Еврейская мелодия

В электричке заскучать не дадут: торговцы идут друг за другом и постоянно предлагают то универсальные резинки для трусов, то не стирающиеся набойки на каблуки или бамбуковые салфеточки, одна штука – сорок рублей, три – за сто, выгода чрезвычайная. Сыгин сел, как всегда, в углу, с Львом Толстым на руках: так держал книгу, будто убаюкивать собрался, но стал читать и убаюкали его.
Чтоб согнать сон, закрыл книгу, стал смотреть в окно, за которым крупными хлопьями на станции летел мокрый снег и лип к стеклу.
Через три сиденья, напротив, внимание его привлек еврей в шляпе, во всем черном, и с пейсами; он только что вошел. Евреи, тем более ортодоксальные, всегда интересовали и были для него чем-то вроде подсолнухов для Ван Гога. А еврей обнял свой рюкзак и как будто бы приготовился вздремнуть, откинув голову к стенке. Черная смоляная борода его блестела, как влажная, а пальцы, скрещенные на рюкзаке, были мертвенно бледными на фоне черного, и длинные чистые ногти также поблескивали.
В вагон вошел музыкант: на тележке — колонка с одним динамиком, к ней подключен MP3-плеер с фонограммой. Проверил микрофон «Добрым днем!» и задул во флейту старую и известную всем вещь. Но хоть вещь и знаменитая, все почему-то думают, когда слышат, что принадлежит она уху Эннио Морриконе и звучит в каком-то из фильмов с Клинтом Иствудом или Робертом Де Ниро, а на самом деле сочинил ее немецкий композитор Джеймс Ласт, сыграл румынский пан-флейтист Георге Замфир, а в фильм свой вставил Квентин Тарантино, любитель итальянских спагетти-вестернов, вернув тем самым историческую справедливость, ведь автор мелодии всегда знал, что звучит она как музыка для фильма. Такая вот справка.
Еврей с интересом наблюдал музыканта, спать ему явно расхотелось, он был взбудоражен этой мелодией, занялся огонек в глазах. Музыка обильно разливалась по вагону и сердцам пассажиров, заставляя просыпаться в эту ненастную стынь. Много дураков ходит по вагонам, одни рекламируют свои дурацкие товары, другие орут свои дурацкие песни, но этот парень был здесь в тему и никому не мешал. Лишь несколько человек так и остались с непробиваемыми угрюмыми физиономиями, на остальных же лицах затеплился свет мгновенного озарения.
Руки многих скользнули украдкой в карман за денюжкой, засунул свою и объект наблюдения Сыгина. Залез в карман и сам Сыгин, пошебуршал там нервно, но ничего не обнаружил, кроме дырок, и, выдернув руку, злосчастный карман пальто своего застегнул на пуговицу, чтоб не допустить больше подобной неловкости. Впрочем, мелодия не одного Сыгина вогнала в смятение, один пассажир даже укусил свою монетку, как это делали его дальние предки, когда хотели проверить подлинность деньги, и вот такое средневековое движение откликнулось в нем, взволнованным музыкой. Смутившись, он хотел было сплюнуть куда-нибудь пикантный вкус замызганных денег да воспитание, видно, не позволяло да и некуда было.
И вот представление завершалось, флейта взвилась куда-то ввысь на последних звуках и стала медленно затихать, у женщины, сунувшей музыканту в пакетик полтинник, скатилась по щеке слеза. Умиления был достоин и сияющий от счастья еврей, который напихал в пакет горстями всякой мелочи, которую выуживал из карманов со всех потаенных уголков своей непроницаемой черной одежды.
«А ведь когда-то и его предки могли так зарабатывать в первых русских поездах, и ходили по вагонам со скрипочками и играли на них для важных господ и пассажиров Николаевской дороги», — подумал Сыгин и так и не дал ничего удаляющемуся музыканту, погруженный в свои вдохновенные размышления.
Магия искусства рассеивала свое колдовство, люди приходили в себя от потрясения, в котором прибывали еще, когда чудесный музыкант покинул их, и его мелодия отдаленно заиграла в другом вагоне. И смолкла окончательно: кто-то захлопнул дверь тамбура.
Чертовски зловещей город очнулся и вступил в силу, отбирая у людей их маленькую светлую радость, на время разогнавшую будничные серость и мрак.
Сыгин вышел из электрички под налетающий мокрый снег, липнущий к одежде ошметками, и когда заступил на лестницу, чтоб перейти на другую сторону платформы, услышал из открытых еще дверей состава ту же звучавшую для других уже людей музыку.