Кыча

               
        Молоденькая секретарша, глянув на него снизу вверх, отвернулась. Шеф грохотал  у себя в кабинете, пищал на последних нотках, и он подумал - он некстати.
        - Что у тебя?   
     Он хотел поправить её: «Что у вас», но передумал. За дверью стихло. Секретарша, грубо вильнув у его ног юбкой,  скрылась в кабинете. Вот, зараза, кукла ряженая, а раньше вскакивала, глазки строила: «Что у Вас,  Евгений Арнольдович?»  В опале Евгений Арнольдович. За дверью опять загрохотало.
      – Кто?  Опять этот …. 
       «Идиота»  пропустил.  Это  уже хорошо.  Сейчас  шею трёт платком. Будет   расспрашивать секретаршу на всякий случай шепотом «Ника не вернулась к нему?» Не вернулась,  шеф, не бойся, на островах она с бой-френдом.
    - Перпетуум  мобиле*,  как же, как же просите  спасителя.
     Просить не будет,  ждать будет, когда патрон через дверь выговорится.
     - Пол НИИ, пол НИИ на него работало, а результат -  перпетуум  мобиле. А как скрывал, как скрывал. Бедная, бедная Ника.
     Она не бедная, шеф,  и папа у неё министр. Это ты, жирный  боров, бедным прикидываешься, но «Кычу» ты мне отдашь.
    - Как она ему верила. Как верила.  Спасибо отцу её,  Илье Борисовичу, закрыл рассадник бездарей и лентяев.
 Ладно, шеф, бездарей  он прощает, лентяев тоже.  Давай теперь о деньгах, шеф.
   - А сколько средств  ушло, сколько ушло. Подсудное дело.
    -А в соавторстве  росчерк пера  нахаляву поставить, как, шеф? 
 А Нику он любит. Вздрагивает каждый раз при её появлении. Смотрит потом в её уходящую спину:  «Евгений, ты умный, ты всё  поймёшь»  А что тут понимать. Не любила она его. Три года в общей койке,  а результата нет. «Запорола» она его. Надоел он ей с перпетуумом  мобиле. Ушла к папе, лабораторию опечатали, «Кычу» тоже. Шеф буйствовал,  ему снились заговоры,  друзья, вчера ещё добрые, бросали его.
    -  А времени?  Сколько времени  потеряли! Эгоист!
     Здесь Вы, шеф, не правы. А «Кыча»? Комбинированная частотная установка – КЧ-20. Аналогов  в мире нет.  И не пыль ею собирать, дорогой шеф, тем более пылесосить, а дать ему возможность   доработать её. Денег нет. Так не в том кармане ищите, дорогой шеф, свои надо пощупать. А не разбираться с ним, чьи деньги в заговоре. Подсудное дело. Не надо так, шеф. Не кличьте беду  на свою потную голову.
         - Кто он у нас сейчас  по штату, техник?
      Секретарша что-то там щебечет. Он не может  разобрать  о чём, хитрая бестия.
      Вчера  он слушал волны в Никином  телефоне. Она укрывала мобильник  от ветра, он представлял это, бой-френд  был рядом с ней  и среди морского прибоя гудел басом.   
         - Ника, здравствуй, мне нужен доступ  к «Кыче». Ты же знаешь, что  он для меня значит. Он опять слушал  ветер, представлял Канарские острова и океан, которого он никогда не видел.
       -Хорошо, я позвоню папе. И тишина, плотная и въедливая, он глянул на монитор, мобильник  на том краю света был отключён.
     - С чем пожаловали, дорогой Евгений Арнольдович?   
      - Без предисловий, Игорь Вениаминович,  мне нужен доступ к КЧ-20. Вам звонили?
        - Конечно, конечно,  звонили.  Илья Борисович просил, да и я не против, чего ему без дела пылиться? Документы на него в порядке. Сумма в бухгалтерии.  Выкупайте, и всё будет ладненько, дорогой Евгений Арнольдович. 
       Шеф тёр шею, в глазах его стояла добродетель,  его авторские за «Кычу» неотвратимо и безвозвратно перетекали из одного его доброго глаза в другой и затем  в потайной карман шефа.    Зачем так,  папа?  Ведь отказаться от «Кычы» он не может, и ты знаешь  это, папа. Решил дочке Канары оплатить. Так бой-френд не бедный. Жадный ты стал, папа, жадный.
     А в первый год хлопал по плечу у всех на виду дружески, поддерживал в трёхмерном пространстве, трешку им с Никой подарил, а сейчас стыло ему в однушке. Часы с перезвоном и те  с Никой  ушли,  и он о часах  жалеет. Голые стены, яичница на столе  и бельё женское, чужое на стуле. Тошно по утрам. Остановилось время, вспять пошло, «Кыча» едва его удерживает. Ничего папа,  ничего,  Илья Борисович. Скоро и он  в модуле будет, величиной независимой от вас и всегда над вами в квадрате.  Что вы знаете о «Кыче»? Да ничего. Одну десятую и ту не знаете, а «Кыча» ещё блеснёт, покажет вам «Кузькину мать»  на Канарах!
     Он был зол, шеф тёр шею, ему хотелось схватить его и трясти до умопомрачения. Он  считал до трёх много раз, потом до пяти,  думал о «Кыче»,   а боров ухмылялся. Нет, не всё так просто, дорогой шеф, как вам с папой кажется.  Есть ещё бой-френд, которому скандал в научных кругах, ох,  как некстати, с папой образуется.  Так – то,  умники.
      Он опять звонил.  На том конце света долго не отвечали, он опять представлял, как она внимательно всматривается в монитор телефона, опять представлял океан, бушующий безмерно, и его  друга Сашку - бой-френда загорелого и крепкого рядом.
        - Что случилось, Евгений Арнольдович? 
         Верно он рассчитал. Умненькие, догадались, в чём беда их. Давай решай, Сашок, будь мужчиной.  Отдавай должок. Ведь знаете вы, в какой он сейчас луже. А лужа тобой, Ника, образована.  Неперспективная лаборатория для тебя оказалась -  вода, а у Сашка с новой частицей – бомба. А он испугался частицы, работать над ней не стал, Сашка продолжил. Страшно ему  стало, а откуда страх пришёл,  не мог он тогда проанализировать. Просто испугался, а чего, и сам до сих пор не знает.  Интуиция подвела, а Сашку наверх на симпозиумы  выбросила.
       - Да ничего не случилось, Александр Иванович.  «Кыча» нужен,  да субсидии на его доработку. Пустяк, Александр Иванович.
       На том конце света  отключились. Ему стало страшно. Не много ли он просит. Не злит ли папу. Простит ли «Кыча» ему  его алчную торговлю.
Мелодично звякнул телефон в кармане шефа.
       -   Да, Илья  Борисович, да, Илья Борисович, да.
     Что «да», не понять шефа, не трёт шею и молчит, смотрит растерянно в никуда, как - будто его оглушили.
    - Наивный ты, Женька,  и упрямый, извини,  такую женщину потерял.  Иди, дорабатывай свой грёбаный пылесос, спаситель наш. Субсидий не будет.  Лаборатория  закрыта. И не бузи, тебе хуже будет.
      Шеф был угрюм.  Он хотел съязвить ему из-за Ники, нагрубить секретарше и не смог.  Сказал только последней: «Аривидерчи! Бай, бай, детка». Вызвал девушку по вызову, набрал водки, перезвонил опять в «бюро интимных услуг», убедился, что девушка с русой косой, не крашенная, как Ника. Завтра с тобою делами займёмся, «Кыча», завтра. Сегодня не могу. Отвлечься  надо.
      Полгода он не выходил из лаборатории, однушка пустела без него на краю города, авторские за «Кычу» заканчивались. Он продал машину, затем квартиру,  считал  себя бомжем и жил в лаборатории  НИИ с временной  общаговской  пропиской. «Кыча» взрослел, тяжелел его наработками  и  грустно  созерцал    монитором  через окно  бесконечные вселенские пустоты. 
Потерпи, «Кыча», прозреешь ещё, дай мне   времени чуть, и мы с тобой уедем, далеко уедем. Там тебе понравится. Вода там чистая, родниковая, глубина шлейфа  достаточная, дружить с водою  будешь. Забудем всё, здесь суеты много, а там природа: родник наверху, сад, огромные вербы и кислород. Хорошее место, «Кыча», под тебя, перспективное. Заткнём мы их за пояс,  как думаешь, «Кыча»?  Конечно, заткнём, в квадрате будем.
        Деревня встретила их тишиной. Старушки в  старомодных пиджаках, затертых временем до дыр, деды, заросшие, растрёпанные и диковатые, подслеповато щурясь,  всматривались в  них. Улица была одна, дорога  среди буйной зелени тоже, тянулась она по балке вдаль. Даль  кончалась   домом его  и лесом.  Напротив дома, на бугре,  стояла церковь. Церковь была старая и обведшая. Дом был  тоже старый, рубленый, достался ему за копейки, стоял вдали от  покосившихся свежевыбеленных  хат, и это его устраивало. Внутри у него горело, запах трав середины лета   настырно лез внутрь его, он чихал, защищался от него и не мог отдышаться от кислорода. Он боялся  его в таких количествах. Миндаль от него стоял в горле неделю. Потом он привык и сразу свыкся с деревенской жизнью.
       Днями он работал, спешил, работа продвигалась медленно, и он к зиме устал и не успел. Бригада, нанятая им, ушла. Ушла до весны. Котлован,  выкопанный под родником,   обнесённый оградой, пугал прохожих   страшной  глубиной.
     Раз в неделю скрипела входная церковная дверь, он слушал звон колоколов, нарядные старушки, проходя, здоровались с ним. Он глядел на свой крест, он был большой, из золота, как у папы. Он не задумывался о нём, тем более о вере, и носил его, как все,  ради  приличия. Батюшка был приезжий, дочь его  не смотрела на него, как все пристально, а кинув быстрый взгляд,  кланялась.
      Они проходили мимо и он  тут же о них забывал. Но время шло, отсчитывало ему недели, и к зиме  он заметил в себе к ней перемену.  Поплыл я, «Кыча», или не поплыл и мне  это кажется? Он стал выходить к ней сам, но её  зимой не стало. Он хотел расспросить о ней  и  постеснялся. Взгляд её карих глаз теснил Никины  голубые. Ветер завывал в трубе. «Кыча» блестел монитором, считывал информацию с котлована, она  была обычной, рабочей. Они  смотрели  космос, разглядывали символы с китайской символикой на китайском космическом корабле, отразились от спутника, прошли над Америкой, Японией, захватили северный Китай и под Новосибирском их запеленговали.
       «Кыча»  спутал паутину,  Новосибирский сигнал не отразился  на мониторе и  сразу затух, не начавшись:  «Во,  наши дают, хватит, «Кыча», а то доиграемся».
    Но с  Новосибирском  в нём поселился страх.  «Кычу» приняли. Ошибки нет. Он проверял. Они тоже проверяют, переворачивают всю информацию вверх дном, и если спутник транзитом записал  её, то не очень хорошие дела  у нас, «Кыча». Выследят.
       «Кыча»  работал на прием, поле вокруг спутника было спокойным, над Новосибирском тоже.  Прошла неделя, вторая,  «Кыча» молчал, это его радовало, колокола отзвонили третью неделю, он почти не выходил из дому, смотрел на  экран, спал тут же, но поле вокруг спутника на экране не дрогнуло. Всё, «Кыча», отбой.  Тихо у них. За спам приняли. Не могут они ещё в космической паутине двигаться, а ты у меня можешь, «Кыча».
     Он искал  ошибку в системе КЧ - 20, нашёл её и вновь с содроганием летел над Новосибирском. Экран молчал, пульсаций не было.  Он увеличил скорость передвижения частот. «Кыча» просчитал и вывел данные на экран.  Да, «Кыча»,  созвездие Ориона  нам не видать.  Котлована с «правильной водой» нам до Луны пока хватит. А без скорости нам нельзя. Новосибирск вычислит. Ты не смотри, что там девушка молодая. Там  свой патрон и лаборатория у них на взлёте.  А несущая твоя частота должна быть  одна над объектом,  рабочие твои  светятся,  не просчитал я этого,  возомнил себя гением.
Он отдалил  рабочие частоты, увеличил интервал их соприкосновения с несущей.  Нельзя вам быть вместе, «Кыча», хоть ты и матка, а они пчёлы. А роя не получается. Ничего, соединитесь там, во вселенной, в тиши, где никакой Новосибирск  вам   не страшен  будет.  Он представлял «Кычу в пространстве, его несущую, представлял рабочие частоты, полные «топливом», холодный космос вокруг и ему становилось  страшно.
Он вспоминал себя маленьким, вспоминал детдом, где его понукали учителя стоеросовой дубиной. Он молчал, замыкался в себе и ночами  смотрел ночное небо. Звёзды манили его, он прокладывал мысленно лесенку к ним и жаловался на учителей. Обиды уходили, но  от долгого общения с ними у него кружилась голова.  Он тряс ею и давал себе обет не думать о конце вселенной. Он заставлял себя представлять вселенную шаром, и это помогало. 
        Батюшка спрашивал, крещёный ли он? Её опять не было. Он звонил в детдом, а потом многим    чужим людям,  баба Клава из далёкой  сибирской деревни откликнулась, что крещён он с внуком её Колькой!  «Кыча», крещёный я? «Кыча» смотрел в него монитором и молчал. В печке гудел ветер, он много читал, думал о частице и о Нике. Он рвался в город на симпозиум, сердце колотилось, он почти не спал, но утром отходил: «Извини, «Кыча», я тщеславен». Он думал о родителях,   о них он ничего не знал, был брошен  в мороз чужими людьми у бабки Клавы,  деньги за него были оставлены немалые, но родне бабкиной он не приглянулся. Был драчлив, упёрт, крепчал быстро, как сорняк среди василькового поля. Бабка Клава защищала его до последнего, но его увезли без неё  тихим сибирским утром в город. Он сопротивлялся  в детдоме, опять дрался, убегал в мороз, но его ловили. Потом он свыкся и учился. 
     Он ждал священника, они говорили, казалось ни о чём, но ум его, пытливый и дерзкий, терзал   по ночам. Он не верил в частицу, о которой  взахлёб говорили с научной трибуны. Не верил, что они, открывающие её, будут сильнее того,  кто установил  во ВСЕЛЕННОЙ  порядок. Быть причастным к этому он не хотел, боялся даже думать об этом,  Ника - нет. Он просматривал информацию о них. Они улыбались вдвоём, вдали присутствовал  патрон, трущий лысину, папа был серьёзен  среди всеобщего ликования и спокоен, как удав: «Заглотил Сашка, но смотри,  не подавись им, папа, он с когтями».
      А пока ликуйте, умники,  бейте  наугад. Ему было тошно за них,  таких культурных и ухоженных. Он бил морду одному из них год назад, их разнимали, и он этого не хотел. Папа был взъярён, он помнил лицо его и страх на нём за неудавшегося зятя.  Брезговали  мною,  папа, а с батюшкой было хорошо. Драчливая натура его угасала, уходила в тень и долго не возвращалась 
         «Кыча», я добрый? Нет, наверное, я  злой, «Кыча»,   и собою гордый. На Рождество Христово появилась она. Он поплёлся за ней. В храме было тихо,  алтарь, скрытый от него, излучал таинство. За ним был батюшка. Он тихо прокашливался с мороза.  В открытую боковую дверь светило солнце, запах ладана теребил ему нос, старушки тихо переговариваясь, ходили вокруг него, и он почувствовал себя дома. Он прислушивался к себе, искал в себе своё  далёкое начало, но  плоть его  взбунтовалась,  захотелось  ядрёной водки, вспоминалась  тёплая Ника, жадная до ласк. Он стыдился этого, топтался на месте, хотел уйти, но  не смог даже пошевелиться.
Нещадно болели ноги.   Его звали к батюшке, к кресту, было тепло уже в храме.  Старушки кланялись ему, батюшка приветливо ждал его, он был последний из мужчин, и  жар от  креста,  прислонённого ко лбу,  принял  с содроганием. Жар молнией прошиб его тело, он интуитивно хотел разложить его на составляющие, понять, почему и как его,  маститого учёного, ударило от креста током. И не смог. Это «const» , подумал он, и она не разлагается.  Твердь. Частоты он чувствовал. Чувствовал, как собака колбасу, но эта была не из  земного списка.  Он обернулся. Она стояла позади него, тихая и другая.
          Пришло крещение. Они купались на реке.  Батюшка, крепкий и розовый,  на морозе  добро смотрел на него, а  он не решился.   Рубашка её белая  с крестом, лицо её спокойное, красивое, шаг её к купели,  хрупкий, осторожный, как по стеклу, и фигура её  под рубашкой  впервые не соблазняла его.   Она была другой, таинственной, чистой и не грешной. Она  выходила из воды, приглаживала мокрые волосы, мокрая рубашка  облегала  её гибкий  нагой стан, и он с трудом от него  отвернулся. «Всё, «Кыча»,  поплыл я окончательно.  Спама нет, одни факты». 
     Перед весной он заболел. «Кыча»  мигал  монитором, не уходил в щадящий режим и, обозначив его дублем  W на мониторе, следил за ним. Потом был врач, батюшка и она, молчаливая  для него  и такая красивая.   Он метался в бреду, она молилась, и  он выздоровел.
      Весна пришла для него с запахом талого снега вокруг котлована. Его ещё покачивало. Он был слаб. Батюшка не бросал его. «Кыча» одинокий, забытый им в одну из ночей,  включился. Включился самостоятельно, вставился в него монитором и не мигал. Он мгновенно вспотел, щипал себя, кусал, но он не спал. Сердце учащенно билось. «Кыча» перерождался.  Его матричная мысль скинула его с трона.   С болезнью он забросил его, предал,  не заключил договора с ним на случай  своего долгого  отсутствия  и «Кыча» определился. «Кыча» - хозяин.
 Два десятка новых частот с котлована, и две почти «живые», незнакомые ему, с леденящим равнодушием смотрели на него с экрана. «Кыча» в мониторе отсутствовал. «Намытые» частоты, как новобранцы, отглаженные и чистенькие,  клубясь, вливались в новоиспечённую  «Кычей» матрицу. Матрица менялась, она становилась другой. Она висела над  ним невидимая и настороженная.  «Кыча» - друг  перерождался.
 Логика его «Да», «Нет»  рождённая им, весомая в пространстве кем-то в пространстве менялась.  Кем он не знал.  Это было невероятно.   Он всматривался в две не знакомые ему частоты, приближённые  по параметрам к «Кыче», рука тянулась проинспектировать их, но он боялся. Боялся спугнуть рой. Энергии намытой с котлована хватало  «Кыче»   уйти от него, «разобраться» с частицей, разобраться с Новосибирском или улететь к созвездью Ориона.  Реальность происшедшего казалось ему сном. Он ничего не предпринимал. Он их боялся и знал только,  что спама нет и что у него максимум месяц на спасение.
 Через месяц «Кыча» накопит   энергию достаточную для полёта в два конца к созвездью Ориона или, руководимый кем-то,  запустит новую программу. Но приоритет Ориона ещё стоял во главе, «Кыча» стремился к нему, контролировал  котлован, его заполнение, его работу, фильтровал воду, и это его радовало. Значит, есть время. Главное, не спугнуть пчелиный  улей.
 Опять звонили колокола, украв у него неделю. А он не продвинулся ни на шаг. Незнакомые частоты, как бойцы, кружившие над рабочими, настораживали его. С каждым днём их становилось больше. И он с содроганием понял. Детская лесенка к звёздам рушилась.  Кыча летит один. Информационный след,  связывающий его с «Кычей», как  лишний расход энергии,  матрицей убирался.  Телевизионный мост  рушился. «Кыча»  готовился в автономное плавание.
 Отзвонили вторые колокола.  Он не ругал уже себя и стремился найти  слабые места  в машинном интеллекте и не находил. Лазеек не было. При прямом вмешательстве «Кыча»  уйдёт. Маленький  монстрик,  рождённый им,  скажет своё слово. Уйдет ли он к звёздам или заблокирует Новосибирск, атакуя его свободными частотами?  Он не мог  знать,  но знал одно: машина пойдёт по пути  гарантированного   самосохранения. И это пугало его. Пугала частица, колайдер и соперничающий с ними  «Кыча»
 Пробили третьи колокола. Сон валил его. Он осунулся. Стоял на коленях перед алтарём:  «Сынок, покайся, ведь ты - раб Божий».  Весна сквозь открытые боковые двери шелестела сзади лёгким ветерком,  несла  его к батюшке,  он покаялся,  и впервые  уснул по - детски раскинув руки.
 Монитор был отключён, только на вспомогательном пульте  «Кыча» гордо хвалился  запасённой энергией. Остальные данные «Кыча» скрывал. Он вспоминал  состояние машины, ошибку свою над Новосибирском, параметры ввода  скоростей рабочих частот  и интервал их отставания от несущей.  Машина уберёт  отставание, снизит скорости – это расход энергии рабочих частот и это его шанс. Значит, на старте «Кыча» засидится. Блокировка котлована ещё полсекунды. Нестандартная ситуация  ещё одна треть секунды. Всё, больше времени  у него нет. Только одна секунда . За эту секунду от должен  сжечь топливо, т.е. просто поменять  полярность котлована. А дальше «Кыча»  включить SOS  и    запросить его о помощи.
Пробили четвёртые колокола. Он волновался, как никогда. Руки дрожали. Он видел тёмный  монитор, экран  которого  через секунду загорится. И что он ему скажет, зависело  от быстроты его рук и его расчёта. Сработала нестандартная ситуация,  экран монитора замигал и он, осунувшись на пол,  увидел, что «Кыча» просит  помощи. Всё. 
Теперь он не спешил. Он отдыхал. В голове было пусто. Перед ним горел экран монитора, пустые рабочие частоты в нём, нулевой пустой котлован и «Кычина» огромная матрица.  Она ещё двигалась, клубилась, но была уже  не опасна. Он ввёл данные на её самоуничтожение. Машина, бездушно  отреагировав, убрала первую диагональ частот, затем вторую.  Он вышел на улицу. Был май, и всё благоухало. А где-то там, на бугре, за цветущим садом, была она. В лёгком платье с повязанным платком из лёгкого прозрачного шёлка.