Учительница из крестьянской семьи

     Мария Павловна Кокина – учительница начальных классов почти с 50-летним стажем. В молодые годы стала «Отличник образования». Она Ветеран труда и ВОВ, редкой доброты и душевности педагог и человек, обучившая начальной грамоте сотни и сотни учащихся. Мария Павловна давно на пенсии, но бывшие ученики её не забывают и приглашают на выпускные и юбилейные вечера.
Некоторые страницы из своей биографии она охотно поведала мне.
     Я родом из Тамбовской области, - начала она свой рассказ. - Перед войной училась в Моршанском педтехникуме, у нас только прошёл выпускной вечер. На другой день наша группа собралась фотографироваться. С директором пошли в фотоателье. Вдруг по радио объявляют – война. Директор подхватился бежать, но мы его удержали, чтобы с нами сфотографировался. Потом он сказал, дескать, теперь направлений в школу давать не будут, ищите работу сами.
     К вечеру в нашем техникуме уже развернулся госпиталь, там стояли кровати и медоборудование. Я была немало удивлена: откуда всё это появилось. Ребята пошли в военкомат и стали разносить повестки.
     Когда я приехала в родное село Рыбное, собрали всю молодёжь из сёл и деревень Моршанского и Алчасовского районов и сказали: «Возьмите вещи первой необходимости: кружки и лопаты, скоро поедете рыть окопы.» Мы всё это взяли, нас посадили в вагоны и повезли не кормлёными. Ребята выходили на станциях к солдатам, отправлявшимся на фронт, они угощали их  почему-то рыбьими головами…
     Нас привезли в Брянск, где я увидела множество железнодорожных линий. Потом повезли к Смоленску. Остановились в Починке, там всех высадили. Сначала Моршанских, затем Алчасовских ребят и повели под Смоленск рыть окопы. Над нами летали вражеские самолёты, мимо шли и мычали коровы. Когда вошли в деревню, кричала женщина: «Муля, Муля, самолеты летят, скорей спускайся в подвал». Одна наша девчонка вошла в какой-то дом с открытыми окнами. На ветру болтались тюлевые шторы,  она их сняла. Ее осудили за мародёрство...
     Окопы копать нам не пришлось, ехал какой-то солдатик на подводе,  и сказал: «Кто вас сюда пригнал, мы уже скоро в Смоленск придем». Это означало, что будут сдавать город. Через какое-то время видим: от Смоленска идут наши ребята. От них узнали, что скоро всех повезут назад. В Починке мы сели на платформы, вагонов не хватило. Лопаты потеряли в дороге. Обратно нас везли только ночью через Ряжск, где нас высадили и повели в столовую. Мы укрылись одеялами, потому что лил дождь.  Дали нам на дорожку по одному большому копченому лещу. Решила не есть. А привезти своим родным гостинец. Остановились на станции Безобразово, от которой до села Рыбное было идти значительно ближе. И вот ночью добрели в Рыбное, все разошлись по своим домам, а мой оказался дальше всех. Я увидела во дворе горящий кончик папиросы. Это курил мой отец Павел Максимович, будто ждал меня. Он был колхозным конюхом. Сколько было радости, что вернулась домой.  Как будущей учительнице родители подарили мне часы. Когда отца взяли на фронт, я стала работать в школе за два километра в райцентре Алгасово. Я там временно подменяла учительницу, ушедшую в декретный отпуск. Четыре месяца учила детей, получала на всю семью по три буханки хлеба. Мама, Анна Андреевна, ласково называла:  «Кормилица ты моя». У нас кроме меня еще было четверо ребятишек, да дедушка с бабушкой, да мама была больная…    
      В военное и послевоенное время приходилось трудно. Пришла из декрета учительница и спросила: «Ну, всех научила учеников читать и писать»? Я ответила: «Всех». Тогда классы насчитывали по нескольку десятков учащихся, не то что сейчас. Потом направили за 15 км в село Самодуровка. Хорошо, что там из нашего села работали учителя, среди которых были и мои одноклассницы. Я там  работала до весны, директор сказал: уезжайте домой. А как раз распределяли картошку, и я привезла домой мешок на саночках в лютый мороз, тащу санки, и ни одной подводы нет. Пробежала лиса – у меня волосы дыбом, иду дальше, было страшно, потом заяц, ну думаю, не хватает только волка. Но слава богу не попался. Добралась до Алгасово, а там и наше село Рыбное.
     Потом меня направили в Ивановскую школу.В апреле, начался разлив рек. Все мосточки были разрушены, по ним невозможно было пройти. И мне пришлось идти по бровке поля, а вода бушует страшно, в некоторых местах приходилось разуваться. Пришла я в это село, оно очень большое.Встретила меня наша рыбинская учительница Анастасия Ивановна Бабкина, накормила пшённой похлёбкой.
     В сельсовете попросили сторожа, чтобы временно поселил у себя пока не найдут мне квартиру.Вот и жила я у него, как питалась уж лучше не говорить. Тяжело! Мы жили в частных домах, специального жилья для учителей не было. Но снабжали нас топливом. Позже выделили дом для учителей. Там жила семья эвакуированного из-под Смоленска пожилого учителя Подобедова. Не помню точно, какой он вёл предмет, но был требовательный. А я девчонка сельская. Как-то рассказывала что-то смешное и употребила слово «раскотяшился». Он переспросил: «Что вы сказали?» Я закрыла рот и молчу, поняла, что не то сказала…
      Там я проработала до 1942 года. В Иванове дали огород, сама его вскопала, один дедушка помог засеять просом. Из нашего села было три учительницы, и мы вместе ходили домой. Когда созрело просо, мама обмолотила и набрала девять мешков. Один офицер развозил почту, однажды ехал из Алгасово, помог довезти. Потом меня перевели в двухкомплектную Александровскую школу, дали первый и третий классы. Приходит как-то директор Рыбинской школы, в которой я училась и говорит:
     – Мария Павловна, нам дают Зинаиду, но я не хочу её брать. Мы направили её в другую школу, а вас прошу перейти к нам. У нас учительница никак не справляется с классом.
     Мне было тогда 18 лет, а сейчас 82 года. Пришла я работать в  класс, в котором учился мой брат Володя. А за стенкой была та самая старая учительница, которая не справлялась с этим классом. А на моих уроках (то ли мой брат действовал на всех ребят) тишина стояла необыкновенная, меня все слушались. Осталась в этой школе, мной были довольны учителя. Я пришла на третий, четвёртый классы, потом  получила первый класс и довела его до окончания учебного полугодия, а в январе 1951 года приехала к мужу в Брянск…
     Когда я пошла в РОНО, мне предложили работу инспектором по детским садам и детским домам. И даже предлагали Супоневский детдом, но муж, Владимир Дементьевич, не согласился. Он работал на заводе «Дормаш» инженером-конструктором.
     В феврале 1953 года пришла ко мне соседка Нина Плетнёва, муж которой работал с моим. И говорит:
     – Директор пятой школы Клавдия Ивановна Пушнова просит, чтобы ты к ней пришла.
      Я пошла в школу. Клавдия Ивановна посмотрела на меня и говорит:
     – Завтра выйдешь на работу? На пенсию ушла учительница.
     Я, не раздумывая, согласилась. Владимир Дементьевич как раз был в командировке.  Нашла бабулечку, чтобы присматривала за моим сыном. И пошла работать.
     Приехал муж из Москвы и стал отчитывать:
     – Как ты могла устроиться на работу и оставить ребёнка одного!?
     Я не могла отказаться от такого предложения. Убедила мужа в своей правоте, что хочу учить детей. Рядом школа, мы жили в том угловом доме, где гастроном на Фокина и Луначарского.
     В пятой школе я проработала лет десять. У меня ученицей была Людмила Нарусова будущая жена Анатолия Собчака, жившая тогда на улице Калинина. Такая симпатичная была девочка с красивой шевелюрой. В этом классе были и озорные ученики, я по примеру одной коллеги повела с ними против своего обыкновения довольно строго. Вот встаёт Люда Нарусова и  говорит:
     – Мария Павловна у вас не получается быть строгой, – это я запомнила на всю жизнь. Ученица сделала такое замечание, но я не обиделась.
      Вот когда говорят, что с сорванцами никакого слада нет, я всем молодым учителям говорила: "А вы возьмите ребёнка за головку, прижмите к себе, погладьте, и тогда он раскроет вам всю душу".
      А с Нарусовой у нас установились хорошие отношения. Однажды во время перемены подходит ко мне и говорит:
     – Мария Павловна, как я люблю бутерброд с сыром и колбасой.
    Потом она пошла в старшие классы. У меня учились Пигарёва, ставшая  инженером, Натарова – зубной врач. По мужу Лялина. Художник Ланк. Инженер Балашова. Знаете, цвет такой был. Тринадцать отличников в классе. Но и были и слабые, я с ними много занималась.
     Когда перешли в четвёртый класс, вызвала меня Пушнова и говорит:
     – Мария Павловна, что вы будете с ними делать?
     – Клавдия Ивановна всех переведу в пятый!
     – Умница, я так и думала, лучше, чем вы никто их не научите. Я вас оформляю на звание «Отличник народного просвещения».
     Но, забегая вперёд, скажу: это звание я получила уже не в пятой, а в сорок пятой. Клавдия Ивановна на меня очень обиделась из-за того, что я перешла в новую школу, которая тогда только что открылась.
     Клавдия Ивановна всегда приходила в школу первая и встречала перед входом учителей и учеников, поставив руки вбок. Вот я иду, поздоровалась, Клавдия Ивановна говорит:
     – А что это у тебя разные туфли?
     Я проводила мужа на работу, сына в детский сад отвела. И все на бегу. Она понимающе улыбнулась, взяла мою тяжёлую сумку с тетрадками учеников. А я побежала домой переобуться. У меня были две пары туфель одного фасона, но разного цвета. Клавдия Ивановна была всегда внимательная, беспокойная. Каждый раз напоминала учителям провожать детей через дорогу. И мы выполняли её наказ.
     А когда строилась школа №45, я уже знала, что буду в ней работать, так как в том микрорайоне нам дали квартиру. Как-то веду сына в школу и говорю:
     – Вон мой класс будет, – показывая на строившееся здание.
     В 1962 году школа открылась, пошла к директору Григорию Павловичу Жиденко. И стала работать. Когда вышла на пенсию, директор меня не отпускал, и я работала ещё десять. Уходила из школы при Галине Михайловне Анищенко, которой, к сожалению, недавно не стало…