Вихрь

                Любовь может изменить
                человека до неузнаваемости.
                Теренций

    Было это в ранней юности. Учился в девятом классе и безумно влюбился в учительницу, запал по-страшному. Начитался французских романов о любви, - классики о ней писали талантливо, - развил буйную фантазию и влип.
Моя славная Лилечка была само совершенство, чудесный дар природы, неподражаемая женщина - Богиня!
    Помню, на Первомайской демонстрации она была в элегантной шляпке и тонких светло-коричневых перчатках. Какой-то молодой офицер подошёл к ней и в знак приветствия поцеловал ей ручку. Со стороны это выглядело восхитительно красиво, а мне стало обидно…
    В памяти всплыл случай, как я в двенадцать лет дал звонкую затрещину одному пьяному нахалу в забегаловке.
    А произошло это так.
    Моему дедушке Феде, абсолютно тёмному человеку, - он вместо росписи выводил аккуратный крестик, - назначили по старости мизерную пенсию. Ему хватало её только на один вечер, иногда он приносил сдачу в виде трёх-пяти шоколадных конфеток. У деда была ещё одна слабость, он постоянно стремился в общество офицеров, любил за приятельской выпивкой этак непринуждённо пофилософствовать о жизни, поговорить о высоких материях…
    Если с утра он начинал топтаться у зеркала, кряхтеть и тщательно расчёсывать бороду, значит пришёл его день, - вечером он отправляется в свет.
    Питейное заведение располагалось в городском парке. Большая веранда, половина столиков над рекой - романтическая обстановка. Водку и бочковое пиво подносили бойкие официантки в белых фартучках и кокошниках. Такой наряд придавал пышнотелым девицам исключительно целомудренный облик. Но уже тогда я обратил внимание, как замысловато они прокладывают себе маршрут с подносами, норовят задеть кого-нибудь задом. Посетителям этот невинный приём нравился, поэтому каждый старался шлёпнуть игривую проказницу по мягкому месту.
    Публика смачно отдыхала: добросовестно пили, дружески беседовали, ближе к закрытию, когда аргументы заканчивались, наиболее упёртых собеседников отправляли на водные процедуры, сменить обстановку, а заодно охладиться.
    Колоритную фигуру деда я засёк сразу. Он сидел в обществе троих военных. Скромно подхожу и, как воспитанный ребёнок, вежливо обращаюсь.
    - Дедушка, дай рублик!
    Родственник сидел в полуобморочном состоянии, внука не признал. Всё его внимание было сосредоточенно на холодной котлете, от которой он пытался беззубыми дёснами откусить немного закуски.
    Один из собутыльников, - большой и толстый, с глазами навыкате, - презрительно посмотрел на меня, как на обычного беспризорника, и двумя пальцами, с отвращением выбросил мою зимнюю шапку в речку.
    - Не по форме одет - лето… - аргументировал он свой безукоризненный, с точки зрения экипировки, поступок, победно осклабился и громко икнул.
    Я и сам знал, что лето. Шапку из кролика мне подарили в горсовете, она была в гардеробе самой ценной вещью, вот почему я носил её круглый год и в любую погоду. Подхваченная бурным течением, поплыла она родненькая, беспомощно крутясь и переворачиваясь…
    Со слабой надеждой смотрю на невменяемого дедушку, который всё-таки изловчился отделить кусочек от котлеты, медленно, с достоинством чавкал и тупо смотрел в стол.
    Перевожу взгляд на обидчика, тот с видом праведника снова икнул, тогда я не раздумывая со всего размаха, врезал по его красной роже и рванул…
    В себе я был уверен, в лапте мне не было равных, никакой мужик меня не догонит, тем более такой толстый и пьяный, а вот выстрелить может. После войны многие военные носили оружие: одни табельное, другие наградное или трофейное. Детским умом я соображал, стрелять, скорее всего, не решится, народу слишком много, а если и начнёт, ему трудно будет попасть. Мне надо только больше петлять между столиков и не дать себя схватить тем, кто ещё трезвый. «Вырвусь с веранды - буду жить, там кусты, под забором подкоп…»
    Подкоп у нас был тщательно замаскирован, нужен он был, для одной цели, чтобы не тратить время в очереди у кассы за входными билетами.
    Этот горький эпизод из недалёкого детства послужил катализатором. «Пьяный подонок лишил полусироту, - отец погиб в сорок третьем под Курском, - всесезонного и всепогодного головного убора, а этот красавчик пристал к человеку, да ещё картинно ручки целует… Стоит как пень и не думает отходить…
    Тихо говорю Томке Бабкиной: «На-ка, подруга, подержи флаг, я щас…» - незаметно начинаю выдвигаться.
    Классуха говорит: «Не покидай строй»! - говорит спокойно, по-человечески, без психа. Делаю вид, что это не ко мне, продолжаю движение.
    «Артамонов, немедленно встань в строй! Я кому сказала!» - голос завуча, это уже серьёзно. Клавдию Афанасьевну в школе все уважали и боялись, она пришла с фронта с медалями и орденом Красной Звезды, курила исключительно «Беломор», была педагогом в духе Макаренко. А цель у меня была простая: пнуть нахала в икроножную мышцу и всё, чтобы поменьше рисовался, а заодно и посмотреть, как он поведёт себя при даме, и мужик ли он вообще? А то ручки целовать, ишь, ты…
    Отступая, успокаиваю себя, логически убеждаю. Да, ладно тебе, может к лучшему, что сорвалось. Я, как- никак всё же комсомолец, стоим напротив трибуны, выступающие рапортуют о рекордных надоях молока, других успехах в социалистическом соревновании, клеймят империализм - загнивающую фазу капитализма. Мог ведь случиться скандал, наверняка бы случился… Лилечка и так его отошьёт, она уже сейчас повернулась к нему боком, и крутит головой по сторонам…

    Стоит моё божество у классной доски, что-то на ней старательно пишет, рисует треугольники, графики, объясняет: милый человек на работе, у неё такая профессия, она учитель. А я благоговею, лопаюсь от восторга, петь хочется, так бы и запел «Коробочку». Впился в неё глазами, не могу оторваться, смотрю на её ноги, изгибы талии, ловлю каждое движение, подрагивая от любви и, разумеется, ниче-го-шеньки не понимаю в её науке. Абсолютно! Синусы, тангенсы и прочий вздор…
    Я всегда искренне удивлялся, как это парни ещё что-то могут понимать в математике, когда она в белом пушистом свитере, с воротником до подбородка и короткой стрижкой, да ещё так сексуально ходит. В движении она была особенно красива - потрясающее зрелище!
    От неё исходило обаяние, духовные вибрации, и даже свет и тепло. Этим светом и теплом заполнялось всё пространство, излучение шло во все стороны, - как свет от Солнца, - а не только на меня.
    А голос! А голос-то, какой?.. Звонкий, проникающий до глубины: будоражит, захватывает, зовёт, как только он начинал звучать, у меня всё переворачивалось внутри, начинало сладко ныть под сердцем.
    Какая тут математика! Когда перед твоими глазами богиня любви и красоты, её движения: естественные, простые, изящные, то резкие - порывистые и страстные, то плавные - медленные и томные. И в это самое время я нахожусь с ней в одном помещении, на расстоянии всего нескольких метров: вижу, слышу, кожей ощущаю её присутствие, дышу тем же воздухом, что и она - это чудесное создание, уникальный шедевр природы.
    Всем своим видом, она словно говорила: «Граждане-товарищи, я не виновата, что создана такой, такой я родилась. Мне бывает тяжело от восторженного восхищения одних и глухой зависти других, поверьте, я такая же как все…»
    Нет, нет и нет! Ты, Лилечка, особенный человек - уникальный, внеземной, божественный, твоя миссия: украсить этот мир, сделать его чище, придать ему содержание, поселить надежду…
    В порывистых движениях и реакциях она выглядела жестковатой и непреступной, своеобразная, скорее, естественная, защитная реакция, но в глубине души у неё была спрятана доброта, трогательная, трепетная нежность. Она словно стеснялась этой доброты и нежности, как проявления слабости.
    Это судьба, рок, её рок.
    Быть огромным бриллиантом в самой обыкновенной, ничем не примечательной школе, работать в непроветренном классе на сорок учеников, писать сырым мелом на скверной доске и стирать написанное, вонючей тряпкой.
    Вот сегодня, первый урок геометрия. Она пришла не выспавшись, я, как отпетый ревнивец, всё-ё… вижу, от меня ничего не утаишь. Возникает мучительное напряжение, разыгрываются фантазии, одна нелепее другой, начинаю нервничать, сам себе делаюсь противен. А если разобраться, какое я имею право ревновать молодую, красивую женщину, к кому бы то ни было? А? Да, никакого. Это же смешно и глупо одновременно. Сидит обыкновенный ученик, каких в стране сотни тысяч, миллионы, вдобавок неуспевающий, значит тупой и недоразвитый, каких тоже хватает. И что? Он, видите ли, ревнует любимую учительницу, хандрит и киснет, злится и сходит с ума. Какая чушь! Однако во всём этом было одно невероятное обстоятельство, невероятное…
    Богиня видела, что я в неё безумно влюблён и, как оказалось потом, мои смешные и трепетные чувства ей даже нравились, или, по крайней мере, импонировали.
    Очень сильное, искреннее чувство не может быть незамеченным, как, впрочем, не может не вызвать ответной реакции. Уж, какой реакции - это другое дело.
    На её уроках я больше всего боялся, что она когда-либо будет вынуждена вызвать меня, как это принято, к доске решать пример или задачу. Я тут же опозорюсь и поставлю её в нелепое положение. Как решать пример, если материал запущен с того самого дня, когда я первый раз её увидел, теперь я точно знаю, по-настоящему влюбляются всегда с первого взгляда.
    В такие моменты, когда решался вопрос, кого вызывать к доске, я старательно прятался за полную Томку. В течение всего учебного года у доски я не был ни разу. Как нетрудно догадаться, меня оставили на второй год. А мне хоть бы хны, я всё равно самый счастливый человек на Земле. Хоть тресни! Хожу, улыбаюсь, напеваю, насвистываю… Меня с язвительными усмешками спрашивают: «Чему радуешься»? Отвечаю: «Жизни». Вот и пойми меня.
    Грудь разрывается от чувств, которые нельзя высказать, описать, даже представить. Бывает, свои мысли не всегда передашь словами, а уж тем более такие чувства, как у меня. И потом, простите великодушно, это ведь никого не касается, это моё дело, это моя личная жизнь. А может я как раз, так и хочу: страдать и радоваться, ликовать и мучиться…

    Время прошло, моё Солнышко, яркая звезда, моя славная Лилечка умерла от язвы желудка. И давно, очень давно…
    На следующий год она уехала в Ленинград, мы полтора года переписывались, а потом, - узнал случайно.

    Некогда круглый двоечник по математике, второгодник, который путал тангенс с котангенсом, успешно окончил один из престижных университетов страны, отработал конструктором в одном из закрытых учреждений. Так случилось, что ещё на третьем курсе ему пришла идея, - простая и оригинальная, - одного прибора, ставшего впоследствии изобретением. Автор назвал этот многофункциональный прибор: «Лиля», его техническое название: «Контрольно-тепловой регулятор». В настоящее время он широко применяется в технике и постоянно совершенствуется.
    Вот на что способна сильная любовь с первого взгляда!
    Философы утверждают, время несёт разрушения. Возможно, что это так, но мой случай из ряда исключений. Для меня время стало созидающим, усилило детскую любовь, трансформировало ее в движущую силу. Тогда я поставил перед собой цель всей моей жизни: выучить Лилечкину науку и выучил!
    Убеждён, душа человека развивается постоянно, вплоть до самой смерти, в ней заложен огромный потенциал, который в обычной жизни редко реализуется.
    Почему я так остро чувствовал её энергетику, её волны - неуловимые движения трепетной души? Думаю, что наши души жили на одной частоте, сердца бились в унисон, и когда мы оказывались вместе, возникал сильнейший резонанс - неуправляемое явление. Наверно не случайно она не отвергла мои юношеские чувства.
    У нас было только три встречи, осенью, перед её отъездом.
    Сказочных!
    Один раз мы проходили мимо одного дома, когда шли к ней на дачу, и услышали аккордеон. Звучала мелодия Консуэллы Веласкес «Бесаме мучо». Она сказала, что от музыканта недавно ушла жена, в доме светилось одно окно - на кухне. Мужик, видимо, немного выпил и делился своим личным горем с окружающим пространством. То громко, то тихо, быстро и медленно, замирая и дрожа, переходил на аккорды, делал паузы, звенел переборами на высоких нотах. Более точного выражения чувства сильной, но трагичной любви я никогда не слышал на протяжении всей последующей жизни.
    Когда человек любит, он невольно становится поэтом. На последней нашей встрече, я прочитал стихотворение, которое только что написал за один присест. Заканчивалось оно словами: «Образ твой, неизгладимый,/ сердце вновь тревожить стал. /Называть тебя любимой, /никогда б не перестал».
    Махровое графоманство, режет слух, до сих пор коробит, но вышло так, что я напророчил себе судьбу, предопределил, сконструировал её.

    Давно нет рядом со мной моей Богини, самоотверженной и отчаянной, гордой и смелой, нежной и ласковой, безупречной, чудной женщины. Какие у неё были бархатные, точнее шёлковые руки, изящные пальчики. То, что рисуют художники, не идёт ни в какое сравнение, - творения природы первичны, а значит совершеннее творений искусства. Такое надо видеть, прикасаться, гладить, погружаться и растворяться, растворяться…
    По общепринятым понятиям всё необходимое в жизни, кажется, есть: семья, достаток, благополучие. Нет главного - нет моей Лилечки, я никогда её не увижу, не получу от неё ни одного письма.
    Когда-то я имел возможность дышать воздухом помещения, которым дышала она, и уже давно не имею возможности дышать воздухом атмосферы Земли, которым бы дышала и она.

    Нет-нет, да и случается, - в последнее время всё чаще, - проснёшься вот так, часа в три-четыре ночи, ворочаешься, ворочаешься с боку на бок, сто раз перевернёшь тяжелую, горячую, влажную от пота подушку, а то откинешь одеяло, да так уже и не заснёшь…
    Всё не то, всё не так: прозаично, буднично, пресно и бессмысленно…
    В зрелые годы появились главные слова о Лилечке, в них сказано всё.
    Вот эти слова:
…
    А ведь самыми светлыми были те ночи,
    Мне об этом напомнил тот грустный мотив.
    О Луне и веранде, о счастье непрочном,
    Что промчалось, как вихрь, налетевший в пути!

    Эти строки стали лейтмотивом всей моей, как оказалось, долгой жизни. Они мне дороги, как кристальная правда, как первая чистая, самоотверженная и хрупкая, настоящая любовь!