окно с видом на Неву. Печать без редактирования

Окно с видом на Неву.
Все у нас было связано с этой Рекой. Сидишь на лекции в  Большой аудитории, смотришь, как за большим, во всю стену, окном, она переливается, превращаясь то в свинец, то в серебро. И на Ирку я обратил внимание, когда она сбегала вниз с верхних рядов. Лекция закончилась. Сначала все заслонили ее точеные ноги, чуть выше я увидел узкую полоску облегающей замшевой юбки. Из сумочки торчал последний номер «Иностранки».  Как раз напротив окна высветился золоченый нимб ее легкой головки,- я стоял как приклеенный,- в самый последний момент  ко мне приблизились ее шоколадные, чуть вытянутые глаза. Едва заметный взмах ресниц, - и с моей независимостью было покончено.
***
Много лет спустя, я вспоминал этот полет моей красавицы от окна, залитого весенним солнцем, вниз, к кафедре, по крутым ступеням, мимо меня, замершего и обалдевшего. Такого ощущения зыбкого счастья и преходящей красоты, больше уже не было, в течение длинной и насыщенной жизни.
***
Оторопело потоптавшись, я  пошел вслед за Толяном, тот сходу начал приставать с фестивалем французских фильмов и прочей полубогемной чепухой. На ходу двинул меня плечом: «Хватит тащиться от каждой юбки, Серегха, - звук «Г» он выговаривал в  мягкой южной манере,- И вообще, практика на носу, у нас с тобой экспедишин на Большой Таз и Малый Тазик. Приполярье, рядом нейтральные воды, нам сказано тащить паспорта в Серый дом на Литейном». Сомнамбулически я проперся с ним на первый этаж, встал в очередь в раздевалку. В многочисленных зеркалах мелькнули уже знакомые точеные ноги в замшевом обрамлении. Когда вышли навстречу невскому ветру, я чуть пришел в себя.
***
Наш пароход стоял на инженерных изысканиях в Обской губе. Ребята возились с секстанами и эхолотами. По ночам приходилось задраивать иллюминаторы, длинный полярный день  жарил по полной, не отдавая ни минутки черной звездной красавице.
В те незабвенные времена катушечных магнитофонов, при отсутствии сотовой связи, информация передавалась почти мгновенно, даже, в тундре.
Ирка оказалась в экспедиции рядом с нами. Их брандвахта стояла на Малом Тазике, правобережном притоке Большого Таза. У главного Полевика мы с Толянычем выпросили старый дизельный ялик. Похмурив выцветшие  брови, он пробубнил что-то насчет СПС жилетов и ТБ, отпустил до утра. Золотой просто человек. Стояли стеклянно-прозрачные, желтоватые летние приполярные ночи.   
… После захода на теплоход «Калашников», в его грандиозный буфет, где-то через полчаса  мы вошли в устье Большого Таза.
Дизель потихоньку постукивал, Толяныч сидел на руле, ухмылялся, бугрил мышцу под тельником, все его дружественное существо излучало благодушное мужское самодовольство, расположенность ко всем окружающим. Сказывалось удачное посещение теплоходного буфета. И обещания Семирамиды конфетно-коньячного царства. Он готов везти меня  хоть до самых низов, до выхода в Карское море. Я лежал в носовой части, подстелив фуфайку, покуривал и посмеивался, глядя на счастливое лицо друга, заросшее растительностью со всех сторон. Рядом, удобно завернувшись в брезентовый плащ и храня прохладу холодильников, лежали два фугаса шампани, ну  и литровка спирта,- для верхнего командира бранды.  Шли вдоль тихих берегов, раскрашенных в красносмородиновые цвета. Высадились, въехав носом в песок, подняли марево комаров-кровососов, набрали неброских северных  цветов, наломали смородины, вместе с ветками. Покурили, нахохлившись под капюшонами штормовок, дым мало помогал от вездесущего гнуса. Оттолкнули лодку, завели. Вышли на стрежень, на ветерок. Где-то через час свернули в означенный на карте приток. Я лежал на носу, всматривался в излучины, посматривал на карту. В предутренней дымке обозначилась Брандвахта. Есть! Я махнул рукой. Мой кормчий сбросил обороты, заложил вираж. Мы мягко ткнулись в борт допотопной посудины, этакого ковчега, заброшенного и забытого богом. Сердце толкнулось. Спят. Однако, откуда-то появился заспанный дядька, принял конец, набросил на кнехты. С ухмылкой принял и литровину, -Девки там, отдельно. – ткнул немытым заскорузлым пальцем,- Студенты, что ль?
- Да. Отец, с «Гидромастера» мы...
- Проходь, чего там, - дела житейские….
Когда я шагнул на палубу, она качнулась подо мной. Я посмотрел на Толяныча. Он был серьезен. Куда делись его ухмылки? Стрельнул у меня пару сигарет и махнул  рукой. –Иди, брат, иди.
Полярная ночь вдруг расцветилась всеми красками. Вдоль реки тянулись космы тумана. Друг мой задымил сигарету, лег на мою фуфайку, накрылся спасительным плащем и полетел в своих снах. Но я уже не видел всего этого. Где-то там, в глубине этого ковчега, колыхались марлевые занавески, спасая нежные девичьи тела от проклятого гнуса, и мерцали шоколадные глаза…   
***
Время никак не хотело останавливаться. Наша комнатуха на Старорусской как то притихла и опустела. Шумные студенченские попойки больше не раскачивали старые стены, и соседи не жаловались участковому на наш вселенский раскардаш. Ирка больше не приходила в этот дом, не звенел ее голос в черной эбонитовой трубке. Наше житье в Питере подходило к концу.
Я стоял у грязного окна, смотрел в сторону Невы над крышами старопитерских  домов. Ветер свистел в старых трубах. На углу, на повороте, постукивал и звенел старый трамвай, пассажиры сидели внутри в желтовато-тусклом свете, на желто-деревянных отполированных сиденьях. Подошел к магнитофону, в сотый раз перемотал катушку в начало « Child in Time». Толяныч покряхтел, шумно вздохнул, отбросил в сторону маленькую зеленую книжицу английской лирики. Кроватная сетка запела под его могучим телом. Мы переглянулись. Он протопал за шкаф, долго скрипел дверцей, искал чистую рубаху. Натянул старые застиранные  «Wrangler», такой же затертый кожаный реглан.
 Грохнул старый лифт своей сетчатой дверью. Мы двинулись через сквер в сторону Староневского. Свободный Художник, все так же, как и летом, стоял с мольбертом, кивнул нам, нахохлился под широкополой шляпой, распахнул полу длинного черного пальто, там золотом отсветилась плоская бутылка «три звезды» отечественного, армянского. Разлили. Надираться мы стали частенько. Заканчивалось все в баре «Старый Баку». С ним было связано много воспоминаний. И особенно проникновенно звучали слова Толяныча : «Все, Серега, завязываем.  Ехать надо на Большой Таз, там начинаются нефтяные дела, изыскатели, во-как, нужны. Нарубим капусты полный тазик». Я обнимал его за широкие плечи, кивал, все больше и больше хмелея. Думал о своем. Откуда-то с угла накатывала тоска, несмотря на хорошую музыку, изысканный алкоголь, и достаточное количество красивых девчонок. Существовала  легенда, что здесь можно было найти  супер - девочку и сделать своей женой. - Ерунда полная, парни, - так я вам скажу. - Настоящие летят к нам в солнечном свете, прекрасные и нежные в своей бесконечной верности. И сгорают, как мотыльки. Пока мы, как дураки, шляемся по ночному Невскому, ищем что-то на дне стакана и в чужих накрашенных глазах.
  Доехали  на метро до Восстания. Вышли из круглой башни, распахнув пальто, свернули под косым углом на Суворовский.
- Ты, Серега, совсем сдурел, какие классные чувихи. Упустили…
- Брось, Толяныч. Не надоело тебе? Они у тебя все классные.
- Ты, дорогой Серджио, стал такой же старый и ворчливый, как мой таганрогский Дед. Только у того картины все веселые, про пионеров и колхозных баб. А ты начитался Бодлера и Фр. Саган, и пришел в полный буржуазный упадок. Не хочешь больше любить питерских телок и танцевать рок-н-ролл. Надрываешь мое нежное братское сердце своей дурацкой меланхолией.
Мы шли по Третьей Советской, пустой и темной. Так же было и у меня на душе. Несмотря на хорошую дозу алкоголя и грубовато-нежное внимание моего собутыльника, соседа по комнате, однокурсника и друга моего дорогого, Толяныча.
***
С тех пор много утекло воды в наших реках, и в чужих. Так сложилось, что долгие годы пришлось думать о квадратных метрах, деньгах, северных коэффициентах, об очередях на машину, длинною в жизнь. Жены оказались совсем другие. И через их ресницы уж не струились солнечные блики.
 Мое окно, почему-то упиралось в серую стену жуткой пятиэтажки. На лестнице пахло блевотиной , во дворе не просыхала огромная лужа. Вся площадка перед домом была забита  иномарками. Молодежь тусовалась между двором  и грязным лифтом. Чаще всего слышалась какая-то жуткая речь и кислотная музыка из телефонов.
Серебристый Сапсан уходил в северную столицу через каждые шесть часов, магнитная карта всегда в доступе. До поезда оставалось около часа. Я зашел в большой дорогой магазин, выбрал добротные «Wrangler», очень темные, очень синие. Такие штаны всегда любил носить Толяныч. Еще подумал немного и добавил в пакет тяжелый, темно-золотой «Hennessy».
Когда я вошел в уютное и мягко драпированное купе, я уже не удивился: из затемненного угла на меня внимательно взглянули шоколадные глаза, а сквозь ресницы блеснуло скрытым солнечным светом.   


Рецензии
Грустно. Знакомо. Правдиво. Очень понравилось ! Спасибо!

Сергей Минчинский   04.02.2018 09:11     Заявить о нарушении