Анна. В дне первом... ч. 2

Навстречу неслись дома, деревья, улицы, пешеходы, переходы... Светофоры, сплошные белые линии, солнце, небо, провода, машины, зебры, отблески встречных фар и чисто вымытых стёкол... Всё летело сплошной бесконечной круговертью. Мысли метались в тщетных поисках хоть какой-то правильной дорожки среди суеты и сомнений.

Куда её везти? К себе домой? Сделать то, что должен делать каждый пожилой, порядочный  на вид мужчина с молоденькой девочкой, севшей в его машину и решительно согласной на всё? Дать ей денег, получив взамен честно отработанные ласки, молодое, свежее тело и, наверняка, почти не тронутые никем юные прелести?  А наутро отвезти обратно к дурной маме и вспоминать полжизни, как было приятно телу, заглушая стонущие проклятия сердца и души? А дальше? Куда она покатится дальше? Под кого ляжет завтра или, в очередной раз убежав из дома?

Вспомнилось, как летели к машине её лёгкие, стройные ноги, с каким страхом и затаённой надеждой глянули в распахнутую дверцу измученные, доведённые до отчаяния глаза. Господи, ведь ни мои ноги, ударившие по тормозам, ни её глаза, умоляющие о помощи, даже не думали в те недавние мгновения о том, что в окружающем нас мире означает призывно распахнутая дверца дорогого автомобиля и юная девушка, молча вошедшая в эту дверцу.

Слева промелькнуло высокое здание гостиницы. Точно! Вот он, самый приемлемый для всех вариант. Я притормозил, повернулся к Анне.

-- Ань, выбирай... Я могу тебе номер в гостинице снять. Поживёшь пока... Или поедем ко мне. Я живу один за городом. Так что...
Она не дала договорить.

-- Мне всё равно... Только... -- головка согнулась ещё ниже, и голос почти перешёл на шёпот -- Можно... Ну... Не в гостинице? Где-нибудь в другом месте...

К голове и телу опять прилило жаром. Даже если бы я начал уверять её, что она несёт полнейшую чушь, что мои помыслы благородны и бескорыстны, что я не затем увёз её, чтобы воспользоваться случаем и переспать с молодой девчонкой, Анна не поверила бы мне. Ни одному моему слову. Ведь уже с детства, с материнским молоком, все впитывают незыблемые законы этой жизни, будь они трижды неладны. Все знают, зачем мужчины ездят в дорогих машинах и зачем в эти машины сажают молоденьких девушек. Как будто, теперь в жизни не может быть просто искреннего сочувствия, сострадания, благородства души. Стало больно и обидно, что я вынужден играть отведённую мне этой постылой жизнью роль, хочу я того или нет. Что во всех моих действиях Анна обязана видеть лишь одно. Видеть, соглашаться и готовиться к этому, согласно выбранной ей самой роли. Чтож, раз она успокоилась и смирилась, пусть пока будет так. Если девчонка не хочет в гостинице, значит решено - я повезу её в свой дом, а дальше будь, что будет. Может быть, так, действительно, лучше - попытаться вдали от посторонних глаз дать ей возможность понять и увидеть мои истинные мысли и намерения?

-- Значит, едем ко мне...

Она лишь согласно кивнула, ничего больше не сказав, не добавив и не возразив. Что говорить, когда всё уже окончательно ясно?

Разворачиваться прямо посреди широкого проспекта не хотелось. Да и куда теперь торопиться? Надо было успокоиться и подумать о летящих ко всем чертям холостяцким планах. Назначенный ко времени визит в автосервис на очередное техобслуживание можно было спокойно отложить по телефону. Таким клиентам, как я, стоило только позвонить, и назвать любое удобное время. А все остальные дела - лишь глупые придумки, чтобы скоротать ненавистное холостяцкое одиночество. Но одна из них неожиданно оказалась очень больной... Вика, Виктория Юрьевна, пятидесятичетырёхлетняя заместительница главного бухгалтера, к которой я твёрдо обещал приехать после обеда, чтобы остаться до утра, утешить мужскими ласками увядающее тело и амбициозное самолюбие некогда симпатичной женщины, имеющей кроме всего прочего, собственную машину, образцово-показательную дачу, умницу - мужа и взрослого красавца - сына.
Вот уже две недели Вика намекала, что муж и сын уезжают с ночёвкой на рыбалку, и что в этот раз она не желает ехать ко мне за город, потому что хочет сделать своему драгоценному любовнику сногсшибательный сюрприз прямо на огромном семейном ложе из полированного дуба.
Я знал, что мне приготовлены хоть и изрядно состарившиеся в ожидании, но, всё-таки, в первый раз за все годы наголо обритые Викины прелести, да ещё уверения, что этот чудовищный подвиг совершён лишь ради моего неравнодушия, точнее, моего многолетнего, молчаливого раздражения её безобразно густой растительностью. Я знал, что, кроме бритой кожи, меня снова ждут знакомые до скуки ласки, фальшиво страстные слова, как она любит меня и ради любви решилась на такую невероятную жертву.
Я думал о Вике и тут же ловил себя на мысли, что несказанно рад появившемуся вдруг поводу больше не врать себе, не обманывать давно охладевшего мужа и не ехать к ней лишь ради её глупого женского самоутверждения перед начальницей - молодой, красивой и слишком популярной у мужчин главной бухгалтершей.

Сердце, всё же, чуть ёкнуло, когда машина проскочила до боли знакомый поворот к многоэтажкам, в одной из которых Вика ждала моего визита всего через пару часов. Ну, и слава Богу. На душе вдруг стало впервые за все пролетевшее время легко и спокойно. Впереди показался огромный гипермаркет. Надо было остановиться, купить что-нибудь поесть, ведь, что бы ни случилось, я должен накормить свою неожиданную гостью, да и две голодные соседские кошки уже настойчиво требовали к моему скудному колбасно-куриному рациону вкусных Вискасных деликатесов.
Я припарковал машину в полупустом ряду у обочины напротив огромного здания.

- Ань, мне надо купить кое-что. Пойдёшь со мной?
Она отрицательно затрялся головой.
-- Можно я здесь посижу?

Я опустил с её стороны стекло, вышел, легко толкнул дверцу. Кнопка блокировки нажалась на ходу уже машинально, по привычке. Я собрался снова разблокировать двери, но вдруг подумал, что так будет безопаснее, а вдруг девчонка захочет убежать? Анна словно не заметила защёлкнувшихся замков, нагнулась к сумочке, вытащила два кургляшка наушников с тонкими проводками, засунула в уши, нажала на телефоне несколько кнопок и устало откинулась на спинку сиденья. Мне даже показалось на ходу, что она закрыла глаза и заснула.
Сразу разобрало любопытство - интересно, а что она сейчас слушает? Какую-нибудь современную молодёжную музыку? Голимую попсу? Вряд ли. Очень уж необычной и не похожей на своих сверстниц оказалась эта милая, симпатичная девочка. Рок? Джаз? Фолк? Эзотерика? Душа заядлого меломана, перебегая по переходу неширокую улицу, пыталась уловить, какая же музыка льётся сейчас в уши скромной, не пошлой девчонке, сбежавшей от матери, любящей компьютеры и решившей посвятить свою жизнь процессорам, программам и операционным системам?

Разговор с автосервисом, как и ожидалось, занял всего полминуты. Я не дошёл даже до дверей магазина. Но телефон, не успев опуститься в карман, снова  заверещал в руке вызывной трелью. Сердце неприятно сжалось, когда на экране показались четыре буквы - Вика. В трубке явно слышался громкий шум улицы.
-- Жорж, тебя ждут два сюрприза. Один уже готов, я еду за вторым.
От предательского волнения заколотилось сердце.
-- Вика...
Она не дала ничего сказать.
-- Встречаемся, как обычно. Машину ставь прямо под окна рядом с моей.
-- Вика... Я не смогу приехать. У меня проблемы...
Она взорвалась не столько волнением, сколько нескрываемой досадой.
-- Как? Что случилось? Жорж, ты заболел? Ты дома? Давай, я сама приеду.
-- Я не дома. У меня проблемы. Я не приеду сегодня...
-- Что произошло? Ты в аварию попал? Говори скорее, не мучай меня.
Говорить ничего больше не хотелось. Хотелось лишь нажать кнопку и выключить телефон. Но в голосе Вики прозвенели какие-то неожиданно человеческие нотки.
-- Вика, извини, так получилось. Я тебе потом позвоню, хорошо? Не обижайся на меня...
Она долго молчала, словно, решая, как поступить.
-- Ну а завтра утром приедешь? Мои только к вечеру вернутся... У нас будет целых полдня. Приезжай, я так соскучилась по тебе...
Настоящая, почти живая тоска её умоляющего голоса отозвалась в душе ноющей болью.
-- Я пока не знаю. Я позвоню...

После недолгого молчания послышалось странное, глухое "Ага", и голос Вики в одно мгновение изменился почти до неузнаваемости.
-- Так-так, Жорж... А почему ты говоришь о ней во множественном числе?
-- О чём?
-- О проблеме... Я вижу только одну и очень смазливенькую. Остальные дома ждут, уже ножки раздвинули?

Догадка взорвала сердце и мозги жутким адреналином. Я успел лишь повернуться в сторону машины. Крошечный серебристый "Джимни" - Викина страсть и особая гордость, с визгом подлетел к обочине в десятке метров впереди и ткнулся зубастым колесом в бордюр. Серебристая дверца, блеснув на солнце, распахнулась, ехавшая следом машина с матом дёрнулась влево, но Вика в джинсах и распахнутой кожаной куртке уже летела хищной птицей над тротуаром к моему высокому джипу, в котором темнел маленький силуэт тихо наслаждающейся музыкой Анны.

-- Вика, стой!!!

Я заорал на всю улицу, попытался перескочить через ограждение, но, поняв, что быстрее перебежать через переход, рванулся назад.

Анна металась в запертой машине, словно попавший в ловушку, перепуганный до смерти маленький зверёк. Вика кровожадно припала к опущенному стеклу, выставив обтянутую джинсами широкую задницу. Сердце уже стонало и готово было, добежав до машины, оттолкнуть Вику, схватить за горло, ударить, отвесить этой синей заднице сильный пинок.
Сквозь уличный шум долетал дикий, истерический бабский визг.

-- Выметайся отсюда!!! ...  Что глазками хлопаешь??? Проститутка!!! ...В школу иди!!!... Учиться надо, а не деньги п****й загребать!!! ... Сколько ты берёшь???? ... Говори, сколько???
Трясущая крашеными космами, Вика отшатнулась от стекла, разодрала почти пополам большой кошелёк, выхватила оттуда несколько бумажек.

-- На!!! Подавись!!! ... Тебе ещё за невинные глазки доплачивают??? Сколько??? Пять тысяч??? ... На... Всё забери!!! ... Сучка малолетняя!!! ... Ты людям жизни калечишь!!! Убирайся отсюда!!! Убирайся, тварь!!!

Пока немолодые ноги, что есть мочи, несли тело к машине, руки и нервы исходили дрожью в бессильной злобе.

-- Вика!!! Замолчи!!! Уйди отсюда!!!

Я орал на бегу, ничего не соображая, видя лишь, как мечется в запертой машине ни в чём не виноватая девушка. Вика кинула на меня безумный взгляд вытаращенных, ярко накрашенных глаз, и я впервые увидел, как по её бешеному лицу перекатываются глубокие, частые морщины. Господи, какая же она старая, тупая и злобная баба!

Оставалось пробежать лишь десяток шагов. Анна выглянула в окно, беспомощно ища меня испуганными, зелёно-карими глазищами. Вика швырнула несколько бумажек прямо в девичье лицо.

-- На, подавись, тварь!!!

 И опять, как совсем недавно, маленькие ладошки вскинулись, чтобы защитить себя от позора и оскорблений. Сердце взорвалось, как не взрывалось даже там, во дворе.

-- Убери деньги!!! Дура!!!!

От моего крика обернулись все многочисленные прохожие вокруг. Я с трудом остановился перед Викой, не в силах перевести дух от бешеного бега и дико  кипящей злобы.

-- Немедленно извинись перед ней... Иначе...

Голос хрипел сквозь сжатые зубы, срыввающееся дыхание  и дёргающие мышцы скул. Левая рука, вытащив из кармана брелок,  нажала кнопку, а правая... Она не могла больше ждать ни секунды. Правая рука, не сдержавшись, наотмашь ударила Вику по багровой щеке. Уже не в состоянии контролировать себя, я снова замахнулся на уватившуюся за щёку женщину. Но, замерев, мучительно опустил руку.

Анна с силой вытолкнула разблокированную дверцу, вылетела из машины и, судорожно всхлипывая, стремительно понеслась прочь по тротуару...

-- Аня, постой!!!

Я заорал ей вслед, уже готовый то ли убить Вику, то ли кинутся догонять убегающую девчонку.

Лёгкие, стремительные ноги в скромных осенних туфельках зачастили по чёрно-белой зебре перехода. Вика, прижиимая ладонь к разбитому лицу, криво и презрительно ухмыльнулась.

-- Жорж, какая же ты подлая мразь...

Но мне было уже не до неё. На противоположной стороне улицы приближался к остановке автобус, и Анна, не оборачиваясь, стремительно бежала навстречу его белой, жужжащей квадратной морде. Мои ноги, сорвавшись с тротуара, кинулись наискосок через проезжую часть. Справа, совсем близко оглушительно завизжали тормоза. Сердце сжалось, замерло, упало в ледяную бездну. Нет... Кажется, пронесло… Ещё быстрее, может, успею... Сзади грубый мужской голос изрыгал из какой-то машины самый отборный на свете мат, но я уже ничего слышал... Анна... Автобус... Ну, подождите же, хоть одну секунду...

-- Анна, постой!!! Не уезжай...

Перескакивая через ограждение, нога зацепилась за трубу, и тело стремительно рухнуло на тротуар, успев по старой борцовской привычке выставить вперёд ладони... Всё... Вот и всё... Каким ты ни будь искренним, честным и бескорыстным, жизнь, всё равно, раскорячит тебя и поставит раком на посмешище всем прохожим, всей улице, всему правильному бездушному миру. Делай, как все, живи, как все, не придумывай свои глупые, благородные законы. Они никому не нужны в этом мире. Никому!

Я вскочил с колен, рванулся вперёд, но в глазах мгновенно потемнело, тело качнуло и неудержимо поволокло в сторону. Успев схватиться руками за грязную, шершавую трубу, я с трудом сел на самую нижнюю перекладину ограждения и, уперев локти в задранные колени, обхватил руками теряющую сознание в накатившей дурноте голову. Сзади, жарко обдав едкой, солярной гарью, торопливо проехал длинный автобус... Вот, и всё...

Сделав сумасшедший круг, жизнь всё вернула на место, к пыльному асфальту, пустому дому, разбитому лицу Вики, солярному следу сбежавшей в никуда от всего ненавистного взрослого мира хорошенькой, симпатичной девчонки... Всё кончилось, вернувшись к своему постылому началу.

В висках долбилось гулко и тяжело, голова проваливалась всё глубже и глубже в черноту. Казалось, ещё мгновение, и руки не удержат её на весу. Позади гудели машины, прямо передо мной шуршали сотни чьих-то ног, разных, очень быстрых и шаркающе неторопливых. Все куда-то спешили по своим важным делам, расписанным в соответствии с правилами и законами жизни, в которой никому нет дела до немолодого седеющего мужчины, сидящего на грязной трубе и почти упавшего лицом в пыльный асфальт. Даже если он прямо сейчас рухнет и умрёт, никто не подойдёт к нему, даже та, последняя женщина, которая так фальшиво и буднично клялась каждую вторую субботу месяца в своей нескончаемо преданной любви.

Там, сзади, знакомо стукнула захлопывающаяся серебристая дверца и, обиженно взвизгнув, полетели прочь зубастые колёса маленького внедорожника... Сделав своё правильное дело, сыграв роль алчной самки, не подпускающей никого к самцу, которого записала в свои, Вика уехала, бросив ставшего вдруг неправильным самца подыхать среди шумной, безучастной толпы. Так ему и надо, старому дураку. Таким, как он, не место в этой жизни, где каждый только сам за себя.

Чьи-то лёгкие, стремительные шаги остановились и замерли совсем рядом. Чья-то рука осторожно тронула за плечо.

-- Вам плохо? Давайте, я Вам помогу...

Нет! Этого не может быть! Это всего лишь сон или бессознательный бред... Веки, напрягая голову мучительной болью, с трудом вспомнили, как надо открываться. Нет!!! Так не бывает! Это может только привидеться!!!

Бледная, измученная, с растрёпанными волосами и глубоко ввалившимися, словно почерневшими, глазами, Анна решительно протягивала маленькие ладошки, пытаясь изо всех сил схватить меня подмышку.

-- Вставайте... Осторожно... Идти можете? Пойдёмте к машине... Давайте, держитесь... Ну... Пошли?

Первый шаг, второй третий. Высокий бордюр, чёрно-белая зебра перехода. Потихоньку, шаг за шагом, ушла дурнота, стали почти не ватными ноги, холодный пот сменился приятным теплом. Лишь окружающая реальность, отодвинутая куда-то за пределы осязания, воспринималась теперь, как многомерное кино, спроецированное на невидимый экран, натянутый вокруг меня огромным цилиндром. Да, всё это - просто кино. Ведь ни один реальный человек, живущий в реальной жизни никогда не вернулся бы, сбежав из ада, чтобы помочь тому, кто вовлёк его в жуткие мучения... Ни один... Никогда...

Мы остановились на краю тротуара у сверкающего в лучах щедрого осеннего солнца джипа. Я пытался глянуть в её глаза, она, наклоняя голову, уводила взгляд в сторону. Господи, сколько же прошло времени, как Анна сбежала из этой железной клетки? Пять мнут? Полчаса? Час? Всё смешалось в голове, сдвинулось, перевернулось. И вот мы снова, вопреки всем писаным и неписаным законам, стоим у ненавистной дверцы в полном смятении, не зная, что говорить и что будет с нами всего через несколько мгновений.

Я, как всегда, начал говорить первым.

-- Ань, прости меня. Я тебе столько горя принёс. Столько незаслуженных оскорблений... Я не знал, что всё так выйдет...
-- Я тоже... Вы меня простите, пожалуйста... Я не хотела навязываться. Жизнь Вам калечить...
-- Ань, за ту женщину тоже прости...
-- ... Это Ваша жена?

Я медленно качнул головой.

-- Нет... Так, иногда встречаемся... Я один живу.
-- А... Понятно...

Наступившее молчание стало вдруг неожиданно грустным, словно чувствовало, что ему выпала судьба стать последним. Я боялся говорить, боялся сказать что-то не то, совсем неправильное или, наоборот, слишком правильное для этой правильной жизни, что, наконец-то, на веки вечные оборвёт наше случайное, совершенно нелепое и такое мучительное для обоих знакомство.

Рука нерешительно легла на ручку передней пассажирской дверцы.

-- Ну, что, Ань? Садись? -- Я вдруг, сам того не ожидая,  грустно и безнадёжно вздохнул, -- Поедем ко мне...

Сказанные просто так, без всякой надежды, слова замерли на выдохе в ожидании выслушать то, что и так уже было совершенно ясным. Но Анна, не раздумывая ни секунды, сделала быстрый, лишённый всякого страха и сомнения шаг. Обалдев от нежданной радости я широко распахнул дверцу, из которой вылетели к её ногам две тысячные купюры. Анна неприязненно отшатнулась. Сердце вскрикнуло. Тут же носки моих новеньких, модных ботинок остервенело и безжалостно сбросили ненавистные бумажки в пыльную темноту за бордюр.

Она упала в большое сиденье, дверца мягко захлопнулась, и в один миг жизнь снова обрела привычную, осязаемую реальность.

Два уставших, измученных человека, невольно бросивших вызов незыблемым законам жизни, снова сидели в уютной, большой машине, отделившись прочным стеклом и сталью от всего и всех. Немолодой, далеко уже не статный мужчина с седеющими висками и молодая девушка, совсем юная, симпатичная, с зелёно-карими глазами и прелестными, распущенными по плечам тёмными волосами.
Не хотелось заводить мотор, не хотелось куда-либо ехать, снова мучительно преодолевая постыло правильное  течение жизни. Хотелось просто сидеть и тихо наслаждаться её красотой, её искренней, чуть наивной на вид юностью, восхищаться не умершей в окружающей ненависти добротой и отзывчивостью её души, пожалевшей упавшего среди улицы человека, даже после того, как он стал виновником стольких страданий, позора и мерзких, незаслуженных оскорблений.

Анна осторожно вытащила из бокового кармана курточки дешёвые, копеечные наушники, тонкими пальчиками вложила в ушки под волосами, ткнула кнопку старого, изрядно потёртого телефона и, устало захлопнув густые, пушистые реснички, молча погрузилась в свой музыкальный мир, оставив меня наедине с моим, мучительно немолодым миром.

Не по-осеннему яркое солнце перевалило через высокую стену магазина, в машине стало темно и неожиданно тихо. Я откинул голову на подголовник, закрыл глаза. Всё закружилось, медленно понеслось в чёрную, приятную пропасть...
 
Лицо юной певицы терялось во тьме, лишь пальцы летали по гитарным струнам и чистый, чуть тревожный голос пел своим невидимым слушателям...

К сожалению, песня удалена со всех хостов. Ниже лишь текст.

Стася, "Сидела Анна" 

Сидела Анна над Чёрной речкой
Сидела Анна, смотрела в воду
По обе стороны от пространства
Царил тяжёлый угрюмый город.
И тонкий лёд, наплевав на лето,
Сковал ей волосы белым шлемом
Сидела Анна, кончалось небо,
Вливаясь на горизонте в реку.
Сидела Анна…

Сидела Анна смеясь и пенясь
Над ней деревья склоняли шапки
И угрожающе пели где-то
Над головой огоньки созвездий.
Боялась шёпота волн о берег,
Боялась пятен теней на пальцах,
Бежать хотела — немеют ноги,
Кричать хотела — немеют связки.
Сидела Анна…

Ночь колдовала беззвучный танец
Кружилась ночь, задирая юбки,
Бесстыдно трогала грудь руками
И блёстки-звёзды мерцали смутно.
И никого, кто бы это вспомнил,
Кто смог потом рассказать словами
Над Чёрной речкой сидела Анна —
Пять пуль навылет, Христовы раны.
Сидела Анна…

Она закрыла глаза руками,
Глаза увидели сквозь ладони
Как прорастает заря сквозь камень,
Плывёт в агонии колокольня.
И страх ушёл как уходят кошки,
Не обернувшись, своей дорогой,
А время стало планетой в небе
Кольцом из спутников окружённой.
Сидела Анна…


Анна. В дне первом... часть 3: http://www.proza.ru/2014/10/08/996