Эпизод с письмом

КДВО (Краснознаменный Дальневосточный Военный Округ) Амурская область, город Свободный, станция Ледяная.
Воинская часть № 31478. Третья мостостроительная рота.
1979 год, февраль месяц, средняя температура 40-45 градусов ниже Цельсия. Второй год службы.

« Часовому запрещается: спать, сидеть, прислоняться к чему-либо, писать, читать, петь, разговаривать, есть, пить, курить, отправлять естественные надобности или иным образом отвлекаться от выполнения своих обязанностей, принимать от кого бы то ни было и передавать кому бы то ни было какие-либо предметы, досылать без необходимости патрон в патронник.»
Записал по памяти, сравнил с современным Уставом  – вообще не изменился «Устав караульной и гарнизонной службы».

«Часовой – это труп, завернутый в тулуп, проинструктированный до слёз и выставленный на мороз»
Упрощенный вариант устава. Армейский фольклор.

«Письмецо из дома, погоди не рви…»

   Конечно, я получил это письмо и был к этому морально готов.
Письмецо было коротким, всего пол странички, крупным почерком и сводилось к тому, что вот мол «я встретила человека и поняла, что это ОН, поэтому желаю успехов в боевой и политической подготовке, но писать мне о своих успехах больше не обязательно».
Ничего особенного, такие письма приходили почти всем рано или поздно. Кто-то серьёзно переживал, кто-то не показывал свои чувства, а я решил, что  из него нужно было извлечь максимум пользы. Очень мне не хотелось в караул в такие морозы, а на улице было минус пятьдесят.
    Да и не столько мне  не хотелось идти в караул, сколько хотелось обмануть систему. В армии человек учится умело сачковать и косить от работы.
Например: один, воин из строительного взвода,    был сварщиком на стройке, варил электросваркой арматуру или что-то такое, я не разбираюсь в строительстве,  а, когда ему нечего было варить, он брал лопату и работал вместе со строителями, носил  кирпичи, месил бетон и  всё такое прочее, чего делать, был, между прочим, вовсе не обязан.
Так нам, на комсомольских  собраниях,  ставя его в пример, регулярно и красноречиво рассказывал майор Грузнов, «главный строитель», ответственный за досрочную сдачу боксов для техники НЗ.
В армии , образца 1978 - 1980 года, всё было досрочно и к Дню Победы или Великой Октябрьской Революции.
В, конце-концов, этого воина отправили в отпуск, на десять дней. А для нас отпуск - это было что-то маловероятное. В отпуск отправляли только, если  умер кто-то из близких родственников (мама или папа), или, надо было быть уж очень ловким «очкогрёбом» (от слова «очко», в смысле: «очко в мою пользу перед начальством). Таким как этот воин-сварщик.

   Позже я узнал, что этот солдатик,  брал в руки лопату и имитировал бурную деятельность, только, когда видел приближающегося майора Грузнова. Собственно он этим и занимался, когда не варил – высматривал приближение майора Грузнова.

   И ни кто не «настучал на него», все понимали, каждый крутится, как может. Поэтому когда он поехал в отпуск, мы ему по-доброму завидовали и не злились. Смог обмануть систему – молодец.
«Кто в армии служил, то в цирке не смеётся».
Кстати от него была польза и для остальных ребят. Ведь известно, что начальство появляется, сразу, как только начинается перекур и, если даже не мешает отдыхать, всё равно, отдых-перекур, в присутствии майора, уже не тот.
И не важно, что перед этим люди разгрузили на морозе машину кирпича голыми руками (потому, что «верхонки» истерлись, а новые ещё не получили), начальник, может и не скажет ничего, а на ус намотает, и при случае выскажет бригадиру на планерке : «перекуривать у вас время есть, а в срок уложиться, на это время не хватает?»
Так, что,  лишние глаза, следящие за передвижениями начальства, никогда не помешают.   

    Поэтому я на разводе, когда называли состав караула, показал письмо  командиру взвода, а тот доложил командиру роты, что рядовой Шульдиков, получил письмо от своей девушки с полным «отлупом» по всей форме и  в караул его лучше не ставить. Не хватало ещё «самострела»  в части.


    Итак, то кто-то в бега подастся, и полгода бегает, а потом его родитель в часть за ручку приводит, и делай с ним что хочешь. А то и такое бывало, что вот рубит человек дрова для полевой кухни, а потом берет и отрубает себе указательный палец на левой руке.
    Почему на левой? Он же был правша, этот чудик, значит, на спусковой крючок должен был правым пальцем нажимать. Я потом у него интересовался, но он  ничего не сказал. Улыбался, только, как малохольный.
И что с ним делать? Сажать в дисбат? Так ведь, если всех «самовольщиков», «залетчиков» по пьянке и  прочих симулянтов сажать, то , пожалуй, так и всю часть расформируют к чертям собачьим. И куда «кадетам», офицерам то есть, тогда податься? О какой военной карьере тогда мечтать?   Нет уж, мы этого бедолагу в госпитале подлечим, а потом дадим лопату и пусть копает с утра и до дембеля (если, конечно он лопатой не зарубится).

    Не знаю как нынче, а в то  время, в Амурской области народу сбегало из армии,  по численности - как вся наша часть,  человек триста или более того. Нам на разводах говорили, предупреждали, значит, что бы бдительность не теряли, они ведь и с оружием, некоторые, путешествовали по родным просторам.


Меня, естественно от караула освободили.


   В следующий раз я показал это письмо дежурному по части, уже находясь на плацу, с оружием и со снаряженными магазинами, в каждом по тридцать патрон,   когда он инструктировал новый караул.
 Меня, опять сняли с наряда, а так, как и наряд по кухне уже был набран, я опять сачковал. Ребята, конечно, посмотрели искоса, но ничего не сказали – в этой жизни каждый вертится, как может.


    В третий раз я пошел в караул, но  показал письмо замполиту, когда он пришел проверять начальника караула.
  Я сидел за столом, в бодрствующую смену и делал вид что читаю «Устав караульной и гарнизонной службы». И, когда замполит вошел в комнату для бодрствующей смены, я вскочил и вытянулся по стойке смирно и, при этом, случайно выронил письмо из кармана.  Я тут же поднял его с пола, но в карман, сразу не убрал, а немного  замешкался, ровно на столько, что бы замполит, обратил на меня внимание, после чего ещё раз посмотрел на письмо и, вдруг, смяв его, бросил в урну.
   Этот, несколько театральный и наигранный жест, возможно, что и не впечатлил бы Станиславского, но наш замполит, поинтересовался, почему я так поступил, с письмом из дома. Этого я и добивался,  и сразу ему всё и  выложил:" что мол, так и так, разбито сердце солдата, любимая служба не идет в голову, а, наоборот – в голову лезут нехорошие мысли и вообще…", я выдержал многозначительную паузу.
    Только, попросил я: "не говорите никому и не наказывайте командира роты, он ничего не знает, и не потому, что не интересуется жизнью личного состава, а потому, что уж очень скрывал я свои переживания, что бы не подрывать боеготовность нашей, ставшей с некоторых пор мне родной,  части".
Меня опять сняли с караула. Опять я валял дурака в роте.
    Но всё хорошее кончается. Кончилось и моё сачкование. Когда я , в очередной раз пытался пустить слезу и откосить от караула, комроты, сказал: «ты меня достал своими истериками, ты что до дембеля будешь тут придуряться? отдохнул почти месяц, всё, хватит, давай дальше служи».
 Я понял, что наглеть не надо, и сказав бодрым голосом:
« так точно, товарищ старший лейтенант,  есть служить дальше!», пошел получать свой АК-74 и заступать в караул.
    До приказа оставалось ещё  двести семьдесят дней и ночей службы.

Только не говорите мне, что вот из-за таких сачков и лентяев, и развалился СССР.
От службы в армии я не «откашивал» и не бегал, и, даже надеялся, что чему-нибудь в армии научусь, кроме как  мыть полы, чистить унитазы зубной щеткой, рубить топорами мерзлую землю под траншеи для хранилищ техники НЗ, пилить лиственницы двуручной пилой «Дружба»,   катать-таскать бревна на пилораме, чистить картошку в нарядах по кухне …
Да, совсем  забыл, два раза в год, весной и осенью, выпускать на стрельбах в мишень три патрона из автомата – мощная боевая подготовка.