Летнее обморожение

Взрывы, как всегда, приходят неожиданно. Никто не предупреждает население об очередной бомбёжке. Сюрприз – в полном объёме. Ирина разговаривала по телефону с подругой, живущей на Гвардейке, противоположном конце Макеевки.
- Галочка, всё будет хорошо. Я узнавала.
- У кого? У Бога? У Чёрта? У кого? – голос её дрожал. Галина в это время лежала на полу. Рядом завалился кот, хотя раньше вечно бежал под кровать.
- А давай мы с тобой сейчас попьём чайку. Ты у себя, я – у себя. С мёдом.
- Давай. Иду заваривать.
 
Ирина тоже ушла на кухню. В последнее время чайный ритуал как таковой для неё утратил своё значение. Если раньше она заваривала крупнолистовой в специальном, средних размеров, заварнике, затем пила из пиалы, как любит её мама, вкусный обжигающий напиток, то сейчас всё намного проще: щепотка сухой заварки в чашку залить кипятком и перемешать чайной ложечкой. Готово.
 
Только чай заварился, как сотряслись стены. Бомбёжка! Ирина от неожиданности присела. Какой чай?
- Ирина, привет, - через секунду зазвонил телефон.
- Здравствуй, Николай, а у нас…
- А у вас гаубицы.
- А ты откуда знаешь?
- Слышу в трубку. Ты у окна что ли стоишь?
- Да.
- Немедленно отойди в безопасное место квартиры. Ты чем сейчас занималась?
- Чай заварила.
- Вот и отлично. Сейчас и попьёшь.
- Какой чай, Коль?
- Самый ароматный, самый горячий и самый мирный.
 
Даа… Ирина ещё никогда не пила во время бомбёжки «мирный чай». Интересный факт, но сейчас ей не до этого. Стрельба продолжалась около получаса, а затем всё стихло. Чай остыл. Как здорово, что есть друзья. Как здорово, что друзья умеют вовремя позвонить.
 
**
 ИЗ ИНТЕРНЕТА:
Макеевка – с утра вновь обстрелян н.п.Ханженково (с позиций карателей в н.п.Нижняя Крынка). Ополченцы, в свою очередь, ведут огонь по карателям в н.п.Верхняя Крынка.


Утром думалось, что всё позади. Солнце изо всех сил намекало на бабье лето, листья ни на что не намекали, но этого Ирина не замечала. Впервые бабье лето проходит мимо неё, и это совсем не огорчило Ирину, совсем не зацепилось в её душе.
 
Рабочий день, как всегда, начался с обхода территории. Звучит странно и смешно для неосведомлённого человека, но для Ирины в последнее время это было настоящим ритуалом: подойти хоть к одному человеку на рынке, как тут же целая компания собирается обменяться последними новостями, какими бы они ни были.
 
- Девочки, ваши дети идут завтра в школу?
- Какая школа, Ирина Ивановна? Снова отменили и первый звонок и линейку.
- Как можно в который раз объяснить первоклассникам, что снова не будет праздника? – огорчилась Ирина. Её внучка уже сделала вывод, что война отняла у неё самый главный праздник в её жизни.
- Здравствуйте, Ирина Ивановна.
- Здравствуйте, Людмила. Слава Богу, вы на месте.
- Да, вчера из России вернулись с детьми и внуками. Жаль, моя родня осталась в оккупированных сёлах, и мы не успели вывезти их с собой.
Наверное, всё у них решилось только молитвами. Сколько пришлось перенести моей семье – никто не знает.
- Догадываемся, Людочка. Мы знаем, что ваш зять воюет. Вернее, воевал. Был ранен, а сейчас находится на реабилитации.
- Если бы, - ответила Людмила. – Рвётся в бой, но осколки в ногах не дают ему вернуться в строй. Требуется ещё несколько операций.
- Я понимаю, что такое раздроблённые кости, - сказала Ирина, - это долгий и тяжёлый путь к выздоровлению. А как остальные? Как родня? Я знаю, что они живут в Коммунаровке.
- Теперь можно сказать, что живут, но как они всё это выдержали – знают только они. Знаете, Ирина Ивановна, Люба, сноха, сказала, что если нац. гвардия вернётся к ним в село, они с дочерью тут же отравятся.
- Как отравятся?
- Да-да, они и яд уже приготовили.
- Я понимаю, что страшнее уже быть ничего не может.
- Не понимаете. Это настоящий садизм. Это – безнадёжно. Когда у них на улице появились войска нац. гвардии, они из домов выхватывали женщин и девушек, собирали их в одном помещении и глумились над ними. Какой душераздирающий крик стоял на всё село. Никаких мозгов не хватит это перенести, а что довелось испытать жертвам – страшно сказать.
 
У Людмилы перехватило дыхание. Слёзы текли по щекам, а она продолжала:
- Сваха сказала, что мужчины не могли помочь, их просто сходу расстреляли. Прошли по одной улице и расстреляли всех мужчин и стариков, чтобы остальные боялись. Сваха моя тридцать пять дней не выбиралась из подвала на улицу. Можно было на несколько минут выскочить в туалет или к колодцу по воду. Готовить научились в подвале. Она и помидоры на сок крутила на мясорубке под землёй.
- Да, женщина в любой ситуации остается хозяйкой, - выдохнула Ирина.
- Наши женщины не пропадут. Сваха сказала, что с первым налётом было жутко и невыносимо, но когда пришли новые «освободители», тогда начался настоящий кошмар.
 
**
 
Второе вторжение оказалось самым настоящим испытанием для каждого живого существа: ребёнка, взрослого, старика, кошки, собаки.
Для устрашения новые оккупанты на глазах у хозяев застрелили собаку и пытались её сжечь. Что произошло с их холодными мозгами, но они не завершили ритуал сожжения, пригрозив, что так будет с каждым, кто ослушается приказа.
Часто, напиваясь до мозголомства, они выгоняли женщин и детей из подвалов и под угрозой расстрела гнали их на заминированное поле. Наверное, они скучали по своим детям, и им доставлял удовольствие детский плач и крик. Крик боли и ужаса перед чужими дядями.
 
- Люда, а как родные?
- А родные рассказали, что в соседнем доме снарядом вынесло стену и, пока хозяин сидел в подвале, «защитники» загрузили в машину всё, что попадало под руки, и вывезли за территорию посёлка. Куда – остаётся только догадываться. И это не единичный случай. Они так и говорили, что у них дома нет такого достатка, как здесь, на востоке.
- Они таким образом решили установить справедливость?
- Свою, Ирина, справедливость. Моя тётка живёт в Бугаёвке. Во дворе у неё старый колодец. Так вот, рядом с колодцем облюбовал место солдат. Тётка рассказала, что он всё время смотрел в бинокль. Я спросила её, зачем ему у колодца бинокль, а она сказала, что бинокль был прикреплён к винтовке.
- Так это снайпер, - сделала вывод Ирина.
- Конечно, снайпер, но тётка этого не поняла. Снайпер загнал всех в подвал и приказал не высовываться. Так и жили там, внизу, боясь показываться на свет белый. Через пару дней выбирается тётка по ступенькам вверх, а стрелок этот сидит на своём месте:
- Матерь Божья, ты здесь? – удивилась старушка.
- Ты что, ещё живая? – повернулся к ней снайпер. – Я думал, здесь всех уже давно положило.
- Я те положу! – вскрикнула тётка. У меня ещё картошка в земле мается.
 
Разговор становился тяжелее от того, что Людмила рассказывала не о чужих людях, а о своих, родных и близких, о событиях которые случайно оставили родню на этом свете.
- Ладно, Людочка, сердце рвётся от таких вестей. Не приведи Господи испытать нам хоть сотую долю этих ужасов.
 
**
 
 
Только после полного освобождения села от украинской гвардии люди увидели на заброшенной свалке  холм. От холма исходил удушливый смрад…
А дальше – раскопки, крики, слёзы, экспертизы, горе…
 
Всё это Ирина быстро записала в своих рукописях, изредка по телефону спрашивая Людмилу о тонкостях жизни в оккупации. Это было чудовищно: и для Ирины, и для Людмилы было испытанием – разговаривать о зверствах. Но это – история. Страшная и жестокая история фашизма.
 
И тут пришло сообщение о том, что на её страничке побывали читатели и оставили свои комментарии. Ирина и думать об этом забыла, но сообщение её заинтересовало. Она всегда трепетно относится к рецензиям читателей. Посторонний взгляд на её мастерство или немастерство бывает зачастую полезен.
 
- Что там мне пишут, - пробурчала Ирина и зашла на страницу. Когда она начала читать не комментарий, а послание, щёки её заалели, как у подростка. Она всего ожидала, но то, что ей написали, вывело её из равновесия. – Господи, как далеки мы друг от друга. Между нами не пропасть. Между нами космическая пустота. Мы – антиподы этой пустоты.
 
Противно до омерзения стало после прочтения комментариев женщин, настроенных против Донбасса. Ирина о себе узнала многое. Столько грязи она не слышала никогда в свой адрес. Но почему она, по их словам, предатель Украины – это не укладывалось в голове. Наперебой они поливали грязью её, макеевчанку, осмелившуюся написать вот эти строки:

Так будет лучше...

Лежу на руках у Вселенной,
В ресницах запуталась туча...
Меня расстреляли "с колена"
В надежде, что так будет лучше.

Меня и чужого мальчонку
У речки, на выжженной круче,
Он тянет Вселенной ручонку
В надежде, что так будет лучше.

Стреляет, стреляет, стреляет
Отродье по имени "сучье",
На атомы жизнь расщепляет
В надежде, что так будет лучше.

У неба - бездонная крыша,
Но берег у кручи - зыбучий.
Я выстрелов новых не слышу
В надежде, что так будет лучше...

Выставлять весь грязный экскурс в глубины своей сознательности не стоит: никто никого не услышит. Никто и не попытается слушать, тем более – прислушиваться. Дамы продолжали верить в правое дело своих мужей и сыновей. Они не подозревали о тех зверствах, которые выпало испытать простым людям Донбасса.
 
Как странно складывается жизнь. Когда-то кем-то были расписаны, обнародованы и внедрены в массы нормы жизни, правила общения, пункты из правил, исключения из пунктов и правил. А сегодня – новые исключения: исключительно отключился один единственный пунктик: не убий. И этот пунктик потянул за собой отрицание отрицания.
 
Ирина снова погрязла бы в философских  размышлениях, если бы не очередной взрыв.
- Грады! – подошла внучка Лизавета к бабушке. – Грады – это всё равно война?
- Лизавета, откуда ты берёшь эти вопросы?
- Из звуков. Ты разве не слышишь?
- Слышу, детка. Слышу…
 
30.09.14