12. Я буду рядом

                Свет ясен. Как ясен и беловатый рассвет раннего декабря.

                М.А.Булгаков «Звездная сыпь»               



           Декабрьская ночь опустилась быстро на старый город. Схватки начались вместе со снегопадом. Осторожно обходя сугробы мы медленно сошли на одну улицу вниз и позвонили у дверей приемного покоя.

        Тонкие пальчики обхватывают большой бледный живот с голубыми прожилками вен.

- Можно? - они разжимаются, пропуская меня.

- Ладно, поговори с ним. Шепотом.

- Привет, я твой папа.

       Она заклинает: - Ты будешь рядом со мной? Я так боюсь, мне будет больно, я не выдержу, ты мне дашь обезболивающее?

      Показываю ей, как я спокоен: - Ну, конечно буду, все будет нормально, ты выдержишь, все выдерживают. Я дам тебе подышать закисью, и боль уменьшится. Точно...

       Ветер поднимает маленькие снежные торнадо у стены нашего роддома. Мне невыносимо ожидание чего-то. Плохие мысли, как черви, лезут в голову. Скоро истекут сутки, как она в родах. Я вспоминаю старую акушерскую мудрость: «Солнце не должно дважды вставать над роженицей...» Не дай Бог, еще кесарево предстоит. Уже одиннадцать, опять ночь. Роды идут медленно, как у большинства первородящих. Схватки такие, что я вижу, как она, чтобы не кричать, цепляется зубами за железную спинку кровати. Вру я ей, конечно. Закись роды не обезболивает, так - отвлекает минут на пять. Пока я в интернатуре и эпидуралку делать не умею. Вот это классная штука, только в нашем старом городе ее только раз или два делали. К следующему разу научусь. Зубы заговаривать и за руку держать осталось. Может ей историю про лосих рассказать? Канадские ученые в течение пяти лет обезболивали роды у десяти лосих в зоопарках. И семь из них оставили свое потомство. Нет, сейчас не буду. Дежурная врач не пришла вечером, она на тяжелых родах.

      Когда я в сотый раз поднимаюсь в предродовую к ней, меня на лестнице хватает за руки запыхавшаяся акушерка:

     - Юрий Георгиевич, скорее, там на втором роды тяжелые, ребенок загибается, нужно Кристеллера срочно делать!

      - Маша, у меня жена рожает на третьем, вот-вот в родзал возьмут. Я должен…

      - Ну, Юрий Георгиевич, сегодня новая врач дежурит, а в ней в самой всего пятьдесят, мы с ней не потянем, там бабища на сто двадцать будет... Дуться не хочет, зараза, а у плода уже сердцебиения единичные. Если что, у вашей жены роды Екатерина Кондратьевна примет, она очень опытная, тридцать лет в роддоме. Ну, пожалуйста!..

        Через минуту мы в родзале. Здесь переполох. Огромная роженица на специальной кровати для родов, которая ей мала. Она вся мокрая, перепуганная, и почти невменяемая. Долго в родах. Воет белугой и подкатывает глаза. Вокруг кресла бегает низенькая врач акушер и пытается трубкой выслушать сердцебиение ребенка. Его не слышно. Она тоже мокрая от пота и, увидев нас, радуется:

        - Слава Богу, - пришли… Пуповина, наверное, короткая. Кесарить поздно, сердца не слышу, баба не помогает, неонатолога везут, давай Кристеллера срочно!

        Мы становимся по обе стороны кресла. Накладываем роженице на верх живота простыню, а сами повисаем на ее концах, давя на живот, имитируя потуги. Роженица орет. Акушерка орет на нее. Тянем так, что темнеет в глазах. Когда я почти перетягиваю врача и акушерку на свою сторону, наконец, рождается ребенок. Синий. Не дышит. Ручки висят. Без рефлексов. Сердце слушаю трубкой, а там - единичные сокращения. Морозит от мыслей: "Все плохо… Максимум, будет один-два балла по шкале Апгар. Могли травмировать шею. Кристеллер - жизнь спасает, но прием грубый. Придется интубировать, а я ведь новорожденных ни разу…"

       - Да дыши-же!

       А и ничего, пока. Раздышали маской... Кислород дали... Массаж сердца, лекарства в пуповину ввели, - задышал через минуту, порозовел, машет ручками, сучит ножками, стонет. Жив! Шапочки и белье у нас мокрые... Я уже не здесь, а мыслями рядом с Лерой, но слышу свой голос, который распоряжается:

      - Давайте неонатолога... Зафиксируйте шею, обезбольте. Кислород постоянно.. В кувез его... Я побежал на третий. Акушерка благодарит, обтирая кровь с дрожащих рук:

      - Спасибо, доктор, - и потом в сердцах к «очнувшейся» родильнице: - Ах, ты, корова, не говори потом, что это ты его родила!.. Если б не анестезиолог, то капец твоему ребенку. Почему не дулась как надо, зараза?   

        Мне некогда отчитывать акушерку за жуткие слова, взлетаю по широкой винтовой лестнице на этаж. Успел. Здесь в родзале тишина, прерываемая ее сопением и кряхтением. Лера лежит в кресле и тужится. Внизу, между ног у нее, сидит сухонькая Екатерина Кондратьевна и, кажется, спит. Думаю, тревожась и прося: "Господи, избавь нас всех от подобного тому, что я сейчас видел!" И потом вслух:

        - Как дела? Все хорошо?

         Пожилая акушерка просыпается и улыбается виновато. Такая, настоящая деревенская повитуха в белом чепчике. Лера начинает видеть меня:

        - Где ты был? Ты же обещал быть рядом!... О-о! Фу, накурился как... - в глазах слёзы обиды, - ты чего мокрый такой?..

        - Да не мог я раньше, прости... Там на втором роды тяжелые, - и  уже к акушерке:

        - Как у нас дела?

        - Все идет своим чередом, касатик, - через три-четыре потуги будем рожать тебе сына.

        - Откуда вы зна..

        - М-м-м-м-м-м… Уф-уф-уф-уф…

      Я впервые вижу ее такую. Представить себе не мог, что ее хрупкое тельце способно на такие подвиги. Она сосредоточена. Шея согнута и напряжена так, что кажется каменной. Лицо то багровеет, то мертвенно бледнеет, губы синие, сцеплены, из них вырывается сипение. Потом звериный оскал и хрип. Вены на лбу вздулись. И, опять. Руки вцепились в поручни до дрожи, пальцы побелели. Потуги. Тяжелая работа.

      Хочется как-то помочь. Липкий страх заполняет все мысли и парализует: "Выдержит?.. Надо что-то делать? Ах, да, как же я забыл, надо оглаживать около пупка, это отвлекает и усиливает потуги..." И я пытаюсь погладить, за что получаю от нее по рукам.

      - Иди вон!.. 

      Повитуха хихикает в углу прикрывшись корявой ладонью. У нее вид мудрой колдуньи, она знает, что все проходит, - пройдет и это… И явится на свет чудо из чудес. От ее улыбки становится спокойно и тихо, и я улыбаюсь в ответ. Поскорей бы... Дальше – все смутно.

      Из снежной немой пелены вырывается тонкий детский крик. Почти писк. Выплывают перед усталым взором как стоп-кадр картинки из родильного зала. 

     Вот кукольная детская ручка со сморщенной, как у старушки, кожицей ухватилась за шланг эвакуатора, и акушерка осторожно разжимает крохотные пальчики, освобождает шланг.

     Как же они похожи эти две ручки, одна старческая, увядающая, и другая, только родившаяся, еще не расправившаяся, еще не наполнившаяся силой...

     Вот мне дают в руку загнутые ножницы, чтобы я перерезал пуповину, и я никак не могу попасть из-за дрожи... Мою руку направляет акушерка... 

    Целую милое лицо и поправляю сбившиеся в потугах локоны. Получается почему-то шепотом:

      - Поздравляю!

 Она слизывает капельки пота с верхней губы.

     - Спасибо тебе! Где ты был?.

     Я смотрю не отрываясь на розовый комочек плоти, барахтающийся на белых эмалевых весах, и понимаю, что стал сейчас свидетелем большой тайны. Прикоснуться к ручке?.. Это же мой сын! Рассвет уже скоро. Я всегда буду рядом.