Гравитация

   
                ГРАВИТАЦИЯ

Телефон зазвонил междугородним звонком рано-рано утром. Открывать глаза не было сил, да и не хотелось - опять снился сон из тех редких, когда сновидение и реальность становятся одинаково значимыми.
Почти минуту пришлось напрягать полуспящий мозг - звонят во сне, или это телефон так рано вздумал меня будить? В темноте я с трудом нащупал увесистую, прохладную трубку. Громкий мужской голос заглушал трескучую международную связь.
Я ничего не понимал - слух ублажала испанская речь и минуты три без пауз продавливала проснувшуюся половину мозга каким-то трепещущим тембром. И тишина...

Как только я решил положить трубку, заговорил спокойный женский голос, который с акцентом на русском продолжил:
- Молодой человек, с вами говорил художник Пабло Пикассо. Не думайте, он не ошибся номером и звонил именно вам.
-  Какой еще Пикассо? С какой стати? Почему со мной? Откуда он меня знает? -  ответил я с недоумением.

Из моих знакомых так меня разыгрывать было некому, тем более из-за границы. Решил ситуацию прояснить и с иронией спросил:
- И чего же ваш Пабло, да еще и Пикассо, от меня хочет?
Мне ответили, что завтра он посетит Ленинград, инкогнито, и рассчитывает на встречу в аэропорту; прилетает в 12 часов на один день и вечером обратно во Францию. Рейс номер 5119 из Парижа.
Ещё было сказано, что в целях конспирации Пабло будет в большой серой кепке, надвинутой на глаза, и в светлом плаще. Потом пошли короткие гудки, а я продолжал их внимательно слушать, как азбуку Морзе, но эта азбука никакой информации не добавила...

...Я задумался: ,,Что это? Бред ,,дома сна”, или то, о чем мне говорили, действительно может произойти? И что мне теперь делать? Ехать через девять часов в аэропорт и ждать там Пикассо; посмешить самого себя? Вроде как вчера не напивался, странностей за собой давно не замечал, головой не болел, простужен не был".

Кофе выпил на автопилоте, даже сахар забыл положить.
,,Ну, допустим, все так, как мне послышалось, и великий художник прилетит в Ленинград, но на каком языке я буду с ним изъясняться? Переводчика брать с собой? И где я его так рано возьму? Да ещё и с испанского", - попытался я рассуждать.

Чтобы прийти в себя, налил рюмку водки. Не помогло, но стало как-то весело и захотелось поверить в эту авантюру.
,,Даже если это шутка, и никто не прилетит, в аэропорту круглосуточно готовят курицу гриль, и поездка того стоит. А переводчицу можно найти в университете, время ещё есть уговорить кого-нибудь смотаться в аэропорт пообедать" - рассудил я окончательно.

В 9 часов я уже стоял перед входом на филологический факультет университета, с табличкой на груди. На бумаге красным карандашом было написано: ,,ТОЛЬКО СЕГОДНЯ! НУЖЕН ПЕРЕВОДЧИК С РАЗГОВОРНОГО ИСПАНСКОГО! ГАРАНТИРУЮ 50 НА 50%! ЛЮБОПЫТНОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ!"
Студенты, пробегая мимо, улыбались, но никто не пытался со мной заговорить. Поток учащихся сокращался, бежали уже только опаздывающие.
Вдруг около меня остановилась маленькая и милая девочка с чёрными, как ламповая сажа, волосами. Она была настолько мала ростом, что при разговоре с ней хотелось присесть. Меня поразил её низкий, виолончельный голос, который сразу и без лишних вопросов проиграл:
- Молодой человек, могу вам помочь. Я свободно владею испанским и с радостью пообщаюсь с испаноговорящими. Идти сегодня на занятия не хочу: на первом курсе проходят азы, а я этот язык знаю с детства, так как мои родители ещё детьми попали в Советский Союз из Испании в 1938 году.
Чарита - таким красивым именем она была награждена, и басок, идущий прямо из живота, очень с этим именем гармонировал. Всю дорогу в автобусе мы разговаривали уже как старые знакомые, перебивая друг друга.

До прибытия самолёта оставался час; мы отправились в буфет и заказали курицу, пиво ,,Жигулёвское" мне и лимонад ,,Буратино" Чарите. И только сейчас она спросила:
- А кого будем переводить, кто прилетает?
- Пикассо! - сказал после пива я уже с уверенностью.
- Вот бы настоящий прилетел! - засмеялась она.
- Не исключен такой вариант, что именно сегодня в наш город и прилетит мировой классик 20 века, или не прилетит в СССР никогда.
Чарита хотела пошутить, но не стала: почувствовала, что шутка будет неуместна и, внимательно посмотрев мне в глаза, полушёпотом сказала:
- Ты знаешь, Александр, когда я сегодня рано утром проснулась, то поняла: этот странный и таинственный день в моей жизни наступил! Я с детства мечтала и думала о нём, ждала его долго, но похоже что накрывает он меня сегодня, - я без примет его узнала.

По радио объявили, что самолет из Парижа приземлился. Игривое возбуждение нарастало с каждой минутой, это особенно было заметно по поведению Чариты: она сосредоточилась, но с её лица не спадала то ли усмешка, то ли улыбка. Через стекло были видны прилетевшие пассажиры, прошедшие пограничный контроль и толпой ожидающие багаж.

Вдруг от прилетевшей группы отошёл человек невысокого роста, в большой кепке, издали похожий на грузинского крестьянина. Но это был не грузин - это был великий Пабло Пикассо, который стремительно направился к выходу, где толпились встречавшие...

Я протянул ему руку - он подал свою и чёрными глазами-пуговицами просверлил меня до затылка.
- Вы тот человек, с которым я вчера говорил по телефону? Вас звать Александр? - спросил он.
- Да вроде пока тот самый, а я ли должен вас встречать, не до конца в этом ещё уверен. Но в Эрмитаж свозить могу.
- А у меня нет другой цели, значит, это вы! - засмеялся классик.
Бледная Чарита переводила наш диалог, уставившись на него во все глаза и не веря в происходящее. Пикассо обрадовался, что есть кому переводить, и коротко доложил о цели своего приезда.
- В Эрмитаже мне нужно увидеть работы, которые много лет назад в Париже у меня купил Серж Щукин. В те годы он был первым и самым серьёзным покупателем моих картин и верил в меня больше, чем я о себе мнил. Он хитрец, скупил мои лучшие произведения. Ещё хочу посмотреть три картины - Эль Греко ,,Пётр и Павел", Рембрандта ,,Блудный сын" и Тициана ,,Cвятой Себастьян". После Эрмитажа сразу назад в аэропорт. Там поедим рыбы и выпьем в мою честь.  У меня сегодня день рождения, да и дата круглая - восемьдесят пять лет стукнуло. Я хотел прилететь в Россию дня на три, но Жаклин, жена моя нынешняя, поставила условие - на три дня с ней, а на один могу слетать и без неё.

Мы вышли из зала ожидания и я поймал такси - старую, еле живую ,,Волгу".
Пабло с Чаритой уселись на заднем сидении, я - рядом с водителем.
Всю дорогу до музея Пикассо говорил не останавливаясь. О том, что судьба всю жизнь сводила его с русскими людьми.
,,Щукин, Маяковский, Стравинский, Дягилев, Эренбург... Жена моя первая, Хохлова, тоже была русская, - перечислял он всех поимённо, -  мы прожили с Хохловой девять лет - это при том, что жить со мной ох как непросто. Но она меня любила и все эти годы терпела мои клоунады. Мне было бы намного труднее жить, если бы я не научился терпению у русских. Нет другой такой нации, которая может всё стерпеть в ожидании лучших времен, и, если такие времена долго не наступают, русские всё равно живут не горюя и не сожалеют о былом"

Затем он говорил только о женщинах:
,,Женщины и девицы, лучшие эмоциональные потребители живописи, потому что у них нет никакой необходимости её понимать. Они или принимают её, или нет. Все мои женщины и меня воспринимали через моё искусство, и, когда мои безумные картины рвали в них какую-то гармонию, они меня начинали ненавидеть, я становился для них невыносимым чудовищем, разрушающим их жизнь и чувства. В результате мы разбегались в разные стороны навсегда, даже если любовь пыталась нас удерживать."

Чарита перестала его переводить, сказала, что Пабло просто шутит о том о сём, при этом заливалась смехом, пока не подъехали к Дворцовой площади. Пересказала только историю, которую он сам попросил перевести.

У Пикассо была близкая приятельница Марта - журналистка и жена Хемингуэя, с которой он много лет дружил. Зашла она как-то посмотреть его новые работы. Марта всегда открыто, в глаза говорила, что не любит его живопись - он же регулярно и настырно зазывал её на новые показы. Она прошла вдоль стены, где стояло работ пятнадцать, и ничего приятного, как всегда, мастеру не сказала. Две картины были повернуты лицом к стене, она их развернула и закричала:
- Пабло, Пабло, это что-то фантастическое, ну наконец-то я вижу работы, от которых в восторге!
- Ещё бы! Это два лучших творения Модильяни, - хмуро ответил Пикассо.
Когда Чарита перевела эту историю, он раньше меня залился смехом, пытаясь сказать сквозь слёзы, что это его самая любимая байка про живопись.

Когда у края Дворцовой площади мы вышли из машины, Пикассо остановился и замер, глядя на Александрийский столп. Медленно подошел ближе, снял свою дурацкую кепку и минут пять рассматривал статую на вершине колонны.
,,Это лучший в мире памятник ангелу! С такого высокого постамента он хорошо видит весь город и надёжно его хранит! - сказал он громко на французском. Ну, двинем в охраняемый Эрмитаж, хочу быстрее встретиться с собой молодым.
Через сквер мы вышли к гранитной набережной Невы. Погода для конца октября стояла на редкость тёплая, а осень ещё сберегла на деревьях свои разноцветные листья и не спешила с ними расставаться. Голубое небо подчеркивало стройность Петропавловки и усиливало насыщенный, охристый цвет её окраски.

- Дорогой Мастер, вы родились в удачное время - вся эта торжественность, широта и красота в честь вашего приезда! Мы с Чаритой дарим вам это питерское великолепие на день рождения, как увертюру перед походом в Эрмитаж, - сказал я выразительно и с чувством.
Чёрные глаза Мастера увлажнились, и он неожиданно по-русски ответил:
- Большое спасибо вам, не ожидал такого грандиозного подарка!
Он порадовался, что удивил нас русской фразой, снял свой короткий плащ, затолкал его в кепку и приказал идти в музей.
- А чего вы удивляетесь моему русскому? Я жил с русской женой, даже матом овладел в совершенстве - она им часто со мной неуправляемым в разговорах пользовалась. Но и добрые фразы я не забыл - тоже её заслуга.

                ***
По главной лестнице Эрмитажа Пабло шёл впереди нас, с интересом разглядывая живопись на потолке.
- Эрмитаж не уступает Лувру по размаху и богатству, очень достойное хранилище для картин и прочих ценностей, - отметил он.
Миновав три зала, мы подошли к лестнице, ведущей на третий этаж, где были выставлены картины Пабло, и, шагая вверх по крутым ступенькам, он заметно торопился.
В зале Пикассо мы пробыли полтора часа. Нарезая круги, он поначалу просто осматривал работы, изредка останавливаясь. После этих пробежек стоял у каждой картины по пять-десять минут, то подходил совсем близко, то отходил подальше. Было видно, что он не устал, и со стороны ему можно было дать максимум лет шестьдесят.
Мы же с Чаритой слегка притомились, двигаясь за ним по «живописному» кругу.

- Всё, посмотрел второй и последний раз - мне этого достаточно. Здесь есть несколько работ такой живописной мощи, которую мне сейчас уже не потянуть. Какой же я был в молодости смелый и наглый, уже тогда совсем не боялся краски - а ведь это так важно для художника!

До Рембрандта мы шли минут десять. Изредка я оборачивался - Пабло шёл, погружённый в собственные мысли, не глядя по сторонам, и улыбался самому себе. В зале Рембрандта, где было выставлено много картин, он сказал, что хочет посмотреть только одну.

У «Блудного сына» мы провели час. Ровный, серебристый свет из окна озарял тончайшие тоновые переходы на холсте, и он не казался таким тёмным, каким был, как правило, зимой или в пасмурные дни. Пикассо долго и неподвижно стоял перед картиной, потом подошёл к окну, посмотрел в небо и вдруг заговорил. Это был монолог не столько для нас, сколько для самого себя.
- ,,Возвращение блудного сына» - величайший шедевр всех времен. Рембрандт к концу жизни создал собственную вселенную из картин, офортов и рисунков. Он вдохнул в эти плоскости жизнь, пользуясь всего-то краской, которая добывается из земли и лежит у каждого под ногами. Ему уже не нужна была слава, признание, суетливое почитание. Он творил свой мир. Художник вошёл в пространство холста ещё на стадии имприматуры, а вышел из него, когда поставил последний блик на носу отца. Этот блик держит всю картину, от него, как от лампочки, исходит свет. Закрой его - и все сразу потухнет. Ангелы никогда не оставляли Рембрандта, они ему помогали своим благодатным сиянием освещать холсты. Я тоже создавал и создал свой мир, но в нём не отдыхают, этим миром не любуются - на моих холстах погром вселенский. От большинства моих работ людям холодно и неуютно... они не пойдут за мной. Но те, которые мечутся и страдают - посочувствуют и оценят. Последний ангел покинул меня ещё в молодости, после голубого и розового периодов.
Без помощи ангелов я стал патологоанатомом реальности, препарируя кистью людей, предметы, события. Я стал бояться самого себя, своих картин, я боялся смерти.
Мне уже 88 годков, быть может я скоро уже ухожу, а может лет пять и поживу, но одно знаю наверняка - напишу ещё немало картин. Но даже после Эрмитажа моя живопись вряд ли изменится. С таким же патологическим постоянством я буду продолжать измываться над тем, что когда-то меня восхищало, особенно над женским телом, не задумываясь ни на минуту о цели своих действий. Медики режут и изучают трупы - я же обошёл их на повороте к смерти, препарируя живую плоть кистью и краской. И я не могу ничего с собой поделать - образы возникают сами, а я, как беременная женщина, вынашиваю и рожаю, вынашиваю и рожаю...  Перед Второй мировой войной несколько лет я не мог писать картины, но писал много стихов. Я подружился с буквами и словами - линиями из слов чертил свои воспоминания о прошлой жизни. Эти тексты мне самому рассказывали о движениях в моем сознании. Телу становилось легче, оно отрывалось от земли, и как парящая птица, зависало в пространстве. В это время я смыслил, и все смыслы были мне подчинены. В такой же полной свободе рождались мои рисунки карандашом или пером. Наверно, не случайно я часто рисовал голубей - они были как полёт моего духа. Но как только у меня в руках появлялась краска, я моментально врастал в землю, и никто уже не мог оторвать меня от мольберта или попытаться отнять палитру. Я опять начинал расчленять кистью не только свои видения, но и реальность. В моей мастерской давно уже висит репродукция «Блудного сына», но даже в плохом качестве эта репродукция всегда поражала меня и притягивала. Я часто думал, если вдруг сподобиться мне увидеть оригинал, то он сразу прибьёт меня своей мощью, а получилось наоборот - картина умиротворила и успокоила. Как блудный сын, я пришел к Мастеру, и художник Рембрандт пустил в свою картину, как к себе домой, принял меня измученного, много лет блудившего на своих холстах и в жизни… Ну, а теперь ведите меня к Эль Греко -  моему земляку и любимцу!"

Пока мы шли к картине «Петр и Павел», Пикассо смотрел по сторонам, внимательно изучая идущих навстречу людей. И вдруг заявил:
- Я уже несколько часов нахожусь в музее, а меня никто не узнает, никто даже не попросил автограф. Безобразие какое-то, ну полное безобразие! Выходит, я зря брал кепку для конспирации.
Мы так и не поняли, шутил он или говорил вполне серьезно.

Осмотрев картину, Пикассо не удержался от очередного монолога:
- ,,Петр и Павел" - самая мудрая картина Эль Греко. Каждый раз, когда я вижу его живопись, у меня возникает ощущение, что написаны они мастером в особых очках: горячо любимых, но с подкрашенными и некачественными стеклами, искажающими реальность. Благодаря им Эль Греко отрывается от земли, а колорит его картин зависит не только от колеров и сочетаний цвета на палитре, но и от фильтров в очках. В поздних работах эти искажения усиливаются - зрение у Мастера, видимо, ослабело, да и очки потерлись с годами. За границами стекол другая действительность, которая для него ближе и понятней, чем реальность вокруг. В этом другом мире художник не гость, а соучастник происходящего. Некоторые же картины написаны без очков - то ли он их затерял где-то, то ли глаза притомились. ,,Петр и Павел" - одна из таких картин. Апостолы пришли в мастерскую к художнику из иной реальности, пришли как его друзья или братья, и мастер написал этот двойной портрет с натуры, не растерявшись перед величием и мудростью обоих, знающих всё о том и об этом мире. Впервые в 16 веке, Эль Греко, можно сказать, сделал цветную и точную «фотографию» этих давно живших на земле святых. Художники, изображавшие Петра и Павла тысячи раз до него, все как один фантазировали, и потому портретного сходства не было. Эта картина, настолько убедительна, что сходство на ней, я думаю, стопроцентное. При работе над ней, глаза, у Эль Греко, работали как фотообъективы. Он превратил свою большую палитру в цветную пленку, а проявил её с помощью секретных лаков и бальзамов... После чего с лёгкостью «напечатал» изображение кистями. Владел этим мистическим секретом он в совершенстве, добиваясь удивительной силы образов…

- Далеко ли у вас Тициан? А то, кажется, я устал бродить по этому бесконечному Зимнему дворцу.
- Совсем рядом, через три минуты будем около ,,Себастьяна", а через 40 минут Эрмитаж закрывается, - ответил я.
- Ну и хорошо, я уже точно устал, хочу жрать, хочу домой в свою мастерскую, ну, и в конце концов, я давно хочу в туалет. Или вы думаете, что живые классики уже перестают ходить в уборную?
Пабло остановился, строго посмотрел на нас и захохотал так громко, что народ стал на него оглядываться.
,,Да, с юмором у него неплохо, значит, поживет ещё  немало годков", - подумал я.

Подойдя к ,,Святому Себастьяну", Пикассо заговорил сразу:
- Это самая живая и трепетная картина художника. Тициану пришлось написать её голыми руками, потому что он боялся своими острыми кистями добавить боли и так уже измученному Себастьяну. Я уверен, если внимательно смотреть, вся картина в отпечатках пальцев художника. Пока Тициан не состарился, большего жизнелюба в живописи не было. Он любил всё, что его окружало. Колорит на его картинах до сих пор никем не превзойден, никто и никогда даже близко к таким благородным переливам цвета и тона не подойдет.
А как он пишет женское тело! Оно может привлечь мужчину не меньше, чем живое! Тициановские женщины не стареют и не дурнеют сотни лет - они почти вечны! И потому у этих цветных красавиц миллионы почитателей. А в какие наряды он их одевает! Сам бы носил! Все его картины - праздник для глаз и чувств! Но в поздних работах осталась только мудрость и переживание за написанных героев, цвет из пространства холстов уходит. Тициан использует всего три-четыре краски, растягивая сплошной валёр по всему холсту... В поздних его картинах нет эффектной внешней красоты, остаётся только глубочайшая мощь, в которую затягивает, как в воронку.
Если повесить рядом три шедевра - ,,Блудного сына", ,,Святого Себастьяна", ,,Петра и Павла" - это будет торжество духа, божественной и человеческой мудрости, торжество прощения всех и за всё!

Пабло усмехнулся, лукаво подмигнул и сказал:
- А ведь красиво говорю, не находите? Мог бы лекции по искусству восторженным домохозяйкам читать на каких-нибудь курсах. Я ещё об этом подумаю, когда состарюсь.

На этот раз он не смеялся, а долго и громко ржал до слёз.
Когда мы спускались по Иорданской лестнице, Пикассо вспомнил про туалет. Чарита пошла к букве ,Ж", а Пабло и я - к букве ,,М". Мы стояли рядом с ним у писсуаров, и я подумал - ,,Как почетно опорожниться рядом с великим человеком!" Пикассо, пожалуй, ни о чём в этот момент не думал - он наслаждался процессом...

                ***
На улице похолодало, Пабло достал из кепки помятый плащ и, когда его надел, стал опять похож на невзрачного советского человека из глубинки.
Такси я поймал сразу - это была черная ,,Волга".
,,Вот повезло", - подумал я, но где-то на середине пути к аэропорту, в зеркале бокового вида, заметил ещё одну черную ,,Волгу", которая неотступно нас сопровождала. И тут я понял, что в аэропорт нас везут сотрудники КГБ и по-своему весь день охраняют. Ну а как в этой стране иначе, где вся жизнь людей под микроскопом? Прилетел Пикассо по визе, и, конечно, эта организация была в курсе, кто появился в СССР. Но надо отдать им должное, чекисты вели себя деликатно и незаметно, да и с пользой для себя - в Эрмитаж хотя бы выбрались.
Подъехав к аэропорту, водитель от денег отказался.
- Нам не положено, - сказал он, улыбаясь.
Когда Пабло вышел из машины, водитель-сотрудник протянул ему руку и сказал:
- Рад пожать руку великому художнику и лауреату Ленинской премии мира.
Чарита перевела. Пикассо счастливый повернулся ко мне.
- Представляешь, меня узнал таксист! Он даже знает, что я лауреат вашей премии! Это крайне важно, что простой народ знаком с моим искусством. Сегодня же я расскажу об этом Жаклин!

В кафе аэропорта народа было мало, мы сели за столик у окна - на улице уже стемнело. До вылета самолета оставалось больше двух часов. Рыбы в кафе не оказалось, и нам принесли жареную, с золотистым отливом курицу.
- Какая красавица, даже жалко будет съесть! - посетовал Пабло. - Когда япоявлюсь в своей мастерской, первое, что сделаю, - создам подобную из керамики, размером только побольше, но такую же аппетитную, чтобы многочисленные гурманы-коллекционеры радовались, выписывая банковский чек.
Я спросил, что мы будем пить - водку или коньяк. Пикассо предпочел коньяк, который в кафе оказался лучший - знатный, армянский ,,Двин" двадцатилетней выдержки, в бутылке 0,5 литра.
Вначале выпили за день рождения дорогого гостя - Чарита тоже не отказалась. Потом пили за Испанию, за Эрмитаж, за Россию, за художников.

И тут я решил спросить у Пабло, почему его сопровождающим оказался я и где он добыл мой телефон?
- Все очень просто Александр!  У нас с вами есть общий знакомый художник в Ленинграде. Я связывался с ним, но он очень старый и больной. Он дал твой номер телефона и сказал, что я у тебя в чести, что ты любишь живопись старых мастеров и ценишь новых - непонятных. Вот собственно и вся интрига...

На лице Пабло появился румянец, он захмелел и сказал, что у него для нас подарок.
- Я хочу вам спеть свою любимую русскую песню. Когда-то очень давно, в Париже, лично для меня её пела великая Варя Панина.
И он тихонько запел:
 
   Не уходи, побудь со мною,
   Здесь так отрадно, так светло.
   Я поцелуями покрою
   Уста, и очи, и чело.
   Я поцелуями-и-и покрою
   Уста, и очи, и чело.
   Побудь со мной, побудь со мной...
 
   Не уходи, побудь со мною,
   Я так давно тебя люблю,
   Тебя я лаской огневою
   И обожгу, и утомлю.
   Тебя я лаской о-о-огневую
   И обожгу, и утомлю.
   Побудь со мной, побудь со мной...
 
Он пел с акцентом, но от этого было еще душевней, и по небритым щекам этого сильного и мужественного человека катились слезы. Они его не смущали - они ему помогали, и закончив петь, он вытер рукавом свои уставшие глаза.
- Пора в самолет, пора во Францию, пора работать, - сказал он, тяжело вставая. - Приезжайте ко мне в гости вдвоём! Вы же не были в Лувре! Посмотрите там свои любимые картины - но только со мной, я имею право это потребовать, потому что намного старше вас.

Он долго искал по своим многочисленным карманам билет на вылет, хмурился и, похоже, ругался по-испански. Когда нашел билет и паспорт, выругался по-русски, смачно и без акцента. Я даже вздрогнул от неожиданности, настолько точно и убедительно это прозвучало.
Пабло что-то долго говорил Чарите, гладил ей волосы ; она смеялась и краснела. Затем он крепко обнял её и поцеловал, мне пожал руку и приобнял. От него пахло краской и чесноком.
Потом он пристально посмотрел на нас, хитро подмигнул и отправился на посадку. Сделав несколько шагов, развернулся, достал что-то из кармана и вложил мне в руки небольшой будильник.
- Александр, это мои любимые карманные часы, я с этим будильником не расставался много лет, он помогал мне всегда бодрствовать! Теперь он будет будить тебя!
Улыбнулся и быстро пошел на посадку, ни разу не обернувшись.

На остановке и в автобусе пассажиров было мало, и, когда автобус тронулся, водитель выключил в салоне свет.
- Саша, я не могу поверить во всё, что с нами случилось! Через час и ты растворишься в этом огромном городе. Я не смогу вынести двух расставаний за день! - рыдая, говорила Чарита.
Вдруг в кармане, на какой-то очень высокой и пронзительной ноте, зазвонил будильник. Я достал его и попытался выключить - не получилось. В полумраке не мог нащупать, на что надо нажимать, чтобы он замолчал... а будильник продолжал звенеть все громче и громче. Я вертел его в руках и не мог заглушить. А он надрывно звонил, звонил, звонил...

Я открыл глаза. Было темно, и я не понимал где нахожусь. Звонок не затихал... Стал себя ощупывать - голый и почему-то в кровати?!
,,У меня никогда не было будильника, никогда!" - первое, о чём подумал. Да, похоже я всё-таки спал и, кажется, окончательно проснулся, но сейчас мне надо встать!"
Резко поднимаюсь и включаю свет. Звонок моментально исчез!
,,Ну вот и хорошо. Это же надо такому присниться! Полдня ходить по Эрмитажу - да еще и с Пикассо! Голимый бред, но не самый худший, даже любопытный и в придачу ещё цветной - живопись все-таки смотрел!" - вслух рассуждал я, разглядывая знакомую комнату, даже близко не похожую ни на один из залов Эрмитажа.
Но от того, что я вдруг увидел - у меня по позвоночнику побежали мурашки!
На столе стоял и тикал уже знакомый мне будильник фирмы ,,Чарита", подаренный Мастером Пикассо в аэропорту - тот самый, который так настойчиво меня будил...
_______________________________________________________
 Александр Разный 2013 г.