Внештатник

ВНЕШТАТНИК




       Я иду по Кировскому проспекту от метро Петроградская к площади Льва Толстова. Там кольцо моего автобуса. Под ногами слякоть,  а на дворе Ленинградская  зима начала семидесятых годов прошлого века. Только что закончился юбилей уважаемого сотрудника нашей лаборатории. В то время на всех предприятиях гуляли с размахом. На одном небольшом заводике директор даже стрелял из маленькой самодельной пушечки перед застольем. Видимо, для сплочения коллектива. У нас пушечки не было, зато было много  хорошего спирта и  моя гордость –  двадцатилитровая бутыль крепкой сливовой наливки. Я бутыль заряжал сливой и сахаром   в  своей фотолаборатории, где  работал  с аэрофотоплёнками. Начальник лаборатории располагался у окна большой комнаты. Справа от него была тонкая стенка моей самодельной фотокомнаты. Как только в бутыли  начинался процесс брожения, пузыри в водном затворе  оглушительно булькали. Начальник либо не слышал, либо не хотел слышать. Когда многочисленные посетители, не знакомые с тонкостями виноделия, спрашивали о природе звуков, он всегда отвечал:


                -Тут  у нас фотолаборатория. Проявители, фиксажи. Химические процессы, понимаете – ли.

 
Сам я сидел в другой комнате, когда не занимался проявками и уходом за бутылью.  Вот эта наливка, а также облагороженный травами спирт и разнообразная домашняя  снедь, принесённая сотрудницами из дома, украшали наши столы во время празднования, которое, к сожалению, закончилось.    Домой  категорически не хотелось. Женщины меня, конечно, не поймут и осудят. А вы попробуйте жениться в 21 год, ещё в институте, ребёнку сейчас  уже 5 лет, и каждый день с ним на руках втискиваться с передней площадки переполненного автобуса на проспекте Смирнова. Двадцать минут до метро. Там детский сад. Хорошо  хоть, что место в автобусе  уступают! Таким же образом вечером после работы обратно. И так – каждый день. Каждый день! Вот, сегодня тёща, известный звукорежиссёр на радио, кстати, исключительно у неё записывался  великий дирижёр  Мравинский, забрала по дороге ребёнка из садика. Вечером ей опять на запись. Жена сверхурочно укрепляет нашу оборонку. Дома тесть и ребёнок. Не хочу домой!  Коллеги где-то продолжают веселье. Большинству из них нет ещё и тридцати. У них дым коромыслом!  А у меня слякоть под ногами и в ста метрах впереди  кольцевая остановка опостылевшего автобуса номер тридцать три. Тоска. Настроение хуже некуда. И тут, на стене у входа в ДК им. Ленсовета среди афиш я увидел броское объявление: «Сегодня состоится торжественное мероприятие, посвященное работе с трудными подростками в Петроградском районе. Вход строго по пригласительным билетам. Работает буфет».  У входа стояли два дюжих молодца с красными повязками. Рядом обречённо терлись трое местных не пропущенных алкоголиков. Я достал своё удостоверение внештатного сотрудника милиции и, стараясь не дышать в сторону стражей порядка, небрежно раскрыл его. Меня не остановили…!  Но  всё это было потом. А начиналось это так.



         В каждом порядочном НИИ сотрудники, помимо своих основных служебных обязанностей, должны были дополнительно заниматься всяческой ерундой: бороться за звание ударника коммунистического труда, брать повышенные соц. обязательства, распространять лотерейные билеты, собирать взносы, ходить в дружину. Мне, как молодому сотруднику, часто пользующимся профкомовской палаткой и другим инвентарём, было поручено собирать членские взносы в ДОСААФ. План спускался в рублях на научное подразделение. С начальников лабораторий я брал по рублю, с остальных сотрудников по сорок копеек. Свой рубль начальники отдавали с печалью в глазах. Особенно мой непосредственный начальник. Он почти что плакал. Но куда деваться члену партии! Все остальные сотрудники тоже радости не испытывали, но -  профкомовские путёвки, касса взаимопомощи…!  Поэтому, требуемая сумма набиралась достаточно быстро. Трудность была не в этом. Сумма превышала количество сотрудников, умноженных на копеечный взнос, раз в пять - шесть. А теперь попробуйте заполнить ведомость штук на сто выдуманных фамилий, проставить сумму взноса и ещё расписаться за каждого! После Иванова, Петрова, Сидорова начинаешь задумываться. И чем дальше, тем больше! Я подошёл к заполнению ведомости творчески. Поскольку большинство русских фамилий, так или иначе,  связаны с природой, были выбраны три основных направления: рыбы, звери, насекомые. Ведомость стала заполняться без мучительных раздумий, практически, как по маслу. Рыбаков, Рыбкин, Ершов, Судаков,……. Краснопёркина.  Зверев, Львов, Собакин, Псов,…….Приблуднова.  Тараканов, Комаров, Клопов, Усиков…… Членистоногова.   Через два дня после успешного выполнения общественной нагрузки меня вызвали в профком.

 
            – Ты что себе позволяешь? А если кто наверху увидит! Немедленно переписывай, юморист!

 
Больше часа я переписывал и расписывался.  Хотя, в середине списка я злорадно вставил с разбивкой Ульянова, Молотова, Когановича, Ворошилова и Троцкого с Рабиновичем, никто уже больше не читал. Правда, собирать взносы поручили  другому сотруднику.


          К хождению дружинников шеренгой в полтротуара я всегда относился отрицательно. Особое уныние вызывали пожилые женщины с красными повязками, зимой закутанные в платки. А может мне не нравились дружинники и всякие комсомольские оперативники за то, что во время  моей рабочей юности они безжалостно удаляли нас с приятелем с танцев за неплохое, кстати, исполнение рок-н- ролла? Запомнился один из них. Только что отгремела быстрая  ритмичная музыка в танцевальном зале ДК им. Фрунзе на Большом  проспекте  Васильевского острова. Толпа, окружавшая нас  и хлопающая в такт, расступилась. К нам с Гариком, а мы оба в узких брюках и в чёрных рубашках, слегка уставшие от исполнения запрещённого рок-н ролла, прорвался солидного вида парень с красной повязкой и аккуратными усиками:


                – Дружинник Кикинзон,- представился он.

                – Прошу следовать за мной.

 
Но повёл он нас не в опорный пункт милиции, чем обычно заканчивались наши выступления, а просто вывел за дверь, отделяющую зал от фойе. Сам снова стал у двери неприступной стеной.


                -  Послушай, Кикинзон, - обратился я к нему,

                - Пусти! Мы себя будем хорошо вести. Просто потанцуем с девчонками. Вон, смотри, сколько их в зале стоит и смотрит сюда!


                – Да, ребята. Пляшете вы клёво, я бы так не смог.
                – Да ладно тебе, -успокоил я его.
 
                – Но пропустить вас обратно не могу. Видите, ходит наш начальник из оперативного комсомольского отряда при райкоме. Этот гад  идейный  меня потом со  света сживёт. Он в партию скоро вступает, а тут вы толпу собираете!


Что делать.  Покурили с ним, разошлись.  Так что в народную  дружину вступать я  не хотел. Тем более, что удостоверение дружинника ничего не давало –  оно было практически у всех.  Надо сказать, что в то время, помимо рыбалки и охоты, я увлекался ещё и настольным теннисом. Автомобиля у меня тогда ещё не было. Занимал я четвёртое место по пинг-понгу  в пятитысячном коллективе нашего НИИ после двух мастеров спорта и кандидата в мастера. На внутренних соревнованиях, проводимых, кстати, в рабочее время, я всегда безжалостно обыгрывал одного из членов комитета комсомола нашего предприятия. Это, правда, не мешало нашим приятельским отношениям. Вот он и посоветовал мне стать внештатным сотрудником милиции по работе с трудными подростками. Причём, не отлавливать их по неосвещённым дворам и подворотням, а  брать конкретных ребят, состоящих на учёте в детской комнате милиции, и заниматься с ними математикой и физикой, попутно наставляя их на путь истинный. Идея мне понравилась. Самое главное – это то, что время занятий я смогу выбирать сам, когда мне будет удобно.


          И вот, я на месте. Помещение на первом этаже. Над дверью парадной красуется  вывеска: «Детская комната милиции». Часы  работы, телефон. Обстановка внутри достаточно казённая - столы, стулья. Как в районном обществе охотников и рыболовов. Только не накурено. В углу маленькие стульчики и какие-то игрушки – если кто-то маленький потерялся и его нашли не папа с мамой. За столом сидит штатный инспектор. Тех, которых я запомнил,– это достаточно молодые девчонки от двадцати с  небольшим до     тридцати. Ровесницы. Милицейская форма с погонами лейтенанта придавала им некоторую значительность. Внешность у них, если честно, была абсолютно не запоминающаяся. Правда, как правило,  лейтенанты были слегка полноваты. Наши девчонки из НИИ, особенно когда едешь с ними на месяц в подшефный колхоз на Карельском перешейке,  были гораздо лучше… Процесс воспитания в детской комнате проходил одинаково. За столом, как я уже говорил, инспектор. Напротив, на двух стульях мама с подростком. Мальчиком или девочкой.  Пап ни разу не встречал. Мы, внештатные сотрудники, где-то рядом. У входа небольшая очередь – пары две, три. Каждая мама что-то выговаривает своему провинившемуся  чаду. За столом один и тот же разговор. Инспектор:

 
                -Ну, как же ты, Витя (Петя, Таня, Серёжа и т.д.) опять хулиганил со своей компанией. Дрался. (Курил, выпивал, приставал к прохожим и т.д.).


 Обычно, отвечали мамы. Подростки хмуро молчали. Потом давали честное слово. В очередной раз...  Даже мне, не обременённому премудростями из Педагогического института, было понятно, что такой процесс перевоспитания нужен только для галочки в отчёте. Я посмотрел учётные карточки малолетних правонарушителей. Все карточки заполнены одинаковым аккуратным женским почерком – буква к букве, все буковки  кругленькие, сливаются друг с другом. Читать невозможно! Не знаю, что скажут  графологи, но это почерк далеко не лидера, по-моему. Смотрю карточки. Катя Лебедева. Шестой ребёнок в семье. Отец работает в нашем НИИ. Так я же  его хорошо знаю по работе! Он уважаемый, сборщик аппаратуры. Плотный, невысокого роста, лысый. Внешне немного походил на мэра Москвы в конце девяностых. Я даже не знал, что у Лебедева столько детей! Читаю дальше. «Катя Лебедева.  Семья полная. Несколько раз была замечена вечером в компании подростков. Курила. Участвовала в избиении девочки.  Заведено уголовное дело». Перебирая карточки, наткнулся на одну, где адрес проживания подростка соответствовал дому, расположенному рядом с нашим НИИ.  «Витя Степанов. Дата рождения. Седьмой класс. Учится плохо. Прогуливает. Имеет несколько приводов в милицию. Участвовал в драках, разбил камнем окно в школе. Семья неполная, мать работает буфетчицей». Потом, инспектор вызвал моих избранников повесткой. Пришли с мамами. Знакомлюсь. Договариваюсь о моих визитах к ним. Смотрят как затравленные волчата. Понимаю, что так на них действует повестка из милиции, казённая обстановка и инспектор в форме.  В первую очередь захожу домой к Вите. Буквально два шага от нашей проходной. Да ещё и в рабочее время – комитет комсомола поспособствовал. Нормальный парнишка. Немного, правда, скованный.

 
                – Ну, и зачем ты окно разбил в школе?

                - Кидали камни все наши, на спор. Потом они убежали, а меня поймали.         Матери пришлось заплатить за окно.
 
                – Значит, ты один отдувался за всех?
                -Выходит, так.
 
                – А, всё- таки, зачем окно били?

                – Двойки ставят, а потом мать за это ругает. Может даже накостылять!

                – А, если бы не ставили двойки, стекло бы бил?

                – Да нет, зачем же.

                – Где у тебя больше двоек?

                – По математике.

                – Давай учебник, дневник. Садись!
 

 Раскрываю дневник. Понятно – математика, алгебра. Преобразования, уравнения. Выбираю наипростейшее.  – Пиши: «а» плюс «в» плюс «с». Пишет по-русски: «а» плюс «б» плюс «ц». Тихий ужас! Как в школе дотянули Витю до седьмого класса?!  Начинаем снова, с пятого класса…


     Месяца через четыре Витя получил первую четверку по алгебре. Парень поверил в себя, двойки исчезли. Растроганная мать - буфетчица, придя домой после работы пораньше, когда я ещё  был у них, притащила с собой целый  ворох бутербродов со всяким дефицитом – икра, осетрина. Где они только это берут! Пили чай. Мне было слегка неудобно. Уже дома, в кармане пальто я с удивлением обнаружил двадцать пять рублей. Не ожидал, но не бежать же обратно отдавать!   Кстати, за свою первую научную статью, изданную на Западе, я получил в то время всего семнадцать рублей. Правда, инвалютных. Их отоваривали только  в магазинах «Берёзка». Кроме того, буфетчицей было написано  благодарственное письмо в райком комсомола. Там первым секретарём был Дима, бывший секретарь комитета комсомола нашего НИИ. Я давно заметил, что ребята, у которых не всё получается с наукой, лезут во всякие общественные организации, особенно в комсомол. Оттуда, желательно, в партию. Тогда, с партийным билетом можно претендовать на должность замначальника лаборатории. Выше-нет. Нужна научная степень! А откуда она возьмётся, если в науке не тянешь. Один мой приятель, инженер, кстати, русский до мозга костей во всех поколениях (это важно), мечтал о партии, вплоть, до пенсии. Так и не взяли!   А Дима, вот, стремительно шёл наверх. Но не долго.  Как-то раз, когда искали какие-то ключи в Димино отсутствие в его кабинете, в потайном месте,  или в сейфе, или ещё где, нашли досье с компроматом на всех основных работников райкома. Дима снова переместился к нам в НИИ. Но теперь уже замдиректора по кадрам. Должность тупиковая. Пожизненная.  В Министерство по этой линии попасть практически невозможно – сколько оборонных НИИ, а руководящая кадровая должность только одна. Вот Дима и работал пожизненно в должности замдиректора. Прошедшее время я употребил не зря…   Стрессы!  А тогда, после получения письма от Витиной мамы, первый секретарь райкома Дима на каком-то собрании в райкоме вызвал меня на сцену, наградил грамотой  и вручил транзисторный приёмник. В кулуарах, слегка приобняв меня за плечи, он спросил:

 
            -А ты в партию не хочешь, Саша? Рекомендацию я тебе дам.
 
           – Нет, Дима, не могу. Я ещё не достоин! - кротко ответил я, чтобы он от  меня отстал.


            Бутерброды, принесённые благодарной Витиной мамой, напомнили мне другую историю.  В то время по вечерам я ещё подрабатывал в лавке. Так геологи называли своё трёхэтажное здание недалеко от Библиотеки Академии Наук на Стрелке Васильевского острова. Геологи начали использовать аппаратуру, где требовалась проявка широкоформатной аэрофотоплёнки. Подбор проявителей, выбор режимов проявления… Этого они не умели. Имелась у них в этой лавке и профессиональная  фотокомната, в отличие от моей деревянной самоделки в НИИ. Эта комната была переоборудована из обычного двадцатиметрового помещения без окна.  Увеличитель и красный фонарь для печати, проточная вода с кюветами и всеми необходимыми принадлежностями для сушки фотоплёнок. Зачем-то вдоль стены стоял широкий диван. Были, само собой, рабочий стол и стулья. Была ещё в этой лавке Тамара Михайловна, которую я должен был научить всяким фотографическим премудростям. Это была стройная молодая женщина лет тридцати с правильными чертами слегка смуглого лица, и чёрными, гладко зачёсанными волосами. Была она не замужем, без детей и от неё тонко пахло хорошими духами. Надо сказать, что длительное пребывание двух молодых людей разного пола в постоянно затемнённой комнате с неярким красным светом предполагает некоторое сближение. Для начала – духовное. Сидя над кюветами рядом со мной, буквально плечо к плечу, она негромко читала мне стихи Ахматовой. Когда наши руки в кювете, где мы полоскали фотоплёнку, случайно соприкасались, Тамара Михайловна слегка вздрагивала и на секунду замолкала. С каждым днём от неё пахло духами всё сильней и сильней…  Известно, что мужчины любят глазами. Обоняние у мужчин дополняет зрение. Ведь не зря же женщины применяют духи – не для того же, чтобы нюхать друг друга. С каждым днём взгляд Тамары Михайловны становился всё призывнее. Однажды она погладила мою ладонь под слоем фиксажа в кювете, слегка прижавшись под столом коленом. Вообще-то,  я, как внештатный сотрудник милиции и перспективный научный работник, по мере возможностей, и изо всех сил пытался не изменять жене. Иногда получалось.  Но тут уж я понял, что наступил форс-мажор. На следующий день я ушел с основной работы с обеда. Дело в том, что я, как награждённый  внештатник, был делегирован на городскую конференцию по трудным подросткам в Мариинский дворец, что на Исаакиевской площади. Никогда  раньше  я не видел такого количества женщин, молодых и не очень, на конференциях. В форме никого не было. Все были с сумками, и  это уравнивало штатных и нештатных работниц милиции.  Я, как всегда, был со своим портфелем.  В толпе разглядел нашего инспектора из детской комнаты. Она была тоже без формы и тоже  с сумкой.

 
                – Какой здесь будет буфет! Ты себе не представляешь! - шепнула она мне.


 Докладов я не слушал. Я думал о предстоящем вечере в  фотокомнате. После окончания нудных докладов все хлынули к нескольким буфетам. Образовались аккуратные, дисциплинированные очереди. Я был одним из первых, благодаря своей привычке на таких мероприятиях сидеть как можно ближе к выходу. Буфеты действительно впечатляли. Бутерброды с нежной бужениной, ветчиной,  с отварной и с копчёной осетриной, с разными сортами  копчёных колбас, с  красной икрой. Всё недорого, без ограничений в «одни руки». Я взял штук восемь бутербродов для дома и направился, как сейчас говорят, на романтический вечер в лавку. У меня, кстати, в этот день заканчивался договор подряда с этим заведением. Тамара Михайловна, похоже, по-своему готовилась к заключительной совместной работе. На ней была полупрозрачная белая блузка и расклёшенная чёрная юбка до колен. Встретила она меня несколько заговорщицки, сильно пахла знакомыми духами. Краем глаза я заметил, что впервые на  диване лежал ворсистый мягкий  плед…   Я включил  красный свет, чтобы снять некоторую напряжённость.

              – Не желаете - ли, Тамара Михайловна, перед началом работы немного  подкрепиться? - спросил я, протягивая ей бутерброд  с  копчёной осетриной.
 
            – С удовольствием, спасибо. Я сегодня не обедала.

 
Тамара Михайловна жеманно скушала бутерброд, держа его двумя тонкими пальчиками.

           – Вы такой заботливый, Александр Михайлович! -нежно проворковала она, приблизив своё лицо ко мне почти вплотную.


 И тут случилось невероятное. Запах хороших духов, соединившись с запахом только что  съеденной копчёной осетрины, образовали такой смрад, что я невольно отпрянул. Я не силён в химии, но все знают, что получится, если в определённых пропорциях соединить серу с водородом. А здесь было ещё хуже! У меня внутри в буквальном смысле всё опустилось.
 

           – Ну, Тамара Михайловна, я думаю, что Вы всему уже научились. Я пошел.


 Простилась со мной она холодно.



          А вот  с моей второй воспитанницей Катей Лебедевой дела обстояли плохо. За месяцы наших с ней занятий она существенно подтянулась по математике и другим предметам. Я даже в школу заходил, говорил с учителями. Все Катю хвалили. Но в то же время шло следствие по поводу избиения девочки. В результате доверительных разговоров с Катей и со следователем, который вёл дело, у меня сложилось своё мнение. В компании девчонок всегда есть лидеры,  а также приближённые к ним подружки  и, так сказать, чернорабочие -  чернавки. У чернавок нет богатых родителей, красивых и модных одежд. Нет ни красоты, заметной  привлекательности, ни силы воли. Катя была такой. Она, действительно, толкнула ту девочку по подсказке своих «подруг». Но я был абсолютно убеждён, что не она вырывала волосы и не прижигала несчастную сигаретой. Не могла она этого сделать, по определению. Она была добрая. И, вот, наступил день суда. За барьером - четыре девчонки. У троих родители работают в торговле. У кого папа, у кого мама.  Только у Кати папа слесарь. Вид у дочерей торговых работников был независимый. Пожалуй, даже самодовольный.  Катя сидела подавленная. Все подруги наперебой рассказывали, как Катя избивала, вырывала волосы и прижигала жертву сигаретой. А они по разу толкнули несчастную, в чём сильно раскаиваются.

 
               - Девчонки! Что же вы здесь всё врете! - выкрикнула Катя вся в слезах.
 Подружки упорно  не смотрели в её сторону. Пострадавшая тоже всё валила на Катю, уткнувшись в пол взглядом. Слово предоставили мне. Я подробно рассказал о Катиных успехах в школе, о её помощи в семье родителям, братьям и сёстрам. Как где-то было  написано:  «Господа присяжные рыдали».  По лицу матери текли слёзы. Отец платком вытирал вспотевшую  лысину. Судья слушала безучастно, правда, не перебивала. Какая-то безысходность витала в воздухе. Судье, видимо, надо было кого-то посадить. Ну, не детей же торговых работников, которые, скорее всего, что-нибудь занесли!  «За преступление, совершённое с особой дерзостью и исключительным цинизмом» Катя получила два года колонии. Остальные по году условно. А я был уверен, что судья ко мне прислушается! Первый раз я лично видел такой суд. Много позже подобное повторилось в другом суде. У меня угнали новенький  Жигулёнок.  Месяц всего отъездил на нём. Нашли  в тот же день, правда, без колёс. Расстройства у меня особого не было – страховка тогда работала добросовестно. Интересно другое. Эту компанию угонщиков поймали на очередном эпизоде. В зале суда рядом со мной  сидел   несколько нахального вида один из трёх преступников по фамилии Абазов – семнадцатилетний парень в дорогих кроссовках и с условным сроком, уже полученным год назад за что-то другое. Его двое подельников сидели на скамье, за барьером.  Сантехники. Два брата. Девятнадцать и восемнадцать лет.  Угоны, сжигание некоторых угнанных машин, покушение на жизнь шофёра такси. Это было, по мнению судьи, не самое главное. Главное было то, что они покусились на государственный склад с какими-то батарейками. И украли. Штук двадцать! Втроём! Братьям сантехникам дали тринадцать и двенадцать лет. Моему соседу – опять условно! Пять лет! Фемида, одним словом.


          Моя  Катя Лебедева, если кому интересно, закончила в колонии школу, там же получила специальность швеи-мотористки, и потом у неё всё было хорошо. А, вот, её  бывшие подружки, я думаю, представляют опасность до сих пор…


        ...  Пройдя охрану, я в первую очередь направился к буфету. Ничего особенного. Бутерброды и импортное пиво. Когда я уже допивал вторую бутылку и мрачно подумывал о возвращении домой, по трансляции раздалось:

            -  Перед началом мероприятия просим актив собраться в классе хорового пения.
 
                – Всё не домой, - подумал я.
  Пиво, добавленное к ранее выпитым напиткам, существенно усилило кураж.

 
                – Актив  так актив, хоть какое-то приключение! - -пронеслось в хмельной голове.


 Класс хорового пения я нашёл без труда.


                – Будем петь хором? - осведомился я у тщедушного молодого человека в галстуке, сидящего во главе стола.


 Он как-то криво улыбнулся в ответ. Было всего человек десять. В основном, как-то старомодно одетые девицы. Чопорные и важные. Смотреть противно. Ни одну из них я не пригласил бы  на  танцах. Некоторые что-то записывали в одинаковых блокнотах. Наверно, выдали на какой-нибудь комсомольской  конференции.  А тщедушный лидер всё говорил и говорил:


       ... – В этом квартале  на три случая меньше, на два привода больше. Наметилось улучшение...
 
Закончил он словами:

                - Дети – это наше будущее.


            Я с места добавил:

               - Дети – это наше всё!

 
 Сидящая рядом активистка резко отодвинулась от меня, брезгливо поводя лоснящимся носиком.
 
                – Товарищ, а Вы от кого? -спросил меня лидер.

 
                – Я от Василеостровской организации.
 
                – А где пригласительный билет?
 
Я достал удостоверение и доверительно сказал:
               - Я с проверкой.
 
               – Да он пьяный, Сергей Викторович!- гневно пропищала та же  соседка с носом.

   
             – А разве в трезвом виде можно слушать такие доклады? Для чего тогда у вас буфет?  Правда, к сожалению,   только с пивом, - сказал я и направился к выходу.


 Настроение стремительно улучшалось.


              – Хулиган, раздалось мне вслед.


 Из репродуктора добавили:

                - Товарищи!  Приглашаем всех в актовый зал.


Я же пошёл в другую сторону. Буфет ещё работал. Мне досталась предпоследняя бутылка пива. К автобусу я шёл в задумчивости. Я понял, что мне смертельно надоели все эти активисты,  их, рвущиеся в партию, комсомольские лидеры с серьёзными лицами и отчётами. Наложил свой отпечаток и застрявший в памяти «справедливый»  суд. И. вообще, мне смертельно надоел весь этот… До конца сформулировать внутренний монолог  я не  успел.  Подошёл мой автобус номер тридцать три.  В урну полетела недокуренная сигарета. За ней – разорванное пополам удостоверение внештатного сотрудника милиции. Когда я протискивался в узкую дверь львовского автобуса,  мелькнула мысль:

              -  Пора машину покупать. И, надо сказать, что-то я сегодня припозднился!



,