Секунда вечности

Секунда вечности

Нет ничего быстрее секунд,
отсчитывающих вечность.

Посвящается моей бабушке
 и моему дедушке.

Пролог

Под потолком, на проводе, болтается одинокая лампочка, рассеивая скудный желтый свет по мосту. Позднее лето еще тепло, но уже не дает комфорта моему телу. По утрам на траве роса, как миллиарды маленьких миров, а туманы стоят такие, что не всякой осени под силу повторить. От моста до туалета на дворе надо сделать одно, страшное, усилие. Ступеньки: раз…, два…, три…, - ох! Сердце ухает не в груди, а где-то ближе к голове, ком подкатывает к горлу. Раньше я их как-то не замечал. С каждым годом все труднее спускаться; еще более тяжел подъем. Во дворе хлам – большинством мне уже не придется пользоваться: велосипед, колун, практически неподъемный для меня, коса ненужная ныне за неимением никакой скотины кроме собаки. Ковыляя, пробираюсь между грудами теперь уже мусора. Надо бы собрать силы в кулак и как-нибудь разобраться. Позже, завтра, потом…
Туалет, вовсе без света, с одним единственным оконцем. В вечерних сумерках уже почти не видно отверстия. Слабый свет со двора кое-как освещает это помещение. Хотя у многих и того хуже – все на улице, и чтобы дойти обязательно надо одеваться. Как хорошо, что я успел приделать это строение к дому, пока был в силах, а то ведь тоже пришлось бы ковылять туда по траве, мокрой от вечерней росы, под пологом меркнущего неба. Как много мог я сделать раньше, не то, что теперь. Хотя времени бодрствования у меня хоть отбавляй.
Да. Хе-хе. Казус: старикам вроде меня для сна времени требуется меньше, а для отдыха больше. Так и встаешь с кровати только собаку покормить, да сам поесть, да еще по нужде иногда. Давление, головные боли, и не только головные – приковали меня давно к пружинам матраса. За этим постоянным лежанием теряются дни, размываются целые года. С Гелой все по-другому было, да и живности держали больше: корова, куры, кошка, собака, козы. А сейчас, – эх, одно разочарование.
Дом стал для меня одного слишком велик. Проходишь из одного угла в другой – кажется вечность прошла. Приготовишь поесть себе – так и вовсе столетие. При этом приляжешь раз десять, так как ноги дрожат постепенно все больше и больше от долгого стояния. Не держит меня земля уже почти. Видно скоро вслед за Гелой отправлюсь. Позже, потом…
Обратно, через двор.И вот снова усилие: раз, ох, два, эх, три. Передышка. Стою, держась за дверной косяк, в голове легкое покачивание. Неужели к каждому его восемьдесят восемь приходят также. Надо не забыть выключить свет во дворе и на мосту.
Пищу приходится мне готовить все больше жидкую: зубов своих не сохранил. Пенсии, скудной по нормам жизни, едва хватает на еду, да на газ, да на мясо для Тишки. Сам-то я отвык уже мясо жевать. Варю, бульон себе, а мясо на кости – собачульке. Да и он стал уже стар, как-никак пятнадцатый год. Сразу после смерти жены завелся.
Помнится, долго, до сумерек самых, что ни на есть, поздних, стоял у могилы и плакал, понимая, что жизнь моя навсегда такой уж как раньше не будет. И надеялся, что и за мной скоро придут. Ан нет, пятнадцать лет прошло, а я все дрягаюсь. Так вот, пошел я обратно домой и вижу, щенок за мной увязался, патлатый такой, черно-белый. И что-то в груди екнуло. Думаю, Бог спутника жизни на оставшееся время послал мне. Да и взял его к себе. С тех пор он мне очень верный друг стал, родной. Назвал Тишкой, хотя отзывается и на Шишку, как я его зову, так как протез зубной сломался лет пять назад, а денег, чтобы починить и сил, чтобы съездить в город, уже нет.
И снова, надо не забыть выключить свет во дворе и на мосту.

Глава 1. Чужая секунда

Судя по звону колоколов на далекой  колокольне, пришло воскресение. Для Андрея Ивановича это означало праздник, как и для любого истинно верующего, ведь именно в этот день в далеком-далеком прошлом, когда только-только появился на свет первый человек, Бог решил не утруждаться и устроил себе выходной.
Андрей Иванович, кряхтя от постоянного напряжения, прошествовал к красному углу, где с царских времен сохранилась икона Христа, передаваемая из поколения в поколение. На Андрея Ивановича сверху из-под потолка по-неземному грустно смотрели глаза Господа. Перекрестившись трижды и прочтя те молитвы, что знал, Андрей Иванович совершил земной поклон и, подойдя поближе, чиркнув спичкой, зажег лампаду, простую, в оловянном кружеве подвеса.
После этого, отойдя к столу, Андрей Иванович открыл тетрадь и со словами: «Бог велик, он все может успеть за шесть дней, а человеку мало жизни», взял в ручку и написал первые строки будущего стиха. Поэзию Андрей Иванович любил с детства. Помнится, в довоенные годы единственной книгой в семье был сборник стихов А.С.Пушкина. И долго, до самой кромешной тьмы ежедневно Андрей Иванович вчитывался в магию слов великого поэта, представляя, что сам он эти строки сотворил. Однако писать так и не начал. И только после первого кровавого боя в конце 1941 года проснулся в нем писательский талант. Поначалу несмелые слова складывались в простые рифмы, постепенно усложняясь, обретая глубокий смысл и философию. Спасибо Господу, до своих восьмидесяти восьми сохранил ясность зрения и мысли чтобы словом своим, быть может, чему-то научить потомков.
Ручка, слега подрагивая, выписывала линии. Линии складывались в буквы, буквы в слова. Слова – в предложения. И так снова и снова, изливая  сердечные мысли, Андрей Иванович творил стихи.
С улицы раздался недолгий гудок автомобиля.
- Кто еще мог нагрянуть в такой день? Ах, да, внуки! – сказал сам себе Андрей Иванович, закрыл тетрадь, и заковылял к двери.
- Привет, дед! Как поживаешь? – высокий, сильный мужчина с короткой стрижкой смотрел на Андрея Ивановича с искрой в глазах.
- Ничего, потихоньку. А вы, что это, решили заехать? Дело какое есть, или просто навестить? – Андрей Иванович спрашивал только ради приличия.
Давно завелось так, что дети Михаил и Нина не приезжали к старику ни проведать, ни погостить. Последний раз Андрей Иванович видел их на похоронах Ангелины Тимофеевны пятнадцать лет назад. Вначале были отговорки работой, поездками, другими делами. Нынче все больше здоровьем и отсутствием времени из-за воспитания правнуков, которые, как догадывался Андрей Иванович, уже должны были в школу ходить не первый год. «Как только не стыдно врать родному отцу, лишь бы не приезжать. Ладно, Бог им судья», - сокрушался часто Андрей Иванович, все же в тайне мечтая хотя бы перед смертью увидеть своих отпрысков живыми у его смертного одра.
Внуки приезжали изредка, но не для того, чтобы навестит деда, а для того, чтобы провести на природе часок-другой, балуясь шашлыком, пивом и другими деликатесами. Если Андрей Иванович сам не выходил к ним в огород, о нем успешно забывали до времени, когда вся орда приходила пить чай. Посиделки эти продолжались, как водится, до позднего вечера с той подоплекой, что Андрею Ивановичу завтра вставать некуда и что он может поспать хоть до обеда (к тому времени голова последнего уже изрядно болела, обещая долгую темную бессонную ночь и более трудный, чем обычно белый день).
Вот и сегодня они достали из багажника ведерко шашлыков, бутылку водки, пива, чего-то еще, что было Андрею Ивановичу не разобрать, и всем табором двинулись в дом, а далее – в огород, где успешно развели костер и принялись за незатейливое приготовление своего праздника.
Андрей Иванович, смотря из окна кухни на внуков и правнуков, думал о том, что эти люди, как он ни старался их понять, оставались для него загадкой, неприятно томившей душу.
Загадка эта касалась не только внуков, но и многих других, о которых старик слышал в магазине и от почтальона. Не мог он осознать того факта, что здоровые сильные люди не стремятся на землю из которой вышли. Ведь возделывание земли – не только приятный труд, но и выгода, которой не сыскать в магазине. С молодости Андрей Иванович привык находиться на земле, сажать, сеять и собирать урожай. И это, как он считал, является неотъемлемой частью своего долголетия.
Старик, отвернувшись от окна, пошел к кровати и, поворочавшись немного, задремал. Его так и не пригласили присоединится.
Тишка, доверчивая душа, был на огороде и, радостно лая, несмотря на свой возраст, гонялся за мячом. Лай доносился внутрь дома, и Андрей Иванович, в полудреме ненароком подумал, что они, чего доброго, увлекшись игрой не заметят и что-нибудь помнут на грядках. Шашлыки жарились в той части огорода, где ничего не было посажено, но до грядок все равно было подать рукой, земли у старика было немного. Хотя этого вполне хватало, чтобы обеспечить себя и семьи детей на всю зиму запасами. За припасенным Андреем Ивановичем внуки приезжали охотно, не говоря спасибо, грузили в багажник Ауди, и уезжали, не попрощавшись.
Андрей Иванович несмотря на то, что каждое движение, перенесенное на ногах, давалось ему очень тяжело, гордился тем, что в свои восемьдесят восемь возделывает хоть небольшой, но лично свой клочок земли.
- Накликал, Господи, - Андрей Иванович заторопился, как мог, в огород.
Протопав в грядке изрядную тропу, Олег и Анна перебрасывали друг другу мяч. Меж ними с лаем, уже уставший, прыгал Тишка. И то, что любимая собака тоже участвовала в этом шабаше, только усиливало их вину.
- Эй, бесята, прекращайте, весь лук мне потопчете, - спешил на помощь Андрей Иванович.
- Да ладно, Иваныч, его скоро все равно выбирать, – это был Сергей, муж внучки Людмилы. Здоровенный детина, как и Антон, изредка работающий и непонятно как содержащий семью. Бесцеремонность его всегда настораживала Андрея Ивановича. Казалось, что после смерти в этих, не приведи Господь, руках дом пойдет на костер для шашлыков этому человеку. Поправлять приевшееся «Иваныч» старик уже не пытался. В первый, второй и много других раз, когда делались замечания, у Андрея Ивановича возникало ощущение, что он разговаривает сам с собой.
- Не ладно, а прекращайте возню, - пригрозил сухим кулаком старик. И серьезно направившись к непрекращающейся игре, позвал Тишку. Собака с радостью, еще возбужденная от игры, подбежала к хозяину и только подойдя, вдруг потупила в землю глаза и виновато завиляла хвостом, как бы извиняясь, что приняла хоть какое-то участие в этом бесовском празднике.
- Дед, садись, поешь с нами шашлыков, - не стесняясь, предложила Людмила.
- Почаще бы интересовалась моим здоровьем. Авось поняла бы, что не до них мне, - с обидой сказал Андрей Иванович, и заковылял прочь домой. Тяжелые чувства обиды и неспособности повлиять на внуков неподъемным грузом лежали на уставшей и без того душе. Тишка виляя хвостом, пошел во двор, предпочтя после встречи с хозяином, одиночество. Игра возобновилась без него.

- Дед, можно мы у тебя икону в город заберем, там поставим, - невзначай спросила Людмила, держа чашку крепкого чая в руке, - а то те, что продаются в церкви дорогие и некрасивые.
«Некрасивые говоришь? А кто тебе право давал судить о красоте Господа. Если икона написана и освящена – то она икона, только помощник тебе в молитвах, а не услада очам» - подумал Андрей Иванович, а вслух произнес:
- Не могу я отдать икону, она досталась мне после смерти отца, а ему после смерти бабки. Так и вам она отойдет только после моей смерти. А там хоть на рынок несите ее.
- Зачем вы о нас так плохо думаете? Мы для себя, не для продажи,- сказала обиженным голосом Люда, и, отвернувшись от иконы, пошла на кухню, к шумной застольной компании.
«Оправдываешься, значит, мысли такие уже посещали твою пустую голову. Жаль, что вырождается верующий народ, все больше алчный, со шкурными интересами ныне живет и бодрствует на земле», - вздохнул ей вослед Андрей Иванович.
В комнату, соря кусочками шоколада, влетели правнуки.
- Дед, а правда, что ты на войне был? Расскажи про войну. Ты много убивал немцев? Я вот в Spear of Destiny убиваю часто. Хотя иногда мне не везет и приходится загружать сохранение,- без зазрения совести спросил Олег.
Андрей Иванович глядел в окно, вспоминая своего первого убитого немца. Он не понимал, как можно говорить о смерти так легко в одиннадцать лет, ни разу не увидев ее в глаза, не узнав, что смерть для многих – облегчение страданий.
 Тогда был бой: страшный, кровавый. И был только один выбор: либо тебя, либо ты. С криком «Ура, за Сталина» поднялся командир взвода и с пистолетом пошел в атаку, поскольку был приказ отвоевать взятую высоту любой ценой. И командир первый же эту цену и заплатил – жизнь. Даже умирая, он бежал, все медленнее, все тягучей, и под конец припал на одно колено, на другое. Ткнувшись лицом в свежую ноябрьскую грязь, он замолк навеки. Тогда бойцам, только-только призванным в ряды Красной армии, это показалось настолько ужасным, что наступление вот-вот остановилось бы, но нашелся человек, который готов был, несмотря ни на что, заплатить ту же цену за взятие высоты. Вновь прозвучал призыв «Ура!!!», и бойцы ринулись в атаку.
Немцы не ожидали такого напора. С ошеломляющими потерями врывались на высоту солдаты Красной армии, и гибли, но на их место уже спешили другие.
Из окопа показалась голова немца, почти мальчика. У Андрея Ивановича кончились патроны в и без того небогатой зарядами «трехлинейке», высота была взята, остался только вопрос времени. Нож сам оказался в руке, и Андрей Иванович, недолго думая, прыгнул. Немец оказался придавлен к земле. Он и не думал сопротивляться. Андрей Иванович ударил, выбив хрип из раненой груди, затем второй, третий раз, и, впадая в горячку, бил, пока кровь не пропитала рукав шинели до локтя. После этого, отпрянув от дел рук своих, и на четвереньках отполз от убитого. Его долго в полусогнутом положении тошнило на ноябрьскую окопную грязь.
А когда уже нечем стало тошнить, он слегка выпрямился и сгорбившись бродил по высоте и смотрел: вокруг лежали тела своих и чужих, убитые пулями, ножами, руками, зубами…
«Mom…Mom…» - послышалось откуда-то справа. В крови, со вспоротым животом в грязи лежал немец – простой рядовой, лет девятнадцати по виду. И снова – «Mom…Mom…» - еле слышно, на грани шепота. И было видно, что боль уже уступает место предсмертному холоду. Смерть не делает различий ни по половому признаку, ни по национальности, ни по цвету кожи, ни по возрасту. В тот миг, когда ей заблагорассудится, она призовет человека, и у последнего не будет никаких шансов сказать «Нет». Немец умер с призывом к матери на устах.
«И было так еще не раз.
И снова крики, кровь и стоны.
И солнца яркого алмаз
Глядит на смерть сквозь сосен кроны.»
1942
Это рассказать внуку? А тот ждал, как дедушка воодушевленно будет рассказывать об убийствах немцев в Великую Отечественную. Андрей Иванович не хотел отвечать. Он жаждал уединения от бесшабашных и бестолковых.

Ауди, шурша колесами и урча, поехала по проселочной дороги.
«Ваша секунда, бесполезная, бесцельная и безобразная, мне чужда, несмотря даже на то, что вы мои родственники. Вам никогда не понять устройства этого мира»,- Андрей Иванович, погладив Тишку по загривку, развернулся и заковылял в дом,- «Надо не забыть выключить свет на мосту».

Глава 2.Родная секунда

Тишка поднял лай на дворе. Лай был не злобный, и скорее свидетельствовал о появлении у калитки человека знакомого ему. Андрей Иванович со вздохом присел на кровати. Скоро человек подойдет к двери и постучит – это старик знал заранее. Это мог быть сосед, а мог кто-то из знакомых, может Макар Васильевич, хотя последнее время ему нездоровилось. По-стариковски одеваясь, он кряхтел.
- Кто пожаловал в сей час ко мне? – вопрошал по - драматически Андрей Иванович. Он любил специально удивлять незваных гостей.
- Андрей Иванович. Это я, Света. Почтальон. К вам дело есть, - голос действительно был знаком. Каждый месяц Света приносила Андрею Ивановичу пенсию. Только сегодня это был не тот день.
- Что случилось, Света? Проходи в кухню. Да не разувайся ты, все равно пол грязен, как негритенок.
- Макара Ивановича не стало.

Чайник шумел, закипая. Андрей Иванович сидел на стуле напротив Светланы, подперев сухой подбородок старческим кулачком. Слез не было. Для старика это был просто вопрос времени: «Когда?». Не «Как?», «Почему?», «Точно?» - эти вопросы задают люди среднего возраста, когда количество смертей вокруг множится, забирая, как пшеницу в страду родных, знакомых, близких людей. У молодежи вообще такого вопроса не существует: «Мы будем жить вечно». Только поколение, прошедшее в девятнадцать-двадцать лет войну знают, что жизнь обрывается мгновенно.
 И в смерти у Андрея Ивановича была своя философия – умер – значит конец земной жизни, но начало небесной. Пора подводить итоги бренного бытия и ставить задачи бытия вечного.
Тягостное молчание густым киселем наполняло воздух.
- Хороший человек был Макар Васильевич. Жаль, что так рано ушел.
- Знаешь, Света, как на войне нам говорил командир? – спросил Андрей Иванович. Видно было, что Светлана не догадывается.
- Так вот, он говорил, что жизнь – секунда на шкале времени, а вся шкала – вечность. Жизнь – секунда вечности, Света. Секунда - всегда мало. Знай, все мы живем не долее мгновения. Его секунда прошла, моя пройдет, твоя тоже закончится. Для тебя это будет долго, а для Бога – один миг. И ты должна это понимать. Знаешь, как у Омара Хайяма: «Мы гости в этом мире бренном…». И грустить из-за этого не надо. Смерть – начало настоящей жизни души, начала вечной жизни.
Прошло пару секунд молчания и тишины.
- А вот то, что он человек был хороший – правда.
Светлана вскоре ушла. Андрей Иванович по обыкновению заперся на все замки и вернулся на кухню.
Присев за слегка шатающийся стул, и ощутив немедленное облегчение в коленях и суставах, Андрей Иванович взял старую шариковую ручку и написал первую строку, посвященную ушедшему другу: «Витками ввысь душа рвалась…».

Церковь, разрушенная еще во времена советской власти, усилиями местных жителей, в том числе и самого Андрея Ивановича, восстановленная, исправно работала по воскресеньям, и открывала свои двери для крещений и отпеваний. Для старика любое из этих трех событий было праздником: воскресения – день отдыха самого Бога, рождение – начало жизни, смерть – начало истинной жизни. Однако, она была не каменной, а дерево постепенно отживало свой срок. Издали казалось, что церковь кланяется земле, покосившись на восход.
Мелкий дождь с резкими порывами холодного, не по времени года, ветра пронизывал насквозь. Андрей Иванович, трижды перекрестясь, вошел в церковную ограду. Одиноко белели кресты настоятелей церкви справа невдалеке: покосившиеся, сколотые, но в целом ухоженные.
«Господи, как тогда, пятнадцать лет назад, вхожу в эту церковь с чувством не страха, но с горечью об ушедшем».
В церкви пахло ладаном и медом. Священник густым басом читал начальные строки панихиды. В центре, под небесной голубизны сводом, стоял обитый темно-красной материей гроб. Церковные фрески отражали картины Ветхого и Нового заветов, напоминая о смысле жизни в бренном мире. Иконы, позолоченные, исполненные на дереве и холсте, с выцветшими святыми образами занимали свои положения в нишах. Перед каждой горели свечи.
Священник кадилом мерно рассекал воздух, усиливая запах ладана.
Горевшая свеча в руках покойного почти догорела. Прощание.
Андрей Иванович, один из последних после смерти, и один из первых при жизни, подошел к Макару Васильевичу и трижды поцеловал его в лоб и щеки, прощаясь навсегда. «Ничего, там наверху, быть может, Господь дозволит нам встретиться».

Могила казалась Андрею Ивановичу бесконечным провалом. Он подумал, что когда-то скоро его точно также понесут вверх, на пригорок от покосившейся деревянной церкви, и опустят в землю его бренное тело. Он не жаждал этого мига, но знал, что тот не заставит себя долго ждать. «Я и так зажился на этой грешной земле», - частенько говорил в беседе с Макаром Васильевичем старик. Да только вот как получается: говорить то – говорил, а прожил все равно дольше собеседника. Дождь не усиливался. Ветер продолжал трепать полы куртки и ерошить редкие белые колосья волос на голове. Священник предложил бросить родственникам по кому слипшейся мокрой земли. Затараторила последняя песнь земли, стуча по крышке гроба, переходя от броска к броску в глухую, неразборчивую речь. И вот свежий холмик земли с покрашенным в коричневое крестом вырос на древней кладбищенской земле. В месте поминовения усопших, общения с ними и их почитания.
Преклонив колено перед свежим деревянным крестом, пока еще без какой бы то ни было таблички, Андрей Иванович шепнул:
- Ну вот, Макар Васильевич, и твоя секунда вечности закончилась. Промелькнула на фоне непрерывной временной шкалы и исчезла. Моя тоже подходит  к концу. Скоро встретимся там, на небе у Бога. Все мы там встретимся, кто выжил и кто – нет, кто уже ушел и тот, кто уйдет после. И поговорим. Обязательно поговорим, обсудим жизни уже прожитые и еще не отмеренные небом, жизни уже кончившиеся и еще не начатые. Там наверху душа, как частица Бога, может обозреть весь мир и всех живущих.
Маленький, скомканный листочек с написанным стихом был положен в боковой карман брюк, потертых во многих местах, но еще крепких и не порванных. Трясущимися пальцами Андрей Иванович расправил его и вслух зачитал:
Витками ввысь душа рвалась.
Ангел указывал дорогу.
Бессильна здесь земная власть.
Доступно суд вершить лишь Богу.

Никто бессмертья не обрел.
Отмеренного небом срока
На миг не пережил – ушел.
В итоге всем – одна дорога.

И я уйду, день настаёт.
Слабеет тело понемногу.
Душа отправится в полет.
За ангелом, навстречу Богу.
09 августа 2013 г.
Смахнув непрошенную слезу, он добавил:
- Покойся с миром, друг. До встречи.
Не складывая листок, Андрей Иванович положил его у изголовья – эпитафия, которую не напишут никакие родственники. Внезапно налетевший ветер еще сильнее прижал листок к свежей сырой земле, как будто пригвоздив его. «Это хорошо»,- подумал старик. Поднявшись с уставшего колена, он заковылял прочь от кладбища в обратный путь домой.

Глава 3. Своя секунда

Утро выдалось солнечное, закатное лето по-особенному свежо и красочно. Андрей Иванович, выйдя на крыльцо своего деревянного, давно не крашеного дома, присел на стульчик, приготовленный им еще лет пять назад для принятия солнечных ванн. В руках у него была тетрадь и шариковая ручка за пять рублей, купленная давно в местном магазине.
Устроившись на стуле удобней, насколько это было возможно, Андрей Иванович написал:
Я только перед Богом отвечаю…
Стих ложился легко и ровно, слова текли, не задерживаясь, рука была словно проводник, продолжением мысли; и время текло незаметно и плавно, не изменяя скорости своего хода, независимое от любых событий. Шла новая секунда вечности.
Последняя строчка стихотворения была написана, само произведение подписано нынешним числом.
В груди защемило, защипало, закружилась голова. «Наверное, от солнца». Андрей Иванович, шатаясь, встал, опираясь на косяк, остановился у двери. С большим трудом открыв ее, он прошел в кухню, из нее – в комнату.
Остановившись у кровати Андрей Иванович бросил тетрадь с ручкой, и хотел было прилечь. В груди кольнуло один раз, потом второй, гораздо сильнее и старик почувствовал приближение смерти. Почувствовал с той неизбежностью и в тоже время с той решимостью, которые есть далеко не у многих. Говорят, перед смертным одром нет атеистов, но только истинно верующие не ищут оправданий перед смертью, не стремятся продлить как можно более дольше свою жизнь, зная, что призывая к себе, Господь делает наконец взмах финишным флагом, подводя итоги гонки.
Рука по-старчески медленно поднималась к груди, а ноги уже не могли держать бренное тело. Падая, Андрей Иванович не вспоминал всю свою жизнь, не вспомнил он ни жены, ни Тишки, ни детей, ни друзей. В голове возник образ Христа с неземными грустными глазами, сказавший: «Секунда вечности».

На кровати лежала открытая потертая тетрадь. Антон подошел, поднял ее, и, пробежав глазами по строкам, написанным Андреем Ивановичем за несколько часов до случившегося, сел, заплакав.

Я только перед Богом отвечаю
За все деянья и грехи мои,
За недоверие, за ярость, за печали,
За то, что я кого-то не любил.

Я только перед Богом отвечаю
За недосказанные молитв слова.
В конце своей стези, как и вначале
Лежу я в темноте, дыша едва.

Я только перед Богом отвечаю,
Что не доделал и свершил не так,
Какие истины недооткрыл печати,
В каких углах души сгустился мрак.

Я отвечаю только перед Богом,
Душой бессмертной отвечаю я.
Не плачьте все родные возле гроба,
Ведь смерть - только начало бытия.
12 августа 2013 г.

Тихо-тихо, слезы катились по щекам. Он закрыл тетрадь, взял обеими руками и крепко прижал к себе.

Эпилог

«Витками ввысь душа рвалась…». Пасмурное небо не предвещало солнца и тепла. С утра стоял такой густой туман, что ангелам не было смысля прятаться, они были и так в нем неразличимы, так же как и одиноко стоящая у храма душа Андрея Ивановича, бессмертная в отличие от тела, покоящегося в гробу перед алтарем старой церкви.
Собака глядела мимо церкви в то место, где никто не видел ничего кроме покосившихся белых крестов былых настоятелей церкви. Она не скулила – она знала.

Циферблаты часов у всех разные и отличен запас хода. Кто-то объединяет времена, сливаясь в браке, кто-то продолжает считать свои дни в одиночестве по своей ли воле, по воле случая ли. Кто-то решает прервать ход часов заранее, а кто-то всеми силами стремится добавить им новый виток. Для кого-то проходят дни, для кого-то – десятилетия. Рождаются и гибнут империи и целые цивилизации. Даже планеты и звезды рождаются и гибнут. И только для самого времени любой отрезок – секунда, а мера вечность. Вот и получается, что за разное время мы живем один и тот же отрезок – секунду, секунду вечности.