Aegri confessione

Когда я вышел из шумного зала в вечернюю прохладу, солнце уже почти зашло за пологий склон Елеона, бросая свои последние лучи на каменные городские стены. Учитель сидел под оливой, на лице его почти не было той мрачности, оставляемая тенью горя даже в самые светлые дни, что я его знал. Сейчас он выглядел умиротворенным,  хотя я и не видел его лица в тени веток, я мог бы поклясться, что увидев меня, учитель улыбнулся. Я знал, что он уже все решил, знал, что это был для него единственный выход, но, все же, вспоминая о том, что я сотворил, что-то внутри у меня сжималось, словно кошелек не висел у меня на поясе, а застыл холодным камнем в желудке.
- Не стесняйся, мой друг, подходи. – Его мягкий голос струился сквозь прозрачный вечерний воздух. – Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить.
Он действительно улыбался, почти незаметно, самыми уголками губ, как в тот день, когда я познакомился с ним впервые.
- Да, учитель. – Мой голос немного дрожал. – Я просто хотел спросить…  Я знаю, что ты уже все решил, но, все-таки, неужели это так необходимо?
- Скажи мне, мой друг, я ведь много раз говорил тебе кто я? – сейчас тень (тень оливковой ветви, или его собственная исходящая изнутри темнота?) вновь опустилась на его лицо, и лишь глаза цвета подернутого тучами неба смотрели на меня из мрака.
- Да, учитель, ты говорил. Но разве это плохо? Ведь ты мог бы изменить все, освободить нас, дать нам свободу. Ты мог бы накормить голодных и дать приют бездомным. Ведь ты мог бы спасти всех нас.
- Конечно, я мог бы попытаться. Но скажи, что произошло, когда я решил освободить вас в последний раз?
-  Я…  Я не знаю. Ты дал нам эту землю, разве нет?
- Дал, но только не тем, кому пообещал. Я убил всех, вырезал как свиней. Я истреблял их методично, шаг за шагом, оставив только двоих, чтобы они могли рассказать всем остальным о моей ужасной милости.  Разве этого ты хочешь? Разве ты хочешь, чтобы я убил всех, кого ты знаешь?
- Нет. – Мой голос дрожал. Я знал, что тот, в чьих грехах он кается это не он, то чудовище просто не могло быть им, но все же они были едины и неразделимы, в неких сферах, недоступных моему пониманию.
- Я знаю, ты думаешь, что это сделал не я. Что не я приказывал отцам убивать своих детей, не я обрушивал огонь с небес на целые народы, не я уничтожал младенцев просто ради мимолетной забавы. Ты и прав, но и не прав одновременно. Ведь будь я этим чудовищем всегда, мне были бы неведомы те болезненные угрызения совести, что я испытываю сейчас. Пойми, это случается и с людьми. Это не проклятие, лишь болезнь. Не болезнь тела, но болезнь разума, подобная той, от которой я излечил и тебя много лет назад. Помнишь ее?
Я помнил. Я был зверем, голодной жестокой тварью, что вцепилась учителю в бок впервые, когда он пришел ко мне. Но учитель вылечил меня, забрал тех бесов, что разрывали мою душу в клочья и шептали мне по ночам о сладости человеческой крови. Он мог изгнать бесов из всех, кроме самого себя.
- Помнишь, как они говорили тебе, что ты одержим Сатаной? – учитель поднялся. – Но ведь Сатаны нет, он всего лишь одна из личин Бога, одна из моих личин. И даже сейчас он бьется у меня внутри, стремясь вырваться и предать мир огню. Чтобы я снова карал, истреблял, насылал мор, голод, потоп. Чтобы я наслаждался своей безраздельной тиранией. – На мгновенье в его глазах промелькнул алый огонек, и я знаю, что он не был отблеском заката. - Знаешь, до начала всего я ведь был совершенно иным, пустым, спокойным. Но потом во мне проснулось что-то новое, когда я зажег свет. Во мне тогдашнем проснулись и я, и Он. И все эти годы Он был сильнее, он давлел надо мной, насмехаясь над любой моей попыткой помочь своим несчастным детям, своим безвинным жертвам.
- Ведь ты и пришел за этим, учитель, ты ведь пришел помочь нам?- Я так хотел в это верить, проглатывал свои слезы, не давая им литься из глаз, я знал, что это было не так.
- Нет. – Учитель снова едва заметно улыбнулся. – Я пришел, чтобы запереть Его, лишить Его силы, заставив жить в смертном теле. Я думал, я почти был уверен, что победил. Но Он вернулся, Он снова начал шептать, сначала лишь у меня в голове, а затем и моими устами. И Он пообещал вам меч, он пообещал вам тьму и скрежет зубов, пообещал поднять детей против родителей. И я не могу Ему позволить сделать это. Я позволял Ему слишком много раз. Я должен убить Его, даже если мне придется убить себя.
Солнце совсем пропало, скрывшись за склоном горы, воздух становился холодным, словно поднимался из глубинных нор, ведущих к недрам земли. В саду отчетливо пахло смертью. Учитель стоял, прямой как стрела, я не мог и вообразить, какие могущественны силы бились сейчас в его душе, я боялся даже вообразить то, во что он вглядывался каждый день.
- Все хорошо, друг мой, ты поступил правильно, пусть глупцы и посчитают тебя предателем, но такова цена знания. И ты будешь знать, что спас всех и каждого на земле. А сейчас уходи, я уже слышу шаги тех, кто придет за мной.

Я видел его снова. Утром после саббата он брел от Голгофы, босой и улыбчивый, удивленный, словно впервые видел мир вокруг себя. Я бросился к нему, хотел обнять, хотел сказать как я рад тому, что он смог обойтись без той ужасной жертвы, к которой стремился. Но учитель не узнал меня, он просто прошел мимо, словно я никогда не был ему знаком. И видя, как он смотрит на небо, деревья, листву, как радуется ветру, я понял, что моего учителя больше нет,  как и того, с кем он так долго боролся, а пришедший вместо них был словно младенец – ведь разум его был свободен от всей мудрости и всей памяти его предшественников.