Те, кто не уйдут

Осень – природная, а не календарная – в этом году приходит к середине сентября. Вдруг тяжелеет небо, стекленеет темная гладь воды, по утрам из-под одеяла вылезать хочется все меньше и меньше, а по вечерам не хочется заходить домой. Еще совсем немного – и оттеночной желто-красной краской тронет листья, горче запахнут цветы, первый лед затрещит под легким ботинком. И придет время уже совсем других дел.

В этом году она почти уложилась в график – дала наконец-то о себе знать многолетняя практика. Вот только до дачного участка, который ей передали в июле, так и не дошла. В редких разговорах с приятельницами  она настаивала на том, что еще надеется на теплую осень или на то, что хватит пофигизма смириться – в конце концов, это же не ее основная работа. Но в глубине души она уже знала, что не выдержит и будет убираться там до последнего – в непромокаемом плаще, в тяжелой шубе, тратя последний заряд батареек, выделенных на ее личные потребности.

Теперь ей странно вспоминать, какими они были черными – те три недели, когда ее однокурсницы забегали попрощаться – чмокнуть в щеку, оставить новый телефон и адрес электронной почты с проникновенным «Ты пиши, самое главное, пиши, не забывай. Ты такая хорошая, как жаль, что тебе так не повезло…». Она старалась максимально быстро съехать с этих рассуждений о невезении или выдающихся талантах, которые теперь придется зарыть в землю – прощалась, желала удачи, обещала писать. И шла в свою комнату, тоже паковать вещи и тихо рыдать в подушку – так, чтобы не слышали ни мать, ни сестра, которым, в отличие от нее, тоже повезло.

В поздравительном письме, которое ей вручили вместе с дипломом (и вместо рекомендаций на будущее рабочее место), говорилось о том, какая высокая честь ей выпала, какая завидная участь ее ждет, каким радужно-спокойным будет ее будущее… Это теперь она знала, что все, сказанное в том послании, было правдой. А тогда не понимала этого и думала то о том, что теперь ее жизнь кончена, мечты разрушены, а сама она фактически похоронена заживо. То о том, что правы были ее однокурсницы – не надо было зубрить, надо было пить, гулять, менять мужчин – чтобы теперь не жалеть о том, чего не случилось, что не было выпито или съедено. То о том, что не сдастся, что воплотит хотя бы то, что еще получится – будет много гулять, писать стихи, рисовать картины, сочинит наконец-то тот роман, о котором мечтала еще в школе…

План, который ей выдали на первый год, тогда показался ей невыполнимым – хотя теперь казался смешным.

Эх, возьмись она тогда сразу за работу, сколько бы всего изменилось в лучшую сторону! Но она не стала этого делать – в ней бунтовала уязвленная гордость, вскипали растревоженные нервы… А эмоции, тем более такие, никогда не были хорошими советчиками. Первые два месяца она спала по пять часов в сутки; остальное время или плакала, или болтала с подругами. Потом началась зима. У подруг появились свои заботы, у нее закончились слезы. Ее жизнь обезлюдела и ограничилась кухней и спальней. Она не выходила на улицу, не занималась работой и умывалась раз в неделю или две – когда вспоминала. Так и жила – замотанная в одеяле, у телевизора, изредка отрываясь от просмотра сериалов – чтобы принести себе поесть или ответить на мамин звонок: «Все хорошо… А вы?.. А у вас?.. Извини, много дел…». Работой не занималась вообще, решив пойти на принцип, – это же решили без нее, верно? она ведь своего согласия не давала, правильно? так пусть и дальше справляются сами, у них это прекрасно выходит!

…Весна пришла как-то совсем неожиданно – вдруг заиграло акварельными красками небо, засияло солнце, по ниточке луча пробираясь в квартиру сквозь грязные окна. И в ответ на этот рассвет природы что-то дрогнуло и ожило в ее заплесневевшей душе.  Жить под одеялом больше не хотелось, захотелось каких-то изменений, движений, действий – выйти на улицу, увидеть знакомых, нормально поговорить с мамой…

А еще, чуть позже, неожиданно напугал, неприятно резанул по душе запущенный за зиму город – столько грязи, прошлогодней листвы, забитых сливов и пустых клумб, на которых уже должны были доцветать первоцветы… Это было и некрасиво, и нечестно. Ей поверили, доверились, оставили на попечение целый город, а она… Руки сами взялись за метлу и лопату…

Первая нормальная передышка выпала у нее в мае. С текущими делами было покончено, пробелы и их последствия удалось кое-как ликвидировать. И она в первый раз получила возможность оглядеться. Включила фонари (тогда вечернее освещение города еще считалось обязательным), села в парке на лавочке, ела мороженое и как-то постепенно осознавала, что она дома и что она выросла.

Нет, прошел еще не один год, пока она наконец-то полностью перестала жалеть себя и гоняться за фантомами, когда окончательно осознала, что из дихотомии «много увидеть» и «много сделать» умные люди выбирают второе. Но в тот теплый майский вечер она почувствовала, как это приятно – наслаждаться сделанным, как это хорошо и нужно – следить за домом, убирать, чистить, мыть… И сколько всего можно будет еще сделать. И как это будет хорошо – устроить собственные традиции, например, вырастить на главной площади настоящую елку и наряжать ее на новогодние праздники, или делать день города или устраивать имитацию ярмарки или концерта. А с первым снегом, когда работы опять почти не будет, можно будет съездить к кому-нибудь из соседей – перенять опыт, предложить помощь или просто пообщаться.

Потому что всегда есть те, кто уходит – и есть те, кто остается – как бы ни хотелось уехать, как бы обидно не было оставаться. Ведь города без людей – такие же беззащитные, как старики или дети, за ними нужен уход, им нужна помощь. А еще, как бы ни складывались обстоятельства, ни один город не должен умирать в одиночестве…

В год, когда страну объявили банкротом, перед ее жителями открылись ошеломляющие перспективы. По новым правилам, поскольку страна-банкрот не могла обеспечивать собственные нужды, закрывалась, а 99 % ее граждан получали работу и жилье за границей. 1 %  граждан страны-банкрота оставался присматривать за городами, чтобы они не пришли в полный упадок. В первые три месяца 37 % граждан страны-банкрота, назначенные смотрителями городов, покончили жизнь самоубийством, 25 % спились в течение следующего календарного года от дня их назначения. 32 % на протяжении следующих двух лет умерли от болезней. Новых смотрителей в пустые города не привозили. Из-за высокой смертности эксперимент было решено прекратить.