Глава 2. С корабля на бал

 
«Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии, несмотря на то, что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть вперед, бросая на фронт новые силы…
(Из речи И.В. Сталина   3 июля 1941 года.)

       Война для Дима и его сокурсников началась вполне ожидаемо, то - есть победоносно. На чужой территории и малой кровью. Словом так, как и обещал Клим Ворошилов - Первый Маршал и кумир всей  тогдашней советской молодежи.
       31-го августа сорок первого,  Вонлярского и его товарищей сняли с учебного корабля «Правда», где они проходили  морскую практику, после чего в составе мощной десантной группировки высадили на иранском побережье Каспия, близ города Пехлеви.
       Это малоизвестная в истории  операция призвана была отбить у Гитлера и его единомышленников в Иране саму мысль посягнуть с Юга на стратегически важный район бакинских нефтяных промыслов.
       Многочисленному и решительно настроенному десанту краснофлотцев противостояли лишь мелкие  диверсионные группировки иранцев, подготовленных немецкими инструкторами.
       Под дулами главного калибра канонерских лодок «Красный Азербайджан» и  «Бакинский рабочий», а также других кораблей Каспийской флотилии, «воины аллаха» благоразумно драпанули.
       А  высадившиеся на берег моряки быстро прочесали побережье и, прихватив кое-какие трофеи,  отчалили на шлюпках к  кораблям, грозно покачивавшимся на внешнем рейде.
       - Ну что же! Так воевать не хило! - сказал себе курсант Вонлярский, после благополучного возвращения на мыс Зых, в казармы родного училища.
       Вечером в клубе в очередной  крутили всю ту же неувядаемую  картину «Если завтра война, если завтра в поход», где краснозвездные чудо-богатыри играючи громили и гнали с родной земли  чужеземных супостатов, что весьма впечатляло, и   каждому хотелось стать героем.
       Однако все это как-то не вязалось с  все более тревожными сводками с фронта.
       Когда же в очередной раз низкий голос Левитана  сурово сообщил о кровопролитных боях под Вязьмой, Дим не ведал, что и думать.
Она находилась  от Москвы всего в  двухстах километрах.
       А потом он узнал   трагическую правду  от мамы. Тяжело раненная под Смоленском, военврач III -го  ранга Вонлярская была эвакуирована в бакинский госпиталь, где  произошла встреча с сыном.
На нее похудевший  Дим принес  несколько мандаринов  и  кулек  кураги  - гостинец.
       Похудевшая, с горячечным блеском в глазах, Мария Михайловна рассказала Диму  о стремительном отступлении Красной Армии к Смоленску и тяжелых уличных боях, развернувшихся  в городе, страшном котле под Вязьмой,  где в окружение попали четыре наших армии.
       Находиться  вдали от фронта, где уже успела  побывать мать, Дмитрий больше не мог, а к тому же он полагал, что без него войну не выиграют.
       И забросал  командование рапортами.
      Были несколько нелицеприятных разговоров, но своего  добился.
       В октябре 1941-го,  училище проводило на фронт первый отряд курсантов.   Принявший их на  борт корабль  отшвартовался в Красноводске, где моряков погрузили в теплушки и состав последовал  странным маршрутом, через Ташкент и Алма-Ату в сторону Барнаула.
        - Куда везут? - недоумевали  Дим с друзьями, наблюдая  за мелькавшими  полустанками, забитыми эшелонами с эвакуированными.
Гремели колеса на стыках рельс,  в щели задувало, тревожно ревел  гудок паровоза.
        Прибыли в Новосибирск, в качестве пополнения 71-й Тихоокеанской бригады морской пехоты, под командованием полковника   Безверхова.
        Дальнейшие события приобрели стремительный характер. Бригаду за три дня, литерным поездом  перебросили в подмосковный Дмитров.
Это были решающие дни для судьбы Москвы и всей страны в целом.
        Гитлеровский план «Тайфун», по захвату столицы  Советского Союза, вступил в фазу завершения.
        Ударные части вермахта из группы «Центр», вовсю утюжили поля ближайшего Подмосковья, а их передовые разведывательные дозоры, несколько раз выскакивали  к северным и северо-западным окраинам столицы.
        Одной из групп даже  удалось установить дальнобойные орудия  в районе Красной Поляны, откуда  до Кремля  было  рукой подать: всего  два с половиной - три десятка  километров.
        К счастью, вызванный по звонку из сельсовета неизвестной женщиной, отряд красноармейцев  буквально в последнюю минуту  избавил город от прицельного   огня вражеской артиллерии.
        В этот же день, 27-го  ноября, еще более серьезная угроза возникла на северо-западном направлении. Части 3-ей танковой армии вермахта захватили стратегический мост через канал  Москва-Волга.
        После этого  никаких других естественных препятствий и никаких сопоставимых с фашистами сил, у  них на пути не было. 
Лишь ценой неимоверных усилий и снова в  последний  момент, навстречу  изготовившемуся к последнему прыжку врагу, советское командование перебросило 1-ю ударную армию генерала   Кузнецова.
        Ее бойцы  с ходу нанесли врагу столь мощный удар, что тот не только оставил мост, но и находившуюся за ним Яхрому, а заодно и целый ряд других пунктов.
        Однако дальше немцы закрепились на удобном для себя рубеже по линии  деревень Языково - Гончарово - Ольгово,   и с господствующих над местностью высот расстреливали наши наступающие части.
         В Берлине уже гремели победные фанфары, под лай бесноватого фюрера с трибун, арийцы  вопили «хайль!», готовился сценарий  парада  фашистских войск на Красной площади…

         А в это же самое время, включенная в 1-ю ударную армию, отдельная Тихоокеанская  бригада морской пехоты, скрипела сапогами по снегу  в сторону деревни Языково. Навстречу мела поземка, ветер рвал полы шинелей,  где-то далеко полыхало и гремело.
         Здесь бойцов впервые за много дней накормили горячей пищей из полевых кухонь.
         - Да,  харч здесь «не того», - черпая с Димом    из одного котелка жидкий суп, шмыгнул носом конопатый  Юрка Бубнов. - Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой.
         - Ничего, перебьемся, - откусил старшина кусок черняшки  и  потянулся к парящей рядом алюминиевой кружке. Дегтярного цвета чай был  без сахара и пах рыбой.
         На марше подразделение довооружили  новенькими винтовками СВТ*  и бутылками с зажигательной смесью,  а заодно выдали противогазы. 
         Их резиновые маски за явной  ненадобностью, ребята повесили у дороги  на кусты, а  освободившиеся сумки наполнили патронами и гранатами.
         К бутылкам отнеслись с некоторым сомнением. Зато ладным  винтовкам явно обрадовались. С таким оружием  в атаку только и ходить. Не зря же с ними маршировали на довоенных смотрах и парадах.
         Впрочем, сам  Дим, предпочел бы автомат. И еще белый  полушубок. Но теплые щегольские кожушки полагались только комсоставу. А автоматов ППД* на всю бригаду было только два. У комиссара Боброва и самого комбрига Безверхого.
         Первый же бой   расставил все по своим местам. Жестоко и кроваво. Белые кожушки оказались замечательной мишенью. По этой  начальственной примете немецкие снайперы первым делом перещелкали почти весь командный состав.
         Не оправдали надежд и  самозарядные винтовки. На лютом морозе у многих отказал подающий механизм.
         Так  что уже в самом начале атаки, Диму  вынужденно пришлось возглавить взвод и, как все остальные, бежать на врага с примкнутым штыком, но зато с «полундрой»* и в бескозырке. 
         Подпустив атакующие цепи  поближе, фашисты открыли шквальный огонь  и положили  моряков в снег. Тут бы им и остаться, но выручил  командир  разведки лейтенант  Павел Сухов.  Приказав закидать себя снегом (маскхалатов не было), он сумел подобраться  к  пулеметной огневой точке у церкви и закидал ее гранатами. В последнем отчаянном рывке морские пехотинцы ворвались на окраину села, и началась рукопашная.
         Своего первого немца Дим заколол штыком, содрогнувшись от  брезгливого чувства, и все завертелось в бешеной круговерти. В воздухе висел черный мат, рвались гранаты  и гремели  выстрелы,  в дыму горящих танков и изб, мелькали искаженные лица.
         Потом  винтовку рвануло из рук (штык чем-то перебило), и осатаневший Дим перехватив ее за горячий ствол,   стал гвоздить  немцев по головам прикладом.
Когда бой закончился и  Языково отбили, в его руках остался только жалкий обломок.
         Враг же, между тем перегруппировался, и, подтянув  танки с артиллерией, сам  пошел в атаку. При поддержке авиации.
         Не получив  огневой  поддержки от своих, бригада  отошла к ближайшему лесу.
         Из того боя обе стороны извлекли уроки.
         Моряков тут же перевооружили  безотказными «трехлинейками» образца 1891/31 года, а заодно экипировали ватными штанами с телогрейками. Техники, однако, не подкинули. Ее остро не хватало.
         Один из «неосознавших» это комдивов получил взбучку лично от начальника Генерального штаба  Жукова.
         В ответ на  грозное  жуковское «почему топчешься на месте?!»,  тот посетовал на отсутствие артиллерийской поддержки. И нарвался на ответ.
         - Об артиллерии забудь! Тебе дали десять маршевых батальонов! Дадим еще десять! И только попробуй не выполнить приказ! Расстреляю!
         Зато у немцев с поддержкой, а особенно с воздуха, все было в ажуре.
И теперь они делали все, чтобы не  допустить  «черную смерть»  на дистанцию штыкового боя.
         О том, что моряки не берут их в плен, гитлеровцы уже знали. Накануне, во время затяжного боя за несколько раз переходившее из рук в руки Языково, они страшно расквитались за свой яхромский позор.
         И старшина Вонлярский с ребятами были тому   свидетелями.
         В очередной раз ворвавшись после удавшейся атаки в  деревню, они наткнулись на  обезображенные тела  своих ранее попавших в засаду товарищей из бригадной разведки.
         У них были выколоты глаза, а на груди вырезаны звезды.
         Все это так потрясло Дима, что он  невольно отвел взгляд в сторону - туда, где густо чадил   только что подбитый немецкий бронетранспортер. Из его развороченного бока, вместе с кипой новеньких офицерских мундиров, на  покрытый копотью снег вывалилась целая россыпь свежее отштампованных «железных крестов».
         У этой выпотрошенной немецкой мечты, пройти парадом по Красной площади, над изуродованными телами своих  растерзанных товарищей, старшина 1 статьи Вонлярский вдруг отчетливо  понял: «Пощады не жду. Но и вы ее не ждите, гады!».
         Через день немцы вновь выбили моряков из Языково. И снова предстояло начинать все сначала.
         Потом, после окончательного освобождения деревни,   соединение отбивало у врага Солнечногорск и Клин, успешно действовала на Северо-Западном направлении.
В начале января 1942-го, за мужество и героизм, проявленных в боях за столицу, оно стало именоваться  2-й Гвардейской бригадой морской пехоты.
         Но Дим этого уже не знал.
         После  тяжелого ранения в бедро во время последнего боя за  Языково, он оказался в военно-полевом госпитале в  Иваново. Врачи хотели ампутировать ногу, однако Дим категорически отказался.
         - Умрешь от гангрены, парень, -  сказал главный хирург.
         -  Пусть, - был ответ.- Как я без нее воевать буду?
         Ногу все-таки спасли, сделав несколько операций.
         Расположенный в школе   госпиталь был до отказа набит ранеными. На трех его этажах  стонали, вопили от боли  и матерились. Одни выздоравливали - другие умирали.
         В палате, где лежал Дим (это был   класс, с грифельной доской и атласом СССР на стенах),   таких было  человек двадцать. Всех родов войск, от рядовых до младших офицеров. 
         Рядом со старшиной, закованный в сплошной корсет из гипса, из-под которого тек гной, лежал  танкист, скрипевший по ночам зубами от боли, а с другой стороны  сбитый под Яхромой,  летчик.  У младшего лейтенанта была перебита рука, он уже шел на поправку.
         Был  там и  еще один  моряк-тихоокеанец,  которого Дим знал шапошно, с  контузией и простреленным плечом, лежавший напротив у окна, за которым виднелись голые ветви тополя.
         Поначалу ослабевший от операций и  потери крови,  старшина воспринимал все как в тумане, но потом пошел на поправку. Сказались железный организм и воля к жизни.
         Через месяц, зажав подмышку костыли, Дим  уже ковылял по палате, а потом стал выбираться   в  длинный коридор, пытаясь ступать на   ногу.
          Имея легкий характер и неистребимый оптимизм, моряк  быстро перезнакомился с соседями по палате и, кроме  сослуживца по бригаде, того звали  Володей Ганджой, сдружился  с соседом по койке, летчиком  Васей Поливановым.
         После утренних процедур они часто выбирались в коридор и дальше, на лестничную площадку, где можно было   подымить махрой, не привлекая к себе лишнего внимания. 
         А еще они  рассматривали из окна  старинный город, разделенный надвое рекою Уводь,  купола церквей  и  проходящих по улицам стайки девушек.
         - Ск - колько их здесь!  - восхищенно крутил головой  заикающийся Вовка.
         -  Много - отвечал всезнающий лейтенант. - Текстильщицы.
         К вечеру, вместе с другими выздоравливающими, друзья собирались у  висящего на стене атласа.
         На нем  пожилой дядя из ополченцев, с перевязанной головой, слюнявя  огрызок химического карандаша, аккуратно обводил названия  освобожденных  городов.
         В ходе наступательной операции Красной Армии под Москвой, немцы потерпели сокрушительное поражение. Их войска отбросили  на сто пятьдесят - двести километров от столицы, полностью были освобождены Тульская, Рязанская и Московская области, многие районы Калининской, Смоленской и Орловской.
         Однажды в воскресенье  палату навестили летчики. Майор и  старший лейтенант с сержантом.
         Майор, от имени командования, вручил  Поливанову орден «Красной звезды»,  капитан толкнул короткую речь, поздравив всех раненых с победой, а  сержант, подмигнув Вовке, сунул тому под кровать  вещмешок, в котором что-то   звякнуло.
         Потом летчики попрощались и ушли, а кто-то из лежачих спросил, -   за что ж  тебе такой орден, младшой?  Расскажи,  пожалуйста.
         -  Да  я это, немецкий «мессершмитт» сбил, - покраснел Вася. - Так, случайно.
         Палата грохнула смехом, а  пожилой ополченец даже прослезился. - Дай я тебя расцелую, сынок, -  подошел   к Поливанову и чмокнул того в щеку.
В  оставленном  сержантом «сидоре»*  оказался изрядный шмат сала, головка сыра и несколько пачек галет,  которыми Вася  оделил всех в дополнение к ужину, а еще фляжка с водкой. Ту он придержал до ночи.
         Когда же палата погрузилась в сон, тяжелый и беспокойный,  вся тройка собралась  вместе, «обмыть» орден.
         -  Ну, чтоб  этот  м-мессер,  был у тебя не п-последним, - поднес к губам  фляжку Володя.
         Поздравив друга, Дим тоже сделал изрядный глоток, а когда  лейтенант  хлебнул третьим и шумно выдохнул, с соседней койки раздался хриплый  шепот, -  братки, дайте и мне  немного.
         Летчик с моряками удивленно переглянулись (говорившим был считавшийся безнадежным танкист в корсете), и  Поливанов сунул  ему в обросший рот горлышко, тот довольно зачмокал.
         - Порядок, - со знанием дела заявил Ганджа.  - Пьет, значит, жить будет.
         Запомнился  Диму и еще один случай.
         В канун  Первомая в госпиталь пришли школьники с учителями. Все без исключения худенькие и глазастые.
         Поздравить раненых  и дать небольшой концерт.
         Сначала  под баян  они сплясали полечку,  затем почитали стихи Пушкина и Фета, а в завершение шустрый первоклашка - конферансье  звонко объявил: «марш  Москва-Майская! Исполняет хор  учеников 42-й школы!» 
         Ребятишки выстроились в ряд, вперед вышла девочка с хвостиками-косичками, качнув головой, баянист развернул меха, и в воздухе родилась песня

Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля.
Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах сильней.
С добрым утром, милый город,-
Сердце Родины моей!

взлетел к  потолку спортзала, в котором сидели раненые, серебряный голосок и его оттенил  бодрый хор голосов

Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая,-
Страна моя,
Москва моя -
Ты самая любимая!

        У многих бойцов с командирами увлажнились глаза, а у Дима прошел мороз по коже…
        После праздника приехала мама.
        К тому времени Мария  Михайловна была начальником санчасти Тбилисского пехотного училища  и сумела организовать перевод раненого сына поближе  к себе, в  госпиталь, расположенный в столице Грузии.
        По дороге, все еще сильно хромающий Дим, заехал на несколько дней  в  Москву.
        Родной город, в котором он не был два года, поразил малолюдьем  и прифронтовым обличьем.
        Садовое кольцо у метро «Парк культуры» перегораживали противотанковые  ежи и выполненные из мешков с песком баррикады, от Белорусского вокзала по Ленинградскому шоссе в сторону фронта шли колонны танков, над улицей Горького и Кремлем, висели аэростаты противоздушной обороны.
        Ближе к ночи  в столице объявлялись воздушные тревоги, в небе метались лучи прожекторов, и от зенитной канонады дрожали стены зданий.
        В опустевшей квартире в Лучниковом переулке, племянника встретил родной брат мамы - дядя Миша.
        - Ну вот, ранили меня, - опираясь на костыль  и словно оправдываясь,- сказал Дим. - Теперь, наверное, и повоевать не успею.
        - Успеешь, - тяжело вздохнул  дядя.  Участник гражданской войны на стороне белых, в прошлом офицер - дроздовец, ставший в советское время ответственным работником одного из министерств, Михаил Михайлович Вавилов военную науку помнил  хорошо и в происходящем на фронтах, разбирался профессионально.
        - Самые сильные бои, будут на Волге. Вот увидишь, - сказал он племяннику, когда они пили чай с сухарями на кухне.
        - Да разве немцы туда дойдут?! - сделал круглые глаза Дим.
        - Полагаю да. Но потом их погонят  обратно.
        Старшина  не мог в это поверить. В его память намертво врезались слова самого товарища Сталина, произнесенные с трибуны  во время ноябрьского парада 41-го: «Еще несколько месяцев,  полгода, максимум год и фашистская военная машина рухнет под тяжестью совершенных преступлений».
        В 1943 году, уже после Сталинградской битвы, дядю засадят в лагерь под Ухту. Как контрреволюционный элемент. Надолго. 
        Правда, Дим  об этом ничего не знал. Родня об этом в своих письмах помалкивала.
        Засиделись далеко за полночь, потом Михаил Михайлович уложил племянника спать, а утром  Дим решил  отоварить  аттестат, с продуктами у дяди было туго.
На армейском продпункте у Белорусского вокзала он получил пару кирпичей хлеба, гречневый концентрат, шмат сала,  цыбик* чаю и кулек сахара, решив  сделать подарок старику от племянника.
        А затем, оставив все дома, похромал в военкомат, сделать отметку в проездных документах. Каково же было его удивление, когда  там, лицом к лицу, Дим столкнулся  с одним из друзей, с которым занимался в секции бокса.
        Звали того Сашка Перельман, был он  с двумя кубарями на петлицах,  в  черной перчатке на левой руке и с орденом «Красной Звезды» на гимнастерке.
        - Сашка, черт! Димка! - обнялись бывшие «динамовцы». - Вот так встреча!
        Чуть позже они сидели в  прокуренном кабинете  Перельмана  и обменивались новостями.
        Сашка рассказал, что воевал под Ржевом, где был ранен  и теперь   помощник военкома. Дим поведал о своем боевом пути,  а заодно спросил, что  тот знает о других ребятах.
        - Витя Сомов убит  под Ельней, - вздохнул тот, - Семка  Карабанов и  Денис  Гончар   на Дону, об остальных  не знаю.
        - М-да, -  нахмурился Дим, и приятели надолго замолчали.
        - Слушай, а давай  сходим вечером в ресторан, -  закурил папиросу   Перельман, посидим там, ребят помянем. Я угощаю.
        - Разве сейчас они работают? - удивился Дим. -  В такое время.
        -  Не все, - пожевал  тот мундштук, - но жизнь продолжается.
        Далее лейтенант сходил в канцелярию, где учинил в документах Дима нужный штамп, после чего они договорились встретиться в 20.00  на Кузнецком Мосту у коммерческого ресторана. Что такие появились в Москве, для Дима тоже было новостью. 
        - Только ты  вот что, - сказал  Перельман, ткнув папиросу в пепельницу. - Надень гражданку, если есть, туда патрули наведываются.
Ровно в назначенный час,   Вонлярский   подошел к ресторану, где его уже ждал лейтенант, в  гражданском костюме и шляпе.
        -  Ничего, - одобрительно оглядел он Дима (тот был в таком же и кепке), - теперь можно и внутрь, принять по грамульке. 
        В ресторане с зашторенными окнами, было тепло и уютно. Сверху лился мягкий свет люстр, зал был полон наполовину.
        - Вроде и не война, - сказал Дим, когда сдав верхнюю одежду в гардероб, они присели за свободный стол. После чего оглядел публику - Не иначе герои резерва?
        -  Тут  всякой твари по паре, - ответил Сашка,  подзывая  официанта.
        -  Чего желаете? - подлетел к нему  моложавый хлыщ. -  Имеются свежая семга, телятина и зелень, из горячительного  коньяк, водка  и  шампанское.
        -   Графин водки, - просмотрел меню Перельман, селедку и отбивные  по-киевски. 
        -   Слушаюсь, - пропел хлыщ и упорхнул в сторону кухни. 
        Первой  помянули ребят и навалились на еду.  Затем лейтенант набулькал по второй, и они со старшиной   выпили за встречу.
        - Я - то, похоже, отвоевал, - кивнул на руку Перельман. - А ты, Димыч, береги себя, если сможешь.
        - Здесь Санек, как получится - тряхнул чубом старшина. - Давай, за победу.
        Выпили и обернулись на  громкий мат, прозвучавший от соседнего столика.
Там гуляла компания из двух крепких парней  и  пары размалеванных девиц  в крепдешинах*.
        -  Полегче!- бросил им Дим. - Здесь вам не малина.
        -  Чего-чего? - поднялся со своего места, один.  - Ах ты, сука!
        В ответ старшина  молча встал, опираясь на трость,  шагнул к компании  и врезал тому  в ухо.
        Парень  обрушился на пол, а девицы оглушительно завизжали.
        - Зарежу, падла, -  прошипел второй,  и в его руке  блеснула финка.
        - Сидеть! - рявкнул Перельман,  в лоб тому уставился черный глазок пистолета.
        Через пару минут появился милицейский наряд (всем приказали оставаться на местах) и у сторон проверили документы.
        - Так,   товарищи, к вам вопросов нет, -  вернул их фронтовикам  пожилой капитан,  а  всю эту братию,-  приказал сержантам с автоматами, - в участок.
        -  И много такой  швали в Москве? - проводил взглядом  уводимых  Дим.
- Хватает, - кивнул  Сашка.
        На следующий день, простившись с дядей, старшина  убыл к месту лечения.
        Из госпиталя  он выписался  осенью  42-го, и начальник пехотного училища, в котором служила мама, сделал предложение. Включить в число свежеиспеченных лейтенантов.
        Дмитрий ответил по - флотски коротко.   
        - В пехоту  не пойду!
        - Останешься  здесь, преподавателем - напирал начальник.
        - Спасибо. Не надо.
        И, получив направление, уехал в город Поти, в полуэкипаж Черноморского флота, где вновь прибывших моряков - согласно   заявкам  командования  и с учетом специальности, отправляли на корабли  и в береговые  части.
        Здесь же Дим случайно узнал, что  весь офицерский выпуск училища, в которое его «сватали»,  погиб по дороге  в Сталинград. Эшелон разбомбила немецкая авиация....