Помутнение

                Внезапная яркая вспышка в глазах заставила ее проснуться.
               
                Чувство беспокойства сдавливало грудь, и через секунду, где-то в горле, громко и часто застучало сердце. “Что? Опять?” –  с тревогой подумала Нина и коснулась кончиками пальцев холодного лица. 
 
       Аналогичная вспышка была год назад  - за это время Нина успокоилась и думала, что все прошло. “Да, неприятный сюрприз, - тяжело вздохнула она. -Придется опять сходить к офтальмологу”. Нина включила ночник и посмотрела на часы: 4 часа ночи.

                “Только бы не ослепнуть, как тогда… Нужен покой…”. 
Но покой никак не приходил к женщине, а наоборот: в памяти, последовательно, один за другим, всплывали отрывки того злополучного дня.

                Вот соседка – дворничиха Алевтина, с метлой, у мусорного бака.
                Холодное утро поздней осени.  Моросит мелкий колючий дождь.
 
                Она спешит на работу и на ходу здоровается с соседкой.

                Алевтина стоит, как вкопанная, под моросящим дождем и никак
не реагирует на приветствие. Ее отрешенность настораживает Нину.

                - Доброе утро, Алевтина!  Что это с тобой?  Почему ты так дрожишь? Да на тебе лица нет!

                - Нина,  скажи, что вон там лежит фарфоровая кукла,  - утвердительно, не глядя ей в лицо, говорит Алевтина и дрожащей рукой указывает на целлофановый пакет,  валяющийся недалеко от мусорного бака. Потом, сквозь плотно сжатые губы, тихо добавляет:

                - Прошу тебя, посмотри и скажи мне, что я права.

                Нина осторожно,  с опаской, направляется в сторону прозрачного пакета в капельках дождя и вдруг, вздрогнув от увиденного, каменеет  – после  гулкого взрыва где-то внутри  головы следует яркая вспышка  с высоченным ядерным грибом, уходящим в небо, и  лишает ее  на несколько секунд зрения…

                Нина ослепла. Она ничего не видела вокруг, но не успела полностью осознать произошедшее - зрение снова вернулось к ней.

                - Алевтина, вызывай полицию, -  сказала она каким-то чужим голосом и испугалась сама себя.

                - Нина, неужели ребенок? Я видела – это мальчик, младенец.  Ты понимаешь или нет?! Он мертвый!!! - завопила потрясенная Алевтина, недавно ставшая бабушкой. - Значит, не кукла, ребенок, ребенок, не кукла…, - как в сумасшедшем бреду повторяла бедная женщина.

                - Алевтина, пойдем, сядем на скамейку, успокойся,  я сама  позвоню в полицию, хватит, перестань, пожалуйста, прошу, пожалей  себя и меня …

                Приехала полиция: у дрожащей Алевтины взяли показания, расспросили Нину. Среди них Нина заметила участкового - мужчину средних лет. Он нервничал больше остальных: беспокойно оглядывался по сторонам, непрестанно курил и тихо, как бы про себя, часто  повторял :” Убил бы, если бы знал, кто это сделал…”.

                Алевтина тихо сказала Нине,озадаченной поведением участкового, что у него и его жены  нет и не может быть детей...

                ***

                Нина пришла на работу сама не своя.

                “Неужели – это произошло со мной, и мои глаза увидели столь ужасающую, страшную картину, автором которой является жестокая, беспощадная реальность?!  Ненавижу такую реальность, - мысли не давали покоя. – Ведь адекватность восприятия жизни заключается в умении отличать хорошее от плохого. Глаза – зрительный орган - доносят до мозга как позитивное, так и негативное.  Глаза – великолепные пейзажи живой природы, глаза – рождение детей и внуков, глаза –  трехэтажный клубничный торт с одной свечкой на день рождения сына, испеченный бессонной лунной ночью с огромной любовью, глаза –  безжалостность, бездушность, омерзительность,  детоубийство - конец Света. Господи, помилуй!” - не успокаивалась Нина.
 
                Сегодна ее почему-то раздражали красивые неподвижные экспонаты и картины музея современного искусства, где она работала. Ей было безумно стыдно за нечеловеческий, низкий  поступок,  но в глубине сознания стыд смешался с чувством гордости за прекрасные творения рук человека, Homo sapiens-a. Она старалась не подавать виду и держать себя в руках, но тщетно - от противоречивости душевного негодования ее мозг готов был взорваться в любую минуту… 

                Наконец внутренний коллапс выплеснулся наружу и сразу же  перешел во внешнюю раздражительность: Нина не могла усидеть на месте, она нервно ходила по выставочным залам и трогала экспонаты с табличками “Не трогать”.

                Она решила никому ничего не рассказывать об увиденном, даже мужу и детям. Но, придя вечером после работы домой, слегла: от нервного потрясения у нее поднялась температура, и в глазах  снова блеснула яркая  вспышка.
                Она все рассказала мужу. Он молча выслушал.

                -Нина – это чужой грех. Такое было всегда. Ты что, хочешь взвалить на себя этот вселенский позор?! Перестань. Успокойся. Завтра же сходи к офтальмологу, чего доброго, еще заболеешь из-за нелюдей, живущих в кривом мире…
               
                * * *

                Нина сидела в кабинете у офтальмолога – мудрого пожилого врача. Он внимательно  смотрел в аппарат, а потом, выслушав жалобы Нины,  спокойно сказал: ”Уважаемая, у Вас нет никакой патологии, ничего чужеродного, а вспышка, да еще такая яркая, могла ослепить, но это уже нервно-психологическое,  уж простите меня.  Вы обязательно должны посетить  психолога и лечиться от стрессов  -  со зрением шутки плохи …”.

                После посещения врача Нина пошла на работу. По дороге, сидя в маршрутке, она повторяла в уме слова доктора: “Нет патологии, ничего  чу-же-род-но-го”, – и почему-то  разделила на слоги именно это слово.

                * * *
               
                …Прошел год.  К психологу она так и не пошла: замоталась дома, на работе, все не хватало времени – и вот результат  безалаберного отношения  к собственному здоровью.

                Нина встала с постели и тихо прошла на кухню, муж крепко спал. Она выпила валерианки и посмотрела в запотевшее окно: густой осенний туман опустился на землю, укутав в холодное одеяло все вокруг. “Сейчас малышу был бы годик - голубоглазому ангелочку, нет кареглазому, что это со мной, ах да, я не видела его глаз, они были закрыты - не успев увидеть мир, закрылись навек. Прости нас, малыш, если сможешь!”

                Нина заплакала. Каждый раз мысли о невинном младенце, замерзшем в целлофановом пакете, заканчивались для нее тихим рыданием и словами прощения.  Ведь он был таким же, как все мы, и заслуживал всего самого прекрасного на свете, только не этого...  Участковый сказал тогда, что у младенца не было выявлено никакой патологии: так было написано в заключении о смерти ребенка…

                Патология была у тех, кто лишил его жизни. У них, у всех, один и тот же  диагноз на все времена  – неизлечимое искривление души – болезнь, страшнее СПИДа и лихорадки Эбола.

                Патология – чужеродность!

                Чуждая роду человеческому, губительная во всех своих проявлениях, убивающая ум, сердце и душу…

                Нина села в кресло, откинулась на спинку и закрыла глаза.   “Успокоиться и думать о хорошем”, - сделала она установку и попыталась расслабиться. Будто щелчками фотоаппарата, в воображении,  вдруг стали  высвечиваться кадры из ее жизни.

                Кадр  – свадьба сына - какой же он элегантный в темно-синем костюме, как ему к лицу этот галстук.

                Еще кадр – невестка - вся в белом, нежная лилия, ах,  как она счастлива, как светятся ее глаза. 

                Снова кадр - “Подсолнухи”  Ван Гога.

                Финальный кадр  –  нет, не надо, темно… вспышка…
 
                Сон! Пробуждение! Свет! Много света и добра…