Несчастная любовь царя

Нет ничего лучше жены хорошей,
Но не может быть ничего ужаснее скверной.

                Гесиод.

     Великий мерзавец, благочестивый
разбойник, убийца, который кощунствовал
над Евангелием... Забыть про это,
а не памятники ставить.

                Л.Н.Толстой.

     Самодержец ты или нет - в любви
все беззащитны и доверчивы.

                О.Лебедева.
               Изменницы самодержца.

     Петр был чудовищно прожорлив и
несдержан в еде.
     И так же неудержимо сексуален,
далеко выходя за пределы приличия.
Такое впечатление, что он просто
не мог удержаться при виде любой
понравившейся ему женщины, кто бы
она не была...
     Неумение удерживаться, стремление
овладеть буквально всякой женщиной,
которая только смогла ему понравиться,
привело к закономерному итогу: известно
более 100 бастардов Петра. Что характерно,
он им никогда не помогал, объясняя это
очень просто - мол, если будут достойны,
сами пробьются.
     О педерастии Петра говорили совершенно
открыто еще при его жизни. Ученые же мужи,
если и ведут споры, то исключительно о том,
кто приохотил к педерастии Петра - Франц
Лефорт или Александр Данилович Меньшиков? 
Оба предположения одинаково вероятны.
     Но, во всяком случае, во дворе мало
кто не знал, что "Петр живет с Меньшиковым
бляжьим образом", как кричал один гвардейский
сержант. Впрочем, и со многими гвардейцами
жил точно таким же образом.

                А.М.Буровский.
     Петр Первый - проклятый император.



     В доме Нарышкиных стояла тревожная тишина и только из дальней комнаты доносились возбужденные голоса да отдельные выкрики. Прислуга попряталась по углам, опасаясь попасть под горячую руку господ, справедливо рассуждая меж собой, что, мол, береженого бог бережет. Но разговор шел на повышенных тонах, так что вольно или невольно было слышно, о чем беседуют спорщики.
     - Васька Голицын с Софьей хотят забрать трон под себя, - слышался возмущенный голос Петра Кирилловича. - А про нас распускают слухи - мы-де род худородный, из домов самого низкого и убогого шляхетства...
     - Такоже и о Стрешневых, Головкиных толкуют, - послышался еще чей-то голос. - А про царевича Петра болтают - мол, бляжин сын, нагуляла его Наталья... Не от покойного Алексея Михайловича-де рожден...
     - Да уж, слаба сестричка на передок, - прислуга по голосу узнала Тихона Стрешнева. - Многие с ней побаловались, распотешились...
     - Тебе ли этого не знать, - поддел его Лев Кириллович Нарышкин.
     Тихон хотел было ответить что-то ему, но Петр Кириллович не дал разгореться ссоре:
     - Хватит собачиться, о деле надо думать. Иначе Софья с Голицыным загонят нас за Кукуй. Ишь, что они удумали - послали-де мы человека с ножом зарезать их к Кремле. А стрельцы-де схватили его и на дыбе он и признался - мы послали.
     - Петрушку надо ставить на трон, - перебил его Тихон. - Пока малолетние Федор да Петр сидят вдвоем на троне, за них руками Софьи все решают, Голицыны да Шакловитые. Их ныне велят почитать да слушать.
     - Не бывало на Руси такого, чтобы баба сидела на троне, - возмущался Лев Кириллович. - Разве что Ольга, жена князя Игоря, посвоевольничала с древлянами. Да когда это было...
     - Вот то-то, - проворчал Тихон. - Умна, да и Васька Голицын далеко не глуп. Вот парочка - баран да ярочка.
     - Опасаться надо царевича Федора, - заговорил Петр Кириллович. - Его еще покойный Алексей Михайлович готовил в наследники. Приставил к нему Симеона Полоцкого, тот научил его польскому, латыни, древнегреческому, разным художественным ремеслам... Слава богу, жена его Агафья Грущецкая умерла при родах и уже не произведет потомства, Господи прости. Да и сынок их Илья почти сразу умер. А вот вторая жена его Марфа из дома Апраксиных бесплодна...
     - Вовремя бог призвал к себе Михаила да Иоанна Алексеевичей. И слышал я от лекаря Герштейна, что и сам Федор-то не очень здоров, - пробасил Лев Кириллович.
     - Можно и помочь ему..., - тихо произнес Тихон.
     - Вот тогда в наследниках и останется один Петруха, - поддержал его Петр Кириллович. - И хорошо, что сестра Наталья крепко его в своих руках держит. По совету Федора Алексеевича приставила к нему учителем Никиту Моисеева сына Зотова, подьячего приказа Большого Прихода.
     - Никитка-то не больно учен, - вступил в разговор молчавший доселе Федор Юрьевич Ромодановский. - Отколь у подьячего знания, окромя божественных? Вот он и учит царевича азбуке, часослову, Псалтырю да Евангелию А еще петь на клиросе. Вот и все, что он может преподать. А признаться в том подьячему нет резона - вкусно ест да сладко пьёт. Слышал, что и к хмельному пристрастен...
     - Недавно мне пьяненький Никитка рассказал, что с ним этот царственный сопляк вытворяет, - сказал Петр Кириллович. - Когда нужно было заниматься, дьяка обвязали веревкой вокруг пояса, а другой конец - к дереву так, чтобы он не мог убежать. Бросили ему дерюжку и поставили баклажку с сивухой. А сам Петр вместо занятий убежал к своим потешным войскам. А то сбегает охотиться с соколом...
     - Вот и ладно, - заключил Стрешнев. - И пусть занимается чем угодно, только не умению управлять государством.
     - Да у него еще под носом не просохло, а уж такое начал вытворять, что и высказать срамно, - заметил Лев Кириллович. - Мне Ерошка, постельничий, что рассказал. Алексашка, пирожник, коего Петр на базаре подобрал и сделал своим адъютантом, мылся с Петром в бане. Так вот, когда царевич мылил тому спину, зашел сзади и...
     - А тот что? - усмехнулся Ромодановский.
     - Кряхтел только, - махнул рукой Лев Кириллович.
     - Так вот и ладно, - начал рассуждать Петр Кириллович. - Надо воспользоваться этим. Ты, Федор Юрьевич, в хороших отношениях с царевичем. Придумай что-нибудь по этой его слабости. Пусть лучше девок топчет, чем делу обучается. А я поговорю с сестрой, чтобы она узду с него не снимала.
     - Может, еще кому-то с тобой поехать? - спросил Тихон Стрешнев. - Мало ли что...
     - Справлюсь сам, - коротко ответил Федор Юрьевич.
     - Помогай тебе бог, - хозяин поцеловал Ромодановского.
     - Ты с ней построже, - сказал в напутствие Лев Кириллович. - Она - младшая сестра, должна слушать старших братьев. Немудреное дело родить царевича, а мы с тобой вместо отца, ослушаться не может.
     Гости начали расходиться, а Петр Кириллович, оставшись в одиночестве, начал продумывать свой разговор с сестрой.
     Встав перед киотом на колени, он начал тихо молиться, прося у господа помощи в предстоящем разговоре.
     Закончив общаться с господом, он подошел к слюдяному окошку, пытаясь рассмотреть, как отъезжают гости.


     Приехав к сестре, Петр Кириллович не застал ту во дворце. Как сказал служка, произошло несчастье - внезапно скончался Федор Алексеевич, и царица поехала навестить умершего. "Слава тебе, Господи, - пробормотал про себя Нарышкин-старший. - Одной заботой меньше".
     Он решил, что ехать во дворец юного царя не имеет смысла, чтобы не встречаться там с царевной Софьей. Поэтому он велел кучеру везти его к брату Льву Кирилловичу. У того сидел в гостях Федор Юрьевич Ромодановский. Услыхав новость, те обрадовались и начали истово креститься.
     - Все поворачивается в нашу сторону, - начал рассуждать Петр Кириллович. - Сейчас самое время нажать на Софью, обвинив ее в заговоре с целью захвата трона и передаче власти Ваське Голицыну. Стрельцы пока стоят за них, но Петровы
"потешные войска" могут пригодиться нам. Тем более, что Петру они верят.
     - Тут следует поспешать, медлить нельзя, - согласился с ним Лев Кириллович.
     - Сегодня уже поздно, а завтра с утра собираемся вместе, - заключил Ромодановский. - Я заеду к Стрешневым, упрежу Тихона.
     На том и договорились.
     Утром сообщники собрались в доме Петра Кирилловича.
     - Вот что, - начал разговор хозяин. - Поедем-ка все вместе к Наталье - мол, пришли с соболезнованием по поводу смерти приемного сына. Там все и оговорим.
     Так и сделали, благо тройки стояли готовые к поездке, а кучера сидели на облучках в ожидании хозяев.
     Наталья уже проснулась и сидела в раздумье. Увидев родственников, она обрадовалась.
     - Хорошо, что вы приехали, - ласково встретила она их. - Не то я готова с ума сойти от дум.
     - Да чего ты обеспокоилась? - спросил старший брат.
     - Разговоры пошли, что, мол, царевич еще накануне чувствовал себя хорошо, а скончался враз, - ответила она. - На меня косятся. Повариху в пыточную взяли.
     Тихон Стрешнев отвернулся к окну. Наталья с подозрением уставилась на него.
     - Не чуди, не думай на нас, - укорил ее Лев Кириллович. - А за старуху-повариху не волнуйся - у ней с перепугу язык отнялся. Она долгих пыток не вынесет...
     - А Васька Голицын все еще воюет? - поинтересовался Петр Кириллович.
     - Да, в Крыму. Рассказывали, что не очень успешно, - ответила Наталья. - Софья посылает к нему письма с признаниями в верности и бесконечной любви.
     - Это хорошо, что его здесь нет, - рассудительно проговорил Лев Кириллович. - Он, пожалуй, поумнее Софьи-то будет.
     - А царевич Петр где? Он что думает по поводу своей дальнейшей судьбы? - обратился к Наталье Тихон.
     - Обалдуй растет, - махнула рукой та. - С утра со своим потешным войском сабелькой помахивает, а после обеда пропадает на Кукуе в Немецкой слободе.
     - С кем он там развлекается? - поинтересовался Федор Юрьевич.
     - Да все с тем же Алексашкой Меньшиковым, Никитой Зотовым да еще завели там нового дружка - немчина Франца Лефорта, - ответила Наталья. - Такой же раздолбай, что и наши.
     Лев Кириллович подошел к столу и взял в руки лежащий на нем свиток.
     - Это его каракули? - спросил он, показывая бумагу Наталье.
     - Его, - со вздохом ответила та. - Я уже выгнала Никитку Зотова из учителей, так Петруша назначил его своим денщиком. Чем-то тот его привлёк...
     - А кого поставили вместо дьяка? - спросил Петр Кириллович.
     - Голландца Тиммермана, - ответила Наталья. - Он учит царевича языкам, показывает астролябии, компасы разные. Говорит, что это развлекает Петрушу, но тот, по его уверению, удивительно не любит, когда дело требует хоть малейшего напряжения. Оболтус да и только...
     - Я как-то послушал, чему научил его Тиммерман, - вмешался в разговор Тихон Стрешнев. - Беда! Учит немецкий, голландский и французский, да только толку от него, как от козла молока. Путает все на свете - начинает говорить по-немецки, слово забудет, вставляет голландское; начинает говорить по-голландски, путает его с французским. А пишет чаще русскими буквами "мейн бест фринт". А архангельского воеводу Апраксина поименовал "Min Her Geuverneur Archange!
     - Может, оно и к лучшему? - бросил реплику Ромодановский. - Таким легче управлять. Ты, матушка, держи его в ежовых рукавицах да смотри, чтоб не взбрыкнул.
     - У меня не взбрыкнет, - ответила та.
     - Дай-то бог, - согласно кивнул головой Федор Юрьевич - Дай-то бог. А что Софья?
     - После смерти царя Федора совсем почувствовала себя царицей, - гневно ответила Наталья. - Уже и парсуны свои заказывает с короной на голове.
     - Не рано ли корону примеряет? - возмутился Петр Кириллович. - На царствие ее никто не венчал.
     - Ничего, недолго ей сидеть в Кремле, - заметил Ромодановский. - А пока пусть тешится - это нам на руку...


     В один из вечеров царевич, только что вернувшийся из Немецкой слободы, заметил необычное скопление стрельцов в центре Москвы.
     - Что они затеяли? - забеспокоилась Наталья Кирилловна. - Кабы беды не было...
     На всякий случай она послала надежного парня из прислуги за братьями. Заволновался и Петр, сидя в светелке матери и не желая идти к себе спать. И только уговоры Никиты Зотова помогли уложить его в постель.
     Но среди ночи во дворец ворвался стражник с криком, что в кустах возле дворца спрятались какие-то мужики с ножами и поминают царевича Петра, замыслив что-то недоброе.
     Никита, спавший возле дверей спальни Царевича, спросонья вскочил, вбежал в спальню и начал тормошить хозяина:
     - Беда, Петруша! Знать сестрица твоя умыслила что-то страшное. Подговорила какую-то голытьбу. С ножами затаились. Бежать надо...
     Петр затрясся в страхе.
     - Куда бежать-то?
     - Да хоть в Новодевичий. Там укроешься у монашеской братии. Они не выдадут.
     - Как? Как бежать-то? - продолжал трястись царевич.
     - Давай через людскую тихонько выйдем к конюшне. А там на коня и айда.
     Петр кинулся было к одежде, но Никита остановил его:
     - Полно, Петруша, тут каждый миг дорог. Бежим скореича.
     Никита в исподнем и Петр в одной ночной рубашке, белеющей в темноте сеней, прокрались к конюшне и, прыгнув на первых же попавшихся лошадей, вскочили и охлюпкой, нахлестывая их, поскакали в сторону монастыря.
     Наталья Кирилловна, разбуженная суетней, возникшей в доме, велела девке Параньке позвать сержанта Акинфьева, несшего сторожевую службу. Когда тот явился, приказала:
     - Срочно поднимай Семеновский да Преображенский потешные полки, да пришли ко мне Меньшикова.
     Рассвет едва начал заниматься, как запыхавшийся Алексашка Меньшиков явился в ее покои. Выслушав рассказ Натальи Кирилловны, он собрал наспех брошенную одежду царевича, увязал ее в узел и вышел на крыльцо, попутно отдавая распоряжение:
     - Семеновский полк - охранять дворец Натальи Кирилловны. Проверить все вокруг и отыскать разбойников. Преображенский полк - со мной.
     Вскочив на коня, Александр с войском поспешил в сторону Новодевичьего монастыря.
     Соскочив с коня возле монастырских ворот, он загремел обушком плети по деревянным створкам.
     Через недолгое время в двери открылось окошко, в котором показалась заспанная физиономия подьячего. Недовольным голосом он пробурчал, с раздражением глядя на Меньшикова:
     - Чего гремишь ни свет, ни заря?
     - Царевич Петр здесь? - заорал на него Меньшиков.
     - Никого посторонних ночью мы не пускаем, - также недружелюбно ответил воротарь. - Ночью разбудили вон двое в исподнем, а пока я ходил к настоятелю спросить, пускать их или нет, куда-то ускакали...
     - Куда ускакали? - нетерпеливо спросил Меньшиков. - Ты видел?
     - Да как я мог видеть, когда я ушел беспокоить настоятеля? - все так же ворча продолжил тот, с силой захлопывая оконце. - Ездют тут всякие, покоя от вас нет...
     В это время один из солдат подвел к Меньшикову какого-то просто одетого мужика.
     - Кто таков? - грозно спросил Александр Данилович. - Откуда, куда, зачем?
     - Сильвестр, Васильев сын, - поклонившись, ответил тот. - Бреду помолиться в Лавру.
     - Почему ночью?
     - Дак ить монастырь-то этот - для монахинь, - ткнул тот рукой в сторону монастыря. - Простых богомольцев на ночь не пускают. Вот и переждал темень на скамье.
     - Видел что ночью? - продолжал допрашивать его Меньшиков.
     - Как не видел? Такое не запамятуешь. Двое, как оглашенные, в исподнем охлупью подскакали к монастырю, только их не пустили внутрь. Я соснул было, да от шума проснулся. Они и пытали меня, как к Лавре ехать. Я им показал - туды, мол... Оне и припустили во всю мочь.
     - Погоня за ними была?
     - Дак никого не было, - просто сказал мужик. - Какой нормальный в теми-то скакать на лошадях будет?
     - Ну-ну, не забывайся! - прикрикнул на него Меньшиков.
     Отпустив мужика, Александр Данилович вскочил на коня и махнул в сторону всходящего солнца:
     - Поспешаем...
     К Троицко-Сергиевой лавре они прискакали, когда звонарь отбивал последние удары колокола, призывающие к заутрене.         
     Узнав Меньшикова с его денщиком, тащившим узел с одеждой Петра, их пропустили внутрь, попросив, чтобы войско, прибывшее с ними, осталось за крепостными стенами лавры.
     Остановив знакомого послушника, Меньшиков спросил, где находится царевич Петр.
     - Сейчас все на службе в соборе, - ответил тот.
     Александр Данилович направился было туда, но послушник остановил его:
     - Нельзя в святой храм при оружии. Пройдите в трапезную, я передам, что вы его ждете.
     Делать нечего, святоша был прав. Меньшиков с денщиком расположились в обширной трапезной, разложив по скамьям одежду Петра. А вскоре послышались голоса и в помещение вошли Петр, Никита Зотов и какой-то святой старец, которого Меньшиков ранее не видел.
     Увидев своего друга, Петр кинулся к нему и едва не заплакал.
     - Убить меня хотели... Софья, паскудница, катов подослала, - плакался он, обняв друга.
     - Мин херц, ты бы оделся, - начал успокаивать его Алексашка. - Вот одежку я привез - негоже царевичу ходить в чужой одежке.
     - Вот стервозница, - продолжал хныкать Петр. - Родного брата, как порося, велела зарезать... Ты, чай, не один прискакал?
     - Весь Преображенский полк со мной, - помогая царевичу одеться, ответил Меньшиков. - А Семеновский полк охраняет твою матушку.
     - Это же надо этакое выдумать - родного брата..., - не мог успокоиться Петр. - Что делать-то будем?
     - Ехать в Москву надо, - решительно заявил Меньшиков. - Выявить воров и кто их послал...
     - Э, нет, нет, - затрясся царевич. - Ты что, смерти моей хочешь? Там, небойсь, стрельцы сейчас поднялись.
     - И впрямь, может быть сейчас не ехать, переждать? - вмешался в разговор старец. - Мы лучше помолимся, попросим бога о милости и благополучии...
     Поглядев на царевича и поняв, что от него в Москве толку не будет, Александр Данилович предложил:
     - Я с небольшим отрядом поскачу в Москву, узнаю, что да как, а здесь оставлю большую часть полка для охраны. И как только все разведаю, что да как, быстро возвернусь.
     - Не задерживайся там надолго, - почти умоляюще попросил Петр. - Да погляди дорогой, не идут ли сюда стрельцы. Если что, посыльного пришли, чтобы преображенцы успели подготовиться встретить их.
     - Я распоряжусь, чтобы их впустили за монастырские стены, - сказал святой отец. - Неча им торчать на голом месте перед вратами.
     - Позаботьтесь о них, святой отец, - попросил Меньшиков. - С утра ничего не ели...
     - Езжай с богом, накормим, обиходим, - провожая его за дверь, ответил старец.


     Во дворец Натальи Кирилловны срочно и с опаской прибыли ее люди - братья Петр и Лев, Ромодановский, Стрешнев и еще несколько родословных бояр. Сидя за столом, они обсуждали сложившуюся ситуацию.
     - Что творится вокруг дворца - я едва пробрался сквозь толпы стрельцов, - проговорил Тихон Стрешнев. - Хорошо, что семеновцы помогли, а то бы живым не вышел. Все орут, ругают друг друга...
     - Чего они разъярились? - спросил прибывший первым Лев Кириллович.
     - Семеновцы обвиняют Софью, что она хотела зарезать Петрушу, а стрельцы, наоборот, говорят, что головорезов послала к Софье ты, Наталья, - пояснил Федор Юрьевич Ромодановский. - Вот-вот схватят друг друга за грудки, а то и пальбу откроют.
     - А Петр-то где сейчас? - спросил Лев Кириллович. - Надо бы его позвать.
     - Ночью ускакал с Никитой Зотовым, - ответила Наталья Кирилловна. - Прямо в исподнем белье...
     В это время в комнату буквально ворвался Меньшиков. Низко поклонившись, он доложил:
     - Я от Петра Алексеевича...
     - Где он? Что с ним? - вскричала царица. - Здоров ли?
     - Жив, здоров, - ответил Данилыч. - В Троице-Сергиевой лавре под охраной преображенцев. Велел узнать, что здесь творится.
     - Я слышал, что Софья послала на юг за Голицыным, - продолжил прерванный разговор Петр Кириллович. - А еще послала гонцов к Шакловитым, Троекуровым, Прозоровским.
     - Недоброе задумали, - покачал головой Тихон Стрешнев. - Надо что-то делать, не то нам всем не сдобровать.
     - Позвольте слово молвить, - выступил вперед молчавший доселе в присутствии родовитых бояр Меньшиков. - Надо срочно позвать Петра Алексеевича сюда, чтобы солдата Семеновского и Преображенского полков видели своего предводителя. Это воодушевит их, да и на стрельцов подействует подобающим образом.
     - А чего же ты не привез его, коли ты такой умный? - пренебрежительно бросил Тихон Стрешнев.
     - Не захотел он ехать, побоялся, - смутился Данилыч.
     - Испугался, что ли? - спросил Лев Кириллович.
     В ответ Меньшиков только пожал плечами.
     - Он смел только перед своими потешными войсками, - махнул рукой Петр Кириллович.
     - А как до серьезного дела, мокрая курица, - согласился с ним его брат Лев.
     - А мы-то на что? - остановил их Ромодановский.
     - Надо все-таки кого-то послать за ним, - предложила Наталья Кирилловна. - Тебе, Петруша, лучше всего - ты его старший дядя, тебя он послушает. Да и время не терпит. Поезжай, братец...
     - Надо, так надо, - согласился Петр Кириллович. - В самом деле, медлить нельзя. Вона я слышал: Софья-де приказала поставить караулы по всему Земляному валу.
     - Да, и пока Федор Шакловитый бражничает с командирами стрельцов, - добавил Тихон Стрешнев.
     - Вот-вот, А по хмельному делу могут натворить бог знает что, - добавила  Наталья Кирилловна.
     В полдень следующего дня москвичи, вышедшие на улицы по делам, вынуждены были шарахаться от бешено скачущих всадников, впереди которых многие узрели молодого царевича рядом с Меньшиковым.
     А уже ближе к вечеру Петр с Меньшиковым делали смотр своим войскам.
     - Солдаты, - возбужденно кричал Петр. - В Кремле царица Софья хочет посадить с собой на трон своего полюбовника Ваську Голицына. Эти полюбовники нарушают веками освещенную традицию восхождения на царство.
     - Не допустим Софью на трон, - кричали солдаты.
     - Не бывать тому, чтобы баба правила мужами!
     - Ишь, что удумали!
     - Стрельцов она подначивает. С ними  надо кончать!
     - Долой стрельцов! Много воли взяли!
     - Веди нас, государь!..
     После смотра Петр с Алексашкой вернулись во дворец с тем, чтобы переодеться и ехать в Немецкую слободу. Но встретивший их на выходе служка передал волю царицы Натальи Кирилловны: сразу, как вернутся, идти к ней.
     - Что там случилось? - спросил Петр.
     - Отколь мне знать? - ответил служка. - Там сызнова собираются ваши дяди еще другие бояре.
     Поездку в слободу пришлось отменить. Войдя в светлицу матери, Петр увидел среди обычных родственников и боярина Бориса Шереметьева.
     - Сядь и слушай, - приказала Наталья Кирилловна сыну. - В конце концов, решается твоя судьба.
     Петр сел рядом с ней, сзади него пристроился друг Алексашка. Царица косо посмотрела на него, но ничего не сказала, полагая, что  этот смышленый паренек может быть полезен - вон он как ловко управился с поездкой в лавру.
     - Я полагаю, что тянуть больше нельзя - обстоятельства поджимают, да и Софья засуетилась, - разговор начал старший из присутствующих Петр Кириллович.
     В знак согласия присутствующие закивали головами, готовые слушать дальше.
     - Надо в эту же ночь воспользоваться тем, что часть стрельцов гуляет в кабаках, а непьющие разбрелись по своим домам, где их просто будет взять, - продолжил старший брат. - Разоружить и всех в темную...
     - Да, есть смысл сделать именно так, тем более, что Семеновский и Преображенские полки собраны в кулак и живут в казармах, - согласился с ним Ромодановский. - А ты что скажешь, Борис Петрович? Ты - человек хоть и молодой, но опытный в военных баталиях.
     Боярин Шереметьев вежливо поклонился и начал рассуждать:
     - Да, это меняет дело. Сегодня же по кабакам следует послать человек по двадцать. Всех находящихся там стрельцов связать, кляп им в рот и тихо, чтобы не подняли загодя шума, отвести в пыточные подвалы. Где живут домовитые стрельцы, мы знаем. Послать по их души человек по три-пять солдат. И такоже - в пыточные...
     - А что с Софьей? - спросил Тихон Стрешнев.
     - Рано утром, когда она не отошла полностью ото сна, заарестовать и посадить хотя бы в Новодевичий монастырь под пригляд.
     - Но все надо делать быстро, чтобы успеть за ночь, - внесла реплику Наталья Кирилловна. - Малейшая оплошность и все пойдет прахом. И тогда не сносить нам головы.
     - Да, надо все сделать быстро, до утра, - согласился с ней Шереметьев. - Ясно, всех сразу не сможем взять, но значительно ослабим стрельцов. Оставшиеся одиночки не рискнут ни головы поднять, ни пойти освобождать своих.
     - Ты уж, Борис Петрович, возьми на себя это дело, - обратился к нему Лев Кириллович. - Ты человек, умеющий обращаться с военными.
     Тот в знак согласия кивнул головой.
     - Сейчас еще светло, - начал он распоряжаться. - Посему пусть Петр Алексеич с Меньшиковым пройдут по казармам, накормят солдат и прикажут пораньше лечь спать, ссылаясь на то, что ночью будут проводиться учения. А ближе к полуночи их разбудить и отдать соответствующие приказа для каждой группы - кому куда идти, кого брать и куда отводить. Да помянуть, что в случае успеха, их будет ждать награда. Так они будут действовать ретивее. К утру каждая группа должна прислать сюда гонца с докладом о выполненном задании.
     - Сюда? - переспросил Ромодановский. - Выходит, нам в эту ночь не спать?
     - Потерпишь, Федор Юрьевич, - жестко сказала Наталья Кирилловна. - Успеешь отоспаться. Дело-то серьезное...
     - Ну да, конечно, - упавшим голосом проговорил тот. - Так хоть бы покормили нас.
     - Покормлю, - улыбнулась царица. - Но вот хмельного не дам.
     Потом, посмотрев на поникшего сына, тихо сказала:
     - Сопли утри, не время думать о гулянках да о девках гулящих в Немецкой слободе. Идите в казармы.
     - Я, пожалуй, пойду с ними, объясню командирам групп, что им делать, - сказал Борис Петрович. - Как бы не напутали чего.
     В знак согласия Петр Кириллович кивнул головой.
     Шереметьев с царевичем и Меньшиковым вышли, а оставшиеся приступили к обсуждению последующих действий.
     - Если все сделаем, как задумали, то на трон возведем Петрушу, - начал рассуждать Петр Кириллович. - Но для этого его надо оженить - холостому на престол не взойти, церковь не освятит. Надо подобрать ему подходящую невесту.
     - Да, но только не из знатных, родовитых семей, - высказал свое мнение Лев Кириллович. - А то родственники почнут гнуть в свою сторону.
     - Нужна спокойная, смиренная девица, - рассудил Ромодановский.
     - Есть у меня одна такая на примете, - предложил Тихон Стрешнев.
     - Кто такая? - поинтересовалась Наталья Кирилловна. - Из каких она?
     - Из Лопухиных, - ответил Тихон. - Род старинный, но слегка обнищавший. Девица верующая, правда, годика на три постарше Петруши.
     - Это ничего, что старше, - рассудила царица. - Может, это и к лучшему - с такой женой посерьёзней будет, остепенится, а то до сих пор вертопрахом живет.
     - А ты ее, случаем, не почал? - ехидно спросил Лев Кириллович.
     - Это ты своих дворовых девок почти всех перепортил, а я..., - начал было Тихон, но Наталья Кирилловна остановила препирательства:
     - Не о том говорите. Не время пустословием заниматься. Что с Софьем делать будем?
     - Как и решили, сразу с рассвета послать к ней людишек и заарестовать, - пожал плечами Петр Кириллович. - Убивать нельзя - кабы бунта не было.

    
     В этот день Москва проснулась необычно рано, когда на улице было еще сумеречно. Услышав шум на улицах, обыватели проснулись, в окнах затеплились огоньки свечей, лампад и лучин. Жители с тревогой вглядывались в мутные окна, затянутые бычьим пузырем, стараясь разглядеть, чем вызвано беспокойство. Но выходить на улицу никто не решился - известно: береженого бог бережет.
     В кабаках охмелевших и полусонных стрельцов повязали быстро и без особых происшествий. А вот в домах пришлось повозиться.
     Услышав шум возле дома и стук в ворота, некоторые хозяева хватались за оружие, но противостоять нескольким вооруженным солдатам было невозможно. Семейство, увидев убитого хозяина, поднимало страшный вой, будя всю округу.
     Несколько полуодетых стрельцов выскочили во дворы, но, увидев численное превосходство, сдавались без сопротивления и безропотно позволили себя связать.
     К утру пыточные подвалы были заполнены стрельцами. Петр, довольный тем, что все прошло успешно и без особой крови, искренне веселился и к утру предложил Алексашке зайти в один из таких подвалов.
     При слабом свете пучка лучин он смог разглядеть только близко сидящих пленников.
     - Ну, помогла вам ваша защитница, - горделиво выпятив грудь, спросил он.
     Узнав царевича и понимая безвыходность своего положения, те вразнобой заговорили:
     - Явился, вы****ок? Теперь куражиться начнешь?
     - Ты - не Романов и не царевич ты нам.
     - Сопляк, тебе надо в пыточной сидеть.
     - Он сам кобель, весь в матушку-потаскуху.
     - Ишь, явился, не запылился.
     - Убивать таких надо, а не на престол сажать...
     - А ну, замолчите, черви навозные! - заорал на них Меньшиков. Но, взглянув на Петра, испугался. Лицо того побелело, щеки начали дергаться, глаза закатились так, что видны были одни белки. Левая рука начала непроизвольно дергаться...
     - Пойдем отсюда, - Алексашка обхватил Петра за талию и с силой вывел наружу.
     - Да я их, - судорожно бормотал царевич. - Всех на плаху, головы рубить нещадно... Всех до одного...
     - Так и сделаем, как ты велишь, - соглашался с ним мил друг, стараясь успокоить его.
     - Всех... Вместе с отродьем, - не мог успокоиться Петр. - Чтобы и памяти о них не осталось...
     - Так и сделаем, - повторил Алексашка. - Нечего им пакостить на земле.
     Нарышкиным, Ромодановскому и Стрешневу уже доложили, что план удался - большинство стрельцов взяты, а те, что остались, не посмеют головы поднять.
     - Теперь дело за Софьей, - заключил Петр Кириллович. - Пора брать, пока не опомнилась.
     - Мне доложили, что Борис Петрович с солдатами-преображенцами поехали за ней, - сказала Наталья Кирилловна. - Вот-вот должен возвратиться...
     Шереметьев приехал к обеду и рассказал, как арестовывали Софью. Небольшой отряд стрельцов, охранявших ее, видя, что у приехавших большое численное преимущество, не подумал сопротивляться. А Софью захватили, когда она уже успела одеться и собиралась бежать.
     - Вовремя успели, - вздохнул с облегчением Федор Петрович. - Не утекла...
     - Где она сейчас? - спросила царица.
     - Отвезли в Новодевичий, замкнули в келье, выставили надежную охрану, - пояснил Борис Петрович.
     - Не убежит? - всполошился Лев Кириллович.
     - Не уйдет - твердо заверил Борис Петрович. - Я ее пешим ходом под конвоем отправил, чтобы людишки видели - кончилась власть Софьи.
     - И то правильно, - согласился с ним Стрешнев.
     - Что со стрельцами делать будем? - спросил Федор Юрьевич. - Долго взаперти держать их нельзя - взбунтуются, да и родственники у них остались на воле.
     - Покончить с ними разом, чтобы с корнем вырвать эту заразу, - решительно заявил Петр Кириллович. - А родственники? Ну, поревут недолгое время, похоронят да успокоятся. А кто не успокоится...
     - Так и сделаем. Для острастки другим казнить всех вместе на Красной площади, да народишко согнать, чтобы запомнили - с нами шутить нельзя, - твердо заявила Наталья Кирилловна. - И тянуть с этим нечего.
     - А с Васькой Голицыным как поступим? - поинтересовался Ромодановский.
     - Умен зело, - рассудительно заметил Петр Кириллович. - Нельзя его оставлять на воле. Да и в порубе он опасен...
     - Понятно, - кивнул в знак согласия Шереметьев. - Надо обрубить все концы, чтобы у них никаких надежд не оставалось.
     - И Софья, оставшись без поддержки, ничего не сможет предпринять, - в раздумье проговорила Наталья Кирилловна. Так-то спокойней будет.
     - Это так, - подтвердил ее слова Ромодановский.

    
     Через день москвичей с утра начали сгонять на Красную площадь, где должна состояться публичная казнь стрельцов.
     Петр с Меньшиковым приехали туда верхи, когда первые стрельцы уже сложили головы на плахе, а другие висели на столбах вдоль кремлевской стены.
     В сумерках раннего утра один из стрельцов, заметив царевича, крикнул:
     - Приехал на живодерню посмотреть?
     Его товарищи, поддержали:
     - Попей нашей кровушки, да не захлебнись...
     - Бога в тебе нет, изверг...
     - Твое место с нами рядом, кровопийца...
     Алексашка внимательно наблюдал за другом. Лицо того снова побелело, левая щека задергалась, глаза широко раскрылись. Казалось, они вот-вот вылезут из орбит.
     - Неуёмные, - сквозь зубы прохрипел он.
     Петр судорожно слез с коня и, подойдя к одному из кричавших, схватил его за ворот и поволок к Лобному месту. Оттолкнув ката, он вырвал из его рук окровавленный топор.
     - А ну, ложись! - рявкнул он стрельцу, брызгая слюной.
     - Царевич- мясник! Такого еще не бывало, - усмехнулся тот, кладя голову на плаху. - Давай, пей нашу кровушку...
     Петр размахнулся и ловко попал по шее, после чего ногой столкнул голову с помоста.
     - Ловко у тебя это получается, - усмехнулся следующий стрелец. - Видно, немало голов поотрубал. Привычен...
     - Ложись! - заорал на него Петр.
     В толпе как-то пронзительно закричали какая-то баба и отрок.
     Петр снова взмахнул топором и с силой рубанул, попав на этот раз по основанию черепа. Но помост и на него самого брызнули мозги, смешанные с кровью.
И эту голову царевич ногой сбросил вниз.      
     Смахнув кровавый сгусток с обшлага кафтана, он приготовился к новой экзекуции. Очередная его жертва - стрелец с небольшой русой бородкой, ничего не сказал, а только ожег царевича презрительным взглядом.
     И на этот раз Петр ударил неудачно - руки тряслись, сам он выглядел страшно - с выпученными глазами, перекошенным лицом, забрызганный кровью. Удар пришелся ближе к спине, не перерубив шею до конца. Голова несчастного свесилась с плахи, держась на недорубленном мясе. Скрипнув зубами, Петр дорубил до конца и с силой отбросил топор.
     - Пошли, мин херц, хватит, - Меньшиков взял Петра под руку и помог сойти с помоста.
     Петра трясло и он с трудом взобрался на коня. Кафтан был весь забрызган кровью и мозгами. Вытерев красные от крови руки о порты, он приказал:
     - В баню хочу.
     - Сей момент все спроворим, - ответил Алексашка, стараясь держаться чуть в стороне от венценосного друга, от которого довольно сильно пахло то ли кровью, то ли мертвечиной.
     Позднее Наталье Кирилловне рассказали о том, как Петр самолично рубил головы. Сидевший рядом Лев Кириллович проворчал:
     - Лихо начинает этот новый Грозный. Но тот хоть самолично не убивал. а энтот... Боюсь, хлебнем мы с ним горюшка...
     - Ничего, пока он в моих руках, - тихо сказала сестра. - А там бог не выдаст, свинья не съест.
     - Ну-ну, только что разве пока, - только и вздохнул брат. - Где он сейчас?
     - Занемог что-то, - ответила Наталья Кирилловна. - Приехал с Красной площади и слег. Послала к нему лекаря.
     - Рассказывают, что он самолично рубил головы стрельцам, - заметил Петр Кириллович.
     Царица только махнула рукой:
     - Устала я что-то, пойду прилягу.
     Петр пролежал в постели два дня. Потрясение, которое он испытал, привело к частичной и временной парализации левой руки. Но постепенно рука отошла и он смог работать ей, как и прежде.
     А через месяц состоялось его венчание с Евдокией Лопухиной. После свадебного пира молодых повели в спальню.
     Едва молодые остались одни, Петр схватил Евдокию, повалил на пол, покрытый ковром, и начал грубо срывать одежды.
     - Нельзя же под святыми образами, - взмолилась было та, но он, казалось, ее не слышал...


     Жизнь молодых на заладилась с самого начала. Богомольная Евдокия большую часть времени проводила в молитвах и беседах со старухами-приживалками, при каждом удобном случае сетуя мужу на его непотребные дела.
     Довольно быстро она забеременела, как-то постарела после родов, обрюзгла и стала похожа на своих собеседниц. Беседовать с ней стало совершенно неинтересно- она часто брюзжала по малейшему поводу, что всегда раздражало Петра, порой приводя его в ярость. И даже рождение сына Алексея не изменило отношений между мужем и женой.
     Именно по этой причине молодой муж большую часть времени проводил со своим потешным войском или со своими приятелями Меньшиковым и Лефортом пропадал в Немецкой слободе. В последнее время он увлекся еще и строительством простейших кораблей и их маневрами на Плещеевом озере. И лишь время от времени наведывался к матери, которая в присутствии братьев и ближних бояр - Ромодановского, Стрешнева и Шереметьева и других обсуждала дела государства, вводя сына в курс дела.
     В одно из таких собраний она сказала Петру:
     - Монахини Новодевичьего монастыря жалуются на вонь от стрельцов,
повешенных под окнами Софьи. Богомолки шарахаются и боятся идти на молебен. Этак и до заразы какой недолго. Ты бы распорядился снять их. Повисели и довольно...
     Петр молча кивнул головой матери в знак согласия и вышел. Евдокия, столкнувшись с мужем в переходе дворца, посетовала:
     - Ты хоть бы к сыну зашел посмотреть, как он.
     Но Петр только отмахнулся:
     - Чего с нем будет? Вокруг него мамки да няньки. А у меня дел невпроворот.
     Отдав необходимые распоряжения относительно трупов, висящих под окнами кельи Софьи, он позвал Алексашку и направился с ним гулять в Немецкую слободу.
     К Немецкой слободе пришлось пробираться через толпы гулящих прямо на улице жителей городка - иноземцев. Прямо перед домами были установлены столы, за которыми сидели негоцианты и те, кто прибыл в Россию на заработки, призванные еще царем Алексеем Михайловичем.
     Увидев Петра - постоянного посетителя их общины, они вставали и, подняв кубки, приветствовали его. Некоторые, старые знакомые, приглашали его к своему столу, прося составить им компанию.
     Петр приветливо здоровался со всеми, но отвечать на приглашения не стал, а прошел в "веселый дом", где весь первый этаж занимали ресторация и кухня.
     Хозяин заведения, увидев дорогих гостей, немедленно прогнал второстепенных посетителей от стола, стоящего возле окна и приказал постелить свежую скатерть.
     Заметив приход Петра с Алексашкой, откуда-то из дальнего угла явился Франц Лефорт.
     - Францишка, - обрадовался Петр. - Ты уже с утра гуляешь?
     - Да нет, недавно пришел, - ответил тот, обнимая приятелей. - А вы все в делах?
     - Какие там дела, - Петр жестом пригласил друзей за стол. - Есть кому  решать дела и без меня.
     В это время к ним подошла молодая девушка с подносом в руках, на котором стоял кувшин с пивом и немудрящая закуска. На правах старого знакомого Франц легонько хлопнул ее ниже спины.
     Петр удивленно поднял глаза и уставился на нее.
     - Кто такая, почему раньше не видал?
     - Это Анна, дочь золотых дел мастера Иоганна Георга Монса и Модесты Ефимовны, урожденной Могерфляйш, - представил ее Лефорт.
     - Семья-то большая? - спросил Петр.
     - У меня еще две сестры и брат Виллим, - певучим голосом ответила Анна.
     - Хороша, нет, правда, хороша, - произнес Петр, глядя восхищенными глазами на девушку.
     - Государь, отведайте кьоузе, я сама готовила, - пропела она.
     - Что это такое? Чудное название - кузе!
     - Крокеты из картофеля, - пояснила она.
     - Она вообще мастерица готовить, - льстиво проговорил Лефорт, обнимая девушку за талию и прижимая ее к себе. Но увидев яростный взгляд Петра, смутился и отпустил ее.
     - Живешь прямо здесь, Анхен? - спросил Петр.
     - Да, на верхнем этаже у меня небольшая комнатка, - лукаво улыбнулась девушка.
     - Покажешь мне?
     - Отчего же не показать, - улыбнулась она.
     - Тогда пойдем, погляжу, - Петр встал и жестом пригласил ее следовать впереди.
     - Ты чего насупился? - спросил Алексашка Франца, когда они остались вдвоем.
     - Я с ней начал жить, когда ей только исполнилось пятнадцать лет, - ответил тот. - А теперь, чувствую, все...
     - Да уж, - засмеялся Меньшиков. - Петр своего не упустит. Придется тебе искать другую пассию.
     - Да у меня есть запасная, - нехотя проговорил Франц. - Ее подруга Елена Федермех. Такая же горячая, как и Анна.
     - Немки они с виду только строгие и держанные, - согласился с ним Александр. - А как прижмешь к себе - огонь! Не чета нашим бабам.
     - Не скажи, - возразил Франц. - И среди русских девок встречаются ого-го!
     - Это точно, - вынужден был признаться Меньшиков. - А Петру в этом смысле не повезло с женой. Он рассказывал, что только сделаешь с ней дело, а она уже храпит. Да и то, говорит, не каждый день. Чуть что: устала я, грешно сегодня - христианский праздник, болею я... Вот он и звереет при виде юбки.
     - В таком случае озвереешь, - согласился Франц.
     - А ты не переживай из-за Анны. Найдешь себе еще кого-нибудь взамен. А то, что познакомил Петра с ней, тебе зачтется, - похлопал друга по плечу Меньшиков.
     В это время они заметили спускающихся по лестнице Петра и Анну. Лица обоих раскраснелись, словно они только что вышли из бани. Походя вместе с девушкой, Петр усадил ее за стол и сказал, обращаясь к Меньшикову:
     - Я обещал Анхен завтра показать Москву со стороны Яузы. Приготовь ботик...
     - Все сделаю в лучшем виде, Петр Алексеевич, - церемонно поклонился тот. - С утра все будет готово.
     Ближе к вечеру Алексашка попросил позволения у Петра уйти, для того, чтобы подготовить ботик к плаванию.
     - Сделай все лучшим образом, - предупредил его царевич.
     - Все будет, как надо, мин херц, - уверил его Алексашка. - Не беспокойся.
     Тут же ушел и Франц, сославшись на неотложные дела, что, впрочем, не вызвало возражений у государя.
     Во дворец Петр явился только к вечеру следующего дня. Евдокия, заглянув в его кабинет, начала причитать:
     - Совсем обезумел, стыда у тебя нет. Мало того, что позабыл свою жену, так и о сыне не вспоминаешь. А я уж которую ночь сплю одна, все слезы проплакала, подушки к утру мокрые от слез...
     Петр молча слушал ее причитания, но было видно, как покраснело его лицо и сам он напрягся.. Евдокия, заметив это, замолчала и во избежание вспышки гнева ушла в свою светелку. Жаловаться царице Наталье Кирилловне было бесполезно: однажды на ее сетования та строго ответила - он государь и не нам с тобой осуждать и препятствовать. Радуйся тому, что живешь в царском дворце, а не в вашем захудалом родовом поместье.
     Не встречая поддержки и сочувствия в чуждом ей царском дворце, Евдокия становилась все более раздражительной, ворчливой и нередко плакала, стоя на коленях перед иконами.
     А Петр, чувствуя поддержку матери, практически перестал обращать внимание не только на жену, но и на сына. Мало того, свою Анхен он приводил и царский дворец на ассамблеи, ни мало не стесняясь осуждающих взглядов присутствующих.
     Особенно недовольны его поведением, да и матери тоже, были давнишние супротивники Нарышкиных знатные бояре Долгорукие, Матвеевы и другие, близкие у ним семьи.
     - Ишь, гудящую девку стал водить в царский дворец, - ворчал Михаил Долгорукий.
     - Ни стыда, ни совести, - поддержал его Артамон Матвеев. - А что от них ждать, коли их род идет от стрелецкой верхушки и от офицеров в полках нового строя.
     - Вот из-за принадлежности к роду стрельцов он и порубил их, - усмехнулся Михаил.
     Петру, конечно, донесли об этих разговорах. В бессилии он скрипел зубами, но что либо сделать с мощными и многочисленными родами ни он, ни мать не решались.
     Анна, заметив, как изменился в лице ее поклонник, мягко погладила его по руке и прошептала:
     - Ты - государь их, тебе ли их бояться?
     - Она права, - прошептал из-за спины вездесущий Алексашка. - Да и святоши тебе не указ.
     - Со святошами тоже разберусь, - проворчал Петр.
     Глядя на расстроенного Петра. Анна предложила:
     - Давай уйдем отсюда. Надоело смотреть на эти угрюмые лица, на их старомодные кафтаны, бородатые морды...
     Подхватив свою подругу, молодой государь увел ее в одну из комнат дворца и сразу же повалил на кушетку. В перерывах между ласками он достал из кармана комзола какой-то сверток, завернутый в тряпицу.
     - Что это? - спросила Анна.
     - А ты разверни, увидишь...
     В тряпицу был завернут миниатюрный портрет Петра, обрамленный алмазами.
     - Какая прелесть! - воскликнула восхищенная девушка. - Это же очень дорогой подарок.
     - Тысячу рублей заплатил мастеру, - с гордостью ответил Петр. - Смотри, храни его, как зеницу ока, как признание моей любви.
     - Я буду носить его возле сердца, - ответила та. - И тогда ты всегда будешь со мной.
     - Я скоро уезжаю в Германию, - серьезно сказал Петр. - Что тебе привезти?
     - Ты же понимаешь, что нужно женщине, - жеманилась Анна. - Конечно же самые модные наряды, какие там носят сейчас, ботинки. Не могу же я ходить в лаптях.
     - Ладно, привезу, - засмеялся Петр. - Ты только гляди у меня, не шали. Узнаю - голову оторву твоим полюбовникам. Ты меня знаешь.
     - Да знаю, знаю, - она прильнула к нему и начала целовать. - Ты там тоже не балуй...
     - Никого знать не хочу, кроме тебя, - ответил он.
     Перед объездом Наталья Кирилловна вызвала к себе сына. Поговорив о делах, она заметила:
     - Мне доложили, что ты приблизил к себе семейство Монсов - даришь дорогие вещи, украшения. Вон девице Анне подарил даже свою парсуну с драгоценными камнями. А это дорого стоит казне. Не слишком ли ты расточителен?
     Петр нахмурился и пробурчал:
     - Чай, Я не первый, кто дарит подарки своим полюбовникам.
     - Что ты имеешь в виду? - сощурилась мать.
     - Сама знаешь, - ощерился тот. - У меня тоже есть свои шептуны.
     - Не слишком ли много на себя берешь судить мать?
     - Так и ты не суди меня.
     - Ты - государь и должен думать о благе отечества, а не швырять казенные деньги на ветер.
     - Казна от этой мелочи не оскудеет, - супротивничал Петр.
     Вздохнув и строго посмотрев на сына, Наталья Кирилловна сказала:
     - Смотри там, за границей, не позорь ни себя, ни Россию. Нето подумают: приехал-де медведь, дикарь- дикарем. И по тебе будут судить по стране в целом.
     Петр молча поклонился матери, поцеловал ей руку и вышел. Отправившись в Немецкую слободу, он жестоко напился и остался ночевать у милой Анхен.


     По возвращении из Германии Петр проехал прямо к своей Анхен. Обрадовавшись подаркам, та прыгала от радости, как маленькая девочка.
     Само собой, Наталье Кирилловне незамедлительно доложили о приезде сына и она послала за ним. Нехотя Петр был вынужден подчиниться и отбыл во дворец.
     В покоях матери уже находились вызванные ею братья, Федор Юрьевич Ромодановский, Борис Петрович Шереметьев, Тихон Стрешнев и Борис Голицын.
     Рассказав им о результатах поездки, Петр в заключении объявил, что жить в изоляции Россия больше не может, а значит, нужно строить свой флот и торговать, чтобы вывести страну из длительного сна. Рассказал и о том, что прибывшие с ним выглядели как белые вороны на фоне по-иному одетых, бритых и образованных немцев.
     - Да вы сами видите, как одеваются в Немецкой слободе и как наши люди. И начинать надо с бояр. Смешно и дико видеть, как они среди лета ходят в кафтанах до пола, собирая на подолы уличную грязь, противно смотреть на их бородатые рожи с застрявшими в них крошками.
     - Это ли главное в управлении страной? - спросил Петр Кириллович. - Ум человека не зависит от бритого лица и длины кафтанов. А флот начал строить еще твой батюшка, только после того, как он умер, царствие ему небесное, все и заглохло. И торговлю с иноземцами он наладил.
     - Все начинается с малого, - упорствовал Петр. - Замыкаемся в своих теремах с узкими оконцами, сидим, аки медведи в берлоге, не видя, что творится окрест. А заграница идет вперед.
     - Терема с узкими окошками, длинные кафтаны да бороды у нас не из-за прихоти, а по необходимости, - вступил в разговор Тихон Стрешнев. - У них таких суровых зим нет, как у нас.
     - А в каких делах-то мы должны за ними вскачь нестись? - усмехнулся Борис Голицын. - У нас, слава богу, все есть - и сыты, и одеты, обуты...
     - Не одни мы живем, а с западом вместе. Стало быть, должны соответствовать, - стоял на своем Петр. - Только совместно с ними можно развиваться дальше.
     - Такие дела делаются неспешно, исподволь, - заметил Лев Кириллович. - Надо, чтобы люди поняли выгоду от этого. А рубить топором - себе в ущерб.
     - Ну да, не торопясь, как на телеге ехать, а не на коне скакать, - с усмешкой возразил Петр. - И через многие века, может быть, догоним заграницу. Только и она стоять на месте не станет. Так и будем в хвосте плестись. Нет уж, в таких делах надо действовать решительно и споро.
     - И такого напороть..., - тоже усмехнулся Борис Голицын.
     - Экий ты упрямец, племянник, - покачал головой Петр Кириллович. - Я одного в толк не возьму - почему мы должны за ихний хвост держаться?
     - Ох, боюсь - хлебнем мы горюшка с этим государем, право слово, - проворчал Федор Юрьевич.
     - Вы всю жизнь прожили в темноте, а я на свет хочу, - махнул рукой Петр и ушел к себе в покои.
     И вновь он столкнулся нос к носу с Евдокией.
     - Петруша, ты бы зашел ко мне хоть ненадолго, - просящим голосом пропела она.
     - Отстань от меня, постылая, - оттолкнул он ее. - И без тебя забот хватает...
     Сидя на скамье в своих покоях, он долго обдумывал разговор с родичами и родовитыми боярами, а потом резко встал и крикнул:
     - Никита!
     Дверь в покои отворилась и в ней показалась помятая физиономия Никиты Зотова.
     - Звал, Петруша?
     - Найди Алексашку, - приказал он, уставившись на красный нос бывшего учителя. - Поедем в Немецкую слободу. Да живо у меня!
     В "веселом доме" было привычно шумно. Войдя в залу, приятели сразу увидели за своим столом Франца Лефорта, на коленях которого сидела их общая знакомая, подруга Анхен, Елена Фредермех.
     - А я уж думал, что вы сегодня не придете, - воскликнул он, ссаживая с колен девушку и раскрывая руки для объятий.
     Заметив, что гостей обслуживает мать Анны, Петр спросил:
     - Анхен где?
     - Приболела она, - ответила Елена. - Квасу холодного на жаре выпила, вот и слегла. Сейчас лекарь у нее.
     Петр направился в комнату любимой, следом за ним семенила ее мать, Модеста Ефимовна, и поспешно тараторила:
     - Уснула она сейчас, государь, ты уж не буди ее. Всю ночь, бедняжка, металась в жару...
     Войдя в комнату, Петр увидел свою Анхен, лежащую на постели. Подле нее сидел дряхлый старичок лекарь и, окуная тряпицу в какую-то жидкость в чашке, прикладывал ее ко лбу девушки.
     - Анхен, милая, - только и прошептал государь.
     Осторожно взяв руку девушки, лежащую поверх одеяла, он осторожно поцеловал ее.  Рука была настолько горячая, что он едва не обжег губы.
     Постояв некоторое время возле постели, Петр медленно вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
     - Я побуду здесь, - сказал он Модесте Ефимовне.
     - А ты иди в мою спальню, - сказала она, приоткрывая дверь напротив. - Тебя здесь никто не обеспокоит.
     Петр тяжело сел за стол, облокотившись на него и обхватив голову.
     - Ты не расстраивайся, государь, - начала успокаивать его пожилая женщина. - Девчонка молодая, справится. Полежит несколько дней и отойдет.
     Помолчав немного, она спросила:
     - Тебе принести чего? Поел бы ты...
     - Принеси, - ответил Петр.
     А потом добавил:
     - Пусть Елена принесет. Она там с Лефортом.
     Женщина кивнула головой и тихо вышла.
     Прошло совсем немного времени и в комнату вошла Елена с подносом в руках. Среди блюд со снедью стоял кувшин с вином.
     - Вот это мне сейчас нужно, - встрепенулся Петр, налил в бокал вина и выпил.
     - Еще чего нужно? - спросила девушка.
     - Нужно, - Петр привлек к себе девушку и огладил ее по спине и ниже. - Какая ты сочная и красивая. Я как-то раньше не замечал.
     - У тебя в глазах одна Анна, - усмехнулась она. - Вот и не видишь никого вокруг.
     - А без этих тряпок ты, наверное, еще лучше, - проговорил он, потеребив конец ее платья.
     - Хочешь взглянуть? - лукаво улыбнулась она, глядя на долговязого молодого мужика.
     - Я помогу тебе, - он встал и начал распутывать тесемки на ее груди...
     Во все дни болезни Петр ежедневно приходил к своей Аннушке, но каждый раз этот приход заканчивался вызовом Елены в спальню матери Анны.
     Однажды он посетовал ей на скудость подаваемых блюд, на что та ответила:
     - Прости, государь. Но купцы так задрали цены на товары, что средств не хватает, чтобы покупать лучшее. Говорят, на дорогах появились лихие люди, пришлось увеличить охрану обозов. А это расходы... 
     - Ладно, не горюй, - ответил государь. - Сладим с этой напастью.
     И уже на следующий день Петр издал распоряжение выплачивать матери Анны, исполняющей роль кухарки заведения ежегодный пансион в 708 рублей и отписать к ней Дудинскую волость в Козельском уезде с деревнями в 295 дворов, чтобы она могла получать продукты для ресторации.
     Через неделю Аннушка совершенно поправилась и Петр с удовольствием увидел в ней прежнюю нежную, умную и веселую Анхен. В один из дней, лежа с ней в постели, он прошептал:
     - А сейчас одевайся, пойдем со мной - я покажу тебе кое-что...
     - Что? - прильнула она к нему. - Ну, скажи, что?..
     - Э, нет, пока это секрет, - улыбнулся он, целуя свою Анхен. - Всему свое время.
     Выйдя на улицу, он взял ее за руку и повел куда-то в сторону от "веселого дома".
     - Куда ты ведешь меня? - смеялась она.
     - Сейчас все сама увидишь, - ответил он.
     Возле кирхи они остановились
     - Ты что, стал католиком? - усмехнулась она.
     - Не туда смотришь, - покачал он головой. - Вон видишь дом возле кирхи?
     - Вижу, красивый и новый. Кто его построил?
     - Этот дом отныне твой. Дарю, - с гордостью произнес Петр. - Тебе выстроил за твою любовь ко мне.
     - Ты шутишь? - искренне удивилась Анна.
     - Какие шутки? - пожал Петр плечами. - Пойдем внутрь, посмотришь.
     - Господи, какая красота! - восхитилась девушка, осматривая дворец изнутри. - Какая лепнина, а мебель - прелесть...
     - Специально умельцев из Германии выписал, чтобы сделали все в лучшем виде в немецком стиле, - с гордостью ответил государь, укладывая девушку на диван.
     А потом, отдышавшись от приятного, но утомительного занятия, добавил:
     - Погоди, я тебя еще и царицей сделаю.
     - Но у тебя есть жена!
     - В монастырь отправлю, - коротко бросил он. - Надоела хуже горькой редьки.
     - Так и я могу надоесть, - прильнула к нему Анна.
     - Ты не надоешь никогда.
     - Ага, а пока я болела, кувыркался с моей подругой.
     - Ты же была больна, а я мужик здоровый, мне постоянно женщина нужна.
     - Я - католичка, значит, твоей женой быть не могу.
     - Перейдешь в православие. Бог-то у нас один, так что ему все равно, кто как молится.
     В один из дней Петр с Алексашкой Меньшиковым в кабинете царя обсуждали корабельные дела.
     - Мы строим суда по своему образу и подобию, как привыкли. Но все эти суда предназначены главным образом для плаваниям по рекам или каботажного плавания. А нам нужны большие морские суда, чтобы плавать в другие страны. Такие, как строят голландцы - они доки в этом деле, - рассуждал Петр.
     - Но твой батюшка занимался этим, - легонько возразил Меньшиков.
     - Не то, - отмахнулся Петр.
     - Но у нас и мастеров таких, как у голландцев, нет, - ответил Алексашка. - Вон в Шлиссельбурге начали строить яхту для морских плаваний, да получилось не очень ладно. Сейчас ее приходится переделывать.
     - В начале лета съездим туда, посмотри, что да как. На месте и разберемся, - решил Петр.
     В это время в кабинет вошла Евдокия.
     - Чего тебе? - грубо спросил ее муж.
     - Не зайдешь ли ко мне, когда закончишь с делами? - жалостным голосом проговорила она.
     - Там видно будет, - недовольным голосом сказал Петр. - А сейчас не мешай нам работать.
     Когда та вышла, Петр проворчал:
     - До чего же она надоела мне. И зудит, и зудит...
     - Ты - государь, твоя воля - закон, - осторожно высказался друг.
     - И решу, - твердо сказал Петр, стукнув кулаком по столешнице.
     В марте, когда стал подтаивать скопившийся за зиму снег, Евдокию насильно отправили в суздальский Покровский монастырь.
     Патриарх Адриан, несмотря на все уговоры Петра, не давал согласие на пострижение царицы в монахини. Тогда ее, в пику патриарху, все же отправили "по-плохому" - без содержания.
     И пусть ни архимандрит, ни священники не решались на обряд пострижения, с ними царь не церемонился: назначено было новое монастырское начальство, а оно уже не вдавалось в рассуждения - как было велено, так и исполнили.
     Место для новой царицы оказалось свободным...


     Когда снег полностью сошел и дороги подсохли, Петр с Алексашкой и Лефортом выехали в Шлиссельбург инспектировать ремонт царской яхты и строительства нового российского флота.
     Увидев царя, рабочие побросали работу, чтобы взглянуть на самодержца. Петр, удовлетворенный ходом работ и качеством строительства и польщенный таким вниманием строителей, помахал людям рукой и приказал выдать каждому по чарке вина.
     Вечером по этому случаю был организован пир, на котором вино лилось ревой. Совершенно охмелев, по призыву Петра все пошли еще раз взглянуть на новые корабли да заодно искупаться, чтобы сбросить хмель.
     Всем было весело, люди плескались, шутейно сталкивали друг друга в воду, пока царь не остановил их:
     - Все, довольно. Вино киснет, надо его срочно допить. Пошли всем гуртом...
     За столом пьяные гости случайно обратили внимание, что стул саксонского посланника Кенигсека пуст.
     - Где он? -загремел Петр. - Не дело прятаться от честной компании. Отыскать и привести сюда.
     Слуги тотчас бросились исполнять приказание.
     Веселье продолжалось и Петр, кажется, уже забыл об исчезнувшем посланнике. Но какой-то неясный шум за дверью привлек его внимание.
     - Алексашка, поди узнай, что там случилось, - обратился он к Меньшикову.
     Тот встал и на нетвердых ногах пошел узнавать причину шума. А через некоторое время он возвратился - лицо его было бледным и ноги его уже не подкашивались.
     - Ну? - громко спросил Петр.
     - Боюсь сказать, мин херц, - промямлил тот.
     - Говори! - царь стукнул по столу кулаком так, что на нем запрыгала и опрокинулась посуда.
     - Кенигсек утонул, - почти простонал Меньшиков. - Вытащили, а он уже не дышит.
     - Что? - взревев, вскочил со своего кресла Петр. - Кто не уследил? Ты?
     - Помилуй, я же все время рядом с тобой был, следил, как бы с тобой чего не случилось, - дрожащим голосом проблеял Алексашка.
     - Разве не ты должен был следить за иноземцами? - Петр выхватил шпагу и замахнулся на друга, но тот успел нырнуть под стол.
     Лефорт попытался удержать царя сзади за локти, но тот так махнул руками, что разбил Францу нос, из которого ручьем потекла кровь.
     И только вид этой крови да еще ласковое увещевание Никиты Зотова слегка успокоили его. Налитыми кровью глазами он оглядел сидящих за столом.
     - Это же скандал, как теперь оправдываться перед саксонским королем? - ревел он. - Сказать, что по пьяному делу утонул? Кто нам поверит? Все равно будут говорить, что специально его утопили. Уходите все, чтобы глаза мои вас не видели.
     Наутро Петр созвал своих ближайших друзей, которым безоговорочно доверял - Меньшикова, Лефорта и Зотова.
     - Вот что я решаю, - заявил он. - Сегодня же выезжаем в Москву. За иноземцами организовать самое тщательное наблюдение, чтобы они не выслали гонца с донесением о гибели Кенигсека. Да так, чтобы мышь через границу не проскочила! Ясно вам? Ты, Алексашка отвечаешь. А ты, Лефорт, - немчин. Если узнаю, что за моей спиной начнешь что-то предпринимать, голову оторву - ты меня знаешь.
     - Да уж знаю, - с обидой ответил тот, дотрагиваясь до разбитого носа.
     К Москве кавалькада во главе с царем прибыла рано утром. Не доезжая версты до столицы, Петр остановился, глядя на Кремль и раздумывая, куда сначала поехать - в Кремль к матери или сразу к Анхен.
     - Мин херц, надо сначала решить вопрос с иноземцами.
     Петр ничего не ответил, но решительно повернул коня в сторону Кремля.
     - Поезжай в дом Кенигсека, собери там все бумаги, чтобы ничего не пропало, - сказал он Меньшикову. - А то еще обвинят нас, что все было подстроено.
     На заседании Сената Петр объяснил всю неприятность ситуации, сказав, что посланник самовольно, никого не упредив, пошел купаться и утонул.
     - Вот до чего доводят пьянки-гулянки, - проворчал Петр Кириллович.
     - Полно, сейчас речь не об этом, - остановил его Ромодановский. - Я полагаю, что о пьянке в Шлиссельбурге следует говорить, как о праздновании, во время которого произошло несчастье. Тут речь идет еще о другом - некоторые бояре недовольны тем, что за спиной Петра правит Наталья Кирилловна.
     - Кто такие? - спросил Петр.
     - Долгорукие, Матвеевы и еще некоторые из менее родовитых.
     - Чего они хотят? - не отставал государь.
     - Ясное дело, чего хотят, - пожал плечами Петр Кириллович. - Власти. Дескать, Нарышкины власть нечестным путем захватили, да и ты, Петр, вроде как незаконно на трон сел.
     - Мало им, что столько стрельцов казнили? - вступил в разговор Тихон Стрешнев.
     - Недовольны тем, что новые порядки заводишь - бороды стрижешь, кафтаны укорачиваешь, новые налоги устанавливаешь, - добавил Ромодановский.
     - Перебьются, - отмахнулся Петр.
     Закончив заседание в Сенате, усталый государь прошел в свой кабинет. Там уже сидел Меньшиков, на столе перед ним лежала груда писем.
     - Надоело все, - устало откинулся Петр в кресле. - Что это у тебя?
     - Посмотри сам, - Алексашка придвинул к нему несколько листов. - Письма к Анхен...
     - Мои? - спросил государь.
     - Если бы, - усмехнулся приятель.
     Петр взял одно из писем и развернул его.
     - Тут на немецком языке, я его плохо знаю, - протянул Петр письмо другу. - У тебя есть толмач?
     - Мне перевели.
     - Ну, так растолкуй.
     - Мин херц, давай я лучше толмача позову - я привел его с собой.
     - А что сам? Боишься?
     - Откровенно говоря, боюсь, что прибьешь меня ни за что, ни про что.
     - Ты о чем?
     - Это любовные письма твоей Анхен к Кайзерлингу.
     - Что? - вытаращил глаза Петр. - Что ты сказал?
     - Она признается ему в любви, а тебя хулит непотребно. Называет сумасбродом, жалуется на твое непотребное поведение.
     - Не врешь? Смотри, с огнем играешь! - взревел, поднимаясь Петр.
     - Мне жизнь дорога, чтобы врать тебе, - ответил Меньшиков, отходя на всякий случай подальше от Петра. - Если хочешь, я позову толмача. Он переведет все в точности.
     - Не надо. Не хватало еще посторонних людей в это вмешивать. Да передай ему, чтоб молчал, а то язык вырву.
     - Уже упредил, - успокоил его друг.
     - Ну, змея, - Петр принялся широкими шагами мерить кабинет, мечась от угла к углу. - Сучка... Что же, она жила со мной за подарки?
     - Выходит, что так.
     - А ну, поедем к ней. Сейчас же!
     - Не поздно? Чай, спит уже, - засомневался Меньшиков.
     - Поедем, - решительно произнес Петр, выходя из кабинета.
     В нескольких окнах дома, подаренного Анне государем, виднелся свет.
     - Гости у ней, что ли? - недоуменно произнес Алексашка.
     - А вот мы сейчас все и узнаем, - Петр решительно вошел внутрь дома, грубо оттолкнув впустившего их слугу.
     На втором этаже в гостиной в креслах расположились Анна и прусский посланник Георг Иоганн фон Кайзерлинг - пожилой уже человек, ревновать к которому было бы смешно и не серьёзно, если бы...
     Увидев разъяренное лицо Петра, посланник встал, вежливо поклонился и попросил позволения уйти.
     - Иди, - резко сказал ему Петр.
     Тот вышел, сопровождаемый Данилычем.
     Петр вынул из кармана камзола письма Анхен и бросил их ей в лицо.
     Та, к великому изумлению Петра, спокойно сложила письма в стопку, положила их на столик возле себя и спокойно посмотрела на любовника.
     - Ты что, совсем не любила меня, если позволила себе спать с другим человеком? - спросил он.
     - А как понимать твою любовь, если ты во время моей болезни кувыркался с моей подругой и другими женщинами? - спросила она.
     - Я же хотел сделать тебя русской царицей.
     - А зачем мне это? - подняла брови Анхен. - Чтобы сидеть во дворце, словно узница? А потом, когда я надоем, меня отправят в монастырь, как это ты сделал с сестрой Софьей и женой Евдокией? Нет уж, спасибо. Я - свободная женщина и всегда хочу быть ей.
     - Я люблю тебя и никогда бы не поступил так, как с ними, - начал оправдываться Петр.
     - Нет уж, ваше величество, как у вас говорят, береженого бог бережет.
     - Ты не спеши с решением, подумай. Одно дело - дочь прислуги в трактире, с другой стороны - царица! Я еще поговорю с твоей маменькой...
     - А мама на моей стороне, - усмехнулась Анна.
     - Вот как? - искренне удивился Петр.
     - Представь себе.
     - Значит, вы с ней заодно, - нахмурился государь. - Я прикажу лишить ее ежегодной денежной выплаты и отбираю у нее все деревни в Козельском уезде, что я ей подарил. В конце концов, это государственное имущество.. А ты поживи под домашним арестом, пока обдумываешь мое предложение.
     Анна засмеялась:
     - Не мытьем, так катаньем?
     - Нет, просто даю время для серьёзного обдумывания моего предложения. Оно слишком важно, чтобы принимать решение с кондачка.
     - Ты позволишь, чтобы со мной была младшая сестренка Матрёна? Мне будет с кем ходить в кирху.
     - Матрёну разрешаю взять, но и ей будет запрещено выходить из дома. А в кирху тоже не позволю ходить, - зло бросил Петр.
     - Сестренку за что арестуешь?
     - Чтобы записок от тебя к любовникам не носила.
     С этими словами государь вышел, громко хлопнув дверью. Оказавшемуся рядом Меньшикову приказал:
     - Займись Преображенским приказом, выведай - не занималась ли она противоправными делами.
     В тот же день Петр приказал Федору Юрьевичу Ромодановскому быть неотлучно в доме Анны с тем, чтобы проследить за отдаваемыми ею распоряжениями и пресекать все контакты Анны с внешним миром.
     А через два дня Данилыч доложил государю о своем расследовании в Преображенском приказе. Там было допрошено до 30 человек, которые показали, что Монсиха злоупотребляла доверием царя и брала со своими родственниками большие взятки за оказанные им услуги.
     - Совсем обнаглели, - прибавил Данилыч, подавая бумаги из приказа. - Грабят страну, не зная удержу.
     - У нас своих жуликов хватает, - Петр строго глянул на друга, отчего тот смутился и поспешил откланяться.


     Боярин Федор Юрьевич Ромодановский сидел в одиночестве в доме "Монсихи" и тяжело ворочал в голове тяжелые мысли: "Дожил - на старости лет сделали сторожевым псом при сучке". Видя его настроение, прислуга жалась по углам, не решаясь спросить - не надо ли чего ему?
     Размышления боярина прервал громкий стук во входную дверь. "Какого рожна надо?" - сквозь дрему подумал он, но услышав громогласный голос государя, неторопливо встал со скамьи.
     - Здрав будь, боярин, - поприветствовал его Петр.
     - И тебе не хворать, - отозвался тот.
     - Не выпускал? - спросил государь.
     - Как можно!
     - А кто к ней приходил? - из-за спины Петра спросил Меньшиков.
     Покосившись на него, боярин нехотя ответил:
     - Только прусский посланник фон Кайзерлинг.
     - Пошто пускал? - грозно спросил Петр.
     - Дак она - прусская подданная. Нельзя было не пускать - скандал бы вышел: дескать, арестовали иностранку. Тебе это нужно? Да и чего было опасаться этого дряхлого посланника?
     - Знаешь, о чем беседовали? - спросил Петр.
     - Племяш у меня бойко болтает по-немецки. Пристроил его подле себя. Вот он и подслушивал их...
     - Ну и?.. Не тяни, - поторопил государь боярина.
     - Срамно сказать - склонял ее к сожительству, предлагал выйти за него замуж.
     - За этого сморчка? - не удержался Алексащка.
     - А она? - продолжал допытывать Петр.
     - Вроде как склоняется к нему, - махнул рукой Ромодановский.
     Меньшиков хотел что-то сказать, но встретив упреждающий взгляд государя, сдержался.
     - Он сейчас у нее? - спросил Петр.
     - Нет, он вечером приходит почти каждый день, - ответил боярин. - Иногда остается на ночь.
     Петр решительно поднялся на второй этаж и открыл дверь в комнату Анны. Девушка сидела, откинувшись в кресле, а четырнадцатилетняя сестра сидела подле нее на низеньком стульчике и читала вслух книгу.
     Увидев государя, она мигом выскочила за дверь, оставив сестру наедине с гостем.
     Сев напротив девушки, Петр спросил:
     - Ну, что надумала?
     - Ничего нового для тебя, государь. Я не хочу быть царицей в дикой стране с диким правителем, - спокойно ответила она.
     - Не забывайся, с кем разговариваешь! О какой дикости ты толкуешь?
     - Разве не дикость, когда правитель страны самолично рубит головы на Красной площади? А твои подданные? Вон ведь что натворили после взятия Нарвы - твои солдаты изнасиловали почти всех тамошних женщин. Народ, да и ты сам, беспрерывно пьянствует, ходит грязный, нечесаный, в каких-то немыслимых одеждах...
     - В отношении грязи ты врешь - нигде в ваших странах нет бань, как у нас, где наши люди моются каждую неделю. И не воняют, как у вас. Но мы не о том толкуем. Я спрашиваю в последний раз: ты согласна выйти за меня замуж?
     - Как можно жить с человеком, который устраивает дикие попойки и впрягает в сани свиней и козлов, ездит по гостям, где спаивает и насилует всех женщин в доме? Нет, государь, еще раз нет, - жестко ответила Анна. - Лучше не быть царицей, но жить свободно и спокойно.
     Лицо Петра побледнело, левая щека вновь задергалась тиком, как это с ним бывало в минуты сильнейшего раздражения. Кое-как справившись с собой, он с расстановкой произнес:
     - Если ты приняла окончательное решение, то я принимаю свое. Завтра же выезжаешь из этого дома - он отходит к казне. Не достойна ты жить здесь.
     В ответ Анна равнодушно пожала плечами:
     - Не напугал. Ты и без того уже отобрал у маменьки все, что ранее подарил ей. Проживем и без твоих подачек, как ране жили.
     - Проживете, - кивнул головой государь. - Думаю, немало накопили взяток, когда ты выступала от моего имени. И верни мне парсуну, что я подарил тебе - она тебе боле не нужна.
     Анна молча встала, подошла к секретеру, достала оттуда шкатулку с драгоценностями и высыпала содержимое на стол.
     - Забирай все, - коротко сказала она.
     Петр выбрал из общей кучи свой портрет, посмотрел на него, положил в карман и чуть слышно сказал:
     - Остальное барахло можешь оставить себе. Вот уж поистине: чтобы любить царя, надо иметь царя в голове.
     После этого встал и, как-то по-старчески согнувшись, молча вышел.
     Боль от разлуки не проходила. И на дипломатическом приеме, увидев Кайзерлинга, он не сдержался и, отведя его в сторонку к лестнице, с гневом и укоризной сказал:
     - Как вы могли обманным путем обольстить женщину, которую я люблю и относительно которой у меня были самые серьёзные намерения?
     Стоявший рядом Меньшиков не удержался и с ехидцей спросил:
     - И чего она, молодая и красивая, нашла в тебе, старый козел, который уже и позабыл, что надо делать с женщиной?
     - Позвольте, как вы смеете..., - начал было посол, но Данилыч, видя, что Петр отошел, толкнул его в грудь, выкрикнув при этом:
     - Пошел в задницу, пес смердящий!
     Кайзерлинг оступился и покатился по лестнице.
     Офицеры Меньшикова, видя, как поступил с послом их начальник, пнули Кайзерлинга, добавив ему скорости.
     Услышав шум и крик несчастного, к Данилычу подошел Петр. С высоты своего огромного роста краем глаза он видел обращение офицеров с послом и спокойно спросил:
     - Что здесь произошло?
     Данилыч, увидев, что государь пребывает в хорошем расположении духа, картинно хлопнул себя руками по бедрам и сказал:
     - Эка беда какая! Пол каменный, натерт до блеска, а у посла башмаки кожаные. Старый, неуклюжий, поскользнулся да так неудачно упал...
     По лицу Петра проскользнула улыбка в уголках рта. Покачав головой, он спокойно сказал:
     - Надо же такому случиться! Неудобно вышло. Надо отписать королю Августу...
     - Август - мужик правильный и к тебе дружен, - заметил Данилыч. - Он в курсе всех наших дел и все поймет правильно.
     - Скажи, чтобы помогли ему добраться до дома, - бросил Петр и отвернулся.
     - Все сделаем в лучшем виде, мин херц, - ответил Меньшиков и направился к своим офицерам.
     Дипломатических последствий за случившееся не последовало. Правда, русский посол в Гааге Матвеев донес, что там циркулируют слухи о том, что Петр, призвав посла и его секретаря на тайную аудиенцию, собственноручно отрубил им головы.
     Узнав об этой сплетне, Петр рассмеялся. Но эффект, на который он рассчитывал - отзыв посла, не последовал.
     Неожиданно после выздоровления Кайзерлинг попросил аудиенции у Меньшикова. Посоветовавшись с государем, тот согласился.
     Встретив посла с должным уважением, приличествующим его статуту, Александр Данилович вежливо спросил, с каким делом он пришел.
     - Позвольте, ваша светлость, принести свои извинения за происшедшее, - начал посол.
     Меньшиков от удивления даже раскрыл рот.
     - И это все? - спросил он.
     - Еще прошу у вас и государя позволения остаться с Анной.
     - Ну, это уже не мне решать, - Данилычу явно польстило, что посол упомянул его раньше государя и поименовал "величеством" - Я доложу Петру Алексеевичу.
     При первой же встрече Меньшиков передал Петру письменную просьбу Кайзерлинга, прибавив:
     - Променяла царя на хромого козла...
     Но Петр так глянул на него, что тот осекся и больше молчал, что было не свойственно ему.
     Подумав, Петр приказал:
     - Отпиши своей рукой, что, мол, государь не возражает послу взять в жены девицу Монс.
     К удивлению москвичей, свадьба состоялась 18 июня 1711 года, когда жених был фактически на смертном одре. И в том же году, отправляясь с женой в Берлин, Кайзерлинг скончался, не доехав до столицы.
     Петру передали, что сразу после смерти "молодого" мужа Анна начала вести тяжбу с родственниками покойного из-за его наследства и эта тяжба завершилась в ее пользу.  После этого замуж она не вышла, занявшись воспитанием сына якобы от Кайзерлинга, но как поговаривали злые языки, это был ребенок Петра.


     Видя, как Петр страдает от разлуки с милой Анхен, Данилыч решил отвлечь его, пригласив однажды в гости. Прислуживать за столом к ним вышла пышнотелая девушка, чем-то похожая на Анну Монс.
     - Кто такая? - спросил удивленный царь.
     Меньшиков засмеялся:
     - Это смешная история. Борис Петрович Шереметьев купил ее за серебряный рубль у солдата, который мял ее под телегой. А потом я перекупил ее у боярина за три рубля и аглицкую саблю.
     - Смотри, как она похожа на Анхен! - изумился Петр. - Я ее забираю себе. Как ее зовут?
     - Марта Скавронская, - ответил Данилыч. - Но, мин херц, я заплатил за нее. Урон мне...
     - Не скаредничай, - отрезал Петр. - Наворовал достаточно. Мало тебе? Расскажи лучше, откуда она?
     - О, мин херц, это целая история, - воскликнул Алексашка. - Когда-то ее отец был крепостным графа Скавронского, который сбежал к шведам в Мариенбург. Его дочка после смерти отца и старшего брата была в услужении у пастора Питера Глюка. Потом она обвенчалась со шведским драгуном Иоганном Крузе и стала именоваться фру Иоганн Крузе. А потом, когда мы взяли Мариенбург, ее взял к себе солдат и торговал ей товарищам.
     - А теперь она перейдет ко мне, - твердо заявил государь.
     - У меня новость для тебя, мин херц.
     - Какая?
     - Ты только не серчай, я же не виноват.    
     - Не тяни, говори.
     - Анхен умерла. Пережила своего дряхлого мужа всего на четыре месяца.
     - Что с ней случилось? - хриплым голосом спросил Петр.
     - Скоротечная чахотка.
     - А что с моим сыном Яковом?
     - Взяли на государственный пансион, с ним мамки и няньки.
     Петр надолго замолчал и долго сидел, стиснув голову руками. Потом поднял голову и сказал:
     - Когда подрастет, пошли его учиться в Голландию за счет казны. Да, и смени ему фамилию. Пусть он зовется Яков... Немчин.
     - Не беспокойся, мин херц. Все сделаю в лучшем виде.
     - Иди сейчас, - глухим голосом проговорил Петр. - Хочу побыть один.
     Оставшись наедине с собой, Петр достал из секретера портрет своей незабвенной Аннушки и заплакал.
     Марта оказалась в роли "метресок" царя. В отличие от прочих, она сносила шальные выходки Петра, не клянчила подарков, не устраивала истерик, интересовалась делами государства и нередко давала недурные советы. Потому Петр нередко брал ее в походы и... рожала детей. Только она могла добрым словом и лаской успокоить царя в минуты припадков его ярости.
     Во время одного из загулов "мил друг" Алексашка не выдержал и спросил:
     - Мин херц, ты первую дочку назвал в память об Анне Монс?
     Государь долго молчал, глядя на друга, в глазах его стояли слёзы. Наконец, он выдавил из себя:
     - Молчи, Алексашка. Не поминай больше об этом.
     И, не дожидаясь конца гулеванья, повернулся и уехал во дворец, где уединился в своей спальне и не допускал до себя никого.
     Видя, как мучается ее сын от неразделенной любви, Наталья Кирилловна созвала семейный совет, пытаясь с помощью родственников и ближних друзей разрешить вопрос с женитьбой Петра.
     Петр Кириллович поддержал сестру:
     - Негоже, что государь до сих пор ведет себя, аки мартовский кот. Да и рожденные им дети не имеют права на наследование трона. Взрослый уже, а все бегает за каждой юбкой...
     - Марта мне, откровенно говоря, понравилась, - в раздумье проговорила Наталья Кирилловна. - Уважительная, ни во что не вмешивается, да и Петрушу только она может урезонить, когда он начинает яриться...
     - Все это ладно бы, но она была замужем, - произнес Лев Кириллович. - Свободна ли от брака?
     После недолгой паузы и как бы нехотя, сестра ответила:
     - Я намедни пытала этого пройдоху Меньшикова. Через шведских негоциантов он узнал, что муж ее до недавнего времени служил ихнему королю, а потом вышел на пенсию и остался жить там, где служил - на Аландских островах.
     - Развелся ли он с Мартой? - полюбопытствовал Тихон Стрешнев.
     - Да нет, так и живет одиноким, - нехотя произнесла Наталья Кирилловна.
     - Но у нас в России об этом не знает никто, - начал рассуждать Петр Кириллович.
     - Ох, грех это великий - выдавать замуж мужнюю жену, - почти простонал Федор Юрьевич Ромодановский.
     - А то мы мало грешили в этой жизни, - усмехнулся Лев Кириллович.
     - Особо ты, греховодник, - попрекнул его старший брат.
     - Ну, так что решаем? - Наталья Кирилловна прервала пустопорожний разговор.
     - А чего решать-то? - вздохнул Петр Кириллович, обращаясь к сестре. - Коли Марта люба тебе, так пусть и будет. А то выберем новую рохлю, как Евдокия, намучаемся потом...
     Петра не пришлось долго уговаривать - он согласился на свадьбу с Мартой сразу. И уже через неделю в Зимнем дворце состоялось бракосочетание Петра и Марты, после которого фру Иоганн Грузе - Марту Скавронскую нарекли типичным русским именем Екатерина Алексеевна.
     С новой женой Петр стал заметно спокойнее, но несчастья сыпались на него одно за другим.
     Сначала обнаружилось, что его сын от первой жены Алексей, которого прочили в наследники престола и проживающий у австрийских родственников в Вене под фамилией Коханский, замыслил недоброе супротив отца.
     Разъяренный государь послал в Тироль гвардейского капитана Румянцева и с ним четырех гвардейских офицеров с приказанием доставить сына в Россию.
     Но оказалось, что родственники прячут его, укрыв в почти непреступном замке Сан-Эльмо.
     Тогда по совету Екатерины-Марты Петр отправляет с графом Петром Андреевичем Толстым письмо к сыну, в котором тому говорится, что Алексею следует вернуться в Россию, что никакого наказания ни ему, ни жене его не будет, "если ты воли моей послушаешься и возвратишься".
     Хитрому и мудрому Петру Андреевичу удалось уговорить Алексея вернуться на родину, где его тут же взяли в оборот. Из пыточной отцу ежедневно приносили окровавленные листки с фамилиями заговорщиков - камердинера, домоправителя, бывшего царского денщика Александра Кикина, многих придворных дам, из которых выбивали признания батогами.
     Испугавшись масштабности заговора, Петр отдает окончательное решение касательно сына на откуп Особой комиссии. И все ее 127 членов проголосовали за смертную казнь царевичу. Выполняя ее решение, Бутурлин, Толстой и Ушаков задушили Алексея подушками, а официально объявили, что тот умер от "жестокой болезни, которая вначале была апоплексической".
     По Санкт-Петербургу поползли досужие разговоры о том, что царевич-де умер "не своей смертью". Но их, эти слухи, пресекали жестко и без каких-либо расследований.
     Дабы доказать свою непричастность к смерти сына, на следующий день после его кончины Петр принимал поздравления по случаю годовщины Полтавской битвы, устроив торжественный обед и веселье.
     Но ни это празднование и даже не торжественный спуск на воду нового корабля, сопровождаемый фейерверками, не смогли успокоить душу царя. А тут подкатила новая беда.
     В ходе расследования Особая комиссия попутно обнаружила, что, находясь в монастыре, его бывшая жена Евдокия завела себе любовника - майора Глебова.
     Государственный канцлер граф Гаврила Иванович Головкин, докладывавший государю, расписал происшедшее во всех подробностях, что окончательно вывело Петра из равновесия.
     - Куда смотрел архиепископ Досифей, коему было поручено досматривать за ней? - взревел Петр, грохнув кулаком по столу.
     - Он покрывал ее, - пожал плечами граф. - Видно, сочувствовал монахине, не иначе. Сам же подумал: "И чего взбеленился? Она теперь не жена ему, а стало быть, вольна в своих поступках".
     Но Петр, казалось, обезумел:
     - Глебова пытать - пусть все расскажет, как блудодействовал с бывшей царицей! - орал он. -  Сам приду, проверю!
     И действительно, он явился в пыточную, где несчастного майора пытали раскаленным железом и углями, секли кнутом, но тот молчал, даже не понимая, чего от него хотят.
     Запирательство майора привело государя в бешенство.
     - На кол! Да сделать скамейку, чтобы не сползал и раньше времени не помер. И оденьте потеплей, чтобы не замерз на морозе, - брызжа слюной, кричал он. - Да поставить перед окнами Евдокии.
     Разошедшийся Петр уже не мог остановиться. По его приказу Александру Кикину, охранявшему монахиню, отрубили руки, потом ноги, а после того, как отрубили и голову, посадили на кол. Несмотря на святой сан, колесовали и архиепископа Досифея.
     Ближние друзья Петра Александр Меньшиков и Франц Лефорт, наблюдая за государем, были обеспокоены поведением их общего друга.
     - Я заметил, что он все чаще приходит в ярость по малейшему пустяку и все дольше выходит из этого состояния, - поделился наблюдениями Франц. - Иной раз у него отнимается левая рука и застывает левая щека и отходят они только на второй день.
     - Я иной раз захожу к нему в кабинет, а он сидит неподвижно, смотрит на портрет Анны и в этот момент ничего не видит и не слышит вокруг себя, - согласился с ним Меньшиков. - И знаешь, мне порой в голову приходит дурная мысль - он и столицу-то перевел из Москвы в Санкт-Петербург только для того, чтобы быть подальше от Немецкой слободы, не видеть дома, что он подарил Анне и не встречаться с людьми, которые были возле нее...
     - Да ну, ерунда, - отмахнулся Форанц.
     - Я понимаю, а все-таки, - вздохнул Меньшиков. - Не вылазит эта мысль из головы.
     - Может быть, он и Виллима назначил в личную канцелярию Екатерины в память об Анне?
     - Пустили козла в огород, - усмехнулся Меньшиков. - Этот бабник как раз там кстати. И без того Екатерина принимает мужиков без счета, а тут еще один. Рожает без конца, а от кого дети, она и сама не помнит...
     - Тихо ты, - предупредил Франц друга. - Я только не понимаю: неужели Петр не догадывается об этом?
     - Может быть, догадывается. Только если рубить головы всем ее любовникам, то страна останется без советников государя, - засмеялся Меньшиков.
     Петр в это время был в инспекционной поездке в Архангельске. Вопреки обычаю, он в этот раз не выслал вперед гонца с сообщением о своем скором прибытии. А вернувшись в столицу, он прошел прямо в спальню к царице и застал там жену с Виллимом Монсом в весьма и весьма непотребном виде.
     Эта новость так поразила самодержца, что он слег на две недели, предварительно распорядившись отсечь голову соблазнителю и воткнуть ее на кол.
     С этих пор Петра стали часто мучить сильные головные боли. Меньшиков заметил, что его друг стал чаще хвататься за сердце.
     В один из дней, простудившись на реке, он окончательно слег. Собравшиеся вокруг него близкие в растерянности ждали, чем закончится его болезнь. Лекарь, срочно вызванный из Пруссии, на вопрос о его самочувствии, только разводил руками.
     В один из дней Петр на мгновение очнулся и еле слышно прошептал: "Отдайте все..."
     Присутствующие в растерянности стояли, поглядывая друг на друга. А склонившемуся над другом Меньшикову показалось, что с последним выдохом Петр прошептал: "Анхен..."
     "Господи, покойницу вспомнил", - пронеслось в голове у Данилыча. Он быстро разогнулся и на вопрошающие взгляды присутствующих отрицательно помотал головой. Мало ли что мог пробормотать человек, уходящий в небытие... И незаметно для всех положил в изголовье умершего друга портрет его любимой Анхен.