4. На ваше усмотрение

               






                Вьюга свистела, как ведьма, выла, плевалась, хохотала, все 
                к черту исчезло, и я испытывал знакомое похолодание
                где-то в области солнечного сплетения при мысли, что
                собьемся мы с пути в этой сатанинской вертящейся мгле и
                пропадем за ночь все…
                М.А.Булгаков. «Пропавший глаз»
               




                Вы – элита медицины. Вы – анестезиологи-реаниматологи. Ни один врач не обладает такой широтой знаний в различных областях, а тем более в сфере оживления больного, пострадавшего. Вы умеете применять их мгновенно, что называется «на автомате», иначе, - смерть прямо сейчас. У вас сложная аппаратура. У вас опасные газы и сильнейшие лекарства. Вам знакомы тайны наркоза. Поэтому, коллеги, никогда не бойтесь администраторов, главврачей, начмедов, облздрав и иже с ними. Спокойно, уверенно заходите к ним в кабинеты, «на ковер», на разборки. Это они существуют для того, чтобы вам было удобно работать, а не наоборот. Если у вас в отделении не функционирует аппарат, или вообще нет достойного, – это вы виноваты. Это вы побоялись сказать правду в глаза очередному администратору, потребовать, отстоять мнение…
                Что-то вроде этого говорил нам на лекции наш незабвенный профессор Можаев, а мы наполнялись гордостью за выбранную специальность. Будничная рутина и груз ошибок постепенно сменили угловатый юношеский пыл на закругленный конформизм. Держаться независимо, отстаивать, становилось все труднее, «себе дороже», - и удавалось немногим.
                В феврале поехал я на вызов по санавиации в шахтерский город. Там случилось несчастье – на шахте оборвалась клеть. Это такой большой лифт в подземную преисподнюю на тридцать человек смены. Большинство отделалось переломами голеней, ребер, и ушибами. Только у одного парня был тяжелейший перелом костей лица с глубокими рваными ранами и ушибом мозга. Шахтер в глубокой коме и на аппаратном дыхании уже трое суток. Давление все время снижается. Нужно везти в областную больницу. Там шансы повыше, и до меня уже дважды приезжали наши, но забрать в таком состоянии побоялись. Это сейчас выработали и зафиксировали в приказах четкие алгоритмы и критерии транспортабельности критических больных, а тогда этого не было. Каждый анестезиолог полагался кроме знаний только на собственное чутье в ситуациях, когда «везти необходимо, но везти нельзя.»
                Шахтная травма – есть такой диагноз в нашем индустриальном Донбассе. Лечение ее -дело сложное, и не только потому, что она существует как сочетание многих факторов: механической травмы, баротравмы, обширных ожогов, отравления продуктами горения, и других. Сложность ситуации и высокую ответственность определяют еще ее социальная значимость, общественный резонанс, выражаясь газетным языком. Так и здесь. В больнице, где лежали шахтеры собралось многовато народу для района. Кроме наших областных спецов «всех родов войск» ординаторскую оккупировали начальник горздрава, представители шахты, главврач, начмед, инженер по технике безопасности, еще кто-то в штатском. И все смотрят на прибывшего молодого анестезиолога измученным взглядом просителя, в котором ясно читается: «забери ты его пожалуйста, дорогой, в область, может там спасут, а здесь ему крышка скорее всего, а потом и нам всем, потому как напартачили мы с этой клетью, а у нас ведь семьи…»
                Раздувшись внутренне от собственной значимости иду в реанимационный зал, где лежит бедолага. Лицо и руки у парня в густой шахтной пыли. Не отмоешь сразу. Шахтера после смены и в городском транспорте узнаешь. Лицо бледное, а ресницы, как у женщины, подведены несмываемой рабочей угольной краской.
                Половина лица под повязкой провалено, разбито так, что его как-бы нет. Из бинтов торчат трубки, тихо дышит аппарат. Сознание отсутствует, давление еле-еле держится на больших дозах постоянно вводимого дофамина. Плохо дело. Везти нельзя,- помрет в дороге. За спиной – взгляды.
                - Доктор, вас к телефону, ваш главный.
                - Здравствуйте, как там ситуация?
                - Сегодня везти нельзя, Иван Игнатьевич, он нетранспортабельный. Давление на высоких дозах дофамина, еле удерживают.
                - Да что ж такое? Они его уже трое суток лечат. Наши приезжали и не забрали!
                - Я знаю, - и правильно сделали.
                - Знаешь?! А ты знаешь, что сегодня из облздрава звонили? Приказ – забрать. Мы же вам дали классный реанимобиль «Рено» со всей аппаратурой. И категорию вам высшую дали наверное не для того, чтобы вы тяжелых больных в районах оставляли.
                Это уже удар ниже пояса. Захотелось крикнуть в трубку, что категория в машине в степи не спасает никого, что реанимобиль только снаружи и внутри красивый, а рессоры у него жесткие. Пригнали «Рено» в грузовом варианте, напичкали аппаратурой, и рады… Но они не испробовали, как по нашим дорогам из-за этой жесткости его трясет. Зубодробилка такая, что у здорового врача и медсестры через час езды, - кишки под горлом, а пострадавшему в таком состоянии это уже не нужно совсем.
                - Он на аппарате, в коме. А у нас рессоры, вы же знаете…
                - Решайте. На ваше усмотрение.
              Последние слова сказаны с раздражением, досадой, почти с гневом. Как говорят в Одессе: « Нет, ну вы слышали это – «…на ваше усмотрение».
                И вдруг я слышу, как кто-то моим голосом говорит окружившим меня начальникам: «Будем готовить к транспортировке.» Вздохи облегчения, подбадривающие наставления. С радостью: «Может каких медикаментов дать в дорогу, только скажите…» Забегали. Суета.
                Мы только успели отьехать от города километров на шестьдесят, как сама природа стала сопротивляться затеянной авантюре. Начался сильный снегопад, а затем метель. Машины стояли у обочин, пережидали. Нам – нельзя. Кислород в баллоне закончится и аппарат перестанет дышать, он работает от давления. Без кислорода точно не довезем. Похороним здесь, в машине. Водитель Коля с разными словами останавливался каждые десять минут, чтобы вручную очистить лобовое стекло, дворники не справлялись. Дважды пришлось отрывать колеса из сугробов. Вместо двух часов ехали четыре. Я проклял все на свете и прежде всего свою трусость, пытаясь в этом аду поддерживать жизнь в бедном парне. Вернуться назад поздно – середина пути. И городов по пути нет. Вместе с сестрой стояли согнувшись пополам в подскакивающей машине, держа в одной руке шприцы, в другой болтающуюся капельницу, третьей измеряя давление. Спасали частые остановки, во время которых можно было проконтролировать показатели, отрегулировать скорость капельницы, - не бывает худа без добра.
                Когда подъезжали к областной больнице, я почувствовал, как же я сильно люблю свое место работы.
                «Мело очень редко и прилично, и в редкой пелене мерцал очаровательнейший глаз, который я бы узнал из тысячи, который узнаю и теперь, - мерцал фонарь моей больницы. Темное громоздилось сзади него. «Куда красивее дворца…» - помыслил я и вдруг в экстазе еще два раза выпустил пули из браунинга назад, туда, где пропали волки.» 14.
            Коля видел дорогу только сильно прильнув к лобовому стеклу, и глядя в маленькую «амбразуру» в налипшем снегу, которую регулярно очищал. Цеплявшиеся в руль закоченевшие пальцы он потом долго не мог разогнуть, как и мы с сестрой наши спины. Шахтера доставили в реанимацию живым. Он поправился потом, только лицо было изуродовано очень.
             С той поездки я стал чаще напоминать себе слова профессора о начальниках. И ни разу не пожалел об этом.


Дальше  -  (http://www.proza.ru/2014/10/05/538)