Зима в Нью-Йорке

(Граждане, не задерживайтесь, читайте и другие рассказы, многие из них гораздо лучше этого! Спасибо)

Я стоял на краю небольшого, замерзшего озера. Одного из тех искусственных озёр, что так украшают центр Нью-Йорка, являясь оазисом, среди каменной пустыне.

 В Нью-Йорке, я совсем недавно, а в центральном парке, впервые. И уж тем более, в первые, на коньках, в чужой стране. Но зрелище, представшие глазам, было так родно моему сердцу, что стоя на холодном воздухе, я плакал.

 Огромные вершины стальных небоскрёбов, сияющих мириадой окон, покрытые снегом деревья, и невероятное количество счастливых лиц вокруг. От такого, сердце не могло не растрогаться, а эмоции зашкалить.

 Зазевавшись, разглядывая окружающею меня красоту, я стал случайной преградой для одной девушке. Налетев на меня, мы оба повалились на лёд, и немного проскользили.

 Проворно поднявшись на ноги, она подала мне руку, что было очень кстати, потому, как на коньках я держусь очень плохо, и осыпала меня искренними извинениями, спрашивая, не сильно ли я ушибся.

 Девушка была американкой, и обращалась ко мне на родном языке. Я, не очень хорошо зная английский, всё же без труда её понял. Меня растрогало её участие, и я как мог, стал убеждать её что со мной всё в порядке, и что я сам виноват.

 Тут, она увидела мои слёзы, которые от удара выбросило на румяные щёки, и тогда, чуть и сама не зарыдав, она с надломом в голосе спросила, она ли виновата в моих слезах.

 В ответ, я улыбнулся, и, смахнув перчаткой слёзы, обвёл рукой горизонт, ответив, что не она повинна в моих слезах, а эта удивительная красота вокруг.

 Тогда она тоже улыбнулась, и, протянув мне свою белую перчатку, с вышитой на
ней голубой снежинкой, представилась, сказав, что её зовут Моникой. Я протянул ей в ответ свою, тёмно-красную перчатку, и на здешний манер, представился Ником. После тёплого рукопожатия, она предложила покататься вместе, и я согласился, однако заметив, что я совершенный новичок в катании на коньках.

 Её это ни сколько не смутило, а скорее даже позабавило. Преодолев небольшую робость, она крепко взяла меня под руку, и, поглядывая на мои ноги, стала показывать, как нужно правильно отталкиваться.

 Продолжавшийся вечер, стал ещё более чудесным и невероятным, чем начинался, когда борясь с неуверенностью и страхом, я решил выйти из своего отеля, и отправится в парк.

 Моника была очень нежна и аккуратна со мной, не скупясь на похвалу, моим даже самым небольшим победам. Но всё же, я как балласт, доставлял ей долю трудностей, и через некоторое время, она предложила отправиться на берег, и выпить немного горячего шоколада, что она взяла с собой.

 Я кончено согласился. И мы, неуклюжа направились к земле обетованной. Её небольшой, красный, походный рюкзачок, лежал под деревом, покоясь под ним как запорошенный снегом гриб.

 Попивая удивительно вкусный напиток, из одной чашки, передовая её друг другу, мы согрелись и разговорились. Пока я объяснял ей кто я, и откуда, она с некоторым сожалением, поняла по моему скудному словарному запасу и акценту, что я ни здешний, и что вероятнее всего, нахожусь в Америке совсем недавно.

 Но это ни сколько не убавило её ко мне интереса. И под лестным взглядом, я превратился в словесный автомат, удивляясь тому, с какой лёгкостью нахожу нужные слова.

 Я рассказал ей, что я из России, что приехал в Нью-Йорк только сегодня утром, в составе литературной делегации, на проходящую здесь книжную ярмарку.

 Она невероятно удивилась, услышав, что я писатель, так и уставившись на меня, словно она когда либо обо мне слышала, а сейчас, я буквально возник перед ней, из под земли.

 Я как мог, постарался умерить её нескрываемый восторг, чувствуя себя обманщиком. Напрасно пытаясь объяснить, что нечего особенного из себя, не представляю, и что мне просто повезло, оказаться среди финалистов, отечественного литературного конкурса, организаторы которого, и пригласили меня в эту поездку.

 Решив, что я больше не в силах выносить её восторженного взгляда, я остановил свою историю, и попросил рассказать её, чуть не сказав глупость вроде того: как ей удалось оказаться, и жить в Нью-Йорке, думаю, она бы просто меня не поняла.

 Историю своей жизни, она начала с неохотой, часто перескакивая целые годы. Но я то и дело просил её приостановиться, и не торопить свой рассказ. Уж не знаю почему, но мне хотелось знать даже самые, казалось бы, простые и скучные подробности из её жизни, побуждая, ко всё новым и новым воспоминаниям.

 Из её обрывистого рассказа, я узнал, что сейчас она учиться в художественной школе Нью-Йорка, на третьем курсе, и что ей очень нравиться. Что у неё есть старший брат. И что хотя он старше всего на один год, вся семья считает его настоящим, взрослым мужчиной, потому что он служит в арии, и очень этим гордится.

 М-да, о своём брате, она была способна говорить хоть весь вечер на пролёт, пересказывая его победы и достижения. Такие, как участие в команде колледжа по американскому футболу, его личное желание, и добровольную подготовку к тому, чтобы стать морским пехотинцем. И что ни у кого не было сомнений в том, что он им обязательно станет, и будет с гордостью носить, это почетное звание.

 Сама же Моника, некогда не была в чем-либо уверена, уж тем более, не знала, кем хочет стать. И тут, в рассказ опять вкрался её брат Мартин, ведь это он, посоветовал ей подавать документы в колледж искусств, потому что, если ему и известно что-то о своей сестрёнке, то это то, что она удивительно прекрасный, и светлый человек. И что прямым доказательством тому, служит её любовь ко всему красивому, и её собственные попытки, привнести в этот мир, что-то прекрасное.

 Он называл её детские, неумелые картины, признаком зарождения настоящего
таланта, и, что несмотря на его желание быть солдатом, он не станет сильно горевать, когда с помощью своей кисти и доброго сердца, она разрушит всю ненависть этого мира, погрузив человечество в любовь.

 Похоже, её братом, и правда можно и нужно гордиться. Если она скажет, что он пошёл в армию не ради войны, а ради справедливости, я, ей безусловно, поверю.

 За рассказами о своём брате, Моника кажется совсем обо мне позабыла, и я бы хотел чем-то возразить, направив её мысли снова ко мне, но, увы, не нашёл чем я могу хотя бы на время, затмить её мысли о старшем брате.

 Однако, небольшой, розовый термос, быстро пустел, а оставшийся в чашке не допитый шоколад, давно остыл. Холод, невидимый свидетель нашей беседы, как бы он не хотел, всё же обжигал нас своим колким прикосновением, и мы, нехотя засобирались домой.

 Только отвлекшись на складывание в рюкзак термоса и снятие коньков, она, заметно побагровев, ахнула, и стала снова извиняться, прося прощение за свой длинный, бескостный язык.

 Отмахнувшись, от её извинений, я искренни согласился, с восхищением к её брату, порадовавшись за такое счастье. И кажется, она мне даже поверила.

 Добравшись до ворот парка, и стоя в ожидании автобуса, она поинтересовалась, где проходит книжная ярмарка, и может ли она прийти. Назвав адрес, я посоветовал ей обязательно приходить. Оставив не высказанным, моё в этом личное желание, и горечь от того, что это будет мой последний день в Нью-Йорке, и что уже вечером, мы отправимся домой.