Гаплан

Владимир Павлович Паркин

Опубликовано:
Сборник повестей, рассказов, эссе и миниатюр "ТАЙНА СТАРОГО МИНАРЕТА" издан книгой.
Автор © Владимир П.ПАРКИН. 2012.
Издатель © Владимир П.ПАРКИН. 2012.
ISBN 978-5-906066-01-5ГАПЛАН

Рассказ

Была бы весна в этих краях несменяемым временем года, кому пришло бы в голову называть эту цветущую страну Каракумами — черными песками!
Затихнут студеные северные ветры, короткие теплые дожди смоют с барханов снег, и ласковое весеннее солнце разбудит жизнь пустыни. И пусть недолог в Каракумах этот праздник природы, тем он дороже тому, кто знает и любит эту землю. Талые и дождевые воды образуют кое-где настоящие озера, которые в неделю обрастают зеленой каймой тростника и наполняются разноголосым гомоном перелетной птицы. Сыпучие барханы расцветают алыми маками, и даже вечно серый узловатый саксаул в это время одет в праздничный зеленый наряд. А верблюжья колючка, распустив миниатюрные розовые соцветия, роняет в песок прозрачные капли сладчайшего нектара, и вот уже над ней жужжат невесть откуда взявшиеся пчелы…

Солнце еще не набрало всей своей силы, и в его полуденных лучах лениво нежился, лежа на пригорке, огромный косматый белый пес. Время от времени он прядал обрубками ушей, приподнимал тяжелую голову и оглядывал пасущееся на склоне стадо овец. Убедившись, что его подопечным ничто не угрожает, и они еще не разбрелись кто куда, волкодав снова укладывал поудобнее голову на лапы и принимался дремать.

Дальний топот конских копыт окончательно согнал с собаки полудрему. Мигом обежал волкодав свою отару, сбивая разбредшихся по его мнению овец в единую массу, а затем бросился с громким лаем навстречу всадникам, направлявшимся к колодцу.
Горе одинокому безоружному путнику, случайно вышедшему к пасущейся в бескрайней степи отаре; не окажись в тот момент со стадом хозяина - верные четвероногие стражи не пощадят пришельца.
— Назад, Гаплан! Свои! — остановил собаку властный голос. Это из ворот кошары вышел на лай чабан.

На глинобитной стене кошары пожелтевший плакат – «Все для фронта, все для победы!». Над плакатом – керосиновая лампа. Полы устланы цветными кошмами. В буржуйке огонь расправлялся с сухими, как порох, ветками вездесущей верблюжьей колючки, а на огне уже выдал первый свисток видавший виды медный чайник.
В расписных пиалах дымился геок-чай. По местный обычаям чай — первой угощение. Шурпа, плов, коурма — потом, когда гости утолят жажду. Можно отказаться от любого угощения, но не выпить предложенную пиалу ароматного зеленого чая — значит обидеть хозяина.
 
Старый чабан Эргеш-ага улыбнулся своим мыслям: — «Подумать только, хотели напиться воды из колодца!», и тут же помрачнел: «Действительно, о каком плове сегодня думать — третий год воины».
 
— Не горюй, отец, — словно прочитав его мысли, обнял старика гость, начальник соседней пограничной заставы, — скоро конец Гитлеру. Вчера слушал радио, войска первого Украинского фронта вышли на государственную границу с Чехословакией и Румынией, освободили более трехсот населенных пунктов! Праздник у нас, отец!

— Да, Алеша-джан, праздник, — назвал по имени капитана Ефремова Эргеш-ага. — Пусть каждый день приходят к нам такие добрые вести. Очень хочу дожить до самого большого праздника, когда Красная Армия войдет в Берлин и возьмет в плен самого Гитлера. Знаешь, до войны видел я как-то на дороге большую арбу с клеткой, а в ней сидела огромная черная обезьяна – маймун. Арбакеш возил его по базарам и показывал за деньги. На базаре, сам знаешь, народ разный бывает. Были такие, что плевали на обезьяну, камни в нее бросали. А маймун сердился, так тряс клетку, что арба качалась. Я его тогда пожалел, даже попробовал выкупить у арбакеша и отпустить на волю... Так вот, в такую клетку посадить бы Гитлера и возить по свету, пусть плюет в него люди, пусть бросают в него камнями, и пусть Бог не укоротит дни его мук!

Старик отпил чаю, помолчал и совсем тихо спросил;
— Алеша-джан, ты сам был на фронте, скажи, бывает, что похоронку напишут, а человек все-таки жив? Ну, ранен был, ну, в плен попал, документ потерял? Пойми, три сына, три брата… Я совсем спать разучился. В ауле мужчин не осталось. У меня даже подпаска-чолука нет. Вот кто у меня единственный помощник, единственный собеседник, — и старик показал рукой в раскрытое окно, расположенное очень низко, почти на уровне пола, так, что в него можно было смотреть, не поднимаясь с паласа. За окном на солнышке грелся волкодав.

— Знаешь, Эргеш-ага, — ответил капитан, — На фронте может случиться всякое. Вот познакомься, новый начальник заставы лейтенант Кобзарь Василий Петрович.

Эргеш-ага крепко двумя руками пожал широкую ладонь второго гостя.
— А ты куда, Алеша-джан?
— На фронт, Эргеш-ага. Может, с кем из твоих родных встречусь, чего на свете не бывает! Как попал на заставу после госпиталя, полтора года начальство рапортами бомбардировал, даже взыскание схлопотал, но это уже не имеет значения. И еще, — обращаясь уже к Кобзарю, добавил капитан Ефремов, — написал я представление на Эргеш-ага, к празднику, думаю, тебе, Василий, нашего товарища награждатьI

— Нарушителя брали? Расскажите, Эргеш-ага! — попросил Кобзарь.

Старик вопросительно взглянул на Алексея Ефремова.

— И не одного, и не один раз! — ответил капитан за старого чабана. Расскажи, отец.

Старик подлил в пиалы свежего чая. В распахнутое окно ветер доносил запахи цветущей земли. Вдали мелькало белое пятно, это вернулся к своим обязанностям и добросовестно пас отару волкодав. Эргеш-ага улыбнулся.

— Хорошая собака для пастуха — первый помощник. А эта вообще цены не имеет.
— Интересная порода, — сдержанно похвалил собаку лейтенант. — Мне таких видеть не приходилось. Больно здоровый. Лапы, как у льва!
— Не лев, нет. Гаплан! — поправил лейтенанта чабан.
— Гаплан — тигр, по-туркменски, — пояснил капитан Ефремов.

Эргеш-ага утвердительно кивнул головой и продолжал:
— Да, настоящий тигр. Только за эту зиму Галлан загрыз восемь волков. Другие собаки учуят волка — лаем заливаются. А Гаплан молчит, ждет, а потом кидается в бой, не считая противников. До Гаплана я держал при отаре три-четыре таких алабая, а теперь его одного достаточно, не любит он соперников. Гаплан — единственный защитник стада.

— Да, с таким другом за отару можно не беспокоиться, — сказал лейтенант Кобзарь. — Но и у нас есть собачки не хуже. На Памире была у меня овчарка Эфа. На ее счету четырнадцать задержаний! Это потруднее, чем голодных волков душить!
— Гаплан другую работу делает, — обиделся за своего друга Эргеш-ага, — мирную. Хлеб, как мужчина, по карточкам получает. Но и с нарушителями тоже знаком…

...В тот год зима выдалась суровой. Чабаны гнали отары из Каракумов в предгорья, надеясь встретить весну на зеленых пастбищах Копетдага. Весь долгий путь их сопровождали волки. Чабаны — Эргеш-ага и трое подростков — забыли что такое сон. Если удавалось отбить у волчьей стаи раненую овцу, ее резали и пережаривали мясо на коурму, набивали бурдюки и грузили ими двух старых верблюдов. Из потрохов готовили щурпу для себя, ими же подкармливали собаку.

— Наш фронт здесь, — говорил старый чабан молодым. — Мы должны сохранить каждую овцу, каждый килограмм мяса для Красной Армии. Той устроим после победы.

В конце февраля начался окот. Еще дули студеные ветры, и овцы защищали своих беспомощных ягнят от холода собственным телом. Волки словно взбесились. Они тревожили отару и днем, и ночью. Три волкодава погибли в неравных схватках с серыми бандитами. На всю отару остался один Гаплан. Не было ночи, чтобы степной разбойник не попал на клыки Гаплану. Чабаны снимали с волка шкуру, а собаку в награду кормили самым лучшим курдючным салом. От волчьих зубов Гаплана спасали необычная для собаки сила, густая шерсть на груди и горле - настоящая львиная грива! — и беспредельная смелость. Одним своим появлением алабай обращал стаю в бегство.

Волки рассаживались на дальних барханах за пределами досягаемости ружей и принимались выть. А Гаплан, не обращая на них внимания, пас свою отару.

Однажды Гаплан исчез.

Пастухи загнали на ночь овец в кошару, завязали проволокой ворота. Старый чабан несколько раз принимался звать собаку, подолгу прислушивался — не донесет ли ветер знакомый хриплый лай, совсем было собрался на поиски, но его удержали. От огорчения Эргеш-ага не мог даже есть. Эту ночь он не сомкнул глаз. Как всегда, у кошары собралась волчья стая. Эргеш-ага расстрелял десяток патронов, отгоняя обнаглевших хищников. Наутро в лощине обнаружил раненую волчицу с перебитым картечью хребтом. Добив зверя и поручив подпаску снять шкуру, Эргеш-ага оседлал осла и выехал по следам отары на поиски своего друга.

Протоптанная сотнями овечьих копыт дорога неторопливо петляла по холмам, медленно, но верно, поднималась выше в горы. После полудня на снегу у берега ручья, над которым поднималась густая кисея тумана, ему бросились в глаза отчетливые следы огромных собачьих лап.

Ручей бежал из узкого, как улочка старого города, ущелья и терялся в песках. Старик спешился и увидел: в ущелье вели еще следы: отпечатки подошв больших ботинок.
Эргеш-ага снял о седла берданку и, ведя осла в поводу, пошел по берегу ручья, не наступая на следы. Шагов через сорок щель коридором повернула направо, каменные стены раздвинулись. В глаза ударило солнце. Эргеш-ага не спешил выходить на открытое пространство. Встав за куст боярышника, который так и не сбросил за зиму пожелтевшие листья, старик внимательно оглядел ущелье. Но, прежде чем он успел что-либо разглядеть, вдруг услышал знакомый голос. Это приветствовал своего хозяина хриплым лаем Гаплан. Эргеш-ага вышел из-за укрытия, но собака не бросилась ему навстречу.

— Гаплан! — позвал алабая чабан, но тот не двинулся с места и продолжал лаять.
 Эргеш-ага подошел ближе. У самых ног туркменской овчарки ничком лежал человек, закрыв руками голову. На белом боку волкодава расплывалось багровое пятно.
— Убери своего зверя, старик, — услышал чабан глухой голос. — Он мне вторые сутки встать не дает…
Эргеш-ага не ответил. Он обошел человека кругом и поднял с земли пистолет. Из ствола пахло порохом.
А в кустах боярышника лежала, тяжело поводя боками, овца, рядом с которой стояли на тоненьких ножках два кудрявых новорожденных ягненка.
— Вот такой он, наш Гаплан! — с гордостью закончил Эргеш-ага свой рассказ.
— Настоящий хозяин! — восхитился Кобзарь. — А что за человек на него наткнулся?
— Бывший полицай... Бежал из колонии, думал уйти за границу. Такой опаснее волчьей стаи, — ответил Ефремов и начал прощаться:
— Пора нам! Спасибо, отец, эа хлеб-соль. После войны обязательно вернусь в эти края, еще увидимся.
— Иншалла, Алеша-джан! Дай Бог! — не скрывая слез, старик обнял Ефремова.
Только через несколько лет, изрядно помотав Ефремова по фронтам и странам, госпиталям и пограничным заставам, судьба забросила его в Среднюю Азию. Первомай он встречал в Ашхабаде, командуя комендантской ротой, несшей службу по охране правительственной трибуны.

Праздничный поток демонстрантов бурлил по проспекту Сталина. Сводный военный духовой оркестр гремел так, что в доме напротив дребезжали оконные стекла, но если колонну возглавляли собственные музыканты, армейские трубачи с удовольствием опускали вниз надраенные инструменты, и тогда над улицей разносились туркменские, армянские, азербайджанские мелодии, рокотали дойры, звенели тары, заливались кларнеты, под стук каблучков выводила "Яблочко" русская гармошка…

В глазах рябило от ярких цветов, женских платьев, знамен и флагов. Незнакомые люди, проходившие мимо Ефремова, стоявшего с другими офицерами, улыбались и приветственно махали руками пограничникам. Вдруг в праздничном гаме он услышал свое имя. Только один человек на свете называл его так:

       — Алексей! Алеша-джан!

Ефремов резко обернулся. С полуторки, убранной коврами от кузова до капота, ему махал руками старый Эргеш-ага. Новый халат иэ красного домотканого шелка-кетени украшали серебряные медали — «За боевые заслуги» и «За отличие в охране Государственной границы СССР». Рядом с ним, обняв старика за плечи, стояли двое мужчин в новеньких гимнастерках без погон, каждый — с двойным рядом орденов и медалей. Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть в лицах всех троих фамильное сходство.

А у заднего борта, положив на текинский ковер седую лобастую голову и громадные лапы, сидел невозмутимый и гордый Гаплан.