Миленок

   Люба с завистью смотрела на крохотные создания, одинаково замотанные в больничные, порядком застиранные в городских прачечных пеленки, жадно прильнувшие  пухлыми губками к соскам своих матерей, и, чуть не плача, трогала свои наливающиеся груди: молоко прибывало в таком изобилии, что ее обуял страх заработать в конечном итоге какой-нибудь мастит…

   Наденьку ей пока, видимо, не скоро принесут. Как глупо получилось!

   Роды были преждевременные, с осложнениями, и появилась дочурка на свет восьмимесячной.  Вот уже третий день «лежит под колпаком». А груди матери распирает…

   - А ты, Любаша, поговорила бы с врачом.  Пусть тебе пока кого-нибудь другого на кормежку принесут, - посоветовала соседка, не раз уже рожавшая мама.

   - Разве так можно? – удивилась молодая женщина.

  - А почему нет? Здесь обычно есть дети , оставленные  нерадивыми мамашами.  Так сказать, брошенные в роддоме. Вот и поговори с врачом.  И дитятке поможешь, и свои груди спасешь.

   Люба не стала ждать следующего обхода, нашла врача сама.  Вопрос уладили,  и уже утром ей обещали принести малыша.  Вернувшись в палату, она с облегчением  прилегла на койку прямо поверх голубого, с тонкими белыми полосками  по краям одеяла и попыталась представить, какого ребенка ей принесут.   Будет ли это мальчик?  Или, может быть, девочка? А на кого, интересно, похожа ее собственная дочь?

   Роды были тяжелыми, и новорожденную сразу  унесли- она совсем не разглядела  это маленькое красно- оранжевое существо, которое ей показала медсестра. Она лишь испытывала облегчение. Блаженство от того, что все, наконец-то ,закончилось: эти невыносимо болезненные схватки, потуги… Странно, она до сих пор не ощущала в себе никакого прилива материнских чувств, не испытывала никакой особой любви к родившейся дочери… Теперь была другая боль и забота – все более распирающиеся от молока груди.

Да, как нелепо все получилось!

   Поехали в конце недели навестить родителей мужа в село, и, пока Володя помогал отцу перекрывать крышу летней кухни, она вовсе даже не перетруждалась, всего лишь подавала наверх черепицу: по одной…

И вот – результат: к вечеру появились, усиливаясь чуть ли не ежеминутно, боли внизу живота. Муж ее срочно повез в город – прямиком в роддом. А в два часа ночи появилась Надежда- первый и долгожданный ребенок закончивших всего месяц назад железнодорожный институт бывших  студентов.

   Ночь провела Люба тревожно, как бывает всегда перед грядущим днем, от которого ожидаешь чего-то необычного, чем-то меняющего привычный уклад жизни.  Часто просыпалась, будто боялась проспать, и поднялась очень рано, ибо никакие попытки сомкнуть опять веки, продлить утренний сон ни к чему не привели. Тогда она перестала бороться сама с собой: сбросив одеяло и натянув больничный халат, завязывавшийся при помощи тесемок сбоку, побрела к умывальнику приводить себя в порядок. Вернувшись, заправила постель и, присев у единственного окна палаты на табурет, попыталась читать – открыла любимый томик стихов Р. Бернса. Но сегодня она никак не могла сосредоточиться на том, что она читала : мысли ее блуждали где-то далеко. Глаза пробегали строчку за строчкой, но тщетно… она возвращалась назад, к началу абзаца, пытаясь сконцентрировать свое внимание. Поняв всю бессмысленность своей затеи, закрыла книгу и, положив ее себе на колени, уставилась в окно, наблюдая пробуждение улицы, главным образом, остановки автобуса, расположенной напротив, через дорогу, прямо у погасившего уже ночную иллюминацию гастронома.

   Время тянулось невыносимо медленно, но вот начали потихоньку просыпаться  соседки их восьмиместной огромной палаты, за стеной зашаркали к умывальной комнате больничные шлепанцы временных обитательниц родильного отделения.

   Роддом, слава Богу, проснулся!

   Еще через тридцать-сорок минут широко распахнулись двери в конце коридора, и все пространство вокруг наполнилось писком требующих свое  кулечков, вывозимых на длинных металлических колясках привыкшими к подобному « гомону» медсестрами.

   Люба замерла в ожидании, даже прикрыла глаза и сделала глубокий вдох. А когда открыла их, увидела, словно в сказке, по взмаху волшебной палочки, появившуюся и  вставшую перед ней, улыбающуюся медсестру с замотанным в легкую байковую пеленочку маленьким существом.

   - Позвольте представить вам, сударыня: Миленков Валерий. – И медсестра вручила кулек с личиком кормилице. – Прошу любить и жаловать.

   Люба с удивлением прочитала на приколотой к пеленке на груди, булавкой, маленькой табличке: Миленкова Валентина Степановна.  Затем перевела взгляд на лицо малыша. На нее смотрели вполне осознанно понимающие, ясно-голубого цвета глаза Валерия. Мальчику, по всей видимости, было уже месяц-полтора, и поэтому взгляд его был осмысленным – не то, что полуслепой, мутный взор глазенок новорожденных у ее соседок по палате.

   Не имея сил оторвать взгляда от этих внимательно,  как ей казалось, следящих за ней глаз, Люба поднесла сосок  груди к его губкам… Вот так, по велению судьбы испытала молодая мама необыкновенное сладостное чувство первого прикосновения к своей груди уст младенца, увы, не собственного ребенка.

   Ел Валера жадно, почти захлебываясь, но взял сосок очень нежно, словно понимал, что его могут отнять у него; глядел на Любу доверчиво своими голубенькими озерцами – он, казалось, был безгранично благодарен ей за оказанную ему честь. Женщине виделось в этих маленьких глазенках столько нежности, столько понимания происходящего, что у нее невольно сжималось сердце от жалости к этому безвинному существу, обделенному материнской лаской прямо с рождения.

   - Не торопись, глупенький. Все- твое, Миленок ты мой дорогой, - приговаривала она, прижимая к себе младенца все крепче.

   Так комила Люба Миленка, как ласково называла она малыша, еще почти целую неделю, и даже затем, когда уже приносили ей на кормежку ее собственную дочурку; клала одного младенца на одно колено, другого- на другое. Благо, молока хватало с лихвой обоим! И опять удивлялась взгляду Валеры – казалось, он ревновал… В то время как Надюшка, ничего не ведая, не подозревая, мирно посапывала рядом… Близилось время выписки. Любаше было несказанно больно от мысли, что придется расстаться с Миленком; нестерпимо ныло сердце при осознании того факта, что это маленькое существо, к которому так привязалась, останется в роддоме по-прежнему брошенным… « Эх, Миленкова Валентина Степановна, где же душа твоя? Как могла ты оставить так бездушно такое чудо? Где ты сейчас? Чем занимаешься? Неужели в тебе не говорят материнские чувства? Тебе не хочется поприветствовать появление частицы своего собственного тела в этом мире… в  твоей жизни?..»

   - Миленок родненький, ты такой умненький…. Такой красивый…- будто причитала горестно над ним его кормилица, предчувствуя их скорое расставание.- Я люблю тебя… Мне бы очень хотелось, чтобы ты вошел в нашу семью…

   И ее осенило: « Да-да, вот оно решение! Мы должны его забрать с собой, дать ему наше имя… Завтра же переговорю  с Володей… Он не будет против… у него доброе сердце…»

   И опять бессонная ночь с построением замечательных планов создания дружной семьи из четырех человек : « Миленок не будет обделен… Он всегда будет чувствовать себя любимым и желанным… - Она представляла уютный дом с играющими в нем радостно обоими детьми.- Подарить счастье чужому ребенку- шаг очень ответственный, но очень благородный!.. Ведь все начинается с детства. Надо помочь ему воспитать в себе чувство достоинства и самоуважения… Ничего-ничего, Володя поможет.  Он ведь так мечтал о сыне!.. Мы обязательно будем счастливой семьей!..»

   Сон подкрался незаметно. Спала она всего несколько часов под утро, но проснулась бодрой, умиротворенной, нашедшей верное решение.

   Поговорить с мужем Люба так и не успела. Утром, когда ей принесли Миленка, сказали, что это в последний раз – мальчонка приобрел-таки семью: вполне обеспеченные, но по какой-то причине бездетные.

   Прощание с малышом явилось для его кормилицы гораздо более печальным событием, чем она сама того ожидала. Не предполагала, что так прикипит к ребенку за короткое по сути время.   

   Покормив Наденьку и уложив ее на подушку посредине койки, она держала в руках Валеру и со слезами на глазах, ласково прикасаясь кончиками пальцев к его пухленьким щечкам, приговаривала:

   - Прощай, мой любимый Миленок. Ты так очарователен, сообразителен! Ты обязательно будешь счастлив в твоей новой семье! С твоей новой мамой…- При слове « мама» почему-то больно кольнуло в груди, и она уже не в силах была больше удерживать хлынувшие рекой слезы. Это было смешанное чувство глубокой печали и чистой откровенной радости. Это были горькие слезы большой потери, но в то же время – слезы счастья за ее маленькое  голубоглазое существо, приобретавшее свое имя, свой дом, своих родителей. – Каждому из нас  жизнь бросает вызовы… Тебе вот пришлось испытать трудности прямо со дня рождения. Но я свято верю, что ты вырастешь умным и красивым, что получишь в своей новой семье много-много любви и ласки, - казалось, она уговаривала в чем-то больше себя, чем напутствовала малютку. – Я буду скучать по тебе…

   Ребенок смотрел на Любу чистыми доверчивыми глазенками,  как будто понимал, что происходит что-то из ряда вон выходящее, только не знал, что именно. Он был сыт, а потому спокоен и доволен на руках у женщины, от которой  впервые в своей коротенькой жизни получил столько настоящей материнской ласки и тепла.