Надо ли дегустировать дерьмо?

.




Как-то гостил у Гастилов, своих калифорнийских друзей. Глава семейства Горддон Гастиил --- доктор геологии, профессор университета и прочая и прочая, устроил меня на ночлег в своем кабинете, где стенку занимали книжки на разные интересные темы.

Бывало, примешь душ, откроешь пошире окно, выходящее  на задний двор, одуряешь себя всякими интеллектуальными яствами и в процессе поздней ментальной трапезы незаметно отдаешься в объятия Морфея.

Так вот, как-то лежу на боку, протягиваю  руку, вытягиваю наугад сборник,  извините за выражение, эссе и по алфавитному указателю ищу кого-нибудь или что-нибудь, способные скрасить последние минуты перед свиданием с Гипносом. Мелькнула тема «four-letter word» (сиречь, мат), стр. 384. Интересно, но не очень актуально.




Dostoyevski, Fyodor…  Countt Leo Toolstoy… Что? Опять стр. 384?

Листаю книжку, открываю интригующую страницу. И…

«Однажды в воскресение, уже к ночи, мне пришлось пройти по городу шагов с пятнадцать рядом с толпой шестерых пьяных мастеровых, и я вдруг убедился, что можно выразить все мысли, ощущения и даже целые глубокие рассуждения одним лишь названием известного  существительного, до крайности к тому же немногосложного.

Вот один парень резко и энергически произносит это существительное, чтобы выразить об чем-то, об чем раньше у них общая речь зашла, свое самое презрительное отрицание.

Другой в ответ ему повторяет это же самое существительное, но совсем уже в другом тоне и смысле --- именно в смысле полного сомнения в правдивости отрицания первого парня.

Третий вдруг приходит в негодование против первого парня, резко и азартно ввязывается в разговор и кричит ему то же самое существительное, но в смысле уже брани и ругательства.

Тут ввязывается опять второй парень в негодовании на третьего, на обидчика, и останавливает его в таком смысле, что, дескать, что ж ты так, парень, влетел? мы рассуждали спокойно, а ты откуда взялся - лезешь Фильку ругать!

И вот всю эту мысль он проговорил тем же самым одним заповедным словом, тем же крайне односложным названием одного предмета, разве только что поднял руку и взял третьего парня за плечо.

Но вот вдруг четвертый паренек, самый молодой из всей партии, доселе молчавший, должно быть вдруг отыскав разрешение первоначального затруднения, из-за которого вышел спор, в восторге приподымая руку, кричит... Эврика, вы думаете? Нашел, нашел? Нет, совсем не эврика и не нашел; он повторяет лишь то же самое нелексиконное существительное, одно только слово, всего одно слово, но только с восторгом, с визгом упоения, и, кажется, слишком уж сильным.

Ибо шестому, угрюмому и самому старшему парню в бригаде, это не "показалось", и он мигом осаживает молокососный восторг паренька, обращаясь к нему и повторяя угрюмым и назидательным басом... да всё то же самое запрещенное при дамах существительное, что, впрочем, ясно и точно обозначало: "Чего орешь, глотку дерешь!".

Итак, не проговоря ни единого другого слова, они повторили это одно только излюбленное ими словечко ШЕСТЬ раз кряду, один за другим, и поняли друг друга вполне!

Это факт, которому я был свидетелем.

--- Помилуйте! --- закричал я им вдруг, ни с того ни с сего (я был в самой середине толпы). --- Всего только десять шагов прошли, а шесть раз (имя рек) повторили! Ведь это срамеж! Ну, не стыдно ли вам?.

Все вдруг на меня уставились, как смотрят на нечто совсем неожиданное, и на миг замолчали. Я думал, выругают, но не выругали. А  только самый молоденький паренек, пройдя уже шагов несколько, вдруг повернулся ко мне и на ходу закричал:

--- Эй, дядя…  А ты что же сам-то семой раз ЕГО поминаешь, коли на нас шесть разов насчитал?

Раздался взрыв хохота, и партия прошла, уже не беспокоясь более обо мне".

Я читал этот пассаж на английском, вспоминал, как он звучал на «языке родных  осин» и закатывался «гордым смехом». Это была профессиональная, солидарная гордость за переводчика, который смог передать едкую иронию Достоевского на языке Шекспира и Твена. Приятно было, что автор эссе смеется над тем же, над чем хохочет русский читатель. И вообще это счастье --- перенестись из южной Калифорнии в Северную Пальмиру и вместе с Достоевским, с питерским пролетариатом и оценить по достоинству обсценную лексику.

Сакральная сущность мата. Какой-то всего лишь анатомический, генитальный термин и какое море смыслов. «…» как трансцендентальный член гегелевской триады: тезис-антитезис-синтез.

В случае с нашим классиком уличный мат --- это «непроизносимая произносимость», оксюморон чистейшей воды. Но еще и нравственный бумеранг, который, возвращаясь, набивает на лбу интеллигента, который попытался слиться в потоке познания мира с подвыпившим пролетариатом.

Вот, перейдя чрез мост Кокушкин,
Опершись … о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.

За кавычено «…», а что сие в пушкинской автопародии на карикатуру к роману в стихах, а что «…» значит? Зад или что иное, каждый додумывает в силу своей близости к пролетариату. Ответ на вопрос, мне ветер принес. Мне ветер на крыльях принес.

В свое время доктора наук (нефилологи!) за рюмкой чая уверяли меня, что мат --- порождение татаро-монголтского ига. Что, дескать, одна аспирантка даже защитила на эту тему кандидатскую диссертацию, которую ВАК тут же засекретил… Ну и тому подобное.

И только после коллапса СССР и харакири КПСС выяснилось, что наш «заветный лексикон» имеет мощный общеславянский корень и, следовательно, наши бандюганы и алконавты напрасно   пытаются приватизировать матерщину.


«….» из документальной миниатюры Достоевского происходит от древнеславянского слова «прятать» и является однокоренным с глаголом «ховать». Соответственно, «…» первоначально означало «то, во что пихают». Татарским наследием здесь и не пахнет. Прутковский завет «Отыщи всему начало и ты многое поймешь» справедлив особенно в теме «заветной лексики».

Как-то в номере старинной варшавской гостиницы «Саски» (кто не был, посмотрите пьесу «Варшавская мелодия», где описывается сцена любовной встречи именно в этом отеле) судьба свела меня с двумя поклонниками Ярослава Гашека. Один был из Певека, другой из Анадыря, я представлял город-герой Магадан. На дверях мы повесили самодельную табличку:
ВОЙДИ И ПРИЯТНО УДИВИШЬСЯ!

На цитату из «Швейка» так никто и не откликнулся. Поэтому вечер пришлось коротать вшестером: два чукотских «геолуха», один колымский «транслятор», две бутылки прекрасной пшеничной «Чистой выборовй» и пан Гашек, красный комиссар Ярослав Иванович Гашек, автор лучшего романа о первой мировой войне.

В суровой и бескомпромиссной викторине «По страницам «Швейка»  чукотская геология долго лидировала. Ребята больше меня смогли вспомнить стишков времен первой мировой. «А он все заряжал. Ой ладо, гей-люли. И песню распевал. Ой ладо, гей-люли. Снаряд вдруг пронесло. Ой ладо, гей-люли. Башку оторвало. Ой ладо, гей-люли. А он все заряжал. Ой ладо, гей-люли. И песню распевал. Ой ладо, гей-люли…».

Певекчанин наизусть воспроизвел исторический указ государя-императора об объявлении войны: «Итальянский король, влекомый алчностью…». Ну и так далее.

Анадырец провел параллели между реалиями бессмертного романа и личным опытом службы в армии. По всему выходило, что товарищ Гашек не сгущал краски и не шаржировал, а дал вполне типическую картину милитаризма.

Посланец Певека проследил гносеологические корни выражения «Подпрыгивай, когда свистишь». Деревенский дурачок по кличке Пепка-Прыгни, завербованный в качестве секретного сотрудника коррумпированным сельским жандармом, действительно прыгал всю дорогу.

---- Молодец, Пепка… А если услышишь, как кто-нибудь скажет, будто мы проиграем войну, опять приходи ко мне, понимаешь? Скажешь, кто это говорил, и снова получишь двадцать геллеров. Но если я узнаю, что ты что-нибудь скрыл,-- плохо тебе придется. Заберу и отправлю в Писек. А теперь, ну-ка, прыгни!
      
Пепка подпрыгнул, а вахмистр дал ему сорок геллеров и, довольный собой, написал рапорт в окружное жандармское». управление, что завербовал осведомителя». 

Бурные аплодисменты.

«Вахмистр велел арестовать сельского пастуха-осведомителя. Позднее градчанский суд приговорил его к двенадцати годам за государственную измену. Он был обвинен в опасных и предательских злодеяниях, в подстрекательстве, оскорблении его величества и в целом ряде других преступлений и проступков.

      Пепка-Прыгни на суде держал себя, как на пастбище или среди мужиков, на все вопросы блеял козой, а после вынесения приговора крикнул: "Ме-е!.. Гоп!"-- и прыгнул.
За это он был наказан в дисциплинарном порядке: жесткая постель, одиночка и три дня в неделю на хлеб и воду».

Тостируемый и тостирующие запивают эти цитаты отборной польской водкой.

И только на второй бутылке «Чистой выборовой» магаданцу удалось не только сровнять шансы, но и  вырваться вперед. Он задал простые на первый взгляд вопросы.

«на скольких языках написан «Швейк»?».

Ну да, конечно, на чешском. Естественно, на словацком. Натурально, на немецком языке цитируются документы «лоскутной империи», герои обмениваются цензурными и нецензурными репликами. Но еще встречаются слова, фразы, выражения на древнегреческом, латыни, итальянском, английском, русском, польском, венгерском, французском, идише… Всего на  двенадцати языках Гашек не столько демонстрировал талант полиглота, сколько скрупулезно воспроизводил лексическую мозаику первой мировой войны.

Когда конкуренты предложили предъявить конкретные аргументы, магаданец без малейшего акцента воспроизвел то, что в романе описано петитом как «площадная венгерская брань»:

«Опять наступила тишина. Внезапно из комнаты, куда прислуга отнесла письмо, послышался ужасный крик и шум. Что-то тяжелое с силой полетело на пол, потом можно было ясно различить звон разбиваемых тарелок и стаканов, сквозь который слышался рев:

"Baszom az anyat, baszom az istenet, baszom a Kristus Mariat, baszom az atyadot, baszom a vilagot!".

Заслуженное первое место в этом конкурсе знатоков «Швейка» принесло магаданцу не только отменное произношение, но также и изобретательный перевод венгерской формулы с помощью палочки=выруччалочки, которую можно встретить в любом голливудском блокбомбастере: «Fuck мать, fuck Господа Бога, fuck Деву Марию, fuck отца и fuck весь мир!».

Последним выражением геологи были потрясены до основания. Одно дело привычно посылать к Богоматери и совсем другое дело сношать весь мир. Тут уже пахнет философом Федоровым, космизмом.

Кстати. впервые на эту сакраментальную венгерскую строчку из романа Гашека магаданцу открыл глаза кандидат геолого-минералогических наук Иван Мигович,  уроженец славного города Ужгорода.



/