Правда нашего детства. Главы 43-44

          Глава 43. САМЫЕ БОЛЬШИЕ ПОТЕРИ.

          На похороны собрался весь наш посёлок, мой девятый «А» пришёл в полном составе, ребята принесли венок, цветы и кружили вокруг всех нас, стараясь угадать малейшее желание, выполнить любую просьбу или оказать помощь. Был великолепный майский день 17 мая 1957 года, пятница, солнце светило и согревало землю совсем  по-летнему, над ближним полем высоко-высоко почти на одном месте трепетал и пел жаворонок. Природа была такой ласковой и приятной, молодая листва тополей и берёз настолько убедительно свидетельствовала о пробуждении всего живого после долгой зимы, что начинала терзать обида, почему всё это не для нас, почему мы должны отдать сырой земле своего родителя и кормильца.

          Дни были пасхальные, до Пятидесятницы оставалось ещё достаточно много дней, а потому мамины подруги-соседки  составили свой хор и решили провожать папу до самого кладбища с самым значимым для всех верующих песнопением:  «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». До шоссе Минск – Москва гроб несли папины товарищи из плотницкой бригады. Потом машина выехала на шоссе и повернула на восток, гроб поставили на убранную еловыми ветками платформу машины и покрытую чистым полосатым половичком, борта оставались открытыми. Мои школьные друзья с красными повязками с чёрной траурной полоской шли в начале и в конце процессии, предупреждая об осторожности проезжающие машины. Интенсивного движения по шоссе в то время не было, и все три километра до поворота на кладбище мы шли за машиной, ехавшей по правому краю проезжей части, не создавая никаких помех движению автотранспорта. Свернув в посёлке Яковлево с шоссе, ещё два километра мы прошествовали по лесу. И на всём этом траурном маршруте звучали чуть охрипшие голоса женщин, простых сельских тружениц: «Христос воскресе…» Хор придавал всей процессии не только торжественность, но какую-то особую праздничность, в какой-то мере гасившую горечь нашей потери, потому что многократно утверждал: воскресший из мертвых Христос даровал вечную жизнь и нашему отцу, лежащему во гробе.

          Отец упокоился в одной могиле со своими сыночками—младенцами Колей и Серёжей. Развесистая трёхствольная липа молодой зелёной листвой осеняла эту общую могилу, обнесённую скромной деревянной оградкой, мама упала перед ней на колени, склонив голову на свежий холмик из чистого жёлтого песочка, а мы никак не могли увести её от этого отцовского пристанища.

          После похорон отца жизнь наша существенно осложнилась. Дедушка Пахом переживал смерть сына особенно трудно. Он потерял всякий интерес к жизни, усматривая в её проявлениях вопиющую несправедливость, но молитву свою творил по-прежнему каждое утро, добавив иногда к ней горький упрёк за смерть сына.

          – Зачем, Господи, ты забрал у меня сына, а у детей отца? Мне семьдесят восемь лет, все годы я молился Тебе и просил Твоей защиты и спасения, трудился в меру сил своих. Неужто плохо исполнял я свой христианский долг и не смог вымолить счастья своему единственному сыну. Забери тогда и меня, мне больше нет утешения на этом свете…

          Дедушка стал угасать на глазах, лёг на свою печку, всё реже стал спускаться с неё, когда мама звала есть, я тоже никак не мог его успокоить, уговаривал спуститься с печки, предлагал принести еду на печку, ничего не помогало. Дедушка только вздыхал, повторяя, что смерть должна была его забрать, а не сына, сетовал на несправедливость. Он даже бросил курить свою трубку, что раньше случалось с ним только в период серьёзной болезни. Ровно через полгода, в ноябре дедушку положили в больницу с тяжелейшим абсцессом лёгких, а через несколько дней его не стало. Перед смертью он попросил нас похоронить его рядом с сыном, в чём отказать ему было, конечно же, невозможно.



           Глава 44. МАМА УЛЬЯНА И БАБУШКА ВАРВАРА.
              ШЕСТОЙ ВСЕМИРНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ МОЛОДЁЖИ И СТУДЕНТОВ В МОСКВЕ.

           В те годы сестра моей матери Вера Егоровна жила в Москве со своей и маминой матерью Варварой Аверьяновной. Как только они получили телеграмму о смерти отца, бабушка, которой было уже семьдесят семь лет, категорически заявила дочери:

          – Вези меня, Верка, к Ульке! Как она будет там глухая с четверыми детями? Хоть чем-нибудь да помогу, хоть дом буду блюсти в зятевом саду. Вези, Верка, я вас без Егора своего вырастила, и Ульке такая ж судьба выпала, вези. Всё равно я «боту» твоему, Кольке, зудевши надоела.

          Маленькая сухонькая старушка, страдающая астмой, но шустрая и энергичная, она сразу стала серьёзной опорой матери в облегчении её страданий, сразу определила свою роль в исправлении всех наших неправильных поступков, ведь четыре пацана в семье – это малопослушная  орава, которой нужен ещё серьёзный контроль, а порой и ремень. Она никогда не молилась так регулярно, как это делал дедушка Пахом, иногда сетовала, какого лиха ей пришлось хлебнуть в жизни после смерти мужа Егора, оставшись с семерыми детьми, вырастить которых помогал только труд. Поэтому бабушка  основную опору сделала на меня, как на старшего в нашей, часто протестующей по всякому поводу многодетной ораве.

          – Ты, Мишка, старший, ты у них теперича за батьку, так усегда було в Расее. Потачки братам не давай, не гляди, что они ещё малые. Больной дед с ими уже не справится, на тябе одна надёжа, помогай мамке, да братов заставляй помогать. Сено вон надо будет косить, дровы заготовлять, кто это будет делать, табе придется. Ну, а я ужу за сторожа у вас буду, да курей с огорода буду гонять, чтобы гряды не копали.

          Нам назначили пенсию по случаю потери кормильца четыреста тридцать три рубля, да матери по третьей группе инвалидности сто шестьдесят рублей. Это был весь наш доход на семь человек, дедушка Пахом и бабушка Варвара пенсию не получали, не заработали. Денег хватало только на пропитание, других покупок мы просто не делали. Одежду носили самую простую, младшие донашивали одежду старших. Я ходил в сатиновых шароварах, популярных у школьников в те годы, в рубашке из клетчатой шотландки, а на ногах – парусиновые ботинки за три рубля.

          Я с мамой в тот год накосил сена по оврагам и неудобьям, как в прежние годы, начальство ещё помнило, что отец фронтовик, и выделяло кое-какие угодия многодетной нашей семье. Оставалось дров заготовить в лесу, а тут пора пришла ехать на фестиваль в Москву, а дела-то не поделаны, бабушка стала волноваться, дедушка лежит, как тут можно ехать? Пришёл к нам домой завуч школы Пётр Григорьевич Орещенков, стал через меня, как через переводчика, говорить с мамой:

          – Отпустите Мишу в Москву, такое событие у нас в стране первый раз, бывает оно один раз в пятьдесят, а то и в сто лет. А мы вам поможем со школьниками с вашими делами, и с дровами, и картошку выкопаем. Это ведь награда вашему сыну за отличную учёбу и общественную работу… Путёвка бесплатная, дорога и питание тоже бесплатные. Отпустите.

          Бабушка слушала, слушала, и говорит маме:
          – Улька, пускай Мишка едет, раз такое дело, справимся. Только ты, дорогой учитель, ужу помоги нам дровцы попилить, да с картошкой управиться…
          – Обязательно поможем, бабушка, ваш внук школе много помогает, он у вас молодец.

          И я поехал на Шестой Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москву в составе Ярцевской делегации во главе с секретарём горкома комсомола. Нас было человек двенадцать или пятнадцать. Это были действительно незабываемые дни. Поселили нас в Сокольниках в одной из школ на 2-й Песчаной улице в просторном и чистом классе, в котором были поставлены кровати. Конечно же мы приходили туда только ночевать, весь день проходил в парках и на площадях столицы, которая была так красиво украшена, что изумляла и нас и гостей, съехавшихся со всего света. В Зелёном театре парка имени Горького каждый день проходили международные концерты, в которых участвовали лучшие молодёжные коллективы мира. Я впервые увидел африканцев с чёрным цветом кожи, удивляясь – как такой цвет может быть у человека? А когда на встречу с нашей делегацией приехал чернокожий студент на гоночном велосипеде Харьковского велозавода, мы уж тут внимательно рассмотрели друг друга, обнимались и фотографировались на память. До сих пор берегу эту знаменательную фотографию 1957 года. « За мир и дружбу!» – этот девиз фестиваля был вписан в его эмблему – в цветок из пяти разноцветных лепестков, символизирующих пять континентов нашей планеты, он  красовался на уличных полотнищах и флагах, на стёклах автомобилей и автобусов, из открытых окон которых на всех языках мира неслись песни, пели нашу «Катюшу», которую знал, кажется, весь мир.

          Впервые в жизни я, шестнадцатилетний мальчишка, почувствовал себя членом этой огромной всемирной семьи, съехавшейся на свой праздник, именно на свой праздник, потому что никакие преграды не мешали нам общаться друг с другом, говорить, наверно, самые правильные слова друг другу – о мире, дружбе, о необходимости и дальше укреплять её и радовать друг друга своим искусством и разными достижениями.

          В последний день нашего пребывания по путёвке нам выделили 4 пригласительных билета на международный бал в Кремле. Я был на седьмом небе, когда мне вручили билет, как самому молодому члену делегации. Только радовался я недолго, потому что секретарь горкома комсомола Рыжков, руководитель, отозвал меня в сторону и говорит:
          – Разве справедливо будет, если на бал не попадёт молодая учительница нашего города? Уступи ей билет, который тебе дали.

          Я заколебался – отдать или не отдавать, другого билета мне ведь не дадут, и другой возможности побывать на балу в Кремле у меня уже не будет, завтра уезжать. Я посмотрел на стоящую в стороне молодую красивую учительницу с покрасневшими глазами и протянул ей свой билет со словами:
          – Ладно, возьмите… Только я всё равно буду на этом балу…

          Ровно в восемь вечера автобус привёз нас к Александровскому саду, в котором собиралась молодёжь, приглашённая на бал в Кремль. Пропускали по пригласительным билетам, для безбилетников сад был закрыт. Я остался за оградой со своим уже непреодолимым желанием проникнуть на бал сквозь хоть какую-нибудь щель. А на Манежной площади, на площади Революции и у Большого театра плескалось безбрежное море веселья, играли оркестры, звучали песни и организовывались русские и африканские хороводы. Я обошёл все площади, но никак не мог влиться в бурный поток уличного праздника, навязчивая мысль попасть в Кремль овладела мной полностью. Подойдя к Историческому музею, где был выгорожен проход на Красную площадь, охраняемый милиционерами в парадной форме, я заметил, что капитан милиции пропускает кое-кого из жаждущих просящих, давая им какие-то контрамарки. Я пробился к этому капитану и по-военному попросил разрешения обратиться к нему. На что он мне ответил:
          – Пропустить, юноша, не могу. Даже если пропущу, в Кремль ты не попадёшь, нужен пропуск, а у меня их сейчас нет.

          – Товарищ капитан, я вот по путёвке приехал из Смоленской области, вот моя путёвка, мы завтра должны уезжать. У меня был билет, но я отдал его учительнице из нашего города, не мог я ей отказать, сделайте что-нибудь.
Капитан, спасибо ему, выслушал, но ничего не ответил, внимательно посмотрел на меня, на мою зелёненькую путёвку и отошёл по своим делам. Минут через пять вернулся, я опять к нему:
          – Товарищ капитан…
          – Стой тут, подожди, чуть позже я тебе достану пропуск. Учительница-то красивая была?
          – Красивая, – смущённо ответил я, не сразу поняв вопроса, – только очень расстроенная, иначе бы я свой билет не отдал.
          – Ишь ты какой!

          Около часа я отирался возле капитана, который вселил в меня надежду проникнуть в Кремль. Шёл уже десятый час вечера, а я всё ещё стоял с грустными глазами в проходе между Историческим музеем и Александровским садом. И вдруг большая делегация стала проходить через пропускной пункт, капитан кивнул мне – я тут как тут. Он даёт мне квадратную бумаженцию с печатью и говорит:
          – Иди с этой делегацией, смолянин, не отставай.

          – Спасибо, товарищ капитан, огромное спасибо. – Моя грудь сразу наполнилась такой радостью, что я будто по воздуху проскользнул за барьер в середину делегации и зашагал вместе со всеми в сторону Спасских ворот. Там другой милиционер взял у меня пропуск, и вот я на территории Кремля, спускаюсь в Тайницкий сад, тут меня хватает за руку какая-то девушка и вовлекает в такой бурный поток молодёжи, который образовал длиннющий хоровод на всю, пожалуй, протяжённость Тайницкого сада. Непринуждённость и раскованность сразу овладели мной, и я помчался в весёлой веренице смеха и необъятной человеческой теплоты. Потом мы пытались говорить по-английски, по-русски. Весёлая девушка оказалась студенткой из Югославии и хохотушкой невероятного обаяния. Мы обошли с её друзьями все уголки Кремлёвских площадей, я с гордостью называл названия соборов, нас кто-то фотографировал у Царь-колокола и Царь-пушки, мы сверху смотрели на праздничное веселье в Тайницком саду. В эти счастливые минуты каждый из нас, я уверен был, думал одинаково: как хорошо жить на свете в мире и согласии, как хорошо вот так встречаться вместе в самых памятных местах нашей планеты.

          И вдруг я встретил своих земляков и красивую учительницу, которой я пожертвовал билет на этот бал. Комсомольский секретарь удивился:
          – А ты как попал сюда?
          – Я же вам сказал, что всё равно буду на этом балу. А как – это не так важно, есть на свете добрые люди.

          Красивая учительница подхватила меня под руку со словами: «Какой же ты молодец, Миша, я не забуду твой поступок никогда». И поцеловала меня в щёку. Это был первый в моей жизни поцелуй девушки, конечно же самый невинный и дружеский. Сцепившись за руки, чтобы не потеряться, мы вливались то в одну, то в другую группу молодёжи, кто-то присоединялся к нам, и мы вместе пели, плясали и хороводничали.

          Стрелка на часах Спасской башни приближалась  к  цифре  12. С первым же ударом Кремлёвских курантов ночное небо над Кремлём внезапно озарилось праздничным фейерверком, бал заканчивался, и весь бурлящий энергией всемирный поток молодёжи буквально поплыл в сторону Спасских ворот. А в этом потоке на самых разных языках вдруг грянула одна и та же песня:

          Дети разных народов, мы мечтою о мире живём,
          В эти грозные годы мы за счастье бороться идём.
          В разных землях и странах, на морях, океанах,
          Каждый, кто честен, стань с нами вместе, в наши ряды, друзья!
          Песню дружбы запевает молодёжь, молодёжь,
          Эту песню не задушишь, не убьёшь, не убьёшь…

          С этой песней наш молодёжный поток перетекал на Красную площадь и растекался по ней в разные стороны: одни двигались по Васильевскому спуску в сторону Москва-реки, другие – на Манежную площадь и улицу Горького. Вся Москва в те дни была предоставлена молодёжи. А песня всё лилась и лилась, заканчиваясь, она начиналась опять с начала, вновь и вновь. Это был совершенно незабываемый многонациональный хор, объединяющий нас одной мыслью и одной идеей. Ничего подобного после фестиваля, честное слово, я в своей долгой жизни больше не испытывал.