Ловкость рук. Глава 1

Впервые я понял, что у меня необычно длинные пальцы, когда начал ходить в школу и вместе со всеми стал учить жестовый язык. Это сразу стал моим любимым предметом, мне все удавалось, учителя были в восторге, я начал выступать на конкурсах и даже иногда побеждать. Родители мной гордились, а бабушка все время от меня отмахивалась, когда я пытался ей прочитать стишок на жестовом, ну или «напальцАх», как мы между собой это называли. Бабушка всегда говорила, что невозможно читать стихи таким образом и что уж если хочешь декламировать поэзию, то делай это так как положено, то есть вслух. Она была из тех, кто вообще старался не пользоваться жестовым, всегда она прежде старалась заговорить с кем-нибудь и только в очередной раз убедившись, что ее не поняли переходила на свой неуверенный жестовый.

Только теперь я начал понимать, как ей было тяжело, ведь большую часть своей жизни она прожила еще до континентального объединения, в мире в котором все еще говорили на своих национальных языках. Я до сих пор не понимаю, как это было возможно, жить в мире где нет общего языка.
 
Континентальное объединение произошло, когда ей было уже за 50, моих родителей еще на свете не было, а я сам понятное дело даже не планировался. После континентального объединения исчезло понятие страна, еще конечно можно было встретить это слово в книгах по истории, но оно постепенно стиралось из обихода, как в свое время это было с такими словами как «графство» или «феодал». Остались континенты.

Почти сразу за континентальным объединением стали вводить жестовый язык, он к тому времени уже использовался, но не так массово, как бы не официально, но бабушка за все это время так и не приспособилась к нему. Многие не приспособились, почти все ее поколение. Старики собирались в клубах, где говорили на своих французских, русских и немецких, бабушка в них тоже ходила, а я часто таскался с ней, но мне там было скучно, и не потому что я не понимал, о чем они говорят. Я понимал все, и прекрасно, даже лучше родителей, ведь с бабушкой я проводил много времени. Я даже умел читать на паре старых языком, многие мои сверстники не умели, многие даже не могли научится, старые книги были редкостью, а новых не было. Мне просто не  были интересны их разговоры о временах до объединения. Для меня их прошлого не существовало, а для них не существовало ничего кроме их собственного прошлого. Больше всего бабушке и остальным старикам не хватало новых книг. У нас кончено есть жестовый письменный, но мы на нем только документы составляем, вряд ли чтение справок и договоров можно было назвать полноценным чтением. Говорят, это скоро изменится и появятся книги на жестовом, но пока все попытки проваливались, жестовый письменный был еще беднее его разговорной составляющей.

 Помню бабушка часто говорила, тяжело вздыхая, о том, что человечество всегда было наивно и боялось конца света и представляло его как глобальное катастрофическое событие, как таяние ледников или засилье опасными вирусами, а беда, по ее мнению, пришла с жестовым языком.
Не смотря на ворчливость бабушки мне этот язык нравился, я в нем преуспевал, я был полон надежд, что я выросту и переведу бабушкины книги на жестовый, что я войду в историю, как в свое время в нее вошли составители русского алфавита.

Детские мечты, как им и полагается остались мечтами, а я начал свою карьеру не как планировал, и после школы я пошел не в лингвисты, родители не позволили заниматься мне умирающей профессией, я поступил работать простым оператором новостей в ленте. Это было давно, даже как будто и не сом ной, мне иногда кажется, что я не дослужился до оператора новостей континентального уровня, а родился им, но что бы я этого не понял телеканал внушил мне сложные воспоминания о детстве. Разумеется никто мне эти воспоминания не внушал, я сам от них потихоньку отказывался и потому они все больше казались мне чужими.

С реальными или вымышленными воспоминаниями, но я стал не плохим жестикулёром, мои руки знает весь континент, возможно я популярен и на других континентах, я уже давно перестал следить за своей славой.


Дело не в том, что я зазнался и не в том, что популярностью я пресытился. Оставаться не узнанным мне помогали перчатки, их многие носили, бережливость по отношению к рукам, как вы понимаете, в обществе, общающемся жестами в почете.
Со мной случилось кое, что пострашнее я разочаровался в своем некогда любимом жестовом языке.

Впервые я понял, что жестовый язык может быть по-настоящему опасен на  своем первом серьезном «свидании» (если так вообще можно сказать о свидание), я тогда еще не был популярен и просто жестикулировал в новостной ленте, был одним из тысяч.

Она была, как мне тогда казалось, идеальна, и я так старался объяснить ей, что ее глаза сводят меня с ума, что переборщил с размахом рук и получилось, что я сделал весьма неряшливый комплимент ее груди. Это было наше первое и последнее свидание. Разумеется, сейчас это кажется веселым воспоминанием, но тогда я был просто подавлен. Я вдруг понял, что не все могу объяснить жестовым, например, я не хотел попробовать описать, тот едва уловимый запах, который бывает ранним утором только в самом начале весны и в середине осени, такой горьковатый, с нотками сырости. Хуже того, никто не мог, для всего были четкие жестовые клише, и запах весны, в диалогах всегда оставался запахом весны и никто не уточнял, как именно она пахнет.

Парадоксально, но чем больше я понимал, что жестовый язык примитивнее полена, тем совершение становилось мое жестикулировали. Исчезли жесты паразиты, сквозь четкие движения не проскальзывали местечковости свойственные людям моего территориального отделения. Думаю, это было потому, что жестовый язык для меня умер, он стал для меня, чем то вроде латыни для медиков в свое время. Я больше не мог пользоваться им для общения, но мне приходилось, а потому я прослыл внимательным собеседником и галантным кавалером, я не перебивал чужой жестикуляции, не жаргонил и не путал больше глаза и грудь в составление комплиментов, но я и по душам больше не с кем не говорил.
Проворачивая весь это депрессивный бласт своих рутинных мыслей я отправился к своей студии, я был уже уважаемым жестикулером и потому не мог вещать откуда попало. Студии как и прежде признак престижа.

Я пришел сел за свой стол, камера как обычно сконцентрировалась на моих руках, я начал механически демонстрировать текст. Съемочный день закончился, он как всегда прошел быстро, и я ждал что парни из аппаратной как обычно подбодрят меня своими поднятыми кулаками, как это было принято у них, но вместо этого они сложили руки в кой то жест, который я не понял. Я не понял жест, я профессиональный жестикулер, не понял жеста простых технарей. Заработался наверное.

Я пошел по коридору к выходу люди, что жестикулировали мне, но и их я не понимал, я отвечал им механически, как обычно, что бы никто не заподозрил, что я их не понял, как ни странно я ни разу не ошибся, все мои жесты как обычно были впопад. Я понял, что немного холодею изнутри. Я вышел на улицу, вдохнул все то же пресловутый запах весны, вокруг шли люди они жестикулировали, а ни понимал ни единого, даже дети выкручивали руки как то не правильно. Я считал жестовый мертвым для себя и когда он таки умер для меня окончательно, я понял, что мне нужно его реанимировать, но как это сделать у меня не было ни малейшего представления.