятное дело – из тех, какими раньше заниматься не доводилось. Такие мысли появлялись у него всегда в предвкушении тяжких забот, и сам этот факт раздражал его своей неопределенностью. А что, собственно, произошло? Да ничего…То, что сообщил ему Перант, еще не причина для какого-то особенного беспокойства. Не секрет, что в отряды диогмитов нередко шли выходцы из свободных, но бедных семей, ибо диогмитская служба при всей ее опасности приносила стабильный и неплохой доход. Поэтому неудивительно, что многие из простых граждан некоторых диогмитов знают лично и, видя среди них своих знакомых, сыновей своих друзей, а то и собственных родных, обращаются к ним за помощью в сложных случаях… в случае внезапной пропажи кого-то из близких, например. Знакомый диогмит действительно может помочь разыскать пропавшего или хотя бы раздобыть о нем какие-либо сведения. Так что ничего удивительного в подобных обращениях к диогмитам нет. Нет ничего необычного, ничего тревожного. Нынешний Коринф – город гигантский, настоящий эллинский Рим! Человеку в нем исчезнуть – как песчинке в полосе морского прибоя! Особенно, если человек сам того пожелает. И причин таких якобы внезапных исчезновений сколько угодно! Один неожиданно встретил давних друзей и от всей души загулял с ними на пару недель, забросив все дела… Не бывает, что ли? Еще как бывает! Другой нашел себе подружку и перебрался к ней, сбежав от опостылевшей зануды-жены. И такое бывает совсем не редко! Такой загул может длиться месяцами – когда кувыркаешься в постели с любовницей, время летит незаметно. Третий пожелал отправиться на заработки, чтобы избежать домашних уговоров и ненужных слез, решил написать письмо с дороги, а оно не дошло. Разве такого не бывает? Сплошь и рядом! Четвертому до смерти надоели домашние, вечно недовольная жена, дети, с подачи матушки считающие отца неудачником (вон у соседа Клития – своя лавка, а наш-то родитель – поденщик!), родичи-захребетники… он плюет на них на всех и бежит из дома в поисках нового счастья! И такое тоже бывает! Ко всем бездельникам, сластолюбцам и сумасбродам стражу не приставишь – да это и не нужно, ведь речь идет не о рабах-невольниках, а о людях свободных, имеющих право самим решать собственную судьбу. Почему же он, парафилакс Коринфа, столицы римской провинции Ахайи, должен об этом беспокоиться? Или у него мало других неотложных и важных дел? А родным этих беглецов, всяким там дядюшкам, женам, бдительным отцам и старшим братьям следует получше приглядывать за своими близкими, особенно теми, кто склонен посматривать на сторону! А еще лучше – жить с ними так, чтобы не возникало желания бросить все и удрать, куда глаза глядят. Тогда не надо будет приставать к диогмитам на улицах, перекладывая на их плечи свои собственные домашние проблемы и отвлекая их от несения государственной службы… Люди вообще всегда желают, чтобы их проблемами занимались другие, только не они сами! Этим тоже никого не удивишь. Рассудив таким образом, Эвтимен взял со стола пергамент Перанта, некоторое время недоуменно повертел его в руках, а потом закинул на верхнюю полку армариума*, куда обычно складывал документы, не требующие срочного рассмотрения.
   
 ***   

        Ликастид упорно продвигался вперед, все дальше и дальше в черный бездонный зев каменной глотки. Временами проход становился настолько узким, что ему приходилось ползти на коленях. Иногда в темноте он натыкался на каменные выступы, обдирая в кровь руки и плечи; сума, висевшая на спине, отчаянно мешала ему, то и дело сваливаясь ему на бок или на грудь. Его так и подмывало порой избавиться от нее, однако мысли о ее содержимом не давали сделать этого. Ну еще бы… ведь в суме он хранил принадлежности каллиграфа, и там же лежало письмо Павла-апостола, кото- рое надо было предъявить коринфским собратьям по вере. Наконец, там же находилась прядка волос Хариты, снятая им с вересковых зарослей у дороги! Оставить все это – свое единственное богатство, - Ликастид не мог. И если ему удалось случайно обнаружить этот лаз, то с таким же успехом то же самое могли сделать и преследователи! Найдя его брошенную суму, они уж точно не отступятся, пока не настигнут его. Что с ним сделают потом – об этом Ликастид старался не думать…
       Чем дальше продвигался Ликастид, тем непроницаемее становился мрак вокруг него. Наконец каллиграфу пришлось остановиться – он уже не видел перед собой ничего.
      Следовало затаиться в этой угольно-черной темноте и пересидеть какое-то время, не издавая при этом ни звука. А потом потихоньку вернуться назад и выбраться наружу.
     Однако сидеть здесь придется долго – он должен быть уверен, что эти два негодяя не поджидают его у выхода. Ликастид подобрал ноги и уселся, привалившись спиной к каменной стене. В такой позе он затаился, замерев неподвижно. Здесь было сухо, довольно тепло и даже вполне уютно. Откуда-то издалека тянуло слабым током воздуха, и этот чуть заметный ветерок приятно овевал его разгоряченное лицо. Этот сквознячок навел каллиграфа на мысль, что где-то не столь далеко имеется еще один выход на поверхность. Вот только знать бы – где именно? И куда он выводит? Однако почти сразу Ликастид отбросил всякие мысли о втором выходе – он не мог себе представить, что Фубия могла тащить Хариту через этот каменный подземный ход. Так что ему необходимо было возвращаться тем же путем.    
Вдруг Ликастид вздрогнул и словно бы очнулся. Было похоже, что он задремал, будучи сморенным мучительными переживаниями и непомерной усталостью. Столько испытаний пришлось ему пережить всего за одни последние сутки! Теперь он не представлял, сколько времени он провел здесь: может, всего несколько минут, а возможно – несколько часов. Однако из забытья он вышел далеко не просто так. Ему показалось, что совсем неподалеку прозвучал чей-то голос.
        Ликастид весь подобрался, стараясь не дышать, и тщательно прислушался. И вот издалека донесся какой-то слабый шум – то ли где-то осыпались мелкие камешки, то ли оседали пласты породы… Ликастид не сразу сообразил, что это не что иное, как звук чьих-то шагов. Кто-то шел по проходу – оттуда же, откуда пришел и он! Ликастид прижался к стене всем телом, будто желая слиться с ней. А когда во тьме замерцал свет, отблески которого замелькали на неровностях каменных стен, он не стал ждать и, крадучись, поспешил забраться еще дальше в глубины неведомого подземного коридора, стараясь при этом не производить ни малейшего шума…
       - …что он-таки полез в эту кротовую нору? – донесся до него обрывок фразы. Голос раздавался совсем близко, и Ликастид замер на месте, едва дыша. Если они услышат хотя бы шорох, исходящий от него, то ему конец.

- Сам посуди, ну куда ему еще деваться? – отозвался другой голос, злобный и нетерпеливый. Похоже, он принадлежал Эфалиону. – Разве ты не видел следы у самого входа? А кроме нас и него здесь едва ли еще кто-то лазает!
        - Я не думаю, что он мог уползти так далеко, - мрачно заметил Трохил.
        - Еще как мог! – возразил его подельник. – это у тебя плечи, как у критского быка, и тебе, конечно, нелегко втискивать свою тушу в этот каменный колодец! А наш голубь строен и гибок, как стебель плюща, вот он и удрал от нас под землю! Ловкий парень…
       - Ладно, заткнись! – грубо оборвал его Трохил. – Лучше смотри вперед, факел-то у тебя! Раз уж залезли в эту дыру, так идем…
       - Тише! – предостерегающе вскрикнул Эфалион. – Был какой-то звук, то ли стон, то ли… Ты слышал?
       - Нет, не слышал,.. – растерянно признался Трохил. Ликастид действительно издал слабый стон, в темноте ударившись лбом о каменный выступ. Он испуганно затаил дыхание, а потом потащился дальше, ощущая, как по лицу ползет струйка теплой крови. Его собственный стон показался ему не громче мышиного писка, и если Эфалион услышал его, это значило, что либо он обладает поистине совиным слухом, либо преследователи подобрались совсем близко…
       Вдруг каллиграф увидел слева от себя черный провал в стене – увидел лишь на миг, ибо вдалеке блеснул факел разбойников, бросивший свой отблеск на стену. Ликастид, словно преследуемый загонщиками зверь, метнулся туда и побежал, вытянув руки вперед… потолок здесь оказался выше, и можно было передвигаться куда свободнее. Пробежав десятка два шагов, каллиграф остановился, скорчившись у стенки и глядя на светлое пятно выхода в первый проход – свет в нем колебался, то усиливаясь, то ослабевая – по мере приближения преследователей. Вскоре Ликастид увидел, как вдали мелькнули две размытых тени, донеслись торопливые шаги, потом наступила тишина, и снова сгустилась непроглядная тьма. Ликастид понял, что разбойники миновали его новое убежище и теперь удалялись по коридору.
       Теперь оставалось подождать, пока они уйдут достаточно далеко, после чего вернуться к первому проходу и добраться по нему к выходу на поверхность. Вот только надо определиться – сколько необходимо ждать? Ликастид ведь не знал, как далеко уходит подземный ход, и как скоро его преследователи вернутся назад. Ошибка могла стоить Ликастиду жизни. Но полагаться приходилось только на собственное ощущение времени. То ему казалось, что он сидит очень долго, а то – будто бы прошло только несколько минут… В какой-то момент каллиграф решил, что высиживать дальше нельзя. Ликастид призвал себе помощь Господа и устремился вперед. Непроглядный мрак окружал его со всех сторон. Добравшись до выхода в первый коридор, он застыл на месте, прислушиваясь. Ни единого звука не доносилось из подземелья. Произнеся молитву, он заторопился к выходу на поверхность, следуя обратной дорогой. Теперь он передвигался более уверенно, время от времени останавливаясь и прислушиваясь.
Ничто не нарушало непроницаемой тишины. Сама по себе тишина – жуткая, могильная – могла бы свести с ума, однако для Ликастида она означала спасение, а потому он воспринимал ее как дар Божий. И сейчас он с ужасом и тоской вспомнил о Харите. Ликастид не представлял, где ее искать. Он знал лишь одно – убегая от двух безмозглых негодяев, он безнадежно упустил время. Он мог быть уверен лишь в том, что Харита была здесь, где-то совсем рядом – об этом свидетельствовали найденные им улики. Но что с ней произошло дальше? Куда потом потащила бедную девочку проклятая Фабия? Этого Ликастид знать не мог…
 
        Между тем каллиграф шел и шел по проходу, направляясь к выходу, но дорога все не кончалась. И наружный свет впереди не брезжил… А ведь он помнил, что первое время проникновения в подземелье свет с поверхности сопровождал его довольно долго. Может, он углубился слишком далеко, и снаружи стемнело настолько, что выхода не видно? Он ускорил шаг, однако по-прежнему со всех сторон его окружала непроглядная тьма… Ликастид начал беспокоиться: куда подевался выход? Даже если на поверхности наступила ночь, он идет достаточно долго, чтобы добраться до выхода из тоннеля… Однако никаких признаков такового не было, и он по-прежнему находился в низкосводчатом каменном проходе посреди кромешного мрака и полного безмолвия, нарушаемого лишь шумом его собственных шагов.
    По мере того, как Ликастид продвигался вперед, его все больше охватывала паника. Где выход?! Коридор казался бесконечным, и он по-прежнему шел по нему наощупь.
       Он помнил, что ему не попадалось никаких ответвлений, кроме того лишь, в котором он спрятался, когда преследователи настигали его. Однако он тут же понял, что  уверенности в этом нет никакой: в темноте и в спешке он вполне мог пропустить хоть десяток побочных ходов. Вдруг Ликастид споткнулся и едва не упал. Упершись руками в шершавую стену, он постарался отдышаться и унять сердцебиение. Потом осторожно двинулся дальше. Вдруг он заметил, что пол под ногами стал значительно ровнее. Было похоже, что тоннель с какого-то рубежа вдруг обрел гладкую поверхность, как если бы полы и стены были теперь выстланы хорошо отделанными плитами.  Идти стало много удобнее, однако каллиграф ощутил настоящий ужас: уж такого пола в этом подземелье у него под ногами точно не оказывалось, а это означало, что он продвигается не к выходу, а вообще неведомо куда! Выходило, что он безнадежно заблудился в этом страшном подземном лабиринте, куда загнали его проклятые разбойники!        
     Ликастид остановился. Он слышал, как в виски ударяет кровь, ощущал холодный пот, струящийся по лицу. К горлу подступила тошнота. Он постарался подавить растущее в душе отчаяние, понимая, что, поддавшись панике, очень скоро выбьется из сил, и тогда его ждет мучительная смерть от жажды и голода.
А умирать ему нельзя – он должен разыскать свою похищенную дочь. А потому совершенно необходимо найти выход из чудовищной подземной ловушки. Ликастид попытался хладнокровно обдумать свое положение. Он находился совершенно один посреди непроглядной тьмы и полного безмолвия. Что делать? Идти назад явно не имело смысла – ему никогда не удастся найти тот коридор, которым он проник сюда. Значит, остается только одно – идти вперед! Благо, дорога сделалась значительно легче, а все дороги куда-то ведут и где-то заканчиваются… если, конечно, это не тупик. Но путь, ведущий в никуда, едва ли станут облицовывать плитами – разве что в порядке самого изощренного издевательства. Возможно, эта дорога приведет его в подвал какого-нибудь храма – не заброшенного, а ныне действующего! А как же Харита?.. Он так и не мог признаться самому себе, что надежды найти свою девочку у него совсем не осталось. Разве что с неба сойдет ангел Господень, который и укажет ему, куда проклятая Фабия отвела его бедную дочку…
      Ликастид медленно продолжил свое движение вперед. Он передвигался, осторожно ступая и ощупывая руками холодную стену. Он шел долго – ему казалось, целую вечность. Вообще, каллиграф давно уже потерял счет времени и совершенно не представлял, как долго длятся его блуждания во тьме – то ли несколько часов, то ли несколько суток. Наверное, все же не так долго – без воды и пищи несколько суток он бы не выдержал.

    Вдруг Ликастид остановился в изумлении: далеко впереди он заметил слабые световые отблески. Это было не отражение дневного света, не солнечные лучи, проникающие снаружи…То было ровное, чуть трепещущее сияние, внезапно появившееся вдали после того, как он миновал очередной поворот. Ликастид постоял немного, вглядываясь в рассеянный мягкий свет. Судя по всему, источник света оставался неподвижен, и значит, это не был светильник, несомый человеком. Это было нечто другое. Ликастид осторожно продолжил свой путь. Он шел довольно долго, и непроглядный мрак постепенно отступал и рассеивался, а свет становился все ярче. Каллиграф видел теперь, что стены и пол тоннеля действительно выложены квадратными каменными плитами, а потолок представляет собой ровную тесаную поверхность. Но вот он остановился, уставившись взглядом в одну точку.
        Свет исходил от светильника, установленного в небольшой нише, устроенной в каменной стене на высоте среднего человеческого роста. Было совершенно непонятно, кто зажег эту лампу, кто за нею следит и вообще – как долго она здесь находится и для кого освещает этот тоннель. На полу под светильником не было никаких следов, и толстый слой пыли на плитах оставался нетронутым.
     Ликастид внимательно осмотрел странную находку. Лампа была сделана из толстого стекла и формой имитировала двухстворчатую раковину. Внутри этого фигурного сосуда ровно пылал фитиль толщиною с палец. Ликастид никогда в жизни не видал подобных светильников.
     Каллиграф осторожно запустил ладони в нишу, взял лампу обеими руками и вытащил ее наружу. Взяв светильник снизу за металлическую подставку, он поднял ее над головой, и свет озарил коридор на десятка два локтей вперед. Почувствовав себя увереннее, Ликастид решительнее зашагал дальше.
        Между тем, время шло, а его блуждания по подземным переходам оставались бесконечными. Голод все сильнее донимал скитальца, горло спеклось от жажды, ноги начали уже подкашиваться, а подземный коридор вел его все дальше и дальше. И вдруг свет лампы озарил гладкую стену, возникшую перед Ликастидом и наглухо перегораживающую проход. Каллиграф находился в тупике!
       Ужас, охвативший его, был поистине чудовищным. Трясущейся рукой он потрогал неумолимо твердую поверхность, втайне надеясь, что в стене откроется потайная дверь, но стена оставалась незыблемой. В смятении Ликастид попятился от этой преграды, означавшей для него не только конец пути, но и неизбежную мучительную смерть… Ему вспомнились рассказы бывалых людей о египетских сокровищницах, хитроумных ловушках и ложных подземных ходах, ведущих в никуда. А ведь его предупреждали, что место это проклятое, и что разрушенный храм строился невероятно давно, видимо, в те времена, когда эллины еще находились в куда более близком родстве с египтянами, чем ныне! Ликастид продолжал пятиться, пока стена, перегораживающая проход, не исчезла в угольно-черной темноте. Тогда он остановился, чтобы унять сердцебиение. Постоял в мучительном раздумье.
 «Здесь должен быть другой коридор, - мысленно сказал он себе. – Просто я прошел мимо и не заметил его.»
      Он повернул назад и медленно пошел по проходу, затравленно глядя по сторонам. Лампа в его руке горела ровным, немигающим пламенем, и, судя по всему, можно было не опасаться, что она угаснет. Его усилия оказались не напрасны: через какое-то время он увидел справа от себя глубокий черный провал в стене. Новый тоннель сначала вел его прямо, но потом начались повороты. Один поворот… Второй… Третий!..

        Миновав очередной поворот, Ликастид невольно ускорил шаг, подгоняемый нетерпением, и  вдруг едва не расколотил себе лоб, уткнувшись в стену, перегораживающую проход – здесь также оказался тупик!
     Он стоял, глядя на стену выпученными от ужаса глазами. Потрогал ее рукой – стена была холодной, шершавой и незыблемой. Он попятился назад и наступил на что-то, громко хрустнувшее под его ступней. Ликастид опустил лампу и увидел у себя под ногами полуистлевшие человеческие кости. Жутко торчали кверху оголенные ребра, у стены валялся почерневший позвоночный столб, с полу прямо в лицо Ликастиду скалился голый череп… Среди костей он заметил осколки стекла – похоже, этот несчастный также использовал в своих блужданиях по лабиринту лампу, подобную той, что была у каллиграфа руках, но это не помогло ему. Ликастида ждала такая же участь…
       Он побрел назад, чувствуя, как с каждым шагом слабеют ноги. Скоро силы оставят его, и он свалится где-нибудь у подножия стены, светильник его разобьется при падении, и он медленно испустит последнее дыхание на каменном полу, в полном одиночестве, посреди мрака и отчаяния… Пройдут дни, месяцы и годы, и он тоже обратится в такой же трухлявый и ветхий скелет…
        «Я выберусь! – упрямо твердил он самому себе. – Я выйду из этого проклятого подземелья! Всемогущий Господь поможет мне…» Несколько раз он обнаруживал в стенах все новые и новые ходы, уводящие в стороны, и, подгоняемый призрачной надеждой, следовал по ним, шел очень долго, пока снова не оказывался в очередном тупике. И снова он возвращался, угрюмо тащась по бесконечным коридорам, постепенно теряя последние остатки сил, погружаясь все глубже в бездну отчаяния… И за время этих ужасных блужданий он наткнулся на не менее, чем дюжину полурассыпавшихся скелетов и несколько мумифицировавшихся трупов, принадлежавших неведомым скитальцам вроде него, попавшим в эту проклятую ловушку и нашедшим здесь свой страшный конец…
       Он зацепился ногой за каменный выступ в полу и медленно повалился навзничь. Цепляясь непослушными пальцами за стену, каллиграф выпустил из руки светильник, и лампа ударилась о каменные плиты, разлетевшись на осколки с глухим звоном. Ликастид сполз к подножию стены и некоторое время тупо наблюдал, как медленно угасает фитиль, валявшийся на полу, и как темной густой лужицей растекается по плитам масло… Прошла минута, другая… Фитиль несколько раз мигнул, будто навеки прощаясь с ним, и с легким треском угас. Ликастид очутился в полной темноте. Из его запекшегося горла вырвался один только звук – не то хрип, не то сдавленный стон:
        - Харита!..

   Мучительным усилием  он попробовал встать на ноги. Он хотел продолжать идти – пусть в темноте, пусть в очередной тупик, но когда смерть придет за ним, она застанет его идущим, а не корчащимся на полу, как раздавленный червяк. Он будет бороться, даже когда последняя надежда угаснет, как этот разбившийся светильник…Его деревенеющие пальцы тщетно пытались найти какие-то уступы на гладкой стене (без помощи рук он встать уже не мог), и вдруг в тот самый миг его воспаленные глаза заметили впереди свет.
      И это было уже не сияние светильника во мраке подземелья. Это был свет дня – очень слабый, будто робкий, но – настоящий дневной свет! Ликастид пристально вглядывался вперед, желая убедиться, что это не видение, не бред… Впереди действительно маячил столб света, падающего откуда-то сверху!
    «А может, это ангелы небесные спустились, чтобы сопроводить на небеса мою душу?» – подумал он. Ему казалось, что вот сию минуту он увидит в потоке этого сияющего света смутные очертания крылатых фигур. Однако ничего похожего на ангелов перед его затуманенным взором не возникало. Это был самый обычный дневной свет, похоже, проникающий в подземелье через некий проем в перекрытии…
       Собрав всю свою волю, Ликастид попробовал продвигаться вперед. Идти он уже не мог, а потому либо полз по каменному полу, либо тащился на четвереньках, в кровь обдирая ладони и колени. Через какое-то время он наконец достиг конца коридора, который вывел-таки его к тому месту, где царил этот спасительный свет. 
       С первого взгляда несчастный понял, что это вовсе не выход из подземелья на поверхность. Перед ним было замкнутое пространство, нечто вроде светового колодца диаметром примерно локтей в двадцать.  Стены колодца были облицованы рваным камнем, а ствол поднимался на много локтей вверх, и там, на недосягаемой высоте, виднелся овал лазурно-синего неба! Выбраться наверх по совершенно отвесной стене было абсолютно невозможно – для этого следовало иметь крылья… Но не одно только разочарование ожидало Ликастида здесь. Прямо перед ним, окруженный каменной оградой, находился небольшой водоем круглой формы. Трудно было представить, каким образом наполнялась эта каменная емкость – то ли дождевой водой, то ли питалась подземными водами, а может, тем и другим способами в равной степени. Так или иначе, но вода в колодце была чистой и прозрачной, а потому Ликастид с трудом подтащил свое обессиленное тело к самому краю водоема, свесился через ограду и принялся жадно пить, черпая воду вытянутыми руками. Он пил и пил до полного изнеможения, пока не отвалился и не вытянулся на земле у подножия каменной ограды. Теперь его взгляд устремился высоко вверх, к голубеющему над головой небесному овалу… Ликастид видел даже, как время от времени этот бесконечно далекий овал пересекали изредка пролетающие птицы.
 А ведь там, наверху, могли быть люди! И Ликастид принялся кричать из последних сил, что у него еще оставались: - Э-э-й! Помоги-и-те!.. Люди-и!..
 Он орал долго, с каким-то диким упоением, переходящим в настоящее исступление.
        Но то ли там, наверху, не было ни души, то ли голос Ликастида ослаб настолько, что лишь ему казалось, что он кричит, а на деле его крик был не громче предсмертного хрипа. Никто так и не появился на краю светового колодца – ни человек, ни зверь. Ликастид окончательно выбился из сил и забылся тяжким, беспробудным сном, похожим на предсмертный обморок.
       Очнулся он совершенно внезапно, будто его толкнули. Глаза его широко открылись сами собой. Он лежал в каком-то мягком полумраке, окружавшем его со всех сторон. Сперва он подумал, что так и лежит возле колодца, и уже наступил вечер. Однако сразу понял, что ошибся: слишком удобно и тепло лежалось ему. Следующей мыслью страдальца была такая – а не умер ли он? Но когда он попытался приподнять голову, его шейные мышцы напряглись, как струны, и сразу стало ясно, что душа и тело его пока еще составляют единое целое. Далее он с изумлением увидел, что лежит на вполне удобном ложе и даже заботливо укрыт теплым покрывалом. У его изголовья стоял небольшой столик, на котором горела лампа с узким длинным фитилем, а возле нее находился глиняный сосуд с каким-то напитком или снадобьем… Лампа давала достаточно света, чтобы он мог разглядеть, что он находится в маленькой квадратной комнате, имевшей одну деревянную дверь в стене. Он опустил голову и тотчас ощутил затылком мягкую и просторную подушку.
         И вдруг Ликастид с предельной ясностью ощутил, что в полутемной комнате, помимо него, находится кто-то еще. Он никого не видел, и только свет лампы отбрасывал на стены причудливые черные тени. Но каллиграф отчетливо ощущал чье-то молчаливое присутствие. В одно мгновение Ликастида охватил такой жуткий испуг, что он едва не закричал от ужаса. Рот его судорожно приоткрылся, но оттуда не вырвалось ни звука.
      Он шумно, хрипло задышал, хотел привстать на своем ложе, но на это у него не хватило сил. Зато неожиданно прорезался голос…

    - Кто здесь?.. – прохрипел он. Ответа не последовало, но его напрягшийся слух уловил какое-то слабое, чуть заметное движение. Размытое черное пятно у неосвещенной стены будто чуть качнулось в сторону, привлекая его внимание.
    - Кто тут? – с трудом выдохнул Ликастид. Прошла секунда-другая, и прямо из мрака внезапно появилась маленькая стройная фигурка… Длинные золотистые волосы… Голубые глаза… Несмотря на царящий в комнате полумрак, он каким-то образом видел, что глаза действительно голубые! Маленькая, очень красивая девочка. Она смотрела на Ликастида и улыбалась, однако улыбка ее была печальной и какой-то совсем не детской. Каллиграф совершенно растерялся.
    - Харита?.. - срывающимся голосом вскричал он. – Харита… Боже мой, ты здесь…
    - Это я, папа, - отвечала девочка, все также грустно и трогательно улыбаясь.
    - Как ты сюда попала?.. Это проклятая Фабия притащила тебя сюда? Она похитила тебя у меня! Но волею Господа нашего ты пришла… Мы сейчас же уйдем отсюда! Я уведу тебя из этого подземного колодца!..
Харита неслышно приблизилась к его ложу и нежно погладила его руку.   
     - Папа, милый… - улыбнулась она снова. Ликастид взглянул в ее глаза – он никогда не видел, чтобы его дочь так смотрела. Та умилительная детская непосредственность,  что так присуща была его любимой Харите – очень живому и любопытному ребенку, исчезла напрочь. Харита говорила, как взрослая, и это обстоятельство вызвало у Ликастида настоящий шок. – Папа… Ты ведь даже не знаешь, как отсюда можно уйти…
       - А ты… знаешь? – вырвалось у Ликастида, и он сразу осекся, услышав свой вопрос:он просил помощи у собственного ребенка, которого так упорно пытался разыскать. Харита улыбнулась снова, и теперь ее улыбка была с лукавинкой: она как будто осознала оплошность, допущенную ее отцом.

     - Меня никуда не надо уводить, - серьезно сказала она. – А вот тебе…
   Он не дал ей договорить.
     - О чем ты говоришь, Харита? – вскричал он. – Я никуда не уйду без тебя!
        Она стала вдруг как будто удаляться от него.
     - Харита! – отчаянно закричал Ликастид, перепугавшись, что она сейчас исчезнет. Девочка снова ласково улыбнулась ему.
     - Отсюда нельзя уйти, - словно издалека донесся ее голос.
     - Харита! – вновь закричал Ликастид, рванувшись было с ложа, но со стоном упал на подушку: он оказался так слаб, что не мог даже приподнять собственное тело.
      
     - Мне здесь хорошо… - еле слышно произнесла она.
   
     - Харита-а! – истошно закричал Ликастид, но девочка исчезла в сгустившемся мраке, и несчастный отец остался совсем один…

               
***
 
   – Факел догорает, - мрачно заметил Трохил. – Ну-ка, поищи новый в мешке! Да пошевеливайся! Этот вот-вот погаснет. Эфалион принялся рыться в суме, между тем как его верзила-спутник с ужасом в глазах взирал на умирающий огонь.
   - Ну что ты роешься, как жук в навозе?! – заорал он в ярости. – Давай быстро сюда стержень!         
    - Да нет его! – Эфалион в сердцах швырнул на пол мешок. – Мы с тобой потеряли почти все, когда я упал в эту проклятую яму! Нет кресала, и нет кремня… И другого факела тоже нет…
    Трохил смотрел злобно и презрительно.
      - Ты хоть понимаешь, что это означает? – прошипел он. – Ты хорошо искал?..
      - Лучше некуда!.. - выкрикнул Эфалион. – На вот, посмотри сам…
   Трохил наклонился и поднял мешок, с недоверием разглядывая его, словно тот скрывал некую важную тайну. Он протянул факел товарищу, а сам стал тщательно перебирать узловатыми пальцами плотную ткань, будто надеясь обнаружить искомую вещь наощупь. Но мешок был безнадежно пуст.
        - Проклятье… - простонал Эфалион откуда-то снизу. – Мы сейчас останемся без света! Нам конец!..
        - Хватит скулить, придурок! – оборвал его Трохил. – Это ты затащил нас обоих в эту проклятую нору в земле…
      - Ну и что? Пусть я нас затащил – тебе легче от этого, да?! – истерически выкрикнул Эфалион.
         - Заткнись! Твое нытье нам не поможет! Мы должны двигаться, мы должны выйти отсюда!

       - Как?! – едва ли не рыдая, вскричал Эфалион.
      
       - Не знаю… Но если мы оба поднимем кверху лапы, и станем лить слезы, наша смерть будет мучительной и долгой. Постарайся понять это своей деревянной башкой.               
- Огонь гаснет! – в ужасе воскликнул Эфалион.
     Сделать уже ничего было нельзя. Трохилу с Эфалионом оставалось лишь в отчаянии наблюдать, как умирает огонь – их единственная надежда на спасение. Факел шумно затрещал, затем начал сильно чадить, его свет сделался тусклым, желтовато-багровым, потом еще раз  послышался треск, прозвучавший для ушей обоих пленников подземелья подобно предсмертному воплю – и все: они очутились в полной темноте.
      - Проклятье! – зарыдал Эфалион. – Проклятье всем богам, ввергнувшим нас сюда! И что нам теперь делать?..- он в сердцах отшвырнул ставшей бесполезной горелую деревяшку.
      - Перестать стонать и ныть, - отозвался из мрака Трохил. – Наше спасение только в одном – мы должны идти!
   - Куда идти? – заорал Эфалион в исступленье. – Может быть, ты знаешь дорогу? Или ты видишь в темноте, как египетский кот?
   - Эфалион, - сурово сказал Трохил. – Я устал слушать твои стенания и вопли…
Я не знаю дороги в этом лабиринте и я не вижу в темноте, но я все равно пойду туда, куда поведет первый встретившийся мне коридор! Только так еще остается надежда на спасение! Если тебе этого не понять – что ж, оставайся здесь и продолжай оплакивать свою горькую судьбу… Можешь и дальше посылать бессильные проклятия всем богам – они все равно не услышат тебя. А если и услышат – от души посмеются. Ты так и останешься здесь, пока твое тело не высохнет подобно вяленому мясу, а потом и кости твои рассыплются в прах… а я не хочу себе такой смерти. Я пойду вперед, и где-нибудь найду выход из этого проклятого подземного лабиринта!.. Ты как хочешь, а я пошел.  
    Он бросил на своего товарища презрительный взгляд, которого тот все равно не увидел из-за кромешной тьмы. Поколебавшись секунды две, Трохил повернулся и двинулся дальше по проходу. Эфалион, сидя на земле, услышал его удаляющиеся шаги и закричал исступленно:
     - Трохил! Постой… Не оставляй меня…
     - У тебя есть одна секунда, чтобы поднять с пола свою задницу и последовать за мной. Понял?
     - Понял…- Эфалион судорожно приподнялся на ноги и ухватился руками за шершавую стену. – Ну, и куда идти?

     - За мной… - голос Трохила прозвучал уже на значительном отдалении.

     - Но я ничего не вижу! – крикнул Эфалион.

     - Сейчас нам больше нужны ноги, чем глаза. Пошли, пошли!

Эфалион не заставил себя уговаривать дальше. Цепляясь руками за стену, он двинулся за своим более сильным товарищем.
  Их блуждания длились долго, и они не приносили никаких результатов – кругом по-прежнему была лишь кромешная тьма. Эфалион выбился из сил и уже еле-еле передвигал ноги. Кроме того, жестокий голод давно уже донимал их обоих…
      - Трохил, обожди! – хрипло крикнул Эфалион. – Я больше не могу…
      - Ну что, остаешься?..- спросил его спутник.
      
    - Послушай… Мы тащимся неведомо куда и неведомо зачем. Кто знает, может быть, мы плутаем по одному и тому же месту десять раз!

    - Может быть. Я знаю дорогу не лучше тебя, - отозвался Трохил.

    - Тогда зачем эти мучения? – выкрикнул Эфалион.

    - Есть идея получше?

    Эфалион горько расплакался. Горючие слезы заструились по его грязному лицу, и он принялся размазывать их не менее грязными руками.
   - Я не знаю, Трохил! – отчаянно возопил он, судорожно глотая сопли. – Все боги тому свидетели – не знаю!
   - Тогда слушай меня, сопливый придурок. Если мы с тобой будем идти, то возможны два варианта: мы либо придем к какому-нибудь выходу наверх, либо не придем. В первом случае нам повезет, и мы будем жить дальше. Во втором случае нам сильно не повезет, мы останемся здесь, пока наши кости не истлеют. Но если я послушаюсь тебя, и мы сами останемся на месте, то возможен лишь один исход: мы точно никуда не придем, и подохнем здесь, как крысы, попавшие в ловчую яму… Ты этого хочешь?
   - Нет… Нет!
   - Тогда вставай! Двигайся! Утирай сопли, и вперед! Раскис, как старая баба!
        Трохил сильно пихнул своего подельника ногой. Эфалион сдавленно вскрикнул, однако сразу зашевелился. Охая и стеная, он с трудом поднялся и потащился дальше, сгибаясь в три погибели. Трохила он не видел, только слышал его шаги немного впереди. Прошло еще какое-то время…
     Вдруг Трохил резко остановился. - Эфалион… Ты чувствуешь?
      - Что?.. - сдавленно откликнулся тот.
      - Ветер… По моему лицу скользнула волна воздуха!

      - Ну и что? Может, это мановение крыльев Танатоса…

      - Опять за свое, чертов нытик! Это значит, что впереди выход! Если есть воздушная тяга, стало быть есть выход на поверхность! Идем быстрей!
    
      - Я больше не могу, Трохил… Иди один.

      - Ты совсем спятил? Мы почти пришли! Хочешь, чтобы я тащил тебя? Не дождешься! Я и сам чуть живой…
    Эфалион хрипло дышал, по его лбу градом катился пот. От жуткой слабости тряслись колени… Ему казалось, что он уже умирает. Все сделалось безразлично: хотелось одного – упасть на землю и лежать, не двигаясь. А вдруг удастся заснуть – и тогда сон незаметно перейдет в смерть, Гипнос уступит место Танатосу. И этот переход произойдет тихо, незаметно, без мучений, без агонии…
       - Эфалион! – вдруг донесся до него окрик Трохила. Эфалионом вдруг овладело бешенство. Какого черта?.. Все равно конец, так зачем мешать его смятенной душе покидать бренное, измученное жизненными невзгодами тело? Не лучше ли оставить его наконец в покое?
      
       - Эфалион! Сюда, быстрее!..
       - Я не могу идти…- с трудом отозвался Эфалион. – Оставь меня…

       - Тогда на брюхе ползи, только давай быстрей сюда!
      Эфалион, с трудом волоча ноги, как мог быстро, поспешил на зов товарища. У него уже не осталось воли, чтобы не слушаться… Пускай им командует кто угодно, лишь бы не он сам. А раз так – почему бы и не Трохил?
      Тащась вдоль стены наощупь, подобно подбитой птице, он вдруг увидел тень своего подельника, смутно выделяющуюся на фоне каменной кладки.
     - Ты можешь шевелиться быстрее, что ползешь, как мокрица?

     - Не могу! – злобно огрызнулся Эфалион. – Я умираю…

     - Погоди умирать, придурок… Лучше посмотри вон туда! Видишь?..

    Трохил указывал рукой куда-то вперед. А Эфалион не сразу сообразил, что он видит своего товарища, видит его на фоне стены! А это могло означать лишь одно…
     - Свет! Там впереди, видишь – свет! Эфалион подтащился к своему товарищу, взглянул вперед и – действительно, увидел далеко впереди слабые колеблющиеся отблески…
    - Но это не выход на поверхность, - простонал он. – Это не дневной свет…
    - Да, не дневной, - согласился Трохил. – Это горит светильник. Пошли!..

    - Постой! – Эфалион схватил его за плечо немеющими пальцами. – А вдруг это вовсе не светильник? Вдруг это чей-то дух блуждает здесь в подземелье, чтобы найти себе жертву…
   - Посмотри сюда, - Трохил показал на стену. – Видишь, тени? Свет достаточно силен, чтобы освещать проход! Разве такой свет может излучать дух или призрак? Это горит лампа! Клянусь эгидой Зевса, мы куда-то пришли!
        - Хорошо бы еще знать – куда, - буркнул Эфалион, но подельник даже не услышал его. Он с удвоенной энергией двинулся вперед, и Эфалиону не оставалось ничего другого, как последовать за ним.
   Вскоре они достигли места, откуда начинался отделанный тоннель: пол здесь был выстлан камнем, а стены облицованы тесаными  плитами. Это еще более взбодрило Трохила, да и Эфалион воспрял духом. По мере их продвижения вперед свет становился все ярче и отчетливее, при этом источник его неизменно оставался на месте.
      - Похоже, мы очутились в подземелье какого-то храма, - предположил Трохил.
  - Я что-то не знаю поблизости никаких храмов, кроме того, давно разрушенного, где мы встретили человека Клеодея, - отозвался Эфалион.
  - Ты глупец…- сказал Трохил. – Мы блуждаем под землей уже много часов, и за это время могли прийти куда угодно! Я не удивлюсь, если мы выйдем наружу ну… скажем, где-нибудь в Фокиде…
    - Ты с ума спятил! До Фокиды мы просто бы не дошли…
   
     - Говори за себя, нытик! Ты не дошел бы, а вот я бы дошел, клянусь Гераклом!
    
  - Послушай, Трохил… Но если здесь подвалы какого-то храма, то могут быть и сокровища: золото, серебро…

   - Ага, сейчас! Внимательнее смотри под ноги – вдруг их нарочно для тебя по полу рассыпали!
   - Трохил… А вдруг этот парень не врал? Может, он и впрямь вовсе не человек Клеодея, оказался там случайно, а мы его с тобой чуть не…

   - Забудь о нем. Теперь это совсем не важно… Смотри лучше вперед! Видишь – лампа на стене? Вон, прямо смотри!..
 
   - Вижу, вижу! – отвечал Эфалион.- Она установлена в каменной нише… А вокруг никого…
   - А ты что, ждал, что нас тут будут встречать музыкой и танцами? Раз есть лампа, значит над нами есть какое-то здание, а в нем люди! Странно, впрочем…
   - Что странно? - Сдается мне, что к лампе этой никто не подходил очень давно. В нише полно пыли. А как же замена фитиля, заправка маслом? Непонятно…
      
    - Мне страшно, Трохил… Я чую недоброе…
   
    - Заткнись! Опять заныл, как больной зуб… Сейчас мы эту лампу вытащим и пойдем с ней дальше.

    - А может, она закреплена в стене?

    - А вот увидим…

  Трохил осторожно обхватил лампу обеими руками и без особого труда вытащил ее из ниши.

   – Она у нас, Эфалион! Теперь у нас есть прекрасный светильник, и мы не  будем больше блуждать впотьмах!
     - Я обрадовался бы много больше, если бы мы нашли не лампу, а выход на поверхность, - хмуро отозвался Эфалион.
     - Терпение, приятель… Совсем немного терпения, и мы окажемся на свободе! Я в этом уверен, - бодро ответил Трохил.
      Они двинулись дальше – Трохил шел впереди с лампой в руке, Эфалион следовал за ним. Сначала они передвигались довольно бодро, в них словно появились новые силы, но время шло, а ничего не менялось, и они все так же находились в подземном коридоре, только теперь облицованном и вымощенном плитами…
     - Если бы мы находились в подвале храма, то давно уже набрели бы на лестницу, ведущую наверх, - сказал Эфалион. Трохил ничего не ответил. Он, угрюмо сопя, продолжал идти вперед, держа горящую лампу прямо перед собой. Так продолжалось еще какое-то время, и вдруг Трохил замер на месте, словно вкопанный.
      - Что такое? – воскликнул сзади Эфалион.
      - Вот посмотри, - Трохил поднял светильник высоко над головой. Эфалион с ужасом увидел впереди глухую стену, пересекающую проход.
      - Мы в тупике! – дурацки хихикнул Трохил.
      - Нет, нет, нет! – закричал Эфалион исступленно. – Не может быть! Нет… - он бросился вперед и принялся истерически молотить кулаками по каменной стене. – Этого не может быть, не должно так быть! Проклятье, да будут прокляты все боги, я никогда больше не принесу им в жертву даже сухой хлебной корки! Проклятье, проклятье!
     Трохил горько рассмеялся:
      - Очень нужны им твои жалкие жертвы! Да ты и так всегда был жаден для приношений, и даже когда мы служили в Ливии, я помню, как ты норовил стянуть что-нибудь съестное прямо с алтаря! Так что у богов есть все причины сгноить тебя в этом подземелье! 

       Трохил запрокинул голову и захохотал в голос.
       Эфалион, словно тигр, выпущенный из клетки, бросился на него.
- Какого черта ржешь, собачий корм?! – заорал он. – Это ты притащил нас сюда! Зачем? Чтобы мы сдохли здесь, у подножия этой стены?..

Он в ярости схватил Трохила за одежду, но тот решительно и брезгливо отбросил его. Тогда Эфалион снова кинулся дубасить кулаками глухие стены. Трохил некоторое время угрюмо наблюдал за ним, а когда ему надоело слушать изрыгаемые подельником ругательства и жуткие богохульства, он коротко размахнулся и своим твердым, как железо, кулаком заехал Эфалиону в зубы. От сокрушительного удара подельник отлетел назад и со всего маху ударился спиной о стену. Колени его подогнулись, и он медленно сполз на пол.
       - Думаю, это тебя немного успокоит, - криво усмехнулся Трохил. – Слов ты, я вижу, не понимаешь!
Эфалион тихо зарыдал от бессильной злобы и жалости к себе.

- Будь ты проклят, сын потаскухи, я всегда ненавидел тебя!

- Неужели? – отозвался здоровяк. – Даже после того, как я спас твою вонючую шкуру при Сагунте?..

- Это было давно! – яростно выкрикнул Эфалион.

- Действительно давно, - согласился Трохил. – В те далекие дни ты еще был мужчиной… А сейчас ты – размазня! Ни на что не годен.
      
- Ты ударил меня! У меня изо рта течет кровь и уже раздувается губа… Мерзавец!
         
- Это не смертельно, зато отучит тебя лезть на меня с кулаками и изрыгать хулу на богов. Вот мне боги помогали всегда.

- А мне нет! – закричал Эфалион.

- Значит, ты недостоин их помощи. Тебе не приходило в твою баранью голову, что благосклонность богов надо еще заслужить?

Эфалион молчал, надрывно и хрипло дыша.

- Так ты идешь дальше или остаешься здесь? – спросил Трохил.

- Будь так добр, объясни, куда мы теперь пойдем, - с ехидным смирением произнес Эфалион.
      
- Мы пойдем назад, - решительно сказал Трохил. – Насколько я знаю законы, по которым строятся лабиринты, они всегда имеют тупиковые ходы. В один из таких тупиков мы и попали. Это плохо, но поправимо. Значит, мы прозевали настоящий ход, пройдя мимо него. Надо вернуться и внимательно смотреть на стены, а не только вперед. И у нас есть лампа, которая, похоже, никогда не гаснет!
         - Таких ламп не бывает, - отозвался Эфалион.
     Трохил смерил его презрительным взглядом и ничего не ответил.  Затем молча повернулся к нему спиной и стал удаляться. Эфалион не хотел оставаться один в кромешной тьме и безысходности. Охая и стеная, он поднялся на ноги и потащился за Трохилом, который, похоже, не ведал ни усталости, ни страха…
       Невыносимо медленно тянулось время… или же, наоборот, летело очень быстро? Эфалион окончательно выбивался из сил, перед глазами расплывались круги, да и сам Трохил постепенно начал сдавать – бесконечные блуждания вымотали и его. Уже давно они свернули в какой-то боковой ход, уже давно тащились по нему, но впереди все также открывалось бездонное жерло каменной трубы, словно уводящее их в никуда… они продолжали идти, и уже не было сил даже разговаривать: запасы воды и пищи давно закончились. А запасы сил тоже были на исходе…
         А потом Трохил, несший исправно горевший светильник, остановился в немом отчаянии: отблески пламени выхватили из мрака стену, наглухо перегораживающую проход.
     - Тупик… - хрипло произнес Трохил.

      Эфалион только молча уставился на каменную преграду: у него давно уже не стало сил на то, чтобы демонстрировать всю степень отчаяния, владевшего им. Он лишь прошептал пересохшими губами:
      - Это конец… Трохил, давай подумаем, как легче умереть… ты не потерял кинжал?
      - Выбрось это из головы… придурок! – с трудом отвечал Трохил. – Ты понял?
      - Но я не хочу медленно издыхать от истощения! Ты слышишь? Не хочу!
      - Заткни пасть! – выдохнул Трохил. – Я тоже не хочу… Но кинжалом ты сделаешь только хуже… Рука слишком слаба, чтобы нанести смертельный удар…
Ты сможешь лишь поранить себя… и медленно сдохнешь от потери крови… и никакой надежды.
       - Все равно Танатос заберет нас быстрее, чем…

       - Надо идти! – сказал Трохил как мог твердо. – Если сдашься – это будет конец! Медленный и мучительный.

      - Ты это уже говорил… Мы держались из последних сил, и что? Все равно подыхаем, попав в тупик – не в один, так в другой… Ты говорил, боги помогают тебе… Ну и где их помощь? Они наплевали на тебя и теперь смеются над тобой…
      Трохил с горечью взглянул на своего спутника.
      - Наверное, им не нравится, что рядом со мной есть ты – отъявленный богохульник и ругатель… Тебя не научили, что богов следует почитать.

     - Тогда убей меня… Трохил, - попросил Эфалион. – У тебя хватит силы для одного удара… Ведь правда? Ну скажи… Трохил! Я умоляю…
    - Ты же боишься смерти, Эфалион! – Трохил горько усмехнулся. – Ты будешь цепляться за свое жалкое существование до самого последнего вздоха… Стоит мне поднять кинжал, и ты завизжишь от страха.
    - Я закрою глаза… - и Эфалион смежил веки. Трохил, однако, не шевелился. Прошла секунда, две, три… Эфалион приоткрыл глаза и увидел, что его спутник смотрит, не отрываясь, в одну точку.
       - Ты что? – дернулся Эфалион.- Что ты там увидел?..

     - Подожди…- Трохил упорно смотрел вперед. – Я видел…

     - Что? Что ты видел?

      - Там, в проходе, кто-то есть… Эфалион устремил взгляд вперед, тщательно всматриваясь, но не увидел ничего, кроме озаряемых лампой каменных стен и пола, а дальше простирался лишь черный зев бесконечного коридора. И – никакого движения…
        - Ты спятил, Трохил… Там никого нет! Слышишь – никого!
Трохил еще посидел на полу несколько секунд, потом вдруг резко встал, при этом его колени дрожали от слабости.
   
      - Эфалион…- сказал он тихо. – Там был человек… И по-моему, женщина…

Эфалион снова посмотрел вперед, но не увидел ничего.

      - Тебе мерещится… Чертов осел*, тебе и в Аидовом царстве будут грезиться одни только бабы… Там вообще нет никого!
     Не слушая товарища, Трохил сделал несколько шагов в темноту. Он даже не вспомнил про лампу, одиноко стоявшую на полу.
   
     - Ты куда? – вскрикнул Эфалион, весь подобравшись, как тигр перед прыжком.
         
    - Ты и сейчас ничего не видишь? – спросил Трохил. – Вот она, прямо передо мной… Женщина в длинном плаще… С длинными темными волосами… Очень высокая, даже выше меня… Она делает нам знак рукой, чтобы мы шли за ней… Она выведет нас отсюда!
    Как ни таращил глаза в темноту бедный Эфалион, пытаясь вообразить себе хоть какое-то подобие женской фигуры, он не мог разглядеть ничего, кроме непроглядного мрака и освещаемых светильником голых стен. Его охватил жуткий страх, от которого, казалось, готово было остановиться сердце.
         
    - Трохил, стой!..

Однако Трохил не слушал его. Он упорно шел вперед, держась одной рукой за стену. Эфалион отчаянно закричал:
   
    - Не уходи, Трохил! Не оставляй меня одного!.. Там никого нет, Трохил!

Еще какое-то мгновение он видел широкую спину своего товарища, но вскоре она растворилась в темноте. Эфалион, хрипя и задыхаясь, поднялся с пола, подхватил лампу и, держа ее возле груди, как самую драгоценную ношу, неуклюже заковылял следом за Трохилом. Он не мог оставаться здесь один, даже если его друг спятил…
      
     - Трохил, подожди!..
Эфалион торопливо тащился по проходу, держа лампу обеими руками.
    Вдруг спереди из темноты донеслась какая-то возня, потом что-то вроде сдавленного крика, будто бы раздавили крысу. Эфалион замер на месте, безуспешно вглядываясь вперед: нечто жуткое происходило во тьме, там, куда не достигал свет лампы. Потом что-то тяжелое свалилось на пол…
      - Трохил?..

      Вместо ответа Эфалион услышал какой-то странный звук, нечто вроде всплеска, как будто на каменный пол выплеснули кувшин воды. И тут же  наступила мертвая тишина.

      - Боги всемилостивые… Трохи-и-ил!..
     Ни звука в ответ. Эфалион всей своей кожей ощутил, что его единственного спутника и товарища больше нет. У него затряслись руки от ужаса, и пламя светильника резко заколебалось в ответ на эту дрожь. На негнущихся ногах он прошел еще немного вперед и наткнулся на голени Трохила, беспомощно и нелепо вытянувшиеся вдоль прохода. Эфалион чуть наклонился вперед, чтобы рассмотреть тело товарища, и в этот момент чьи-то очень длинные и невероятно сильные пальцы схватили его за голову мертвой хваткой… Он не успел сообразить, что происходит, как лампа выскочила из мгновенно ослабевших рук и, описав в воздухе дугу, ударилась о стену, с глухим звоном разлетевшись на множество осколков. Угасающее пламя еще успело озарить большую черную лужу, стремительно растекающуюся по каменному полу. И вновь воцарился непроглядный мрак…               

                Конец I главы.

_ _ _ _ _ _ _ _ _

*пилос – шапочка в форме конуса, популярная у эллинов в течение многих веков;               
 
*центурион – офицерский чин в римской армии, примерно соответствующий капитану;
 
*калига – обувь римских военных, прообраз будущего сапога;

*«радуйся!» - «хайре!» - традиционное эллинское приветствие, аналог нашему «здравствуй!»;

*хариты – в греческой мифологии юные божественные нимфы, олицетворения грации и  красоты;

*курия (здесь) – здание управления провинцией;

*сапа  - дешевое вино из переваренного виноградного морса;  

*Сикион – город в Коринфской области;

*Эвмениды – богини прощения и милосердия, противоположны Эринниям; *

*стадия – мера длины в античной Греции, примерно 182 – 188 метров;

*талант – греческая мера веса, составляет 26 кг.
 
*каннелюры – продольные ровные бороздки на стволе колонны;

*ауксилии – вспомогательные войска, сформированные в городах Римской империи из местных новобранцев по римскому образцу;

*молосский пес – собака особой породы, выведенной на о. Молосс  для охоты на беглых рабов;

*полюдаментум – военный плащ;

*парафилакс – старший начальник полиции в восточных городах Римской империи; 

*гиматий – плащ, надеваемый через левое плечо и доходящий до колен;  

*4-ая стража – последняя часть ночи, начиналась в 3 часа утра;

*италики – (здесь) жители имперских провинций италийского происхождения;    

*седьмой час – соответствовал первому часу пополудни;    

*армариум – стенной шкаф для хранения свитков;

*осел – в античной традиции осел считался символом похоти и разврата.