Литературно-публицистический журнал для талантливых!
№ 1
Сегодня в номере:
НЕИЗВЕСТНЫЙ ОДИНОКОВ – стр. 0 (Заявка на крупное исследование)
«СМЕРТЬ ЧЕЛОВЕКА» - детективный рассказ И. Одинокова стр. 1
«Пародия и Судьба» - критический анализ Ерема Банифация стр. 31
Рубрика «Мемуары». «Гениальный читатель»,- историческая справка
о князе Г. Чебрикове, написанная Анатолием Фу и рассказ Чебрикова –
«ПАРТЕЙКА В БРИДЖ» стр. 34
ОТДЕЛ ЖАЛОБ И ПРЕДЛОЖЕНИЙ. (Страница читателей)
«Размышлизмы всвязи с 8-м марта» - размышлизмы читателя стр. 43
ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ. Традиционная рубрика.
«В КАЖДОЙ СТРОЧКЕ ТОЛЬКО ТОЧКИ» - статья И. Одинокова
о матерщине и литературе (несколько матерных слов приведены
в статье открытым текстом!!!!!!!!!!!!!!!!!!!) стр. 45
СЕНСАЦИЯ! Ромен убил Роллана! стр. 54
ЖУРНАЛИСТСКОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ.
«АСТРАЛ» - расследование, где замешан Крылов!!!! (баснописец).
Расследование ведет журналистка «АЛЬ-МОНАХА» Элеонора Чуганная стр. 55
ВСЯЧЕСКАЯ ВСЯЧИНА (там, на самом деле много всего) стр. 58
Стихи разных лет, разных авторов, разных направлений стр. 61
КАК? ВЫ ДО СИХ ПОР КОЛЕБЛЕТЕСЬ? Думайте о СЕБЕ, а не о деньгах.
Покупайте «АЛЬ-МОНАХ»! Если Вам этого мало, то вы вправе рассчитывать
на такие сюрпризы, что мало не покажется….
;
НЕИЗВЕСТНЫЙ ОДИНОКОВ
Что за оказия? Как понимать? Кто-кто, а Одиноков читающей публике хорошо известен. Пласты стихов и песенных текстов, море рассказов, океан россказней, наконец, такие айсберги литературщины, как «Чарльз Гарольд», «Наблюдательная палата», «Осточертевший», «Фрагменты нашей войны», - об этом всем давно известно. Так много этого всего тиражировалось, что одни заголовки перечислять тошно! Одинокову хоть сейчас в гроб ложись – совесть его будет спокойна. По объему написанного он Чехова и Горького за пояс заткнул, про какого-то Тютчева или Хармса даже и говорить смешно. Так что неизвестно? Биография? Так ее все уважающие себя поклонники знают в общих чертах. Какие-либо мелочи интимного или бытового характера не очень-то умно знать. Может авторский коллектив считает неизвестными его стихи с ненормативной лексикой, как теперь модно именовать матерщину? Ничего подобного! Так, с поэмой Одинокова «Татьяна Целомудрянская» знакомы многие поклонники мэтра и представляют, что перед ней скандально известный пионер-ненормативщик Эдуард Лимонов – ну, просто карлик. Даже не просто, а карлик-нос (так нам захотелось выразиться). Поэма сработана в лучших традициях незабвенного Баркова. Сравнивать некорректно, шибко эпохи разные.
Так в чем же дело? Какую такую неизвестность про Одинокова мы откопали и кого хотим удивить? Наш коллектив ставит задачу в этой рубрике проследить творческий путь писателя, его раннее творчество (проблематику, стиль и жанры), рассказать о произведениях незавершенных, утерянных, похищенных. Остановиться подробнее на истории создания того или иного. Не пугайтесь, мы не намерены публиковать все от корки до корки. Но без цитат и отрывков, сами понимаете, не обойтись. В нашу задачу входит также редакторско-публицистическое наследие Одинокова, его статьи и жизненное кредо, которое он проявлял, будучи редактором газеты «Звериная правда», журналом «Звериный Ежемесячник», «Школьный вестник», «Школьные сплетни». Ну и еще кое-что, мало ли… Материалы предоставляются нам самим автором, в отдельных же случаях мы планируем дать Одинокову лично высказаться по поводу себя на страницах нашего «Аль-Монаха». Он имеет право на собственную интерпретацию себя. Так что подписывайтесь на «Аль-Монах», а то мы все разобидимся, не выдержим и пострижемся в монахи.;
СМЕРТЬ ЧЕЛОВЕКА
Одиноков поздно вечером возвращался со службы. Погода была – хуже некуда. В непроглядной темноте едва можно было различить витую линию дороги, которая забирала то вправо, то влево. Одиноков ужасно продрог и согревался мыслью, как придет в свою теплую, уютную квартиру, сядет в кресло и допишет свой роман «Лось в лосенолах». Потом он немного почитает роман «Золотой теленок», восхищаясь придурковатостью Ильфа и Петрова, затем он, конечно, разложит пасьянс «От чего бабушка с ума сошла», ну и после, разумеется, погадает на картах о завтрашнем дне и, успокоенный счастливым пророчеством карт, уляжется спать.
Откуда-то с обочины вылезли двое молодых людей и пошли по направлению к Одинокову. «Пораспустили эту молодежь», - подумалось Одинокову, но шага он не замедлил, опасность еще не казалась реальной. Двое неизвестных с подозрительной скоростью приближались к Одинокову. Он уклониться не успел. Все случилось мгновенно. Один из незнакомцев метнулся к нему, что-то стукнуло Одинокова в бок. Крик его заглушил вой ветра и шум дождя. И вот уже Одиноков лежит в грязи, над ним стоят двое молодых людей.
- Валя, зажги фонарь, - послышался женский голос.
- Сейчас, Катерина, - другой копался в карманах.
«Меня убили, - подумалось Одинокову, - Боже, за что же это?! Почему? Все, все кончено, весь мир! Навсегда! Смерть – физиологический процесс, свойственный всему живому», - вспомнилась фраза из биологии. «Но почему, почему я умираю так!?», - хотелось крикнуть Одинокову, но уста его были скованы страхом.
Раздался щелчок, зажегся фонарь и Одиноков увидел своих убийц. Первая была девушка с довольно симпатичным лицом, на котором сияла невинная улыбка. Другой – тощий мужчина с твердым, мужественным лицом. Он смотрел на жертву зло и презрительно.
- Он жив, Валя, - произнесла девушка.
- Сейчас добьем, - хладнокровно ответил Валя, приближаясь к Одинокову.
Человек рожден без физической возможности любить ближнего, но страсть избивать и мучать беззащитного присуща всем людям. Эти двое пинали тело Одинокова методично, словно били в мяч. Одиноков тихонько стонал при каждом ударе, вспоминая свою уютную комнату, где на секретере лежит недописанный роман. Несчастный заплакал от всепоглощающей жалости к себе. Бить перестали. Одиноков открыл глаза и тут же в страхе зажмурил их. Девушка в резиновом сапоге наступила ему на шею. Одиноков в последних судорогах извивался на земле, глаза в ужасе вылезали из орбит. Под ногой Катерины что-то хрустнуло и тело Одинокова застыло без движения на грязном тротуаре.
- Может, у него есть деньги? – высказал догадку мужчина, обшаривая карманы убитого. - Тьфу! Ха-ха! Да тут рублей 50! Сейчас проверю, есть ли часы.
- Эта мразь никогда не носила часы, - зло усмехнулась Катерина. – Боялся, что это передавит кровеносные сосуды. Да, нож-то вытащить не забудь.
- Отдай, Катерина, - Валя поднялся с земли. – Сматываемся отсюда, деньги поделим там.
Два силуэта удалялись по дороге быстрым шагом. Затем свернули к городу. Выл ветер. Дождевые потоки постепенно увеличивали свою мощь. Небо, как нож по горлу, прорезала огненная стрела молнии, бухнул гром. А Одиноков, весь в крови и грязи, раскинув руки в стороны, лежал на дороге и широко открытыми голубыми глазами смотрел в черное небо, где не было ни единой звездочки.
К О Н Е Ц
Не бойтесь. Шутка пьяного ежика. Повествование продолжается.
Глава 2
Еж, хмурый и невыспавшийся, вертел баранку машины, сзади сидел Нордаль не менее угрюмый. Они возвращались с места преступления. Убили служащего магазина «Универмаг» Одинокова. Труп был в ужасном состоянии – горло разбито, позвоночник сломан. Преступников покрыла непогода. Практически не осталось никаких серьезных зацепок. Придется снова копошиться в свидетелях, рыться в вещах убитого. Такова уж служба.
- Поссорился я сегодня с женой, - наконец вымолвил Нордаль. - А все из-за чего? Пришел со службы усталый и не заметил, что у нее новая прическа.
- Ох, эти женщины, - зевнул Еж. - Нужно узнать, что делал Одиноков на работе в последний день жизни.
- Как назовем это дело, Еж?
- Смерть человека, - Еж круто повернул вправо, - жил вот такой служащий, никому не мешал. И вдруг хлоп…
Полицейская машина подъехала к «Универмагу». На встречу полицейским попались две женщины.
- Сейчас будут тут шастать, - проворчала одна из них.
- Да, - вторила другая, - да еще на похороны Одинокова Друт идти заставит.
- Это пустяки, у меня больничный будет.
Еж и Нордаль поднялись на второй этаж. В кабинете они застали директора Друта – высокого мужчину с прыщавым лицом, бухгалтершу Штоколову – низкую брюнетку лет под сорок и еще несколько сослуживцев.
- Мы из полиции, - произнес Еж.
- А, присаживайтесь, - непринужденно улыбнулся Друт.
- Скажите, - Еж без церемоний приступил к допросу, - Одиноков получал вчера деньги?
- Деньги? Да, получал, как и все, - сказала бухгалтерша.
- И Одиноков вел себя нормально, как всегда?
- Да… И кто бы мог подумать, - вздохнул Друт.
- Скажите, кто последним говорил с Одиноковым.
- Не знаю… Кажется, грузчик Муратов?
- Новиков с ним говорил, - сказала одна из продавщиц. – Они вместе и вышли.
- Отлично, - вклинился в разговор Нордаль, - где сейчас Новиков?
- Он в самодеятельности, - улыбнулся Друт, почесавшись, - в клубе железнодорожников.
- Едем, - произнес Еж и оба полицейских, раскланявшись, вышли из кабинета.
Глава 3
- Молодец! – кричали железнодорожники, когда закончилась песня, - Бис! Бис!
Новикову пришлось петь еще. Время поджимало. «Придет ли Катя, - думал Новиков, - будет ли у нас с ней все хорошо?» Но публика не отпускала певца. Пришлось спеть еще один куплет.
- Браво! – орали зрители, несколько человек бросило цветы. Новиков поклонился и вышел. Оказавшись, наконец, в комнате артистов, Новиков, сославшись на головную боль, отпросился с представления. Когда он выскочил из душного клуба, вечерняя прохлада показалась ему раем. Новиков уверенно пошел по темной улице к зеленым огням кино, где у него была назначена встреча с Катей. Из-за угла вышел высокий, широкоплечий мужчина и устремился вслед за Новиковым.
Еж и Нордаль, протиснувшись через толпу железнодорожников и миновав сцену, зашли в комнату артистов. Там им сказали, что Новиков недавно вышел. Не медля, полицейские вышли на улицу. Не прошли они и десяти шагов, как увидели чье-то тело. Это был Новиков. Он был убит ножом в затылок, причем удар был нанесен человеком сильным и опытным в этом деле. Нож прошел сквозь шею насквозь.
Глава 4
- Чертовщина, - говорил Еж, сидя в полицейском управлении. Рядом расположились Нордаль и начальник полиции.
- По моему сужденью, здесь не имеет место ограбленье, - усмехнулся начальник полиции и первый весельчак среди полицейских.
- Это дало нам нить, - сказал Нордаль.
- Версия, что Одинокова прикончили случайные грабители, отпадает. Да и почерк тот же. Одиноков что-то сказал Новикову. Что-то такое, ради чего Бандиты идут на все. Уже два трупа.
- Мне песни Новикова не нравились, - сказал начальник.
- А не обыскать ли квартиру Одинокова, - предложил Нордаль.
- Это я и хотел сказать, - вставил Еж. Через несколько минут они с Нордалем уже мчались в машине к дому Одинокова.
«Сколько лет прошло, - думал Еж, а я не могу забыть этого случая. В детстве, давно, еще до войны, в родной деревне зверствовали дикие племена с полуострова Мара. Сейчас-то, к чести правительства, дикари там почти уничтожены, а тогда по тем территориям кочевали громадные племена. Они напали на деревню, схватили старосту (как потом выяснилось, он из самообороны убил одного дикаря во время охоты) привязали к дереву и долго били. Потом каждый маровец проходил и по очереди втыкал в него нож. Боже, как я тогда ненавидел и боялся дикарей! Такие звери, такие садисты. И что же я увидел в культурном мире? Массовая экзекуция во Львове. Приказ Льва вздернуть на каждом фонаре трех лосенистов. Он был куда опаснее дикарей, он обладал властью. Мурзилдия, в правительстве которого сидят далеко не дикари, развязала атомную войну с Лошодяндией. Что же я вижу? От дикарей наши цивилизованные, интеллигентные бандиты отличаются лишь умом и масштабом. Разум и оружие в руках у мерзавцев – это страшно. И никакая полиция не в силах бороться с этими исконно человеческими чертами. Пусть будет обезврежен один бандит, ну, десять, ну, сотня. Всех людей не истребишь, а ведь каждый человек всегда готов совершить убийство за приличную плату. Инстинкты сдерживает лишь закон и страх перед ним. Не было бы закона», - Ежу стало страшно от этих мыслей, как от мысли о смерти, когда о ней долго думаешь.
- Приехали, - Нордаль оторвал Ежа от мыслей. Дом Одинокова стоял в лесу и отлично вписывался в природный пейзаж вместе с обширной помойкой, которую покойный устроил рядом с избой. При приближении полицейских с помойки взлетело около сотни ворон. Птицы уселись на ближайшие сосны и оттуда с гневным карканьем стали наблюдать за непрошенными гостями. В квартире царил кавардак и беспорядок. На секретере лежала тетрадь, исписанная корявым почерком.
- И кому нужен был этот обыватель? – вслух размышлял Еж.
- А вдруг месть? Или ревность? – воскликнул Нордаль.
- Оставь, устарело, - отмахнулся Еж, - по всем показаниям он жил нелюдимо, мало с кем общался. Хотя… Я читал и слышал, бывают такие внешне тихони, а сами заправляют в мафии, ворочают миллионами. Но представить Одинокова в этой роли у меня воображения не хватает.
Покопавшись с часок и не найдя ничего интересного, Еж с Нордалем покинули осиротевшую квартиру, и, спугнув с помойки ворон, уехали прочь.
Глава 5
Три дня прошли без приключений. Расследование вперед не двигалось. На четвертый день, придя в управление, Ёж застал начальника в прекрасном расположении духа.
- Нам прислали анонимку, попляшите с ней в обнимку! – сказал он.
- Какую анонимку?
- Читай, - начальник протянул Ежу вчетверо сложенный тетрадный листок. «Уверяю вас, господа полицейские, что некий директор универмага Друт – крупный мошенник. В частности, неделю назад из лоськома выслали деньги, премию, которую Друт должен был распределить и раздать сослуживцам. Однако вышеуказанный положил эту сумму себе в карман. Опираясь на вышеизложенное, утверждаю: Друта нужно арестовать немедленно. Доброжелатель».
- Опираясь на эту бумажку, мы никого не можем арестовать. Факты проверены?
- Только что звонили в лоськом. Там подтвердили, что премия была выписана, - пожал плечами Нордаль.
- Чертовщина, - протянул Еж, - ведь я же говорил с этим Друтом. Препротивная рожа.
- Да? – удивился начальник. - Раз так, ты сейчас на нее снова полюбуешься. Я позвонил Друту, он обещал явиться через час. Допросы лучше вести в одиночку, один на один.
Друт вскоре прибыл. Еж прошел с ним в отдельный кабинет.
- Чем могу быть полезен следствию? – спросил он. Еж молча протянул ему – анонимку. Друт стал читать, Еж искоса наблюдал за выражением его лица. Сперва Друт улыбался. Потом лицо его сделалось злым.
- Какая сволочь до такого додумалась, - сказал он гневно. – Я не то, чтобы не раздавал сотрудникам эти 15 тысяч, - я слышу об этом в первый раз. Да, приезжали инкассаторы, но я с ними не говорил. Прошли сразу в бухгалтерию.
- Значит, кто присутствовал при передаче денег?
- Не знаю, - задумался Друт. – Бухгалтерша, конечно, это и ежу понятно, инкассаторы, само собой, а кто еще был в бухгалтерии, не знаю…
Еж с трудом проглотил слова Друта по поводу ежа. Трудно было понять: насмешка это или человек от волнения ляпнул бестактность, сам не заметив.
Друт скоро ушел. Вопросов к нему больше не было. Вот с бухгалтершей Штоколовой побеседовать не мешало б. Но на звонок в универмаг ответили, что она ушла с обеда и не вернулась. Что это? Совпадение? Или след взят?
- Все это занятно, - сказал Нордаль, - но не вижу оснований связывать эти махинации с премией с произошедшими убийствами.
- А я не вижу оснований отказываться от подобной версии.
- Будем есть, что дают, - улыбнулся начальник. – Ищем Штоколову.
Глава 6
Поиски шли уже третий день. Штоколова не появлялась на работе, дома ее тоже не было. По крайней мере свет не зажигался, на звонки никто не отвечал. В бухгалтерии нашли бумаги с ее росписью за 15 тысяч премии.
- Грубовато сработано, - говорил Еж, - и какие-то люди несолидные. Одиноков, Новиков, бухгалтерша эта.
- Внешность обманчива, - глубокомысленно изрек начальник. – У меня жена – ну, ангел во плоти с виду. А как распсихуется – не знаешь, куда бежать.
На другой день дали ордер на обыск квартиры Штоколовой. Вся обстановка квартиры говорила о поспешном бегстве. Часть одежда валялась на полу, отделения шкафа и тумбочек открыты. Видимо, Штоколова толкала в сумки все самое ценное, в любую секунду ожидая прихода полиции. Просмотр альбома с фотокарточками ничего не дал. Вот она в школьной форме, вот сравнительно симпатичная стоит на борту прогулочного катера. Вот она с трехлетним сыном, вот с уже подросшим, вот среди сослуживцев. Сейчас сын ее, болезненный третьеклассник находился в санатории у моря. Вот подписи «Саша. Семь лет». Куроград. 1983 год».
- Стоп, - тихо сказал Еж и подозвал Нордаля.
- Что ты мне показываешь? – удивленно рассмеялся Нордаль. - Подумаешь, баба стоит в купальнике.
- Почерк, - с расстановкой проговорил Еж.
- Похож на анонимку, - согласился Нордаль. - Отдадим на экспертизу.
- Ого-го! – воскликнул Нордаль, зайдя на кухню. Под столом стояла батарея бутылок из-под самых дорогих коньяков и вин. Сослуживцы говорили, что Штоколова попивает. Но на бухгалтерскую зарплату так красиво не разопьешься. В тумбочке на одной из полок стояла масса разноцветных духов – еще дороже вин.
- Что-то глядя на нее в богатея-любовника не верится, - сказал Нордаль. – О, коньяк «Красный нос» только начат. Ты как насчет…
Нордаль уже взялся за стакан.
- Стой! – спохватился Еж. – Рискованно.
- Думаешь, отравлено? Ерунда же.
- Не знаю. Такая чертовщина, что я уже ничему не удивлюсь. Даже если выяснится, что эта бухгалтерша совершила оба убийства собственноручно. Отдадим коньяк на экспертизу.
- Лучше в унитаз вылить, чем экспертам праздник устраивать, - проворчал Нордаль.
Глава 7
- Полиция? Можно кого-нибудь, кто занят делом Штоколовой? – услышал Еж утром, когда первым в участке снял трубку.
- Я слушаю, - сказал Еж. Сердце взволнованно колотилось.
- Я знаю, Штоколова в розыске. Ничего не знаю, замешана она в махинациях или нет, но знаю квартиру, где она может скрываться, - сказал застенчивый мужской голос.
- Заходите. Поговорим.
- Нет. Она полтора года назад была моей любовницей. Мы встречались иногда в одной квартире. Полная конспирация. У меня счастливая семья, поймите.
- Чего уж тут не понять, - усмехнулся Еж.
- Это была квартира ее знакомых, которые ездили в длительные командировки. Они оставляли ей ключи. Там мы и встречались. Я не знаю, может, сейчас там живут хозяева, может Штоколова не появится там, но своим долгом считаю сообщить. Апрелистов пять, квартира 108-я.
Еж положил трубку и пересказал суть разговора.
- Наше чувство долга! – не сдержавшись, пропел начальник. – Сколько дней-то прошло с ее исчезновения? Она, может, уже за границей у моря загорает, а мы все под ногами у себя шаримся.
Экспертиза подтвердила – анонимку писала Штоколова. Коньяк отравлен не был, но весь кончился в процессе экспертизы.
- Вот же какова подлость, - сказал Друт, узнав про анонимку. – Меня хотела подставить. Не вышло – в бега. Только это цветочки. Сейчас в моем универмаге проходит ревизия, так она такого наворочала! Какие там 15 тысяч! Миллионами недостачи пахнет. И на мою голову все. И головная боль, и подозрения. Народ бедно живет, а тут его еще и ворье бессовестно грабит. Расстреливать таких надо!
Говорил Друт нервно, возбужденно. Не позавидуешь ему, действительно замотался.
- Так вот, - сказал начальник, - если наворованы миллионы, нам делать нечего. За деньги можно многое купить. И многих. Безнаказанно мошенничать годами и попасться в какой-то квартире на окраине. Кто в полиции живет ближе к этой норе? Пит Конг. Вот пусть и проходит под окнами, а если там кто-то живет – пусть зайдет, побеседует. Для очистки нашей совести.
- Трудновато представить, как Одиноков мог вычислить бухгалтершу, когда спецы который день не разберутся. Чертовщина, - пожал плечами Еж.
- Одиноков убит, - подняв глаза к потолку стал рассуждать начальник. – Новиков что-то знал. От Одинокова. Он тоже убит. Но есть шанс, что ниточка не оборвалась. Новиков мог открыть тайну кому-то третьему. Займемся его окружением. Что-то фамилия его мне навевает.
- Распространенная фамилия, - заметил Нордаль.
- Конечно, распространеннее, чем Нордаль, - рассмеялся начальник. – Некоторые песни у него удачные все-таки. Например, «Ягода, ягода, ягода». Или, как там… «Если сдохну – значит похороните, а потом мой труп возьмете и на свалку отнесете, потому что ведь люблю я благо-во-ни-я-я-я!» Действуйте.
Еж и Нордаль встали и поспешили действовать.
Глава 8
Пит Конг, немолодой уже полицейский, возвращался со службы домой. Всю дорогу он думал о своей скучной, неудавшейся жизни. С детства мечтал стать гидрогеографом, а попал в полицию. Хорошо еще, что удалось перевестись в уголовную, а то совсем жизни не было, когда с другими полицейскими приходилось разгонять демонстрации. И вот текли годы. Всю жизнь мечтал обзавестись хорошей квартирой, уехать на юг, но денег никогда не доставало.
Двум дочкам пора купить новые пальто, да и сам он обносился. Многие коллеги работали с азартом, для него же служба в полиции была нудной, нелегкой, малооплачиваемой работой. С такими мрачными мыслями он подошел к Многоэтажному дому на Апралистов, 5. Взглянул на нумерацию подъездов, стал вычислять окна 108-й квартиры. В квартире горел свет. Видимо, жильцы вернулись из загранки. Но а вдруг? Вдруг это шанс. Лично задержать мошенницу – это и определенная слава и денежная премия. И Пит Конг открыл двери подъезда.
В этот вечер Еж, Нордаль и начальник засиделись в управлении допоздна. Суммировали информацию о Новикове и его друзьях.
- Странно, - говорил Еж, - человеку 25 лет, поет, известен всему городу, а так мало близких людей.
- Ничего странного, - возразил начальник, - мало у кого бывает много друзей. Поклонников много.
- Вы-то тоже стали поклонником. Посмертно, - пошутил Еж.
- Тут еще и не тем станешь, - зевнул начальник, - и что-то у меня в связи с этой фамилией вертится.
- Жил он с матерью в двухкомнатной, - сказал Нордаль, - как я понял, по-соседски. Не очень откровенничал. Иногда заходили старые школьные приятели. Поболтать о том, о сем, выпить, на гитаре поиграть.
- Молодой симпатичный парень, местная знаменитость. Интересно, наверное, у него было много женщин.
- Интересно ему, - усмехнулся начальник. – Кто его отец, тебе почему-то не интересно.
- А что? – спросил заинтригованный Еж. – Неужели… Нет, это тогда вообще чертовщина какая-то… Одиноков отец Стаса Новикова?
- Все! – начальник уронил голову на стол. – Все, конец. Убил меня Еж. Выйдите из кабинета, дайте мне спокойно умереть со смеху. Каждый умирает в одиночку.
- По годам подходит, - задумчиво сказал Еж. – Что их связывало вообще? Одинокову – 44, этому – 25.
- Да ничего серьезного их никогда не связывало. Общались. Наверное, творчество. Один песни пишет, другой романы. Отец Стаса воевал в гражданскую в чине полковника львовской армии. В битве за Львов был ранен, взят в плен, расстрелян как государственный преступник.
- Ну и что? – сказал Еж. – Дела давно минувших дней.
- Дела, - сказал начальник. – В его квартире в комнате матери большой, красивый портрет висит. Полковник в форме, при орденах. Версия. Ни от кого не секрет, что есть у нас тайные группировки контрреволюционеров. Если убийства совершены по политическим мотивам – все сразу становится на места.
Зазвонил телефон. Еж снял трубку.
- Полиция? В больницу доставлен полицейский Пит Конг. Состояние тяжелое.
- С сердцем что-нибудь?
- Ножевое ранение в спину. Идет операция.
- Пит тяжело ранен, - сказал Еж, повесив трубку. Нордаль чуть не подавился воздухом. Начальник громко, от души расхохотался:
- Вот уж точно комедия, - с трудом проговаривал сквозь смех. – Наша служба и опасна и трудна, а подумать она нафиг не нужна! Если это и впрямь политический террор, мы рискуем в любую секунду взорваться, не выходя из кабинета.
Глава 9
На другой день Еж уже входил в двери больницы № 5. Это было новое, белое здание, в котором все напоминало, что в мире, кроме бандитизма, есть вещи и похлеще.
- Пит Конг в какой палате? – Еж заглянул в окошко регистратуры.
- К этому больному вход воспрещен! – рявкнула регистраторша зло и нервно.
- Полиция, - Еж помахал удостоверением.
- Палата 18.
Еж поднялся на третий этаж, не выпуская корочек из рук.
- Вам, наверное, к Питу Конгу? – догадался врачь. – Пойдемте. Он в сознании.
- Рана опасная? – спросил Еж.
- Смертельная. Он умрет или ночью или завтра утром. Ничего нельзя сделать.
Еж пошел за врачом. Мельком он взглянул на больного, лежащего у окна в ярко-желтой майке. Нет, это была не майка, кожа имела такой необычный цвет.
- Рак печени, - пояснил врач, увидев замешательство Ежа.
В небольшой палате на трех подушках полулежал Пит Конг. Лицо его страшно осунулось, но глаза при виде Ежа радостно засияли.
- Вы, - еле выговорил он.
- Пит, сосредоточьтесь. Как все случилось.
- Случилось… Случилось, что я был куплен бандитами.
- Что? – протянул Еж.
- Да. В окнах горел свет. Я поднялся, позвонил. Мне открыла сама Штоколова. У нее теперь короткая стрижка. Увидев меня, она сразу поняла. И сразу сказала: «Я даю вам миллион и исчезаю. Никаких свидетелей. Согласны?» Я согласился. Осуждаете. Не для себя, ради дочек все, ради них. Уж вы-то, Еж, не покиньте сирот. В подъезде было темно, одна лампа горела на последнем этаже. Я спускался. Вдруг сильная рука схватила меня за шею. Я ударился о стену лбом. И огромное жало в спину. Я потерял сознание. Деньги взяли, конечно.
- Как вы могли, Пит? – отпрянул Еж. – И с чего Вы взяли, что умираете?
- Знаю, - Пит устало закрыл глаза. – Всю ночь меня мучили приступы, потом все тело свели судороги, меня корежило, жгло рану. Сейчас отошло, но скоро начнется опять. Тогда все…
- Хватит, - в палату вошел врач, - он уже теряет сознание.
Вечером из больницы позвонили в управление. Пит Конг умер.
…Выслушав рассказ Ежа, начальник тупо уставился в висящий едва не от стены до стены подробный план города.
- Жаль Пита, - высказался Нордаль. – По крайней мере, теперь все ясно. Не будет же человек при смерти и в сознании сочинять. Наоборот, мог бы не говорить про миллион, не впрок пошедший.
- Ну да, - согласился начальник. При взгляде на него казалось, что он страшно хочет спать и клюет носом. Друт на больничном?
- Со вчерашнего дня. Замотался человек с ревизией этой.
-Ну да. Замотался. Установить наблюдение за домом Друта.
- Какой смысл? – хмыкнул Нордаль. – Или еще какие-то к нему подозрения?
- Усилить контроль на дорогах, - медленно выговаривал начальник, - особенно там, - он показал пальцем в верхний угол плана, - в гористой местности. Проверять все машины. Днем и ночью. Мы очень много знаем о Штоколовой. Но у нас уже три трупа. Один почерк. Про убийцу – ноль информации. А знаете, ребята, что мне больше всего не нравится в этой истории? Что Пита Конга не прикончили в том подъезде.
Еж и Нордаль настороженно посмотрели на шефа. Чего это он? Но начальник сегодня не улыбался. Глаза были ясными. И Еж вдруг понял мысль начальника полиции.
- Да, - сказал Еж, - этого мясника в непрофессионализме не упрекнешь. И вас, кстати, тоже не упрекнешь.
- Странно, - рассмеялся начальник, - что это со мной такое. Ладно, теперь выкладывайте, что сегодня новенького узнали про Новикова?
- Говорил с музыкантами некоторыми, - вяло начал Нордаль, перечисляя профессии, имена, фамилии людей, бывших знакомыми с Новиковым, но мало что знающих о нем. Пара общих фраз и точка.
- Так что, в последние дни у него ни одной любовницы не было, что ли? – Не выдержав, возмутился Еж.
- Они же не обязаны отчитываться, - сказал Нордаль.
- Угу. Как помощь родной полиции – их нет, а чуть что, кричат «Караул! Полиция!»
- Дело не в любовницах, - вздохнул Нордаль, это ж не обязывает их знать всю подноготную каких-нибудь махинаций. Последнее время он встречался с Катериной Шолоховой, ну и что толку? Поговорил я…
- Теплее, - негромко перебил его начальник. Потом снял трубку внутреннего телефона, - досье на Екатерину Шолохову. Да, в мой кабинет.
- Встречались, говорит, - продолжал Нордаль, - спорили об искусстве, о жизни.
- Чего, действительно такого, - согласился начальник, - парню двадцать пять, девушке двадцать три, чего бы им не встречаться, не спорить об искусстве жить. А вот и досье. Так, 17 лет Катерине. Квартирные кражи. Два года условно. 18 лет. Ага. Уличные грабежи с нанесением легких телесных повреждений. 4 года срок. Ну что, все нормально. Дело молодое. Чуть меньше года назад освободилась. Нордаль, достаньте мне кассеты Новикова, его личные кассеты у матери попросите. И рукописи Одинокова. Я лично проработаю версию политического подполья до конца. Шолохова отбывала срок в 6-й колонии. Там сидело много львовцев, других ультраправых.
- Песенки, рукопись-писеньки, - занервничал Нордаль. – Вы шутите, что ли. Ведь видно же – голимая уголовщина!
- Одно другому никогда не мешало, - заметил начальник.
- Любое творчество – пропаганда, - добавил Еж.
- Ты-то откуда знаешь? – вспыхнул Нордаль.
- Да просто это и ежу понятно, - пояснил начальник. Запахло скандалом. Обстановку разрядили частые телефонные звонки. Звонили с пригородных постов ГАИ – все спокойно. Звонил ревизор из универмага – прямого компромата на директора Друта нет и, видимо, не будет – не найдено большое количество финансовых документов. Звонили наблюдатели за квартирой Сергея Друта – хозяин не появлялся.
- Вот беда-то, - хмыкнул Нордаль, - взрослый мужчина два дня дома не был.
- Как сказать, - улыбнулся начальник, но улыбка вышла невеселой, - а вот мы врачу настучим и больничный ему не оплатят. Нарушение режима. Знай наших!
Начальник встал из-за стола и медленно подошел к окну.
- Так вот, - сказал он, стоя к подчиненным спиной, - я почти уверен: четвертый труп в этом деле будет не с ножевой раной. Он будет с переломанными костями и обгорелый. Спросите почему? Просто убивать людей можно по-всякому. Но для денег и документов нож не годится. Им нужен огонь. Анонимный звонок, подкуп, засада наготове… Фальшиво это, не бывает так. Анонимка Штоколовой с последовавшим быстрым разоблачением – тоже фальшь. Ее шантажируют. А под занавес самое надежное что? Инсценировка автокатастрофы со взрывом бензобака. Я справлялся, она имеет водительские права. Это я к тому, что пятого трупа, скорее всего, не будет. И все. Концы в огонь. Злодейка погибла, наворованные деньги сгорели, доказать мы ничего не можем, дело о хищениях закрывается, кристально честный директор Друт выходит на работу. Что же касается Одино… Новиков! – начальник резко обернулся, хлопнул себя по седеющему виску, словно комара убил. – Я же говорил, что эта фамилия… Три года назад, Лосевск!
Еж и Нордаль, заинтригованные, молча смотрели на шефа.
- Новиков – главный инженер оружейного завода! – вдохновенно продолжал начальник. – Не помните? Ну да, об этом громко не шумели. Это были дни подавления готовящегося мятежа. И суда не было. Новикова удавили в камере. Госбезопасность долгое время держала только у себя многие материалы, но сейчас, сейчас, - и начальник, то ли забыв про телефон, то ли потому, что для получения столь важных бумаг телефона было мало, быстрым шагом вышел из кабинета.
- Чертовщина, - сказал Еж, - у меня полная уверенность появилась, что все так и есть. Именно, что все это Друт! А мы знаем. И бессильны.
- Брось ты, - Нордаль пренебрежительно махнул рукой, - на одни и те же факты можно 10 убедительных версий сочинить. Чем меньше фактов, тем больше версий. А сейчас куда он помчался? Ну, пусть был в столице такой Новиков, пусть главный инженер, пусть даже оружейного завода. Пускай был при этом мятежник. И, ладно, допускаю, его удавили в камере. Но ведь и ежу понятно, что к нашему убитому Стасу Новикову это не имеет никакого отношения!
- Какой болван сочинил эту поговорку, - Еж с трудом проглотил обиду. Начальник полиции быстрым шагом вошел в кабинет. В Руках была папка.
- Мои предчувствия сбылись, - сказал он деловито. – Тот Игорь Новиков был дядей убитого Стаса Новикова. Что скажете?
- Что Стас Новиков был племянником Игоря Новикова, это и Нордалю понятно, - улыбнулся Еж. Нордаль даже промолчал от изумления.
- Это, собственно, не уголовное дело, - с увлечением говорил начальник, просматривая бумаги и фотографии. – История! Эти люди не имели никаких шансов на реванш. У одних не оставалось выбора, другие были обмануты, третьи не могли жить иначе, четвертые – представители иностранных спецслужб, просто выполняли свою работу, а пятые делали деньги. Вот он, Игорь Новиков, - начальник, сощурясь, стал разбирать фотографии, - организовывал продажу стрелкового оружия за деньги. На лево. Вот покупатели: Прыев, кличка Хирург, главарь Лосевских мафиози, Рокотов, кличка Скелет, крестный отец мафии Львова.
- Нам-то что это дает? – не выдержал Нордаль.
- Пока не знаю, но будем есть, что дают, - скороговоркой ответил начальник полиции. - Все было туго, очень туго закручено, перемешано. Известно, что Стас Новиков был племянником этого продажного главного инженера не только по документам. Они активно общались, он даже жил у него на квартире, когда учился на театральном в Лосевске. Потом его выгнали, конечно. Что это за артист, у которого дядя продает государственное оружие бандитам? Я чувствую, это имеет связь с нашим делом. Так, фотографии мертвых – история. Вот те, кто был непосредственно связан с Игорем Новиковым, и не только жив, но даже не сидит. В розыске. Татьяна Лошина, кличка Танюша, держала в своих руках наркобизнес Курограда, на вырученные деньги закупала оружие для местных антиправительственных группировок.
- Хм, - проговорил Еж, - да она куда смазливей, чем эта наша Шолохова.
- К сожалению да, отпадает, - кивнул начальник. – Это Борис Кац, зам.начальника вокзала в Лосевске, непосредственно контактировал с Новиковым по поводу отправки вагонов автоматов, ручных пулеметов, цистерн с горючим для зажигательных пуль. А вот это, собственной персоной, зам.министра путей сообщения.
Еж не слушал дальнейшие имена, фамилии, должности, наименования преступлений. Он не мог оторваться от фотографии Бориса Каца. Широкоплечий, аккуратная, интеллигентская бородка, бакенбарды, серые, малоподвижные глаза, глядящие чуть исподлобья, будто бы на тебя, но чуть в сторону.
- Стоп, - сказал он негромко, взяв в руки фотокарточку. – Как фамилия?
- Кац, - раздраженно ответил начальник. – Так вот, если…
- А если я скажу, что это Друт, - сказал Еж.
- А если я скажу, что ты… - Нордаль пытался нагрубить, но смолк, пристально всмотревшись в фотографию. Начальник, щурясь, судорожно всматривался в снимок, прикрыв ладонями растительность фотолица.
- Что? Похож? – спросил Еж, когда понял, что пауза затянулась.
- Да… Но… А есть в управлении фото Друта?
- Откуда оно тут возьмется? Друт не судим, не в розыске, - рассеянно сказал начальник, - только фото Каца. Хотя это и фото Друта.
- Это и начальникам полиции понятно, - сказал Еж.
- Ты же два раза говорил с ним, Еж, - сказал начальник, от волнения пропустив дерзость мимо ушей, - а я мельком. Но ты гений. Я б не додумался. Срочно связывается с телецентром.
- Это-то зачем? – не понял Нордаль.
- Показать всем на экране эту морду! – начальник едва владел собой от волнения, - и срочно надо связаться с типографией. Пусть выпустят штук сто, нет, лучше сто сорок три крупных оттиска фотографий Друта. В рамке «Их разыскивает полиция». И срочно клеить. Где только можно.
Нордаль посмотрел на начальника, потом на Ежа. Чмокнул губами. Почесался.
- Зачем? – спросил он. – В то время, как этакая крупная дичь чувствует себя в безопасности, трубить на весь мир? Друт первым скажет нам за это спасибо.
- Плевать, первым он скажет или вторым! – крикнул начальник. – Когда он узнает, что вычислен, ему бесполезно будет лепить фарс с автокатастрофой.
- А что помешает ему убить Штоколову? – удивился Нордаль.
- Абсолютно ничего не помешает, - сказал начальник, - но смысла не будет иметь. Друг не маньяк, ему все равно: человека убить или почесаться. Он просто поступает, как ему выгоднее.
- Какая-то бухгалтерша. Да убита она давно, скорее всего! Невесть из-за чего давать лишние шансы скрыться этому матерому преступнику! Оборотню!
- А ради чего, по-твоему, мы здесь сидим? – удивился начальник. – Чтоб преступников ловить? Или людей от них защищать?
- Но ведь сам Кац или сам Друт, как правильно-то? – нервничал Нордаль.
- Да будь у человека хоть тысячная процента остаться живым? Мы не можем лишать его этого шанса. Это что, стоит моей отставки? Или лишней звездочки на твоих погонах? Я Людей защищать пошел на эту службу, а не отловленных оборотней коллекционировать.
Нордаль промолчал. В это время Еж уже связался с телецентром.
Глава 10
Утро начиналось, как обычное утро. Было прохладно.
- Зачем ты это сделал, Еж? – спросил Нордаль, когда они спускались вниз по ступенькам. – Пит Конг предал, а ты говоришь, погиб героически.
- У семьи Конка и так большое горе, - ответил Еж, - зачем им стыд к тому же? Неоправданный, причем. Взял ли Пит миллион, не взял… Это его судьбу не меняло.
Нордаль сел за руль полицейской машины. На стоблах, афишах и тумбах Еж то и дело замечал фотографии Друта под массивным заголовком: Разыскивается! Вспомнилось вечернее выступление по телевидению. Интересно, как все это выглядело? Еж впервые в жизни выполз на телеэкран. Не из корыстных побуждений, не из артистических, но все же? То вспоминалась надутая значительность, когда он выговаривал: «За достоверные сообщения о местонахождении Друта-Каца вознаграждение Тысяча рублей», то как он завершил свое обращение, предлагая Сергею Друту прийти на телестудию и, в случае его, Ежа, ошибки, авансом принося глубокие соболезнования.
- Борис Кац появился ниоткуда и исчез в никуда, - резюмировал начальник свои архивные изыскания. – Есть все основания предполагать, что и с Сергеем Друтом может приключиться подобное несчастье…
Звякнул телефон.
- Ай-лю-лю, - начальник взял трубку. – Да. Да. Да. Сейчас. – Он протянул трубку Ежу.
- Привет, - услышал Еж чей-то незнакомый, но возбуждающий память голос.
- Привет, - не задумываясь, брякнул Еж. – А кто это, извините…
На другом конце провода разухабисто заржал абонент:
- Да Серега я. Друт. Забыл, что ли?
- Нет, не забыл. Встречались, - ответил Еж. – Как дела?
- Какие уж сейчас у меня дела, - виновато прохрипела трубка. – Смативаться подале. Какие уж тут дела. – И опять раздался противный хохот.
- Значит, уезжаешь прямо сейчас? – спросил Еж.
- Нет, завтра. На рассвете, а пока всякие мелочи надо доделать. Белье из прачечной забрать, цветы полить. И еще одно дядю Ежика пришить надо.
- Ну, давай. Дерзай, - ответил Еж. Трубка расхохоталась и тотчас сменилась короткими гудками.
Еж был растерян. Что говорить, как говорить в таких случаях, чтоб не казаться дураком?
- Мы попали в «яблочко», - сказал начальник, когда Еж пересказал разговор. – Друт, по-моему, насколько привык водить нас за нос, что считает – иначе и быть не может. И вдруг мы перехватили инициативу. Он в азарте. Идет на риск. А тут еще и столько народу стали зрителями. Друт хочет обмануть нас, а потому, я уверен, он сказал правду. Все так и будет.
- Да? – грустно вымолвил Еж. – Ну что ж, простимся, друзья…
- Нет, я, конечно, имел в виду, что прорываться из города он будет именно завтра на рассвете. А попытка покушения, - да, не исключена. Тут, Еж, мне в голову пришла мысль. Ты больше всех нас занимался Друтом, вел допрос, говорил с ним, потом узнал в Каце, выступил по телевидению, он звонит и спрашивает тебя. Возьмешься руководить операцией по его поимке?
Еж молчал. От такого предложения стыдно отказываться. Какая непривычная нагрузка и ответственность. Но только так возможно движение вперед.
- Берусь, - ответил он. – Друт угрожает мне. Значит, у меня больше шансов с ним встретиться.
Глава 11
Вечерело. Еж сидел за столом в кабинете начальника, изредка посматривал на часы. Что сделано им как руководителем операции? Объявлена повышенная готовность всех подразделений полиции, ГАИ, пожарных. Вскрыты гаражи Друта и Штоколовой. Ни его черной «Волги», ни ее зеленых «Жигулей» в гаражах не оказалось. До всех доведены номера, приметы машин. Что еще сделать? Что вообще, нужно делать, когда под твоим началом сотни людей, а противник – один-два человека. Как разгадать его ход? Которого, возможно, вообще не будет. Еж сидел один.
Глаза закрыты. Он напрягал воображение, пытаясь влезть в шкуру Друта и выдумать самое хитрое, что выдумал и сделал бы он на месте этого хитрого оборотня. Все бесполезно. Единого ответа нет. И быть не может. Интуиция и выжидание. Следующий ход за Друтом. При том, что Еж понимал: самое лучшее для Друта – это вообще не делать ходов. Сидеть в какой-нибудь квартире неделю, месяц, два.
Звонок.
- Еж слушает, - сказал Еж.
- Дверь в квартиру Друта взломана, обыск произведен. Ничего сколько-нибудь существенного не обнаружено, господин капитан. Что интересно, мебели мало, обстановка бедная.
- Хорошо, - сказал Еж. Он, наверное, со стула бы упал от изумления, если б там обнаружили что-либо «существенное», - патрулируйте вдоль стадиона.
Обыск квартиры Друта – формальность. Но не формальность ли все эти кордоны, усиленные посты. Еж чувствовал себя раздраженно. Хотелось действовать, а приходилось сидеть и ждать. «Угроза Друта! - вдруг осенило его. – Уже вечер. Надо скорее домой. Это все-таки шанс появления ниточки, за которую есть шанс ухватиться».
- Воровать и убивать, да почаще выпивать учат в школе, учат в школе, учат в школе, - задорно неслось из магнитофона. Начальник сидел в кресле, на коленях – рукописи.
- Это он что, про высшую школу полиции? – удивленно улыбнулся Еж.
- Нет, просто злобствует, - рассмеялся начальник, - но подходит. Так ведь и есть. Самые матерые преступники – бывшие полицейские. Наука одна. Подходы разные. Ну а выпивать – это уж там друг у друга учатся. А я политическую версию отрабатываю. Слушаю Новикова, читаю Одинокова. Интересная работа. Нового ничего?
- Нет, - сказал Еж. – Я решил поехать домой. Вдруг действительно…
- Езжай, - понял начальник, - у тебя ж там телефон есть.
- Нордаль придет, скажите, пусть подъедет, - Еж остановился на пороге. Хотелось еще что-то сказать. – Тишина какая-то… Как перед боем.
- Так и есть, - кивнул начальник. – Я не сомневаюсь, Друт подкинет нам какие-нибудь сюрпризы. Матерый лис. Сколько раз из капканов уходил, никто не знает. Но он заигрался. Это будет его последний парад.
- Мне бы вашу уверенность.
- А как иначе?! – воскликнул начальник. – Или мы тут совсем ничего не стоим, не знаем и не умеем? Я так не считаю, если честно. И тебя учить не надо.
- Ладно, - неопределенно улыбнулся Еж. Было 8.15 вечера.
Глава 12
Начало одиннадцатого. Стемнело. Еж то нервно двигался по комнате, то присаживался на диван, к телефону. Насчет сюрпризов начальник не обманулся. Мягко сказано. В городе среди молодежи кем-то грамотно был пущен слух: народ узнал, что в убийстве Новикова замешана полиция, вот потому-то они усилили посты и патрулирование – разгонять митингующих. Очаг беспорядков – клуб железнодорожников. Железнодорожники в знак протеста подожгли свой клуб, пьют водку и бесчинствуют вокруг горящего здания. А около Дворца Спорта толпа подростков бьет стекла машин, магазинов, самого Дворца. Пьяные на мопедах и мотоциклах разъезжают по улицам, не реагируют на крики работников ГАИ.
Чертовщина, - злобно шипел Еж. – Наши действия Друт использовал против нас же. И попробуй в такой неразберихе, когда силы полиции оттянуты, поймать этого оборотня.
Дребезжит телефон.
- Господин Еж! Здесь, к клубу железнодорожников, из политической полиции прибыли. Требуют применение слезоточивого газа.
- Что железнодорожники? У них лозунги политические есть?
- Требуют прокурора. Кричат. Ругаются.
- Так доставьте прокурора срочно. А политических посылайте к черту. Пусть нюхают газ и слезоточатся в своем комитете.
- Есть!
Еж опять забегал по комнате. Политическую и уголовную полицию с незапамятных времен разделяла взаимная неприязнь.
- Алло, - от частых криков в трубку Еж охрип и сейчас закашлялся.
- У Дворца Спорта драка, господин Еж!
- Какая еще драка? Напали на оцепление?
- Нет. Между собой что-то недопоняли.
- Сколько наших в районе?
- Сорок человек, три «пожарки», пять собак.
- Штурмовать. А собак привяжите где-нибудь подальше. И сами там не очень, по-возможности дубинками. Дети ведь почти.
- Есть!
«Районы беспорядков локализованы. Максимум через два часа там всех утихомирят, все потушат, - Еж сам не заметил, что размышляет по-военному, - что дальше? Но если провокация – цветочки, и у Друта есть другие козыри в запасе, то…»
Опять звенел телефон…
Час ночи десять минут. Подъехал Нордаль, запыхавшийся, потный, но бодрый.
- Все, - сказал он, падая на диван, - двадцать одного человека задержали у Дворца. И одиннадцать подобрали – пьяны бесчувственно.
- Жертвы? – тихо спросил Еж.
- Пацанье – те многие с легкими травмами. Наши двое с фингалами, да из политической полиции лейтенанта овчарка тяпнула. Понятно, за какое место.
- Понятно, - задумчиво кивнул Еж. Он уже знал, что прокурор урезонил железнодорожников, пообещав им тщательно проверить дело Новикова.
- Останки клуба потушены.
- Как думаешь это дело Друтово?
- Кто ж знает? Бузотеров в городе хватает. Правда, совпадение.
И снова телефон.
- Господин капитан, по улице Западной движутся зеленые «Жигули» Штоколовой! На требование остановиться не реагируют.
- Хорошо. Что? Мне объяснять вам, что делать? Перехвати, и не стрелять без крайней необходимости. – Еж опустил трубку и взялся за гудящую голову.
- Не позавидуешь тебе, - ехидно усмехнулся растянувшийся на диване Нордаль. – А смешно было б, если в зеленых «Жигулях» поймают бухгалтершу, а в черной «Волге» – самого директора Друта!
- Смешно, - согласился Еж. – Я сейчас почти уверен, «Волга» Друта обязательно где-то в городе появится. А нам все одно – обязаны хватать любую наживку.
- А Друт пешкодралом где-нибудь телепается, - Нордаля не покидала возбужденная веселость.
- Вполне возможно. Людей надо вычислять, людей. Алло!
- Зеленые «Жигули» перехвачены! За рулем пьяный рабочий пивзавода Макаров. Говорит, подарила ему машину какая-то молодая брюнетка.
- А он ей спасибо-то сказал за подарок?
- Ха-ха-ха! Есть, господин Еж!
«Молодая брюнетка, - Еж задумался. – По показаниям железнодорожников тоже какая-то брюнетка в их пивбаре «на смерть Новикова» речь толкала. Тоже молодая. Брюнеток много молодых. Какого черта Шолоховой мешаться в это дело? Хотя, у ней же роман был с Новиковы. Был, и что? Из этого еще не следует, что она работает на Друта.»
3.20. У Ежа снимать трубку рука устала.
- Слушаете? – взволнованный женский голос.
- Это капитан Еж.
- Я Штоколова. Да, меня держали силой, я тут, недалеко, я сейчас подойду, можно?
- Откуда вы узнали мой телефон и адрес? – удивился Еж.
- Звонила в полицию, там сказали. Вы ведете это дело, вы выступали по телевизору, поэтому я в вам. Я скоро.
- Нордаль, - бодро сказал Еж, - сейчас сюда подойдет Штоколова. Надо грамотно встретить. А то ты, я смотрю, залежался. Дуй на этаж выше, слушай, поглядывай, если она не она, или не одна…
- Знаю, - Нордаль пружинисто поднялся с дивана. Хлопнула дверь.
- Алло, - с третьей попытки Еж дозвонился до управления. – Шеф, это я, Еж. Вам женщина не звонила недавно?
- Еще бы, звонила, - хмыкнул начальник. – Жена нервы мотала. А что такое?
- Бухгалтерша Штоколова идет ко мне в гости. Звонила, говорит.
- Любопытно, - пробормотал начальник. – Встречай. Знаешь, я от романа Одинокова оторваться не могу! Так много, так интересно написано, и все про нас, все правда. Я бы живьем этих выродков разорвал, ведь представляешь…
- Извините, шеф, - прервал начальника Еж, - служба…
Не успел он повесить трубку, как телефон вновь разразился звонками.
- Господин капитан! Черная «Волга» Друта на большой скорости мчит по Центральному шоссе в сторону аэропорта. На наши сигналы не реагирует.
Зазвучал мелодичный дверной звонок.
- Ловите, - рассеянно сказал Еж.
- Есть!
Еж поднялся с дивана. Звонок повторился. Непроизвольно встав на цыпочки, Еж подошел к дверям.
- Кто там?
- Я! – женский голос. – Я звонила, откройте.
Еж щелкнул замком, медленно отворил дверь. Штоколова переступила порог. Глаза ее бегали, губы подрагивали. Правую руку она держала в кармане синего плаща. Еж был собран, а бухгалтерше далеко до гангстера. Руку с пистолетом он перехватил прежде, чем Штоколова успела б направить его в грудь. Еж нажал на кисть, пистолет грохнулся на пол. Помощь подскочившего к дверям Нордаля уже не понадобилась.
- Не смогла. Не смогла-а-а, вырываясь, в истерике выла бухгалтерша.
-Вот те на, - присвистнул Нордаль, - Это что ещё за…Аля Шарлотта Кодре?Успокойтесь! - крикнул Еж, встряхнув бухгалтершу за плечи.
- Не смогла-а-а, - тянула Штоколова, - значит, все, Васеньку убьют, все…
Телефон вновь надрывался требовательным звоном.
- Нордаль! – в раздражении крикнул Еж. – Я не разорвусь! Веди ее на кухню, валерьянки флакон в нее влей, в холодильнике найдешь, и расспроси, как и что и… Давай, короче!
Подобрав с пола пистолет, Еж подбежал к телефону.
- Господин капитан! «Волга» проскочила кордон у заводских кварталов. Одна наша машина влепилась в столб и выведена из строя.
- Молодцы, - сказал Еж. – Преследуйте дальше.
- Есть!
«Какого черта о каждой мелочи трезвонить, - подумал он. – Вот операция кончится, я им…» - тут ему пришло в голову, что операция-то, все к тому идет, кончится плачевно, а он руководил. М-да-а.
- Они сказали, что им убить – что плюнуть, - доносились из кухни рыдания Штоколовой, - еще в первый раз, когда я писала под диктовку анонимку, что Васеньку, он в санатории, сын, а ведь они на самом деле убивали – и ничего…
- Кто они? Кто они? Гражданка, это очень важно именно сейчас! – настойчиво перебивал ее Нордаль. – Да успокоитесь вы когда-нибудь?
Еж рассмотрел выбитый у бухгалтерши пистолет, взглянул на номер. Это был пистолет Пита Конка.
- Еж! – громко крикнул Нордаль. – У тебя еще валерьянка есть?
- Оба флакончика, что ли? – нервно рассмеялся Еж. – Быстро. Или вы напару?
- Ржете? Глумитесь? – злобно тряслась Штоколова. – Убийц не можете поймать, а меня зацапали и рады? Да тьфу на вас, тьфу, тьфу!
- Тфу, тфу, тфу, тфу, тфу, тфу, тфу, тфу! – скороговоркой проорал Нордаль. – Хватит? Или еще потфукаем наперегонки? Кто кого! Чей приказ застрелить Ежа?
- Друта. Я же сказал, это все Друт.
Звонок телефона.
- Господин Еж! «Волга» прорвалась через третий пост. Объехала фургон по бездорожью. Две наши машины в канаву свалились, вверх тормашками лежат.
- Отлично! Так держать! – сказал Еж. – Скорости не сбрасывайте на виражах.
- Не прикажете ли поднять вертолет?
- Отставить вертолет. Снять с пятого поста машину и мотоцикл, пусть мчат наперерез к Заозерному. Свяжитесь со станцией Заозерной, пусть гонят тепловоз к переезду и перекрывают. Они предупреждены. Все!
- Еж! – возбужденно сообщил Нордаль. – Она говорит, как слышала, что Друт, это где-то полтора часа назад, говорил по телефону. Упомянул Зеленый Бор!
- Если даже это не очередной обман, что это дает? Район Зеленого Бора за час не объедешь, а ты дергаешься, будто адрес был назван. Посты там стоят.
Штоколова сникла. Теперь она выглядела смертельно усталой. Еж посмотрел на часы. Три минуты пятого. Телефон не умолкал.
- Еж! – в трубке прорезался голос начальника полиции. – Как хорошо, что рукописи Одинокова сохранились! Я представить не могу, Еж! Какой-то маленький, незаметный, серый человечек жил своей неинтересной, маленькой жизнью. А он на самом деле, долгие годы болел за нашу страну. И так это осмысливал! Ты почитаешь, ты сам поймешь. Душа, совесть, память всей страны, всех нас. Подонки прибили его. Нет, его не убивали, они просто путали следы. Случай. В том наша трагедия и… и надежда.
- Да, - чуть растерянно проговорил Еж. Он не мог отделаться от ощущения, что начальник, начитавшись шедевра, от избытка чувств принял грамм двести, а то и поболе. – Говорят, роман Одиноков не закончил?
- Что значит, не закончил? Если это история наша, - горячась, быстро и громко тарабанил в трубку начальник. – Даже символично! Книга обрывается вместе с оборвавшейся жизнью автора. Но время продолжается, история продолжается, кровь… продолжает литься, мы с тобой продолжаемся, Еж, и все… Это напоминание нам, что главное, понимаешь, не свернуть по ложному следу!
- Это точно, - вежливо согласился еж.
В комнату как угорелый вбежал Нордаль.
- Она узнала! – выпалил он. – Несколько дней за нею присматривала молодая женщина, которую Друт называл Катериной. Я показал фото Шолоховой и…
- Едем, - нетерпеливо оборвал его Еж. – Шеф! Только что установили, что Шолохова все же работала на Друта. Я еду лично брать ее. Вы за старшего, объявите это всем постам.
- Есть, - сказал начальник, голос его дрогнул сильнее. – Удачи вам, парни…
- А эту куда? – спросил Нордаль, кивнув Штоколову.
- Куда? А, забросим в наш лазарет, как раз по дороге. Да не смотрите на меня так! – воскликнул он, поймав на себе угрюмый взгляд Штоколовой. – Я на службе, понимаете. Но не волнуйтесь. Сейчас смотаемся, возьмем Друта со всей его шайкой, а потом освобожусь я и застрелюсь. Обещаю клятвенно!
- Васенька, он такой слабенький, но если б вы только видели, как он рисует…
Телефонный звонок застал Ежа на пороге. С секунду поколебавшись, он все-таки метнулся к аппарату, сорвал трубку.
- Господин Еж. «Волга» потерпела аварию у переезда. Взят водитель. У него перелом ноги и ключицы. Это Еремейкин, бывший автогонщик. Психованный. Говорит, бился об заклад с мужчиной лет под сорок, тот дал ему машину и обещал 50 тысяч, если он в эту ночь прорвется и прибудет к аэропорту.
- Передайте ему, чтоб не психовал. Даже если бы он выехал на само взлетное поле, не было б ему никаких деньжищ. Так что пусть спокойно отдыхает в гипсе. Отдых он заслужил.
Глава 13
В богато обставленной комнате горел торшер. Молодая шатенка в брючном костюме курила, полулежа в кресле. Рослый, широкоплечий мужчина с дорожной сумкой на плече присел у телефонного столика.
- Уморище, - оживленно рассказывала шатенка, она была слегка пьяна. - Этот алкаш полчаса не мог понять, что к чему, а потом так растерялся, что поцеловал мне руку! Но самое классное, конечно, пивнушка. Нет, это надо видеть!
- Не понимаю твоей веселости, Катерина, - негромко сказал мужчина.
- Что тут не понять! Я тоже не ожидала, что у Друта так разыграется фантазия. Расшалился напоследок. Но, думаю, он доволен. Деньги я отработала на совесть! Или ты считаешь нет? Валя?
- На совесть, на страх, - вздохнул Валентин, - мне б твои заботы. Ты что, все еще не понимаешь, что засветилась? С Новиковым тебя видели? Видели. К тебе же даже полицай персональный приезжал.
- С чем приехал, с тем уехал. Дружила с мальчиком. Ну и что?
- Допустим, ничего. А что ты думаешь по поводу того, что алкаш на «Жигулях» опознает тебя. Или железнодорожники в баре.
- Алкаш в «Жигулях» меня в жисть не опознает, - с раздражением в голосе отчеканила Шолохова, - если б ты видел его нахрюканного, ты б, Валентин, тоже не сомневался. А в баре орали все. Кто первый сказанул, что… Никто не поймет и не вспомнит. Это тебе не собрание с протоколом.
- Так оно, конечно, так, - флегматично кивнул Валентин, - но есть еще одно. Штоколова стопроцентно опознает тебя. Тут будет нечем крыть. Ты работала на Друта, клубок начнет разматываться. Все расставят по местам. Кроме, конечно, самого тяжкого для тебя – участие в убийстве Одинокова, но теперь это тебя уже не должно волновать.
Некоторое время Катерина сидела в оцепенении.
- Не поняла, - тихо выговорила она. – Что произошло? Ведь с самого начала было оговорено, что эту дуру бухгалтершу пришьют!
- Было, - согласился Валентин. – Но ты же знаешь, Друту спутали все карты. Он был очень зол на этого выскочку из полиции, который узнал в нем Бориса Каца. Он поручил Штоколовой пристрелить капитана Ежа под угрозой, как обычно, что хиленького ее Васюту… Ну, ты знаешь.
- Он спятил! – со злостью выкрикнула Шолохова.
- Тише, Катерина. Соседи спят.
- Штоколову… Да это ж не более десяти процентов, что она пришьет Ежа!
- Меньше, скорее, - улыбнулся Валентин. – Но Друт-то ничего не терял при этом. Нет так нет, но а вдруг? Он обозлен был чисто эмоционально.
- Ох Друтня, - Катерина с ненавистью сжала зубы, - ох же скотина! Значит, он засветил меня с потрохами! Надо смываться!
- Поздно, - грустно вздохнул Валентин. Катерина встретилась с ним взглядом и с ужасом опустила глаза.
- Вот как, - выговорила она, тяжело дыша. - Сперва Друт засветил меня с потрохами, а теперь приказал тебе меня убрать? Соображай, что мелешь, - тихо рассмеялся Валентин. – Чем и как ты можешь засветить Друта? Скажешь, что он бывший Борис Кац, что наворовал миллионы? Или что? Об этом не только весь город, но вся страна, поди, знает. Считай, Друт исчезает из страны. Да, вообще, нет уже в природе Сергея Друта. И дел до тебя у него быть не может.
- Но… Тогда…
- Да, Катерина. Не говори ничего. Послушай. Я понимаю, что, когда тебя возьмут и начнут таскать на допросы, совершенно не в твоих интересах заикаться обо мне. Ведь если я буду схвачен, на тебя повесят и убийство. Но… Береженого бог бережет. Я вышел из дела чистым, незасвеченным. Я не мальчик. Я хочу и впредь хорошо работать, хорошо отдыхать и спать спокойно. Ты же неглупый человек. Я уважаю тебя. Пойми правильно – так надежнее.
Валентин медленно приподнялся, заслоняя собой выход из комнаты. Катерина вскочила. Валентин был уже рядом. Шолохова, часто дыша, вжалась в угол между стеной и комодом.
- Валя! Валя, Валентин, - бормотала она, - не надо, Валя, Валюша, нет…
- Валенька-Валюша, тягостно в избе, - тихо рассмеялся Валентин, - ты же не маленькая, Катерина. Я ж с тобой по-хорошему. Не надо шуметь, скакать по комнате, ронять мебель. Чувства собственного достоинства нет, что ли?
Шолохова успела все же издать короткий, нечеловеческий вопль ненависти и ужаса, прежде чем рука Валентина придавила ее шею к стене, а большой, тяжелый нож невонзился глубоко под солнечное сплетение. Не первый десяток человеческих глаз видел Валентин в секунду смерти. Что мелькало в них? Искры боли, мутные блики царства мертвых, молнии стремительного исчезновения? Валентин затруднился бы выразить это словами, но смотреть всегда было любопытно.
Потом он отошел в сторону, осторожно вынул нож, отступил еще и убрал руку с горла. Труп Катерины медленно и мягко сполз на пол. Валентин вошел в ванную, подставил под горячий кран руку с окровавленным ножом. Когда кровь смылась, вытер руку и нож, нож спрятал во внутренний карман куртки, быстро вернулся в комнату, собрал со стола небрежно брошенные крупные купюры, столкал их в свою дорожную сумку, открыл двери квартиры и чутко прислушался.
Глава 14
Полицейская машина мчалась по притихшим улицам предрассветного города. 4.57. Тьма сменилась серым туманом, который светлел на глазах. Нордаль сидел за рулем и вел машину с легкостью, временами лихача.
- Окна в доме куда? – после долгого молчания просил Еж.
- Окна, - задумался Нордаль, - сейчас скажу… Во двор.
- Значит, подкатываем тихо, не заезжая во двор, ставим машину на улице, тихо выходим и тихо закрываем двери.
- Потом тихо поднимаемся на третий этаж, - в тон Ежу продолжил Нордаль, - тихо заходим в квартиру, тихо арестовываем Шолохову, тихо ведем ее под белы рученьки, тихо допрашиваем ее по дороге, тихо…
- Хватит! – Ежа стала раздражать болтовня Нордаля. – Что-то ты шибко весел нынче. Как будто на пикник катим!
- Какой там пикник! Эта ночь – по мне так цирк настоящий.
Машина, плавно сбросив скорость, притормозила на обочине дороги напротив серой пятиэтажки. Полицейские, стараясь меньше шуметь, двинулись к дому. Дверь в квартире Шолоховой была прикрыта, но не захлопнута.
- К чему бы это, - тихо пробубнил Нордаль.
- Резко врываемся. Пистолет приготовь.
Ударом плеча Еж распахнул дверь и влетел в комнату с пистолетом наготове. Нордаль метнулся следом, тоже с пистолетом в руках, только в кухню. Через пару секунд из комнаты послышалось сдавленное рычание. Нордаль, в недоумении, с выражением умственной отсталости на лице, осторожно заглянул в комнату.
- Проклатье, это же проклятье, - Еж, морщась от досады, стучал кулаком по столу. Он был на грани срыва. – Друт и здесь обошел нас!
Нордаль взглянул на неуклюже скорчившийся труп Катерины, на ее широко раскрытые мертвые глаза, и ему тоже стало невесело.
- Хе-кхе-кхе, - раздавшийся сзади сдержанный кашель заставил обоих вздрогнуть, как от выстрела. В двери заглядывал плешивый пенсионер в домашних шлепанцах, - доброе утро, господа полицейские. Я сосед ейный буду. Павлов.
- Почем знаете, что мы из полиции? – настороженно спросил Еж.
- Так, ить, не сплю я, видел, подкатили на машине. Или вы угнали ее? Тогда извините, - тут Павлов увидел труп Шолоховой. – А… Понятно! Я давно всем говорил, что воровка она и бандитка. Не работает, а шмотки дорогие таскает, деньгами сорит, матерится, когда ей замечание делают. Это, господа, вы правильно ее ухлопали.
- Мы? – переспросил Еж в негодовании. – Невысокое же мнение у вас о полиции.
- Я, что ли, ась? – прищурился пенсионер. – Машина подкатила, вы идете сюда, потом такой крик, что у честного человека волосы не только на голове дыбом встанут. Я выхожу полюбопытствовать. И я же виноват, ась?
- Смотри, - сказал Нордаль. – Кровь-то как обильно… Ее ж только что…
- А я вам о чем и толкую! Да что с вами? На пьяных не похожи, дураков, я в газете читал, в полицию не принимают.
- Тшить все! – громко прошептал Еж, прислушиваясь. Потом подбежал к окну. – Точно же! Мужик мотоцикл заводит! Значит, он шаги услыхал, сиганул вверх, а как мы вошли, сразу…
Последние слова Еж выплевывал уже на бегу. Плешивый Павлов остался стоять в чужой квартире наедине с трупом хозяйки, так ничего и не понимая.
5.25. Мотоциклисту скрыться не удалось. Нордаль, держась за баранку, напряженно вглядывался в дорогу и маячащий впереди силуэт мотоцилиста. Уже почти рассвело. Чаще попадались машины. Из парка гуськом выруливали трамваи. Торопливо выскакивали из подъездов первые прохожие.
- Послушай, Еж, - сказал Нордаль, - я все хочу тебя спросить. Ну, я, понятно, у меня руки заняты. А ты что делаешь? Или ты забыл, что есть рация, можно связаться с управлением, с постами, чтоб организовали группы перехвата? Или сами справимся, считаешь? Щадишь коллег?
- Я думал об этом, - без раздражения ответил Еж, - а потом решил - не надо. Могут сбить его, отрезать. Это ведь не Друт, это ж тот самый неизвестный с кинжалом. Ты не заметил, кстати, что мы в районе Зеленого Бора.
- Ну да, - неопределенно ответил Нордаль, - мы потерять его можем запросто. Как рванет по узким переулкам, проходнякам…
- Ответственность на мне, не переживай. А, вот вертолет-то я сейчас вызову. Если не сейчас, то когда? А то вертолетчикам обидно станет. Такая хлопотная ночь у всех, а они сидят не у дел, семечки лузгают, – улыбнулся Еж, а потом тихо добавил. – На самом деле… Вертолет может понадобиться.
Еж связался с пультом управления, приказал поднять вертолет и лететь в район Зеленого Бора. В этом самый момент мотоциклист резко свернул с тракта и съехал вниз по глинистому склону к реке, на берегу которой рассыпались сотни металлических гаражей. Вскоре он скрылся из вида.
- Вот так, - сказал Нордаль, - это ж лабиринт настоящий!
- Тормози, - приказал Еж. - Я пройдусь сейчас, а ты гони к мосту, где кончаются гаражи, глуши мотор и пешком мне навстречу.
- Поодиночке? – удивился Нордаль. – Могут же из-за угла запросто…
- Спасибо, - сказал Еж. – Я учту эту возможность. И ты осторожнее будь.
Он выскочил из притормозившей машины и стал спускаться к запутанным рядам разноцветных гаражей. 5.48. Первые лучи восходящего солнца светили Ежу в глаза. «Плоховато, - подумал Еж, - ладно, хоть Нордаль будет в выгодном положении». Он двигался между гаражей небыстрым шагом, стараясь идти, как можно тише. Если рассудить здраво, то преступник или преступники не должны устраивать засад. Не дураки же, понимают, что у полиции рация, что если гналась одна машина, то минут через десять их будет уже пять или больше. Но Еж не первый год служил в полиции и знал не понаслышке, что практика не всегда совпадает с логикой.
Завернув за угол одного из гаражей, Еж увидел большую, красивую машину коричневого цвета. Солнце играло лучами на ее сверкающей поверхности. Около нее стоял длинноволосый мужчина с автомобильным насосом. Не прибавляя шага, Еж подходил ближе. Машина была иностранной марки, с маленьким пластмассовым флажком на правом крыле. Посольская. Флаг Лошоляндии. Салон машины – территория иностранного государства. Иностранец был высок, с плотной фигурой. Каштановые волосы, аккуратно уложенные, доставали до плеч. Усы того же цвета, пышные, но ухоженные, изящно обрамляли рот. Иностранец носил очки с широкой, массивной роговой оправой, одет же был в роскошный, замшевый костюм синего цвета, белую рубашку и галстук, подобранный в один тон с костюмом. Бежевые туфли сверкали не хуже автомобиля. Рекламная картинка, да и только!
- Доброе утро, - сказал Еж, подойдя к иностранцу с развернутым документом в руке. – Извините. Полиция.
- Полиция? – удивленно улыбнулся тот, произнеся слово с ударением на «ци».
- Да. Ваши документы.
- Да, полиция – это менты, - закивал головой иностранец.
- Ваш пас-порт, - сказал Еж, сконцентрировавшись на членораздельности произношения и встав так, чтоб солнце не слепило глаза.
- О! Да-да-да. Я плохо понимать, - иностранец виновато пожал плечами и протянул Ежу дипломатический паспорт, с надписями на лошодянском и лосяндском языках. Документ не отличался внешним лоском. Корочки были потерты, одна с чуть надорванным краем. Понятно, ведь выдан он был шесть лет назад, потерся по карманам. «Чиччо Фраерман, - читал Еж, мысленно отмечая комизм своего положения. Ведь впервые в жизни держал в руках подобный дипломатический документ, мог запросто с заумным видом таращиться в откровенно издевательскую липу. Но все же внешний вид посольского и его автомобиля наводили на мысль, что бумага серьезная. Вот и печати все на месте, - ответственный работник секретариата посольства. «размашистая подпись посла. Фотография была маленькая, невыразительная, глаз почти не видно. Еж долго разглядывал подбородок. Где же он его… Да, он пытается увидеть то, что хочет увидеть, а после такой безумной ночи…
- Пожалуйста, - он протянул документ. Глаза посольского прятались за очками. На щеке иностранца, между усами и оправой, Ежу бросились в глаза следы расчесанных прыщей. Решение созрело молниеносно. Он торопливо заговорил:
- Ты глянь назад, - не повышая голоса, не жестикулируя, - какой волкодавище на нас мчит. Он же бешеный, точно!
Посольский испуганно дернулся, обернулся, но обратно повернуться уже не успел. Еж прижал его к автомобилю, заломив правую руку назад, а левой вцепившись в волосы, чтоб как можно скорее выяснить. С легким потрескиванием скальп посольского отделился от черепа и остался в руке. Под париком обнажился короткий бобрик черных волос. Быстро, натренированными движениями, Еж обыскал одежду и, не найдя оружия, с силой толкнул мужчину в синей замше к стене гаража. Очки упали. Усы Друт отлепил сам. Потом медленно обернулся, увидел наведенный на него пистолет и опустился на корточки.
- Ну и везунчик же ты, капитан, - медленно проговорил Друт, - Еж. Как же так? Я за ксиву 70 тыщ отвалил. Весь антураж… Да любой другой, если б даже документ осмелился проверить, отдал бы с поклоном и откозырял бы. Ты что, так сразу и узнал меня?
- Не сразу же.. Скорее, сразу почуял.
- Везунчик, - устало повторил Друт и сел, не щадя нового костюма прямо в торчащие у стены заросли лопухов.
- Полно стонать, Друт, - сказал Еж. – Тебе ли жаловаться на судьбу? По-моему, тебе везло предостаточно.
- Везло, - согласился Друт, - но не всегда. Как видишь. Слушай, у тебя лично ко мне зла быть не может. Да? Ведь так. Пытался убить? Но это же смешно… Сегодня у тебя день фортуны. Говори прямо. Сколько? Миллион? Пять? Десять? Твоя зарплата сколько, я забыл. Двести? Или 180? Я плачу сейчас. У тебя будет другая жизнь, настоящая жизнь. Ну? Капитан, время же…
- Одного уже покупали, - ответил Еж. – Я говорю прямо: дело дохлое.
- Понял. Тщеславие. Есть люди, готовы на хлебных корках сидеть, лишь бы в победителях, в героях покрасоваться. А у меня была иная цель жизни. Разбогатеть. Почему я, когда жизнь дается только раз, должен всю эту жизнь ютиться с кем-то втроем в однокомнатной халупе, в каком-нибудь грязном городишке этой полуголодной страны? Я с этого начинал. Я хотел всего. Покупать шоколадки, велосипеды, машины, дачи, заводы, поместья, острова, правительства огромных государств. Сколько афер, сколько ума, сколько риска было. Видишь ли Еж, в последнее время я чуял: пора удирать. Тучи сгущались, я уже достоверно знал о готовящейся ревизии. А тут еще этот чертов Новиков. Что он шантажировал меня, требуя за старые накладные десять тысяч – это, конечно, смешно. У него не хватало ума понять, что эти бумажки – тьфу, что ему стоит пойти в органы и сказать лишь, что я проходил по делу под именем Каца – и все. Меня возьмут, начнут проверять, и мне не отмазаться. Ладно бы только это. Этот сопляк относился ко мне с неприязнью. И напивался до беспамятства едва не раз в три дня, что делал, что говорил, ничего не соображал, а как певец, черт возьми, болтался по разным компаниям. Я ж как на пороховой бочке сидел. Но мне нужно было время, хотя бы немного времени, чтобы закрыть кое-какие дела. Я опасался, правильно опасался, что начнут копать жизнь Новикова. Тогда-то я и послал Валентина, наемного убийцу, прирезать Одинокова.
- Почему именно Одинокова?
- Во-первых, он с Новиковым общался. И жил удобно, на отшибе, один. Я не перебирал десятки вариантов. Просто решил, что подходит. Зарезать без всяких следов и пустить вас, ищеек, по ложному следу. И ведь сработало же. Я выиграл время. О, я продумал комбинацию на шесть ходов вперед. Этот болван Новиков вел со мной переговоры через Шолохову, девицу с уголовным прошлым, но без устойчивой специфики. Я пообещал ей в пять раз больше (Новиков сулил ей две тысячи) перекупил, вытянул у него накладные, их ведь могли найти при осмотре вещей, а потом Валентин сработал без осечки. Игру с бухгалтершей я считал беспроигрышной. И не ошибся. Легко иметь дело в людьми, которые живут для кого-то. Покажи ей фото любимого Васеньки и пригрози. Причем, она знала, что я не шучу, пришлось объяснить ей, чьих рук дело убийства двух сотрудников Универмага.
- А Пита Конка тоже подсказал какой-то психолог? – с неприязнью спросил Еж.
- Нет, почему? Это вы там его выдвинули в кандидаты на тот свет. Могу пояснить, в тот день и Валентин, и Шолохова работали ударно, наблюдали за вашими машинами, за сотрудниками, направляющимися в район названной квартиры. Валентин вел Пита с самой остановки и, установив, что он один, связался с бухгалтершей по рации, она и этому обучилась, дура, чтоб включила свет.
У ней не хватило ума понять, что она не жилец, что слишком много знает. Впрочем, я предусмотрительно ушел на дно, мне было тревожно. Но такой догадки, как твоя, Еж, я, конечно, не ожидал. У тебя талант ищейки.
- Верно, что ты планировал сжечь Штоколову в автокатастрофе?
- Да. Наиболее легкий, оптимальный вариант. Ты спас ей жизнь, да начхать на нее, мне позарез нужен был пост директора хотя б неделю. Уйдя на дно, я прогорел на три миллиона. Теперь-то ты можешь представить, как я был взбешен на тебя. Я послал спасенную тобой бухгалтершу тебя же и прикончить, причем так припугнул, по-садистски, можно сказать, смакуя, черт возьми, фото ее сынка у нее перед рылом, такое страшное лицо скроив, что, кажется, малость переборщил. Ну да ладно. Была маленькая надежда. Но этой ночью ты везунчик. Все эти чудачества, беспорядки ночные, это тоже не от большого ума. Досада, нервы. Да, Валентин пришил Шолохову?
- Пришил-пришил, не переживай, - успокоил его Еж.
- У нее, студентки, не хватило ума понять, что вступая играть на равных с профессорами, нужно быть готовой, что тебя выкинут из команды.
- Все это интересно, Друт, - сказал Еж. – Да, ты как-то сам сказал мне по телефону, что таких как ты надо расстреливать. Так что не надо пояснять, что ты одной ногой в могиле. У тебя как, хватает ума это понять? Однако, при возврате награбленных у, как ты выразился, полуголодной страны средств и активной помощи следствию, у тебя отличные шансы сохранить жизнь. Так вот, я спрашиваю: где сейчас предположительно может быть Валентин? Где этот профессионал-убийца?
Неопределенная улыбка пробежала по Друтову лицу.
- Профессионал, это точно, - покорно кивнул головой Друт. – Знаешь ли, его нож – это не просто нож с широким лезвием наподобие охотничьего, это кинжал работы мастеров позапрошлого века, прошедший обработку в современном сталепрокатном цеху. Наверное, ты не изучал сопромат, но это лезвие, по своему объему, массе и форме оптимально для вхождения в среду, плотность которой приблизительно эквивалентна плотности мышечной ткани человеческого тела.
- Не паясничай, Друт! – прикрикнул Еж.
- Думаешь, сочиняю? – Друт усмехнулся, в интонации его прозвучали угрожающие нотки, - хорошо. Не буду голословным.
Поздно Еж почуял опасность и дернулся оборачиваться. Валентин уже стоял за спинок. Локтем он сдавил Ежу горло, вывернул руку, в которой был пистолет. Еж успел нажать на курок, но выстрел пришелся в небо. Пистолет упал на землю. Валентин выкрутил Ежу руку и теперь держал его, согнутым в поясе пополам.
- Видишь, как бывает, - рассмеялся Друт облегченно, а голос его звучал почти ласково. – Сейчас, в свои последние секунды, ты лучше поймешь меня, поймешь чувства человека, переплывшего море, который, присев отдохнуть на заветном берегу, неожиданно летит в бездну.
- Как заложник не нужен? – сухо спросил Валентин.
- Нет. Мне, конечно, тоже странно, что он бродит тут в одиночку. Мы моментом проскочим посты. Где моя растительность лица? Вот валяется. Кончай скорее, Валентин, и рванем. Прощай, невезунчик…
Прогремел выстрел, второй. Еж ощутил вдруг, что сгибающие его ручищи дрогнули и сделались ватными. Собрав все силы, он рванулся, оказался на земле, подхватил свой пистолет и, стремительным броском перебросив свое тело метра на полтора вправо, выстрелил в человека с занесенным кинжалом. Раз, другой, третий. Одна пуля попала в живот, две – в грудь. Три раза сильно качнувшись, Валентин сумел удержаться на ногах. Он и умер стоя, рухнув навзничь с остекленевшими глазами, но не разжав руку, сжимающую его любимое холодное оружие. По дорожке между гаражей что есть духу мчался Нордаль, размахивая рукой с дымящимся пистолетом.
Друт, выдернув откуда-то из-под лопуха коричневый портфель типа «атташе» из крокодиловой кожи, метнулся вдоль стены, видимо, надеясь затеряться в лабиринте гаражей. Грянул выстрел – это стрелял подбежавший Нордаль. Друт, раненый в бок, негромко вскрикнув, качаясь, все же продолжал бежать. Второй выстрел. Друт повалился на щебенку, раскачиваясь, опираясь на локоть, он издавал истошные, глухие завывания, лицо его мучительно кривилось, то ли от боли, то ли от досады, от злобы. Пуля пробила ему бедро. «Атташе», ударившись о землю, распахнулся, оттуда вылетели толстые, тугие пачки денег, чеков, валюты. Третий выстрел Нордаля был последним. Пуля вошла в темя. Друт еще раз дернулся, тонкая струйка крови брызнула изо рта. Стало тихо.
Нордаль, запыхавшийся, прислонился к гаражу. Трудно сказать, какую скорость удалось развить ему, когда он не так-то близко от себя услышал выстрел. Еж медленно поднялся на ноги, спрятал пистолет в кобуру.
- Зачем ты убил его, Нордаль? – наконец спросил он. – Друта надо было судить.
- А, ничего, - махнул рукой Нордаль. – Собаке – собачья смерть.
С минуту оба стояли молча. Солнце успело подняться удивительно высоко. Неясная точка показалась над лесом. Она увеличивалась, приобретая все более понятные очертания, пока не предстала вдруг полицейским вертолетом. Еж и Нордаль, не сговариваясь, расхохотались, озорно и чуть идиотски.
- А знаешь, Еж, - сказал Нордаль, - я ведь вчера помирился с женой. Но мы ссорились-то! Из-за прически. Я ж тебе рассказывал. А сегодня нашей дочке, Анютке, четыре годика исполняется. Банкетик устраиваем небольшой, ну, там, все такое. Придешь?
- Приду, - ответил Еж и улыбнулся.
К О Н Е Ц
;
Пародия и Судьба
Рассказ «Смерть человека» (скорее, это маленькая повесть, но автор классифицировал его, как рассказ, так что ничего не попишешь) вышел из-под пера Одинокова в марте 1978-го года. Одиноков учится в восьмом классе. Этот период известен, как временной промежуток беспрецедентного творческого фейерверка. Из-под пера Одинокова вышло столько произведений, поражающих нас сегодня не только значительным объемом текстов, но, и прежде всего, разнообразием жанров и тем, в которых автор безжалостно упражняет набирающие мощь литературные мускулы. 78-й год, год прощания Одинокова с Ежом и Лосем – персонажами, романы и повести с участием которых выходят из-под пера автора с 73-го года, успевших всем полюбиться, но исчерпавшие себя. Цикл текстов о событиях, происходящих на выдуманном материке Арундия, в той или иной степени взаимосвязан, и «Смерть человека» не является исключением. Но на мой взгляд рассказ поворачивается к нам своеобычными гранями, если воспринимать его как автономный текст. Что я и делаю, кстати.
Критика однозначно определила рассказ как пародию на «крутой» детектив. Что не удивительно, ведь все наиболее удачные тексты Одинокова выписаны круто – и это одна из характерных особенностей творчества автора. Пародия, не спорю. По некоторым расхожим штампам Одиноков бьет прямой наводкой. Псевдодушераздирающее начало, которое трудно читать без улыбки, ложный след (этот термин к концу рассказа обретает неожиданно некий символический смысл), главные преступник, само собой, обнаруживающий свое родство с Мориарти. А пресловутые мотив «эха войны» (в конкретном случае – подавление мятежа) – это ли не набивший оскомину прием, когда уголовный преступник оказывается замешан в кровавые политические события прошлого? А банальные мелочи, в процессе расследования, вдруг обретающие криминальные смысл? Помните, молодой человек торопится к кинотеатру и что же он думает? «Придет ли Катя, будет ли у нас все хорошо?» Казалось бы, не может быть двух мнений, что там у них с Катей – будет хорошо, или не будет? Ан нет. Фигушки! Речь-то идет, оказывается о шантаже с целью вымогательства. Автор намеренно дурачит нас, пародируя ухватки матерых писателей-детективщиков. Концовка классическая, иного слова не подберешь. Словесный, а затем и телесный поединок сыщика с главным злодеем. И тот час на читателя, не успевшего дух перевести, обрушивается мощный хэппиэндище! Все улыбаются.
Можно приводить новые и новые примеры остроумного преломления в рассказе набивших оскомину детективных штампов. Но стоит ли доказывать очевидное? Да, есть ограниченное число схем, в которые укладывается неограниченное число детективов. Лично меня в рассказе привлекает иное. Троица полицейских – Еж, Нордаль и начальник полиции (на протяжении текста так из остающихся безымянным, укрепляя в нас ощущение, что, если человек – начальник, этим все сказано). Обычный для детективов сыскной коллектив, остальные полицейские, за исключением сентиментальных страниц и про Пита Конга, лишь мелькают на заднем плане неразличимыми невооруженным глазом статистами. Они, эта троица, размышляют, спорят, ссорятся, шутят, в редкие моменты приоткрывают душу и не дают отделаться от ощущения, что и они в одной компании с автором и, хотя и персонажи, но не всегда способны сдержать смех в самые неподходящие моменты. Главный герой Еж, ведь именно его мысли становятся достоянием общественности. И какие глубокие мысли! Одна из замечательных карикатур на псевдофилософские искания сыскарей – это, бесспорно, рассуждении Ежа о тщетности борьбы с преступностью. «Пусть будет обезврежен один бандит, ну, десять, ну, сотня. Всех людей не истребишь, а ведь каждый человек готов совершить убийство за приличную плату». Этими словами герой откровенно расписывается, что он родом из абсурда, а если вспомнить, что о невозможности истребить человеческий род сокрушается Еж, рассказ и вовсе начинает принимать некий сюрреалистический оттенок. Из текста будто бы понятно, что он человек, только со странной фамилией или еще чем-то странным.
Есть в рассказе и другой персонаж с фамилией Одиноков. Служит в Универмаге, живет в одиночестве и на досуге пишет роман под названием «Лось в лосенолах» (кстати, название романа – голимый сюрр). Автор вводит в повествование самого себя, проецируя вариант своей судьбы в будущее страны, которую он сам придумал, но которая сильно похожа на страну, в которой автор в те годы жил. Эта деталь, в сущности, совершенно необязательная для сюжета, более всего заставила меня задуматься. На момент написания рассказа Одинокову-автору 14 лет. Одинокову-персонажу – 44. Рассказ открывается сценой убийства Одинокова, отсюда и название «Смерть человека». Образ подается в малоприятных тонах. Трусоват, скучен, неряшлив. Ближе к концу, напротив, Одиноков вдруг перерастает все и вся, оказавшись «душой, памятью и совестью всей страны», - так, срываясь на пафос, говорит о нем ознакомившийся с рукописями начальник. Само собой, подобное безудержное самовосхваление писалось с иронией и вызывает улыбку. А самопророчество? Сейчас автору 30 лет, образ жизни его мало отличается от Одинокова-персонажа. Писал ли автор эти строки в 14 лет, отдавая себе отчет, что именно такое будущее его и ожидает? Вне сомнения.
Что есть пародия? Это когда втор не темнит, не напускает хмурой серьезности, а сразу дает читателю понять, что это он так, в шутку, по проторенным путям. Хотел ли он в таком виде донести до читателя мысль, что жизнь писателя, когда он осознает себя таковым, перестает быть жизнью? Нет, то не смерть человека, конечно. Это превращение собственной жизни в пародию на жизнь. А как иначе определить существование человека, для которого собственная жизнь – скучнейшая мыльная опера, в которой он хотя и задействован, как актер, но лишь в силу необходимости, на самом же деле он зритель, следящий за происходящим для сбора впечатлений и информации с единой целью – на основе собранного материала сотворить на бумаге в меру сил и таланта действительно нечто стоящее и занимательное. Понимал ли это автор в 78-м году? Нет. Это понимание настигнет его позднее, в 82-м. Что же подтолкнуло его на обочине «крутого» детектива в оригинальной форме протащить в текст подобную мысль? Загадка творчества? Мне могут возразить, что подобной мысли нет в рассказе. Согласен, нет. Но уже зреет смутное предчувствие и смирение перед затяжной, трагикомической пародией. И даже меня это не могло оставить равнодушным.
Ерем Банифаций
«Занятие было трудоемкое. Сначала он отрубил, вернее, откромсал голову и бросил ее в яму. Затем рубил конечности, даже из леса я слышал хруст костей. Это не вызывало у меня ни страха, ни отвращения. Я представлял, как возьму в руки сочный, поджаристый кусок мяса и торопливо подбирал хворост. При дележке мне досталась нога ниже колена, довольно мясистая. С жадностью впиваясь в мясо, я исподлобья оглядывал сидящих у костра. Волегов уже наелся и теперь утирал кровь с подбородка и локтей. Рохманова обсасывала кость руки, Шолохова хрустела хрящиками позвоночника».
В СЛЕДУЮЩЕМ НОМЕРЕ АЛЬ-МОНАХА В РУБРИКЕ «НЕИЗВЕСТНЫЙ ОДИНОКОВ» ЧИТАЙТЕ ЕГО НАШУМЕВШИЙ РАССКАЗ «ЭКЗАМЕН»!!!
КНИГИ ОДИНОКОВА – ЭТО ПРАЗДНИК, КОТОРЫЙ ВСЕГДА С ТОБОЙ, СТОИТ ВАМ ТОЛЬКО ПОДПИСАТЬСЯ НА АЛЬ-МОНАХ!!!!!!!
;
МЕМУАРЫ
ГЕНИАЛЬНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ
Князь Геннадий Андреевич Чебриков (1826-1903) был широко известен в литературных кругах в середине и в конце 19-го века. Не как поэт, писатель, критик, даже не как меценат. Он был одним из самых фанатичных читателей своего века. Страсть к литературе пробудилась в нем в раннем отрочестве и не оставила до самой смерти. Известно, что увлечение Чебрикова началось с чтения Пушкина, Фонвизина и Фенимора Купера. В юношеские годы он пробует свои силы в беллетристике и поэзии. Эти его ранние опыты практически не сохранились. При жизни он не пытался напечатать ни единого рассказа или стиха. От природы веселый, общительный, разносторонне образованный человек, он, возможно, чересчур предвзято подходил к своим творческим опытам. Но круг его знакомств с пишущей братией был широк необычайно. Он коллекционировал журналы и книги, на многих из которых есть автографы авторов. Это ему молва приписывала известный афоризм – плохих книг не бывает, бывают плохие читатели. Из одного этого видно, сколь противоречива была личность Геннадия Чебрикова. Свои творческие потуги он, само собой, не включал в число книг. Надо заметить, что именно среди писателей этот афоризм вызывал самые яростные нарекания. В отсутствие Союза Писателей в литературе того времени преобладала групповщина: литобъединения, отрицающие эстетику прочих. В характере авторов противопоставление себя толпе бесталанных беллетристов. Чебриков же восхищался Пушкиным и Кукольником, Гоголем и Булгариным, Чеховым и Фетом. Женился князь Чебриков в 35 лет, рановато по тем меркам. Родились две дочери – Елена и Татьяна. Геннадий много времени уделял воспитанию дочерей. Смерть обеих явилась для Чебрикова страшным, но не смертельным ударом. В начале 80-х он удаляется в имение, где ведет преимущественно отшельническую жизнь. Эти годы наполнены созданием цикла мемуаров о своих встречах с именитыми авторами. Как рассказчик, Чебриков оказывается достаточно талантлив. Воспоминания эти пишутся князем в форме рассказов, иногда читает их вслух приезжавшим в гости сестре своей и племянникам. Эти же годы жизнь Геннадия Андреевич заполнена благотворительными поддержками сиротских домов, больниц, приютов. Но никогда Чебриков не делал широких жестов напоказ. Напротив, свою благотворительность предпочитал тщательно конспирировать. Почему? Есть сведения, что Чебриков стыдился этих фактов, ибо они, по его мнению, красноречиво свидетельствовали, что он – пустое место, и, чтоб как-то оправдать свою жизнь, он имитирует полезную деятельность. Ни строчки Чебрикова не было опубликовано при его жизни. После смерти Геннадия Андреевича его племянники разобрали себе его рукописи, и вскоре стали печататься в журналах, выдавая его мемуары за свои рассказы. Обаятельная манера повествования о встречах с известными писателями вызвала у читающей публики некоторый интерес. Чебриков пишет непринужденно, некоторые его воспоминания о литераторах смахивают на сенсацию. В этот раз мы предложим вам небольшую историю, которая приключилась с князем в Петербурге. В дальнейших номерах аль-монаха мы попробуем продолжить публикацию Геннадия Андреевича, доброго, увлеченного человека и своеобразного мемуариста.
Анатолий Фу
;
ПАРТЕЙКА В БРИДЖ
- И скучно, и грустно, и некого в карты надуть, - вот уже минут пятнадцать, как Колька Некрасов пытается вдохновить меня сразиться в картишки и, в паузах между страстной агитацией, напевает свою любимую припевку. Ворвался ко мне чуть свет, и пошел, и пошел, давай, Гена, в бридж, да давай. Картежник страшный! Может сутки резаться, может двое. Играет сильно, правда, рискованно очень. Не все однозначно, я ведь тоже картишки помусолить не прочь, но не до такой же степени. Бывало, в деревню укатит, поохотится, попишет, свежим воздухом подышит, но не выдерживает долго. Засыхает без карт. А какие в деревне картежники? Не с дедом Мазаем же ему в пьяницу шпилить, не крестьянских же детей в дурачка обувать.
- В такую рань, понимаешь, - ворчу я. Понятно, время уже далеко за полдень, но я ж аристократ, худо-бедно. С петухами вставать не приучен, да и не по чину князю предрассветные пробудки. – С кем играть-то?
- Не проблема, - сколько знаю Кольку, у него проблем не бывает. – Зацепим кого-нибудь по пути. Может, Федьку заманим?
- Достоевского, что ль? – удивляюсь я. – А как он играет?
- Так себе. Ни шатко, ни валко. Нервишки подводят, как карта не попрет, так начнет сливать и лезет на рожон, надуть – не проблема.
Иногда я сам задумываюсь: что важнее в картах – умение или психология? Сам-то я в любых ситуациях с ровным настроем шпилю.
Достоевский проживает недалеко. Мы с Колькой Некрасовым пешком идем. Погода великолепная! Апрель, солнце, снег тает. Ласточки, правда, еще не прибыли, но невелика беда. Федька как раз стоит у раскрытого окна, замечает нас. Некрасов выразительно мигает ему, щелкает выуженной из кармана колодой. Поднимаемся.
- Болтают, что он свою стенографисточку в первую же неделю в постель завалил, - конфиденциально сообщает мне Колька уже в подъезде.
- Нашел, чем удивить! – смеюсь. – Бабник еще тот. Вот если б не завалил бы за такой мучительный срок – была б сенсация.
Я считаю, Федька Достоевский отменно пишет! До сих пор недооценен. Почему-то корону юмориста критики едва не единогласно Гоголю нахлобучивают. Остроумнее Федьки не пишет никто. Уникальный юморист! Не острословие у него, не комизм ситуаций. Эффект смешного достигает на фундаменте контраста формы и содержания. Вот Родион Романыч Раскольников собирается проверить: тварь он дрожащая, или, чем черт не шутит, не тварь. Метод проверки оригинален. Убить ростовщицу. То, что в процессе преступления у него масса неувязок и ляпов, конечно, можно понять. Первый блин комом. Но то, что этот начинающий бандит едва не до свершения преступления уже терзается в догадках, а не пойти ли ему и не заявить на себя, - это что? Как это расценить? Причем, сам-то Федька прекрасно знает, что нет таких убийц. Как-никак, шесть лет каторгу топтал, насмотрелся на всякое. А Сонечка Мармеладова чего стоит? Да такую проститутку и в страшном сне не увидишь! Согласитесь, если вы вообще что-то понимаете. Короче, не ковыряясь в деталях, заявим: среди персонажей, а их у Федьки полным-полно, не видим мы ни одного цельного характера. Все как один с изломами, прибабахами. Однозначно. И вот, населив такими героями страницы романов, он помещает их в реальную обстановку до боли знакомого нам Петербурга. И пишет о них, о приключениях их, о разговорах на полном серьезе, будто так оно и есть в жизни. Реализм высоким штилем. Эффект потрясающий! Каждое предложение, каждое слово, каждая запятая переполнена юмором. Жаль, не понимают многие. Может, потомки разберутся.
- Что поделываешь? – интересуется Некрасов после рукопожатий.
- Пишу, как обычно, - устало морщится Достоевский, - диктую, вернее сказать.
- Как новинка называется? – не удерживаюсь от любопытства.
- «Игрок», - и Федька проходит в комнату, мы следом. Стенографисточка здоровается, улыбается. Смазливая, но не совсем в моем вкусе.
- Игрок? – повторяет Колька и закатывается. – А мы как раз пришли тебя поиграть вытащить. Это судьба. Просто судьба!
- Нет, думаю, не судьба, - невесело вздыхает Федька. – У меня и времени, и денег в обрез. Роман не сдам к сроку – контракт нарушу, деньги не выплатят – и дрозды…
- Не проблема! – наседает Некрасов. – Три-четыре часа погоду не сделают. Развеешься – и за писанину! Или пусть девушка сама пишет. За столько-то дней твой стиль освоила, небось? Скажи ей, какие события, кто с кем говорит, о чем – а она письменно оформит.
- Неудобно, - тихо поясняет нам Достоевский. – Я уже столько раз этим злоупотреблял…
- Ничего-ничего, Федор Михайлович! Мне даже интереснее, когда не под диктовку, а сама сочиняю. Развейтесь, конечно же!
Решено. Достоевский застегивает сюртук. Выходим.
- Нужен четвертый, говорит Некрасов. – А, знаете, давайте-ка Сухова-Кобылина раскрутим? Он тут недалече. В гостинице.
- Сашку? Сухово-Кобылина? – настораживается Федька.
- Сухово-Кобылина, - сомневаюсь и я, - автора «Свадьбы Кречинского»?
- Ну и что? Автора... – пренебрежительно усмехается Колька. – Я с ним часто играл. Не то, что передергивать – он и сам-то играет из рук вон. Карты не считает, короче, посредственный игрок. Надуть не проблема. Или, думаете, Лермонтов лихо играл? Или Гоголь? Чушь! У меня, сами знаете, всего-то ничего написано про карты, а шпилю я дай бог каждому. Без ложной скромности говорю. Кто плохо играет – тот и пишет про игроков. У кого что болит – так это называется, - Некрасов, чуть ли не ораторствует, но вдруг спотыкается. До меня тоже доходит, что ведь новый роман Достоевского называется «Игрок».
- Не всегда однозначно, - прихожу я Кольке на помощь.
- Нет, ничего, - говорит Федька. – Мой герой в рулетку шпилит.
- А… Ну…
Все успокаиваемся.
- Ну-с, чего ж. Пойдемте, срежемся, - сухо соглашается Сухово-Кобылин. Как всегда, Сашка щеголеват, немногословен, заносчив. Меня всегда умиляют его повадки. Такое прожжено-разбойничье впечатление нагоняет, будто полжизни по острогам отирался, а не полторы недели проканителился в провинциальной кутузке. Вот по Достоевскому не заподозришь, что у него каторга за плечами. Как по-разному влияют на людей одни и те же ситуации. Как по-разному писатели пишут об одной и той же жизни! В этой неоднозначности магическая, притягательная сила искусства. И в этом же ущербность людей искусства, сложность общения с ними.
По пути в трактир говорим о литературе. Спор об искусстве людей искусства – самое нудное, что можно вообразить. Он идет по двум сценариям. Либо каждый слушает только себя, либо «кукушка хвалит петуха». Но сегодня я в их компании, я, Генка Чебриков, не состоящий в секте мастеров изящной словесности. Это оживляет беседу. Я восхищаюсь ненавязчивым гуманизмом «Крестьянских детей». Колька Некрасов разыгрывает застенчивость. Я говорю Достоевскому, что две ночи кряду прохохотал, читая «Преступление и наказание», жду с нетерпением нового романа и приятно сознавать, что и в эту минуту роман пребывает в процессе создания! Федька ныряет в мутный омут самокритики, но я-то вижу, польщен писатель! Интересуюсь у Сухово-Кобылина, над чем он работает сейчас, не забыв восторженно отозваться о «Свадьбе Кречинского».
- Над пьесой, - роняет Сашка, - над пьесой работаю и работать буду долго. Я не Островский, пьесы как стружки не строгаю. Я трудно пишу. Медленно пишу. Скупо. Но зато все написанное – на века.
Я знаю больную мозоль этого жулика. Дело об убийстве его любовницы-француженки не закрыто. А вдруг да докажут, что это его рук дело? Пиши пропало! Пушкин недвусмысленно высказался насчет гения и злодейства. Какой козырь окажется в руках злопыхателей, не признающих Сухово-Кобылевскую гениальность.
Заходим в трактир, занимаем столик в углу, закуриваем трубки. Сашка велит половому принести две бутылки игристого вина.
- По какому номеру? – деликатно уточняет Достоевский.
- Рубль очко, как всегда, - Некрасов наполняет бокалы.
- Нет-нет. Спасибо огромное, но я не пью, - Федька отодвигает бокал.
- Это почему же? – сурово прищуривается Сухово-Кобылин. – Хочешь сказать, что «скотинит и зверит»? Так? Это же масло масленое!
- Здоровье не дает! – обиженно хмурится Федька.
Выпиваем игристого, начинаем игру. Первый роббер. Я в паре с Некрасовым. Карта не идет. Колька начинает лезть, рисковать, нас наказывают пару раз, потом повезло нам. Роббер проигран, но минимально. Пересаживаемся. Теперь мой напарник Достоевский. Играет он спокойно, но в торговле слабоват. Ощущается недостаток практики. Сутками, как Некрасов, не сидит. Тут Колька объявляет большой шлем! Вот уж да. Федька контрит! Не знаю, на что он надеется. У меня карта – глаза б не видели. И мы пролетаем! Я бы, конечно, тоже законтрил, имея четвертого короля в козырях. Но Некрасов с Сухово-Кобылиным грамотно прорезают. Я в глубочайшем минусе. Откупориваем вторую бутылку. Последний роббер. Теперь я с Сашкой. «Карта не прет, не прёт ну и что, - проговариваю мысленно, успокаиваю себя. – Не лезть, не рисковать, все нормально, Гена, все хорошо. Тем более, Достоевский тоже в минусах. Руки стали подрагивать у него, плечо шевелится. Авось наломает дров-то…» Сухово-Кобылин – сама невозмутимость. Разве что усы свои пощипывает. Нервы, нервы…
- Вторая черва! – с этого Колька начал торговлю. Опять ему карта валит. Сашка пасует, да и у меня не с чем торговаться. Вдруг Федька издает глубокий, тужащийся звук и валится на пол, чтобы биться. Опять эта его падучая! Бросаюсь на помощь, хотя понятия не имею, чем можно помощь. Половой бежит со стаканом воды. Сердобольный малый! Припадок недолог. Вот Достоевский опять на стуле, тяжело дышит, пьет воду маленькими глотками. Некрасов и Сухово-Кобылин, то по очереди, то хором уговаривают его кончить игру, но Федька лишь машет головой, мол, что там, игра к концу подходит. Раздача Сашкина. Раздвигаю карты – глаза разбегаются! Вот оно! Лучше не выдумать! Прямо-таки как во сне! Картежники поймут.
- Седьмая черва, - выхожу на большой шлем и не верю ушам. Некрасов контрит. Реконтра! Выпаливаю это, как гусар безусый. Наконец-то фортуна. Начинаем игру. Кошмар. Расклад такой, что специально не выдумаешь. По две длинных масти у Федьки с Колькой. Достоевский выжирает мелкими козырями мою бубну, Некрасов – пику. Сухово-Кобылин вполголоса ругается бранными словами. Я деморализован. Обалдел. Наверное, слов-то таких нет, чтоб выразить бушующие во мне чувства. Может, музыкальным средствам это подвластно, да и то… Заитожили записи. Я продул 3540 рублей. Сухово-Кобылин тоже в минусе, но смехотворном – 120. Достаю бумажник и долго отсчитываю ассигнации.
- Не везет в картах – повезет в любви, - философски замечает Колька. Не знаю, мыслима ли в природе такая любовь, чтоб соответствовала нынешней моей невезухе.
- Ладно, - говорю я, - пройдусь. А вы?
- Мы посидим, - говорит Сухово-Кобылин. – Может, Гиляровский подойдет, распишем партейку. А куда, Гена, ты спешишь-то?
- Понятно куда. Навстречу с гигантской любовью. Однозначно.
Проветрится – самое лучшее, когда такое случается. Сидеть тяжеловато, а вот идти быстрым шагом по Невскому, размахивать руками – самое то. Я удалился совсем недалеко, когда хватился трубки. В трактире оставил! Вернулся, вошел, а писатели не замечают. Беседуют оживленно, деньги зачем-то раскладывают на столе. Любопытно! Не отвлекая их, тихо подхожу и прячусь за выступ в стене, там, где кадушка с пальмой. Занятно! Они делят выручку на троих. Вот это гении, вот это я понимаю!
- Что, может, махнем к цыганам? – закидывает удочку Некрасов.
- Мотнем, - не возражает Сухово-Кобылин, - давненько не кутили.
- Я, пожалуй, пас, - Достоевский в своем репертуаре. Колеблется. Противоречия раздирают Федьку, словно героев его книг. – Здоровьишко не то, да и дописывать роман надо б.
- Поехали! – не отстает Некрасов. – Не только писать надо. Новых впечатлений набраться тоже полезно ж. За тебя впечатления никто не наберет. Тем более, роман и без тебя сейчас пишется. Не проблема.
Достоевского уломали.
- Лихо мы нынче Генку обули, - посмеивается Колька, пряча деньги в карман. - Ты Федька, молодец! Нашелся!
- Я-то молодец, - соглашается Достоевский, - а ты кто, Николаша? Сидит, уши развесил, руки расслабил. Любопытно, что бы сказал этот осел, когда б увидел, что у тебя из рукава вторая колода выползает…
Дольше подслушивать у меня не было сил. Душил хохот. Я выворачиваю из-за пальмы, приближаюсь к столу. Все остановили взгляды на мне. Будто на покойника воскресшего таращатся. Похоже, даже дар речи потеряли, как и полагается в таких казусах.
- Раз тебе Федя, так любопытно, - улыбаюсь я, то уж так уж и быть. Удовлетворю здоровое любопытство. Не думайте, я не сержусь. Вы так повеселили меня в эти несколько минут. До умиления! Это ж воспоминание теперь на всю жизнь! Однозначно. Спасибо! Так что приходите ко мне в гости по-свойски, приносите почитать свои новые интересные книжки. Попьем чай, поговорим о том, о сем. Но только в карты играть меня больше не подписывайте. Не так я богат для таких удовольствий.
- Да Генка, действительно, - Некрасов дар речи обрел первым, улыбается примирительно, - ведь карты, как глянешь с холодным вниманьем вокруг – такая пустая и глупая шутка…
;
ОТДЕЛ ЖАЛОБ И ПРЕДЛОЖЕНИЙ
(Формируется из писем читателей)
Рассуждизмы в день 8-го Марта
Женщины – хитрые и опасные существа. Сразу и не осмыслишь их страсть издеваться над мужчинами. Мало расчетливого, рассудочного в таком поведении. Гипертрофированная, чуть ли не животная эмоциональность. То ли собственный комплекс неполноценности оборачивается агрессией. То ли не знаю что. Чтоб вы подумали о человеке, который увидел знакомого без руки, без ноги ли, или с раковой опухолью на лбу и покатился от смеха, в передышках между приступами хохота отпуская издевательские, глумливые комментарии? Я не знаю ответа, вопрос остается открытым. Но именно в таком положении оказывается мужчина, домогающийся женских объятий, и вдруг обнаруживающий расстройство потенции. К слову, для некоторых мужчин такая потеря куда горше потерянной руки, ноги, свободы, гражданства. Есть те, для кого жизнь и вовсе теряет смысл без секса. Не надо понимать, что я импотент или сочувствующий этакому ультракобелизму. Но все же… Вдвойне же гадко и непорядочно то, что женщины потешаются над изъяном, который в силу физиологии им не грозит. А то, что они на каждом углу торопятся поделиться с соратницами по полу, что вот у того-то тогда-то не это-самое, так что тот-то импотент – вот так-то. На мой взгляд, такое поведение – ни в какие рамки! Вечером где-то в подъезде, второпях, в стрессовой ситуации получился, допустим, сбой, а на другой день после второго урока не только все девчонки в классе обсасывают новость, но и в учительской уже (а там одни бабы) только об этом пересуды идут. Как бороться? Никто не знает, никто не борется. Беспредел! Все вышесказанное еще цветочки. Как-то я на пьяной вечеринке флиртовал с рыжей хохотушкой в шелковом платье до пола. Народ стал расходиться, кто-то пьяный уснул, короче, складывалась ситуация, в которой не заглянуть рыженькой под платье с моей стороны выглядело бы, мягко говоря, чудачеством. Мы заперлись в ванной, поцеловались раз-другой, я форсировано хотел было погладить ей ноги, повозбуждать, самому, скажем так, взвинтить сексуальность. Я не слабонервный. Я не закричал, не упал в обморок, увидев ее стройные ноги, толщиной не превышающие ручку от лопаты. Сверху до низу, по всему периметру ноги. По поводу моей потенции в тот раз, думаю, уточнять излишне. И подобных случаев много. Мужчиной, пусть даже плохим, руководит рассудок. Женщиной, пусть даже хорошей, чувства руководят. То, что самое сильное чувство – ненависть, надеюсь, уточнять не надо? Они спят и видят, как им эффектней унизить мужчину. Который, понятно, к ним со всей душой. На женоненавистнике сами женщины рискуют пообломать хищные свои зубки. Лживость и коварство женщин вошло в поговорку. Тем не менее, до сих пор слышишь – «слабый пол, прекрасный пол, лучшая половина человечества». Кого обманываем? Себя. Нужно, наконец, назвать вещи своими именами. Главный враг рода человеческого – это женщины. И имя им – ЛЕГИОН.
К. Николаев (г. Асбест)
За идиотские мысли, высказанные читателями, редакция ответственности не несет!
;
ИЗЯЩНАЯ СЛОВЕСНОСТЬ
В КАЖДОЙ СТРОЧКЕ ТОЛЬКО ТОЧКИ, ДОГАДАЙСЯ, МОЛ, САМА?
(мат и ругательства в литературе)
«Я не вполне понимаю Толстого. Взял, вправил в речь Кутузова такое оборот: «м… и в г…». Говно – ладно, вся наша жизнь говно и останется говном, если мы не опрокинем самодержавие. Но морду-то, морду-то он за что? Почему закодировал? Чем провинилась морда?»
Из разговора Пестеля с Рылеевым в 1822-м году, подслушанного дочерью Рылеева, спрятанной под кроватью.
Что, мало матерится наш русский народ? Изрядно матерится, зело. Значит и писатель должен создавать произведения с матом. На правах и обязанностях рупора народа. Писать без мата – ханжество. Таково мнение Э.Лимонова. Да, народ матерится, против фактов не попрешь. Значит, писать надо с матом, если, конечно, писать, стоя на платформе реализма. Одно из возражений: не надо писать матерщину, ведь, если мат легализовать, чем народ ругаться-то будет? О народе, известно, никто никогда не задумывался, а ежели вставлял в свою речь слово «народ», то лишь для красного словца, не более. А вот еще одно, достаточно веское суждение, которое мне пришлось выслушать лично по поводу своего романа: «Интересно написано, характеры есть, диалоги. Легко читается, только знаешь, я сразу ощутил какую-то фальшь. Потом уж понял – никто не матерится в разговорах. Не похожи персонажи на людей».
Своеобразная проблема. Не нравственная, нет, и не столкновение творческих концепций. Действительно, что может быть нехорошего и опасного в определенном сочетании гласных и согласных звуков, из которого рождается слово? Проблема из ряда многовековых условностей и предрассудков. Смахивает, отчасти, на противоестественную стыдливость обнаженного тела. Да, предрассудок. Все, если конечно хоть крупица здравого смысла в голове осталась, согласны. Но это не значит, что я сейчас раздену себя до гола и вытолкаю на улицу. Это Вересаев подметил, ему, как врачу, все в этом вопросе было ясно. Но если нудисты по сей день явление редкое, экзотическое даже, общественное мнение о них сильно поляризовано, то с матом и бранью ситуация иная. Мат долгое время разделял судьбу Франсуа Виньона. Помните – «Я всюду принят, изгнан отовсюду». Матерятся все, даже лучшие друзья и самые любимые, преданные женщины. Кто-то больше, кто-то меньше. Как в любом явлении. Человек может не материться вслух, но не слышать мата не может, матерные слова обретают прописку в его внутренней речи. И, образно говоря, мастера изящной словесности в устной речи совершенно не чураются мата. Сам писатель, знаком со многими писателями и писательницами, знаю, что говорю. Однако, как доходит до текста – тут-то и начинается разногласие. Табуированная лексика – наиболее красноречивый пример ограничения свободы творчества. Мат становится некой «святой коровой» со знаком минус. Вернее, был. В последние годы мат и бранные слова совершают триумфальное шествие по страницам печатной продукции. Параллельно мат завоевывает легальность в кинематографе и на голубом экране. Не удивлюсь, ежели в современных оперных ариях нет-нет, да и проскочит матерное словцо. Сразу уточню, речь вовсе не только о том, что матерные словечки вложены в уста малокультурных или сильно взволнованных персонажей. От первого лица авторы художественно-публицистических текстов запросто стали употреблять нецензурную ***ню. Нет, не все, таких меньшинство. Пока… Но триумфальное шествие продолжается.
Итак, мат и брань. Разберемся с первым, так как наряду со сходством в судьбе этих словесных группировок есть глубокие отличия. Половые отношения занимают определенную роль в жизни практически каждого человека. (При отсутствии таковых даже, зачастую, много большую, нежели при повседневно-будничном их присутствии). Так вот, словечки для обозначения физиологической стороны секса сильно отставали и отстают поныне от потребностей населения. Это либо мат, либо громоздкие наукообразности. Первое – нецензурно, второе – не литературно, вложенные в уста персонажей они вызывают однозначный комический эффект, потому не употребляются, если, конечно, автор сознательно не стремится к комическому эффекту. (Пример. Из милицейского протокола: «Будучи в нетрезвом состоянии, гр-н Н. ругался в анальное насилие, в совокупление с матерями потерпевших и в гениталии белого медведя»). Просто подарок судьбы, что в лексикон народа прочно вошло слово «трахнуться»! Это ж какое-то заклятие или бедствие, что в речевом обиходе отсутствует конкретное цензурное слово, обозначающее то, что с людьми то и дело происходит. Известное «гулять» и «спать» очень двусмысленно, словно специально создано, как благодатнейшая почва для цветения каламбуров.
- Ты с Петькой-то спала?
- Да разве с ним, проказником, уснешь.
Или классическое: мы с ним вместе спали… на партсобрании.
Или не так давно моя жена заходит в гости к подруге моей, на квартире которой я обитаю, а подруга с порога говорит:
- Так, сразу – мы с ним не спим.
Понятно, в каком контексте. Но можно же подумать, что сон действительно нас покинул, в многодневной бессоннице нет ничего феноменального, часто это происходит с людьми в преддверии психбольницы. Значит, необходимы уточнения, интонации ли, иными словами, что обнаруживает языковедческий изъян понятия. С другой стороны, представьте иной оборот:
- Здравствуй. Сразу – мы с ним не ****ся.
Ситуация становится резко комической. Сказать-то нечего что ли? Чтоб с порога выкладывать, будто это самое важное и всем интересное.
Слово «спать», наверное, среди лидеров в частотном словаре. Восемь часов (плюс-минус два, но это детали) люди в сутки спят. Бессовестно вываливать на такое слово еще и обязанности термина для обозначения полового акта. Два значения слова «спим» часто, но вовсе не обязательно, сопутствуют друг другу.
- Мы с Мишкой уже больше года спим, - говорит мне моя знакомая. Этот Мишка временами заскакивает к ней в обеденный перерыв. Перерыв длится час, так что только и хватает времени пробежаться с работы и назад, трахнуться, зажевать бутерброд, на чай часто времени не остается, не особенно при таком плотном графике разоспишься. Прекрасно понимаю, могут возразить, что, ведь и «трахнуться» подходит для каламбура:
- Но ты с ней трахнулся в конце-то концов?
- Трахнуться можешь только ты башкой о стену, если в таком духе базарить будешь!
Так оно, но все же трахаются люди, головой ли, чем другим, много реже, нежели спят. (Искренние мои соболезнования, если у вас в жизни соотношение сна и траханья иное). Ладно, я чувствую, что подзадержался на славословии «траханья». Самого уже малость подзаебало.
С половыми органами положение и вовсе аховое. Член… Наверное, это словцо с большим отрывом лидирует по числу каламбуров (член-корреспондент – *** с фотоаппаратом и т.д.). Конец… (В подъезде погас свет. Штирлиц судорожно сунул руку в карман. «Это конец, - подумал Штирлиц, - а где же пистолет?») Пенисы-фаллосы – это что-то из древнего эпоса, в просторечьи режет слух. Слишком далеки пенисы-фаллосы от народа. Хер? Тоже неприлично, что ты будешь делать?
Про женские половые органы и говорить жутко. По физиологической структуре это куда более сложное образование. Мало того, это при всем при том еще и детородный орган, нечто философско-мистическое, таинственное, жуткое. Конфискация порции спермы рассматривается часто, как замедленное убийство мужчин. Его жизненные соки откачиваются для зарождения новой жизни. Труба! Попробуем все же превозмочь свой дремучий ужас и посмотреть правде в глаза. «****а – создание природы, она же символ бытия, оттуда лезут все народы, как будто пчелы из улья». Это Барков. Орган деторождения обозначается табуированным словом. Мат! Представьте на секунду, что слово «смерть» - матерщина. Трудненько представить, а вещи, тем не менее, одного порядка. Чем табуированнее понятие, тем больше всевозможных синонимов – и это объективный факт. Лоно – словечко поэтическое, в бытовом разговоре вряд ли приживется. Иные синонимы или откровенно оскорбительные, или столь заоблачны, что не сразу догадаешься, о чем речь.
Я пришел целовать ворота, откуда я вышел, - поет Бутусов из «Наутилуса». Поэзия! Говорят, А.И. Солженицын, слушая эту песню, долгое время думал, что речь идет о лагерных воротах (видимо, в силу своего консерватизма и отшельничества слухи про оральный секс до него в Вермонт не дошли). Да и в общественном сознании слово «ворота» представлено достаточно однозначно. «Приоткроют врата для нас, и опять перехлест дорог» или «Проводи нас до ворот (откуда я вышел) товарищ старшина, товарищ старшина». Щель… То же не обойдено это слово каламбурными анекдотами.
- Чего? Нас восемь мужиков и только одна щель, что ли? – подслушанное на пьянке. Все кончилось благополучно, кстати, разобрались. А вот почище…
- Она свое волосатое дупло так давно не мыла, такая вонь, что я не удивлюсь, если туда чижи прилетят гнездиться.
Мохнатка – блатной жаргон. Кстати, слово нейтральное, лояльное, где-то ласкательное даже, приемлемое в мирном бытовом не оскорбительном разговоре (чтоб без недоразумений, мнение это не мое, а опрошенных мной женщин из разных возрастных и социальных слоев.
Так что если с «трахнуться» и с «заняться любовью» не так все плохо, то с общедоступными, приличными словами обозначающими названия половых органов дела обстоят, прямо скажем, ***венько. Надеемся на мудрость народного языкотворчества. А пока некоторые сексуальные газеты нашли выход – печатают названия на английском языке английскими буквами. Вроде бы как английский мат – только в Англии мат, а во всех иных уголках Земли (в отличии от туза, который, я слышал, и в Африке туз) приличные выражения. Любопытно, такое ли отношение в Англии к русскому мату? Итак, долгое время непечатные слова были в прямом смысле непечатными. А уж когда писателю становилось совсем невмоготу, мат кодировался с точками, многовариантно. Иногда печатали первую букву, а потом шли точки числом равные непрочитанным буквам, либо попросту одни точки, причем три, вне зависимости от числа букв. Не буду утомлять вам примерами, их масса, вы и сами легко вспомните пресловутые «х..», «б….» и др. Почему бы не печатать открытым текстом? Нельзя, так повелось, непечатные слова – вот и весь разговор. Типографскую краску экономили? Недавно наткнулся в одном издании на такие перлы: «ни х.я» и «зло.бучая б..дина». Это уже не ханжество – это карикатура на ханжество. По мне, если писатель пишет с матом, то пусть и читатель читает мат, чтоб чтение медом не казалось. А то ведь как иногда получалось:
О СЛОВЕ «…»
Сегодня мы расскажем вам о слове «…». Слово «…», ранее, будучи однозначным термином, в процессе развития языка дало богатую пищу словообразованию. Приставки «о», «на», «при» в сочетании с корнем «…» образовали группу агрессивно-познавательных глаголов. Окончание «ый», в комбинации с «…» и приставками дает богатую палитру прилагательных от откровенно негативных, до высоковосторженных. Суффиксы, в частности и в особенности «н», способствовали распространению слов с корнем «…» едва ли не на все случаи жизни. Что же касается наречий от слова «…», то они, обобщая законы мироздания, применимы как характеристики утопии-гармонии, так и картин апокатиптического свойства. В быту люди широко используют слово «…» и его производные в разговорной речи любого уровня. Слово «…» - также и слово-сорняк, чаще встречающееся в лексиконе наиболее отсталых, малооплачиваемых групп населения. Слово «…» представлено во многих языках мира. Это французское «…», это и немецкое «…», английское «…», итальянское «…» и т.д. аналогов слову «…» нет лишь в языке недавно обнаруженного в Гвинее племени Кубба-Тутубба, в словарном запасе которого лишь четыре слова: «жох» - «есть», «чох» - «спать», «лох» - «недотепа» и «…» - «…», которое к слову «…» имеет лишь далеко опосредованное косвенное отношение. Сегодня мы рассказали вам о слове «…». А есть еще слова «…», «…», «…», «…» и др. О них – в следующих выпусках рубрики «Изящная словесность».
Отчасти вышеприведенный пассаж – наше прошлое, в котором язык половых отношений был раза в три эзопнее политических подначек. Теперь же, когда декларируется свобода слова, плюрализм, гласность, правовое государство, мы раскрепощаемся, по капле выдавливая из себя эзопа-раба, который погиб свободным. И вот уже провозглашается лозунг – все называть своими именами.
- Я – это я. У меня есть голова, руки, ноги, поясница, *** (я имею право на хуй!) , желудок, душа, печенка…
Процесс развития и метаморфоз разговорного языка – вещь глубоко объективная. Его можно лишь изучать, прогнозировать, но никак не направлять, не программировать – это дело пустое, гнилое, зряшное и дохлое. А народ сам разберется, чем ему ругаться. Найдет чем, не сомневаюсь. Ушлый народ, на выдумки хитер. Лично я за него не волнуюсь.
Матерная брань – лишь небольшая часть сферы приложения ненормативной лексики. Это именно самый легкий случай, когда автору несложно избежать прямого цитирования матерных слов без художественного ущерба тексту. Сочно матерясь, грязно ругаясь, многоэтажным матом послал он ее далеко-далеко, - примеров подобных авторских ремарок можно приводить до бесконечности. Когда же мат лишен бранной нагрузки, возникает сложная, противоречивая ситуация. Взглянем правде в глаза. Матерные словообразования, поговорки, фольклор – духовное богатство народа, составная часть сокровищницы языка. Отказ от этого – обеднение текста. Многие писатели, так или иначе, понимали это. Чем объяснить иначе, что они нет-нет, да и пихали мат в свои художественные произведения. Сейчас мат на страницах прозы, газет, журналов уже мало кого шокирует. Это, в какой-то мере, революционный процесс литературного языка. Явление неоднозначное, противоречивое. Сегодня мы в самой гуще процесса. При нашей страсти впадать из крайности в крайность процесс этот весьма уродлив. Но объективен. Пройдет лет пять, и вокруг матерщины в текстах перестанут ломать копья. Мат, ставший привычным, уже не будет ни загоняться в глубокое подполье, ни нарочито выпячиваться с претензией на скандал. Язык войдет в привычное, спокойное русло. Аналогичная судьба ждет и прочие слова, неприличные, но статуса матерных не имеющие. Ни рыба ни мясо. Как прапорщик – ни солдат, ни офицер. Как ворона, которая от ворон отошла, а к павам не примкнула. Прослойка. Не могу более терпеть и врежу правду-матку. Вы, может, не прочувствовали еще абсурдность посылки «чем народ-то ругаться будет?» Нет? А когда мы читаем, например, «я люблю тебя, солнышко мое, милая, ласточка моя, родная моя и т.д.», возникают ли у кого-нибудь опасения, что народу нечего будет сказать ласковое, объясняясь в любви? Литература – творчество, фундамент которого язык, слова, а уже из них писатель, группируя их тем или иным образом, возводить сооружение под названием «текст». Бранных слов-то полным полно, причем совершенно легальных, приличных слов, скажем так, благонамеренных ругательств. Ублюдок, собака, сволочь, поддонок, мразь, гадина, негодяй, сукин сын, свинья, погань, - список, кому интересно, продолжите сами. Живучесть бранных оскорблений далеко не только в желании побольнее, посочнее уязвить оскорбляемого. Ругательства существенно упрощают и облегчают задачу бранящегося.
Каков повод употребления бранных слов? Почему люди, вообще, ругаются? Поводом является желание указать объекту ругани на его провинность, ошибки или недостатки. Так вот, чтобы заявить что-либо наподобие «демагог ты и лицемер», «конъюнктурщик, социализму с человеческим лицом продался весь с потрохами», «пошляк ты и позер» нужно обладать определенным запасов интеллекта, совершить некоторое мысленное усилие, конструируя формулировку, а также быть готовым привести аргументы в защиту истинности навешанного тобою ярлыка. Я сам, к примеру, понятия не имею, что такое «пошлость» или что такое «цинизм», а казалось бы, да? А ежели взять и врезать: «Ну ты и жопа!», или «Сука сраная!», или «Говно ты после этого!», а еще лучше: «Говно!», - здесь, как правило, не приходится задумываться об аргументации, разве что за целостность хари своей может появиться некоторое беспокойство. Так что на том стоим! Ругаться будем, материться будем, душа – в рай, ноги – в милицию, все еще впереди.
В КАЖДОЙ СТРОЧКЕ ТОЛЬКО …..……………... ДОГАДАЙСЯ, МОЛ, САМА.
И КТО ЕГО ЗНАЕТ, НА ЧТО НАМЕКАЕТ…
Наконец-то я подошел к главной мысли языкознаннического своего трактата. Читая юнкерские поэмы М.Ю. Лермонтова «Гошпиталь» и «Вечер в Петергофе», где мат рассыпан в изобилии, я натыкался на столь крупные массивы точек, что мог привести три, а то и четыре варианта текста, подходящих по рифме, размеру и содержанию стихов. Однажды даже напоролся на такое вот:
Ай-ай, не………….больно,
А ты…………………
А следом еще целое четверостишие, поголовно состоящее из одних точек. Тут то фантазия моя так воспарила, по сей день не обуздал! То бишь как так? На столь жирный кусок поэтического текста – и ни одного нормативного местоимения или предлога? Удивительно. О..ительно! Листаю стихотворения Пушкина. И вновь натыкаюсь на точки, увязаю в них, проваливаюсь. Вот:
Она…………подарила
………….первый сон.
И мысль о ней одушевила
Безвестной лиры первый звон.
В этом четверостишии заполнение точек матом многовариантно. Но мат ли в оригинале? Не убежден. Лукавит Александр Сергеевич. Или вот:
Жуковский, …………..
……………………
Как ты шалишь, и как ты мил,
Тебя хвалить – тебя порочить.
Или:
Не хочешь ли узнать, моя драгая,
Какая разница меж Буало и мной?
У Деприо в штанах лишь ,
А у меня :с,
Здесь мы видим очевидный розыгрыш Пушкина. Вместо слов, обозначающих знаки препинания, поставил сами знаки (У Деприо в штанах лишь запятая, а у меня две точки с запятой). Или еще:
Генерал не попал……..
……………………
Но к обеду опоздал,
И вздыхает Зоя.
Эти точки откровенно, наглым образом интригуют. Куда не попал генерал? В мишень? В театр? В ментовку? Что явилось причиной опоздания? Кто, наконец, такая Зоя, в чем смысл того, что она вздыхает? Версий – глаза разбегаются. Каждый может, если сможет, конечно, выдумать и выбрать на свой вкус. Таким образом, читатель становится не зрителем и не критиком, а соучастником творчества! И тут я вижу, как пытчивые и любопытчивые читатели начинают понимающе улыбаться, видя, куда я гну, какие собираюсь провести параллели. Да, роман «Альтист Данилов». Персонаж – скрипач Рыльский – выдвигает идею нового направления в музыке – «тишизм». Он объявляет название симфонии или сюиты, стоит и старательно имитирует игру, при этом, не извлекая из инструмента ни звука. Музыка должно самопроизвольно нарождаться в головах слушателей. Кому какая по душе, кому какая ближе. Естественно, это предполагает, что у потенциальных зрителей уровень музыкальной культуры, мягко говоря, выше среднего. Литература и музыка в компании искусств, образно говоря, находятся на разных полюсах. Музыка менее всего приземлена, литература – более всего. Но непреодолимой пропасти нет. И то и другое – искусство. Вот где собака зарыта! И если целенаправленно, с раннего возраста приучать читателя время от времени напрягать фантазию, натыкаясь на «в каждой строчке только точки», возможно, мы придем к столь высокотворческому совершенству интеллекта и духа, что у писателей исчезнет необходимость ловить вдохновение, нервно слоняться из угла в угол, морщить лоб в нагнетании страстей или в поисках рифмы к слову «смерть», переводить кучу бумаги, чернил, чифира, допинг-«колес», уйму сил и времени. Достаточно будет лишь придумать название и жанр, к примеру, «Предпоследний шанс», детектив, «Не надо», поэма, «Жопа», фантастическая повесть, «Пора домой», рассказ, а уж читатель все остальное содержание сочинит, как его душе угодно, и единовременно как бы прочитает. Вот жизнь-то пойдет у писателей! Так что точки – это не только всякие вышеперечисленные ненормативные происки, за точками, я верю, будущее литературы. Ну, а пока начинаем с малого. Сначала с простенького, как в любом деле. Вот еще один стих Пушкина:
Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе лежал,
Не отличился в жарком деле
Непостоянный генерал.
Взяла Лариса микроскоп
И говорит: «Позволь увидеть
……………………..
……………………..»
Две последние строчки – твои, читатель. Если тебя увлек этот, сравнительно недвусмысленный сюжет и есть желание украсить стихотворение выразительной концовкой – за дело! Ручку в руки – и сочиняй. Скажи за этот миг спасибо А.С. Пушкину, а также редакции Аль-Монаха, куда и присылай свой вариант. Лучшие варианты будут опубликованы!
И. Одиноков
;
СЕНСАЦИЯ НЕ СОСТОЯЛАСЬ НЕ ПО ВИНЕ РЕДАКЦИИ.
Мы не приносим извинений. Тот, кто обижается на отсутствие шока – человек глубоко неталантливый. Людям талантливым же мы сейчас заткнем горло поэзией (мы предупреждали о сюрпризах…).
КОНЧЕННЫЙ
Я конченный… А что еще прибавить?
Зеленый стул, безмолвный, сухощавый?
Врагов, которых некуда поставить,
Да потолок, от выстрелов прыщавый.
Все не могу я в лампочку попасть…
Который раз кончаются патроны!
Последняя резинка порвалась,
Все разбежались – и друзья, и жены.
И правильно! Я полюбил стрелять,
Как краска любит деньги, птицы – сажу.
Врагов неблагородно убивать,
А всем другим без объяснений вмажу!
Патроны притащил костлявый стул!
Я заряжаю – БАХ… И снова мимо…
Я б выстрелом своим свечу задул,
Чтоб не светилась так невыносимо!
Но нет свечей… К тому же я, дурак,
Все расстрелял – и снова мимо цели.
Будь другом, стул, сгоняй-ка на чердак,
Спроси бичей: «Ну, че? Ороговели?
Когда-нибудь я выучусь стрелять,
И лампочку несчастную прикончу,
Ну, а пока, что о себе сказать?
Я конченный, я конченный, я конче….
И. ОДИНОКОВ. 1994 г.
ЖУРНАЛИСТСКОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ
??????????????????????????????????????????
А С Т Р А Л
Я сижу на кухне у этой женщины. Наверное, уже более двух часов. Нет, больше. Софья Михайловна разливает чай, достает из закромов варенье, рассказывает, как надо правильно заваривать чай, как правильно варить варенье, как правильно пить чай и есть варенье без ошибок. Но это фон. Мы обе понимаем это. В глаза этой пожилой, русской женщины застыло напряженное, ежесекундное ожидание ужаса. И я ничем не могу помочь.
- Все началось около месяца назад, доченька, - тихо вздыхает Софья Михайловна. Этой подвижной, седеющей, но еще полуживой женщине пятьдесят лет. Мне – двадцать восемь. Я слушаю внимательно. На коленях у меня журчит магнитофон, настроенный на запись. Но это самообман. Нет, дело не в том, что барахлит моя репортерская машинка. Просто есть такое слово – «Астрал». Холодное слово, туманное, как рассвет на побережье озера Шарташа. Астрал не дремлет. Да он заявляет о себе, но то, что ему может не понравиться, предпочитает уничтожать.
- О чем я? – спохватывается Софья Михайловна. – Ох, склероз-склероз…
- Как это все началось, - робко подсказываю я. Мне трудно отделаться от чувства вины перед этой беззащитной, мужественной женщиной. Людям и в обыденности трудно чем-то помочь друг другу, если, конечно, эти люди не богачи. Когда же вторгается потустороннее…
- Я никогда не воспринимала всерьез загробный мир, никогда не верила в бога. Атеистка по происхождению и воспитанию. Может, потому все это обрушилось на меня? По-человечески души умерших можно понять. Ах, не веришь? А на-ко тебе на полную катушку. Это по-человечески, не по-божески. Теперь я твердо знаю, что бога нет. Там, на Том свете, анархия и произвол. Я сидела в кресле и читала газету, когда… Возник голос. Прямо в самом центре моей головы возник! Я включила радио, чтоб заглушить, но голос сделался громче.
- Бери карандаш! – это было первое требование.
- Зачем? Кто вы? – растерялась я.
- Не твое собачье дело! – так ответили. – Бери карандаш и пиши, а иначе…
Я поняла, бога уже нет.
Софья Михайловна смолкает. Я вижу подступающие к ее горлу рыдания. Мягкие черты лица этой мудрой русской женщины корежит судорога. Я журналистка. Суть моей профессии – узнать суть и ознакомить с нею читателей. Но у меня не хватает бесчувствия уточнить характер угроз. Мне тоже не по себе. Не хватает мужества заглянуть в бездну, испить, вслед за мужественной женщиной полную чашу обиды, страданий и страха.
- Голоса незнакомые. Разные голоса, - справившись с собой, выдавливает Софья Михайловна. – Тот, кто начал, назвался Иваном Крыловым.
- Дедушка Крылов? – чуть облегченно подвываю я. – Тогда все понятно! Вы не могли слышать его голос, потому он вам и не знаком! Но ведь…
- Дедушка? – вопросительно проговаривает Софья Михайловна. Столько недоверчивой обиды, столько нерастраченной скорби в ее голосе, что я не могу, не выдерживаю, отворачиваюсь.
- Нет, он не склонял меня к сожительству, - наверное, понимая мое волнение, уточняет Софья Михайловна, - он заставлял меня записывать басни. Под диктовку. Почему меня? А что? Я в школе учила его басни наизусть и всегда получала пятерки! Но в астрале он продолжил свое злобное баснеписенье. Конечно, не в прямом смысле. Там нечем писать и не на чем писать. Вот потому-то ему понадобился мой карандаш и мои руки.
- Неужели дедушка Крылов угрожал вам? – заставляю себя проговорить этот вопрос, несмотря на то, что я боюсь, боюсь откровения!
- Угрожал, - тихо повторяет Софья Михайловна. – Не то слово. Он заявил, что если я не подчинюсь, пальцы рук моих превратятся в черных змей. Еще нет…
Софья Михайловна ловит мой взгляд, который в эту секунду самопроизвольно задержался на ее руках. Мне стыдно перед этой несчастной, русской женщиной, и лишь в последний момент я осознаю, что неуместны извинения.
- Но почему вы столь отрицательно восприняли попытки Крылова наладить с вами общение? – удивляюсь я. – Крылов – это же мирный, остроумный интеллигент.
- Потому, что содержание его басен перестало быть интеллигентским, - громко и истово восклицает Софья Михайловна. – Оно сделалось циничным и злым. Хотите, покажу? Или даже вслух прочитаю…
Конечно, я хочу. Софья Михайловна роется в стопках газет, достает листочки бумаги. Начинается чтение. Басня «Труд».
Т Р У Д
Работами своими не хвались,
Трудом живи, трудами не красуйся,
Пусть даже скорбно – все равно трудись,
А в труд других не суйся.
Во глубине сибирских руд
Две бабушки усердно срали,
Вдруг вдоль глубин идут
Поверхностные крали
И говорят:
- Ну что они пыхтят?
Так горестно, так скорбно, так натужно,
И что таким трудом сказать хотят?
Кому все это нужно?
Нет, чтобы чинно сарафаны ткать,
На рынке ими фарцонуть умело,
Озолотившись, всеми помыкать, -
Вот это дело!
- Чему смеетесь? – странник их спросил, -
Иль стало на Руси уже не модно
Трудиться скорбно, не жалея сил,
Не абы на показ, не всенародно?
Пусть трудятся, стараются и срут,
Нет ничего напрасного в природе,
Не пропадет их скорбный труд,
Придут собаки, быстро все сожрут,
Да, кстати, вон они уже и на подходе…
- Ой! – внезапно надрывно ойкает Софья Михайловна. – Опять склероз, проклятый склероз! Как же я забыла… Крылов предупреждал, что если хоть одно слово продиктованное заменю, то угроза исполнится и пальцы рук моих… А я выкинула из текста басни два слова, которые мне показались матерными! Беда! Беда!
Дальнейшее – невообразимо. Пальцы рук Софьи Михайловны темнеют, заостряются, начинают стремительно расти, болезненно извиваясь, достигая кульминации, когда вместо ногтей скалятся зубастые ядовитые хари гробовых змей.
- Спасайтесь, - вопит Софья Михайловна. – Нет-нет, в двери вам уже не прорваться. Поздно! Окно, только окно!
Я метнулась к окну. Выбиваю кулаками стекло, прыгаю, забыв, какой этаж. Оглянуться не смею. Падаю. Ломаю ногу. У подъезда стоит хлыщ с головой ягуара. Он глядит на меня и ржет цинично, ядовито, не по-людски. Хватаю сломанную ногу оберучь и бегу к автобусной остановке. Ржанье преследует меня, но потом отстает. В автобусе давка. Видя мое отчаянное положение карманники и сладострастники облепляют меня. Милиционеры у кабины салона тщетно пытаются ко мне прорваться. Водитель, обезумев от отчаяния, роняет автобус в яму. В яме – вода. Это пруд. В нем плавают яхты. Одна из них, осознав аховость моего положения, подбирает меня, вместе с моим бренным, обезноженным телом. Вторую ногу лапали так интенсивно, что то- же самое случилось…
Но теперь я спасена!
Жива! Жива, как ни парадоксально.
Пока стучит мое сердце, я не брошу журналистского расследования!
Элеонора Чугунная.
;
ВСЯЧЕСКАЯ ВСЯЧИНА
СМЕРТИ НЕТ. УМИРАЯ, ВЫ НЕ УМИРАЕТЕ,
а просто-напросто обретаете
Н О В О Е К А Ч Е С Т В О Ж И З Н И
(плакат на дверях реанимационной)
Группен-секс – понятие абсурдное. Ведь каждому из нас дано богом не более одного сексуального органа.
Пришел Спаситель – и свершилось ЧУДО. Глухие стали слышать, слепые – видеть, парализованные – паразитировать.
«Флинт может все. А я могу Флинта…», - пьяные откровения Сильвера.
РСФСР – ребята, смотрите, Федька срет редькой!
На другой день:
- Чем сегодня, Федька, срать собираешься? Устали от вегетарианства…
- Эй! Звери! У кого чего болит?
За чье здоровье выпить, я не знаю! –
Взревел, шатаясь, доктор Айболит
И… наступил на горло попугаю…
Он с детства страсть испытывал к вещам,
Их от него не оттянуть клещами,
Он вещи никому не завещал,
И смерть сказала: «Сидоров! С вещами…»
Бога бояться – в церковь не ходить.
- Я вас люблю… Чего же боле
Вы от меня хотите, псы?
- Почаще случкаться на воле,
Побольше б хавать колбасы!
- Маркиз де Сад! Катись-ка ты отсюда
Придурочный маньяк-универсал.
Ты продал извращения, Иуда,
Тем, что о них так скучно написал!
Повезло им. Этим, революционерам. Свердлову, Ленину, Сталину, Каменеву. В наше время они бы у меня из дурдома не вылезли, а при царе – ссылки на свежий воздух. Или буквально надо понимать чей-то возглас – «Вся Россия – палата № 6». Этот крикун у меня бы тоже со «спеца» не вылез.
Твоя рука в трусах моих завязла,
Мусолит психбольного червяка.
А я сижу, как смерти жду оргазма.
Такая жизнь… Такая вот рука…
Если бы у меня были деньги на покупку космического корабля, я б не стал покупать. Лучше бы пропил. В квартиру не влезет, на дворе – стащат. Или корабль возьмет да и сам улетит на Марс. И не такой он дурак, чтоб на Землю возвращаться.
- В этой жизни помирать не ново,
Сделать жизнь – значительно трудней, -
Повторял частенько Казанова,
То и дело делая детей.
Весна! Томится и поет
И кот, и пес, и лось, и кошка,
А Смерть по девушек идет,
Как по грибы с ба-альши-ым лукошком.
Эта штючка пасильнэе Макса. А Гетэ нэ указь.
Пора нам в путь, Иванушка, давно,
Перед дорогой надо бы напиться,
Да нет, не из копытца, вот вино,
В козла еще успеешь превратиться…
Не знаю слов глупее, чем «нельзя»,
Не знаю слов, умнее слова «можно»,
А в жизни можно все, друзья,
Кроме того, что невозможно.
Время жить по-ленински
И время умирать по-ленински.
И вот тогда-то обиделось время.
- Га-га-га-га-га-га-ба-ба-я-га,-
Стая гусей хохотала,
Вдруг из-за туч налетела пурга,
И не до гогота стало…
- Будем сражаться! – воскликнул вожак,
Стая его поддержала,
Кто-то для храбрости скинул пиджак –
Тотчас пурга убежала!
- Га-га-га-га-га-га-пу-пу-пу-га, -
Стая гусей гоготала.
Злобно о чем-то взревела тайга,
Но до гусей не достала.
Незрим в бамбушнике густом,
Газует «Тигр» в тигровой шкуре,
Вокруг – то мертвый на живом,
То каламбур на каламбуре…
Чтоб не поддаться ужасам войны,
В тот смертный бой я был мертвецки пьяным,
Не помню я, как наложил в штаны,
Часы убитых – полные карманы!
Царь Соломон взопрел вконец
В гареме, как в трамвайной давке,
Мотает хоботом, глупец,
Как дикий слон в посудной лавке.
- Что делать? Как себя держать?
Мы с ней вдвоем и дело к ночи?
- Э, парень, лучше б убежать,
Чтоб всех парней не опорочить…
Две с половиной бутылки? На вечер мне хватит,
Три с половиной подруги, поллитра жены,
Литр с половиной соседа, чекушечка бати,
Стопка ободранной кошки и рюмка страны.
Не тревожь горемык – пусть по-тихому мыкают горе,
Пусть влюбленные мыкают счастье – пора привыкать,
Победители мыкают славу, болящие – хвори,
Все, кто мыкают, вами на диво легко помыкать!
;
СТИХИ РАЗНЫХ, РАЗНЫХ И РАЗНЫХ
Эту рубрику редакция заделала с целью чисто для того, чтоб журнал выглядел потолще. Поэтому, мы будем публиковать стихи без каких-либо теоретических обоснований правомерности того или иного автора. Так что, любителей поэзии призываем читать, остальным – скатертью дорожка…
ВЕСНА
Пришла весна, освободила грязь
От белого, холодного запора,
Опять грязюка всюду разлилась,
Завоевала сумасшедший город.
И чавкают подошвы по грязи,
И в пирожковых чавкают микробы.
Они такие жалкие вблизи,
Не верится, что это прорва злобы.
Что все они друг друга пережрут
Лишь за свое ничтожество в отместку,
Что все они не то, чтобы живут,
А просто ждут последнюю повестку.
Исчеркан город, словно черновик,
Дорогами, каналами, мостами,
А у киоска сгорбленный старик
Торгует ядовитыми цветами.
Седея, бледноноющая муть
На небе. Я отвык смотреть под ноги,
Но через грязь мой пролегает путь,
А, значит, я на правильной дороге.
Засохнет грязь, переродившись в пыль,
Стих высохнет нетленной погремушкой,
И сны исчезнут, превращаясь в быль,
Как лебедь превращается в подушку.
Пока же грязь. Весна еще пока,
Набитая прожорливыми ртами,
Не зря ж в руках дрожащих старика
Букетик с ядовитыми цветами.
И. Одиноков, март, 1989.
ГРИФЕЛЬ
Воткнулся в ягодицу карандаш,
Сломался грифель и остался в попе,
И больно было мне, как на войне,
Израненной мечами антилопе.
…Невесело с тех пор на жизнь смотрю,
Мне боль весь пафос песен заглушает,
Тоскливо мне, вот я уже зарю,
В засаде, как противника, встречаю.
То в Азии, то в яме, то в Европе…
Мне непонятны радости людей,
Я снова одинок в своей беде,
Вернее, двое нас: я в скорби, грифель – в попе.
И. Одиноков, май, 1982.
Альмонах
© Copyright: Игорь Одиноков, 2014
Свидетельство о публикации №214100301309
Свидетельство о публикации №214100301309
Рецензии