История моей семьи

   В своей работе я постараюсь проследить историю моей семьи на протяжении последних ста лет.  Начну с материнской линии. Матушка моя вознесенских корней. Вознесенское - рабочий поселок в 220 км к югу от Нижнего Новгорода и 110 км от станции Арзамас. 5 тысяч жителей. Центр района (1,3 тысячи кв. км, 23 тысячи жителей, население уменьшаетя каждый год), построен на мордовских землях. Известен с XVII века под названиями Кузятово и Костино, Ошпире, стал рабочим поселком в 1961 году. До 1922 года Вознесенское входило в состав Тамбовской губернии. Сведения о селе Вознесенском Тамбовской губернии «Темниковского уезда при речке Варнаве» содержатся в знаменитой «Энциклопедии» Ф.А.Брокгауза (Лейпциг) и И.А.Ефрона (Санкт-Петербург), изданной в 1890-1907 годах в 86 томах: «Дворов – 633, жителей – 3126 (данные на 1889 год). В селе – начальное училище, больница, железоделательный завод, основанный в 1784 году и вырабатывающий до 5600 пудов рельсовых костылей и экипажных винтов на сумму 15000 рублей. Чугун получается с Илёвского завода Нижегородской губернии Ардатовского уезда.»
   Мой прадед, Андрей Васильевич Гамаюнов был рабочим. Родился он в Вознесенском  поселке, где был железоделательный  завод, открытый еще известным заводчиком Баташовым («Железная роза»). Название своё поселок получил от церкви Вознесения Господня – белоснежной красавицы с колокольным звоном слышимым даже за сорок километров в Сарове, разрушенную в тридцатые годы во время гонения на православие.  В семье есть предание, что  мужики вознесенские (и мой прадед) работающие на металлургическом заводе в Кулебаках, за свой счет отлили из чугуна огромную статую Богородицы и на нескольких санях привезли в поселок, установили статую в церкви. Во время гонения с ней ничего не могли сделать из-за её неподъемности. Активисты тогда разобрали пол церкви, вырыли огромную яму и свалили туда статую Богородицы, потом закопали. До завода на этом месте ранее была мордовская деревушка Ошпире, население который по национальному составу было смешанным, в основном - эрзянским. Когда после революции Тамбовскую губернию разделили, то село Вознесенское отошло к Горьковской области, а другие мордовские деревни тамбовщины – к Мордовской автономной республике. Энергию завод черпал от мельничных машин, для которых был сделан огромный на несколько гектаров  пруд, для чего перегородили речку Варнаву. Какой только рыбы не водилось в пруду: щуки, лещ, линь, плотва, окунь, карась. Рядом с церковью хозяин завода, немец, построил больницу, которая просуществовала до 1980 года в качестве районной больницы. Было две школы: для мальчиков – трехлетняя, церковно-приходская - и для девочек - четырехклассное училище. Завод назывался костыльным, делали костыли для железной дороги. Рабочие места были ограничены и мой прадед, металлург, работал в городе Кулебаки на металлургическом  заводе. И жил там почти постоянно, приезжая домой лишь на праздники, привозил денег для содержания своего многочисленного семейства.
   Моя прабабушка, Елизавета Архиповна, урожденная Кулакова, тоже была с Вознесенского завода. Родила восемнадцать детей, последнюю младшую дочь - в пятьдесят четыре года, а всего прожила с Божьей помощью девяносто четыре года. Из живых её детей осталось восемь, остальные умерли вомладенчестве. Живые дети: старший сын Иван, убит в Гражданскую войну, младший  сын Василий – убит в Великую Отечественную.  Прабабушке, которая была то на сносях, а то с малыми детьми, трудно было содержать большое хозяйство и семью, и они с прадедом пригласили жить с ними овдовевшего тестя, прапрадедушку Архипа, отставного инвалида-гренадера, воевавшего еще в Крымскую войну.
Было у них две лошади, две коровы, и другой мелкий скот, община выделяла землю под пашню, луга и даже лес. Старшие сестры помогали по хозяйству, а старший сын Иван работал на заводе, женился и жил отдельно. Как говорила прабабушка Лиза, у мужа в Кулебаках  была и вторая семья – так как он жил там годами, но институт венчания не давал распадаться семьям. Работа была очень тяжелая, прадед мечтал накопить деньги и открыть какую-нибудь лавчонку – пенсий не давали, а жить надо было на что-то.  Дом Гамаюнов был по тем временам большой, но в отличие домов купеческого сословия, простой и деревянный. Улица М.Горького, на которой он стоит до сих пор называлась по-уличному -  Гамаюновой улицей.  Дом делился на две половины. В горнице спали хозяин дома с женой, а в отсутствие мужа – обычно младшие погодки. Дедушка Архип спал на печке. Братья-сыновья спали на лавках вдоль стены, а девушки- сестры – на полатях у двери. Я забирался ребенком на эти полати, они были отполированы телами спящих, были дубовыми, как и все в доме. Дом вначале, до реставрации наследником, сыном тети Мани, был без каменного фундамента. А как и все дома того времени стоял на нескольких, обычно двух-трех, дубовых венцах. На чердак вела скрипучая лестница, тоже дубовая, с шатающимися ступеньками. На чердаке сушились пучки лечебных трав (раньше к врачам обращались редко, только в крайнем случае). Я запомнил ещё «живыми» двор, конюшню, которые построил прадед. Столбы-сороковки из дуба подпирали стропила крыши, они вросли в землю, и мне казалось тогда, девятилетнему мальчику, что вот сейчас из глубины стойла выйдет легендарная Сивка-Бурка. В саду росла тоже, наверное, столетняя груша с мелкими плодами; прабабушка называла их «дульки». Яблони же порубили, так как за них брали большой налог. Елизавета Архиповна была мудрой стойкой женщиной, до конца своих дней (умерла в 94 года), сохраняла светлый разум.
Революция, Гражданская война перечеркнули мечты прадеда, банк, в котором он хранил сбережения, лопнул, сыновей убило на войне; хорошо, хоть дочерей-невест разобрали «в драку» - были все они очень красивые, трудолюбивые и по тому времени достаточно образованные. Старшая, Евдокия вышла замуж за будущего  председателя колхоза Н.Панфилова, родила двух сыновей, один из которых погиб в войну - сгорел в танке 12 июля во время сражения под Прохоровкой(Виктором меня назвали в его честь). Следующая дочь, Анна, вышла замуж за мастера лесоучастка, участника и инвалида войны. Сын их тоже понюхал пороха в 1956 году в Венгрии. Муж Анны сперва ухаживал за моей бабушкой и даже ударил деда моего ножом в область почек (дед простил его по просьбе жены и тестя - родня!). Екатерина вышла замуж за вдовца, инвалида войны с семью малыми детьми, и подняла и вырастила всех. Они, конечно, тетю Катю потом очень уважали и признавали за родную мать. Дочь Мария, младшая медсестра (были такие), вышла замуж,  но скоро овдовела и прожила век одна - муж погиб на войне. Сын её, военный, кстати,  был офицером на Кубе во время Карибского кризиса. Другая дочь, Паша, также рано овдовела из-за войны, родила двух сыновей и дочь, была замечательной, и, как мне кажется, даже немного блаженной.
Самая младшая, Маруся (называли по святцам, поэтому было две Марии) вышла за скромного колхзного счетовода, на войне он был командиром взвода разведки, лейтенантом; награжден  разными орденами и медалями, в том числе и медалью «За отвагу».  Он до самой смерти переживал, что его заставили подписать показания на моего деда в 1938 году, в чем не раз просил прощения у бабушки. Был замечательный и интеллигентный человек, очень образованный, несмотря на отсутствие всяких дипломов и званий.
   И, наконец, бабушка моя, Александра Андреевна. Была бабушка завидной невестой, играла на цыганской гитаре (у кого-то училась с сестрой Анной) и они распевали вдвоём «Отцвели уж давно хризантемы в саду…» почти до пятидесяти лет (они были погодки). Считалась семья Гамаюновых, видимо, середняцкой (раз не раскулачили), а может потому, что прадед был рабочим? Хотя жили по нашим меркам крайне бедно, но в праздники «поп приходил обедать после всенощной».
   Бабушка любила рассказывать, как дед делал предложение руки и сердца (тестю, Андрею Васильевичу): «Я люблю вашу дочь,  и она мне отвечает взаимностью». Венчались они на Духов день. А через тринадцать лет она потеряла во время  прополки обручальное кольцо, и примета сбылась - деда в 1938 году посадили на десять долгих лет по знаменитой 58 статье. Бабушка рассказывала, как ездила на свидание к деду в пересыльную тюрьму, где требовали письменно отказаться от него (и маму уговаривали отказаться от отца, но они не поддались). Бабушка говорила: «Начальник НКВД весь в шнурах и с наганом топал ногами и кричал, что дед с Тухачевским – английские шпионы».
   Дед мой, Григорий Филиппович Ермаков, родился в десяти километрах от Вознесенского завода в старинном селе Мотызлей, на рубеже веков - в 1899 году (старинное эрзянское  село, что видно из названия), русский. В Вознесенском жили уже много лет. Семья их гоняла ямщину и числилась не последней, хотя две сестры и четыре брата с родителями жили в доме над прудом, площадью тридцать квадратных метров. Домик зависал над оврагом и, что чудо, стоит до сих пор, черный и накренившийся в конце улицы Советской. Держали они лошадей, овец, возили почту и были, надо сказать, ухарями. Все были охотниками, рыболовами. Бабушка всегда вспоминала, что рано утром доить коров поднимала её свекровь Агафья (традиционно), а дочерей берегла. Ели в семье не только баранину, что было бабушке не привычно, но и ястребов. «Ты кушай, Шуронька, ястребятинку-то, она слатимая, как курятина», - потчевала свекровь. Когда она нечаяно обварилась в бане, свекровь сказала бабушке: "Хворать-то иди к матери." Бабушка вспоминала: "Сидит большая семья за столом, пришли с сенокоса, ждут обещанной холодной окрошки. Свекровь спрашивает хозяина; "Отец, всё что ль яйцо-то в квас крошить? Прадед Филипп задумался, а потом решительно махнул рукой: "Эх, кроши всё, пусть говорят, что сладко едим!".
Нужен был свой дом, и братья Ермаковы поехали строить сначала металлургический завод в Днепропетровске (там и родилась моя мама, Евгения Григорьевна), а потом и Горьковский автозавод. Старший сын Иван, как и сестры, остался на Украине (тогда писали «на»), его сын Василий (полковник морской авиации) участвовал  в ВОВ на Дальнем Востоке. Младший брат Николай остался в городе Горьком, а дед Григорий с братом Сергеем вернулись в село Вознесенское, купили дома, как планировали - кажется, за корову и четыре мешка муки за дом.
   Тут-то их и настигла коллективизация. К рабочему классу доверия было больше,  и деда назначили бригадиром полеводческой бригады в двести человек в соседний колхоз «Заветы Ильича». Центральная усадьба была в Вознесенске. Дед был всю жизнь трудоголик,  и затемно будил всех на тяжелую крестьянскую работу, за которую не всегда платили. Бабушка работала и заведующей фермой, и заведующей яслями, заведующей складом, а в войну – уборщицей на почте, что было вершиной доверия жене врага народа.
   Матушке моей тоже было тяжело, клеймо дочери врага народа она несла до 1956 года, пока деда не реабилитировали. С ними на лесопункте жил и я; бабушка не работала и хотела облегчить жизнь родителям. Там я окончил и начальную школу. Жили посреди леса. Наш кот Васька часто душил змей и раскладывал их на пороге - для отчета, видимо. Бабушка змей очень боялась. А мы, ребятишки, почти каждый день убивали в мелколесье гадюк, особенно их было много в лугах, у речки Луктоса, и в вырубках. В лугах гадюки были черные, а в вырубках – серые. У лесорубов была привычка держать в портсисагарах змеиную кожу(на счастье) – когда гадюки линяли в сезон. Рядом с лесопунктом (станция Димара Горьковской узкоколейки НКВД), были и другие: Лашман, Лесомашинный – где были лагеря штрафников и власовцев. Сейчас там никто не живет, только огромные кладбища.
   После окончания школы с похвальным листом (медалей не было) Женю Ермакову, мою будущую маму, по заданию комсомола направили учителем математики  в Нарышкинскую школу. Учителей математики в школах не было, их всех демобилизовали на фронт, в основном артиллеристами. Её ученики были всего на год-два моложе, а потом, повзрослев, тоже уходили на фронт. Жила она на квартире у одной старушки, как тогда говорили,  «за занавеской» - отдельной комнаты не было. Домой возвращалась только на выходные, двадцать километров пешком, по проселочной дороге, через лес. В войну много развелось волков, они выли вдоль дороги, а иногда нападали на одиноких прохожих, поэтому в пути старались держаться вместе.
   К концу войны, когда стали возвращаться в школы учителя, пока только инвалиды, комиссованные в госпиталях, Жене разрешили оставить школу,  и она получила возможность исполнить свою мечту, поступить в медицинский институт, который она успешно окончила. Учиться было трудно, голодно, мать её, моя бабушка говорила, «что осталась в одном кресте». Однажды Женю ограбили бандиты, отняли стипендию и продуктовые карточки.
Одевалась бедно,  все латоное-перешитое. Но молодость брала свое - ходила на танцы с подругами. Раньше ,после войны, танцевали на площадях под духовой оркестр. Однажды со случайным танцором, бывшим моряком-подводником, были выбраны лучшей вальсирующей парой. Познакомились,  подружились, расписались и прожили долгих сорок девять лет, год не хватило до золотой свадьбы, разлучила смерть.
   Жизнь была нелегкой, но интересной.  Голодали элементарно, так как отец еще учился. Он до самой смерти вспоминал в шутку, как мама, не выдержав голода,  съела одна, не дождавшись его прихода, отложенную на ужин банку консервов… Мужа, после окончания  института водного транспорта, как коммуниста направили директором МТС («двадцатипятитысячники») в Рузаевку. Потом, ближе к пенсии, отец стал заместителем директора Приборостроительного завода в Саранске.
   Жизнь была тяжелой, но они творили историю!
   Мама проработала 52 года в онкологическом диспансере, врачом-рентгенологом, заведующей отделением, главным врачом, парторгом, председателем профсоюзного комитета (партийная нагрузка). Она была очень активная, была членом КПСС, окончила институт «марксизма-ленинизма», факультет общественных профессий, специализировалась у корифеев медицины – Н.И.Блохина,  у профессора Рейнберга и  т.д.
   Отец  всегда боролся за план любой ценой, а потому до двенадцати лет я учился на лесопункте, где работал мой дед после десяти лагерей за контрреволюционную агитацию, усомнившийся, что Тухачевский  английский шпион (он и там валил лес,  и строил железные дороги в Коми (Воркута-Лениград).
   Отец – участник войны, моряк-подводник, считал себя эрзянином, хотя и говорил плохо на родном языке (в 15 лет уехал из дома от голода), но понимал всё. Родом отец из Ичалковского района Мордовии, откуда и предки патриарха Кирилла. Я же говорю только по-русски (мой родной язык), как и мои дети.  Но долг отцу отдал, мою поэму «Пургаз» напечатали в эрзянской газете перед съездом финно-угорского народа. Отец прибавил себе на словах два года и ушел на флот, где девять лет отслужил на подводной лодке на Дальнем Востоке (прибавился ещё и срок войны).  Всегда, кстати, наказывал и внукам, и правнукам не служить подводниками, так сильно ему досталось. Отец награжден медалями и орденом, имеет благодарность от Верховного (И.В.Сталина). Активных боевых действий на дальнем Востоке не было, и мне в детстве было за это крайне обидно, что отец на войне не убивал немцев или японцев, как родители одноклассников, по разговорам которых, их отцы убивали от одного до тысячи немцев в день (зависело от фантазии говорящего). Мы были послевоенными детьми и играли только в войну.      

   Тяжело отцу было привыкать после речки Алатырь к Тихому океану. Перед службой отец учился в лесотехническом техникуме в Петрозаводске (уехал к отцу Артамону от голода из деревни, как и старшие братья: Фома и Константин, тоже участники войны). Дед Артамон (я его не помню) служил  в Гражданскую войну под началом Ворошилова, и так отличился в коллективизацию, что, проклинаемый  даже родней, (а может, боялся репрессий сам, так как  записался в молодости, то ли в кадеты, а может, эсеры(?),  когда жил и работал в Самаре с отцом) -   уехал в Петрозаводск, где и затерялся  от властей, оставив в деревне жену, бабку мою Матрену Яковлевну(в девичестве Третьякову) с младшей дочерью Антониной и младшим сыном Федором. Одного сына убили на охоте перед самой войной.
   Вся моя родня, как и весь, наверно, народ, был вынужден работать «на отрубах» - жить в одном месте, а зарабатывать в другом. И воевать.
Отца все время тянуло к земле, были они с мамой страстными садоводами-огородниками. Сейчас дача поросла американскими кленами, домик разобрали бомжи, даже погреб и тот по кирпичику разобрали. Хорошо, что отец этого не видит. Все он строил своими руками, научился от деда Артамона, столяра-плотника.
   Я и сам работал в пяти больницах после окончания медфака в Мордовском университете по разным специальностям: психиатр, невропатолог, нарколог, терапевт, инфекционист, педиатр, главный врач, врач скорой помощи.  «Ветеран атомной промышленности», "Ветеран труда", награждены с женой медалью «Петра и Февронии» - «За любовь и верность». На пенсии с 2013 года, занимаюсь историей, литературой, садоводством.
Старшая моя дочь – врач в третьем поколении, уважаемая как больными, так и коллегами, воспитывает с мужем, ведущим научным сотрудником ВНИИЭФ, сына Андрея. Старший сын – старший научный сотрудник Федерального ядерного центра в городе Сарове, имеет благодарности от губернатора и министра, растит с женой(математик)дочек Олю и Аню; средний сын – историк, младший – программист, а младшая дочь учится на филологическом факультете. Дети все были медалистами в школе и с отличием окончили ВУЗы.
   В этом, конечно, большая заслуга моей жены, урожденной Татьяны Ивановны Шляпугиной, литератора по образованию, но из-за детей проработавшая всю жизнь воспитателем детского сада. Из-за родов – дважды лежала в реанимации, практически дальше областных центров не имела возможности выехать, разве что, один раз с дочкой ездила в Санкт-Петербург на "Алые паруса". Не жизнь, а подвиг. Я обвенчался с ней после двадцати лет совместной жизни, дал такой зарок, если она останется живой после родов младшей дочери.
   Тесть, мой, Иван Федорович, был в войну штурмовиком, стрелком-радистом, пережил статистику смертей. Орденоносец. Организовывал коллективные хозяйства в Прибалтике. Не убили и там – очень был добрый ко всем человек. В родном селе был председателем колхоза, председателем совета, парторгом колхоза.
   Теща, Мария Георгиевна Шляпугина.  почти сорок лет проработала учителем истории в том же селе Суморьево, Вознесенского района Горьковской, а потом Нижегородской области. Нынешние руководителя района – её ученики, и им она когда-то давала рекомендации в партию. Теща, тесть, как и мои родители, как и я в прошлом – члены КПСС. Я -  времен перестройки.
   Предки мои по матери лежат на вознесенском кладбище. В самом центре – пращуры: Андрей Васильевич и Елизавета Архиповна Гамаюновы, а вокруг, как грибы под дубом, могилы потомков. Мать моя похоронена там же, в Вознесенском, а отец похоронен – в Саранске, под родными дубовыми рощами. Где лежат пращуры отца, я не знаю – всех жизнь разбросала по свету. Предполагаю, что дед Артамон похоронен в городе Петрозаводске, прадед Дмитрий и прапрадед Афанасий -  в Самаре. Дядя Фома в В.Салде Свердловской области (или Басьяновке?), дядя Костя – в Омске, дядя Федя, тетя Антонина  – в Саранске, как и отец. Их дети живут в Саранске. Кузина Галина – строитель, кузина Ирина – врач. Других двоюродных братьев и сестер за малым исключением (Юрий, Ольга) я никого не видел и не знаю. Жива еще тетя Сима, двоюродная сестра отца, ей девяносто лет. Недавно городе Данкове Липецкой области умер двоюродный брат отца, полковник, танкист, участник войны (у него и сын, и внук - военные), Николай Денисович. Часто вспоминали они с отцом, как Николай Денисович после окончания танкового училища написал ему: «Я теперь, братка, лейтенант, а ты как служишь?» Отец ответил: «Морской кок равен сухопутному полковнику, а я на два звания выше!» Бабушка Матрена (я её никогда не видел, а слышал только, что родила она отца на навозной куче, когда грузили навоз) похоронена в деревне Кендя Ичалковского района республики Мордовия, как и её убитый младший сын.


И вспоминаю стихи А.С.Пушкина:
«Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам»