Зарисовка к роману о великом человеке

Загнанный в угол объективной действительностью, смирившись с судьбой, уединённо, как зверь, погибал в своей комнатушке осенью 1842-го Алексей Васильевич Кольцов. В родном городе Воронеже. Разочарованный, измотанный борьбой и потаённой страстью, прекративший перед смертью переписку со всеми (когда ещё мог её вести) ; и даже с искренне и горячо любимым Виссарионом Григорьевичем. В котором он, видимо, самозабвенно отказывался видеть то, что тот из себя представлял. Мечтатель Белинский, болтушка Белинский, Белинский – агент влияния. Но трудно поверить, что умудрённый житейским опытом Кольцов, с одиннадцати лет начавший вникать в хитросплетённые торговые дела отца, где «жид на жиде», не видел и не понимал, что творилось в современном ему обществе, в обществах Воронежа, Москвы, и Петербурга; которыми он и был, по сути, отравлен. Раз вкусив «адамово яблоко» знаний, он уже не мог смириться с выпавшей ему долей и оставаться воронежским купчиком, местные жители не простили бы ; живому ; ему славы его; только в смерти мог смириться он с этим и обрести покой.
Поэтому и в Белинском, думается, видел он и любил тот «просвет», в сравнении с темнотой родной обстановки, где орудовал крутого нрава «батенька»; из двух зол как бы выбирая меньшую, он любил ту детскую непосредственность столичных говорунов, их раскованность и лёгкость. И погибал, наверное, не держа на них зла и всё простив; и даже радуясь, что хоть кому-то повезло в жизни и есть возможность жить и развиваться.
В последнем письме Белинскому Кольцов, прощаясь, благодарит друзей за всё: за то, что зовут на дачу, за вопрос: есть ли деньги на дорогу, что, судя по всему, было большой редкостью и приятной неожиданностью для него. Ведь в Москве и Петербурге он не получал от них материальной поддержки и больше сам закатывал для друзей с купеческим размахом (в благодарность за гроздья просвещения) пирушки и «вечера». Кто действительно помогал Кольцову в его сложных торговых делах, которые он не выбирал ради карьеры и богатства, вынужденный быть купцом, а которые достались ему вместе с отцом в наследство, ; так это те самые вельможи самодержавия, в которых плевали из-за угла все эти бездельники Белинские. Они, графы, князья и дворяне: Одоевский, Вяземский, Жуковский писали письма градоначальникам и чинушам, лично не брезговали ходатайствовать за мещанина Кольцова по спутанным торговым делам его, погрязшим в бюрократической системе, хамстве и невежестве «аппаратчиков».
Носители же новейших идей, либералы и содержанки прозападных ухажёров, ; одни из которых встали на ноги за счёт своих влиятельных родителей, другие, как Белинский, «без рук и головы», ; с помощью длинных языков, доводящих не только до Москвы и Питера, но и до Парижских коммун и масонских лож, ; они советовали поэту бросить презренное поприще, пойти к ним в журнал, в лавчонку, наконец. Сулили блистательное будущее книготорговца. На что Кольцов, в письмах, разъяснял им суть торговли: что она одна и та же в любой сфере, что начинать честное дело нужно с капиталом в руках, унаследованным от родителей, а если нет его, капитала, то придётся занимать, у тех же друзей-просветителей, и их же потом околпачивать, не возвращая долг. Но куда им было понять, особенно этому сидевшему без хлеба Белинскому, чем любят так кичиться его комментаторы. Сидевшему без дела и без хлеба ; будет верней. Ему лень было пошевелить извилиной; лишь бы схватить новую какую идейку, проорать её в глотку на всю Ивантеевскую, главное ; разнести весть, а каким боком выйдет она для людей ; дело-то второстепенное. Дальнозоркостью эти болтуны от искусства не страдали, обеспокоенные вопросом, как бы поделить места подле корыта, не расплескав содержимого и не расквасив друг другу носы.
Не страдали они и чувством вины за содеянное, Кольцов же мучился, что ему вынужденно приходится придерживать деньги, которые находились в обороте, и не отдавать долги. Он прямо это называл грехами своими.
Загнанного обратно в Воронеж Кольцова ждёт душевный распад, хандра и чахотка. Отец, заподозривший сына в стремлении остаться в столице, лишает его денег и средств к существованию, боясь быть брошенным на старости лет. У поэта опускаются руки; подкрепляет горе, предавшая брата сестра, в прежние годы бывшая лучшей подругой и советчицей, первой исполнительной песен его. Теперь же, надумавшая замуж выходить и обеспокоенная, что брат оттянет себе дом, выстроенный им на свои деньги, потом заработанные, а в степи прасолом, в работе со скотом, и в кабинетах просителем жалким попотеть безусловно приходилось не мало, сомневающимся стоит попробовать. Да и крестьяне не такие уж тёмные и сирые, какими изображали их либералы (а-ля Тургенев): ведь знали и умели затеять тяжбу за арендованные под пастбища земли, да и выиграть ещё.
В это трудное время, последнее время, его поддерживает страсть к Варваре Лебедовой, воронежской девушке, живущей содержанием, эта страсть на время зажигает в нём огонь жизни. Да и та, видимо, любила его искренне, ведь средств он был уже лишён, а для торговых дел потерял здоровье. Но скоро и она, вынужденно, покидает его ; уезжает на содержание к новому «благодетелю».
Конечно, это было временное утешение, и на него не стоило рассчитывать в любом случае; судьба Кольцова была предрешена. Он чувствовал свой конец, не даром всегда не хотел жениться, знал, что всё равно нет будущего для него в закостенелом мещанском болоте.
Всюду пошлость в родном городе сковывала раздольное сердце Кольцова, донимали посетители, как по торговым делам, так и на умные темы полебезить.
Так, дожив до возраста Христа, погибал великий как талантом, так и трагедией своей души Кольцов. Вспоминая добрых друзей и столичные общества, где сальные, как клопы в сюртуках, разночинцы затевали ритуальные кутежи с литературным акцентом; знакомство с первым просветителем Кашкиным, с «меценатом» Плетнёвым, с вдохновителем Серебрянским, с князем Одоевским, ; единственную и дорогую встречу с Пушкиным.
Обременённый не просто способностью к тому или иному литературному жанру или народному творчеству, а наделённый уникальным даром слова, чувством слова – слова осмысленного, несущего на себе целый пласт русского мировоззрения. Кольцов не только поэт, не только талантливый прасол-песенник, но и несостоявшийся драматург и прозаик; письма его прекрасны как сами по себе ; своим неповторимым стилем, так и содержанием, где найдётся множество драматургических и прозаических «сценок-этюдов».
Кольцов умирал под свадьбу сестры, и ему пришлось даже пожаловаться на её поведение в письмах, чтобы родня испугалась и скорее кончила свадебные приготовления. Речь идёт о сцене, которой феминистка Белинский будет потом яростно плеваться и ругать весь самодержавный строй. Через комнату больного Кольцова то и дело бегали веселящиеся девушки, и как-то, в соседнем помещении, затеяли отпевания будущего покойника Алексея понарошку. Кольцов и брату Белинского помогал, о котором тот и сам не умел позаботиться, а Виссарион, в свою очередь, не простился, не навестил лично, «какого-то Кольцова».
Конечно, для разных картавеньких в коротких штанишках Белинский и теперь не забыт ; для них он прав в одном бесспорно: самодержавие устарело; им нужно было удобоустроить Россию под своё паразитическое существование, сделать из неё РФ. С чем они и справились вполне, но в каждую голову не насажать картошки просвещения, демократии и толерантности. Хоть пусть и во многих цветёт она буйным цветом! И с какой-нибудь английской сэр-жопы станется накатать пьеску о русских чудаках из секты интеллигентов и их чудачествах, а вот Кольцов по-прежнему скромно остаётся великим достоянием русской земли, а не предметом споров и пропаганды.
Говорит о многом и то, что Кольцова знал наизусть и любил читать в электричках друзьям Венедикт Ерофеев, который и сам на него чем-то похож. В них обоих чувствуется это Чеховское степное могучее «Скучно мне!» Великанское, раздольное, прошепченное в Русь, прогрохотавшее в сердца русские! Конечно, разные времена дают разные средства к самовыражению и жизненному исходу, но то, что сделал Ерофеев вполне адекватно настроению отвернувшихся от самих себя немытых рыл. Послать их всех на х… ; в данное время было куда целесообразней, чем разворачивать новые идеи по спасению человечества и заниматься гуманизмом.
Отец Кольцова помирился с сыном уже мёртвым. Часто ходил потом на могилку, плакал. Сделал надгробие, сам составил надпись: «Просвещёной безнаук Природою награждён Монаршою милостию…» Фраза над которой долго ещё надрывали животики журнальные потаскушки, нигилисты и шушера.