Так, вот, бывает...

      Почему-то серость наступившего дня и ударяющийся ветер о закрытый балкон, грохочущий и ухающий там, снаружи, будто наводящий  свой порядок в умах людей, навёл на мысли не о предстоящем, а о  прошедшем, о светлом, но дождливом за тем же окном, игриво волнующем огне в искусственном камине здесь, тепло и отзывчиво, медленно и не напряжённо текущем разговоре о том, что было, о том, что всё же будет.

    Мы листали прошлое в альбоме, неспешно попивая чай, то прошлое, что уже никогда не состоится, никогда не повторится, промелькнувшие мгновения той, ушедшей вперёд жизни, задержавшейся на минуточку и уже перевёрнутой страницы будущего, а для кого-то,  так и оставшегося  мгновениями прошлого…

        —   А это кто?


        —   Ну, это она и есть.  В  моём, между прочим, свитере.  О! Надетом задом наперёд,  не удивляюсь, психически больной человек, даже тут заметно, что не всё в порядке,  ну, совсем... это она в театре с Ленкой потащилась, видно, последний всплеск здравого смысла... и то, глядя на выражение лица, с трудом.

  Глухо зазвенел мобильный телефон, положенный на диван, Наташа заговорила.

Речь её текла плавно и мягко,  с лёгким украинским акцентом, напоминающим  мне моё детство, знакомые слова, слышанные тогда же от одной из сестёр, моей любимой бабушки Нюры, «гроши, побалакуем, не хай…» потом спрашивала у подруги, а кто ещё так разговаривает, какие нации, будучи совершенно не  в курсе своей родословной, удачно сокрытой родной бабкой.

     Той, которую позже забрали из родных насиженных мест и посадили в терем на период таких же дождей и ветров, с силой бьющихся в окна в осеннее ненастье. Но не всегда же дождь и ветер, порою солнце и зеленеющие ветки деревьев, а не падающий жёлтый лист, но всё равно до самого жаркого солнца почти на седьмом небе, в убогой квартире из четырёх комнат, на таком же крытом балконе,  на табурете сидела пожилая женщина и наслаждалась свежим воздухом, задувающим в щели между вагонкой,  и солнечными лучами, пробивающимися сквозь застеклённые рамы, слабея с каждым  днём, как больной человек, случайно простудившийся  по дороге домой и слёгший с насморком и кашлем недели на три, а потом с трудом вышедший на работу вновь.

Но сколько я не говорила, не убеждала, седеющая мать ещё те же три недели приходила в себя на дачном участке, а потом всё лето полная сил копалась  в огороде, на кухне, для того, чтобы затем вновь стать затворницей некоей жестокости своих дочерей.
 
Странным казалось     не только это.  Ткнув в фотографию с театром и свитером из ангоры, надетым задом наперёд, с  маленькими пуговичками впереди, которые должны были застёгиваться на спине,  вспомнилось ещё кое-что.

     Как вообще,  возводилось это крыльцо, на котором позже сидела моя бабушка  над железным тазом и чистила зелёную фасоль, чтобы потом приготовить вкусное дымящееся блюдо на всю семью.

            —   Понимаешь, Нат, все люди, как люди,  построили чуть не городские дома в этом посёлке, а наши…

План то у всех был одинаковый, вплоть до эскизов один в один, но эти же не захотели даже второй этаж возводить, а набили теперь уже чердачное помещение или что-то напоминающее под крышей стекловатой и всё. Ну, а низ… это нечто, что-то с чем-то…

   Я давно пришла к выводу, что там семейство, мягко говоря, не умное было. Сначала,  этот муж, который объелся груш, думал или, не знаю, уповал, что коммунистическая партия будет жива, как вечно живой Ильич и всё будет у него так же  хорошо, только хорошо не вышло. А если бы все были такие честно-принципиальные, как он, так может,  и не случился бы девяностый год. Но вот, так бывает, не думали, не гадали, а страны не стало. Как и не стало денежек потом, которые он умудрился распихать по мелким образовавшимся банкам, сродни  Мавродиевской пирамиде. Всё на дивиденды обещанные надеялся. А Мавроди тоже, что обещал народу? Сто положите и столько же получите сверху. Это где такое видано? Ни одному закону экономике не поддаётся такое обещание. Но люди то поверили! А всё жадность человеческая, что делает.  И до сих пор верят, что можно просто так вырастить денежное дерево, увешанное сверху до низу купюрами разноцветными.
   
    В общем, то, что они выстроили,  почти занося кирпичи своими руками наверх, выглядело так:

     Поднялся на то самое крыльцо, а дальше…  Вошёл в двери и угодил сразу в холл метров так пять на пять квадратов, слева примостился диван, предназначавшийся для старшей дочери, нечто, вроде  некоего насеста для кур  или жёрдочки, ну, это и понятно, учитывая, что  она, хоть и старше по возрасту  была, то на полу спала в городской квартире, то   лестничный пролёт охраняла в трёхэтажном особняке, да и не диван это был вовсе, а какая-то софа,  позаимствованная у коллег по работе, те выкинули с дачи, а эти взяли себе, и напоминала она больше подростковую тахту. Как она вообще,  умещалась на ней, просто до сих пор загадка, габариты то не маленькие были, тем не менее…

    А по правую руку от входной двери, больше похожей на вход в хлев и по осени снаружи ещё заколачивающийся для надёжности досками, расположился даже камин, а рядом что-то типа тумбочки и на ней маленький размером в поздравительную открытку телевизор.

    Вся эта часть со  сборной мебелью перегораживалась ещё каким-то комодом, тоже взятым у бывших сотрудников одного офиса, дверцы которого потом подпирались чем-то тяжёлым, дабы кот,  вернувшийся  неожиданно голодным с охоты, чего не вытащил оттуда съестного, как уже однажды было. А за ним на маленьком пространстве расположилась плитка с газовым баллончиком, мы на такой в лесу в палатке суп разогревали, и рядом примостился холодильник, то ли «Зил», то ли « Ока», такой советский вечно работающий раритет. Ну, собственно и всё, это и была обстановка этого холла пять на пять.

Имелось ещё три,  с трудом называемыми,  комнаты. В одной жила мать, в которой приходила  в себя после вынужденной осенне-зимней спячки, и  в которой только и вмещалась какая никакая кровать, одежда, благо человек был пожилой,  много не надо, прикрывалась тряпкой, свисающей откуда  - то из-под потолка и держащаяся на вбитых гвоздях. А дальше можно было и не пытаться ходить, потому что,  спустив по утру ноги вниз, можно было попасть либо в тапочки, либо прямо в коридор,  при условии, что дверь была открыта. Ну, и каждый раз голодный или сытый   кот, возвращаясь из лесу, усаживался на высокий наружный подоконник и будил бабушку, дабы та запустила его,  если не поесть, эту возможность ему  уже пресекли,  то погреться и поспать.

Я жила в более -  менее условиях, имелась возможность хоть  передвигаться, и муж с женой ещё чуть лучше.

        Но вот с гигиеной…  Это просто отдельная история.

     Так как второй этаж возводить,  передумали ещё в самом начале строительства, а остановились на стекловате, то места оставалось как-то маловато для всего остального помимо комнат, которые по проекту должны были находиться на том чердаке.
 
И ничего не оставалось делать, как туалет и ванную комнату объединить. Но это только так называлось, «ванная комната».  На самом деле, это было малюсенькое помещение, в которое втиснули унитаз, правда, рядом даже повесили такую же  малюсенькую раковину, а то совсем было бы худо, то есть неудобно, а вот дальше и была та самая ванная, что значит висящий под потолком бачок с нагревающейся водой литров на пять для экономии и здесь, уже не площади, а средств,  а внизу ровно шесть кафельных плиток, на которых мог разместить свои голые ступни и что называется, принять душ. Но, как правило, ноги 45 –го размера ставил на этот островок счастья только муж, объевшийся груш, а остальные уже,  просим пожаловать на ту,  так называемую кухню к газовому баллончику. Вот тут и согрейте чайник и помойтесь заодно. Ну,  хотите, отволоките нагретую не в бачке воду в специальную комнату, именующуюся ещё и душевой. И так происходило чаще всего, потому что те ноги сорок пятого размера имели и всё остальное такое же не маленькое, а значит,  воды надо было для помывки  этого огромного тела очень много, то есть вся, что нагревалась в том бачке.

      В общем, так оно и бывает, кто-то чистый и умытый, а  кто-то почти помылся, ещё и если успел или хватило.

    Правда, экономили не только воду, но и туалетную бумагу. Из-за чего возникали до поры до времени скандалы,  пока,  наконец, я во избежание лишних конфликтов  не стала привозить  свои личные рулоны. Что не отменяло того, что  могла выслушать и по поводу того моющего средства, которым мыла свои ноги и не в ванной комнате, а в тазике.

     Мне всегда думалось, да, какое вам дело, каким мылом я мою свои части тела, ну, хочется вам мыть всё, и голову,  в том числе хозяйственным куском мыла, ну, и мойте, зачем ещё и  мои деньги считать  и задавать идиотские вопросы  « А мыло то,  дорогое, наверное?»
 
       Да, не дешёвое!  И  не,  наверное, а точно!   Но вам то что? Мне же нет дела до того, что все небольшие сотки, не акры вы засеяли чуть не ананасовыми деревьями, думая и здесь экономический бум устроить. И да, собирая вашу чёртову клубнику к ужину, которая своим видом уже лезла из горла,  больше ягод клала себе в рот, а потом остальное ставила на стол. А вы бежали, как придурки, с безменом в руках и взвешивали  и не только этот ежевечерний  урожай, но и всё остальное, чем успели засеять и засадить свой участок. А потом доставали книжечку или блокнотик и тщательно записывали туда циферки, а лучше бы делали зарубки, как Робинзон Крузо, сколько ещё извилин осталось у вас в голове.
 
А  в той голове давно одни помидоры и тыквы роились, потому что вам рассказываешь, что-то существенное, что-то высокое и духовное,  и вдруг «Ой, интересно, а я полила сегодня те самые  помидоры в теплице?»

    Ну, и, как теперь -  то урожай, как экономика ваша,  к чему привела, к каким результатам?

К полной ослабленности пожилой женщины, трясущимся рукам и ногам. У которой с увеличением возрастных болячек усиливались приступы сезонной слабости,  и она уже не в состоянии была обслуживать ни вас, ни ваши теплицы. Теперь тарелки с едой вы подносили ей сами, а потом сами же проводили раньше времени в последний путь.

     Правда, моя бабушка, а ваша мать до  того,  последнего своего момента всегда с интересом выслушивала о том высоком и прекрасном и  никогда не вспоминала о вашем долбаном огороде с клубничными усами и грядками с огурцами.

     А потом, когда и муж, объевшийся груш,  последовал вслед за тёщей, вы чего сделали?
 
     Вы помните того человека, полноватого и высокого, постоянно крутившегося рядом с вами пока все были живы и здоровы?  Державшегося за край гроба в  надетом костюме с чужого плеча?

   Это был костюмчик его хозяина, который он донашивал, как с барского плеча, как и позже сидел за круглым столом в той зале или холле с растопленным камином,  ощущая себя полноправным владельцем этого имения в шесть соток.
 
А потом ваш же урожай,  с ваших деревьев, только тот, что попадал с веток на землю,  собирал в корзину и гостинцем вам присылал. Но до определенного момента, пока ещё и машину ему следом не подарили по факту, учитывая уплаченную за неё сумму. Вот тут -  то у него и ноги заболели сходу и  уже на ваши похороны он не пожаловал, потому что, как умный человек, а не как вы, дебилы, всё, что хотел, получил от вас  почти даром.

     Ну, а вы уже в составе двух человек продолжили экономить. Строить новую политику экономики, уже задействуя другие рычаги влияния.
 
Это в те, культовые и девяностые, когда и мне пришлось,  беря в руки одеяло и подушку,  идти в подвальное помещение и охранять его вместе с крысами, получая за это копейки.

     Но кушать то  хотелось и очень. И уже помыться дорогим мылом не выходило. Тем более, что получая дотации не от государства, а  из того запаса от проданного тому, пронырливому человечку в пиджаке с барского плеча, мне приходилось каждую неделю отчитываться в письменном виде о потраченном до каждой копейки. Так что,  куда  уж, тут  до мылящихся  и моющихся средств не на свои.  Вот, так оно и было, свет в туалетной комнате не включался, мои траты считались и пересчитывались, на лекарство мужу, уже тогда не хватало, экономия вошла в пик своего расцвета, а правильнее маразма.

    То, что можно было отправиться к праотцам гораздо раньше положенного срока никто во внимание не принимал, потому покупалась курица, в холодильник не клалась, а на батарею. Там же можно было разогреть, плитки, той с баллончиками  теперь не было,  на ней варил и жарил бывший работник почившего мужа,  а за государственный газ надо было платить по счётчику.

Не важно, что другой счётчик отсчитывал минуты твоей жизни после случившегося  отравления  от пропавшего продукта.

        Вот и насчитал однажды.

    Экономный прибор давно уже произвёл подсчёт уменьшающихся извилин в головах дочерей, не захотевших внять голосу разума и спускать с седьмого этажа на лифте свою стареющую мать к воздуху, деревьям, к людям  и жизни. Первой ушла та, что спала всю жизнь на насесте  с опухолью в  мозгу, а вторая задержалась, правда,  ненадолго,  или не намного дольше.
 
     Но как? Это дорогого стоит. Продолжая экономить абсолютно на всём, теперь уже не приходилось стесняться ни перед кем, она  развела в квартире рассадник антисанитарии, тут не пахло не то, чтобы даже её любимым дешёвым  хозяйственным мылом,  а намёка на  простую хлорку не было.

Мне казалось такое доживание в этом мире  каким-то загниванием на ниве собственного безумия, что, собственно и происходило. Эта застёжка спереди, которая должна была быть сзади, больше не нужна была ни там,  ни здесь, ни на груди,  ни на спине, потому что однажды ей просто завязали рукавчики от белой рубашечки туго на пояснице, предварительно промыв желудок от принятых ядов, и увезли в карете «скорой помощи», а не на машине с привычным шофёром, тот в этот момент надкусывал сочное яблоко с дерева, под которым удобно расположился  в шезлонге, закинув ногу на ногу, и совсем позабыв, что они у него, эти ноги,  больные.


     Ну, а дальше всё развивалось по такому сценарию:

    Последнее, что она успела спросить, это на какую сумму я купила ей лекарств, видно, и здесь ещё решила поэкономить. Зачем спрашивала,   не понимаю до сих пор,  ей это не надо  было вовсе, лучше бы поинтересовалась, какое количество таблеток  я несу из аптечного ларька. Потому что как вошла с мыслью всё закончить в помещение в той белой рубахе с завязанными рукавами, так и вышла не оставив  этой своей фикс - идеи сделать всем ручкой.


    А ручкой сделала она чуть позже,  узнав, что не сможет ещё раз пересчитать оставляемые таблетки на два приёма всего то, потому распрощалась в дверях супермаркета, еле втащив туда свои ослабевшие ноги  и уже безжизненное тело.

      Сначала сомкнулись за её спиной  автоматические двери, а потом сомкнулись воды речные. Но и тут напоследок сумела она сэкономить, прихватив с собой не деньги, которые я оставила ей на продукты, а  старый «проездной» покойной сестры и успешно добравшись таким образом до центра города, где и закончила начатое три месяца назад.

     А полиция потом звонила мне и спрашивала меня  зачем-то о моей матери. Но они были похожи, как две капли воды, хоть и не были близняшками. И часто даже знакомые их путали. Этих сестёр. А  чего их было путать?  Обе были дурами, как оказалось на поверку. Вот тут действительно не понятно было, кто умнее,  кто больше преуспел в уме и в экономии не только своих средств.
 
    Ведь одна сидела при выключенном свете в туалетной комнате, и при открытой двери нараспашку, а  вторая готова была вовсе не мыться, лишь бы остаться при своём и не потратить лишнего.

    Странно, что при такой схожести натур и обоюдно-взаимной любви  они  не ушли в один и тот же день,  одновременно не наглотавшись таблеток, но и здесь, наверное, из стремления поэкономить ещё так могло не получиться.
 
  А то был бы шанс потом на двойной гранитной плите выгравировать надпись:

     « Вот так оно бывает. Родились с разницей в несколько лет, но умерли в один и тот же день, из экономии  не только средств на  похороны и  похоронные аксессуары. Виват!»
 
Правда, и такой надписи не пришлось бы сделать, потому что завещали они  всё из той же экономии кремировать свои тела, а прах их развеять над лесами и равнинами, так что желание их  было выполнено, и осталась только память тот, тоже, между прочим,   с чужого плеча  ангоровый свитер,  надетый задом наперёд.

             —  Вот, так, Ната,  бывает,  в жизни у людей. Не всегда всё же экономика должна быть экономной, как сказал кто…? А! Великий наш покойный  генсек Брежнев, да ещё и добавил,прям,  как специально,  таково требование времени. Но  сказано было это   в то время,  а эта история случилась позже, но так, видно засела эта фраза в умах некоторых людей, причём,  уже на  все времена,   что они воплотили её в жизнь, не задумываясь насколько смешно и печально одновременно, а главное,   нелепо  всё выглядело ещё  даже при жизни…

 Ибо редко кто задумывается над тем, каким богатством обладает,  что всё материальное всё же  тленно, а духовное вечно. И жажда стяжательства… и здесь, между экономией и жадностью очень тонкая грань, можно незаметно стать банальным скупердяем,  а  к чему такое качество приводит, я только что тебе поведала во всех подробностях, как   порою  бывает…