Гротеск

 Жизель опаздывала домой на два дня. Ночь уже потеснила вечер, и фонари только-только зажигались. А в этой части города всегда было темно и тихо, как будто старый квартал с наступлением сумерек вспоминал, что он родом из эпохи светских раутов, и многозначительно молчал. Редкому прохожему приходилось принимать эти правила. И быстрее перебирать ногами, потому что, если задрать голову, можно было увидеть притаившиеся на карнизах гротескные фигуры, именуемые горгульями. Их боялись многие; взрослые нервно посмеивались, что древние крепления, удерживающие статуи, могут не выдержать и те рухнут на голову. Люди помоложе – школьники, студенты, шёпотом передавали друг другу жуткие истории о детях, унесённых в ад этими страшными чудовищами. Жизель посмеивалась и над теми, и над другими, но каждый раз, ступая на брусчатку бульвара Шошаним, шаг исправно ускоряла. Всё-таки пугающая темнота – ни одного жилого дома, только пустующие мастерские – угнетала.
      Впереди мелькнул свет – Жизель уже подходила к арке, ведущей на оживлённую улицу, когда что-то гораздо темнее ночного мрака сорвалось с крыши и приземлилось позади неё. Тишину разбил скрежет камня о камень, эхо метнулось между домами и затихло, оставив Жизель один на один с неизвестным созданием.
      Она оцепенела от ужаса, и чем дольше стояла, тем страшнее становился монстр в её воображении. Когда за спиной уже выросло огромное многоглазое нечто с присосками на бесконечных щупальцах и ужасной зубастой пастью, существо напомнило о себе еле слышным постукиванием. Могла ли огромная туша двигаться так осторожно? Мелькнула мысль и дальше стоять и делать вид, будто чудовище ей померещилось, подождать, пока оно уйдёт, но Жизель тут же выругала себя за столь детские мысли. Прижала сумку покрепче к груди и, тяжело вздохнув, обернулась.
      Груды щупалец у загадочного создания не оказалось. Были рога, даже рожки – пара лихо закрученных по обеим сторонам головы и пара небольших наростов на высоком лбу. А вот пасть была почти такой устрашающей, какой Жизель её нафантазировала, и зубов в ней оказалось предостаточно. Подрагивающие крылья и длинное, как у отощавшей собаки, тело завершали сверхъестественную картину.
      Сумка выпала из ослабевших рук. Жизель попятилась, моля бога, чтобы не споткнуться и не упасть. Чудовище переступило с ноги на ногу, когти противно заскрежетали по мокрым плитам так, что заломило зубы. Пожалуй, красное вино она больше пить не будет. И белое. И вообще пить не будет, только бы ноги унести!
       Каменное тело изогнулось – горгулья рывком устремилась к ней. И, оказавшись лицом к лицу, застыла, как породистая собака, взявшая след. Ошеломлённая Жизель едва успела перевести дух, и чудовище снова зашевелилось. Раскрыло пасть, но успело только булькнуть. Жизель увидела, как сошлись каменные брови, как приподнялась верхняя губа, являя тёмные клыки. Горгулья икнула, отпрыгнула и согнулась пополам. Челюсти её некрасиво разъехались, и из пасти хлынула вода. Забыв о страхах, Жизель сердито взвизгнула – пострадали новые лаковые туфли.
       – Прошу прощения, – смущённо сказала Горгулья, закончив. – Вчера, как вы знаете, был дождь, и вода скопилась где-то внутри. Я был полон проклятущей воды и не мог должным образом поприветствовать вас.
      Голос у неё (него?) был утробный – как будто был порождён не привычными горлом, а кем-то, сидящим в каменном теле. Жизель притопнула, отчего вода в туфлях противно чавкнула, и совершенно неожиданно для себя выдала:
       – А… ты… вы не съедите меня?
       – Я не питаюсь девочками. Особенно кудрявыми и отвратительно беловолосыми. Хотя за эту зелёную тряпку стоило бы тебя сожрать.
       – Эй! – Жизель была возмущена – ей очень нравилось её пальто. – Ты невоспитанное чудовище!
       – Сама чудовище! – буркнула Горгулья. – Грубое и невоспитанное. Имени моего не знает, а туда же – обзываться!
      Глаза Жизель, и без того огромные, округлились. Разве дьяволы так себя ведут?
       – Ты точно не из ада? – осторожно спросила она.
      К чёрту, решила она. Надо сделать вид, что ничего странного не происходит. Подумаешь, статуя ожила и разговаривает.
       – Ад у человека внутри, – философски заявила Горгулья, щёлкнула когтистыми пальцами, и на указательном появился огонёк. – Так же, как и рай.
      Она извлекла из воздуха длинную тёмную сигарету, прикурила, и воздух наполнился сладким дымом с вишнёвым запахом. Образ дьявола стремительно рассеивался, но Жизель нужно было на всякий случай уточнить ещё раз:
       – Ты точно не утащишь меня в ад?
       – Мне лень. Кстати, я Мистраль. Мистраль Бэйли де Морино.
      Вот это имя! Жизель глупо хихикнула, и тут же пожалела о своей несдержанности – Мистраль недоверчиво глянул на неё, а потом щёлкнул длинным хвостом так, что хрустнула плитка.
       – Ну не злись, пожалуйста! Я не хотела тебя обидеть!
       – Как хочу – так и называюсь. Кто мне запретит? Ты?
       – Н… нет. Ты сказал, что в ад тащить не будешь. А есть?
       – Прекрати набивать себе цену! – кажется, Мистраль рассердился. – Мне не нужна ни твоя жизнь, ни твоя смерть, ни твоё мясо, ни душа, ни какой-либо другой твой кусок. Что, больше совсем не о чем больше поговорить? Ну и молодёжь нынче пошла!
      Поговорить? Жизель задумалась. Папа учил, что расспрашивать едва знакомого человека о его делах неприлично. Но распространяется ли это правило на Мистраля, ведь он не человек? Папа говорил только о людях. Жизель укусила тугую кудряшку и, придирчиво осмотрев пускающую ровные кольца Горгулью, решила не испытывать судьбу. Каменный хвост выглядел тяжёлым, а папа предупреждал, что не всякий мужчина в состоянии выдержать женскую болтовню. А Мистраль совершенно точно был мужчиной. Пока она думала, за неё уже выбрали тему для разговора.
       – Что ты делаешь здесь в такое позднее время?
      Жизель виновато отвела глаза.
       – Мы с подругой засиделись. Уже два дня как.
       – Развлечение затянулось? – понимающе кивнул Мистраль и выпустил дым.
       – Да. Отец волнуется, наверное.
       – А мать?
       – А матери всё равно.
Голос Жизель против её воли стал злым.
       – Разве? Я привык полагать, что мать – самое ценное, что есть у человека. Если бы я был бы человек – у меня обязательно была бы мать.
      Жизель удалось подавить очередной смешок.
       – Мать не появится просто так, если даже очень сильно захотеть. Она должна тебя выносить и родить.
       – Выносить?
       – Внутри себя.
      Мистраль бросил тлеющий окурок на землю и наступил на него лапой. Жизель стиснула зубы – когти проскребли по плитке.
       – Надо же. Так я тоже в некотором смысле мать.
       – Что?
       – Ничего, ничего. Удачного пути тебе. К матери.
      И это всё? Жизель была разочарована – такое приключение закончилось ничем. А с другой стороны она что, должна попросить у горгульи номер телефона? Улыбнувшись своим мыслям, она наклонилась поднять сумку, а когда выпрямилась, Мистраля уже и след простыл.


      Когда затих звук её шагов, Мистраль остался один. Он посмотрел на бледный круг луны, сунул палец в рот и прикусил коготь. Слюны у него не было, языка тоже, да и вообще внутри он был пустой. В определённом смысле.
       – Да, девочками не питаюсь, – задумчиво произнёс он. – Кто угодно, только не я.
      Девочки были излюбленной добычей тех, кто скрывался в его чреве. Жизель повезло, что Суббота – торжество Чревоугодия, а не Лени. Через несколько минут из Мистраля выберется Тощий Диамант – человек с кошмарными гнилыми зубами, от которого разит вонью прокисших помоев. Жажда изысканных блюд, торжество вкуса над разумом и слабость к терпким винам, мысли о сытной свинине с бананами в клюквенном соусе, о мороженом с шоколадной крошкой и сладким сиропом стекались со всего города и впитывались в серый засаленный пиджак Диаманта. Девчонка была худой и не производила впечатления человека, любящего полакомиться. А вот Лень бы живо сцапала её, подумал Мистраль, снова закуривая. Ароматные коричневые палочки появлялись из воздуха сами собой, главное – не махнуть в это время невзначай крыльями. Он мог иметь всё, что пожелает, но всё, что Мистраль хотел в этой жизни – это Сaptain Black с вишнёвым табаком. И, пожалуй, чтобы из него выселили всю ту мерзость, которая в нём обитала.
      Единственным, кого Мистраль уважал, был мистер Джон Доу, Злоба. Он имел вид человека неопределённых лет с безупречными манерами. Только с ним Мистраль и любил беседовать. Джон качал вытянутой, как маска вуду, головой и аккуратно смахивал с длинных чёрных волос густые багровые капли – под высоким цилиндром в голове зияла незарастающая рана.
      Самым ненавистным детищем для Мистраля была Гулящая Бьянка, опухшая, красноглазая старуха с толстой косой, обмотанной вокруг цыплячьей шеи. В её пёстрый халат впитались все крокодильи слёзы великовозрастных детей, которым родители по глупости утирают нос, между высохших грудей болтались все горячие клятвы дочерей, совративших своих отцов и прощённых матерями. После того, как она вылезала, а потом, разбухшая от сожранного, пыталась уместиться обратно, некоторое время невозможно было сжать челюсти так, чтобы не выпадала из зубов сигарета. Зато клясть Бьянку было удобно – голос рождался магическим образом внутри него без участия в процессе горла.
      Когда наружу выбирался Насилие, Горящий Пёс, однорукий мальчик с осколком старого зеркала и обожжённым, сочащимся сукровицей лицом, Мистралю становилось тошно. Пёс был тот единственный, кто не выбирал еду с чётко определённым изъяном, а убивал всех без разбора. Людей жалко не было – ему просто не нравилось, когда жилец возвращался в него, смердящий приторным и липким душком человеческих внутренностей. Приходилось выкуривать несколько сигарет за раз и благословлять Создателя за то, что дал возможность втягивать и выпускать воздух.
      Сам Мистраль не делал ничего дурного – он просто служил прибежищем для воплощений определённых человеческих стремлений. Не было его вины в том, что творили явившиеся в этот мир из его чрева, ведь это не его народ, а избыточность человеческих потребностей порождает чудовищ.