Привет, Аркаша, - это я!..

"...Боже мой, а лет-то сколько прошло?!. Двадцать?.. Да где там двадцать,  давно уже поболее!..  Рассказы, повести, романы! И карьера-то, ка-арь-ера!.. Надо же, как взлетел  Аркадий!.."
     А, ведь, совершенно случайно, наугад, открыл я одну из  авторских страниц на "Прозе ру"!..
     Всматриваюсь в фото, узнаю, конечно, сразу. Он всегда выглядел просто и значительно  одновременно. Располагал. А здесь ещё и годы приукрасили: виски в серебре, взгляд мудрее и строже... Заматерел, короче!.. Ивушка на пологом берегу, речушка в камышовой поросли, и степь, степь до упора... Ни дать, ни взять - русский писатель. Совесть наша. Или санитар. Пастух, так сказать, человеческих душ. Или ловец, - кто знает, чем оно там, в конце концов, оборачивается!..
     И сразу вспомнилось...
     Мы работали с ним в одном кабинете. Два молодых, совершенно разных  и, уже, в принципе, оперившихся журналиста.  Скажу больше: мы  вели два основных отдела в газете. Творческие люди честолюбивы. Первое перо в редакции, завышенные гонорары любимчикам, ревность, интриги, особенно, если  в очереди на получение квартиры кандидатов в разы больше, чем самих квартир в обозримом будущем - ну, понимаете, о чём я!.. Так вот, ничего такого у нас с Аркашей  не было. Хотя, в те времена, невозможно было писать о промышленности, не затрагивая партийной темы, и наоборот. Но мы жили мирно.
     По крайней мере, мне так всегда казалось.
     Кабинет у нас был просторный, и мы, обычно, заполняли его дымом до синевы. Накурим и пишем, пишем... А выйдет номер, мы читаем: он своё, а я - своё. Конкурировать некогда. Хотя, иногда и полистаешь страницы: бегло, по чужим материалам, через абзац... И  вперёд, за следующими двумя сотнями строчек в номер. До синевы!..
     Неплохие времена были. Если, конечно, без нюансов.
     ...Когда в кабинет вошёл тот парень,  я, почему-то сразу оторвался от  своей писанины и внимательно на него посмотрел. Парень был среднего роста, плечистый, светловолосый  и голубоглазый. Лицо, как у фина: черты округлые, но нос, подбородок  кажутся слегка заострёнными. Что ещё?!.
     Мысленно я даже улыбнулся своей новой привычке: описывать всех знакомых и незнакомых... Ну, что ещё можно об этом парне сказать?.. Сутулится?.. Да, почти, и нет... Причёска удлинённая - тоже чепуха... Тогда взгляд!.. Как будто на икону смотрит. Не в смысле, что с мольбой, нет. Он точно знает, уверен, что его поймут. Нужно только, чтобы услышали...
       Наверное, комсорг или профорг с какого-нибудь завода, - подумал я и,  почти,  угадал...
     - Абалакин Дмитрий? - это  Аркаша так  приветствует гостя, встаёт и настежь открывает окно. С дымом явный перебор.
     - Да, я!
     - Присаживайся! - Аркаша  кивает на стул напротив, сам тоже садится. - Не возражаешь, что на ты?
     - Так даже лучше, - соглашается  Абалакин. Парень  он крепкий, сбитый, и стул под ним подозрительно  заскрипел.  Абалакин неуверенно ведёт  бёдрами: влево, вправо... Но стул  больше не скрипит. Устало опускаются плечи, и взгляд  куда-то вниз, под Аркашин стол. -  Только, если можно, недолго... Я ведь в рейсе!..
     ...Абалакин, оказывается, водитель камаза из АТП. И комсорг. Что-то там нарыл  Аркаша: километры дорог, кубометры грузов, горючее, тоннами списываемое налево... Интересно, но зовут двести строк, и я стараюсь не слушать, возвращаюсь к своему тексту...
     И побежали строчка за строчкой: нескладные, корявые!.. Но, пока меня это и не волнует. Главное - создать скелет, основу статьи. Потом я всё перепишу. Отшлифую, подчищу, и одним выстрелом: хлоп!.. Сразу строк, эдак, двести пятьдесят,а?!.  Если, конечно,  материал вытянет, и Коврига, - это наш ответственный секретарь, - не покромсает его  в угоду соседям по странице...
     Вдруг опять заскрипел стул. Абалакин заёрзал. Что-то его, видимо, в  Аркашиных вопросах не устраивает. Точно. Он выпрямляет плечи и вскидывает на собеседника глаза.
     - Ну, вы же понимаете!.. Этого я вам сказать не могу!..
     Волнуется. Даже на вы перешёл!.. - подумал я, опять всматриваясь. - И взгляд какой-то другой!.. Теперь и не поймёшь, чего в нём больше: уверенности в том, что поймут или надежды на то, что простят...
     Мысль эта показалась  мне стоящей. И я решил записать её в блокнот, а потом пристроить в какой-нибудь материал...
     - Я всё понимаю, Дима! - Аркаша говорит медленно, даже слишком. Даже вкрадчиво. - Но,.. всё-таки, чтобы уж до конца, без белых пятен!..  Домыслы, - они, ведь, только мешать мне будут!.. Не для печати, Дима!.. А чтобы я всё понял правильно и  правильно разрулил!..
     -Хорошо! - после некоторой заминки, соглашается  Абалакин. Но, на всякий случай, ещё спрашивает: - Только между нами!.. Точно?!.
     -Окей, Дима! Слово журналиста!..
     И опять про километры и тонны... Но, поскольку начало было пропущено, понять мне - трудно. Говорит Абалакин быстро, торопится так, словно боится передумать. Глаза больше не прячет: всё открыто, "по чесноку"!.  Аркаша сначала было записывал, но не устоял в потоке слов, отложил ручку, уставился на Абалакина, слушает, хлопает длинными, как у девушки, ресницами, ну и, естественно,  что-то там, в уме, прикидывает...
     А я прикурил сигаретку и, прямо с берега, отмахнувшись от всего, нырнул в  уже почти готовые двести  с небольшим строк!..
     ...Работу  свою  Аркаша сделал быстро.  Дня через три я увидел его статью в номере. Подвалом, на развороте, строчек на четыреста. И смачный такой заголовок: " О чём молчал Абалакин!.."
     Как всегда было некогда, но заголовок заставил меня прочитать.
     Я - офигел!.. Вот так, как я сейчас эту сцену вспомнил, чуть ли не слово в слово: "не для печати", "чтобы не было белых пятен", "я правильно пойму и разрулю" и это его  фарисейское "Окей. Слово журналиста!", - даже взгляд, выражение лица описал с...н сын!..
    Бедный Абалакин!  Ещё совсем немного, всего лишь несколько часов: газету развезут почтальоны, и жизнь его перевернётся. По крайней мере, многое в ней станет с  ног на голову...
       Грешен наш брат журналист.  Амбиции и глупость, заказные расправы и  малодушие, чёрствость и честолюбие,  косность,  беспринципность, - насмотрелся, чего уж там!..  Мы можем, не разобравшись в сути,  нечаянно, испортить кому-нибудь настроение или даже карьеру. Мы можем написать какую-нибудь чушь, написать смачно, сильно, но, увы, не в точку, и даже совсем не рядом, - а потом до последнего отстаивать эту  чушь, потому что написано здорово!.. Много у нас грешков,  но, поскольку профессия журналиста не такая уж и простая,  и  хорошего в ней всё равно больше, то приходится от всех этих грешков ,как-то  так, стыдливо, открещиваться. С кем мол не бывает, но только не со мной...  Идея - то сама, ориентиры, цели - ещё какие!.. Здоровые, чистые и светлые!.. И, чтобы вот та-а-ак, как Аркаша, с такой жестокостью, с таким  демонстративным цинизмом!..
      Когда Аркаша вошёл в кабинет, я спросил его об этом. Он  бросил долгий, ликующий взгляд на  лежащий  на моём столе газетный  разворот. Тугие, набитые строчками столбцы, броский заголовок и, под всем этим самое главное:  Аркадий К...
     Солидно смотрится?!.
     Ещё как!..
     - Ты же обещал, Аркадий!.. Зачем ты  сделал  из этого Абалакина  дурака?!. Ему жить здесь, он местный,  его здесь каждая собака знает - везде: на улице, на работе, на дискотеке...  Да ему же морду набьют!..  И хорошо, если только морду!.. Ты, что, не понимаешь  таких простых вещей,  журналист, б....?!. 
     Аркаша  улыбнулся, прихлопнул несколько раз своими длинными, как у девушки, ресничками и ответил коротко: - А он, что, не знал, где находится?!.
     Потом Аркаша ещё раз, но уже менее внимательно, почти без смысла, посмотрел на разворот, подошёл к своему столу, положил в ящик какие-то бумаги и, опять, к выходу.
     - Схожу к завхозу, попрошу новый стул. А то этот скрипит, - достал уже!..
               
                *                *                *
    - Манная каша какая-то, а не миниатюра!.. Нединамично!.. В малой форме не следует  далеко уходить от основной идеи!.. - примерно так сказал бы сейчас один из моих редакционных наставников Луноход. Старый, тёртый еврей. Огромный, невероятно толстый, в мощнейших роговых очках и болезненно бледный. Маслянистые чёрные глазки - ловкие и всегда чужие, как у ящерицы. Интеллигентно - вкрадчивый, как баба позорная... А стоило кому-то оступиться, и он предавал со смехом, в удовольствие... Видимо, поэтому он и уцелел: всю жизнь по редакциям, везде всегда свой и неуловимый... Он был старше нас всех, естественно, мэтрствовал и, почему-то,  мы звали его Луноходом. Между прочим, наши с ним отношения развились  вот так: в самом интересном месте,  я послал его туда, куда и положено посылать в таких случаях!..
     ...Да и хрен с нею, с  формой, я ведь мемуары  "неудачника" пишу,а не подгоняю свои мысли под придуманные кем-то литературные догмы!..
     ...Надо же, и Луноход  ещё вспомнился...А, возможно, что и кстати!..
    10/4/2014
               

.