Окно
Иногда кому-нибудь из нас он давал немного помести тротуар, но быстро отбирал свою драгоценность, говорил: "Успеешь ещё намахаться-то."
Он жил один, а почему, никто из нас, мальчишек, не знал. Да и не задумывались мы об этом. Сейчас бы сказали: "военный синдром", а тогда говорили просто - "бобыль", и всё.
Через два дома от нашего стояла баня. Горячая вода тогда мало у кого была, а уж ванна... Так что раз в неделю мы ходили в баню. Мы с отцами и дедами - в мужской день, ну, а наши мамы, сёстры и бабушки, стало быть, в женский. И было в этой бане заветное окно. Высоко, с земли не заглянуть, но под окном стояла скамейка. Солидная скамья, крашенная суриком, в чугунной оправе и намертво вбетонированная в землю. То есть перенести её было никак невозможно. На этой незаменимой скамейке мы, пацаны, собирались часто. Окно хоть и было забелено изнутри известью, но с огрехами, а кое-где и поцарапано трудолюбивыми уборщицами. И если встать на спинку скамейки... Тут, главное, чтобы прохожих не было, а то такой крик поднимут - ого-го, да ещё и матерям доложат. Поэтому часто мы просто сидели и слушали. Правый верхний уголок стекла был отколот, и этого хватало для наших чутких мальчишеских ушей. Плеск воды, шлепки по мокрому голому телу, стук шаек, а если повезёт, то девчачий визг или смех. И никаких к нам претензий - сидим, семечки щелкаем, ничего такого, не придерёшься. Единственно, кому было на наши уловки наплевать, был дворник Коля. Как увидит нас на скамейке, так метлой и замахнётся! Тут одно только спасение - бежать врассыпную - Атас! Весело! Родителям Коля никогда ничего не рассказывал, и мы его за это уважали.
Был у нас и своеобразный кодекс чести. Таких слов мы, правда, тогда не знали, но по молчаливой договорённости никогда не сидели на скамье, если в бане мылись "свои". Бывает, только пристроишься, прислушаешься, как подходит, скажем, Вовка, и говорит: "Мои пошли". И всё - уходишь несолоно хлебавши.
Дни, когда водили на помывку детдомовских девчонок, были самыми ценными, всеми правдами и неправдами мы старались улизнуть из дома. Иной раз так наслушаешься да наподглядываешься, что со скамейки не встать. Кто-нибудь нет-нет, да останется сидеть - "идите, говорит, я потом". И все понимали, никто не ржал. Потому что сегодня он, а завтра, может, ты. Я и сам не раз оставался. Мне, мол, домой ещё рано, делать нечего. И ребята ничего не говорили, разве что сплюнут сквозь зубы, и всё. И не было в этом "цсшии!" никакого презрения, скорее уважение даже и понимание.
А я сидел и старался думать про школу и про то, что от отца влетит - опять не вынес мусорное ведро.
Мысли про школу помогали мало. Прямо передо мной за партой сидела девочка, Тонечка, и я все уроки просиживал, уставясь на её русый затылок с пробором посередине и на тонкую нежную шейку в завитушках. Впрочем, слова "нежная" в моём тогдашнем лексиконе не было, равно как и слова "Тонечка". Девчонка кликалась Тонькой-Афонькой, а про шею не думалось вообще. Но, сидя на крашенной суриком лавке, неизменно видел перед собой тонкий ровный пробор, белую кожу, колечки волос. Вот надо же, столько лет прошло, а её имя помню. Имена друзей-однокурсников позабывал, в женщинах своих бывших путаюсь, а её имя - помню.
Так вот, мысли о школе помогали мало, но зато мысль об отцовской тяжёлой длани - очень даже. И я сидел на сурике и строил план, как проберусь тихонько в квартиру, стащу на кухне злополучное ведро и выскользну незамеченным во двор к мусорным бакам. План этот ни разу так и не сработал.
Но когда-то всему приходит конец.
Помню, уходило лето, мы с пацанвой догуливали последние денёчки перед школой и о скамейке, конечно же, не забывали. И вот однажды сворачиваем мы за угол, направляясь к заветному месту, и видим, что окно наше кто-то ...спёр. Вот нету окна! Кирпичная стена - есть, скамейка на чугуне - стоит, но над ней вместо забеленного стекла - доски. Аккуратно так друг на друга приколоченные. Мы всё же на скамейку присели. Ничегошеньки не слыхать! Расстроились мы чрезвычайно. Плетёмся назад, во дворы, и рассуждаем, отчего да почему, да кто такую подлость совершил. Проходим мимо дворницкой, глядь, а у Коли-то нашего - новенькие стёкла сияют. И один уголок отколот. Мы так и застыли - уж от кого, от кого... Слышим сзади шаги: дворник подходит, улыбается, метла новёхонькая наперевес. "Ну что, -говорит, - мужики, покурим?" А Вовка ему: " Да пошёл ты..." Коля как-то сразу потускнел и даже в размерах как будто уменьшился, съёжился. Отвернулись мы и ушли - кончилась наша дружба. Дворник Коля потом в новые окна новую барышню привёл - для неё, видать, и старался. Да только недолго они через банное стекло на улицу смотрели - и недели не прошло, как кто-то камнем вышиб. Коля виноватых и не искал.
Окно в бане, конечно, починили: повинуясь веянию времени заложили проём стеклоблоками, и скамейка стала не нужна - смотри-не смотри, слушай-не слушай...
Виновного в краже стекла так и не нашли. Не знаю даже, искали ли. Мы с ребятами Колю не выдали - долг, как говорится, платежом красен. Не помню, чтобы с того случая кто-то из наших у него прятался или просто захаживал, помню лишь, что было мне его жалко.
Свидетельство о публикации №214093000172
Какая редкая удача -
Живёт любимый далеко!
Не видит слёз, не слышит плача,
Ему привольно и легко.
Ему приятно и свободно -
Ни обязаловки, ни мук...
А дальше все петое-перепетое. Как пень ясно, что ничего нового в поэзии выдумать невозможно. А вот расставить точки над и по-своему -- это да. Но как этого добиться: тут никаких советов дать невозможно: можно только констатировать, оно есть или нет.
Иногда вы здорово и к месту употребляете слэнг ("дать пенделя под жо"), а главное не перебарщиваете с ним. Завернуть что-нибудь такое под конец ламентаций -- то что надо, хотя на одном слэнге поэзию не построишь. И все-таки, то что вы пишете, это поэзия.
И извините, что дал рецензию несколько не к месте, просто не нашел, куда ее воткнуть
Владимир Дмитриевич Соколов 26.09.2022 08:49 Заявить о нарушении
Удачи Вам!
Елена Василь-Лисенкова 26.09.2022 18:41 Заявить о нарушении